I
I
JH.A. РОЖНОВА В. f. РОЖНОВ
ЛЕГЕНДЫ и
ПРАВДА о
ГИПНОЗЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО „ СОВЕТСКАЯ РОССИЯ" МОСКВА-1964
617.9 + 2 Р 63
Эта книга — об остававшемся тысячелетиями неразгаданным состоянии, которое, попав в руки мракобесов и мистиков, способствовало порабощению человека.
Прочитав эту книгу, читатель совершит путешествие через века и страны, познакомится с самыми различными, казалось бы не имеющими ничего общего, формами гипноза. Он с интересом узнает о первых шагах идущей сначала как бы ощупью науки, пытающейся подобрать ключи к удивительной тайне природы, и о том, как ученые научилйсь использовать это казавшееся таинственным состояние на благо людям.
После того, как историю достаточно долго объясняли суевериями, мы суеверия объясняем историей.
Карл Маркс
Предрассудки — великая цепь, удерживающая человека в определенном ограниченном кружке окостенелых понятий; ухо к ним привыкло, глаз присмотрелся, и нелепость, пользуясь правами древности, становится общепринятой истиной.
А. И. Герцен
И смешно было бы думать, что гипнотизм вырос где-то сбоку, за дверьми храма науки, что это подкидыш, воспитанный невеждами. Можно только сказать, что невежды его достаточно понянчили и захватали своими руками.
А. А. Токарский
...Область гипноза есть область глубокого реального смысла и высокого научного значения.
И. П. Павлов
Вообще надо сказать, что при экспериментальных заболеваниях нервной системы почти постоянно выступают отдельные явления гипноза, и это дает право принимать, что это — нормальный прием физиологической борьбы против болезнетворного агента.
И. П, Павлов

ОТ АВТОРОВ
Это книга о гипнозе.
Но такова уж судьба гипноза, что где бы, когда бы, в каком бы плане о нем ни заговорили — без предварительных, хотя бы и коротких, объяснений обойтись бывает нельзя. Оно и понятно. Вряд ли можно найти другой вопрос, вокруг которого накопилось бы столько заблуждений, предрассудков и прямых суеверий.
Уже не первое тысячелетие волнует он человеческие умы своей необычностью, кажущейся непостижимостью, остается окруженным ореолом тайны. С незапамятных времен то прямо, то косвенно, то явно, то тайно, умышленно или сами не ведая о том использовали люди гипноз, желая одурманить других или себя.
В этой книге мы расскажем о том, что известно о гипнозе сейчас и как думали о нем прежде. Не утаим и того, что осталось пока неясным, но, несомненно; будет разгадано завтра.
Прочитав в заглавии слово «гипноз», многие потянутся к книге, движимые одним лишь любопытством. Однако вопрос этот далеко не праздный. Сообщая о том, что известно о гипнозе сегодня, мы хотим помочь нашим читателям не запутаться в сетях представлений, которым пора бы умереть вчера. Среди этих сетей немало таких, попасть в которые значило бы причинить серьезный ущерб своему здоровью — и телесному и душевному (под последним следует понимать вопросы мировоззрения).
Мы хотим сделать видимыми некоторые, кстати сказать, самые прочные и потому строже других скрываемые нити той незримой сети, которой оплетает человеческий разум, мистика. С древнейших времен и до наших дней манят людей сторонники каждой из ее разновидностей, включая и такую, как религия, уверениями, что именно им дарован таинственный
ключ в мир потусторонних, сверхъестественных сил, ключ, способный открыть его владельцу заветный секрет чудо-творения. Как ни привлекательны эти уверения, они добры и невинны лишь с виду. На деле они таят в себе злой яд — яд, отравляющий сознание людей неверием в свои собственные возможности, в силы разума.
Но читатель может нам возразить, что, если бы мистика ограничивалась одними обещаниями, вряд ли вера в нее пережила бы тысячелетия, распускаясь по временам таким пышным цветом, как это имеет место, например, в наши дни на западе. И он будет прав.
В первой части этой книги мы познакомим вас, читатель, с некоторыми из таких мистических «чудес».
Во второй — мы расскажем о том трудном и долгом пути, который проделала наука, чтобы дать нам законное право взять последнее слово предыдущего абзаца в кавычки. Ученые пришли к выводу о том, что в мистической технике чудотворения огромная роль принадлежит явлению материальному, ныне вполне объяснимому, названному в первой половине прошлого века английским врачом Джемсом Брэдом греческим словом — гипноз. Изучение гипноза и тесно связанного с ним внушения показало, что они являются сильными средствами воздействия на психику людей. Но орудие это обоюдоострое. Оно может быть использовано и во зло и на благо людям.
В третьей, заключительной, части нашей книги мы познакомим читателя с трудами великого физиолога Ивана Петровича Павлова и его последователей, которые сыграли решающую роль в раскрытии природы гипноза и внушения. В ясном свете науки рассеялся туман мистических ухищрений, построенных на гипнозе. И вместе с тем открылись новые невиданно широкие горизонты для его применения как полноправного и эффективного метода борьбы за здоровье людей, а следовательно, и их счастье, той благородной борьбы, которую повседневно ведет самая человеколюбивая из наук — медицина.
А теперь, дорогой читатель, проследим вместе путь, который проделал гипноз от древнего пособника «чудес» веры и до современного помощника подлинных чудес знания.
Часть первая
MYltCJ СЫПЛЕМ МНОГО.
I»
LtfJjilull
«
ЕСЛИ проследить за проявлениями гипноза на протяжении человеческой истории, то на первый взгляд он предстанет чрезвычайно разнообразным и многоликим, зачастую таким непохожим на самого себя, что его невозможно и узнать. Однако стоит только попристальнее присмотреться — и ясно начинают проступать одинаковые черты его и особенности. Но мы не будем забегать вперед: подробное представление об этих особенностях гипноза вы получите, прочитав все три части настоящей книги. Но в этом вводном рассказе вы увидите гипноз таким, каким он открывался изумленному взору человека и 300 и 3000 лет тому назад. Таков был он и в выжженном солнцем Египте, и в засыпанной снегом Якутии, и в сказочно прекрасных, подавляюще-величественных мраморных храмах, и в убогих хижинах, и у народов, достигавших вершин современной им цивилизации, и у почти лишенных ее.
Всегда и всюду он был таким! Каким же? А вот каким! Давайте руку, читатель, и пойдемте ему навстречу,
* * *
Небмаатранахт — верховный жрец Тота, бога знания и письма, бога премудрости и речи — в задумчивости стоит перед фараоном. Трудную задачу поставил перед ним Сын Солнца.
— Жрец,— сказал повелитель, — ты должен просить богов о чуде, только чудо может заставить народ подняться на новую войну. Я знаю — ее никто не хочет. Войско устало от походов. Нам дорого обошелся последний набег на страну Куш. Очень многие не вернулись из ее болот. И мои непобедимые воины больше не хотят идти туда. Но я — Сын Солнца, Великий Дом Ментухотеп — хочу этой войны! Я хочу окончательно раздавить бунтующий сброд проклятой страны. Только тогда, когда я пригну их дерзкие головы к земле, когда я поставлю свою ногу на их упрямые шеи, я смогу быть счастливым и смогу наконец сказать моим предкам, следящим за мной из Царства Мертвых, я смогу сказать всем живущим на земле от берегов Великой Дуги, где солнце восходит, до берегов, куда оно прячется по вечерам, что я, Ментухотеп, стал владыкой вселенной. Жрец, я так хочу! Начальник Мастеров Тота, так будет! Ты, служитель Носатого, поможешь мне в этом!
Трудно было сдержать Небмаатранахту охватившее его волнение, когда он услышал приказ фараона. Хорошо известен ему характер деспота. Беспощаден фараон к тому, кто не оправдал его доверия, не выполнил возложенного на него поручения. А кому, как не жрецу всезнающего бога, известно, насколько непопулярен в народе поход на страну Куш, о котором говорит фараон. Весь Египет, священная страна Черной Земли, наполнилась стенаниями и плачем, когда два года назад жалкие остатки войска вернулись из похода на этот край света. Сколько сильных и молодых полегло в битвах с отчаянно сопротивлявшимся свободолюбивым народом. А сколько сынов Черной Земли осталось в непроходимых болотах, измученные лихорадками, засосанные гнилой топью трижды проклятой страны Куш. Только тщеславие и гордыня упрямого фараона гонят людей на верную смерть.
Так думал Небмаатранахт. Но думал он и о другом. «Передо мной сейчас открываются величайшие возможности. Исполнение воли фараона даст силу, славу, богатство. Рекой
потекут дары Тоту, если ибисоголовый бог поможет фараону погнать людей на войну. Да, их погибнет много, очень много. Но я жрец Тота, и мне нет дела до их судьбы. Я должен прославлять своего бога. Делать его имя величайшим в мире. Я призван думать о его славе, богатстве его храмов, о его власти над людьми. Если силен мой бог, то силен и я, если богат мой бог, то богат и я!»
— Владыка земли и людей! — Голос Небмаатранахта твердВладыка всего живого, священный Сын Солнца, Великий Дом Ментухотеп, жизнь, здоровье, сила, твое желание будет исполнено. Я обращусь к Носатому и испрошу помощи у отца мудрости. Буду молить Ибиса Почтенного вдохнуть в наших воинов мужество и кровожадность, разжечь в них желание идти и покарать мерзких людишек Куша, стереть их с лица земли, раз этого хочет мой фараон!
В ту же ночь Небмаатранахт извлек пожелтевший от времени свиток магического папируса. Еще прадед его предшественника на посту верховных жрецов Тота списал эти иероглифы с еще более древнего папируса. Списал и тщательно припрятал в одной из пещер, служившей библиотекой магических папирусов — наставлений для жрецов, содержавших секреты их ремесла. На этот папирус наткнулся Небмаатранахт в своих жадных поисках открыть какие-нибудь неизведанные секреты, которые помогут ему возвеличить своего бога, его храм и самого себя. Именно об этом папирусе вспомнил он при разговоре с разгневанным фараоном. И вот теперь, глубоко под землей, в самом сердце сокровенных тайников, читал Небмаатранахт:
«Принеси опрятную и начищенную лампу... наполни ее лучшим ароматным маслом... и повесь ее на расположенной с утренней стороны стене на клин из куска лаврового дерева. Затем поставь перед ней мальчика... Погрузи его в сон твоей рукой и зажги лампу. Произнеси над ним слова заклинаний до семи раз. Снова разбуди его и спроси так: «Что видел ты?» Ответит он: «Да! Я видел богов в окружении лампы». Тогда будут говорить они ему все, о чем их будут спрашивать».
И сердце жреца сладко сжалось, на мгновение замерло, а затем усиленно забилось в груди в такт бешеной скачке его мыслей. Да, это выход, это решение! Мальчик станет «устами бога». Невинное дитя скажет народу, скажет войску фараона волю Носатого, и люди пойдут по этому слову на край света выполнять приказ небесных и земных владык...
Тонефри — самый преданный и исполнительный из всех
младших жрецов Небмаатранахта. Молча стоит он перед своим учителем. Одно слово — и живая машина придет в движение и слепо бросится выполнять волю своего господина.
— Возьмешь мою лодку, спрятанную в камышах, у третьего выхода из пещеры, и пойдешь вниз по Большому Хапи до селения Бин-Гур, причалишь там, укроешь тщательнее лодку и пойдешь к людям. Надо так, чтобы никто не видел, что ты приплыл со стороны стовратых. Ищи там мальчика. Мне нужен высокий и стройный, как дитя газели, лицо нежное, глаза большие, лучистые; там все племя красивое, большеглазое, но мне надо самого лучшего ребенка. Смотри, чтобы движения его были грациозны, вид мечтателен, задумчив... Купи такого. Если нельзя купить — укради и к исходу завтрашнего дня доставь мне...
Заросли папируса, шурша, расступаются. Их строй раздвигает небольшой челнок. На корме его сидит высокий, худой человек в белом одеянии жреца и уверенными движениями длинного шеста направляет скользящие движения лодки. На дне ее — связанный мальчик. Напрасно его тело сотрясается судорогой рыданий. Напрасно напрягает он свои тонкие руки — ему не порвать крепких кокосовых веревок, а жалость чужда сердцу похитившего его человека. Прощай, ласковая мать, любимый отец, милые сестры — товарищи беззаботных игр. Куда его везет этот страшный человек? Что его ждет?
Небмаатранахт приказал Тонефри поставить мальчика перед собой. Долго и пристально он смотрел на него и, видимо, остался доволен этим осмотром. Ребенок всхлипывал. Но старик так угрожающе прикрикнул: «Не плачь!», чго слезы застыли в глазах мальчика. Инстинктивно он почувствовал, что все его спасение в беспрекословном повиновении этому властному старику, так похожему на хищную птицу. И с этой минуты, не сводя глаз, он следил за движениями жреца, и чем пристальнее и дольше он за ними наблюдал, тем все более притягательными они становились для него.
Небмаатранахт достал медную лампу. Начищенная до режущего блеска, она сияла, как солнце, и мальчик отвел глаза в сторону. Жрец укрепил лампу на специальном клине, вбитом в стену, и зажег ее. Помещение наполнилось одуряющим, приторно-сладким ароматом. «Смотри сюда, прямо на лампу!» — голос жреца резок и сух. Он обрушивается на мальчика, как щелканье бича, и тот, превозмогая боль и резь в глазах, смотрит туда, куда властно указывает рука жреца, смот
рит прямо на сверкающую лампу. В его воображении она растет, заполняет все видимое... Вот во все стороны от нее побежали лучи, огромное светящееся пятно закружилось, увлекая за собой мальчика...
— Да, ты подходить, подходишь мне, — тихо прошептал жрец, и вдруг в наступившей тишине громко зазвучал его гортанный голос, произнося слова древнего обращения к Тоту:
«Приди, о Тот, Ибис Почтенный, бог вожделенный Ермо-полем, секретарь Энеады, великий в Упну! Приди и руководи мной. Сделай меня искусным в твоей должности...»
Мальчик слышит непонятные слова жреца, и они наполняют его душу ощущением чего-то страшного, сильного, наступающего на него, не допускающего никакого сопротивления. О, как больно смотреть на лампу, как нестерпимо режет глаза ее блеск! Вот откуда-то сверху полились целые потоки света, и опять совсем рядом, как будто в самом мозгу, раздается голос старика: «Перед тобой — Великий Тот, отец мудрости. Видишь ли ты его, мальчик?» — «Вижу», — чуть слышно шепчут губы загипнотизированного. Eip опутала паутина сна. Он хочет разорвать ее и не может. Он весь во власти обступивших его видений. Вот прямо со стены сходит Тот, человек с длинной изогнутой шеей, на конце которой голова птицы ибиса в квадратном платке. Чудовище то открывает, то закрывает клюв, и весь подземный зал пещерного храма наполняется его голосом. Но кто это говорит — птица-человек или страшный старик? Разве это не его голос звучит, усиленный гулким эхом, здесь, где-то рядом?
— Мальчик, я Тот ибисоголовый, носатый бог мудрости, избрал тебя, чтобы ты сказал народу мою волю!
Да, это говорит жрец! Но почему же его слова исходят из раскрытого клюва ибиса? Нет, это говорит сам Тот, отец сущего.
— Я приду к тебе еще раз, и ты скажешь фараону, скажешь народу, скажешь войску, что надо идти против течения священного Хапи, до первых порогов, там, где начинается его первая капля. Идти в страну Куш, страну темнокожих людей, их надо покорить, побить их воинов, забрать их жен и детей. Страна Куш должна лечь под пяту фараона!
— Страна Куш должна лечь под пяту фараона,— еле слышно повторяют губы спящего мальчика.
— Громче, говори громче! — приказывает Небмаатранахт.
•— Страна Куш должна покориться фараону!—кричит загипнотизированный мальчик.
— Это говорю я, Тот, бог мудрости и силы!
— Это говорю я, Тот, бог мудрости и силы! — эхом повторяет мальчик.
Почему такие несметные массы людей у храма Тота? Кажется, со всего Египта, со всей благословенной Черной Земли собрались они сюда. Ослепительно сверкает солнце, отражаясь в шлемах воинов и их щитах, играет на остро отточенных наконечниках копий. Сегодня великий день. Недавно Сын Солнца Ментухотеп, Великий Дом Черной страны, видел пророческий сон. К нему явился бог Тот и сказал, что он будет ждать в седьмой день после полной луны в своем храме фараона и его народ, чтобы объявить волю богов — открыть будущее, научить разумному действию.
И вот этот великий день пришел. Седьмой день после полной луны. И фараон предстал в храме Тота перед огромным изваянием бога мудрости.
— Кто этот старик, который вышел там из-за статуи бога и пошел црямо к фараону? Как величественна его осанка! Как гордо держит он свою седую голову!
В правой руке, высоко подняв ее над головой, жрец несет сияющую, слепящую медную лампу. Другой рукой он ведет мальчика, который послушно следует за ним.
— Тише, тише! Смотрите, жрец ставит мальчика между изваянием бога и фараоном. Сам становится напротив. Мальчик смотрит на лампу. Он бледнеет, он засыпает. Отчего это?
— Это Тот позвал его к себе, к себе в страну мертвых, в страну богов.
И вдруг громкий торжественный голос верховного жреца покрыл шум.
— Видишь ли ты бога?
И все ясно слышат ответ мальчика: «Я вижу Носатого». Какой странный голос у этого мальчика! Он звучит глухо, как из подземелья. Можно подумать, что мальчик сейчас где-то далеко.
— Спроси Тота, что нам следует делать? — говорит жрец.
।—। Надо идти в страну Куш и покорить ее. Надо, чтобы фараон поставил свою ногу на шею царя страны Куш...
— Вы слышите, что говорят боги, вы слышите, куда зовет нас Отец премудрости? Он приказывает покорить страну Куш!
— Просите фараона вести нас на наших врагов из страны
Куш, — торжествующий голос Небмаатранахта покрывает шум толпы. На минуту наступает полная тишина. Потом раздается вопль, исторгнутый из тысяч глоток:
— Веди нас, несравненный Сын Солнца, владыка Черной страны, жизнь, здоровье и сила твоя да будут вечны! Веди нас на страну Куш, раз этого хочет мудрейший из мудрых богов...
Солнце играет тысячами бликов на сверкающих лезвиях мечей. В одно мгновение, как лес, они заколыхались над головами воинов.
• •«
Ну, вот, читатель, и состоялось наше первое знакомство с гипнозом, с «чудом», при котором «боги» открыли свою волю людям. А теперь пойдем дальше к новым встречам с ним. Такие встречи будут и впредь ждать нас там, где совершались и совершаются «чудеса», в которых с людьми «говорят духи и боги», где являются «видения», «откровения» и «озарения», где происходят столь заманчивые «чудесные исцеления» и т. п. Итак, мы предлагаем нашему читателю путешествие в поисках «чудес». Интересно ведь узнать, когда, к?к и почему подобное происходит. А как все это можно понять и объяснить, мы узнаем позже — из второй и третьей частей нашей книги.
Рассказ, который вы только что прочли, нам поведал начертанный рукой неведомого египтянина-писца древний папирус. Египтологи считают, что хотя возраст этого папируса относительно невелик (каких-нибудь 1700—1800 лет), содержание его является воспроизведением других, значительно более старых текстов, относящихся, вероятно, к третьему-чет-вертому тысячелетиям до нашей эры. Вот как звучат в подлиннике те строки из этого папируса, которые послужили основой для нашего вольного изложения:
«Принеси опрятную и начищенную лампу... наполни ее лучшим ароматным маслом... и повесь ее на расположенной с утренней стороны стене на клин из куска лаврового дерева. Затем поставь перед ней мальчика... Погрузи его в сон твоей рукой и зажги лампу. Произнеси над ним слова заклинаний до семи раз. Снова разбуди его и спроси его так: «Что видел ты?» Ответит он: «Да! Я видел богов в окружении лампы». Тогда будут говорить они ему все, о чем их будут спрашивать!» В этом же папирусе, содержащем предписания для жрецов, описаны еще несколько способов погружать детей в искусственный сон, чтобы затем внушить им кажущиеся образы
богов и ответы на задаваемые этим видениям вопросы. Ответы эти в устах невинных детей казались непосвященным прорицаниями, возвещенными самими богами.
Нетрудно понять, как должны были в те времена потрясать воображение простых смертных преподносившиеся в подобной форме «чудесные» откровения «свыше». Как возрастала от этого их вера в мудрость и всевластие богов, как увеличивалось их преклонение перед могущественной силой жрецов — обладателей тайн священных заклинаний.
А теперь, продолжая путешествие, мы предлагаем нашему читателю перенестись вместе с нами из обжигаемого нещадно палящим солнцем Древнего Египта на Крайний Север, на обдуваемые колючим морозным ветром, завьюженные снегом и скованные льдом просторы тундры. Здесь нашим проводником будет выдающийся отечественный этнограф и писатель В. Г. Богораз-Тан, прославившийся как глубокий знаток быта, языка и верований чукчей. Будущий ученый впервые оказался на Чукотке в конце прошлого века, еще совсем молодым, куда он был сослан за участие в студенческих волнениях. Это послужило началом его этнографических исследований. От стойбища к стойбищу ездил Богораз-Тан, неизменно внося в толстую тетрадь записи подробностей жизни обездоленных в те времена «оленных» людей, как называли себя чукчи. Добрый и мудрый таньга1 завоевал уважение и любовь чукчей. Как дорогой друг входил он в их тесные» плотно укрытые оленьими шкурами жилища — яранги, — помогал советами, делился табаком и пищей. А люди в ответ рассказывали ему о своих горестях и радостях, посвящали его во все подробности быта, верований, обрядов. Не раз довелось ему присутствовать при обряде камлания.
Войдем и мы с вами, читатель, вслед за Богораз-Таном в ярангу, присядем тихонько в стороне, посмотрим и послушаем...
Чуть теплится пламя очага, бросая красноватые отсветы на лица. Под пологом жарко и душно. Холод и вой студеного ветра, кажется, бессильны пробраться сюда. Взоры и мысли» надежды и слух собравшихся людей властно захвачены тем» что происходит здесь.
В яранге прибрано, как в день праздника. Но бледное лицо больного, распростертого у очага, и горе, светящееся в глазах его матери» молчаливо говорят о том, что людей собрала
1 Таньга — по-чукотски — иноземец.
сюда сейчас беда. Молодой охотник попал в лапы к медведю. И хоть скоро остальные подоспели на помощь и шатун выпустил свою жертву, не успев повредить ни мяса, ни костей у парня, дело обернулось плохо. Освободившийся из медвежьих объятий юноша рухнул на снег. Обмякшего и недвижного принесли его в дом товарищи. Пришлось звать на помощь шамана: лишь он один может прогнать «злых духов» — виновников болезни.
Три дня, не прикасаясь к пище, готовил шаман к предстоящему обряду свой бубен: снова и снова смачивал водой туго натянутую на деревянный обод перепонку из моржового желудка, бил по ней колотушкой из китового уса, подолгу и чутко прислушиваясь к звуку. На закате третьего дня, когда звон бубна стал громок и сух, как треск раздираемых сучьев стланика, шаман велел ближайшим родичам больного собраться в яранге, а затем явился туда и сам.
Заняв место хозяина у задней стены полога, шаман не спеша выкурил трубку, набитую очень крепким табаком, и, торжественно подняв свой бубен, велел погасить огонь в очаге. Поднеся бубен к самому рту, он издал протяжный и пронзительный вопль: «Э-гоу-гей!» — и сразу же во все убыстряющемся, беспокойном ритме загремели колотушки по перепонке бубна. Стук их слился со звуками заунывного напева шамана, напоминавшими скорее стоны мартовского ветра, чем человеческий голос. Присутствующие вторят шаману обязательными по традиции откликами: «Верно! Правда!»
Прихотливо меняются мелодии то жалобных, то звучащих угрозой завываний, все чаще и громче грохот колотушек. Под пологом становится нечем дышать, и у людей кружится голова, туман застилает глаза и мысли.
Больной взволнован. Напряженно вслушивается и всматривается он в происходящее. От слабости и беспокойного ожидания он впадает в забытье, в странный полусон, где исчезает все, кроме звуков голоса шамана. Вот его бессловесные напевы сменились первыми призывами к духам: «Приди! Приди-и-и! При-ди-н-и-и!» Он то уговаривает, то заклинает, не переставая тревожно колотить по бубну.
Вот зовет он своего «духа-покровителя»: «Сойди вниз! Я хочу, чтобы ты был моим помощником». И скоро послышался чей-то будто бы совсем новый голос. Невидимые уста объявили, что явился призываемый «дух-помощник». И в сердце больного забилась радостная надежда: не предвестник ли это его спасения? Может быть, «дух-покровитель» шамана
окажется сильнее «злого духа болезни», одолеет недуг и поможет вернуть здоровье и силы...
Еще яростнее загрохотал бубен, и сидящие поняли: так сотрясать бубен могут только сами духи. Как бы в подтверждение этого, будто бы изо всех углов яранги и даже будто из-за ее стен послышались писк, шипение, свист. Это «вольные голоса» духов спрашивают шамана, зачем он их звал. И аккуратно в промежутках между ними звучат ответы шамана. Оглушены и одурманены уже все сидящие под пологом, и вот они уже не только слышат духов, но в призрачном сумраке, стелющемся перед глазами, видят их устрашающие лица и фигуры.
Неожиданно, ударившись о землю, бубен смолк, оборвался воющий напев и послышался характерный звук падения человеческого тела. Кто-то почтительно произнес в темноте: «Шаман обмер» — и все затаили дыхание. Тело шамана упало, думают собравшиеся, ибо душа его ушла сейчас в таинственную Верхнюю страну Нутенут, где обитают духи — келе, добрые и злые. Душа шамана ушла в трудный и опасный путь, чтобы вернуть душу больного, освободить ее из лап злых существ.
Мать больного закрыла лицо шамана платком и зажгла небольшой огонь в очаге. Вскоре шаман очнулся и, сев, оглядел всех так, точно вернулся издалека. И начал свой неторопливый рассказ: «Далеко ходил. Много сильных и злых келе мешали...»
А больной дремлет. Но в этой странной, гипнотической дремоте доходят до него слова шамана, находя отклик в сердце, глубоко западая в мозг. Жадно слушает он, стараясь понять, какую весть из заоблачной страны принес ему «избранник духов». А шаман, перемежая свой рассказ с древними заклятиями, продолжает: «Наконец, вот так диво! В Верхнюю страну прибыли. Злых келе, рождающих слабость в руках и ногах, в стороне от нас видим, душа охотника у них. Схватить, однако, не можем, не даются, дальше уходят. Тогда стал просить от Правой стороны рассвета: «Болен человек. Помоги мне. Духов бытием посмотри на меня». Отвечала Правая сторона рассвета: «Не хочу!» У Верхушки рассвета прошу: «Помоги мне! Духов бытием посмотри на меня». Говорила Верхушка рассвета: «Не хочу!» От Левой стороны рассвета просил я: «Помоги мне, духов бытием посмотри на меня!» И вот ответила Левая сторона рассвета: «Иди. На малой кочке Светлая женщина сидит. Женщина времен начала творе
ния, старушка, она заговор знает, ее проси». К кочке пришел, женщину старую посетил. Сказала: «Попробую». Травку назвала. Травка эта железной птицей станет, железным копчиком. Духи в стаю куропаток обернутся. Железный копчик накинется на них, убьет и съест. Душа молодого чаучу освободится, обратно вернется. И станет он снова здоров и силен». С последними словами шаман взял в руки пучок сухой травы и, что-то шепча, медленно обтер ею больного. По рукам и ногам юноши будто судорога пробежала. Он, напрягаясь, попытался сдвинуться с места — раз, другой... И вдруг тело его шевельнулось, и он сел.
От поселка к поселку, от стоянки к стоянке понеслась восторженная, на ходу обраставшая живописными подробностями и невероятными преувеличениями весть о спасении пострадавшего, весть о новом свидетельстве могущества «избранника духов» — шамана, — укрепляя веру в духов, в «чудесную» силу обряда (называемого камланием), который исполняют шаманы, чтобы изгнать духов болезни.
В этой славе тонули другие, явно противоречившие ей факты, что из многих, ищущих спасения у шаманов, исцеляются лишь единицы, что в ужасные годы, когда поселок за поселком скашивал «грозный дух заразы», перед ним не мог устоять никто, и... даже сами шаманы падали под его безжалостной косой.
Но вера в «чудесные исцеления», вера в силу обряда камлания от этого не меркла. Ее поддерживали религиозные предрассудки, которые подсказывали и шаману и окружающим «объяснения» многочисленных неудач в исцелении: то духам показалась мизерной жертва, принесенная больным, то они разгневались на жителей поселка за будто бы проявленное ими однажды непочтение к предкам и т. п. Зато редкие случаи удачи разжигали ярче пламя веры.
Шаманами чаще всего бывали люди с обостренной впечатлительностью, подчас болезненно-нервные, страдающие тяжелыми судорожными припадками и ложными видениями. Зрелище человека, бьющегося в припадке, обуреваемого галлюцинациями — мнимыми зрительными и слуховыми восприятиями, остро действует на воображение и современного человека, даже и того, кто знаком с естественными причинами таких болезненных явлений. Тем более легко понять, что у людей, видевших во всем происходящем вокруг них дело доброй и злой воли духов — неких незримых, но могущественных существ,—такое зрелище рождало ужас... Кто, как
не духи, посетили этого человека, испуганно смотрящего в сторону, где другие никого в этот момент не видят? Он отмахивается от кого-то незримого рукой, он возражает на не слышный другим голос.
Тогда кому же, как не ему, «избраннику духов», поручить вести с ними переговоры по самым важным житейским делам? Кто, как не он, «посещаемый духами», может попросить у них, чтобы послали они удачу охотникам, богатый улов рыболовам и выгодный обмен товаров тем, кто отправился со шкурками оленят и кожаными ремнями на ярмарку?
Нередко бывало, что шаманами становились и совсем здоровые люди, которые могли увидеть указание на то, что они «призваны духами», в любом случившемся с ними необычном происшествии (например, увидев мираж в снежной пустыне) или даже счесть таким знаком просто-напросто встретившееся по пути дерево странной формы.
Новые «избранники духов», прежде чем стать шаманами, проходили своего рода курс выучки «секретам мастерства» у старых шаманов. Из поколения в поколение передавались «священные» заклинания и заговоры, будто бы способные обеспечить успех в разных житейских делах. Старые шаманы обучали молодых «искусству» чревовещания, которое помогало в нужный момент камлания вызвать в ярангу «вольные голоса» духов. Чукотские шаманы даже вовсе этого и не скрывали, только объясняли на свой лад: некоторые духи говорят из их живота, а все потому, что они, шаманы, умеют заставить входить туда духов. Вот и все.
Существовали и другие шаманские трюки и фокусы. Так, иногда во время камлания шаман делал вид, что разрезает тело больного (при этом присутствующие ясно видели кровоточащую рану) и что-то (якобы виновника болезни) оттуда вынимает. Затем шаман эту рану зализывает, и она бесследно исчезает. Самое удивительное, что сам больной не чувствует никакой боли ни во время, ни после этой страшной операции. На самом же деле шаман во время камлания брал в рот заранее приготовленные кусочки льда, внутри которого запрятывались комочки замерзшей тюленьей крови. Во рту она оттаивала и шаман незаметно выливал ее на кожу больного, а затем эту кровь вылизывал.
Но самым главным, самым важным для шамана считалось умение бить в бубен. Этому умению он должен был учиться дольше и старательнее всего остального. Сам бубен был окружен ореолом таинственного могущества, ему приписыва
лись поистине волшебные, магические свойства. Это бубен помогает шаману находить путь в страну духов, это его звучание призывает «духов-помощников» и отгоняет «духов зла».
У чукчей даже существует очень характерная сказка о бубне. Молодой чукча, почувствовав себя «призванным» стать шаманом, отправляется на поиски бубна. Много приключений претерпевает он, прежде чем находит то, что искал. Но зато обретенный им бубен воплощает в себе самые желанные для шамана качества этого инструмента: «Ударил тихонько по бубну, вся вселенная услышала. Застучал по бубну. При первом ударе обмирают, при следующем — оживают». Читатель, мы просим вас запомнить эти слова, так наивно и просто разъясняющие «таинство шаманства». В этих словах народной сказки раскрыт один из секретов техники «чудес», техники вызывания гипноза, о которой речь впереди.
Еще не так давно вера в духов, во всесилие шаманов, в магическую помощь обряда камлания существовала и у десятка других отсталых народностей и племен, живших на севере нашей страны — от Кольского полуострова и до Камчатки, в ряде районов Сибири и Средней Азии. За пределами нашей страны таких народностей было (а кое-где остается и до сих пор) еще больше.
Шаманы других народностей отличаются от чукотских лишь весьма несущественно. Так, например, у лопарей (некогда многочисленная народность северных районов Финляндии, Швеции и Норвегии) тоже, вплоть до нашего века, сохранялись шаманы. И у них обязательным священным предметом был бубен. Он украшался многочисленными таинственными рисунками, изображающими страну духов. Шаман лопарей врачевал больных камланием, во всем похожим на ту же церемонию у чукчей. Отличие же было, например, в том, что перед началом обряда здесь шаманы не курили табак, зато они выпивали стакан очень крепкой водки. Так же, как у шаманов многих других народов, камлание у лопарей заканчивалось тем, что шаман падал наземь, сраженный своеобразным, заполненным яркими видениями сном. Очнувшись, он в подробностях описывал проделанное его душой «путешествие» в мире невидимых духов.
Были отличия между шаманами разных народов и в форме обрядовых одеяний и украшений. Но у всех этот наряд поражал воображение соплеменников обилием талисманов и амулетов, странными изображениями духов животных, вы
резанных из дерева или кости, а иногда даже сшитых из кусочков меха. Разной была и форма бубна.
Некоторые шаманы не пили водку и не курили табак, но во время камлания окуривали помещение дымящимися листьями багульника (наркотическое растение). У шаманов очень многих народов непременным элементом камлания была пляска. Аккомпанируя своим движениям и напевам, шаман вначале медленно, а затем все быстрее и неистовее кружился на месте, двигался вокруг очага или костра (если камлание происходило вне помещения).
Еще больше, чем «чудесным» образом «явившиеся» по призыву шамана духи, присутствующих поражало то, что дошедший до состояния неистовства шаман мог наносить себе удары ножом и хватать голыми руками раскаленные угли, не проявляя ни малейшей чувствительности к боли (мы узнаем дальше, что это явление характерно для гипноза).
Ну, кажется, все, что нам нужно было узнать о шаманах, мы узнали. Не настало ли время продолжить наше путешествие? Уж очень затянувшимся было наше пребывание в северных краях!—упрекнет нас иной нетерпеливый читатель. Но у нас заранее готово оправдание. Мы уделили так много места шаманам не случайно. Дело в том, что все рассказанное о них в полной мере (лишь с весьма несущественными отклонениями) может быть отнесено и ко всем остальным служителям религиозных культов и других племен и народностей, сохранявших еще сравнительно недавно (а многие из таких народностей за пределами нашей страны сохраняют и поныне) подобную же примитивную форму верований — веру в духов. Повсюду у таких народов признаком «избранности духами», указанием на предназначенность «свыше» стать магом, колдуном, предсказателем служат психические нарушения у того или иного представителя племени; повсюду считается необходимым пройти то, что мы здесь назвали своего рода «курсом обучения секретам мастерства», повсюду есть свои, считающиеся священными, музыкальные инструменты, якобы открывающие путь к духам, есть и свои наркотические средства, а в момент «прихода духов» возникают те же загадочные психические состояния. Впрочем, чтобы убедиться в этом, лучше всего продолжить наше путешествие.
Сейчас с северных широт мы снова вернемся в опаленную солнцем Африку. Почти на самой южной оконечности этого континента живет многочисленное племя зулусов. Путешественники, побывавшие здесь в конце прошлого века,
рассказывали о здешних магах-прорицателях. К ним обращаются соплеменники во всех случаях, когда собираются начать какое-либо важное дело — строить хижину, жениться или идти на охоту. Зулусы верят, что их судьба всецело в руках духов — «амадлози» (по-русски — свистуны). Считается, что духи говорят свистящим полушепотом. Чтобы получить дар прорицания, маг отправляется один в леса, долго странствует, подвергаясь лишениям, недоедая и бичуя себя. Так будущий предсказатель достигает состояния экстаза, своеобразного умопомрачения, и лишь тогда со всех сторон его начинают «обступать видения», с ним говорят духи зверей и птиц, духи деревьев и трав. Зулусы подметили прямую связь между постом и общением с духами: «Постоянно упитываемое тело, — говорят они, — ,не может видеть тайных вещей».
У близких соседей зулусов — народности басуто — поныне сохранилась особая женская профессия — целительницы одержимости «злым духом» (так здесь называют больных нервными и психическими заболеваниями). Эти специалистки объединены в сообщества посвященных в тайны подобного врачевания. Впрочем, основной способ «лечения» знают все: больной должен исполнять священную пляску до тех пор, пока в полном изнеможении не свалится наземь. Его поднимают и быстро, пока он еще не очнулся, окунают в реку.
Каждое племя Африки имеет свои священные, будто бы открывающие доступ к духам, инструменты. У кафров это выдолбленная и высушенная бутылочная тыква, которую исполнители обряда подвязывают под колени или держат в руках и внутри которой постукивают камешки, зерна или ракушки. У некоторых племен в Конго роль таких инструментов выполняют длинные, затейливо изукрашенные барабаны; у народностей, живущих на берегах реки Убанги,— колокольчики, подвешенные к длинным шестам.
Предсказатели из гвинейского племени ашанти — обладатели еще одного «пути» к тайнам потустороннего мира. Чтобы узнать будущее, они, ревностно вторя заклинания, пристально и подолгу смотрят в особые, считающиеся магическими, зеркала. При этом предсказатель должен непрерывно вдыхать испарения кипящих в воде священных трав (как правило, содержащих в своем составе наркотические вещества). Для исполнения этого мистического ритуала выбирается место, которое должно вселять священный трепет, чувство мистического ужаса и в самого прорицателя, и еще больше, конечно, в тех, кто обратился к нему за помощью.
Не удивительно, что чаще всего обряд исполняется на могиле какого-либо из близких родных просителя.
На этом прощай, Африка! Мы снова отправляемся в дальний путь, в страну, которую издавна называют страной чудес — Индию!
Часто стоит только произнести слова «чудеса» и «Индия», как сразу же начинают задавать вопросы или, наоборот, с воодушевлением рассказывать были и небылицы прежде всего о йогах.
В легендах о чудодеяниях йогов, о которых, нам думается, и наш читатель наслышан немало, помимо повествований о самых невероятных кудесничествах и трюках, обычно особенно заманчивы заявления, что йоги владеют секретом совершенного здоровья, титанической силы и необычайного долголетия. Круг вопросов, которых нужно коснуться, чтобы разобрать в подробностях, где здесь явный вымысел, где преувеличения, а где таящаяся в этом пестром ворохе правда, весьма обширен. Мы коснемся лишь тех из них, которые тесно связаны с интересующими нас здесь явлениями гипноза и внушения.
Под словом «йога» принято понимать систему физических и психических упражнений, с помощью которых будто бы можно достичь высшей цели — общения со сверхъестественными силами. Эта древняя религиозная система ведет свое начало от магических обрядов, населявших некогда Индию первобытных племен; обрядов, которые при всей своей мистичности преследовали весьма прозаические, практические цели. Блюститель культа племени совершал их, веря, что таким образом он заставит представителей потустороннего мира увеличить урожай, умножить приплод скота, прекратить засуху и т. п. Для этого он должен был научиться приводить прежде всего самого себя в такое состояние, когда для него становилось видимым «незримое» и «тайное».
В старинных индийских книгах — Ведах,— где впервые описывается подробно целая система упражнений, составляющая йогу, подчеркивается, что самым главным в ней считалось искусство сосредоточения, искусство полного отвлечения своего внимания и чувств от внешнего мира. Считалось, что в состоянии высшего сосредоточения душа теряет свою связь с бренным телом и вступает в единение с невидимыми силами, стоящими над природой и властвующими над ней.
Но для того чтобы овладеть этим высшим искусством,
требовалось предварительно овладеть умением проделывать целый ряд подготовительных упражнений и тела, и души. Йог должен был научиться в совершенстве владеть собой, всеми своими чувствами; под этим разумелось умение не поддаваться ни гневу, ни жалости, ни горю, ни радости...
Очень большое место в этой системе занимали дыхательные упражнения. Считалось, что произвольный контроль над своим дыханием способствует дальнейшему духовному совершенствованию и... открывает путь к продлению жизни. Современному читателю трудно поставить эти явления в прямую связь, как так — задержка дыхания и продление жизни?! Что здесь общего? Но основателям системы йогов эта связь казалась само собой разумеющейся. Ведь они отождествляли дыхание с понятием о душе, о жизненной силе — «пране» — некой надматериальной сущности, одухотворяющей и оживляющей тела людей, животных и даже растений. Пока в теле присутствует «прана», оно живет, уходит «прана» — умирает. Дыхательные упражнения в йоге называют «пранайама», что означает искусство сохранять жизненную силу. Источниками «праны» создатели системы йогов считали воду и пищу, поэтому они и уделили такое большое внимание предписаниям ограничений в питье и еде.
Особенно большое место в системе подготовки йога отведено своеобразной гимнастике — упражнениям с принятием многих, подчас весьма причудливых и неожиданных поз — «асан»,— якобы способствующих погружению йога в состояние отрешенности от всего окружающего. Нужно уметь сохранять эти позы подолгу, буквально застывать в одном и том же положении часами, чтобы ничто не препятствовало отдаться главному — размышлению о высшем существе и сосредоточению на нем всех мыслей и стремлений.
Наконец, после мучительных и долгих физических и моральных самоограничений, оцепенев в затейливой, в совершенстве освоенной во время предварительных тренировок позе, старательно удерживая дыхание и пристально устремив взор в одну точку, йог, по многу тысяч раз повторяя про себя мистические односложные слова, погружался в состояние полной отчужденности от окружающего, ожидая слияния своей души с таинственными силами.
В этом своеобразном, кажущемся загадочным состоянии, так называемом сне йогов, их тело обнаруживало удивительные, совершенно необычные свойства: они теряли всякую чувствительность к боли от порезов, ожогов, уколов, могли
длительно оставаться без пищи и питья, пульс и дыхательные движения становились почти неуловимыми.
Система йоги вошла в состав и более поздних религий Индии, религий классового общества. Так, например, в буддизме существует учение о нирване, или состоянии высшего блаженства, высшего спокойствия, в котором душа, освободившись от пут земного, сливается с неземным, с «вседушой». В качестве одного из путей достижения нирваны буддисты признают древнюю практику йогов.
Последователи системы йоги в Индии отнюдь не являются монополистами «искусства общения с «потусторонним» миром». Здесь таких «специалистов» много во всех племенах и кастах. Так, например, маги южноиндийского племени бо-до — «мастера пророчеств». Их способ очень похож на ту практику призывания духов, которую мы видели с вами у шаманов, а также у колдунов Америки и Африки.
Велика у индийцев вера в могущественную чудотворную силу заклинаний. Считается, что они властны и вселять и изгонять злых духов, виновников всех человеческих бед и страданий.
«Раны на шее, исчезните! Это 55, или 67, или 99 страданий, которые исчезают все!» — раскачиваясь в такт речитативу заклинаний из священной Атхарваведы, неустанно повторяет брахман. Он сжигает при этом в огне строго определенное ритуалом количество листьев какого-нибудь растения, предлагая страждущему вдыхать поднимающийся дым. Так должна войти в больного благодатная сила растений. Сок, вытекающий из листьев, прикладывают в больному месту. Заклинание будто бы окажет свою спасительную силу, если произнести его 70 раз...
Сохраняя многовековую традицию, подобными «чудодейственными» процедурами, неуклонно сопровождающимися заклинаниями, «лечат» больных и сейчас во многих местах Индии. Ведь страна эта лишь недавно проснулась от многовекового сна, который умышленно поддерживали колонизаторы. Здесь живет множество разных по своему культурному развитию племен и народностей. Количество неграмотных и темных людей еще велико, а число врачей и больниц пока мало. Поэтому не удивительно, что и поныне раздается здесь смиренная мольба страждущего, взывающего к непостижимому и властному виновнику его страдания: «Освободи меня, сила зла; молю тебя, несчастная жертва твоей злобы! Дай мне избежать твоей власти и стать снова счастливым...» Лишен
ный реальной помощи человек страстно ищет опоры в «чуде». А вместе с тем эта вера во всевластие и всесилие потусторонних сил лишает его уверенности в себе самом, принижая чувство собственного человеческого достоинства.
А теперь, прежде чем продолжить наше путешествие, попробуем разобраться в том, о чем мы сейчас рассказали.
Итак, мы побывали на трех континентах — в Европе, Африке, Азии. Мы познакомились с имеющейся у народов, сохранивших или сохранявших еще недавно одну из древнейших примитивных форм верований — веру в духов. Как правило, все такие племена и народности находятся на отсталой ступени экономического развития, соответствующей приблизительно стадии, через которую некогда прошло все человечество — стадии первобытно-общинного строя. Живя в подобных условиях, не имея достаточных знаний о мире, со страхом чувствуя недостаточность тех реальных средств обеспечения благополучной жизни, которыми они располагают, представители этих племен и народностей возлагают свои самые горячие упования на средства нереальные, на вымышленные, темные, невидимые силы (духи природы, духи предков, фетиши и т. п.) и ищут всяческих способов вступить в общение с ними.
Как мы видели, всюду неоспоримым фактом такого «общения с духами» кажутся различного рода либо врожденные отклонения и нарушения психики, которые приписываются одержимости, избранности духами, либо состояния затемненного сознания, вызванные искусственными приемами и средствами. Здесь и пляски, и стук барабанов и бубнов, наркотики, и посты, а иногда нечто внешне совсем иное — застывание в одной позе, сдержанное дыхание, сосредоточение или пристальное смотрение в зеркала.
Но не столько поражает внешнее многообразие применяемых различными народами средств гипнотической техники, сколько сходство достигаемых ими состояний. «Духи являются» не прежде, чем призывающий доходит до состояния притупления сознания и оглушения чувств. Чем более глубоких степеней умоисступления достигает «избранник духов», чем полнее его отрешенность от окружающего, тем ярче образы его «видений», тем яснее «голоса», которые он «слышит». Правда, как отмечают очевидцы подобных обрядов, здесь часто не обходится и без притворства, преувеличений и вымысла.
Почему так удивительна солидарность самых различных духов (будут ли это «келе», в которых верили прежде чукчи,
или «амадлози», почитаемые зулусами, или «цеми», почитавшиеся гаитянами во времена, когда на Гаити приплыли каравеллы Христофора Колумба), не желающих являться человеку, когда его рассудок ясен, а чувства не оглушены,— получит разъяснение в дальнейшем. А пока продолжим наше путешествие.
Известно, что на определенном этапе истории человечества, а именно с появлением классового общества, вера в многочисленных духов сменилась вначале верой в относительно немногих, но могущественных богов, чтобы затем, в свою очередь, замениться у многих народов верой в единого, всемуд-рого, всесильного и всеблагого бога. Таковы, например, современные религии — христианство, мусульманство, буддизм.
Тот египетский папирус, о котором мы говорили в начале книги, показывает, что и при вере во многих богов важное значение придавалось обрядам, якобы открывающим пу^ь к общению с заоблачными властителями.
Посмотрим теперь, существуют ли подобные обряды в еще более поздних религиозных вероучениях.
Одна из широко распространенных по всему миру религий — ислам, или мусульманство. Представителем такого, например, направления в исповедании этого вероучения может служить сюфизм. Другое название сюфизма — дервишизм. В переводе на русский язык дервиш — это открывающий дверь, переступающий порог, чтобы войти к богу. Одно это говорит, сколь важны для мусульман-дервишей обряды, цель которых — слияние с богом. Музыка, длительные посты, а также пение, которое сопровождается специальными телодвижениями,— все это должно помочь общению с небесными силами. В Турции много так называемых вертящихся дервишей (мистический орден Мевлевийя). Они по многу часов вертятся в замкнутом кругу, не переставая повторять молитвы — дикры. Они не сознают тогда ни времени, ни пространства. В конце концов, таким образом они достигают состояния омраченного сознания, в котором и испытывают «божественные озарения». Тело их в этот момент нечувствительно к воздействиям извне.
А персидские дервиши нашли нехитрый способ «добиться беседы с небесными силами»: они курят гашиш. Под действием этого наркотика, сильнейшим образом отравляющего мозг, все окружающее предстает перед ними в искаженном виде, а несуществующие, мнимые образы, обуревающие в этот момент их сознание, приобретают в их восприятии
характер яркой, до осязательности острой реальности. Человек, накурившийся гашиша, увидев валяющийся на земле окурок, переступает через него, высоко задирая ноги и изогнувшись всем туловищем, как будто он перелезает через непомерно толстое бревно. В полной растерянности он надолго застывает перед узеньким, медленно и плавно текущим у дороги арыком, так как он кажется ему широкой и бурной рекой. А между тем лицо дервиша не оставляет выражение блаженства, он прислушивается к чему-то — ему кажется, что он внемлет звукам райских мелодий и голосам самих ангелов.
Мистическое стремление во что бы то ни стало добиться общения с самим богом характерно и для последователей других поздних религиозных вероучений, каковы, например, многие сектантские вероучения.
В конце XVII века в России возникла так называемая секта1 хлыстов. Последователи хлыстовского вероучения существуют кое-где в нашей стране и сейчас, хотя число их становится все меньшим и меньшим. Хлысты не признают священников, отвергают православные обряды и таинства. Секта делится на отдельные религиозные общины, называемые «кораблями». Сами себя хлысты именуют «людьми божьими», так как главное место в их вероучении занимает вера в то, что если усердно послужить — порадеть — богу, то можно заставить «дух святой» сойти с неба на землю, можно в самом себе почувствовать «бога живого».
Молитвенное собрание хлыстов так и называется — радение (то есть служение богу). Происходит оно обыкновенно ночью. Эта служба богу, с помощью которой сектанты усердно стараются достичь главной своей цели — богоощуще-ния, заключается в следующем.
Пришедшие на радение верующие — и мужчины, и женщины — переодеваются в специальные длинные белые радельные рубахи. В руки берут полотенца и зеленые ветки. Молитвенное собрание начинается спокойно и чинно с взаимных приветствий, пения песен религиозного содержания, молитв, чтения текстов из «священных книг». Затем все встают и медленно, в такт пению, идут по кругу один за другим. Однако очень скоро медленное хождение переходит в быстрое, шаг — в бег и прыжки, пение и молитвы — в воющие призывы
1 Сектами церковники называют группы верующих, отошедших от господствующей, официально признанной церкви.
к «духу», крики, взвизги и стоны. Жуткие картины радений с беспощадной художественной правдивостью изображены П. И. Мельниковым-Печерским в романе «На горах».
«Живее и живее напев, быстрее и быстрее вертятся в кругах. Не различить лица кружащихся. Радельные рубахи с широкими подолами раздуваются и кажутся белыми колоколами...
Быстрее и быстрее кружатся. Дикие крики, резкий визг, неистовые вопли и стенания, топот ногами, хлопанье руками, шум подолов радельных рубах, нестройные песни сливаются в один потрясающий зычный рев... Все дрожат, у всех глаза блестят, лица горят, у иных волосы становятся дыбом. То один, то другой восклицают:
— Ай дух! Ай дух! Царь дух! Бог дух!
— Накати, накати! — визгливо вопят другие.
— Ой ева! Ой era! — хриплыми голосами и задыхаясь, исступленно в диком порыве восклицают третьи.
— Благодать! Благодать! — одни с рыданием и стонами, другие с безумным хохотом, голосят во всю мочь вертящиеся женщины.
Со всех пот льет ручьями, на всех взмокли радельные рубахи, а «божьи люди» все радеют, лишь изредка отирая лицо полотенцем.
— Это духовная баня. Вот истинная настоящая баня паки бытия, вот истинное крещение водою и духом,— говорила Дуне Марья Ивановна, показывая на обливающихся потом «божьих людей».
Нередко к концу этой «плясовой молитвы» у более впечатлительных и нервных людей начинаются корчи и судороги, все мутится в их глазах, они чувствуют себя как бы «не в себе». Тогда-то им и начинают чудиться «небесные голоса» и «призрачные видения». В этом состоянии омраченного сознания они, срываясь с голоса и часто запинаясь, как будто против своей воли (хлысты считают, что делают они это «по наитию свыше», по воле «духа святого») произносят полубессознательные слова и фразы, которые молящиеся принимают за «пророчества», за «живое слово» бога. Это дошедшее до крайнего предела безумное умоисступление радеющие не только не стараются ничем успокоить и облегчить, а, наоборот, считают проявлением «божественной благодати», называют восторженно «ухождением в слове», и, заслышав в общем шуме радения сбивчивую и темную речь того, кто прежде других впал в «умственное беспамятство», остальные
в восхищении восклицают: «Эка милость благодать, стали духом обладать!» — «Дух, святой дух накатил!»—в исступленном самозабвении вопят они.
Неосмысленную речь участницы или участника радения, впавшего в болезненный припадок, они стараются так истолковать, чтобы увидеть в этих словах какое-то «высшее» значение — предсказание судьбы. Весьма нередко случается и так, что подобные «пророчества» лишь ловко выдаются за внезапное «озарение», а на самом деле они бывают обдуманы и даже зарифмованы заранее. Естественно, что подобные подготовленные и отрепетированные «прорицания» звучат куда более складно и содержательно, и слушатели принимают их с благоговейным изумлением.
Характерно, что в словах самих хлыстов, в том, как они сами величают свои молитвенные собрания, нашло свое яркое и точное выражение существо воздействия, оказываемого этой церемонией на ее участников. Хлысты зовут радения «пивом духовным» и ласково приговаривают: «То-то пивушко-то: человек плотскими устами не пьет, а пьян живет». Что ж, на это ничего не возразишь, что правда — то правда! Можно лишь прибавить, что систематическое участие в радениях так же, если не более, пагубно сказывается на состоянии здоровья сектантов, как отражается на здоровье пьяниц хроническое злоупотребление алкоголем в больших, отравляющих весь организм количествах. У фанатичных приверженцев секты хлыстов часто развиваются тяжелейшие болезненные расстройства психики, происходит общее физическое изнурение организма.
Мало чем по существу отличаются от хлыстовских радений молитвенные собрания и других сект, верящих в постоянную возможность общаться с «духом святым» и превращающих эти собрания в судорожные усилия во что бы то ни стало добиться «разговора с богом» (пятидесятники, менно-ниты, скопцы). И на этих собраниях нередки массовые припадки религиозной экзальтации, принимаемые молящимися за свидетельство «сошествия духа святого».
Молитвенные собрания у пятидесятников, например, длятся по пять-шесть часов. Молящиеся, стоя на коленях с поднятыми вверх руками, исповедуются в грехах, совершенных за день, просят прощения, просят у бога той или иной милости, трясутся, рыдают, по многу раз повторяют одни и те же слова: «Прими, господи! Прими, прими, прими!», «Дай, господи, дай, дай, дай!». В тесном помещении собирается
сразу много людей, занавешанные окна не пропускают и капли свежего воздуха. Верующие задыхаются от жары и духоты, с них льет пот. У некоторых психически неуравновешенных людей, к тому же ослабленных принятыми у пятидесятников длительными постами и бдениями, быстро начинаются судороги, они бьются, не переставая повторять какое-нибудь слово. В конце концов произносимые звуки теряют внятность, язык заплетается, туманится сознание, а речь продолжает литься с уст, теряя какое бы то ни было подобие связности. Это называется ангельским наречием. А «пророки» и «пророчицы» общины дают бессвязным, не имеющим никакого смысла звукам, произносимым «сподобившимися посещения духа святого», то или иное «глубокомысленное» толкование.
Православное духовенство и богословие из страха и нежелания упустить из-под своего влияния паству всегда с ожесточением воевало с любыми отклонениями от официально признанного вероучения. Называя любых сектантов еретиками и отступниками от истинной веры, церковники с особенно яростным осуждением обрушивались на вероучения тех сект, которые утверждали, что им ведомы некие тайные сверхъестественные пути к общению с «живым богом», «духом святым» и т. п. Ревностные приверженцы православия именовали подобные утверждения варварством, кощунственной мистикой. Применяя буквально те же самые выражения, которые читатель не раз встречал в наших описаниях, они вполне обоснованно называли состояние, в которое впадали сектанты — хлысты, скопцы, пятидесятники — во время своих радений, исступлением, неистовством, самоодурманиванием. Но в то же самое время...
Совсем недавно вся православная церковь торжественно отмечала 600-летие со дня смерти одного из самых высоко-почитаемых «святых» — Григория Паламы. В честь его даже сложены специальные церковные песнопения, прославляющие его как «столпа церкви», «светильника православия». В чем же видит церковь одно из славнейших деяний Паламы?
Судя по жизнеописанию, Григорий Палама, с детских лет казавшийся человеком не от мира сего, был воспитан своими родителями в духе страстной, слепой веры. Он рано принял монашество, жил в монастыре на Афоне, но вскоре ушел в еще более суровый, пещерный скит Верри, где прожил десять лет «в непрестанной молитве, слезах, посте и бдении». Такой образ жизни делает неудивительным, что в те годы
Палама «сподобился» многих «откровении» и «озарении свыше».
В годы своего подвижничества Палама создал учение об иссихии, или так называемой «умной молитве», непрестанное безмолвное повторение которой будто бы открывает путь к слиянию души молящегося с богом, когда может он увидеть «божественный свет», тот самый, который видели некогда апостолы на горе Фаворе.
Молитва, которую нужно повторять бессчетное число раз, носит название «молитвы Иисусовой» и состоит всего из нескольких слов: «Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас». Как ни проста и коротка молитва, путь к достижению желанной цели — богоощущения — не короток и не прост. Палама считал доступным совершение иссихии отнюдь не каждому, а лишь отшельникам, ведущим самую строгую, подвижническую жизнь, полную лишений. Но не кажется ли все это нашему читателю чем-то уже знакомым... Впрочем, надо вначале сказать еще несколько слов о том, что завещал своим последователям Палама. Чтобы страстно желаемое богообщение наступило, иссихасту советуется «сидение, сдержанное вдыхание и выдыхание, устремление в одну точку очей». Здесь читатель, конечно, не может не вспомнить систему индийских йогов, ту самую систему, ревностное следование которой, с точки зрения психиатрии и физиологии, по сущности воздействия, оказываемого на психику исполнителя, на его мозг, очень близко к аналогичным воздействиям радений. Это есть лишь иное по внешней форме, но вносящее не менее глубокий разлад во внутреннюю, интимную, целостную работу мозга мучительное, судорожное самоодурманивание.
Как болезненны, как убоги эти попытки приблизиться к ложно понятой истине. Как не вспомнить здесь слова Карла Маркса: «Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа».
Но если даже оставить в стороне такие крайние формы применения приемов и средств мистической техники, которыми с равным усердием пользуются и сектанты, и подвижники, а просто внимательно приглядеться к обычным обрядам, существующим и в православии, и в других современных господствующих религиях, к культовым установлениям и всей
обстановке богослужений, то окажется совсем нетрудным обнаружить и во всем этом подобные же приемы и средства, оказывающие гипнотизирующее воздействие на верующих. Разница лишь в том, что в богослужебных церемониях этим приемам и средствам придана более благопристойная внешне, более искусно замаскированная форма, благодаря чему они действуют исподволь, незаметно, вкрадчиво, но в окончательном своем результате по сути совершенно так же.
Обширен комплекс средств воздействия на психику человека, который разработали служители религии для того, чтобы поражать воображение людей чудесами, и не просто чудесами, а самыми нужными, самыми желанными для каждого чудесами, якобы способными даровать здоровье.
Издавна существует в православной церкви обычай врачевать любые болезни молитвами, которые, по многу раз повторяя одно и то же, читал над страдающим недугом священник. Это было одним из выражений веры в спасительную «чудодейственную» силу молитвы и заклинаний, веры в то, что помощи можно ждать при всех и всяческих бедах лишь от бога. Бог, который согласно христианскому вероучению послал болезни роду человеческому в наказание за грехопадение первого человека, сам же может избавить от страданий и недугов, если усердно просить его об этом в молитвах. Поэтому в церковном требнике имелся богатый набор специальных «врачевальных молитв», каждая из которых имеет свое частное или общее назначение. Были молитвы, которые так и назывались «на всякий вид болезни», но были и частные молитвы, «помогавшие», как считали, от определенных болезней,— «молитва над главою болящему», «молитва над кровию многою текущую из носа», «молитва над болезнью рук и ног»...
Особенно трудно поддающимся исцелению считалось «нападение бесовское». Так именовали, не особенно вникая в существующие в этой области заболеваний глубокие различия, нервно-психические расстройства. Чаще же всего бесноватыми называли кликуш, то есть женщин (реже мужчин — их называли миряками), страдающих особой формой истерии.
Наиболее действенным средством «лечения» кликуш считалось отчитывание, то есть многочасовое чтение над больной в церкви особых заклинательных молитв против «нечистых духов» и отрывков из Евангелия, в частности тех его мест, где
повествуется об исцелениях бесноватых, совершавшихся самим Иисусом Христом.
В промежутках между этими молитвами священнику полагалось осенять бесноватых крестом, кадить над ними кадилом. Все это, совершаемое в определенном порядке, составляло «чин над бесноватым». Большинство молитв в этом ритуале читалось по многу раз подряд, даже и в самих молитвах большинство слов повторялось неоднократно.
Если и после выполнения всего этого длительного обряда кликуша продолжала корчиться и богохульствовать (это считалось свидетельством особенного упорства сидящего в ней беса или, может быть, обилия их), повторяли весь «чин» сначала. Когда доведенная до переутомления, до полнейшего изнеможения больная наконец умолкала, покорно снося процедуру целования креста, считалось, что обряд помог — бесы покинули свою жертву и она исцелена.
Большое распространение имела раньше (а некоторые люди склонны верить в это и теперь) вера в то, что способностью исцелять одарены иконы, особенно так называемые «явленные», и мощи «святых». К ним шли недужные и страждущие со всех концов. Ежегодно тысячи паломников направлялись, чаще всего пешком, кто в Киево-Печерскую или Тро-ице-Сергиевскую лавру, кто в Соловецкий монастырь или на остров Валаам, кто в Саровскую пустынь. Повсюду в этих, слывших «чудотворными», местах служились торжественные молебны о ниспослании исцелений, после которых жаждущие «чуда» с горячей верой в «милость божью» прикладывались к раке (место погребения мощей) «угодников», страстно моля о выздоровлении.
Такие же смиренные и горестные моления раздавались у «чудотворных» икон.
Нередко, чтобы добраться до святыни, на помощь которой больной особенно уповал, ему приходилось проделать долгий и нелегкий путь. И все это время он лелеял в душе надежду, что и он будет приобщен к божественной «благодати» и тем спасется от страдания сам или вымолит выздоровление для своего близкого. Встречаясь, паломники вели друг с другом бесконечные, вселяющие надежду разговоры о «чудесах исцеления». Это взаимовнушение становилось особенно сильным по прибытии паломников на место. Здесь атмосферу напряженного ожидания «чуда» искусно создавали и поддерживали также местные священнослужители и монахи.
Как и во всех подобных местах религиозного поклонения,
2 Заказ 42
33
где будто бы исцеления совершались «волею божьей», бывало и здесь все — и фантастические, совершенно неправдоподобные рассказы, не имеющие под собой никакой реальной почвы, и мнимые, умышленно подделывавшиеся исцеления, когда отдельные люди притворялись в нужный момент больными, а затем внезапно на глазах у всех объявляли себя выздоровевшими, бросали костыли, шли и т. п.
Но и здесь по временам происходили подлинные, действительные избавления больных от тех или иных, подчас и весьма тяжелых, болезненных нарушений. Случаи эти казались дивными и непостижимыми, в их «чудесном», «божественном» происхождении никто не сомневался. Они-то и составляли одну из самых прочных опор для веры в возможность сверхъестественных «исцелений».
В действительности же подобные, поражавшие воображение людей выздоровления бывают обусловлены действием тех явлений гипноза, внушения и самовнушения, о которых речь впереди. Такие случаи были сущим кладом для религии, тысячелетиями они служили исправной опорой веры в возможность «божественных чудес». Места религиозного поклонения, приобретавшие славу чудотворных, бывали во все времена и у всех народов. Во французском городе Лурде уже более ста лет служители католической церкви собирают богатую дань. Число ежегодно прибывающих сюда паломников достигает почти полумиллиона.
Вера в возможность «чудесного исцеления» не угасла и поныне. Она сохранилась у некоторых людей до сих пор и в нашей стране. За высокой оградой Троице-Сергиевской лавры можно и сейчас еще наблюдать картину, вызывающую у мыслящего человека чувство горького сожаления о людях, попавших в цепкие лапы вековых предрассудков. Правда, в будничные дни в храмах Троице-Сергиевской лавры тихо и немноголюдно. Идет обычная церковная служба. Хору певчих нестройно вторят лишь десяток-другой женщин да двое-трое мужчин. Но в Надкладезной часовне у темно-cepQro мраморного креста, с которого непрерывно скатываются струи «святой» воды, неизменно царит с трудом сдерживаемое оживление. Погромыхивают бидоны, бутылки и кружки. Не смолкает говор людей:«Подвиньтесь, у вас уже полно. Дайте и мне набрать».
Вот две женщины, уже запасшиеся «чудотворной» водой, остановились тут же у самого входа и обмывают ею лицо. Одна, не удовольствовавшись этим, льет воду себе за шиво
рот, другая тотчас ей подражает. Выражение лиц умиленновыжидательное, как будто ждут, что вот сейчас же исчезнут все их недуги, произойдет исцеление, на которое возлагают свои упования все эти люди, стоящие в очереди за «чудом».
Стал гораздо меньшим, чем прежде, но не иссяк окончательно поток паломников, тянущихся со всего Закарпатья в Почаевскую лавру (Тернопольская область). Ее ревностные почитатели сообщат вам, что эта «святыня», которую они называют «украинским православным Лурдом», гораздо старше самого Лурда. Согласно церковной легенде свыше 800 лет назад на место, где теперь стоит Успенский собор этой лавры, спустилась в «огненном столбе божья матерь». На скале якобы остался ее след, откуда забил целебный родник. И вот к «цельбоносной стопе» и к считающейся «чудотворной» иконе Почаевской богоматери идут верующие, жаждущие, обрести «чудесное исцеление».
Вглядимся же, читатель, попристальнее в обстановку, которая окружает совершение «чудес», в обстановку православного богослужения.
На самых живописных местах, заметные еще издалека, высятся здания храмов. Согласно издревле установившейся традиции, им придается своеобразная, удлиненно-округлая форма, как бы напоминающая ладью. Предание говорит, что такая форма была избрана некогда самими «отцами церкви», и избрана не случайно. Она должна навевать верующим мысль о храме как о корабле, уводящем душу человека от бурь и сует мирских в тихую и прочную гавань веры.
На фоне спокойных и мягких красок русской природы нарядными выглядят купола церквей, то окрашенные яркой краской, то крытые позолотой. Но увенчивающие купола кресты постоянно напоминают верующему не о праздниках, не о радости жизни, а о страдании, которое всякий истинный христианин должен переносить совершенно безропотно, даже если он твердо знает, что его страдание и боль ничем не заслуженны. Ведь крест — символ покорности, он — память о том кресте, на котором был распят «сын божий» Иисус Христос безвинно, но со смирением принявший страдание за грехи человечества.
Далеко на всю округу разносится малиновый призывный перезвон колоколов. Его мелодия и ритм тревожат и успокаивают одновременно. Он красив, и эта красота, как все прекрасное, способна вызвать отзвук в душе каждого, даже вовсе непричастного к религии человека. Но воображению
верующих, настроенному во всем видеть «неизреченное величие бога», в этом звоне чудится голос небесного владыки, напоминание о загробной жизни, о нетленности всего небесного и тщете земного существования.
Стены и потолки церкви расписаны фресками на библейские и евангельские сюжеты. Горят лампады и свечи, в лучах которых поблескивают золотом и серебром оклады икон.
Как не похоже все это на привычную обстановку, в которой протекает повседневная жизнь людей, как далеко это все от трудовых будней и тревожащих сердце каждого человека забот и волнений. Здесь каждая деталь продуманно рассчитана на то, чтобы растревожить чувства, поразить воображение, увлечь. Все полно загадочных намеков, манящих и пугающих тайн.
Вся обстановка храма как бы внушает верующему — церковь не просто дом, это обитель всемогущего бога, от воли которого зависит и кара и воздаяние. Перед величием небесного владыки жалок ты сам, смертный. Покорствуй, молись, лишь в этом твое спасение.
Созданию этого настроения в немалой степени способствует пышность и театральность, с которой совершаются в церкви богослужения. Мелодии песнопений, блеск и торжественность одеяний священников, запах ладана и дым, поднимающийся от курящихся кадил, непонятные слова читаемых на церковно-славянском языке псалмов — все это исподволь, незаметно усыпляет разум верующего, разжигает его воображение. Создавая благоприятный фон для восприятия внушения, действуя гипнотизирующим образом, все это, вместе взятое, способствует более легкому и быстрому привитию верующим беспрекословного повиновения религиозным поучениям и наставлениям.
* * •
Казалось бы, большая разница существует в отправлениях религиозного культа в церквах, костелах, молитвенных домах и других местах поклонения «божественной силе всевышнего» и собраниями разношерстной толпы мистиков вроде поклонников «животного магнетизма» или спиритизма. Однако это лишь на первый взгляд. Среди мистиков нередко можно встретить людей, подчеркивающих свой атеизм, свое неверие в «библейские мифы» и «евангелические сказки», свою приверженность к современным наукам. Такие люди не
прочь щегольнуть сугубо специальными терминами, заимствованными из арсенала ультрамодных наук. В прошлом веке они любили порассуждать о френологии и четвертом измерении, в нынешнем говорят об эманации психофизической энергии и т. п. Путая истинно научные понятия с псевдонаучными, стреляя, как говорил В. И. Ленин, «экзистенциалами», они усердствуют в защите своих чисто мистических воззрений.
О том, что такое «животный магнетизм» и как он был разоблачен наукой, мы подробно будем говорить в следующем разделе книги. Здесь же нам хотелось бы хотя и вкратце остановиться на такой разновидности мистики, как спиритизм.
Родиной спиритизма считают Америку.
В декабре 1847 года семейство Фокс, жители небольшого городка штата Нью-Йорк, пригласило к себе соседей, чтобы сделать их свидетелями странных явлений, происходящих в их доме. В сумерках и ночью кто-то невидимый передвигал мебель, раздавались шумы, ощущались незримые прикосновения. На стук, производимый юными девицами Фокс, кто-то стучал в ответ. Вскоре «оно» сообщило на языке условных стуков, придуманных Фоксами, что является духом — по-английски Spirit (спирит), откуда и пошло название «спиритизм». Увлечение духовыстукиванием быстро охватило вначале Соединенные Штаты, а в 60-е годы прокатилось, подобно повальной эпидемии, по всей Европе. В 80-е годы оно разразилось и в России. Возникали спиритические кружки, целые общества, печатались труды по спиритизму.
Уже с самого начала увлечения спиритизмом было замечено, что духи неодинаково «благосклонны» ко всем, а являются охотно лишь тогда, когда среди присутствующих на сеансе имеется хотя бы один человек, особенно восторженно настроенный, впечатлительный, страстно верящий в предстоящее появление «гостя из иного мира». Чтобы сеанс удался, старались всегда заполучить для него такого посредника с потусторонним миром (медиума). Вскоре появились даже профессиональные медиумы, ибо это стало выгодным занятием. «Труды» медиумов возмещались солидной оплатой. Многочисленные разоблачения медиумов в мошеннических проделках и применении чисто фокуснических приемов, а также суды над уличенными в обмане фотографами «духов» никак не могли приостановить этого мистического увлечения. Не могли потому, что, с одной стороны, во всех страдах
были круги, которым массовое распространение очередного мистического суеверия было выгодно, и они разжигали интерес к нему искусственно, с другой стороны — потому, что некоторые явления, имевшие место во время спиритических сеансов, подтверждались непредубежденными людьми, но они не могли найти им вразумительного объяснения.
Физическое общество при Петербургском университете создало специальную комиссию для исследования и объяснения явлений спиритизма, которая в марте 1876 года представила отчет о проделанной ею работе, подписанный вдохновителем и руководителем этой работы Дмитрием Ивановичем Менделеевым. Главный вывод комиссии гласил: «Спиритические явления происходят от бессознательных движений и сознательного обмана, а спиритическое учение есть суеверие». Многие спиритические явления чисто иллюзорны (смутные видения «духов», восприятие шумов), и причина их — гипноз и взаимовнушение.
Интересен тот факт, что увлечения спиритизмом не избежали и некоторые довольно крупные ученые, такие, как зоолог Альфред Уоллес и физик Уильям Крукс. Блестящий анализ, как и почему это могло произойти, дал Фридрих Энгельс в статье «Естествознание в мире духов». Он писал: «Во-первых, «высшие» явления всегда показываются лишь тогда, когда соответствующий «исследователь» уже достаточно обработан, чтобы видеть только то, что он должен или хочет видеть, как это описывает с такой неподражаемой наивностью сам Крукс. Во-вторых, спириты нисколько не смущаются тем, что сотни мнимых фактов оказываются явным надувательством, а десятки мнимых медиумов разоблачаются как заурядные фокусники. Пока путем разоблачения не покончили с каждым отдельным мнимым чудом, у спиритов еще достаточно почвы под ногами, как об этом и говорит определенно Уоллес в связи с историей о поддельных фотографиях духов».
Далее Энгельс неопровержимо доказывает, что увлечение мистицизмом, постигшее этих ученых — «плоских эмпириков»,—явилось заслуженным ими наказанием за презрение к глубокому теоретическому мышлению, к диалектике.
На этом мы заканчиваем, дорогой читатель, наше путешествие по векам и странам, которое мы предприняли в поисках «чудес».
Сознаемся откровенно, нам самим (да, вероятно, и читателю) это плавание в мутном тумане тайн и «чудес», среди грохота бубнов и речитатива заклинаний показалось несколько утомительным, и мы с удовольствием прекратили бы его раньше, если бы не убеждение, что лишь достаточно большое богатство впечатлений даст нам возможность яснее уловить то общее, единое, что скрывается за их внешним разнообразием.
Как мы могли убедиться из всего виденного, любая форма веры в существование сверхъестественных сил, по своему произволу управляющих природой и людьми,— будь это вера представителя первобытного племени, современного христианина или «просвещенного» спирита,— неотделима от веры в возможность общения с «потусторонним миром».
Именно это мистическое стремление нашло свое выражение в огромном количестве многоликих и причудливых обрядов — то невзыскательно-простых, то невероятно сложных и красочных, но всегда окруженных манящим и пугающим ореолом таинственности; обрядов, главная цель которых — открыть доступ к невидимым и всесильным обитателям иного мира.
В усердных стараниях проникнуть в этот непостижимый мир, мир, который, по их представлениям, населен «добрыми» и «злыми» духами, не щадят себя ни маг, ни шаман, ни колдун, ни йог; отчаянные усилия слиться с божественными силами прилагают мусульманские дервиши и отошедшие от православия хлысты и пятидесятники; с не меньшей ревностностью стремится к богообщению подвижник православия — иссихаст, мечтая узреть благодатный «Фаворский свет», успешно соревнуются с ними в усердии спириты прошлого и нынешнего веков.
Разнолики совершаемые ими всеми обряды. В религиозных культах различных племен и народностей земного шара, в религиях всех времен, как и в «таинствах» иных разновидностей мистики, существуют свои собственные приемы и средства достигать общения с потусторонними силами.
Эти приемы и средства поражают своим исключительным богатством и многообразием: дробный стук барабанов и мелодичное звучание колокольчиков, неистовые пляски и неподвижное сидение в окаменелой позе, курение наркотиков и пристальное смотрение в магические зеркала, заунывные песнопения и изнурительные посты, неустанные заклинания и столоверчение. Словом, всего и не перечислишь! Иногда,
впрочем, случается, что, несмотря на разделяющие их века и страны, способы вступать в контакт с заоблачным миром у представителей разных народов и религий оказываются до удивительности похожими друг на друга, например у йогов и иссихастов. Но мы не беремся устанавливать сейчас — имело ли в данном случае место заимствование или вторичное открытие уже найденного другими.
Еще больше поражает тот факт, что при всем этом видимом разнообразии, при всей этой неохватной пестроте и противоречивости результаты ревностного применения всех этих приемов и средств всегда очень похожи. Мы имеем в виду то состояние, которое развивается у настойчивых исполнителей этих обрядов — состояние усыпления разума и притупления чувств, вплоть до полной потери чувствительности к сильнейшим болевым воздействиям (ожогам, ранениям). Состояние, в котором остается лишь одно-единственное желание, и не только остается, но и приобретает неодолимую силу; одиноким и потому особенно ярким огнем распаляет оно затуманенный мозг. Это то желание, с которым приступают к обряду, та цель, которой он посвящен,— во что бы то ни стало увидеть, услышать всевышних властителей. И бывает, что в конце концов все эти отчаянные попытки слиться с «божеством», будучи произведены с достаточной степенью рвения, увенчиваются «успехом» — призываемые являются к призывающему их, его мучительные усилия кажутся вознагражденными — он «видит» и «слышит» духов. Иначе говоря — «чудо» совершается. Так кажется тому, кто старательно проделывает обряд, так верят его единоверцы. Ну, а на самом деле?
На самом деле всякому непредубежденному человеку, глядящему на все это со стороны, видна иная (тоже во всех этих случаях одинаковая по своему существу) картина -зрелище одурманенного, находящегося, что называется, не в себе человека, с мутным или, напротив, с лихорадочно блестящим взором, с отсутствующим выражением лица, прислушивающегося и присматривающегося к чему-то, чего не видно остальным.
Давно уже догадывались люди, что все эти многообразные пути к богам и духам есть лишь убогое самообольщение, есть не что иное, как намеренное самоодурманивание, усыпление собственного разума и искусственное растравливание воображения. Но строгому, научному анализу эти явления подверглись в середине прошлого столетия, и тогда выяснилось, что
«образы» и «голоса», принимаемые духовидцами и искателями богообщения за «озарения», «откровения», «видения» и т. п., обязаны своим появлением отнюдь не потусторонним, сверхъестественным силам, не богам и духам, а вполне материальным, физиологическим явлениям — внушению и самовнушению, развивающимся на фоне столь благоприятного для них гипнотического состояния. Это гипнотическое состояние имеет много форм и степеней.
Тогда же стало ясным, что явления гипноза и внушения лежат в основе и многих других мнимых чудес мистики и религии. Гипнотизирующие и внушающие моменты, неизменно присутствующие во всех местах религиозного поклонения, прослывшие «чудотворными», играли роль тех материальных, естественных факторов, которые были ответственны за удачные случаи реальных выздоровлений или облегчений самочувствия больных, которые изредка наблюдались в обстановке напряженного ожидания «чуда». Именно подобные случаи и обусловили столь долгую живучесть этого мифа, используемого религией и мистикой и в наши дни.
Под влиянием этих факторов, этих средств и приемов усыпления разума у впечатлительных и нервноослабленных людей нередко развивались своеобразные состояния психики, связанные с гипнозом и внушением. Оставаясь длительно недоступными для правильного, материалистического истолкования, эти состояния мозга тысячелетиями давали пищу для легенд о «чудесах», служа невольными пособниками религии и мистики.
Как мы уже видели, средства, целью которых было усыпление разума, использовались не только для «чудотворения»: начиная с определенного этапа в истории общества они продуманно и прочно входят во все составные части религиозного культа.
По мере исторического развития человечества религия и жизнь вступали во все более и более обостряющееся противоречие. Это противоречие стало особенно резким с момента образования классового общества, то есть разделения людей на богатых и бедных, на властителей и угнетенных, на производящих жизненные блага и пользующихся ими. Священнослужители, которые образовали с того времени особую, привилегированную, замкнутую касту людей, стали соучастниками «власть имущих» в преступном присвоении ими плодов чужого труда. С этого времени служители религии все больше подменяют свою прежнюю роль ходатаев за людей перед ду
хами и богами ролью истолкователей «божьей воли» людям. И, разумеется, истолковывают они отныне ее так, как это выгодно им самим и светским властителям.
Отныне все религиозные поучения подчиняются задаче сделать большинство народа как можно более удобным и производительным орудием для обогащения угнетателей. Религия классового общества стремится заставить людей не только покорно нести свое ярмо, но с охотой и радостью, подставлять под него шею. Этой цели как нельзя лучше служит коварнейшее измышление всех религий — ложное учение о суетности, тленности всего мирского, о «бессмертии души», учение, стремящееся развенчать в глазах человека ценность земной жизни и величие его собственного разума, стремящееся убедить человека, что главное ждет его нетленную душу не здесь, а в ином, потустороннем мире. Это учение создано для того, чтобы внушить мысль о необходимости самоотречения и покорности на земле во имя вымышленного блаженства на том свете.
Задаче укрепления власти и богатства «сильных мира сего» подчиняется с тех пор не только строй религиозных поучений и наставлений, но все решительно стороны религиозного культа — устройство храмов и их убранство, слова молитв и заклинаний, характер обрядов и богослужений, одежда священнослужителей и манера их держаться. Словом, все — вплоть до самых мельчайших — детали культа превращаются в средства направленного воздействия на мысли, чувства, желания и волю верующих. И вот тогда среди всего этого арсенала все большее место начинают занимать средства усыпления разума, ибо под покровом сумерек сознания удается легче и проще внушить верующим беспрекословное повиновение религиозным предписаниям и поучениям.
Удары гонга в египетских храмах, музыка органа в католических соборах, звон колоколов православной церкви, хоровые песнопения, запах и дым благовонных курений, бесконечный речитатив заклинаний и молитв, лес богато изукрашенных колонн, размеренные движения священнослужителей, мерцание свечей и блеск церковного убранства... Ничто не забыто, все продумано, все подчинено намеренной цели. Необычное зрелище манит взор, мерные звуки тревожат все чувства, дымом и запахом курений отравлено дыхание, таинственность обстановки распаляет воображение... Тонкие, невидимые нити оплетают разум, а между тем яд религиозных вымыслов и наставлений впитывается и отрав
ляет сознание. Перед обманутым верующим предстает не подлинная действительность в ясных лучах знания, а умышленно навязанная иллюзорная картина в мутном тумане непостижимых тайн. Ослепленный и оглушенный, готов он безоглядно верить в величие и могущество бо£а, перед которым таким слабым и ничтожным начинает казаться себе он сам.
Культы всех религий — это искусно изготовленные и умело расставленные сети для уловления человеческих душ. Сети эти, поймав и прочно опутав человека, помогают защитникам религии исказить, изуродовать его взгляд на жизнь, на мир и свое место в нем. Той же самой цели служат все хитрые и отчаянные уловки мистической техники «чудотво-рения». Уверовавший в возможность чудес, усмотревший в них свидетельство всемогущества сверхъестественных сил, опрокидывающих по своему произволу все известные ему представления о законах природы, человек теряет веру в силы разума, в возможность самому стать хозяином своего счастья и возлагает все свои упования на помощь «свыше».
Понятно, что сторонники мистики, умело применяя средства усыпления разума, стремились окутать свои действия непроницаемым мраком таинственности и загадочности, придать им сверхъестественный смысл, скрыть все относящиеся к этой области приемы и средства от непосвященных.
Часть вторая
ИСТОРИЯ гипноза очень напоминает судьбу алхимии. Еще ничего не зная о строении веществ, алхимики самонадеянно спешили найти «философский камень», будто бы способный превращать простые металлы в золото, а заодно даровать и вечное здоровье. В конечном счете труды отдельных энтузиастов алхимии помогли рождению могущественной науки, подлинной волшебницы — химии. Но пока алхимики ощупью бродили во мгле ложных или просто недостаточных представлений, в их стан слетались искатели легкой наживы. Жадные и невежественные авантюристы и шарлатаны обильно сдобрили эту мнимую науку трескучей ложью и блеском мишуры.
Нечто подобное, но только более длительное время происходило и в истории гипноза. Знакомство с ним состоялось на заре человечества, а первый шаг к правильному объяснению был сделан немногим более ста лет назад. В то же время желание овладеть секретом гипноза манило многих еще
сильнее, чем стремление открыть «философский камень» алхимиков. Ведь способность погружаться в состояние религиозного умоисступления, экстаза, транса (состояния, которые в глазах современной науки тесно связаны с различными формами гипноза и внушения) казалась реальным, неоспоримым свидетельством «таинства» вступления избранника в недоступный прочим потусторонний мир. Верили, что не только суетные земные блага — богатство и здоровье — станут подвластны ему. Человек, умеющий вступать в контакт со сверхъестественными силами, удостоится гораздо высших — духовных благ: он сумеет читать в прошедшем и прозревать будущее, ему откроется не видимое взору простых смертных, он постигнет самые сокровенные тайны бытия и вершины «божественных истин»...
Тысячелетиями мистика была монопольной властительницей в применении гипноза и внушения. Лишь в середине XVIII века предпринимается первая попытка дать этим явлениям научное истолкование.
Еще за несколько веков до Месмера, с именем которого
связано представление о так называемом магнетическом флюиде, средневековые схоласты уделяли большое внимание таинственной, на их взгляд, силе, которая властно притягивает кусок железа к магниту. Об этом пишутся напыщенные трактаты. Их авторы — философы, богословы, врачи. С удивительным постоянством во всех этих сочинениях при объяснении магнетизма привлекаются загадочные, потусторонние, сверхъестественные силы. Магнетизм не мыслят себе
без чего-то непостижимого, чудесного, боговдохновенного.
Временами представители религии обрушиваются на эти учения, отнимая магнетизм у божественного провидения. Но, конечно, не для того, что бы его материализовать. Отняв его у бога, они отдают его дьяволу, объявляя его силу адской, а могущество — колдовским. От этой смены декораций взгляд на магнетизм по сути дела не меняется:он все так же считается основой чудес — божественных или дьявольских (разве это не одно и то же?).
Магнетизмом заинтересовался Фауст XVI века — знаменитый врач, естествоиспытатель и... алхимик Ауреол Теофраст Бомбаст Парацельз. Он первым прикладывает магнит к телу больного. Он, как и другие, весь во власти учения о чудотвор-ности магнетизма. В его способах лечения воедино сплетаются увлечения алхимией и медициной. Из его дома, прокопченного дымом алхимического горна, часто выходят люди, бережно унося с собой склянки с киноварной «драконовой кровью», хваленым средством от чахотки, или жемчужно-опаловым «молоком Венеры», надежно помогающим при бесплодии.
Парацельз решает использовать таинственную силу магнита для лечения. Пусть притягивает он к себе болезнь, как кусок железа, освобождая от страданий немощное тело!
С равным старанием прикладывает Парацельз магнит к грудным младенцам, задыхающимся от дифтерии, и к агонирующим старцам, перенесшим кровоизлияние в мозг. Магниты помогают плохо. Но все же в обширной практике врача-алхимика встречаются и такие случаи, когда наложение магнита прекращает корчи и судороги, возвращает дар речи онемевшим, поднимает на ноги параличных. Таких случаев не много. Как правило, это бывает с очень нервными, экзальтированными субъектами, чаще женщинами. Молва об исцелениях бежит по свету, факты обрастают подробностями, приукрашиваются самым беззастенчивым образом и от этого становятся еще более притягательными.
Никто даже слушать не желает, что многим магниты ничуть не помогли. Зато все с удовольствием принимают рассказы вроде того, что вставший от прикосновения магнита паралитик поднял каменную плиту, которую не в силах сдвинуть с места и десять человек. Людям того времени были особенно нужны и близки чудеса. Мозг их был отравлен средневековым мракобесием. Со дня рождения и до самой смерти —в стенах школ и церквей, с полотен картин и со стра
ниц книг — в их сознание вселяется вера в чудеса. Чудеса «святые», «богоданные», чудеса «кощунственные», «дьявольские». И люди верят, причем особенно охотно, в то, в чем нет никакого смысла. Разве не является символом той эпохи фраза, брошенная исступленным фанатиком Тертулианом: «Верю, ибо абсурдно!»
Преждевременная смерть Парацельза обрывает славу целителя. И, пожалуй, вовремя: отцы-инквизиторы уже начали поговаривать, не пора ли посерьезнее заняться этим человеком. В угоду дьяволу чадит дым его алхимической печи, на которой готовит он свои богопротивные снадобья, отвары, мази и настойки. А последние фокусы этого колдуна-врача — лечение магнитами, этими орудиями бесовского притяжения! Говорят, что своими подковами он вытягивает болезни из людей. Но это же чушь! Всем христианам известно, что болезни — божья кара. Бог насылает их за грехи, и лишь в его всемогущей воле простить виновного, взять у него болезнь, исцелить. Нет, колдун Парацельз не болезни вытягивает из людей, а их души, и этот величайший дар божий отдает он своему хозяину — дьяволу, чтобы расплатиться за полученное от него мерзкое могущество. Да, Парацельз вовремя умер, не то не миновал бы он «всеочищающего» костра, разожженного святейшими отцами.
После смерти Парацельза о магнетизме почти забыли. Магнетизм вновь вернулся в ту сферу, из которой его взял Парацельз — в сферу астрологии и алхимии.
Именно таким небесным магнетизмом вначале и занялся венский врач Франц Антон Месмер. В 1766 году он представляет к защите свою диссертацию «О влиянии планет». Здесь в строгом согласии с мистикой средневековья, с фантастическими представлениями астрологов излагает он свой взгляд на природу влияния планет и созвездий на человека. Во всей вселенной, развивает свою мысль Месмер, разлит невидимый, но могущественный магнетический флюид. Это он управляет движениями небесных тел, он притягивает друг к другу планеты, он влияет на землю, на людей, на всю нашу жизнь.
Проходит целых восемь лет после защиты диссертации на звание доктора медицины. Месмер живет на широкую ногу в своем богатом особняке на окраине Вены. Он увлечен музыкой, философией и правом. В его доме дают концерты гениальный Вольфганг Моцарт и его отец Леопольд Моцарт, дарящие Месмера, который сам отлично играет на клавире
и виолончели, своей дружбой. Но однажды он становится свидетелем случая успешного лечения некоей знатной дамы магнитом. Месмер пытается,применить магниты и сам. И вот он, как делал это за два столетия до него Парацельз, начинает прикладывать магниты без всякого разбора к самым различным больным. Женщины и мужчины, старые и молодые, жертвы тяжких недугов и слегка недомогающие — все становятся объектами его лечения. Из полутора-двух десятков человек лишь двум-трем становится несколько лучше, лишь одному-другому они помогают стать на ноги. Но люди говорят и разносят молву только об исцелениях, и скоро дом Месмера осаждают толпы страждущих.
Однажды Месмер подмечает странный факт, не укладывающийся во все известные доселе представления о магнетизме. Дело в том, что у некоторых больных облегчение и даже выздоровление наступает вне всякой зависимости от прикосновения к ним целебным магнитом. К величайшему своему удивлению, Месмер убеждается, что для магнетического лечения сами магниты вовсе не нужны, что в тех же самых случаях, когда помогали магниты, можно было обойтись вовсе без них: достаточно было прикосновения самого Месмера. Пытаясь объяснить этот факт, Месмер возвращается к своей «теории» о магнетическом флюиде. Надо только ее расширить, дополнить. Так, рождается полумистическая «теория» Месмера о «животном магнетизме». Разлитый во вселенной магнетический флюид, оказывается, может накопляться во всех живых телах, это он обеспечивает их жизнеспособность. Но процесс этот происходит неравномерно: одни наделены способностью накоплять флюид в большем количестве, другие — в меньшем, третьи — в совершенно ничтожном. Вместе с тем существуют натуры чрезвычайно богатые флюидом, он переполняет их до краев, и тогда они могут отдавать его другим, как бы делясь с ними живительной силой этой чудодейственной, но невидимой и невесомой жидкости. И, конечно, наиболее одаренным в этом отношении является прежде всего он сам — Месмер. Не беда, что он одарит своим флюидом других, разлитая во вселенной целебная сила флюида вновь наполнит своего избранника.
Воодушевленный Месмер все больше расширяет свою лечебную практику. Но по мере того как ширится его слава среди больных и любителей сенсаций, растет молчаливое отчуждение от него коллег-врачей, которое вскоре переходит в открытую неприязнь и насмешки. На приглашения Месмера
прийти и убедиться в пользе его метода лечения врачи и профессора отвечают уклончиво. Им не кажется достойным доверия это врачевание без лекарств и инструментов.
Месмер покидает Вену и перебирается в Париж. Здесь его принимают с распростертыми объятиями, притом в самых высших кругах французского общества, в которых как раз в это время вспыхнуло сильнейшее увлечение всеми видами мистики. Это была Франция накануне революции, страх перед неумолимым приближением которой заставлял аристократов искать способов утешиться и забыться, а быть может, и найти спасение в оккультных, то есть таинственных мистических, учениях, в «чудесах», в помощи неподвластных разуму потусторонних сил. Не случайно в эти годы кумиром не только блестящих придворных дам, но и самого короля Людовика XVI становится знаток «египетской магии», авантюрист «международнбго класса» граф Калиостро. Этот мастер «чудодеяний» умеет и предсказывать судьбу, и готовить «волшебные эликсиры здоровья». С ним дружен один из могущественных князей католической церкви — кардинал Роган. Его называют не иначе, как «божественный Калиостро». На стенах Парижа развешаны афиши, напоминающие подданным, что Людовик XVI повелел признавать виновным в оскорблении его королевского величества каждого, кто непочтительно отзовется о Калиостро.
Понятно поэтому, что Месмер, слава о «чудесных исцелениях» которого давно уже докатилась до Парижа, оказался здесь самым желанным гостем. Месмер во время сеансов уже не в состоянии прикоснуться руками ко всем жаждущим (так их много!), и потому он велел соорудить специальные магнетические баки с выходящими из них стержнями, держась за которые, больные будто бы получают целебный флюид.
Месмер теперь дополнил свое учение положением о том, что обладатель магнетического флюида может передавать его и неодушевленным предметам, магнетизируя их прикосновениями своих рук, а затем уже нуждающиеся в целебной жидкости могут получать ее из этих новых вместилищ флюида.
Помимо баков, к которым допускаются лишь знатные и богатые, Месмер «магнетизирует» специально для бедных дерево напротив своего дома: желающие могут получать от него спасительный флюид совершенно безвозмездно, для этого нужно только находиться на месте, куда падает тень от дерева.
Обстановка магнетических сеансов в месмеровском особ-
хранящийся в Леонском музее бак, у которого Месмер проводил свои магнетические сеансы.
няке тщательно продумана, чтобы как можно больше по мнению самого целителя, усилить действие флюида. Шаги заглушены пушистыми коврами, окна затемнены мягкими занавесями, стены увешаны зеркалами и изображениями загадочных звездных знаков. Сеансы сопровождаются звучанием мелодий, исполняемых на стеклянной гармонике. Одежда Месмера и его манера держаться намеренно таинственны и торжественны. В расшитом золотом и серебром лиловом бархатном камзоле, с многочисленными перстнями на выхоленных руках входит он в зал, где стоит магнетический бак. Больные, сцепившись руками, образуют вокруг бака живую цепь. В руке Месмера длинный магнетический жезл, которым он прикасается то к одному, то к другому больному, пристально глядя на него и обращаясь к нему с немногими, но внушительно звучащими словами.
И вот иногда уже во время первого сеанса, иногда после нескольких, больные объявляют, что они исцелились: у одного исчез давно мучивший его симптом болезни, у другого — улучшилось общее самочувствие. На поверку это часто были
мнимые излечения (дамы придумывали себе болезни, лишь бы полечиться у «чудо-доктора», а некоторым только казалось, что они выздоровели). Но бывали и отдельные действительно удачные случаи. Места у его баков раскупались заранее.
Вскоре в парках и.садах богатейших представителей знати появились «магнетические» лужайки, гроты и аллеи.
«В сущности, что могут понять в моем способе лечения, успех которого столь очевиден, все эти высокие титулованные особы?» — думал Месмер. А ведь он, как бы ни была нелепа и мистична его теория, по-настоящему увлечен результатами своей практики. Ему кажется, что он сделал открытие, которое может осчастливить человечество. Вот только что на его глазах вернулись речь и слух к женщине, которая потеряла их уже несколько лет назад; она испытала потрясение во время катастрофы, когда могла погибнуть и она сама и ее дети. И что же? После первого же сеанса магнетического лечения она снова и говорит и слышит. Таких и подобных ему случаев у Месмера уже много. Он наблюдает, рассуждает, пишет целый трактат и направляет его во Французскую академию, в Берлинскую академию, на Парижский медицинский факультет, ища признания своим идеям у представителей официальной науки. Но они отвергают его доводы, отказываясь подвергнуть новый метод фактической проверке. Ученые не хотят иметь дело с человеком, который выглядит в их глазах каким-то полуфантазером-полушарлатаном.
Тогда Месмер пускает в ход все свои огромные связи. Не зря же он пользуется благосклонным покровительством самой королевы Марии Антуанетты, известной любительницы всего загадочного и таинственного. И в 1784 году по специальному королевскому приказу, Французская академия назначает комиссию для проверки месмеровской теории. Собственно, комиссию более всего интересует лишь один вопрос: существует магнетический флюид или нет?
В составе комиссии крупнейшие ученые авторитеты того времени — Лавуазье, Франклин, Байли, Жюсье. После тщательных и долгих расследований комиссия убеждается, что магнетического флюида в таком виде, чтобы его можно было видеть, чувствовать, обонять, осязать, измерять или взвешивать, не существует. Из этого был сделан, казалось, сам собой разумеющийся вывод, что раз флюида нет, то он и не может быть полезен. Все, что до сих пор относили к действию магнетического флюида, может быть отнесено к действию лишь одного воображения. Постановление комиссии от 11 августа
1784 года звучит как самый уничтожающий и беспощадный приговор: «После того как члены комиссии признали, что флюид животного магнетизма не познается ни одним из наших чувств и не произвел никакого действия ни на них самих, ни на больных, которых они при помощи его испытали, после того как они установили, что касания и поглаживания лишь в редких случаях вызывали благотворное изменение в организме и имели своим постоянным следствием опасные потрясения в области воображения, после того как они, с другой стороны, доказали, что воображение без магнетизма может вызвать судороги, а магнетизм без воображения ничего не в состоянии вызвать, они единогласно постановили, что ничто не доказывает существования животного магнетического флюида и что, таким образом, этот неподдающийся познанию флюид бесполезен...»
К постановлению, направленному на имя короля, прилагалось также специальное секретное донесение, в котором высказывалась мысль об опасности магнетизма для общественной нравственности.
Правильно отвергнув существование флюида, ученые того времени не были в состоянии раскрыть значение того фактора, замеченного ими на сеансах Месмера, который они назвали словом «воображение». А ведь именно в нем, в этом факторе, если назвать его так, как это принято в современной науке,— словами «внушение» и «самовнушение»,— заключалась действительная основа положительного воздействия месмеровских сеансов на некоторые симптомы болезненных проявлений у истеричных субъектов.
Не заметили они и еще одного фактора, который, несомненно, играл роль в успешности некоторых результатов Месмера в лечении,— фактора, который создавала сама обстановка его сеансов. Если взглянуть на эту обстановку глазами не только врачей нынешнего дня, но и передовых врачей конца прошлого века, то нельзя не заметить наличия в ней гипнотизирующих моментов. Можно с уверенностью сказать, что у определенной части пациентов Месмера во время его так называемых магнетических сеансов развивалось состояние гипноза, что в свою очередь повышало- их восприимчивость к действию внушения и самовнушения.
Какова же была дальнейшая судьба Месмера и его учения после того, как магнетический флюид был так категорически осужден академией?,
Отвергнутый наукой «животный магнетизм» был тем охотнее и горячей подхвачен любителями мистики; против постановления комиссии пишутся опровержения, по всей Франции создаются общества ревнителей «магнетизма», присвоившие себе название «обществ гармонии». Месмеристы стараются неограниченно расширить возможности магнетизма. В искусственно вызываемом «магнетическом» сне они усматривают ключ к познанию тайн бытия. С этой целью они начинают совмещать «магнетическое» лечение с откровенно мистическими «экспериментами». Обсуждение необычных возможностей «ясновидения», якобы открывающихся перед человеком, погруженным в «магнетический» сон, становится одной из самых модных тем в королевских покоях и салонах знатных дам. Чем ближе революция, тем сильнее тяга аристократов к «чудесам» и «чудодеям».
Однако «потусторонние» силы обманули тех, кто в отчаянии возлагал на них свои самые горячие надежды, «чудо» не способно спасти обреченных самой историей. Разразилась Великая французская революция, и тут уж стало не до «животного магнетизма». Врач Франц Антон Месмер, напавший на след могучего средства борьбы с болезнями, но не сумевший правильно понять его существо, не сумевший вырваться из цепких лап мистических представлений, эмигрировал из клокотавшей в бурном котле событий страны. Он умер в 1815 году почти в полной безвестности.
месмеризму. Год
к
к
В это же самое время на гребне очередной волны влечения к мистике вновь появляется тяга смерти Месмера совпал с годом завершения наполеоновской эпопец. В Европе празднует свое торжество реакция, одер
жавшая победу над революционной Францией. Но победители не чувствуют себя спокойно. Европа похожа на огнедышащий вулкан, который уснул лишь на время. Страх за себя, страх перед будущим, перед массами заставляет тех, кто мечтает остановить ход истории, вновь искать спасения в мракобесии и мистике.
Казалось, само провидение послало этим темным силам «животный магнетизм», и, как отмечает Ф. Энгельс, церковь сразу увидела в нем желанное средство воочию доказать истинность религиозных догм и ложность материалистических взглядов социалистов-утопистов. Некоторые рьяные сторонники католицизма на первых порах увлечения «магнетизмом» даже прямо советуют взять его на вооружение церкви в расчете на то, что этот волшебный ключ к чудесам поможет ей вернуть былое могущество. Может быть, именно из этих соображений в двадцатых годах XIX века в Берлине кандидатам богословия читали специальный курс лекций по «животному магнетизму».
Между тем шум вокруг магнетизма растет и растет. С каждым днем в нем открывают новые чудо-возможности. Как грибы после дождя, повсюду вырастают магнетические общества, пишутся и публикуются головокружительные «научные» трактаты, здесь и там появляются новоиспеченные носители волшебной магнетической силы.
Чем только они не удивляют публику. Тут и окоченение мышц всего тела у замагнетизированных субъектов, и полное подчинение их «железной» воле магнетизера, магнетизация на расстоянии, чудеса перевоплощения и предсказания судьбы...
Одни демонстрируют могущество своих магнетических чар с подмостков сцены, другие домогаются славы магических исцелителей, третьи не без успеха совмещают одно с другим.
Некоторые ограничивают сферу своей деятельности масштабами одной страны, иные не ступают дальше собственной провинции, более удачливые и дерзкие гастролируют по всему Европейскому континенту, находятся и такие смельчаки, кто в поисках успеха пересекает не только Ла-Манш, но и Атлантический океан.
Свидетелем выступлений одного из месмеристов — некоего Спенсера Холля, прямым образом поощряемого в своей деятельности церковниками,— был молодой Фридрих Энгельс. Вот что он писал в статье «Естествознание в мире духов»: «...я тоже зимой 1843/44 г. видел в Манчестере этого
г-на Спенсера Холля. Это был самый обыкновенный шарлатан, разъезжавший по стране под покровительством некоторых попов и проделывавший над одной молодой девицей магнетическо-френологические опыты, имевшие целью доказать бытие божие, бессмертие души и ложность материализма, проповедовавшегося тогда оуэнистами во всех больших городах».
Случилось так, что именно в Манчестере месмеризму и был нанесен сокрушительный удар. Но сила этого удара сказалась не сразу.
Крупнейший промышленный город Англии Манчестер был в эти годы важным центром политической и научной жизни. Здесь находится сердце чартизма — первого в мире самостоятельного революционного движения пролетариата. Здесь было немало людей, знакомых с достижениями естествознания того времени.
Широкое увлечение магнетизмом невольно приковывает к нему внимание научно мысливших людей. Большая часть их считала, что «чудеса» магнетизма есть не что иное, как обман со стороны магнетизеров и притворство магнетизируемых. К числу этих завзятых скептиков относился и английский врач Джемс Брэд, который постоянно жил и практиковал в Манчестере.
Холль, о котором пишет в своей статье Ф. Энгель^, был не первым месмеристом, жаждавшим удивить своей «магнетической» силой публику этого бурно растущего промышленного города. За два года до Холля здесь успел побывать разъезжавший по всей Европе известный французский магнетизер Шарль Лафонтен — внук знаменитого баснописца. На его-то выступления и пришел как-то посмотреть Джемс Брэд. Пришел со специальным, как он сам пишет об этом, заранее обдуманным намерением разоблачить мошеннические проделки месмериста.
Да и мог ли Брэд мыслить и действовать по-иному?
Брэд занялся этим вопросом, когда ему было 46 лет. За его плечами солидный стаж хирурга, пользующегося большим уважением и среди своих пациентов, и среди коллег по профессии. Все говорят, что Брэд особенно искусен в операциях по устранению косоглазия. А кто не знает, что глазные операции — одни из самых трудных и тонких в хирургии: они требуют от врача, помимо глубоких знаний, безошибочной остроты его собственных глаз и виртуозности рук. Но Брэд не просто рядовой хороший врач, всецело ушед
ший в повседневную лечебную практику. Нет, он постоянно стремится осмыслить, обобщить результаты своего врачебного опыта. Он любит свое дело, думает, ищет. Неоднократно печатает он в крупнейших медицинских журналах Англии, в том числе и в изданиях Королевского общества, научные статьи: в одной описывает интересную операцию по восстановлению тяжело поврежденного пальца, в другой предлагает эффективный способ устранения искривлений позвоночника и других заболеваний и т. д.
Трезвый и вдумчивый специалист, Брэд привык к тому, что только ясное знание реальных причин какого-либо явления дает возможность прочно держать в руках следствия. Но вот о магнетизме он читает и все чаще слышит нечто прямо противоположное. Эти господа по собственному произволу могут будто бы творить совершенно необыкновенные вещи с помощью каких-то темных, никому не понятных, чуть ли не потусторонних сил.
Естественно, Брэд решает, что речь здесь наверняка может идти лишь об искусно замаскированном подлоге или притворстве. Он хочет, он должен увидеть это все сам. Тогда-то он сумеет открыть глаза обманутым легковерам и любителям сенсаций. И когда 13 ноябряТ841 года Джемс Брэд впервые является на представление, даваемое магнетизером Лафонтеном, он уходит еще более утвердившимся в своем мнении, чем пришел.
В замечательном труде Брэда «Нейрогипнология», где он описывает историю своего открытия, не рассказывается ничего об этом выступлении. Но вот что писал об этом сеансе Лафонтена репортер «Манчестер гардиан» (17 ноября 1841 года):
«Сэр Хиггинс, хорошо известный местный житель, предложил себя для магнетизации. Лафонтен начал магнетизацию в 10 ч. 15 м. В 10 ч. 24 м. глаза сэра Хиггинса закрылись. На шум в зале он открыл их, но с трудом. Через 10,5 м. после начала магнетизации глаза закрылись снова и через несколько пассов сон был полный. Сэр Лафонтен фиксировал ноги поочередно в горизонтальном положении, затем правую руку по прямой линии несколько выше ручки кресла. В этом нелепом и утомительном положении сэр Хиггинс сидел с закрытыми глазами, с лицом несколько более бледным, чем обычно, но с выражением глубокого сна.
Эффект, который это произвело на аудиторию, до этого глубоко скептическую (о чем можно судить по вслух выска
зывавшимся впечатлениям), был полностью противоположен произведенному на сэра Хиггинса. Написанное на лицах зрителей жадное любопытство, вытянутые вперед тела и шеи, прикованные к магнетизируемому взгляды, глубокое молчание полностью изменили вид собрания, до того недоверчивого и шумного. Нечувствительность была установлена уколами булавки, выстрелом из пистолета у самых ушей магнетизируемого, поднесенным к его носу нашатырным спиртом.
Сэр Лафонтен мгновенно разбудил его, как будто взмахом волшебной палочки. Сэр Хиггинс открыл глаза, но свет ламп и бурные аплодисменты оказали действие шока на его, еще остававшуюся под магнетическим влиянием нервную систему, и у него получился легкий нервный припадок, который сэр Лафонтен сейчас же успокоил».
Как видно, аудитория была совершенно покорена виденным, уверовала в «магнетическую» силу Лафонтена. Но Брэд, как мы уже говорили, лишь еще больше укрепился в своем скептицизме. Через шесть дней, желая сделать как можно более очевидным в глазах всех скрывающийся здесь обман, он снова посещает сеанс магнетизма.
Но на этот раз он подмечает один поразительный факт. Факт многое говорит только ему, Брэду, тогда как все остальные зрители почти не замечают его. А заключается он в следующем: замагнетизированный, невзирая на все прилагаемые им усилия, не в состоянии поднять веки закрытых глаз. Не в состоянии чисто физически, просто не может этого сделать,— вот что видит Брэд. Кому, кому, а Брэду, как говорят, и карты в руки. Он, так много понаторевший в глазных операциях, лучше кого бы то ни было разбирается в самомалейших тонкостях движений глазных мышц, точно определяя по едва заметным признакам, произвольны или непроизвольны эти движения.
Заинтересованный, Брэд решает проверить свои наблюдения. И на другой же день, уже в третий раз, снова посещает сеанс Лафонтена. Придирчиво и внимательно он присматривается теперь уже только к этому факту. Его вчерашнее наблюдение оказывается правильным, все говорит о том, что явление это вполне реально, в нем нет ни притворства, ни подлога. Но убедившийся в реальности одного из месмерических «чудес», Брэд еще более, чем когда-либо, далек от того, чтобы согласиться с месмерическими «теориями». У него возникает теперь свое предположение о действительных причинах этого • явления, причинах вполне естественных, не
имеющих ничего общего с «магнетическими» потусторонними силами. Почти уверенный в своей правоте, Брэд все же не решается никому рассказать о своем предположении, прежде чем не проверит, не уточнит его сам.
Уже через два дня он приступает к опытам. Обстановка этих опытов настолько буднична, а форма проведения так проста, что нам, привыкшим со словом «опыт» ассоциировать представление о специально оборудованных лабораториях, сложнейших приборах и солидном количестве экспериментаторов, даже как-то странно употребить в данном случае это выражение. Но на самом-то деле это были настоящие опыты, весьма продуктивные для науки, проведенные с гениальной наблюдательностью и глубоко проанализированные.
Первый опыт Брэд поставил вечером у себя дома в присутствии семьи и двух друзей. Вот как его описывает сам Брэд.
«Я попросил сэра Уолкера сесть, фиксировать взор на горлышке бутылки из-под вина, которую я несколько приподнял над ним, чтобы вызвать значительное утомление глаз и век. Через 3 минуты его веки сомкнулись, слеза скатилась по щеке, голова склонилась, лицо слегка напряглось, он вздохнул и тут же глубоко заснул; дыхание замедлилось, углубилось, стало шумным; по рукам и плечам пробежали небольшие судороги. Через 4 минуты я его разбудил, боясь опасных последствий...»
Конечно, это был только почин. Таким же незатейливым способом, педантично требуя каждый раз лишь того, чтобы испытуемые сосредоточивали на указанном им предмете не только свой взор, но и мысли, Брэд в этот и последующие дни и месяцы усыпляет почти всех, кто соглашается предоставить себя в его распоряжение. Вначале это только друзья, знакомые, родные, слуги. Затем круг испытуемых быстро растет.
Брэд усыпляет... но не называет этот сон магнетическим, как это делали месмеристы. Брэд заявляет, что вызываемый им сон — это сон нервный; он подчеркивает, что причины этого сна лежат отнюдь не в личности того, кто усыпляет, а в самом пациенте, в самом усыпляемом, в своеобразном состоянии его нервной системы. Это состояние, говорит Брэд, возникает совершенно закономерно в результате сосредоточения взора и внимания, полного расслабления мышц находящегося в покое тела пациента и непроизвольно наступающей при этом задержке дыхания. Совсем не зря Брэд неизменно, педантично настаивает на том, чтобы пациент
фиксировал и свой взор и свои мысли на предмете, который необходимо помещать, как он выражается, «в наиболее благоприятной позиции». Благоприятной для чего? Да вот именно для того, чтобы можно было лучше сконцентрировать внимание, быстрее утомить взор, а тем самым, согласно его теории, вернее вызвать искусственный нервный сон. Вскоре Брэд находит для этого сна специальный термин, который затем навсегда вошел и в науку, и в повседневный язык,— гипноз, что, собственно, по-гречески и означает сон. Приоритет Брэда в этом столь очевиден, что в науку вошли' как синонимы слова — «гипнотизм» и «брэдизм».
Ну, а чем же отличаются от метода усыпления, предложенного Брэдом, действия магнетизеров?
— Решительно ничем, — говорит Брэд.— Хотя, впрочем, одно существенное отличие есть: магнетизеры достигают успеха лишь от случая к случаю, как будто нечаянно; очень и очень часто магнетизация, даже и достаточно долгая, утомительная, оказывается безуспешной. А самому Брэду усыпления удаются почти без осечки. И он четко и лаконично объясняет, почему это так происходит. И у месмеристов, и у него самого причина вызываемого искусственного сна одна — концентрация внимания и утомление взора. Но тогда как в методе самого Брэда все подчинено тому, чтобы как можно быстрее и вернее утомить взор и внимание пациента, при манипуляциях месмеристов внимание магнетизируемого часто рассеивается, взор утомляется значительно медленнее (утомляющим фактором при этом являются однообразные движения — пассы — магнетизера, за которыми то с большим, то с меньшим на.пряжением следит пациент). Поэтому магнетизация часто и .не удается.
Естественно, что такое объяснение причин магнетического сна не оставляло никакого места ни для универсального магнетического флюида, якобы истекающего из рук и глаз магнетизера, ни для влияния его воли, ни для других каких бы то ни было мистических выдумок.
В ходе опытов Брэда оказалось также, что не только способ вызывания сна, но и сам развивающийся при этом сон, сам гипноз в главном, в существенном удивительно похож на сон «магнетический». Оказалось, что в гипнозе происходит много тех необыкновенных явлений, которые поражали публику на сеансах месмеристов: конечности пациентов застывают в приданных им искусственных, самых нелепых положениях, и в гипнозе они не могут по своей воле разомк
нуть смежившиеся веки, загипнотизированным можно внушать различные фантастические, мнимые образы, которые они воспринимают в момент сна как самую бесспорную реальность.
Правда, оговаривается пунктуальный Брэд, некоторые различия между гипнотическим сном и месмеризмом есть. Может быть, на их основании и следует считать, что гипноз и магнетический сон состояния разные? Однако посмотрим вначале, читатель, о каких различиях идет речь.
«Магнетизеры положительно заверяют, что могут совершать такие эффекты, которые я, — чистосердечно сознается Брэд,— никогда не смог достичь моим методом, как я ни старался». А в подстрочной сноске к этому месту текста его книги сказано следующее: «Эффекты, на которые я намекаю, например, таковы — узнавать время на часах, которые держат за головой или помещают на эпигастральную впадину; читать заклеенные письма или закрытые книги; узнавать, что происходит за километры, угадывать суть болезни и указывать лечение, не имея медицинских познаний; магнетизировать субъектов на расстоянии многих километров при условии, что субъект не знает о действиях, которые намечают делать». А далее Брэд очень тактично и вежливо пишет, что сам он считает «неприличным и несправедливым» отрицать эти «эффекты» на одном только том основании, что ему они не удаются. Однако недоверие его к подлинности всех этих с подчеркнутой деловитостью перечисленных в подстрочном примечании «эффектов» трудно не заметить и не понять. Брэд не пытается вдаваться в подробности того, что из перечисленного относится к фокусам и проделкам, что к реальным, но пока еще не объясненным научно фактам, но высказывает твердое убеждение последовательного сторонника естественнонаучного взгляда на природу, что многие из этих кажущихся «чудес», приписываемых месмеристами своей личной непобедимой «магнетической» силе, в действительности можно было бы объяснить совершенно иначе.
Всю свою дальнейшую жизнь Брэд посвящает изучению гипноза. Он сделал в этой области больше, чем кто-либо другой из исследователей прошлого века. Многое из того, что было установлено и подробно описано им лично, потом переоткрывалось вторично из-за незнакомства с трудами Брэда. Но об этом мы еще будем иметь случай поговорить в дальнейшем. А сейчас коротко о том, что же узнал о гипнозе Брэд.
Прежде всего ему удалось подметить, что чувствительность, восприимчивость людей к гипнотизации неодинакова: одни погружаются в глубокий гипноз, у других удается вызвать лишь весьма поверхностный гипнотический сон. Задумываясь о причинах этого явления, Брэд сравнивает его с разной глубиной действия, которое оказывают на разных больных наркотики, лекарства, вино.
Ему бросается в глаза и то, что глубина гипноза часто меняется в течение одного и того же гипнотического сеанса. Вначале сон, вызванный у больного, может быть очень слаб, поверхностен, а затем становится все интенсивнее — это может быть замечено по целому ряду характерных признаков гипнотического состояния. И Брэд тщательно наблюдает и анализирует эти признаки. Их множество — у загипнотизированного изменяется дыхание, деятельность органов чувств, характер кровообращения. Эти изменения очень подвижны, а подчас и взаимоисключающи. Например, в один и тот же момент у загипнотизированного может наблюдаться полная нечувствительность к болевым раздражениям кожи и повышенная восприимчивость к действию звука и света. Он чутко слышит, но не замечает боли. А очень вскоре во время того же самого гипнотического сеанса у того же самого человека наблюдается нечто совершенно другое — он не реагирует ни на яркий свет, ни на самый сильный шум, зато, как ужаленный, вздрагивает и отдергивает руку при малейшем к ней прикосновении. В чем глубокие, физиологические причины этой подвижности, этой взаимной противоречивости в изменениях разных видов чувствительности, Брэд не знает, не догадывается даже, но он их зорко подмечает и точнейшим образом описывает.
Феноменальная наблюдательность Брэда, обширность подмеченных им особенностей гипноза, начиная от главных его признаков и кончая мельчайшими, но весьма типическими деталями, не может не вызывать восхищения у каждого, кто знакомится с его трудами. Последующие исследования полностью подтвердили правильность большинства его наблюдений. Конечно. Брэд не избежал и ошибок. Так, например, он увлекся модной в его время френологией, что в переводе на русский означает — учение о черепах. Автором этого «учения» был австрийский врач Франц Иозеф Галль, утверждавший, что по форме и величине выпуклостей и впадин, имеющихся на черепе человека, можно судить о его характере и способностях. Брэд пробовал применить в своих гипно
тических опытах «данные» этой псевдонауки, и на первых порах ему показалось, что он нашел им подтверждение. В последующем, правда, Брэд убедился в своем заблуждении.
Попытка применить гипнотический сон для лечения больных сразу же показалась Брэду настолько плодотворной, что он приступил к немедленному изучению возможностей этого способа. Вскоре Брэд убедился в большой действенности гипноза как метода лечения прежде всего различных нервных заболеваний, особенно истерических расстройств в виде параличей, судорожных припадков, тиков и др. По описаниям, которые приводит Брэд в своей «Нейрогипнологии», можно во всех подробностях проследить ход лечебной работы Брэда с каждым его больным. Здесь же он предпринимает попытку теоретически обосновать свои практические результаты. И чем больше применяет Брэд гипноз в лечебных целях, тем больше крепнет в нем мысль об огромной пользе этого метода.
Все это было ново, интересно, ценно... Но все же самой главной, непреходящей заслугой Брэда перед наукой являются не эти детали и подробности, а тот факт, что он был первым, кто взглянул на гипноз как на явление земное, материальное, вызываемое физиологическими причинами.
Брэд спешит познакомить с открытой им истиной своих собратьев по профессии и всех желающих. Уже с начала февраля 1842 года (вспомним, что начал заниматься этим вопросом Брэд сам всего лишь за несколько месяцев до этого, в ноябре 1841 года), он выступает с докладами о своих опытах во многих городах Англии. Он горячо надеется, что его личные усилия помогут избавить умы соотечественников от заблуждения. Но, как образно сказал М. Ю. Лермонтов, «...воевать с людскими предрассудками труднее, чем тигров и медведей поражать...» Первое, на что наткнулся Брэд, — было отрицательное отношение со стороны его коллег-врачей. Еще недавно окруженный в своей среде всеобщим уважением и почетом, Брэд становится после сделанного им открытия объектом презрения для одних, кто прямо ставит его на одну доску с разоблаченными им же месмеристами; у других его работа вызывает недоумение — зачем, дескать, известному уже в медицине специалисту лезть в такое темное, далекое от науки дело.
Напрасно Брэд в предисловии к своей книге с открытой душой обращается к коллегам, призывая их к объективному суждению:
«Я предлагаю теперь мои результаты публике и мои выводы критике своих собратьев, если мне позволено высказать мои предварительные пожелания этим последним, я желал бы, чтобы они подошли к испытанию этого предмета со всей искренностью, с твердым желанием прийти к истине. Я был, как и они, скептиком, я могу поэтому понять сдержанность других, я присоединяюсь в этом смысле к Триверанусу, знаменитому ботанику, когда он говорит, касаясь месмеризма (я цитирую по памяти): «Я видел много вещей, в которые я бы не поверил, если бы вы мне о них сказали; я не могу поэтому с полным правом ни надеяться, ни желать, чтобы вы поверили в те, о которых я вам говорю».
Вполне естественно, высказывает свое глубокое убеждение Брэд, сам подавший блистательный пример подобного отношения к делу, предпочитать свидетельство наших чувств свидетельствам чувств других, и, по-моему, тот, кто в состоянии обследовать явления сам, не должен пренебрегать такой возможностью.
Большинство его коллег все же пренебрегли не только этой возможностью (исследовать явления самому), но и доказательствами, щедро предоставленными самим Брэдом. Лишь отдельные, истинные мужи науки, смело и твердо поддержали Брэда. Одним из первых был известный английский хирург и психолог профессор Герберт Майо, который на конференции врачей в Лондоне, где 1 марта 1842 года выступил Брэд, заявил, что метод Брэда «лучший, самый быстрый и самый верный для получения сна», для погружения нервной системы в новое искусственное состояние, которое можно с пользой применять для лечения.
Общее отношение медиков к методу Брэда изменялось постепенно, и еще очень не скоро он был признан и оценен. Но об этом дальше. А сейчас — еще об одних, гораздо более ожесточенных противниках Брэда, ибо ему почти одновременно нанесли удар и с другой стороны.
На него напали всегдашние яростные враги науки — клерикалы. Напали не в лоб, а из-за угла. Они не вступали с ним в честный спор, не опровергали его доводов, не выставляли своих. Они коварно воспользовались против Брэда своим старым, но, увы, все еще не ржавеющим оружием злобы — клеветой. Известный в Англии проповедник, ливерпульский священник Мак Нейл с высоты своей церковной кафедры предъявил Брэду низкое обвинение в подкупе лиц, на кото-
рых он проводил свои опыты. Тем самым он начисто лишал его данные права на достоверность.
В своей воскресной проповеди 10 апреля 1842 года Мак Нейл, мешая в одну кучу врача-исследователя Брэда и магнетизера Лафонтена, усматривая в действиях и того, и другого кощунственную претензию осуществлять необычайные сверхъестественные эффекты земными средствами, в ярости назвал их обоих «агентами сатаны», а используемые ими методы — «дьявольскими»... (Читатель вспомнит здесь, наверное, что точно так же не заметили разницы между месмери-стами и Брэдом некоторые его ученые коллеги. Быть может, с тех высот науки, в которых мнили они себя парящими, эти различия показались им не столь уж существенными... В действительности же такое отношение некоторой части медиков к Брэду было следствием близорукости и приземленности, боязливой косности и узкомыслия, которые так часто, пусть и невольно, поют в лад с самым оголтелым мракобесием.)
И, наконец, Мак Нейл обвиняет Брэда в том, что, занимаясь святотатственными экспериментами в запретной области «чудесного», Брэд не пытается даже, как это подобает честному ученому, выяснять законы природы, на которых они покоятся. Вот уж поистине кощунство, чудовищное кощунство против истины!
Эту бесстыдную попытку назвать белое черным с убийственной доказательностью разоблачает Брэд в гневном памфлете, опубликованном в ответ на печатное обнародование проповеди Мак Нейла. «Пока дело ограничивалось устными выступлениями,— пишет в этом памфлете Брэд,— я мог отвечать на них также устно». (Это и было сделано Брэдом в его очередной лекции в Ливерпуле 21 апреля того же года, то есть спустя 11 дней после проповеди Мак Нейла. Брэд, будучи сам честным человеком, подумал, что Мак Нейл был не совсем в курсе его работ. Поэтому он послал Мак Нейлу пригласительный входной билет на лекцию и большое письмо, где рассказал подробно о результатах своих опытов по раскрытию истинной природы так называемых месмерических явлений, а также вырезку из журнала, в котором был опубликован пространный отчет о предыдущей лекции, на которой Брэд, как обычно, демонстрировал на совершенно посторонних людях, слушателях, свой способ вызывания гипнотического сна. Но Мак Нейл на эту лекцию Брэда не явился, фактическими доказательствами добросовестности его научных
исканий пренебрег и, притворяясь ни в чем не сведущим, опубликовал текст своей проповеди, сохранив в ней все свои прежние ложные утверждения: «Мы слышим об этих экспериментах, но мы ничего не слышим о научном установлении законов, на которых они основаны».)
Приведя доводы, неопровержимо разоблачающие Мак. Нейла, Брэд обращается к клевещущему на него священнику со следующими словами: «Имеется ли здесь, после всего сказанного, какое-либо доказательство того, что вы были побуждаемы соображениями честности, правды и справедливости, предпринимая подобную атаку против меня, человека, который никогда не причинял вам зла? Поэтому я беру на себя смелость спросить, не сильно ли отдает ваше собственное поведение, в данном случае, влиянием «агентов сатаны»?»
Брэд не оставил камня на камне от порочащих его честное имя врача и ученого измышлений клерикала. Большую же часть памфлета он посвятил защите естественнонаучного взгляда на гипноз, разоблачению мистических взглядов мес-меристов, пропаганде лечебных возможностей гипнотического сна для оказания помощи больным.
Чем дальше и глубже знакомится Брэд с гипнозом, тем больше убеждается он в том, какое острое оружие против мистики обретает наука в намеченном им материалистическом понимании этого явления. И он сам первый не дает этому оружию ни пылиться, ни тупеть.
Снова и снова с неугасимым пылом борца за разум Брэд обращает это оружие и против старых, обветшавших, но все еще живых и против самоновейших мистических измышлений.
Он публикует специальную работу, посвященную разоблачению так называемых тайн магии и колдовства, где обстоятельно анализирует «чудеса» индийских факиров и йогов, показывая естественные причины некоторых необычных достигаемых ими явлений, кажущихся непонятными и поэтому воспринимающихся большинством людей как нечто сверхъестественное.
Так, в 1852 году в работе «Магия, колдовство, животный магнетизм, гипнотизм и электро-биология» он пишет:
«Факиры и йоги вызывают у самих себя экстатический транс около 2400 лет в религиозных целях с помощью приема, совершенно аналогичного тому, который я рекомендовал своим пациентам для их самогипнотизации, это так называемая продолжительная фиксация кончика носа, или другой части
3 Заказ. 42	65
тела, или просто воображаемого предмета, в сочетании с сильным сосредоточением внимания и при задержке или замедлении дыхания». Брэд пишет, что до публикации своих первых трудов по изучению гипноза он ничего об этих способах са-могипнотизации, употребляемых факирами, не знал, а когда наткнулся случайно на книгу, в которой об этом рассказывалось, то был рад, увидев в процедурах факиров и достигаемых ими результатах, конечно, не чудо, не ключ к тайнам потустороннего мира, а лишнее подтверждение правильности своих представлений о естественных причинах явлений, кажущихся необычными.
Брэд прекрасно оценил важнейшую сторону сделанного им открытия: он понял, что предложенное им естественное понимание гипноза поможет разоблачению многих насчитывающих тысячелетнюю давность суеверий, а также тех, что возникали на его глазах. В частности, Брэд одним из первых подверг критике с научных позиций только что начавший при нем входить в моду спиритизм.
Даже в самом горячем пылу борьбы с мистикой Брэд не оставляет главного дела своей жизни — глубокого исследования гипноза, изучения заключающихся в нем возможностей. В опубликованной в 1855 году научно-медицинской статье «Соображения о природе и лечении некоторых форм параличей» он обобщает свой личный опыт успешного снятия параличей функционального происхождения с помощью гипноза. Брэд — убежденный сторонник ставшей уже в его время не новой точки зрения, что мысль и чувство постоянно влияют на тело. Существует немало заболеваний (в том числе и так называемые функциональные параличи), причиной которых могут быть испуг и внезапное тяжелое известие, длительное переживание и горькая тоска и т. п. В лечении таких заболеваний, считает Брэд, большую роль, роль целебного успокоительного средства, может сыграть гипнотический сон.
Но, оказывается, в гипнозе заключена и еще одна вначале мало оцененная Брэдом возможность: загипнотизированного можно лечить словом, внушая ему мысль о возможном и быстром выздоровлении. Вот один из случаев. Усыпив гипнотическим сном больную женщину, ослепшую в результате испуга вначале на один, а спустя некоторое время и на второй глаз, Брэд уверяет ее, что болезнь излечима, хотя и не так скоро, как этого хотелось бы. С удивлением видит Брэд, что улучшение наступило уже после первого сеанса. Воодушевленный, он настойчиво продолжает гипноз, каждый раз внушая боль-
ной, что настанет день, когда зрение возвратится к ней полностью. Таких примеров набирается в его лечебной практике все больше. Но как можно объяснить результаты этого лечения? Почему влияние слова на больного, погруженного в гипнотический сон, становится таким сильным? Почему таким способом удается иногда исцелять даже тяжелейшие, казавшиеся безнадежными заболевания? За счет каких именно физиологических процессов, совершающихся в организме загипнотизированного, это происходит? Об этом Брэду, как и о многих других интимных механизмах гипноза, остается только догадываться. 14 он выдвигает в качестве объяснения силы внушения в гипнозе гипотезу о моноидеизме (от греческих слов: «монос» — один, «идея» — представление), или о состоянии охваченности одной-единственной мыслью. Это состояние, как думает Брэд, возникает у загипнотизированного в результате сосредоточения взора и ума на одном предмете. Вероятно, предполагает он, этому способствует то, что в гипнозе происходит невольная задержка дыхания и замедление сердцебиений, благодаря чему меняется состав крови, а измененный состав крови в свою очередь как-то влияет на состояние мозга.
Итак, предположения громоздятся на предположения, описания на описания... Однако, к чести Брэда, надо сказать, что он сам отлично отдавал себе отчет в том, как недостаточны эти чисто словесные, умозрительные объяснения. После всех попыток понять самому и разъяснить другим глубинную механику гипноза Брэд откровенно признается: «Впрочем, относительно ближайшей причины гипнотических явлений наилучший план при настоящем состоянии знаний, по моему мнению, тот, чтобы собирать дальнейшие факты и оценивать их для лечения больных, теоретические рассуждения же отложить до будущего, когда у нас будет больший запас фактов, из которых можно делать выводы».
Как мы увидим, читатель, в последующих разделах этой части книги, дело оказалось гораздо сложнее, чем надеялся Брэд. Одно только увеличение числа фактов не многое смогло дать для понимания сущности гипноза. Долго еще продолжались и споры, и все новые предположения. Факты копились горами, причем один интереснее другого, а суть дела оставалась неясной. Так продолжалось до тех пор, пока не был найден способ проникнуть в глубь явлений, увидеть как бы воочию интимные физиологические процессы, происходящие в мозгу загипнотизированного. Этот способ познания
3*
G7
глубинных процессов, совершающихся в мозгу, был найден лишь в самом конце прошлого — начале нынешнего века величайшим физиологом мира Иваном Петровичем Павловым. Ему и принадлежит заслуга окончательного раскрытия загадочной природы гипноза. Но об этом позже.
Кипучая, неутомимая деятельность Брэда при его жизни не принесла существенно ощутимых плодов. Серьезнейшие его научные труды прошли тогда почти незамеченными не только в масштабе Европы, но даже и в самой Англии, где они обратили на себя внимание лишь немногих дальновидных ученых. Лишь почти к самому концу жизни Брэда атмосфера отчужденности и скептицизма, которой он был окружен, несколько изменилась. Началом послужили лекции известного английского физиолога профессора Карпентера, в которых он с большим уважением отозвался о работах Брэда.
Тот неоспоримый, сыгравший большую роль в истории науки факт, что гениальные наблюдения Брэда и убедительно доказанное им положение о естественности гипноза наголову разбили учение о «животном магнетизме», лишив всякой почвы утверждения месмеристов о существовании некой мистической магнетической силы, все же ничуть не помешал дальнейшим победоносным странствиям старых и постоянно восходивших то тут, то там новых «светил» магнетизма.
В Англии и во времена деятельности Брэда и еще много времени спустя после его смерти на перекрестках улиц не переставали пестреть кричащие объявления все новых месмерических обществ. Пустопорожний, нестерпимо громкий треск и мельтешащие в глазах фейерверочные чудеса месмеристов ослепляли взоры и оглушали слух публики, мешая по достоинству оценить значение открытия и глубину мыслей Брэда, излагавшихся им неизменно в той скромной и строгой форме, которая неумолимо диктуется содержанием подлинно научного исследования.
За пределами Англии первую попытку привлечь внимание к возможностям гипноза предпринял еще при жизни Брэда профессор медицинского факультета в Бордо Азам. Нимало не смутившись теми насмешками, которые, разумеется, не замедлили на него сейчас же после этого посыпаться, Азам попробовал сам заняться гипнотическими опытами. Вскоре он поделился полученными успешными результатами со знаменитым французским антропологом и хирургом Полем Брока. Брока в свою очередь поставил об этом в известность Французскую академию.
Обрадованный тем, что рожденное им детище — учение о гипнозе — стало наконец предметом серьезного внимания, Брэд направил Азаму манускрипт, в котором обобщил важнейшие результаты всех своих работ. Одновременно с этим Брэд направил во Французскую академию свой главный научный труд — «Нейрогипнологию», — хлопоча об издании его во Франции. Однако в те годы этому не довелось осуществиться. 14 ряд французских исследователей того времени, с энтузиазмом взявшихся за изучение гипноза, оказались не в курсе всего уже сделанного Брэдом; многое из того, что они открыли, было переоткрытием того, что уже было до них найдено и описано.
Джемсу Брэду не довелось стать свидетелем первых твердых шагов своего детища.
25 марта 1860 года Брэд умер. В этом же году во Франции выходит несколько книг, в которых рассказывается, правда, только в самых общих чертах, о его открытии, его методе вызывания искусственного сна и применения его в лечебных целях.
СКРОЛЛНЫЙЛОКГОГ
французского города Нанси Амвросий Август Льебо. Льебо
всем сердцем предан медицине, он горячо любит свое дело. Большинство его пациентов — простой трудовой люд: виноградари, сапожники, портные, подмастерья, их жены и ребятишки всех возрастов. Да и сам Льебо — сын крестьянина — ничуть не уступает в трудолюбии своим пациентам. Двери его приемной открыты всегда и для всех. К нему обращаются
со всевозможными недугами, начиная от острой зубной боли и кончая тяжелейшими расстройствами психики. Льебо никак не может пожаловаться на ограниченность круга своих врачебных наблюдений. Наблюдая и сравнивая, стараясь всем, что только в его силах, помогать больным, усердно ища каких-то новых средств там, где, казалось, исчерпано все, Льебо давно уже подметил, что нередко таким могучим средством оказывается самое простое и доступное — доброе слово врача. Суметь найти подход к больному, утешить его и ободрить, вселить надежду — это уже много. А часто это прямой путь к выздоровлению. Его богатый практический опыт показывает, насколько тесна связь между психикой и здоровьем. Как часто приходится ему видеть, что тяжелые нервные переживания, горе и печаль бывают причинами тягостных заболеваний, которые могут затронуть любые органы и части тела, и, наоборот, радость и подъем духа сами по себе ставят больных на ноги или облегчают лечение.
В 1860 году ему в руки попадается книга, в которой рассказывается об открытом английским врачом Брэдом новом способе лечения больных. Льебо пытается испробовать, насколько полезен и успешен этот путь. И вот, испытав несколько вариантов способа усыплять больных, Льебо наконец останавливается на следующем — он предлагает усыплять больного неторопливо, тихим голосом внушая ему представления, связанные у каждого человека с засыпанием. Наблюдая за глубиной наступающего при этом гипнотического сна, Льебо разделяет его на несколько степеней и тщательно описывает характерные признаки каждой из них. Годами, день за днем он усовершенствует до деталей этот метод, разрабатывая технику проведения лечебного внушения, приемы осторожного пробуждения, выведения больного из состояния гипноза. Он отмечает в своих записях все удачи и неудачи, обдумывает их, стараясь избежать срывов в будущем.
Его популярность среди больных растет. Забегая вперед, скажем, что число больных, прибегнувших к помощи Льебо за 25 лет, с 1860 по 1885 год, достигло 7500, причем многим из них было проведено по нескольку десятков сеансов (эти цифры приводит Льебо в своей «Исповеди врача-гипнотизера», опубликованной в 4-м и 5-м номерах французского журнала «Обозрение гипнотизма» за 1886 год).
Авторитет Льебо среди больных так велик, что ему удаются, подчас без особых усилий, излечения, которые, будучи
совершены в обстановке церкви или храма, непременно были бы приписаны «чуду».
Во время очередного обхода больных Льебо увидел молодого виноградаря, скорчившегося от боли. Несчастный не мог сдвинуться с места, мучимый болями в пояснице. Он страдал люмбаго. «Ах, доктор, если бы вы хоть ненадолго прикоснулись своей рукой к больному месту, я уверен, мне стало бы лучше»,— попросил крестьянин. И действительно, после непродолжительной беседы с врачом он почувствовал себя достаточно хорошо. Это был для Льебо один из многих убедительных примеров целебной силы внушения, соединенного с самовнушением, роль которого сыграла в данном случае непоколебимая вера больного в возможности врача.
В 1866 году Льебо подытоживает результаты первых пяти лет своих наблюдений в книге «Сон и подобные ему состояния, рассматриваемые прежде всего с точки зрения влияния разума на тело».
Подобно Брэду, он горячо отстаивает естественнонаучный взгляд на гипноз. Нет магнетического флюида, нет и особой силы, истекающей из пальцев магнетизеров. Но существует всеобщее свойство людей поддаваться внушений). Поэтому концентрация мыслей на идее о сне при одновременном утомлении взора, сосредоточенного на одной точке, вызывает у гипнотизируемого состояние неподвижности тела, притупление чувств. Гипнотизируемый как бы отрывается от всего окружающего. Гипнотический сон, говорит Льебо, есть внушенный сон. Течение самостоятельных мыслей у усыпленного приостанавливается, и он целиком отдается впечатлениям, получаемым от того, кто вызвал у него искусственными приемами этот сон. Например, гипнотизер поднял руку загипнотизированного и задержал ее в этом положении. Это действие, хотя и не сопровождаемое внушением, сделанное совершенно молча, все-таки вводит в сознание загипнотизированного, внушает ему, что так он должен держать ее и дальше. Поэтому, когда врач отпускает руку усыпленного, тот долго продолжает держать ее в приданном ей положении. Так объясняет Льебо каталепсию, или восковидную гибкость тела загипнотизированного. Эту особенность гипноза отмечал Брэд, и он тоже объяснял ее внушением. Магнетизеры демонстрировали ее в качестве одного из «чудес» магнетического сна.
Льебо считает, что искусственно вызванный сон ничем не отличается от естественного, обычного сна. И тот и другой
возникают вследствие концентрации мыслей на идее о сне. Только в обычном сне спящий человек, изолируясь от внешнего мира, остается наедине с самим собой. Его сновидения самопроизвольны, то есть внушены им самим. Спящий же гипнотическим сном сохраняет контакт с тем, кто его усыпил, поэтому последний и может по своей воле внушать ему сны, мнимые образы, мысли, действия.
По мнению Льебо, очень просто можно объяснить и такую удивительную особенность гипноза: глубоко загипнотизированный, будучи пробужден, не помнит, что он сам делал во время гипноза, что ему внушал гипнотизер, хотя часто исполняет, даже и после пробуждения, то, что было внушено ему, когда он еще спал. Вероятно, нервная энергия, сосредоточенная во время гипноза в мозгу, при пробуждении вновь рассеивается по всему организму, и в самом мозгу ее мало. Ее не хватает, развивает свое чисто умозрительное рассуждение Льебо, чтобы пробудившийся после гипнотизации человек мог восстановить в своей памяти то, что он несколько минут тому назад так ясно сознавал.
Но все эти теоретические проблемы и предположения дЛя Льебо не составляют главного. Ему больше всего хочется доказать пользу лечебного внушения больному, погруженному в гипноз. Чтобы убедить в этом врачей, он насыщает свою книгу огромным количеством примеров успешного использования внушения в гипнозе для лечения самых разнообразных заболеваний.
Медицинский мир, как и можно было ожидать (читатель, вероятно, еще не забыл участь Брэда), встречает труд Льебо монолитной стеной молчаливого и холодного недоверия. Его факты и теория кажутся по меньшей мере странными. Но преданный своему делу и твердо убежденный в своей правоте Льебо продолжает горячо и упорно отстаивать свои идеи. И наконец наступает день, когда в монолите пробивается первая брешь. Главный терапевт медицинского факультета в Нанси доктор Дюмон решает попробовать применить словесное внушение в искусственно вызванном сне для лечения больных в психиатрическом приюте Маревиль.
Льебо охотно делится с ним своим опытом. И вскоре в приюте начинает вестись постоянная, серьезная и весьма плодотворная лечебная работа, которой заинтересовывается профессор терапевтической клиники того же факультета Анри Бернгейм.
10 мая 1882 года по просьбе Бернгейма доктор Дюмон на
очередном заседании медицинского общества Нанси демон
стрирует на четырех больных некоторые явления гипноза и внушения. Члены общества живо заинтересовываются этим. Сам Бернгейм применяет этот метод в своей клинике, и пос-
ле первых успехов он настолько широко входит в его практику, что лечение болезней внушением становится в этой клинике обычным способом борьбы с болезнями; врачи используют его на равных правах с другими лечебными методами. Все это так интересно и так явно полезно -для больных. Да, конечно, этим не только стоит, но непременно сле
дует заниматься.
Вот уже в числе этих энтузиастов профессор медицинского факультета физиолог Бони. Он запускает в ход «тяжелую артиллерию» — всю аппаратуру и приборы своей лаборатории, чтобы объективно, точно и беспристрастно регистрировать изучаемые явления. С помощью существующего в физиологии прибора для записи пульса, так называемого сфигмографа Марея, Бони удается представить бесспорное, документальное доказательство того, что внушением в гипнозе можно по желанию учащать или замедлять частоту биения сердца загипнотизированного. Таких объективных доказательств возможности влияния внушением на целый ряд функций организма (потоотделение, выделение слез, молока и т. п.) в его книге «Гипнотизм. Исследования физиологические и психологические» (1885) приводится немало. В 1888 году она была издана в России.
Как и все другие исследователи, занимавшиеся гипнозом с позиций подлинной науки, Бони видел, какое большое
значение имеет работа в этой области для борьбы с мистикой. Он заканчивает свою книгу горячим призывом: «Нужно, чтобы вопрос о гипнотизме вышел из области чудесного и вошел в научную область; нужно, чтобы магнетизеры и беснующиеся уступили место врачам и физиологам; этот вопрос должен изучаться в клиниках и лабораториях, со всеми вспомогательными средствами, которыми мы теперь обладаем, со всеми тонкими приемами экспериментального метода».
Дюмон, Бернгейм, Бони и еще ряд нансийских ученых присоединяются к той точке зрения на гипноз, которую высказал в своих трудах Льебо, дополняя ее новыми наблюдениями и фактами, углубляя ее дальнейшими истолкованиями. Так формируется взгляд на гипноз и внушение, который получил позднее название нансийской школы, или школы Бернгейма.
В это же самое время, независимо от увлеченных нансийцев, не менее интересная работа в области гипноза начинает проводиться в центральной парижской психиатрической больнице Сальпетриер. Здесь ее возглавляет не кто иной, как сам «цезарь Сальпетриера» — Жан-Мартин Шарко, знаменитый невропатолог, слава которого давно уже перешагнула пределы его родины. Слушать лекции Шарко съезжаются врачи и студенты из многих стран мира.
Поводом для изучения гипноза послужило то, что Шарко была поручена проверка возможностей лечения болезней металлами, которое давно уже предлагал некий Бюрк. Как раз в этот момент сам Шарко был всецело погружен в поиски решения загадки истерии — нервного заболевания, веками ставившего в тупик врачей невероятной причудливостью и пестротой своих симптомов, казалось, не укладывающихся ни в какие закономерности как по форме, так и по силе проявлений. Естественно, что Шарко попробовал применить предложенный ему будто бы весьма эффективный способ для лечения.
Результаты не заставили себя ждать. Удача за удачей! Одно только прикосновение к больным органам медной палочкой Бюрка — и куда только деваются боли и корчи! Заинтригованный Шарко обращается к истории вопроса. На свет извлекаются давным-давно забытые версии об успешном лечении магнитами. Шарко поручает своим ассистентам испробовать и этот способ. И снова все обстоит как нельзя лучше — истерикам помогают и магниты! Мало того. При помощи магнитов ассистенты Шарко проделывают форменные чуде-
Профессор Шарко в клинике
са. Да и как иначе можно назвать изучающиеся здесь явления так называемого трансферта! Что такое трансферт? Заключается он вот в чем. Двоих больных, страдающих истерией, сажают спиной друг к другу. Положим, у одной из них имеется контрактура — сведение левой кисти (контрактура — очень часто встречающийся симптом у больных истерией). К этой кисти на некоторое время прикладывают магнит, а потом переносят* его на здоровую руку, предположим, пра
вую второй больной. В результате получается, что у первой больной контрактура исчезает, а у второй появляется. В чем же тут дело? Шарко ищет ответа на эти загадки.
В Париже гастролирует магнетизер — некий Донато. Шарко побывал на его сеансе и, конечно, остался весьма далек от того, чтобы поверить в «личный магнетизм» Донато. Но вместе с тем, как истинно большой ученый, он был также далек от того, чтобы с высокомерным презрением попросту отвернуться от замеченных им здесь интересных, хотя все еще малопонятных явлений. Шарко знакомится с трудами, рассказывающими о работах Брэда, и решает сам вплотную заняться этими вопросами.
С 1878 года в Сальпетриере начинается серьезное исследование гипноза — и в клинических наблюдениях на больных и в специальных экспериментах. О ходе этой работы Шарко регулярно рассказывает в своих блестящих и по форме и по содержанию лекциях, которые привлекают теперь не только врачей и студентов, но и самую широкую публику. Тут же в аудиториях Сальпетриера открыто демонстрируются производимые исследования.
Вот в зал вводится больная истерией, с которой один из ассистентов начинает неторопливую беседу. Внезапно раздается громкий пронзительный звук установленного здесь гигантского камертона. И глазам присутствующих предстает удивительное зрелище большого гипноза. Больная, пораженная резким звуком, окаменевает. Ее колят булавкой — она не чувствует. Ее руку поднимают кверху — и она застывает надолго в этом неудобном положении. Еще интереснее то, что стоит придать телу, рукам, голове больной позу, характерную для какого-нибудь переживания,— и печать этого чувства ярчайшим образом выразится в ее мимике. Больной закладывают руки за голову, одновременно отгибая назад затылок, как часто делают люди в припадке отчаяния,— и на лице ее рисуется выражение жестокого, неутешного горя. Если руки больной складывают в молитвенную позу, она набожно поднимает к небу глаза и становится на колени. Этот комплекс внешних проявлений гипноза получил в Сальпетриере название стадии каталепсии.
Шарко выделил в гипнозе еще две стадии, каждая с характерным набором симптомов. С помощью довольно простых приемов легко переводили одну стадию в другую. Так, больную, находящуюся в каталепсии, сажали в кресло и осторожным движением опускали ее веки — возникала стадия летар
гии. В этой стадии исчезает не только восприимчивость к боли, но и к звуковым и световым, даже очень сильным, раздра-жениям. Способность сохранять подолгу принятую позу уступает место полной расслабленности, вялости мышц всего тела. Вместе с тем они приобретают чрезвычайно повышенную возбудимость. Стоит слегка ущипнуть или просто потереть локтевой нерв, как все мышцы, к которым он имеет отношение, резко сокращаются — в результате пальцы и кисти рук загипнотизированной сводит судорога.
Третья, самая глубокая, стадия гипноза получила название стадии сомнамбулизма. Иногда она возникала у больных сразу, при первом же сильном звуке камертона или вспышке чрезвычайно яркого света (применялись также сильные удары тамтама, гонга и т. п.), иногда же в нее переводили больную, только что бывшую в стадии летаргии или каталепсии ( для этого достаточно слегка потереть кожу на ее темени).
Больного, находящегося в стадии сомнамбулизма, не так легко заставить поменять позу — мышцы оказывают сильное сопротивление. Но зато он сам автоматически повторяет все движения, которые производит стоящий перед ним врач. Если он делает вид, что качает ребенка, то больной тотчас повторяет это вслед и не останавливается, когда врач отходит в сторону. Сомнамбулы остаются глухи к стрельбе из револьвера даже тогда, когда выстрел производится у самого уха; они не слышат вопросов, громко задаваемых посторонними, но чутки даже к шепотом произнесенным словам ассистента, проводящего исследование.
Больным, находящимся в стадии сомнамбулизма, можно внушать различные мнимые образы, то есть заставлять видеть то, чего на самом деле нет. И при этом все поведение загипнотизированных ясно свидетельствует о том, что они на самом деле живо и остро воспринимают внушенные им картины. Достаточно сказать больному, что он гуляет в зоологическом саду, как он начинает не только «видеть» внушенную картину, но и расцвечивает ее собственным воображением. Он оживленно прохаживается по залу, вглядывается в будто бы летающих в больших клетках птиц, ползающих змей и отдыхающих тигров; он настойчиво просит воображаемого попугая назвать свое имя и вдруг начинает громко хохотать над проделками и ужимками мнящихся ему мартышек. Если сомнамбуле говорят: «Не чувствуете ли вы, какая нынче холодная погода, да и снег идет, не правда ли?» — он начинает зябко ежиться, дрожит, стряхивает невидимые снежинки
с платья, а на руках у него четко выступает «гусиная кожа».
В заключение опыта больного будят, слегка подув ему в лицо. Оказывается, ничего происходящего с ним во время сеанса он не помнит, просто «он спал». При настойчивых наводящих вопросах больные иногда припоминают, что видели «сон», будто они гуляли в зоологическом саду или бродили по улице в морозный зимний день.
Шарко всячески поощрял применение в этих экспериментах физиологических методов исследования — запись движений мышц с помощью специальных приборов, регистрацию пульса, дыхания и т. п.
Шарко был твердо убежден, что психологические особенности гипноза, такие например, как повышенная восприимчивость испытуемых к внушению (вплоть до возможности внушения им несуществующих, галлюцинаторных образов), представляют собой нечто вторичное, производное. Главные же, определяющие черты гипноза он видел в происходящих в этом состоянии физиологических сдвигах — изменениях восприимчивости органов чувств, возбудимости нервов и мышц и т. п. Оказалось, что подобные же изменения этих функций имеют место и у больных истерией. И у них, вне всякого искусственного погружения в гипноз, наблюдаются такие симптомы, как сведение мышц, каталептическая гибкость суставов, полная бесчувственность некоторых участков кожи к болевым раздражениям. Поэтому Шарко пришел к выводу, что гипноз в целом есть не что иное, как разновидность истерического расстройства, что это состояние болезненное, подобное тому, которое наблюдается у некоторых людей в результате нервного потрясения, шока. Он считал, что настоящий, большой гипноз (то есть гипноз с теми тремя стадиями, которые были описаны выше) может быть вызван лишь у некоторых людей — истериков, а у остальных удается получить в лучшем случае очень слабо выраженное гипнотическое состояние либо его вовсе не получается.
То, что такой крупный научный авторитет, как Шарко, занялся глубоким изучением гипноза, привлекло к этому вопросу внимание многих видных ученых Парижа (таких, как невропатолог Поль Рише, психиатр Пьер Жане, невропатолог Жюль-де-ля-Турет, долгое время работавший вместе с Шарко русский психиатр Бабинский, директор психофизиологической лаборатории Сорбонны Альфред Бине, невролог Шарль Фере). Они вели свои исследования в том же русле, что и Шарко, разделяя в общем предложенную им точ
ку зрения, (которая получила название Парижской, или Саль-петриерской, школы.
Эта точка зрения была противоположна мнению о гипнозе, которое сформировалось в это время у ученых Нанси. И вскоре между этими школами завязался великий спор.
Количество исследований в области гипноза, проводившихся в эти годы не только во Франции, но и в ряде других стран Европы, в том числе и в России, становится настолько велико, что начинают выходить специальные периодические печатные издания, посвященные этому вопросу. Жаркое пламя дискуссии между двумя школами, двумя противоборствующими взглядами на гипноз — ученых Парижа и Нанси, — разгорается в 80 —90-х годах на страницах книг и периодических изданий, на общих съездах врачей и специальных конгрессах гипнологов и психологов. В орбиту этого спора втягиваются все новые и новые участники: врачи и физиологи, психологи и философы, писатели и художники.
Вначале трудно было сказать, на чьей стороне окажется перевес. Но в 1889 году на первом международном конгрессе физилогической психологии в Париже становится очевидным, что большинство исследователей склоняются к взглядам нансийцев.
Полемика между школами велась в острых, темпераментных тонах. Чтобы дать читателю представление об остроте этой дискуссии и вместе с тем о существе расхождений мы приведем выдержку из предисловия Бернгейма ко второму изданию своего труда «О внушении и его применении для терапии». Возражая основным положениям Шарко/ глава нансийцев восклицает: «Нет! Гипнотический сон не болезненный сон! Нет! гипнотическое состояние не невроз, подобный истерии. Конечно, у загипнотизированного можно вызвать истерические проявления, можно развить у него настоящий гипнотический невроз, который будет повторяться в искусственно вызванном сне. Но эти проявления не обязаны своим происхождением гипнозу, они обусловлены внушением со стороны оператора или иногда самовнушением лица особенно чувствительного... Мнимые физические проявления гипноза — не что иное, как феномены психические; каталепсия, трансферт, контрактуры и т. п. являются результатами внушения. Установить, что подавляющее большинство людей внушаемо, — значит исключить идею невроза... Сам сон есть результат внушения. Я утверждаю: никто не может быть усыплен против своей воли... Идея производит
гипноз; психическое влияние, а не влияние физическое или флюидическое определяет это состояние».
Бернгейм считает, что Шарко, приписывая лечебные свойства металлам и магнитам, глубоко ошибается. На самом деле там действовало самовнушение — вера больных в целебность этих средств. Благо и объекты были в этом отношении очень благодатные: ведь если внушаемость, как установили нансийцы,— всеобщее свойство людей, то истерикам это свойство присуще в повышенной степени.
С такой же пылкой убежденностью отрицает Бернгейм наличие трех знаменитых фаз гипноза по Шарко. Фазы эти — явление кажущееся, искусственное, они — результат того же внушения.
Напоминая о роли внушения, Бернгейм был, безусловно, прав. Но, предостерегая других, он чрезмерно увлекся, впал в преувеличение. Например, он считал, что все физические раздражители, применявшиеся в клинике Шарко, тоже действуют не прямым образом, не сами по себе, а лишь как своеобразные проводники идеи о сне, то есть тоже как внушение. Эта ошибка Бернгейма была еще более усугублена им в его последних работах, когда он стал отрицать даже и сам гипноз, как особенное состояние нервной системы, и заявлял, что все наблюдающиеся в нем эффекты можно объяснить действием внушения, последнее же он сводил к самовнушению. Эта точка зрения Бернгейма впоследствии справедливо критиковалась даже и теми, кто были в целом его сторонниками.
Однако, невзирая на некоторые ошибочные положения, школа Бернгейма постепенно завоевывала все большее и большее признание среди врачей и ученых: она последовательно отстаивала положение о большой эффектности гипноза и внушения, разрабатывала практику применения этих явлений в медицине. В большой пользе этого метода, в действенной помощи его в борьбе со многими заболеваниями убеждается все большее и большее количество врачей, испробовавших его в своей лечебной работе. Вскоре взгляд Шарко, что гипноз может быть полезен лишь в отдельных, исключительных случаях, тогда как в подавляющем большинстве он окажет вредное, ослабляющее воздействие на нервную систему больного, был большинством врачей и исследователей отвергнут, признан несостоятельным.
Надо сказать, что все эти бурные споры — считать ли определяющими признаками гипноза физиологические или
психологические проявления, лечить ли этим методом все расстройству нервного происхождения или только больных истерией, широко или узко понимать внушение — не мешали всем защитникам естественнонаучного понимания гипноза выступать единым фронтом против общего, злейшего врага науки — мистики. Ведь Уто сравнению с той коренной противоположностью взглядов, которая разделяет науку и мистику, разногласия школ Парижа и Нанси были не более чем частные, неизбежные в творческих поисках расхождения.
И Льебо, и Бернгейм, и Шарко, и Рише совершенно единодушны в том, что результаты их наблюдений и экспериментов — непобедимое оружие в борьбе с мистическими представлениями.
«Податливость к внушению, как качество, присущее всем людям, и разогретое искусственными приемами воображение — вот истинные причины тех явлений, которые извечно казались чудесными»,— заявляет в своей книге «Внушение и его применение в терапии» Бернгейм. Именно эти причины лежат в основе целительного действия амулетов и талисманов, металлов и магнитов, заклинаний египетских, индийских й халдейских жрецов, религиозных церемоний и церковных реликвий, «чудодеяний» христианских святых. Бернгейм подробно анализирует несколько описанных в литературе случаев будто бы чудесных исцелений в Лурде и доказывает, что действительным их творцом были не божественные силы, а могучее действие на организм психических факторов, и в первую очередь экзальтированное верой воображение. Он останавливается, например, на таком случае. У крестьянки Катрин Латапи-Шуа, после того как она погрузила руку в «чудотворную» воду, вытекающую из Лурдского грота, бесследно исчезла контрактура кисти. Но точно такие же случаи мгновенного излечения контрактур под влиянием внушения наблюдались неоднократно и в клинике Бернгейма.
Не скрывая своей гордости научными завоеваниями, Бернгейм в другой своей книге пишет: «Современному периоду было предназначено полностью осветить, определить и четко уяснить научную доктрину внушения, благодаря которой навсегда рассеялись химеры и суеверия, которые до наших дней ослепляли бедное человечество».
В это же время Шарко и Рише, подытоживая свой многолетний опыт изучения истерических расстройств, приходят к решительному выводу о том, что исцеления именно такого
рода расстройств послужили базой для повествований о так называемых чудесных исцелениях, которыми изобилует история религии. Причиной подобных исцелении, когда речь шла о действительных, реальных фактах (а не об обмане и вымыслах, разумеется), могло быть только внушение и самовнушение.
В декабре 1892 года одновременно в Париже и Лондоне в журналах «Новое обозрение» появляется замечательная статья Шарко «Вера, которая лечит» (можно перевести также словами «Целительная вера»), в которой он четко, с последовательных научных позиций и вместе с тем очень популярно высказывает свое мнение о причинах исцелений, тысячелетия числившихся «чудесными», в которых всегда видели наглядное доказательство существования бога и его милосердия. «Необыкновенные по своему внешнему виду излечения, производимые «целительной верой», которые обычно в терапии называют чудом, представляют собой, и это можно показать в большинстве случаев, естественные явления, которые бывали во все времена, в гуще цивилизации и самых разнообразных религий, в самом различном виде, даже и сейчас их наблюдают на всех широтах».
Огромный опыт Шарко — ученого, впервые решившего загадку истерии, — давал ему возможность с полным правом и знанием дела указать не только главную причину выздоровлений, считавшихся прежде непонятными, сверхъестественными, но и точно определить границы действия этой причины. Шарко пишет: «Для «целительной веры» необходимы свои объекты и свои болезни, а именно такие, которые поддаются тем влияниям, какие оказывает на тело разум. Истерики обладают нервной структурой, благоприятной для «лечения верой», так как они прежде всего внушаемы, будет ли это внушение произведено извне или будет связано с тем, что они носят в самих себе элементы мощного самовнушения. У этих индивидов, мужчин и женщин, действие разума на тело достаточно эффективно для того, чтобы излечить те болезни, которые незнание еще так недавно, не распознав их истинную природу, объявляло неизлечимыми».
Сильнейшим ударом по мистике были изданные Шарко в соавторстве с Полем Рише два тома художественных иллюстраций. Один из них назван «Одержимые демоном в искусстве» и содержит картины исцеления бесоодержимых Христом и святыми, а также изображения святых в экстазе, другой — «Уродства и болезни в искусстве», в котором большое мес
то отведено сценам исцеления паралитиков и слепых. Здесь представлены репродукции со старинных, относящихся к пятому веку нашей эры, табличек из слоновой кости, с рисунков на дереве, украшающих стены древних монастырей, воспроизведения фрагментов средневековых фресок, гравюр, картин Рубенса, Рафаэля, Пусена. С ними сопоставлены изображения многообразных проявлений истерических припадков на материале больных Сальпетриера, мастерски зарисованные самим Полем Рише. Все это сделано настолько убедительно и обстоятельно, что выводы напрашиваются сами собой.
Рука об руку как непримиримые воинствующие защитники естественнонаучного мировоззрения выступали на борьбу с мистикой в те годы не только представители школ Парижа и Нанси, но все передовые исследователи гипноза разных стран Европы. Остро осознаваемая необходимость дать решительный отпор очередной мутной волне мистицизма, которая начала заливать Европу еще в начале 70-х годов XIX века, а к 80-м годам приняла поистине угрожающие размеры, была одной из главных причин, приковавших внимание ученых того периода к явлениям гипноза.
Эта эпидемия мистицизма, как и предыдущие ее вспышки (о которых нам уже приходилось упоминать в ходе нашего изложения) во второй половине XVIII и в начале XIX века, была также порождена конкретной исторической обстановкой. Только на этот раз это уже была не феодальная и не буржуазно-помещичья контрреволюция, а зарождающаяся империалистическая реакция.
К этому времени капитализм перестал быть прогрессивным строем, резко выступили его пороки и язвы, выросло и окрепло рабочее движение. В страхе перед его успехами правящие классы вновь обращаются к старому способу спасения — к религии и мистике. Мистические настроения проникают в искусство, философию, науку. В Америке и Англии даже создается особое общество для так называемых психических исследований, поставившее целью соединить несоединимое — науку и мистику.
Вновь, как во времена Месмера и Калиостро, сначала высшие классы общества, а за ними некоторые близкие им по духу слои интеллигенции и легковерная масса мещанства, всегда старающегося ни в чем не быть «хуже людей» (под которыми они разумеют лишь «сильных мира»), начинают увлекаться разнообразнейшими формами мистики, среди которых мы вновь обнаруживаем все ту же «древнюю восгоч-
ную магию», хиромантию, астрологию. Повальный характер принимает вера в спиритизм. И вновь, как некогда, по всей Европе прокатывается молва о магнетизерах, среди которых особенно шумный успех сопуствует некоим Донато и Ганзену. Конечно, ни о работах Брэда, ни о книгах Льебо, в которых содержатся убедительные аргументы против «всемогущества магнетизма», широкой публике ничего неизвестно. А в то же время необыкновенные явления, демонстрирующиеся повсюду — в театральных залах и фешенебельных клубах, на сценах кафе и в салонах избранного общества — неутомимыми и самонадеянными странствующими магнетизерами, снова дают обильный посев суеверий и предрассудков, будоража воображение людей.
Передовые ученые не могли мириться с возрождением темных обветшавших суеверий и твердой рукой срывали покров мистики с «чудес» магнетизма. Именно так встретил выступления Ганзена выдающийся немецкий ученый, профессор гистологии и физиологии Бреславльского университета Рудольф Гейденгайн, в лаборатории которого в молодые годы работал Иван Петрович Павлов.
Силезии Бреславль (ныне польский город Вроцлав). Здесь, как и всюду, как и во всех других городах, в которых уже успел побывать датский магнетизер Ганзен, его представления пользуются шумным успехом. Слух о проделываемых им чудесах еще задолго до его приезда достиг жителей города. Из уст в уста передавались сообщения одни невероятнее других.
— В Дрездене Ганзен, подчинив своему магнетическому влиянию одного весьма почтенного господина, заставил его поверить, что он молоденькая девушка. Да, да! Он даже заставил его делать книксен и танцевать за даму в контрдансе...
— А я слышал,— перебивал другой, — что замагнетизиро-ванные им люди становятся покорны всякому мановению его руки: он идет — они идут следом, он делает вид, что плавает, и они делают то же...
— Мой знакомый,— подхватывает третий,— говорил мне, что однажды, прикоснувшись к руке замагнетизированного им молодого человека, Ганзен сделал ее крепче железа — никто из присутствующих не мог потом ее согнуть.
И осведомленные или охотно выдававшие себя за таковых люди сообщали новые «сногсшибательные» подробности, ссылаясь на своих знакомых — очевидцев — и разжигая фантазию и интерес любопытствующей публики.
Даже среди людей, числившихся весьма просвещенными, эти повествования не всегда порождали законное чувство недоверия. Некоторые относились к ним весьма сочувственно, видя в них подтверждение собственных мистических умонастроений. Иные были заранее убеждены, что в магнетических представлениях все, с начала и до конца, построено на обмане, лишь ловко прикрытом от глаз публики.
— То, о чем говорится во всех этих легендах о Ганзене,— заявляли они безапелляционно, — не укладывается в рамки науки, и следовательно, не может иметь ничего общего с истиной.
На первом же представлении Ганзена в Бреславле зал ломился от любопытствующих. Большинство ожидало самых невероятных зрелищ, иные, предчувствуя обман, жаждали разоблачений.
Но вот на сцене появляется Ганзен — и в зале сразу наступает напряженная тишина. Он обращается к публике с кратким вступительным словом, рассказывая о великих возможностях «личного магнетизма», сообщая, что только обладатель «магнетической силы» может проделать то, что он готов сейчас здесь продемонстрировать. И Ганзен приглашает желающих испытать действие его «личного магнетического» влияния пройти на сцену.
Держа над своей головой какой-то сверкающий небольшой предмет, Ганзен предлагает магнетизируемым пристально смотреть на эту блестящую точку. Он поочередно подходит к каждому и проделывает несколько энергичных, как
бы поглаживающих движений вблизи лица магнетизируемого, не прикасаясь к нему, и затем пальцами смыкает его веки.
— Теперь вы уже не сможете сами открыть глаза, не сможете двигать руками, не сможете встать, — торжественным, повелительным тоном возглашает Ганзен.
Настороженно смотрит на сцену публика, иные сомнительно покачивают головой, кое-кто насмешливо улыбается.
— Откройте глаза,— обращается Ганзен к одному из спящих, берет его за руку, и тот следует за ним. Ганзен делает несколько шагов, затем поворачивается к нему лицом и делает вид, будто качает на руках ребенка. Замагнетизирован-ный, как автомат, повторяет все это за ним.
— Вы на скачках,— говорит Ганзен, подходя к другому и поворачивая его на стуле так, что тот оказывается сидящим лицом к спинке,— под вами прекрасный горячий конь, быстрый как ветер. Скачите смелее! Спешите! У вас есть шансы получить первый приз!
И тот, крепко ухватывает рукой воображаемую уздечку, подпрыгивает на стуле, двигая ногами так, будто пришпоривает лошадь.
— Вот вам сочная ароматная груша,— обращается Ганзен к третьему, протягивая ему сырую картофелину.— Понюхайте ее! Как чудесно она пахнет. Как она вкусна! Попро-буйте-ка!
И тот послушно берет картофелину и начинает с аппетитом ее жевать...
Встревоженный, слушает профессор Гейденгайн рассказы своих студентов об увиденных ими «чудесах магнетизма». Возможно, конечно, здесь имеет место нераспознанное ловкое шарлатанство. Но прежде всего следует видеть все са-кому. Да, это просто насущнейше необходимо, ибо подобный обман несет в себе серьезную опасность, опасность очередной волны суеверий. От внимания Гейденгайна не ускользает, что даже среди того общества, где бывает он сам, стало распространяться мнение, не связаны ли явления, демонстрируемые Ганзеном, с какой-то еще не известной, таинственной силой. В уголки природы, не освещенные лучом знания, всегда может проползти червяк мистики. Недаром после представлений Ганзена можно было услышать такие речи: «Магнетизм-то, оказывается, сила немалая. Вряд ли она подвластна науке. Вот когда наконец будет посрамлено безбожие».
Гейденгайн посещает ближайшее представление магне
тизера. Он внимательно читает присланную ему из Хемница книгу профессора Вейнгольда «Гипнотические опыты». Он приглашает Ганзена повторить свое представление специально в обществе врачей...
И как это было уже некогда с Брэдом, проникается убеждением, что некоторые из так называемых чудес магнетизма — факты, не укладывающиеся в общепринятый «кодекс науки». Но ведь дело науки — не подводить черту под уже установленными кодексами, а вечно искать и находить новое...
Так называемые магнетические явления и сами по себе заинтересовали его. Ему кажется, что их изучение может открывать новые источники знания о природе человека, о самом сокровенном и интересном — о деятельности мозга. И Гейденгайн намечает план предстоящего исследования.
Из литературы он узнает, что еще Брэд показал: утомление глаз при пристальном смотрении на предмет приводит к состоянию нервного сна или гипноза. А вот Ганзен демонстрирует и такие случаи, когда подобное состояние возникает от одних лишь повторяющихся прикосновений его рук — пассов. Магнетизеры утверждают, что способ Брэда дает гипноз, а пассы — магнетический сон, который могут вызвать лишь особые люди, одаренные «личным магнетизмом». Гейденгайн понимает, что это очередная уловка мистиков. Поэтому он ставит перед собой задачу — установить, какими еще способами, помимо приемов странствующих магнетизеров, можно вызывать гипноз. Надо также точно определить характерные черты этого состояния: какова в нем чувствительность? каковы движения? сознательны они или бессознательны? как меняется в этом состоянии память и многое другое. И, наконец, самое интересное и важное — надо попытаться наметить физиологическую основу гипноза — какие именно изменения в деятельности организма вызывают гипнотическое состояние.
Гейденгайн немедленно приступает к работе, благо за испытуемым далеко не надо идти.
— Я с величайшей охотой готов служить объектом для твоих опытов! — с живостью откликается на его предложение младший брат Август — первокурсник медицинского факультета.
Для начала Гейденгайн решает в точности воспроизвести приемы Ганзена, освободив их лишь от преднамеренной театральности. Вместо сверкающего полированными гранями
драгоценного камня, заключенного в оправу из черного дерева, Гейденгайн берет обычную маленькую стеклянную пуговку.
Несколько минут пристального смотрения на этот предмет, помещенный чуть выше глаз Августа, в сочетании с поглаживаниями лица привели к успеху. Август как будто застыл в своей позе, веки его медленно сомкнулись. На предложение Гейденгайна двинуть рукой или ногой Август проделывает это, но не сразу, как будто с трудом. Он не шевелится, когда Гейденгайн крепко сжимает его пальцы, но когда сжатие усиливается, он, не пробуждаясь, делает попытку отдернуть руку. Гейденгайн дует ему в лицо, и Август просыпается.
— Что ты чувствовал, Август? Пожалуйста, постарайся рассказать все по порядку. Помнишь ли ты все?
— Помню. Вначале я немного задремал. Потом, по твоей просьбе, пытался двигать руками и ногами, но делать этого не хотелось, и было ощущение какой-то скованности. Потом почувствовал, как ты сжал мне пальцы.
Гейденгайн видит, что гипноз, хотя и слабо выраженный, ему получить удалось.
Придя на кафедру, Гейденгайн собирает ассистентов и некоторых студентов и делится планами. Ему нужны добровольцы, которые отдали бы себя в его распоряжение в качестве испытуемых. Ему нужны для задуманного исследования лишь такие люди, которым он мог бы безусловно доверять. Ведь объективных показателей гипноза пока нет. И не кто иной, как он сам (как, впрочем, и многие другие), сомневается в подлинности гипнотических явлений, так как не видит возможности отличить здесь притворство от действительных фактов. Вот для чего нужны надежные люди, сами заинтересованные в точности наблюдений.
Первая же предпринятая Гейденгайном на одном из студентов гипнотизация дает неожиданно полный успех. Развивается глубокий гипноз. Гейденгайн проверяет возможность получения подражательных движений. Он придает рукам Валентина такое положение, чтобы он охватил ими край стула, затем сам становится перед ним, несколько согнувшись, и медленно пятится назад. Валентин, также согнувшись, следует за ним, не выпуская стула из рук, таща его на себе, как улитка свою раковину. Проверяется болевая чувствительность — лицо Валентина сохраняет безмятежное выражение не только когда ему укалывают руку булавкой,
но когда прокалывают ею кожу насквозь, оставляя ее торчать.
Разбуженный Валентин не сразу обращает внимание на торчащую в его руке булавку. Он ничего не чувствовал и ничего не помнит. Заметив булавку, он смотрит на нее вопросительно. Ему объясняют, что это было сделано для того, чтобы проверить чувствительность к боли. Видя, как Валентин морщится, когда булавку стали вытаскивать, Гейденгайн шутит: «А я было решил, что Валентин вообще не боится боли, что он стоик! Теперь вижу, что жестоко ошибся. Итак, внесем в протокол опыта: резкое снижение болевой чувствительности в глубоком гипнозе у лица, которое в бодром состоянии отличается повышенной болевой чувствительностью». Валентин делает протестующий жест, но тут же присоединяется к дружному смеху своих товарищей.
Своими исследованиями Гейденгайн увлекает всех; скоро опыты ставятся уже не только на кафедре в университете, но и в физиологическом институте. К работе присоединяется ассистент Грютцнер, в медицинской клинике ставит опыты доктор Иенике. Позже к ним присоединяется приехавший из России доктор Бубнов. Удается получить не только все то, что показывал с театральных подмостков (под видом непостижимых «чудес» магнетизма) Ганзен, но и значительно расширить круг фактов.
Наблюдения, протоколы опытов, сообщения коллег — все говорит о повторяемости явлений. Нет, это не чудеса и не обман! Факты, повторяющиеся из опыта в опыт, едва лишь только для них создаются подходящие условия, нельзя назвать чудесными. Ведь под словом «чудо» принято подразумевать нечто редкое, неповторимое, настолько выходящее вон из ряда обычных явлений, что, не в силах его объяснить, люди приписывают его действию загадочных, даже сверхъестественных сил. А гипнотические явления в опытах Гейденгайна и его помощников перестали быть редкостью. Они наблюдаются из опыта в опыт, и у очень многих лиц. Следовательно, это закономерные явления природы.
19 января 1880 года, то есть спустя всего лишь две недели после первого представления Ганзена в Бреславле, Гейденгайн выступает с лекцией о гипнозе в общем заседании Силезского общества для отечественной культуры. Он начинает ее следующими замечательными словами, звучащими как гневная отповедь мистикам:
«Милостивые государи! Мне кажется, это есть дело об
щественного интереса заботиться о том, чтобы из действительно поразительных явлений, свидетелями которых было большинство из вас, не были выведены ложные заключения, заключения о каких-то таинственных, новых чудесных силах, сущность которых до сих пор неизвестна. Есть основание опасаться, что это и в самом деле может случиться. Ведь сбивает же с толку так называемый спиритизм не только обыкновенную публику, но даже серьезных, выдающихся в своей области ученых, несмотря на все естественнонаучное просвещение нашего времени. Ведь цитировал же духов и фотографировал их следы один из этих ученых с помощью американца Слэда. Ведь выдумали же наряду с неизвестными нам тремя видимыми измерениями еще четвертое невидимое, где предметы с тремя измерениями, например столы и т. п., исчезают из глаз, а над головами испуганных зрителей, бросаемые невидимыми руками, летают куски угля, появляются члены без туловища и тому подобные фокусы. Ведь объявил же один известный философ все эти сказки за новое откровение божественного всемогущества, направленное к тому, чтобы снова пробудить к вере неверующее человечество!
В такое время, когда возможны подобные вещи, следует опасаться, что и явления, воспроизводимые господином Ганзеном, подадут повод к какой-нибудь новой форме суеверия».
Лекция продолжается... и это не просто лекция. Гейденгайн сопровождает каждое свое положение здесь же производимыми гипнотизациями. Он демонстрирует факты, тут же их объясняет, сопоставляет их с уже известными всем ситуациями из обыденной жизни, строит предположения, постоянно не теряя из виду свою главную цель — разбить доводы и увертки мистиков.
— Обратите внимание,— говорит Гейденгайн,— перед нами интересный, внутренне противоречивый факт. Испытуемый, у которого удалось вызвать лишь легкий гипноз, по пробуждении хорошо помнит все, что с ним было в этом состоянии. Тот же, кто находился в глубоком гипнозе, проснувшись, ничего не помнит. А между тем вы могли это видеть и на представлениях Ганзена, и в том, что продемонстрировал вам сейчас мой ассистент господин Грютцнер и я сам — глубокозагипнотизированные, видя какое-либо движение или действие, совершаемое перед ними экспериментатором, послушно повторяют это действие. Как же это объяс
нить? Будучи в гипнозе, человек что-то делает, действует под влиянием воспринимаемых им впечатлений, а проснувшись, ничего об этом не помнит?
Но если приглядеться внимательнее, можно заметить, что гипнотик действует автоматически. Мне хотелось бы назвать его подражательным автоматом, так как действует он совершенно бессознательно. Причина, на мой взгляд, ясна. Гипнотик не в состоянии сосредоточить свое внимание на том, что вокруг него происходит, и потому не осознает окружающего. Это бывает с каждым из нас в такой, например, ситуации. Я сижу за рабочим столом, слышу происходящий рядом разговор, но не понимаю его. Восприятие слов налицо, а понимания нет. Стоит только сосредоточить внимание на услышанном — и сразу станет понятен его смысл.
Нет ничего удивительного в том, что, не сознавая производимых перед ним экспериментатором действий, испытуемый повторяет их. Вот для пояснения другой пример из обыденной жизни. Вы идете по улице, погрузившись в собственные мысли. Прохожих вы при этом можете и не узнавать, но все же вы не сталкиваетесь с ними, ловко обходя идущих вам навстречу.
Тогда в чем, по нашему мнению, отличие глубокого гипноза от бодрствования? Бодрствуя, человек совершает действия под контролем сознания, он не повторит того, что делает другой, если не будет считать это разумным. В глубоком гипнозе сознание подавлено, и потому зрительные впечатления, получаемые испытуемым, непосредственно побуждают к деятельности его двигательный аппарат.
Точно так же мы объясняем и такой фокус Ганзена, как выполнение словесных приказаний экспериментатора. В этом случае слуховые впечатления непосредственно влияют на двигательный аппарат.
Гейденгайн рассказывает, как ему самому удалось установить, что автоматизм этот может привести к действиям, абсолютно нелепым. Погрузив в глубокий гипноз Августа, он побудил его отстричь бороду на одной стороне лица.
Теперь становится понятным и то, почему, совершая эти действия, испытуемый о них забывает — ведь он действует неосознанно. А память тесно связана с сознанием. Правда, замечено, что, если слегка намекнуть испытуемому на происходившее во время гипноза, он иногда сразу, иногда постепенно вспоминает все.
— Милостивые государи! — продолжает Гейденгайн.—
Мы считаем особенно важным опытным путем опровергнуть мистический взгляд, что так называемые магнетизеры обладают какой-то особой таинственной силой, с помощью которой они и вызывают у других лиц магнетическое состояние. Господин Ганзен, может быть, вполне искренне верит в существование у него такой силы. Но я, как физиолог, естественно, не мог с этим согласиться.
Сегодня вы сами видели, что гипноз удалось вызвать и мне, и доктору Грютцнеру, и доктору Иенике. Здесь находятся также профессора Бергер и Ауербах, успешно занимающиеся исследованиями гипноза в своих клиниках. Я понимаю, конечно, что мистики в ответ на все это станут заявлять, что мы все тоже в таком случае являемся магами. Тогда я позволю себе проделать еще один опыт.
Гейденгайн вызывает из зала трех студентов, сажает их на стулья, прислоненные спинками к небольшому круглому столику, и просит их внимательно прислушаться к тиканью карманных часов, которые он сейчас положит на середину стола. Он просит, чтобы эти часы ему дал кто-либо из присутствующих.
— Если я воспользуюсь собственными моими* часами, мистики, пожалуй, скажут, что мои часы намагнетизированы.
Проходит несколько минут — и вот уже двое из вызванных Гейденгайном студентов в глубоком гипнозе. Удается заставить их и делать подражательные движения и застывать надолго в неудобных и утомительных позах.
Слушатели поражены. Выходит, значит, что гипноз может возникнуть не только без магнетизера с его волшебной «силой магнетизма», но и без гипнотизера — под влиянием одних лишь физических раздражений. Далее Гейденгайн рассказывает, что ему и его помощникам приходилось с успехом погружать испытуемых в гипноз и другими слабыми монотонными шумами, и легкими поглаживаниями кожи, и умеренными однообразными зрительными раздражениями. Все это не более как слабые повторяющиеся раздражения, которые и представляют собой условия наступления гипноза.
И, наконец, последний, самый важный и самый интересный вопрос: что же такое гипноз, в чем сущность этого состояния?
И здесь Гейденгайн вынужден признать, что пока еще ученым приходится ограничиваться предположениями и догадками.
— То, что я здесь рассказал о гипнозе,—говорит он,— и то, что вы увидели сами в наших демонстрациях, показывает, что самый яркий признак глубокого гипноза — подавление сознания, сон разума. Как известно каждому, сознание — продукт работы мозга, а точнее, результат деятельности самого высшего его отдела — коркового слоя большого мозга. Этот корковый слой состоит из множества нервных клеток. Поэтому мы и предполагаем, что подавление сознания у испытуемых есть результат подавления деятельности корковых нервных клеток. Вероятно, это подавление вызывается слабыми повторными раздражениями нервов кожи лица, а также слуховых и зрительных нервов.
Эта лекция Гейденгайна с дополнениями, в которых сообщалось о некоторых последующих работах самого Гейденгайна и его сотрудников, в том же 1880 году была опубликована отдельной книжкой в Бреславле, а всего лишь год спустя вышля в, прекрасном переводе на русский язык в Петербурге. На титульном листе перевода стоит имя и фамилия его редактора — доктора И. Павлова. В этом мы видим не только знак большого уважения Ивана Петровича Павлова к самому Гейденгайну, но и свидетельство того, как давно зародился у самого Павлова интерес к изучению гипноза, в разгадке которого он позднее сыграл решающую роль.
И еще одно свидетельство неотступного всегдашнего внимания И. П. Павлова к гипнозу. 23 октября 1897 года на заседании общества русских врачей Иван Петрович произнес речь, посвященную памяти только что умершего Рудольфа Гейденгайна. Он с большой теплотой нарисовал образ Гейденгайна не только как большого ученого, для которого главным всегда было «одно достоинство, одна радость, одна привязанность и страсть — достижение истины», но и прекрасного, доброжелательного человека — «чарующей личности». Перечисляя научные заслуги Гейденгайна, Павлов с восхищением отозвался об его опытах по изучению гипноза и, подводя их итоги, подчеркнул, что Гейденгайн «один из первых, наряду с UlajJKo, указал, что область гипноза есть область глубокого реального смысла и высокого научного интереса».
ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ®
СКЛГА^гДШг
1878-й год. На заседании Харьковского медицинского
общества молодой врач Василий Яковлевич Данилевский делает свое первое официальное сообщение о результатах наблюдения над гипнозом у лягушки. Те из его слушателей, ко
торые знали семью докладчика, конечно, не могли не отнестись к нему с вниманием и уважением. Но это было своего рода уважение перед основным качеством, которым отличалась вся семья Данилевских, а именно — пламенной влюбленностью в науки и не знающим границ трудолюбием в служении ей. Предсказать же, что из этого юноши, выступающего, как некоторым казалось, с довольно курьезным сообщением (подумать только — гипноз, да еще у лягушки!), выйдет впоследствии прославленный ученый-физиолог, мало
кто тогда мог.
Семья Данилевских поистине могла служить примером щедрого созвездия самородков, которыми издревле славился наш народ. Тех самородков, заглушить буйную силу которых была порой не в состоянии даже мрачная обстановка в дореволюционной России. Они рождались великой силой своего горения — своего энтузиазма.
Отец, Яков Петрович Данилевский, был человек неиссякаемой энергии и многостороннего творческого ума. Скромный харьковский часовых дел мастер, он конструировал различные замысловатые механизмы. Так, известна его очень
оригинальная конструкция снегоочистителя, похороненная в бюрократических канцеляриях ведомства путей сообщения. В Орловской губернии организатор добровольной экспедиции Я. П. Данилевский находит залежи железной руды.
В крошечной домашней лаборатории он неутомимо занимается фотографией, химией, минералогией.
Естественно, что воспитанные под влиянием такого отца, все семеро его детей (четыре сына и три дочери) с ранних лет проявляют интерес и склонность к умственным занятиям. По условиям царского времени, высшее образование могли получить только представители мужской линии. Все четверо братьев Данилевских, преодолев немало трудностей и лишений, стали врачами. Трое из них — Александр, Василий и Константин — впоследствии стали крупными учеными, получившими широкое признание за рубежом.
Старший брат, Александр Яковлевич, посвятил себя разработке проблем биологической химии и так много сделал в этом направлении, что его называют основоположником русской биохимии. А. Я. Данилевский изучал природу белков и ферментов.
Интересы К. Я. Данилевского были исключительно многообразны. И всюду, где бы ни задерживались его пытливая мысль и умелые руки, оставались заметные следы его одаренности. Врач-физиотерапевт и электрофизиолог, он одновременно серьезно занимался рядом технических проблем, таких, например, как конструкция летательных аппаратов или пропитывание кож металлами. В нем, быть может, больше, чем в других братьях, проявилась наследственная черта отца — изобретателя-самоучки — не проходить мимо любого интересного явления, стараться осмыслить его и внести свою лепту, будь то близкое по образованию естествознание или даже такая далеко стоящая область как техника.
Василий Яковлевич, посвятивший свою жизнь служению, как он говорил «одной из основных наук медицинского курса — физиологии», унаследовал от отца несокрушимую способность добиваться намеченной цели. Многообразен был круг его физиологических интересов. Но проблема, которая его захватила еще на студенческой скамье — проблема изучения физиологической природы гипноза, — занимала его всю творческую жизнь. Уже почти на склоне лет — в 1924 году — ученый подвел итоги своих многолетних изысканий и размышлений по этому вопросу в монографии «Гипнотизм».
Начал же В. Я. Данилевский заниматься гипнозом значительно раньше своего первого публичного выступления по этому вопросу — в 1874 году, еще будучи студентом Харьковского университета. Данилевский познакомил членов медицинского общества с историей вопроса, сообщив, что пер-
вым описал гипноз у животных в 1646 году профессор и иезуит Афанасий Кирхер, назвавший это явление experimentum mirabile, что в переводе с латыни на русский язык означает «чудесный опыт». Кирхер укладывал на бок курицу и удерживал ее в этом положении, пока она не успокоится. Затем проводил мелом черту у самой головы курицы и переставал ее удерживать. Но курица не бросалась бежать, а еще долго продолжала не шевелясь лежать в неестественной для нее позе даже и тогда, когда ее начинали потихоньку пинать. По мнению Кирхера, курица принимает проведенную мелом черту за удерживающую ее веревку и, понимая бесполезность сопротивления, не пытается встать.
Позднее подробным исследованием гипноза у животных занялся чешский физиолог И. Н. Чермак. В 1872 году он сообщил о своих опытах по гипнотизации куриц, уток, гусей, раков и мелких певчих птичек. Оказалось, что веревка тут вовсе ни при чем. Чермак вызывал гипноз у птиц, насильно удерживая их в непривычных позах; других животных он принуждал, не отрываясь, смотреть на блестящие предметы. У всех загипнотизированных животных исчезала чувствительность к щипкам и уколам; они переставали обращать внимание на свет, и шум, а также приобретали способность подолгу сохранять приданные их лапкам и крылышкам неудобные положения. Последнее явление очень напоминало каталепсию — ту самую восковидную гибкость суставов и мышц, которая так удивляла зрителей на сеансах магнетизеров и которую наблюдали все исследователи гипноза у человека.
Вслед за Чермаком те же явления у животных изучал немецкий физиолог В. Прейер. Внезапно быстро схватывая морских свинок, кроликов и других животных, а затем насильно удерживая их, он вызывал у них расслабление мышц всего тела и снижение чувствительности, подобное тому, которое наблюдал Чермак. Но Прейер называл это состояние не гипнозом, а каталепсией и считал, что главной причиной ее бывает страх, испуг, ужас животного перед внезапно напавшей на него непреодолимой силой.
Данилевский действовал иначе. Он спокойно клал лягушку на спину и осторожно удерживал ее некоторое время в такой позе. Оказалось, что после этого ее можно отпустить, но она будет сохранять самую неловкую для себя позу, например, такую, которую Данилевский называл «позой турка» — лягушка сидит на скрещенных задних лапках, слегка прислонившись спинкой к какой-нибудь подпорке. Ее
можно щипать пинцетом — она не шелохнется. Ей можно закрыть обе ноздри смоченной бумажкой — и она не будет сбрасывать ее лапкой, как это обычно очень ловко и быстро делают лягушки в нормальном состоянии. Загипнотизированная лягушка задыхается как настоящий астматик, глаза ее вылезают из орбит от удушья — и все-таки никаких попыток сбросить мешающую ей дышать бумажку она не делает. И лишь после того, как через некоторое время животное выйдет из гипнотического состояния и примет обычную позу, оно снимет, наконец, закрывающую ноздри бумажку.
Новым и интересным в опытах Данилевского было то, что ему удалось выявить ту большую роль в состоянии гипноза, которая принадлежит большим полушариям головного мозга. Удаляя у лягушек большие полушария, он убедился, что вызывать гипноз у бесполушарных лягушек значительно труднее и дольше, чем у обычных. Да и само гипнотическое состояние у оперированных животных отличается рядом особенностей — например, в нем не так сильно снижается чувствительность кожи. Если слегка ущипнуть лишенную полушарий загипнотизированную лягушку, то она ответит на раздражение движениями лапок.
Поэтому Данилевский предположил, что снижение чувствительности и отсутствие произвольных движений, столь характерные для гипноза, вызваны воздействием больших полушарий, и именно воздействиями угнетающего характера.
В своем сообщении о гипнозе Данилевский высказал мысль, что приведенные им факты «позволяют с филогенетической точки зрения признать связь гипнотизма человека с experimentum mirabile животных».
В окончательно оформленном виде идея Данилевского о родстве гипноза у животных и человека прозвучала в его докладе на IV съезде общества русских врачей в 1891 году. Доклад так и назывался: «Единство гипнотизма у человека и животных». Он был направлен своим острием против мистицизма, резко вспыхнувшего в те годы в России. Данилевский прямо заявил, что поднимаемые на щит современными ему искателями «откровений» в мире духов средневековый мистик Яков Бем и духовидцы XVIII века Сведенборг и Кар-данус по своим воззрениям недалеко ушли вперед от дикарей, верящих в возможность путешествия души в страну невидимых существ и видящих в известных приемах волшебный ключ в эту страну. Опираясь на научно установленные фактьц Данилевский доказывал, что все восторженные состояния
и экстазы колдунов и духовидцев, а также «трансы» спиритических медиумов — не что иное, как разнообразные формы гипноза. В заключение, к вящему посрамлению мистиков, он убедительно обосновывал данными собственных исследований идею общности гипноза у человека и животных, идею их единства как по вызывающим гипноз причинам, так и по форме проявления этого состояния.
Для подтверждения своей мысли Данилевский привел невиданные по богатству материалы опытов по гипнотизации самых различных животных. Он рассказывал о гипнотизации речных раков и морских крабов, жаб и головастиков, всевозможнейших рыб (между прочим, оказалось, что легче всего загипнотизировать... вьюна), тритонов и змей, ящериц и черепах, крокодилов и птиц, среди которых особенно легко поддавались гипнозу совсем маленькие птенчики. Так Данилевскому удавалось вызывать продолжавшийся более шести минут гипноз у птенца сизоворонки всего лишь нескольких дней от роду. Данилевский с сожалением.признался, что у кошек и собак ему получить гипноз не удалось, хотя других млекопитающих животных — кроликов, морских свинок — он гипнотизировал с успехом. Зато он имел удовольствие сообщить об удачных опытах по гипнотизации таких совсем уж экзотических объектов, как омары и лангусты, каракатицы и осьминоги, камбалы и электрические скаты "(торпедо). Эти эксперименты были проведены В. Я. Данилевским на зоологической станции в Роскове (Бретань) во время одной из его заграничных командировок.
Фактически все это великолепное изобилие успешно поддававшихся гипнотизации объектов — представителей самых разнообразных ветвей животного царства — было убедительнейшим опровержением ошибочного взгляда на гипноз, высказанного в те годы главой школы Нанси Бернгеймом, который, как читатель помнит, утверждал, что «гипноза нет, есть только внушение». Но внушение как воздействие словом возможно только у человека. А Данилевский неопровержимо доказал, что состояние гипноза может быть вызвано у самых различных животных и что явления, наблюдающиеся у них, глубоко сходны с симптомами гипноза человека..
Именно эта цель — познание природы человеческого гипноза — с самого начала стояла перед В. Я. Данилевским. Вернее, его не столько интересовал сам гипноз, сколько законы психики, законы деятельности высших отделов мозга, которые, как это удалось установить ему самому и как об этом
предполагали и другие исследователи, играют ведущую роль в явлениях гипноза. Может показаться странным, почему, имея в виду психику человека, Данилевский избрал объектом своих исследований животных. Ведь это же длинный, обходный путь. В выборе такого именно пути выразилось то глубокое влияние, которое оказал на В. Я. Данилевского, как и на многих других передовых естествоиспытателей того периода, отец русской физиологии Иван Михайлович Сеченов.
В 60-х годах прошлого века И. М. Сеченов, как представитель точного естествознания (к тому времени физиология уже завоевала право называть себя точной наукой), выступил с развернутой критикой психологии, то есть той отрасли знания, задачей которой должно было быть установление законов психики. Он задался вопросом, почему психология, одна из самых старых наук (ведь над причинами, движущими мыслями, чувствами и поступками людей задумывались мудрецы самой далекой древности), и в его время остается не-установившейся, непочатой, по его удивительно точному выражению, наукой. Она все еще неизмеримо далека от определения основных законов психики. Среди психологов нет единства ни по одному занимающему их вопросу. Она не дает никакого руководства для практики жизни здорового человека и не объясняет законы болезненных психических нарушений. И Сеченов точно указывает причину такого отставания психологии. Все дело в том, что она использует неточный, субъективный, пристрастный метод подхода к изучаемым ею явлениями.
Тот способ изучения психики, которым пользовалось человечество от Аристотеля до Канта, пишет Сеченов, метод самонаблюдения и наблюдения над другими людьми, метод анализа собственных поступков и переживаний и догадок о мотивах поступков, мыслях и чувствах других людей — негоден. Он мало дал, он недостаточен, он ведет к ошибкам, ибо не может быть свободен от сугубо личных, предвзятых суждений, преувеличений, преуменьшений и прочих роковых неточностей.
И. М. Сеченов не ограничивается только критикой существующих методов исследования, но открывает для психологии плодотворный путь к будущим достижениям. Он предлагает изучать психику человека, сопоставляя ее, с одной стороны, с более простыми психическими явлениями, каковыми могут служить психические явления у животных, и с другой стороны, сопоставляя явления человеческой психики с достаточно
точно изученными уже явлениями, происходящими в низших отделах нервной системы. Эти мысли И. М. Сеченова оказали громадное влияние на мировоззрение целого поколения отечественных естествоиспытателей.
Со стремлением по-новому — беспристрастно и точно — изучить психику и обращают некоторые физиологи и врачи в нашей стране свое внимание на гипнотические явления. Гипноз привлекает их как исключительное состояние, сочетающее в себе целый ряд необычных психических и физиологических проявлений.
Итак, В. Я. Данилевский избрал один из способов познания психических явлений, предложенных Сеченовым, и именно способ сопоставления явлений, имеющих место у животных (они, конечно, и проще, и доступнее для изучения), со сложными явлениями, наблюдающимися у человека. И он не ошибся. Избранный им способ помог ему лучше, чем многим исследовавшим те же явления до него, понять некоторые стороны гипноза у человека.
Однако глубокого проникновения в сущность гипноза ему достигнуть не удалось. В этом вопросе он оставался в плену субъективистско-психологических представлений, недостатки которых он сам так хорошо осознавал. Но преодолеть их на деле оказалось не так-то просто.
Данилевский, говоря о природе гипноза у человека, сводит ее к параличу воли и самостоятельного мышления, а причиной, вызывающей гипноз, считает психическое принуждение. Точно так же он считает параличом воли и гипноз у животных, и у них он считает причиной гипноза насилие, только уже не психическое, а физическое. Все остальные симптомы гипноза — снижение чувствительности, отсутствие произвольных движений и т. п., — по его мнению, — лишь следствия паралича воли.
Разумеется, это представление о гипнозе было очень далеко от действительного понимания этого явления. Это были объяснения, которые сами нуждались в объяснениях. Ведь слова «воля», «самостоятельное мышление», «принуждение» не давали никакого представления о сущности, о физиологическом фундаменте явлений, которые хочет Данилевский при их помощи объяснить. Здесь получается тот порочный, не имеющий ни начала, ни конца круг, когда одно непонятное явление «объясняют» другим, еще более непонятным. Такой круг всегда возникает, когда речь идет о чисто словесных объяснениях. Данилевскому из этого круга вырваться не удалось.

Благородной задаче доказать большую практическую ценность гипноза и внушения как действенного способа лечения многих заболеваний отдал немалую долю своих творческих сил Ардалион Ардалионович Токарский, друг и соратник выдающегося отечественного психиатра С. С. Корсакова.
Ардалион Ардалионович был поистине удивительным человеком. Скромный, снисходительный к промахам и ошибкам других и беспощадно требовательный и строгий к себе.
Русская психиатрия конца XIX века воспитала многих врачей, прославившихся своим мягким, заботливым, гуманным отношением к душевнобольным. Таков был отец русской клинической психиатрии петербургский профессор Иван Михайлович Балинский. Примечательна эпитафия на его могиле: «Иван Балинский — душевнобольных друг и слуга». Одним
из самых высоких образцов в этОлМ отношении был основоположник московской школы психиатров Сергей Сергеевич Корсаков. Но даже и среди таких людей Токарский выделялся, как дружно говорят об этом все знавшие его коллеги-вра-
чи и сестры милосердия, своими чуткостью, вниманием и любовью к больным. И в то же время Ардалион Ардалионович при всей его мягкости и безграничной душевной доброте был человеком огромной воли и непреклонного характера, был настоящим воителем, самоотверженным борцом за праведное дело.
Уже студентом медицинского факультета Дерптского университета он зарекомендовал себя в глазах реакционно настроенного начальства как непременный участник студенческих «беспорядков». В характеристике А. А. Токарского, составленной ректором университета, дословно значится следующее: «В бытность свою студентом принимал участие
в беспорядках 1881 года... и получал выговор от ректора за принятие на себя роли депутата». Через всю свою короткую и мучительную жизнь (Токарский умер в возрасте около 42 лет, преждевременно сведенный в могилу туберкулезом) он пронес великий принцип: врач, невзирая на собственные страдания, помогай страждущим!
Один из его современников сказал об Ардалионе Ардалио-новиче: «...он был по преимуществу человеком протеста и борьбы. Во всех областях научной и практической деятельности его стремления поддерживались и согревались встречаемыми на пути препятствиями, и чем серьезнее были препоны, тем горячее и страстнее закипала в нем борьба, тем настойчивее добивался он намеченной цели».
Видимо, великим человеколюбием и этими замечательными особенностями характера и можно объяснить ту принципиальную смелость, которую проявил Токарский как врач и ученый, когда в свою исторически трудную эпоху стал на путь открытой борьбы с религиозными суевериями и мистикой, смело разоблачая тот вред, который наносит религия психическому здоровью человека. А. А. Токарский посвятил этому вопросу целый цикл своих серьезнейших исследований: «О мерячении, или болезни судорожных подергиваний», «Об отчитывании душевнобольных в церквах». В этой последней работе А. А. Токарский разоблачил и осудил один из широко практиковавшихся в православии обрядов — так называемый «чин над бесноватым», о котором читатель успел уже узнать из первого раздела книги.
Известно отношение Токарского к целителю «силой божьей» священнику отцу Иоанну из деревни Нахабино, практиковавшему религиозное якобы «боговдохновенное» лечение алкоголизма. Ардалион Ардалионович специально ездил смотреть, как «исцеляет» отец Иоанн. И потом рассказывал: «Ничего, кроме внушения и гипноза, я там не видел, никаких «чудес», никакой «воли божьей», обычная психотерапия верой».
Изучением гипноза Токарский занялся с первых же шагов своей врачебной деятельности. В 1887 году им был сделан обширный доклад о гипнозе в заседании Московского психологического общества. Богатство и разносторонность наблюдений, глубина и самостоятельность мысли, проявленные молодым ученым в обобщающих выводах, настолько захватили слушателей, что его сообщению было отведено подряд три заседания.
Для Токарского не составляла вопроса, достойного обсуж
дения, позиция последователей «животного магнетизма». Но вместе с тем он не принял слепо на веру ни одну из точек зрения, волновавших в то время умы противоборствующих школ — Бернгейма и Шарко. На основании собственных наблюдений и опытов он приходит к заключению, что каждая из них страдает односторонностью.
Токарский прекрасно осознает трудность задачи проникнуть в существо психических явлений при гипнозе, ведь и знания о психике человека в обычном состоянии ограниченны, отчего, по мнению Токарского, «наблюдатель делается невольной жертвой всякого рода предположений, аналогий и уподоблений. Пока психология не станет наукой более точной...»
А. А. Токарский был деятельным последователем идей И. М. Сеченова, ратовавшего за превращение психологии в точную науку. В этом направлении им было сделано немало. Вместе со своим другом и единомышленником С. С. Корсаковым они на свои личные средства покупают необходимые для психологических исследований приборы и создают первую в Москве лабораторию экспериментальной психологии. Вместе они добиваются, чтобы физиологическая психология и гипнотерапия (лечение болезней с применением гипноза) стали одним из предметов в курсе обучения студентов медицинского факультета Московского университета, и Токарский первым в России читает этот курс.
Повсюду — в лекциях для студентов, в выступлениях на заседаниях Московского психологического общества, в докладах на международных психологических конгрессах — Токарский горячо, убежденно и последовательно борется за материализм в психологии, настаивая на том, что психологии пора уже вступить в ряд естественных наук, что и в этой области явлений природы основным методом исследования на место принятого доныне здесь метода чистого умозрения должен стать метод беспристрастного наблюдения и точного опыта.
На том же IV съезде русских врачей, где В. Я. Данилевский выступил с идеей о единстве гипноза у животных и человека, А. А. Токарский выступил с докладом о терапевтическом применении гипноза. Уже в самом начале этого доклада, обобщая итоги сделанного современной ему наукой в области изучения гипноза, Токарский с нескрываемой радостью провозгласил: «Отныне в этом вопросе нет места мистическим представлениям!» Отважные исследователи вырвали гипноз из храмов, возведенных во славу несуществую
щих богов, и ввели в светлый храм науки. 14 хотя в истории гипноза не раз случалось, что ученые авторитеты его отвергали, всегда находились и такие, кто, невзирая на опасность быть осмеянными, терпеливо продолжали исследовать и применять на практике гипнотические явления. Рассказывая о той острой борьбе, в которой складывалось научное представление о гипнозе, и восставая против существующих, даже и в среде врачей, предубеждений, Токарский заявил: «...Смешно было бы думать, что гипнотизм вырос где-то сбоку, за дверьми храма науки, что это подкидыш, воспитанный невеждами. Можно только сказать, что невежды его достаточно понянчили и захватали своими руками».
Все содержание этого доклада, каждая его мысль были смелым и сильным ударом по наступавшей со всех сторон в те годы на науку реакции. Противостоя потоку захлестнувших так называемую образованную публику модных мистических увлечений, Токарский утверждал правду о гипнозе, добытую усилиями отважных воинов науки: «Там, где прежде были только непонятные манипуляции, которые одни составляли собой наследство предшествовавших поколений, манипуляции, окутанные покровом непонятных, захватывающих чрезвычайно широкое поле теорий, что создавало скорее какой-то религиозный культ, чем отрасль научного знания, там в настоящее время мы имеем ряд действий очень простых, освещенных внутренним смыслом. Если остается скрытой причина явлений, как и во множестве других вопросов, то ясна их взаимная зависимость.
Там, где искали действие мировых сил, мы имеем действие нервной системы, роль флюидов заступило внушение. Изучение внушения открыло необыкновенно могучее влияние психических воздействий, которое может быть без всякого преувеличения поставлено наряду с воздействиями факторов физических, и пользование психическими влияниями стало задачей врача, что и дало вопросу надлежащую простоту и законченность».
Итак, гипнотические явления все больше и больше становятся подвластны научному познанию, благодаря чему открывается возможность поставить их по-настоящему на службу людям. «Психическое влияние стало задачей врача!» — эта мысль —• душа доклада Токарского, ее он хочет довести до сознания и сердца своих коллег, ею он хочет увлечь и слушающих его здесь опытных практических врачей, и медицинскую молодежь.
В области гипноза не должно остаться никаких лазеек для мистических предупреждений. Это также одна из ведущих мыслей, руководивших деятельностью Токарского. Вот, например, один из вопросов, на котором издавна охотно спекулируют явные и замаскированные сторонники мистики,— вопрос о том, кто может быть гипнотизером, не требуются ли для этого, как утверждали защитники представлений о «личном магнетизме», каких-то особых врожденных качеств, специальной одаренности и т. п. Нет, твердо отвечает Токарский, «это обстоятельство не имеет здесь совершенно никакого значения, и если бы сам дьявол явился в качестве гипнотизера, то и ему следовало бы прежде всего ознакомиться с явлениями». Последовательно и непримиримо борясь с предрассудками, Токарский неустанно подчеркивал значение науки, вес знания и опыта, напоминая, что в области применения гипноза не должно быть места невеждам. Он всегда считал, что хотя применение гипноза в принципе доступно каждому врачу, но успех в этом деле может быть достигнут лишь при глубоком знакомстве с этими явлениями, с техникой гипнотизации, с основами психиатрии и медицинской психологии. Только такое знакомство может дать врачу столь необходимую в деле применения гипноза и внушения уверенность, а в случае надобности поможет ему устранить трудности и осложнения, которые могут подчас возникнуть в процессе лечения.
Гипноз и внушение, доказывает Токарский, действенный метод лечения многих заболеваний. Во многих случаях он может оказать неоценимую помощь врачу в его борьбе с болезнями. Этот метод должен занять достойное место в ряду таких методов медицины, как хирургическое вмешательство, лечение лекарствами, физические методы лечения и т. п. Понятно, что каждый лечебный метод должен применяться в подвластной ему области, то есть там, где именно этот метод, а не другой, принесет более всего пользы, а подчас лишь он один и может быть полезен. Скажем, что делать с человеком, у которого острый приступ аппендицита? Несомненно, только одно — класть на операционный стол. Никому и в голову не придет лечить его внушением. Равно как укушенному бешеной собакой в первую очередь нужна пастеровская прививка.
Точно так же гипноз и внушение должны применяться там и тогда, когда в первую очередь могут быть полезны именно они.
И у этого метода есть своя область применения, где без него просто нельзя обойтись. Например, так называемые пограничные состояния. Так в психиатрии называют тот обширный класс заболеваний, к которым относятся невротические расстройства — последствия срыва нервной системы, ее переутомления, чрезмерного напряжения, последствия различных житейских волнений и потрясений.
Что может сделать при неврозах врач, если он не обратится к методам психотерапии, то есть к воздействиям на психику больного методом систематизированных убеждений, методом лечебного внушения в состоянии бодрствования, или к внушению в гипнозе? Безусловно, без этого метода при этих заболеваниях не обойтись. Здесь на первый план должно выступить целительное воздействие на психику больного. Здесь психотерапия составляет тот основной, ведущий лечебный метод, с помощью которого врач возвращает больному здоровье.
Конечно, применение психотерапии не исключает использования и других лечебных методов и приемов (лекарств, массажа, курортного лечения и т. п.). Но все же все это здесь, при этих заболеваниях, будет играть лишь вспомогательную роль, роль аккомпанемента к основному лечебному влиянию словесного убеждения, внушения, гипноза.
Такое же положение имеет место и в лечении таких широко распространенных заболеваний, как наркомания. Наркомания — пристрастие, начинающееся вначале как дурная привычка и перерастающее затем в особое болезненное непреодолимое влечение к наркотическим средствам, на первое место среди которых, несомненно, следует поставить алкоголь. Воздействие на психику алкоголика целительными словами в форме убеждения и внушения, и в том числе внушения, проводимого больному, погруженному в гипнотический сон,— один из самых действенных, дающих лучшие результаты методов лечения алкоголизма.
Конечно, говорит Токарский, гипноз и внушение, в свою очередь, могут использоваться и как вспомогательные средства помощи больному там, где в качестве основного, главного метода лечения служит другой, например лекарственный, метод. Нет, Токарский отнюдь не видит в гипнозе и внушении панацею — универсальное средство от всех и всяческих недугов. Но он твердо убежден, что «гипнотизм применим и показан во всех случаях, где болезненные явле
ния находятся в зависимости от нервных влиянии или где излечение задерживается этими влияниями».
Дабы сделать доступным этот метод каждому врачу-практику, пожелающему использовать его в своей лечебной работе, Токарский и разбирает самым доскональным образом все тонкости вопроса о показаниях и противопоказаниях к применению гипноза и внушения, все трудности и осложнения, которые могут возникнуть при лечении больного. Он щедро делится с товарищами по профессии собственным опытом, а также сообщает в своих докладах и статьях массу сведений из детально изученных им литературных источников.
Огромную ценность имеет разработанная Токарским система проведения внушений. Она не потеряла своего значения и в наши дни. Безграничное человеколюбие, душевная тонкость, широта познаний, влюбленность в свое дело позволили Токарскому поднять принципы психотерапии до высоты подлинного искусства врачевания страдающих человеческих душ.
Но будучи честным и беспристрастным исследователем, Токарский отчетливо видит, что время окончательного раскрытия природы гипноза еще не наступило, что последняя причина явлений все еще «остается скрытой».
ГЛАШАТАЙ ПРАВДЫ
могут забыть всю жизнь эти спокойно-проницательные глаза и статную фигуру, олицетворение физической и интеллектуальной мощи. И чаще всего на ум приходило сравнение с Ильей Муромцем, тем Ильей, крестьянским сыном, ко-
торого гениальная кисть Васнецова сделала центральной фигурой его прославленной картины «Три богатыря». Да, воистину академик Владимир Михайлович Бехтерев был богатырем земли русской, ее славой и гордостью. С первых шагов своей сознательной жизни Бехтерев не отступал перед трудностями. Вот он остается восьмилетним мальчиком без отца. В семье, кроме Володи, еще двое детей. Нужно вести тяжелую борьбу за существование, за кусок хлеба, и в то же время учиться, получать образование, ибо в семье Бехтеревых воспитание детей построено на принципе, что их будущее зависит от них самих, от того, с какой настойчивостью будут они добиваться знаний. И Володя Бехтерев показал, на что способен волевой, целеустремленный мальчик.
Живя в глуши дореволюционной деревни, в селе Сорали Вятской губернии, среди темных и забитых людей, в большинстве своем состоявших из неграмотного, полного предрассудков и суеверий вотяцкого населения, пытливый ребенок страстно полюбил природу. Но уже тогда, на заре жизни, он полюбил ее любовью исследователя. Он коллекционировал насекомых, составлял гербарии. Жизнь привлекала его тысячами неразрешенных загадок — все хотелось узнать, понять, найти объяснения. Так проснулась в будущем ученом страсть к естествознанию.
В гимназические годы Бехтерев зачитывается произведениями А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова, Н. Г. Чернышевского, Д. И. Писарева. Великие революционные демократы были пламенными пропагандистами естествознания, и под их могучим влиянием много передовой, прогрессивно настроенной молодежи избирало своим поприщем естественные науки. Несомненно их влияние на выбор профессии гимназистом Бехтеревым и семинаристом Иваном Павловым.
Выдающиеся способности и исключительное трудолюбие позволяют Бехтереву двигаться буквально семимильными шагами. Достаточно сказать, что в 21 год он оканчивает прославленную Петербургскую медико-хирургическую академию, где остается для научного усовершенствования под руководством крупнейшего русского психиатра И. П. Мер-жевского. В 24 года Бехтерев блестяще защищает докторскую диссертацию на тему «Опыт клинического исследования температуры тела при некоторых формах душевных заболеваний». Эта работа молодого ученого была очень
важна и в философском отношении, так как она отражала взгляд на психические болезни как болезни мозга и всего организма. В 27 лет Бехтерева, как особо талантливого ученого, имеющего уже немало собственных исследований, опубликованных на русском и иностранных языках, командируют на два года за границу. Работая в лабораториях и клиниках таких всемирно известных светил, как физиолог Флексиг и невропатолог Шарко, молодой русский ученый поражает всех широтой своих интересов и глубиной познаний.
Характерно объяснение, данное самим Бехтеревым в его автобиографии, почему он избрал изо всех областей медицины именно область невропатологии и психиатрии: «Эта специальность мне казалась из всей медицинской науки того времени наиболее тесно связанной с общественностью и, кроме того, увлекала вопросами познания личности, связанными с глубокими философскими и политическими проблемами».
Бехтерев всегда принимал непосредственное и живейшее участие в прогрессивном движении передовой русской интеллигенции. В студенческие годы он — активный участник сходок и демонстраций знаменитых студенческих «беспорядков», доставлявших так много неприятностей царским охранникам и полиции. Став уже в 29 лет профессором знаменитого Казанского университета, В. М. Бехтерев объединил вокруг себя не только революционно настроенных студентов, но и прогрессивную часть профессуры.
В. М. Бехтерев всегда стремился помогать революционерам. Вот яркий эпизод из его жизни. Пользуясь широкой известностью как выдающийся врач, Владимир Михайлович имел широкую практику среди самых различных слоев населения. Однажды в беседе с каким-то высокопоставленным больным В. М. Бехтерев случайно узнает, что реакция сформировала архичерносотенную «священную дружину», поставившую себе целью убийство наиболее известных русских политических эмигрантов, и что вскоре готовится убийство Кропоткина. Тотчас Владимир Михайлович разыскал одного надежного человека, который как раз уезжал в это время в Париж, и попросил его обязательно найти там Кропоткина и предупредить о готовящемся на него покушении. Извещенный Кропоткин немедленно скрылся. Прошли многие годы. И вот в 1917 году Бехтерев, уже забывший об этом случае, встретившись впервые лично с Кропоткиным, назвал
себя, полагая, что Кропоткину вряд ли известно его имя. «Я вас хорошо знаю, — улыбнулся Кропоткин.— Вы спасли мне жизнь».
Широко известно его решительное и смелое поведение при участии в судебно-психиатрической экспертизе по делу Бейлиса, гнусно сфабрикованному черносотенной реакцией. Велико было бешенство царских опричников, когда после ясного, не допускающего никакого двойного толкования и фальсификации заключения Бехтерева царским судьям пришлось оправдать нагло оклеветанного Бейлиса.
В 37 лет Бехтерева приглашают на должность начальника кафедры психиатрии и невропатологии той прославленной Петербургской военно-медицинской академии, в стенах которой он получил высшее образование. Здесь развернулась его кипучая деятельность пытливого исследователя, талантливого организатора, проницательного врача и всемирно известного ученого.
Восторженно приветствовал В. М. Бехтерев Великую Октябрьскую революцию. Вот слова пламенного призыва, которыми он закончил свое обращение к своим ученым собратьям: «Мы должны отдавать себе отчет в том, будем ли мы с победившим народом, который завоевал себе свободу, хочет строить свое будущее и зовет нас соучаствовать в этом строительстве. Может ли быть сомнение в ответе на этот вопрос?»
Выдающийся ученый, академик Владимир Михайлович Бехтерев, как мы уже говорили, был в своем творчестве многогранен. Во всех энциклопедиях после его имени называются сразу три специальности: неврология, психология и психиатрия, и в каждой из них он оставил глубокий след.
Бехтерев побывал в клинике Шарко в то время, когда там кипела работа по изучению гипноза. Бехтерева очень заинтересовали эти исследования, и по приезде в Россию он широко поставил лечение гипнозом и внушением в Казани, в бытность его там заведующим кафедрой нервных и душевных болезней медицинского факультета университета.
Начиная с этого времени и до последнего дня жизни, Владимир Михайлович не ослаблял внимания и интереса к этим явлениям. Слова «до последнего дня жизни» здесь следует понимать совершенно буквально, так как последний научный доклад, сделанный Владимиром Михайловичем за 30 часов
В. М. Бехтерев

В. М. Бехтерев гипнотизирует алкоголиков.
до смерти, был посвящен его методике коллективного лечения алкоголиков внушением в гипнозе.
На руководимых Бехтеревым кафедрах (вначале в Казани, а затем в Петербурге) и в созданном им Психоневрологическом институте проводились специальные исследования физиологических механизмов гипноза и внушения. Все связанные с этими явлениями вопросы Бехтерев освещал в своих лекциях студентам, на которые часто приходили и давно уже окончившие курс врачи. Сам Бехтерев был прекрасным психотерапевтом и постоянно применял гипноз и внушение в собственной лечебной практике.
Постоянно публикуя в медицинских периодических изданиях яркие примеры успешного применения гипноза и внушения в лечении различного рода заболеваний, примеры, почерпнутые из своей личной врачебной практики, Бехтерев неустанно призывал своих коллег шире использовать этот метод в их работе.
Огромное значение имела деятельность Бехтерева по
ознакомлению широкой публики с правильным, естественнонаучным представлением о гипнозе и внушении. Он читал на эту тему публичные лекции, писал брошюры и статьи в научно-популярных журналах, живо, понятным языком и очень убедительно разоблачая существующие вокруг гипноза и внушения предрассудки и заблуждения.
Бехтерев дал глубокий анализ обстановки, в которой совершаются «чудодеяния». Он показал, что факты, которые мистики выдают за «чудесные исцеления», «божественные откровения», «духовидение» и т. п., имеют в своей основе не известные большинству людей явления гипноза и внушения. В своей брошюре «Внушение и его роль в общественной жизни» Бехтерев приводит в доказательство этой мысли массу примеров из истории и житейской практики. Вот один из очень ярких случаев.
«Мальчик Г. страдал параличом истерического происхождения, природа которого, к сожалению, осталась нераспознанной со стороны известного в Петербурге психиатра, признавшего его неизлечимым. Парализованный мальчик оставался беспомощным уже много лет, как вдруг однажды во сне он увидел лик.божьей матери, приказавшей ему поклониться святой иконе, находящейся в часовне по Шлиссельбургскому тракту у Стеклянного завода и известной тем, что ударом молнии в 1888 г. было разрушено все внутри часовни, но сохранился лишь образ божьей матери, причем лик ее оказался усеянным в форме венца медными монетами из сборной народной кружки. Проснувшись, Г. настойчиво начал просить себя повезти к упомянутой иконе, и когда желание его было исполнено, то оказалось, что уже во время молебна он получил возможность стоять на ногах и с этих пор начал ходить».
Бехтерев показывает, что этот взятый из жизни случай, выглядящий в глазах верующих непостижимым свидетельством «божественного милосердия», в действительности имеет вполне естественное происхождение. Фанатическая вера мальчика в силу иконы (которую молва из-за приключившегося с ней необычного происшествия окружила ореолом «чуда»), связавшись с самым сильным в каждом больном желанием — выздороветь, подчинила себе все чувства и мысли больного, не оставив места в его сознании никакой критике. Эта мысль действовала по механизму самовнушения, благодаря которому и произошло почти моментальное освобождение больного от истерического паралича.
Внушение и самовнушение обязаны своим действием материальным, естественным процессам. Подвергнув справедливой критике многочисленные определения этих понятий, дававшиеся до него другими гипнологами, Бехтерев предложил свою формулировку. Он называл внушением «воздействие одного лица на другое путем непосредственного прививания идеи, чувства, эмоции и других психофизических состояний без участия личного сознания внушаемого лица». Влияя в первую очередь на область эмоций, на воображение, внушение чрезмерно их обостряет и тем самым заглушает рассудочную, критическую оценку действующих на психику впечатлений. Подобным же образом могут действовать на человека некоторые мысли и чувства, возникающие в его собственном мозгу, без воздействия постороннего Лица, когда, как писал Бехтерев, то или другое представление проникло в сознание, как нечто готовое, в форме внезапно явившейся мысли, в форме того или иного сновидения, в форме зиден-ного примера и т. п.
Внушение — одно из сильных средств воздействия на психику людей. Внушенная мысль, будучи лишена строгого и столь необходимого контроля разума, способна с неодолимой силой влиять на поведение человека, а также на деятельность его организма. Но средство это обоюдоострое. Оно может быть употреблено и на благо, и во зло людям.
Бехтерев приводит огромное количество примеров из истории, когда внушение использовалось во вред людям. Доскональнейшим образом он прослеживает причины различных религиозных эпидемий, так он называет возникавшие по временам массовые увлечения теми или иными сектантскими вероучениями, «теориями» всевозможных мистиков, средневековые эпидемии демономании и колдовства, кликушество и т. п. Во всеоружии собственного большого клинического опыта и обширных познаний в области психиатрии и психологии Бехтерев убедительно доказывает, что во всех этих фактах немалую роль сыграли явления гипноза, внушения и взаимовнушения.
Давно уже было замечено, что внушаемость людей особенно велика, когда они находятся в массе. В этом случае наэлектризовывающее людей внушение усиливается за счет взаимного влияния охваченных общими чувствами людей друг на друга — за счет взаимного внушения и подражания. Этими средствами охотно и умело с давних пор пользуются сторонники мистики, направляя их во вред людям.
В то же время в руках людей науки, в руках врачей внушение может быть самым широким образом применено для блага людей в качестве успешного средства борьбы со многими заболеваниями.
После подавления революции 1905 года царское правительство и паразитические классы общества стали с еще более чем когда-либо возросшим рвением поощрять распространителей мистических настроений, увлечения «чудесами», «духами» и т. п. Реакция праздновала победу и вместе с тем прекрасно чувствовала ее непрочность. Как всегда бывало в истории в подобные периоды, взбурлил грязевой вулкан мистики и суеверия. Оккультные «науки», магия, «животный магнетизм», астрология, хиромантия, всевозможные варианты спиритизма вновь находят себе многочисленных поклонников среди привилегированных слоев общества и тянущегося к ним мещанства. Разжиганию интереса к потустороннему посвящаются специальные журналы — «Спиритуалист», «Ребус», «Вестник оккультных наук», «Сфинкс» и др. В них печатаются статьи и рассказы о «секретах» индийских факиров, о «таинствах» поклонников культа Митры, «откровения», почерпнутые спиритами из общения с духами умерших, и т. п. Обложки книг пестрели объявлениями вроде следующего: «Открыта подписка на первый в России ежемесячный иллюстрированный журнал «Таинственное», посвященный вопросам, исследованиям и наблюдениям в области сверхчувственных явлений, не поддающихся анализу современной науки».
Книжный рынок захлестнул поток шарлатанских брошюр, в которых проповедовались давно уже отвергнутые наукой представления о существовании внутри человека неких сверхъестественных сил, вроде пресловутого магнетического флюида, с помощью которых можно легко и просто достичь богатства, успеха в обществе, бесчисленных любовных побед, умения безошибочно предсказывать судьбу и т. п. Авторы давали заманчивые обещания научить своего читателя открывать и развивать в себе подобные «чудо-способности». Многие из таких брошЮр выходили в роскошных изданиях, в тисненных золотом и серебром переплетах, с иллюстрациями.
Трудно переоценить значение, которое имели в этой обстановке устные и печатные выступления такого пользующегося всемирной славой большого ученого и такого высокоавторитетного человека, каким был академик Владимир Михайлович Бехтерев. В этих выступлениях он настойчиво^
отважно и страстно пропагандировал материалистические представления о гипнозе и внушении, беспощадно вскрывая ложность всей этой мистической шелухи.
На основании собственных наблюдений, а также наблюдений и исследований своих многочисленных учеников Бехтерев развил представление о гипнозе как о своеобразном видоизменении обычного естественного сна. В чем, по Бехтереву, главное отличие гипноза от нормального сна? Гипноз вызывается искусственно теми усыпляющими приемами, которыми пользуется гипнотизер. Наиболее удобным и успешнее других действующим из таких приемов Бехтерев считал словесное внушение сна, которое может заключаться как во внушении гипнотизируемому представлений, связанных у каждого человека с засыпанием, так и путем повелительного требования: «Спать!» Слабые физические раздражители, по его мнению, могут очень способствовать быстроте усыпления, а также вызывать гипнотический сон и сами по себе, без всякого словесного внушения.
Бехтерев уделил много внимания исследованиям, направленным на то, чтобы разработать способы повышения лечебной эффективности внушения, проводимого больному в гипнозе или наяву.
Однако Бехтереву не удалось освободить развитые им представления о гипнозе и внушении от влияния субъективистско-психологических идей. Его объяснения этих явлений все еще страдали той описательностью формулировок, которая характерна для определений, выдвинутых до него другими исследователями допавловской эпохи в истории гипноза — Брэдом, Шарко, Льебо, Бернгеймом, Токарским, Данилевским и др. Все эти представления, будучи в принципе правильными, материалистическими, все же не достигли полного проникновения в природу этих явлений, не смогли раскрыть внутреннюю интимную сторону гипноза и внушения, их физиологическую базу — все это было сделано несколько позже.
♦ * ♦
Ну вот, наш герой и вырвался из душной атмосферы храмов и запрятанных глубоко под землей мистических тайников и пришел к врачам — людям науки, людям знания,— пришел для того, чтобы начать новый период своей истории — период, когда стал служить на благо человеку, помогая ему в борьбе с врагами человеческого счастья — болезнями. Мы проследили основные вехи этого пути, и теперь
нам нужно вместе с вами, дорогой читатель, подвести некоторые итоги.
Факты, на которые люди тысячелетиями смотрели как на «чудо», впервые попадают в поле зрения науки во второй половине XVIII века. Венский врач Ф. Месмер поражается обнаруженной им возможностью лечить больных одним лишь прикосновением рук, а может быть, воздействием собственной личности. Пока в руках его самого, как до него в руках Парацельза и других, помогали «магниты», вопрос казался понятным. Все обстояло благополучно — был предмет или снадобье, которому приписывали лечебные свойства. Когда же представитель официальной медицины оказался перед лицом факта, где явное лечебное действие оказывало нечто невидимое и неощутимое, это не могло не показаться удивительным. Но Месмер недолго оставался в растерянности. Умозрительно связав свою «теорию» о влиянии планет с «неоспоримым» в его глазах лечебным действием магнитов, Месмер предложил следующее объяснение удивительному факту — его руки, его личность действуют с помощью целительной силы магнетического флюида, почерпнутого его телом из межпланетного пространства. Он ничуть не сомневался в том, что его «учение» вполне научно. (Ведь не приписал же он подмеченных им необыкновенных исцелений ни духам, ни богам. А что касается понятия «флюид», к которому он прибег, то оно в его время совсем не казалось отдающим мистикой, наоборот — им пользовались весьма солидные ученые авторитеты: Вениамин Франклин был склонен объяснять им электрические явления, а Жан-Батист Ламарк видел во флюидах причины исторического развития растительного и животного мира.)
Вместе с тем Месмер был наблюдательным врачом, искренне верившим в великую пользу своего метода лечения. Как мы теперь знаем, многие из использованных им при этом моментов — полумрак, мягкая монотонная музыка, занавеси и ковры, заглушающие посторонние шумы и т. п. — являлись не чем иным, как гипнотизирующими, способствующими повышению внушаемости факторами.
Стремясь получить научное признание, Месмер потерпел крах. И это понятно. В его время естествознание только еще начало по-настоящему освобождаться от плена мистических воззрений. И если физика, химия и другие науки о неживой природе успели сделать в этом направлении тогда уже довольно уверенные шаги, то медицина, наука о самом сложном
создании природы — человеке, предпринимала лишь робкие, не всегда удачные попытки подняться на ноги.
Такой неудавшейся попыткой дать естественное толкование обнаруженной Месмером возможности оказывать лечебную помощь больным какими-то невесомыми и неощутимыми факторами и было «учение о магнетическом флюиде». Силы, творящие «чудеса», лишь переменили имя и адрес — место «богов» и «духов» заняли далекие планеты и звезды, место «благодати» и «милосердия» — «животный магнетизм». Вот почему «учение» Месмера было с таким восторгом подхвачено любителями мистики.
Проходит несколько десятков лет, и те же явления привлекают внимание другого врача — Джемса Брэда. Мыслящий на уровне современного ему естествознания, в котором и науки о законах живой природы твердо встали на путь материализма, Джемс Брэд зорким глазом выхватывает из вороха месмерических «эффектов» бесспорный факт и находит ему реальное объяснение.
Да, человек усыпленный с помощью некоторых искусственных приемов, действительно не может без особого указания того, кто погрузил его в этот сон, открыть глаза, но,— непреложно доказывает Брэд,— в этом нет ничего мистического, ничего таинственного, никакого чуда. Причины, порождающие этот и подобные ему факты, ясны, они зависят от особенностей деятельности центральных отделов нервной системы человека, они вполне естественны.
Открытие Брэда было первым лучом света знания в темном царстве мистических чудес.
Своеобразное нервно-психическое состояние, возникающее у человека в результате сосредоточения взора и мыслей, Брэд назвал гипнозом. Многие замечательные особенности этого состояния оказались в точности похожими на то, что месмеристы выдавали за «чудеса» магнетизма. Преданный медицине врач Брэд попробовал применить гипноз для лечения больных и убедился в том, что этот метод может помочь вернуть здоровье там, где другие средства оказываются бессильны. Он обнаружил также, что гипнотический сон создает благоприятные условия для лечения больных словесными воздействиями, внушением.
Внушаемость, или, что то же самое, податливость к внушению, устанавливает один из первых продолжателей дела Брэда, доктор Льебо, присуща всем людям. Одним в большей степени, другим в меньшей. Но гипноз, как и другие
виды искусственного сна (как называет Льебо экстазы, трансы, религиозную востроженность и иные состояния одурманенности рассудка), делают это свойство особенно выраженным. Мысли, высказанные гипнотизером (внушение), а также собственные мысли, чувства, желания (самовнушение) оказывают на человека, находящегося в подобном сне, глубочайшее воздействие, изменяя его чувствительность, поведение, деятельность внутренних органов, самочувствие. Вот оно, то невидимое, то неощутимое и загадочное, что действовало целительным образом во время сеансов самого Месмера, чем можно объяснить многие из «чудес» всех времен.
С тщанием и искусством музыканта, старающегося добиться максимальной чистоты и выразительности звучания своего инструмента, совершенствует Льебо технику гипнотизации, потому что видит в гипнозе один из сильнейших инструментов искусства врачевания.
Всесторонне изучают возможности внушения представители школы Нанси. Они все шире и смелее применяют его в практике медицины, горячо выступая против ошибочных мнений о гипнозе и внушении. Глава нансийцев Бернгейм показывает, что при определенных условиях (когда оказывается сильное впечатляющее воздействие на чувства или воображение) восприимчивость к словесному внушению у человека, находящегося в состоянии бодрствования, оказывается ничуть не меньшей, чем у загипнотизированного. Это не голословное утверждение, а результат наблюдений, проведенных на большом количестве больных. Бернгейм выдвигает это положение для того, чтобы раскрыть новые возможности для расширения применения внушения в лечебной практике, но вместе с тем оказывается, что оно еще больше проясняет и туман, окружающий таинства религиозных культов, а также все многочисленные ухищрения мистической техники «чудо-творений». Итак, человек подчас и наяву глубоко подвержен внушению и самовнушению. Когда распалено его воображение, когда подавлены чувства, когда он охвачен лишь одним желанием, одной надеждой, тогда навязываемые ему извне мысли и чувства легче завладевают его психикой, неизгладимее запечатлеваются в ней. И в тех же условиях подсказанные ему другими или порожденные его собственным воображением образы и голоса приобретают силу и яркость живого восприятия. Вот она, разгадка «видений» и «откровений»!
В те же годы на штурм тайн гипноза поднимаются и другие отважные исследователи.
Шарко и увлеченные его энтузиазмом врачи и ученые парижских лабораторий и клиник углубляются в изучение характерных черт гипноза, пытаются наметить различные стадии в его проявлениях. Им удается открыть много интересных симптомов гипнотического состояния, ярко проявляющихся в особенности у тех лиц, которых наблюдали в Сальпетриере,— у больных истерией. По ходу этих исследований Шарко выявляет кардинальную черту страдающих этим заболеванием — повышенную внушаемость. Вместе с тем давно известной, не находившей дотоле разгадки, чертой этого заболевания является огромное разнообразие симптомов — слепота, глухота, немота, параличи и контрактуры конечностей, резко сниженная или, напротив, слишком обостренная чувствительность к боли и т. п. Шарко связывает эти черты в едином, решающем загадку этого заболевания представлении о истерии: пестрота и многоликость симптоматики вызвана повышенной внушаемостью истериков. Эти симптомы чаще всего психогенны, то есть возникают за счет психики, за счет внушения и самовнушения, а также в связи с разного рода потрясениями и переживаниями. Эти же самые причины могут приводить и к обратному эффекту, то есть к исчезновению отдельных болезненных проявлений у страдающих истерией. Неоднократно наблюдает Шарко подобные случаи в клинике, что дает ему право заявить: таковы же и вполне естественные причины исцелений, которые по временам наблюдались и наблюдаются в местах религиозного поклонения; для этих «чудес» существуют подвластные им болезни и подходящие для них объекты. Эти же лица чаще всего бывают «избраны свыше» и для посещения «видениями», «озарениями», «голосами духов» и т. п.
Стремление дать немедленный отпор очередной форме суеверий было непосредственной причиной, которая побудила Рудольфа Гейденгайна начать исследование гипнотических явлений. Он воспроизводит в своих опытах целый ряд необычных «эффектов», демонстрирующихся с эстрад в качестве «чудес», доказывает их повторяемость и предлагает свое естественнонаучное объяснение. Здесь, правда, он изменяет самому себе как физиологу, привыкшему иметь дело при построении гипотез лишь с данными точного эксперимента,— он прибегает для анализа гипнотических явлений у человека к психологическим терминам и сравнениям, к предположениям и аналогиям. В то же время одна из его догадок, касающихся самого интересного вопроса, — вопроса о природе
гипноза, — оказывается правильной. Гейденгайн как бы предвосхитил то понимание гипноза, которое позднее было доказано Иваном Петровичем Павловым и его учениками. Гейденгайн предложил построенное на аналогиях с уже имеющимися в физиологии нервной системы данными представление о том, что «сущность гипноза составляет подавление деятельности нервных ячеек коркового слоя большого мозга». Но это была тогда лишь догадка, которую он не мог ничем доказать.
Серьезный вклад в дело изучения гипноза и внушения, в дело превращения этих древних орудий мистики в одно из действенных орудий медицины принадлежит нашим отечественным ученым. Следуя по пути, намеченному И. М. Сеченовым, они смело ищут новых объективных способов подойти к изучению этих явлений.
Харьковский физиолог Василий Яковлевич Данилевский проводит исследования гипноза у самых различных животных. Результатом является доказанная на огромном экспериментальном материале и высказанная с непреложной убедительностью идея о единстве гипнотических явлений у человека и животных. Оказывается, что многие проявления гипноза, которые с древних времен поражали воображение людей, наблюдавших состояния экстаза и умоисступления у шаманов, колдунов и магов, а также на сеансах «магнетизеров», могут быть, и с не меньшим успехом, воспроизведены у лангустов и крокодилов, у лягушек и электрических скатов, у неоперившихся птенчиков и кроликов... И у них наблюдается окоченение тела, застывание конечностей в любых приданных им положениях, полная нечувствительность к боли и т. п. Так срывается еще один покров с «чуда», уступая место естественному пониманию этих удивительных явлений природы.
Заботливо оберегает гипноз от грозящих засорить его мистических воззрений А. А. Токарский. Применение гипноза как весьма полезного лечебного метода, подчеркивает он, доступно каждому врачу. Для успеха необходимо прежде и раньше всего глубокое и всестороннее знание вопроса, а отнюдь не какие-то исключительные, чуть ли не сверхъестественные качества или врожденные способности.
Токарский страстно ратует за то, чтобы гипноз и внушение заняли принадлежащее им по праву достойное место в ряду других лечебных методов медицины. Он вооружает врачей-практиков ценнейшими рекомендациями и наставле
ниями — когда, в каких случаях, при каких болезнях следует пользоваться методом лечебного внушения и когда не следует, где он должен быть основным методом и где лишь вспомогательным. До мельчайших тонкостей оттачивает Токарский метод словесного влияния, превращая его в глубоко психологически обоснованную систему врачевания психики больного, а тем самым и всего его организма как целого.
Причины, лежащие в основе мощного воздействия на людей силы словесного внушения и самовнушения, становятся центром внимания В. М. Бехтерева. Главная из них — снижение критических способностей в момент восприятия словесного или эмоционального воздействия. Оно может коснуться как восприятия идей или чувств, исходящих от другого лица, так и возникших в собственном мозгу (самовнушение). И в том и в другом случае сила действия внушенной мысли на поведение и деятельность организма человека может оказаться непреодолимой, непреодолимой именно в силу своей не-подвластности рассудку, неподвластности критическому осмыслению. Бехтерев показывает, как часто внушение использовалось на протяжении истории во вред людям. Он приводит примеры религиозных эпидемий и мистических увлечений, имевших трагические последствия для охваченных ими масс людей.
Внушаемость людей, находящихся в массе, говорит Бехтерев, повышается за счет вступления здесь в действие фактора взаимного внушения. Силу этого фактора (конечно, без понимания его сущности) давно уже эмпирически оценили подметившие его мистики. Они использовали ее в массовых обрядах и «таинствах», посвященных поискам контакта с потусторонним миром. И Бехтерев убедительно показывает, что те состояния религиозно-экстатической восторженности, которые нередко развиваются на сеансах спиритов и во время «радений» сектантов, обязаны этому усиливающему внушаемость фактору — присутствию значительной массы людей. И снова ясность научного понимания заставляет бежать очередные призраки мистики.
Однако полного, окончательного проникновения в природу гипноза Бехтереву, как и всем остальным исследователям этого явления, с которыми мы познакомили нашего читателя в этой части книги, достичь не удалось.
Часть третья
САМА я 1кА1*1Я ШУАЕС [НИНА
ВЫЯСНЕНИЕ сущности явлений, тесно связанных с психической деятельностью мозга, не могло произойти раньше, чем будут установлены основные закономерности этой деятельности.
А как читателю уже известно, в годы, когда работали исследователи гипноза, о которых речь шла во второй части книги, психология, то есть та именно наука, задача которой состоит в установлении законов психики, была еще совсем беспомощной в этом вопросе. Не зря назвал ее И. М. Сеченов непочатой наукой. Одной из главных причин было то, что тогда в психологии общепринятым методом познания психических явлений был так называемый субъективный метод. Согласно его требованиям единственный способ изучения мыслей, чувств, желаний и поступков человека — регистрация их в том виде, в каком они предстают сознанию исследователя при самонаблюдении. И далее — сопоставление полученных данных с поведением других людей. Естественно, этот метод
был очень неточен, он не мог не отражать личного, пристрастного отношения исследователя к наблюдающимся фактам. По самой своей описательной природе этот метод не давал ни малейшей возможности выявить внутренние, интимные процессы, происходящие в высших отделах мозга и составляющие основу человеческой психики.
Точный и беспристрастный метод изучения сложных правил работы высших отделов мозга был впервые в истории науки разработан Иваном Петровичем Павловым. Этот метод позволил объективно исследовать процессы, лежащие в основе психики. Этот метод помог открыть ее главные закономерности. Тем самым был открыт путь к изучению и пониманию и таких ее проявлений, как гипноз и внушение.
ПОДОБНО КОПЕРНИКУ
1910-й год. Петербург. Нева еще скована льдом. Серые гранитные набережные стерегут сон могучей реки. В холод-
ном тумане смутно вырисовываются очертания величественных зданий. Широкие, прямые, убегающие вдаль проспекты пересекаются такими же ровными, бесконечными улицами. Громадные мосты над Невой и маленькие причудливые мостики через Фонтанку, Невку, Мойку и обводные каналы. Строгая гармония архитектурных линий. Спокойствие древнеегипетских сфинксов, насмешливая гримаса маньчжурских ши-дзу, грозные фигуры львов, играющих шарами. В Летнем саду неподвижно застыли ветви деревьев, покры
тые слежавшимся снегом...
На Лопухинской улице, что идет в сторону от Камено-островского проспекта, стоит небольшое, вытянутое вдоль тротуара двухэтажное здание, простое, внешне непримеча-
тельное. На первом этаже его четыре небольшие комнаты — лаборатории.
Посередине одной из комнат — стол. На нем — помещенная в особый станок собака. Устройство его несложное, и понять что к чему очень легко. На обоих концах широкой удлиненной доски укреплены деревянные стойки, соединенные сверху узкой перекладиной со свисающими с нее мягкими кожаными петлями. Охватывая туловище собаки с двух концов, они удерживают ее в стоячем положении, мешая лечь или убежать со стола, но ничуть не стесняя свободы других движений.
На столе, станке и стенах комнаты укреплены многочисленные приборы, звонки, лампочки. От них к станку тянутся, перевиваясь друг с другом, десятки проводов и резиновых трубок...
Утро. Рабочий день в лаборатории только еще начался. У стола с собакой неподвижно, словно застыв, сидит человек в белом халате. На его коленях — тетрадка, в которой он время от времени делает пометки, почти не меняя положения тела, лишь осторожно шевеля, пальцами руки. Иногда он, так же чуть заметно сдвинув ее, нажимает на рычажки, протягивает собаке чашку с пищей и вновь застывает в напряженной позе. Кажется, что и эти скупые, едва заметные движения человек делает крадучись, стараясь зачем-то скрыть их. От кого?.. Даже дышит он так бесшумно и незаметно, как будто боится нарушить тишину.
Собака, стоящая в станке, вначале бодра и жизнерадостна, вертится и, видя чашку с пищей, радостно машет хвостом, быстро уничтожает еду. Но вот проходит минута-другая — и поведение ее меняется. Собака становится все более вялой и скучной, неохотно ест. Не проходит и получаса, как она засыпает. Тело ее повисает в лямках станка.
Человек, сидящий возле животного, еще немного терпеливо ждет. Но вот от его скованности, нарочитой заторможенности и следа не остается. Он вскакивает, с досадой машет рукой и, решительно отложив тетрадь в сторону, поспешно выбегает из лаборатории. Вскоре он возвращается вместе с другим человеком в белом халате. Увидев спящую собаку, второй с понимающей и сочувственной улыбкой восклицает: «Да у вас то же самое, что и у меня! Ничего не помогает. Изо дня в день одно и то же!..»
Дверь комнаты стремительно, но бесшумно отворяется и в ней появляется необычайно подвижный, небольшого рос
та человек, с поседевшими волосами и цепким, живым взглядом голубых глаз. Оба находившихся в комнате тотчас бросаются к нему: «Иван Петрович, снова все то же... Засыпают в первые полчаса опыта с тепловыми раздражителями. И не разбудишь ничем...»
Такие сцены нередко разыгрываются в лабораториях Института экспериментальной медицины, руководимых Иваном Петровичем Павловым.
Да, но какое отношение эти опыты на собаках имеют к нашей теме? — спросит читатель. А вот какое.
С 1901 года в лабораториях И. П. Павлова велось изучение условных рефлексов на собаках. И часто по непонятным причинам животные засыпали в станках. Опыты срывались. Вначале это просто вызывало досаду. Исследователи разными способами пытались бороться с этими нежелательными явлениями. Но один опыт, другой, третий... И ученые убеждаются, что это не случайные досадные срывы опытов. Пристальнее присматриваются они к деталям проведения экспериментов, к поведению подопытных животных. Почему при некоторых условиях собаки роковым образом засыпают, при других — нет? Заметили, что это засыпание происходит по каким-то этапам, и у каждого этапа есть свои особенности. Стали уточнять, каковы именно эти этапы, чем они вызываются. Нельзя ли найти здесь какие-то общие правила, нет ли закона, которому все это подчиняется? Так сон из помехи исследованию превратился в задачу его. И с весны 1910 года (времени, с которого мы и начали рассказ) в лаборатории И. П. Павлова сон собак в условиях опыта стал предметом специального изучения.
В ходе этих исследований и был найден ответ на еще не решенные никем из ученых загадки гипноза, раскрылись его внутренние механизмы. Но чтобы иметь возможность рассказать об этом, нам придется вернуться к началу павловских опытов. Мы познакомим читателя с некоторыми общими правилами работы высших отделов мозга, без которых наш рассказ об интимных процессах, лежащих в основе гипноза, будет непонятен.
Начало исследований И. П. Павлова в области деятельности большого мозга относится к 1901 году. К этому времени И. П. Павлов был уже известным ученым, работы которого получили признание не только в России, но и за границей. Особенно блестящие и значительные результаты были получены И. П. Павловым и его сотрудниками при изучении
пищеварения. За труды в этой области И. П. Павлову была присуждена Нобелевская премия — высшая международная награда за выдающиеся научные открытия.
Опыты по изучению пищеварения шли полным ходом, когда Павлов, натолкнувшись на казавшееся вначале совершенно необъяснимым с привычных физиологических позиций явление «психического слюноотделения», круто переменил фронт своих исследований, оставил в стороне вопросы работы пищеварительных желез и перешел всецело и непосредственно к изучению психических явлений.
Сам по себе этот с виду маленький и незначительный факт «психического слюноотделения», вызвавший столь решающие изменения в научных изысканиях павловских лабораторий (что, в свою очередь, привело к таким грандиозным последствиям, как создание науки о высшей нервной деятельности), заключался в следующем: оказалось, что у собак, на которых изучалась работа слюнной железы, слюна выделялась не только при попадании пищи в рот, но и тогда, когда животные видели эту пищу издали или даже просто слышали шум шагов служителя, обычно приносившего еду.
Выделение слюны при попадании пищи в рот легко и просто объяснялось с позиций уже почти 300 лет назад утвердившегося в физиологии понятия рефлекса, введенного французским ученым Рэне Декартом. Рефлексом называлась реакция организма на воздействие извне, совершающаяся при участии нервной системы. Различные внешние воздействия (звук, свет, запах и т. д.) воспринимаются разными, чувствительными именно к данному раздражителю, нервными приборами — органами чувств — глазом, ухом, окончаниями обонятельных нервов в носу и т. д. Известие о воспринятом раздражении (называемое в физиологии возбуждением) передается, как по проводам, по специальным нервным волокнам в центральную нервную систему (спинной и головной мозг), к расположенным в ней скоплениям нервных клеток. Возбуждение центральных нервных клеток по другим нервным волокнам возвращается обратно на периферию, побуждая к деятельности тот или иной орган — мышцу, железу, сосуд — или только изменяя скорость уже имеющей место деятельности. Это как бы приказ, идущий из центра к исполнительным органам.
Сложная механика рефлексов пронизывает тысячи проявлений нашей повседневной жизни: мигание век при по-
И, П. Павлов*
5 Заказ 42

Влияние внушенного отрезвления на работоспособность (из работы К. И, Платонова).
падании песчинки в глаз, отдергивание руки, прикоснувшейся к раскаленному утюгу и многие другие непроизвольные действия. Все это не что иное, как рефлексы.
Один из них — изливание слюны на попадающую в рот пищу.
Всякий раз, как та или иная пища попадает в рот, выделяется слюна такого именно количества и качества, которое нужно для обработки именно этой пищи. Следовательно, здесь свойства самой пищи вызывают точно соответствующую им работу пищеварительных желез — настраивают соответствующим образом слюнную железу.
Но как может физиолог объяснить, почему слюна выделяется, когда собака смотрит на привычную пищу, на кормушку, в которой ее приносят, и более того — даже при одном лишь звуке шагов служителя, который обычно кормит животное? Каким образом эти, казалось бы, для пищеварения совершенно посторонние, или, как говорил о них И. П. Павлов, не идущие к делу, раздражители оказывают на работу слюнных желез такое же действие, как и сама пища?
Не объяснимый с точки зрения физиологии, не укладывающийся в известные ей дотоле закономерности работы организма, этот факт казался совершенно ясным и само собой разумеющимся, если посмотреть на него с точки зрения психолога. Здесь он переставал быть хоть сколько-нибудь удивительным или даже просто новым. Все давным-давно всем известно: собака хочет есть, видит пищу или слышит, что идет человек, который всегда эту пищу приносит, по
нимает, что желанный момент еды приближается, — и у нее заранее выделяется слюна. Вполне разумно поступает собака. У людей ведь тоже так, когда мы голодны и слышим обеденные приготовления, у нас в предвкушении обеда «слюнки текут». Вот эта-то видимая разумность факта, что у собак выделяется слюна и на некоторые «не идущие к делу раздражители», а также на первый взгляд кажущаяся неукла-дываемость этого факта в рамки установившегося в физиологии понятия о рефлексе и заставила вначале самого И. П. Павлова и его сотрудников назвать это явление «психическим слюноотделением», тем самым признав его относящимся к царству психологии.
Павлов и его сотрудники попытались временно тоже превратиться в психологов и наудачу пустились вплавь по непривычному им морю догадок и предположений о тайных помыслах и чувствах подопытных собак.
Но вскоре же они оказались перед рядом непривычных для физиологов затруднений. Одни факты совсем не находили себе объяснения, другие — вызывали столь разноречивые толкования, что никак не удавалось договориться между собой, как их понимать. Всяк оставался при своем мнении. И это вполне понятно. Ведь всем хорошо известно, как трудно бывает согласовать поступки одного человека с поведением другого, поставленного, казалось бы, в такие же самые условия. Как часто люди, слыша рассказ другого о его чувствах, мыслях и поступках в том или ином случае жизни, говорят: «А я бы поступил на твоем месте совершенно по-другому». А первый ему возражает: «Это лишь твое личное мнение, ты судишь пристрастно...» и т. д. И в конце концов так и не убедив друг друга, спорящие расходятся. Но что общепринято и простительно в житейских спорах, то никак не может быть принятым и простительным в науке, задача которой — вскрыть объективные закономерности, управляющие явлениями окружающего нас мира. Объективные, то есть подлинные, действительные законы природы, не зависящие от нашего сознания, от чьего бы то ни было мнения, предвзятого толкования или желания. Для того же, чтобы иметь возможность устанавливать подлинные закономерные связи явлений, наука прежде всего должна иметь метод, способ изучения этих явлений, позволяющий увидеть их такими, как они есть, позволяющий максимально приблизиться к ним. И тогда уж не останется места предвзятым мнениям и толкованиям. Факты предстанут в их единственно верной и ясной связи.
Вспомним, за что И. М. Сеченов критиковал психологию, которая тысячелетиями не могла завоевать право называться наукой: наиболее распространенный в ней субъективный метод, то есть метод, всецело построенный на личных мнениях и толкованиях, не давал возможности прийти к единому пониманию фактов.
Отсутствием такого метода, в частности, и объяснялись неудачи всех исследователей гипноза до И. П. Павлова проникнуть во внутреннее существо этого явления.
Конец неразрешимым, бесплодным спорам в своей лаборатории положил сам И. П. Павлов, решив «и перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого физиолога, то есть объективного внешнего наблюдателя и экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями и их отношениями». Это решение логически вытекало' из всей предшествующей творческой жизни великого мастера открывать тайны глубоко скрытых в организме процессов, физиолога, что называется, до мозга костей.
«Манера думанья» сформировалась у И. П. Павлова под непосредственным воздействием русской революционно-демократической литературы 60-х годов, из которой наиболее глубокое впечатление на него произвели статьи Д. И. Писарева. Как близки должны были ему стать тогда, когда он сам мучился в поисках путей проникновения в сущность психической деятельности животных, мысли Д. И. Писарева, прозвучавшие в его статье «Прогресс в мире животных и растений», целью которой было познакомить русских читателей с учением Дарвина о происхождении видов:
«Уж, чувство, инстинкт, талант, гений, темперамент, характер и разные другие выражения, относящиеся к психической жизни животных организмов,— все это очень опасные и неудобные слова. Они заслоняют собой живые факты, и никто не знает наверное, что именно под ними скрывается, хотя каждый ежеминутно произносит эти слова и при этом старается этими непонятными словами что-то такое выразить и что-то такое объяснить. Вопрос об умственных способностях всех животных, стоящих ниже человека, совершенно затемнен разными непонятными словами, которые приносят особенно много вреда, потому что все к ним прислушались и привыкли и все воображают, будто в этих знакомых словах заключается очень определенный смысл.
Вам ежеминутно случается слышать, что собака любит
хозяина по инстинкту, кошка преследует мышеи по инстинкту, ласточка вьет гнездо по инстинкту, пчела устраивает восковую ячейку по инстинкту. Куда как это хорошо и удобно! Все по инстинкту! А что такое инстинкт — это всякий понимает: это вот, когда собака любит хозяина, кошка преследует мышей, ласточка и т. д.; вот это и есть инстинкт. Поняли вы теперь, почему собака любит хозяина, почему кошка и т. д. Ну, как же не понять!
«Вы знаете Петра?» — «Нет, не знаю.» — «Да это тот, что женат на Авдотье».— «Да я и Авдотьи не знаю».— «Ах, боже мой, да это та, что замужем за Петром».— «А! Ну, теперь знаю и Петра и Авдотью. Давно бы вы мне так объяснили. Благодарю вас покорно, что научили меня уму-разуму!»
Мы почти всегда рассуждаем таким образом, то есть неизвестного Петра объясняем неизвестной Авдотьей, а потом, когда прислушаемся во время объяснительного разговора к обоим неизвестным именам, то начинаем считать их известными, и вопрос оказывается решенным». Этим призывом Писарева всегда и всюду искать подлинных причин явлений, ни в коем случае не успокаиваться на ничего не значащих чисто словесных объяснениях, только скрывающих незнание и тем тормозящих настоящее исследование, неизменно руководствовался великий физиолог И. П. Павлов во всей своей деятельности.
В поисках ключа к тайнам мозга, к этой запретной обители «бессмертной души», И. П. Павлов, подобно тому как это сделали Данилевский, Токарский и Бехтерев, пошел по пути, открытому И. М. Сеченовым, книга которого «Рефлексы головного мозга» (1863) еще в молодости оказала глубокое влияние на образ мышления будущего естествоиспытателя.
Это была первая в истории попытка показать, что явления психики человека — его мысли, чувства, поступки, желания — лишь кажутся произвольными, не зависящими от воздействий извне. В действительности же все они всегда имеют внешнюю побудительную причину.
«Всякое действие человека,— заключал эту замечательную .книгу И. М. Сеченов,— сознательное или бессознательное, возникает в результате отражения внешнего воздействия, т. е. является по способу своего происхождения рефлексом».
С убедительной простотой и ясностью Сеченов доказывал в этой книге, что психическая деятельность человека, приписывавшаяся дотоле некоей бесплотной, нематериальной
сущности, так называемой душе, в действительности представляет собой продукт работы сугубо материального органа — мозга. Он считал, что эта дущевная, психическая деятельность отнюдь не абсолютно свободна в своих проявлениях, а определяется физиологическими закономерностями высших отделов нервной системы и что психика как деятельность мозга, так же как и деятельность всех других органов человеческого организма, не только не оторвана от внешнего мира, а, наоборот, всецело обусловлена его воздействиями и при отсутствии таковых вообще становится невозможной.
Изложенные спокойно, логично, убежденно, эти идеи Ивана Михайловича Сеченова были встречены буквально истошным воем негодования со стороны служителей религии, царских чиновников и психологов-идеалистов. Все они дружно, с яростью обвиняли И. М. Сеченова в том, что он якобы посягает на самое высокое и святое, что есть в человеке,— на его «бессмертную душу». Но нет! Не «высота» и не «святость» души, а прямая выгодность понятия о ее «бессмертии» для религии и эксплуататорского строя (как мы уже говорили об этом в первом разделе нашей книги) побуждали их защитников столь ревностно охранять от всякого посягательства ложное и закосневшее учение о «бессмертии души». Именно это побудило царское правительство внести в устав цензуры в качестве одного из руководящих положений этого устава статью 193, в которой говорилось: «По отношению к медицинским книгам в особенности наблюдать следует, чтобы вольнодумство и неверие не употребили некоторые из них орудием к колебанию или, по крайней мере, к ослаблению в умах людей неопытных достоверности священнейших для человечества истин, таковых, как духовность души, внутреннюю ее свободу и высшее определение к будущей жизни. А потому и поставляется в обязанность цензорам, чтобы они тщательно отсекали в рассматриваемых ими сочинениях и переводах всякое к тому покушение».
Этот устав действовал в России до 1917 года. Руководствуясь им, царская цензура возбудила против И. М. Сеченова судебное преследование сразу же по напечатании его книги, о которой цензор дал следующее заключение: «Эта материалистическая книга, отвергая свободную волю и бессмертие души, не согласна с христианством». В заключении Петербургского цензурного комитета, направленном прокурору, говорилось: «...книга И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга» представляется направленной к развраще
нию нравов (статья 1001-я Уложения о наказаниях) и подлежит судебному преследованию и уничтожению как крайне опасная по своему влиянию на людей, не имеющих твердо установленных убеждений».
Митрополит Петербургский и Ладожский требовал сосла-ния Ивана Михайловича Сеченова за эту книгу в Соловецкий монастырь.
Потоками клеветы обливали И. М. Сеченова и психологи-идеалисты, в лад с хором прислужников эксплуататоров заявляя, что в его книге содержится проповедь безнравственности — безответственности человека за свои поступки.
Судебный процесс не был начат против И. М. Сеченова только потому, что царское правительство убоялось, как бы внимание публики, возбужденное процессом, еще больше не увеличило популярности его книги. Однако с тех пор и до конца своих дней Иван Михайлович Сеченов не переставал находиться под подозрением у правящих кругов царской России.
С глубоким убеждением в своей правоте отбивался И. М. Сеченов от яростных нападок мракобествующих «ученых» психологов-идеалистов. Его острые талантливые выступления на страницах печати, в которых он отстаивал новый взгляд на методы изучения психологии, изобиловали меткими и серьезными рассуждениями, глубоко обоснованной аргументацией, привлечением точных данных современной физиологии. Но не вразумление своих злобствующих противников было главной задачей Ивана Михайловича Сеченова. Выдвигая смелую догадку о материальных основах психики, И. М. Сеченов горячо мечтал прежде всего о том, чтобы найти продолжателей своих научных идей, которые точными экспериментальными исследованиями проникнут -в сущность мыслительных процессов, откроют подлинные законы психики. Так, во введении к своей книге он с присущей ему скромностью, отточенной четкостью мысли и нелицеприятной правдивостью писал: «Имея в виду этих бескорыстных искателей будущих истин, я решаюсь пустить в общество несколько мыслей относительно психической деятельности головного мозга, мыслей, которые еще никогда не были высказаны в физиологической литературе по этому предмету».
Мы уже имели возможность видеть на примерах творческой деятельности Данилевского, Токарского, Бехтерева, что это обращение И. М. Сеченова к «бескорыстным искателям
будущих истин» не осталось без ответа. «Рефлексы головного мозга» с захватывающим интересом читала и в жарких спорах обсуждала вся мыслящая молодежь 60-х годов. Они привлекли в физиологию десятки пытливых и талантливых, неутомимых и стойких исследователей. Всю свою жизнь бережно хранил экземпляр этой книги, приобретенный еще во времена учения в семинарии, И. П. Павлов.
Вклад, внесенный И. М. Сеченовым в науку, был высоко оценен мировой общественностью.
Яркий свет научных предвидений, высказанных И. М. Сеченовым в этой книге, освещал И. П. Павлову путь в его глубочайших исследованиях головного мозга. Факел познания перешел из рук одного бесстрашного исследователя сложнейших тайн природы в руки другого, не менее дерзновенного и проницательного.
Отказавшись от набивших оскомину словесных рассуждений об особенностях психики животных, являвшихся по сути лишь «объяснениями неизвестного Петра неизвестной Авдотьей», Павлов направил все усилия на точный и беспристрастный анализ условий, вызывающих подмеченное им психическое явление.
Задача оказалась нелегкой. Законы психики недаром тысячелетиями ускользали от точного научного анализа. Взгляд на психические явления как на результат непостижимых деяний «бессмертной души» был лишь одной из главных тому помех. Другой не менее важной причиной неизучен-ности психики была чрезвычайная сложность ее проявлений, их видимая капризность и прихотливость.
Явление психического слюноотделения у собак не составило исключения и в первое время также то и дело ставило в тупик экспериментаторов своим непостоянством и подверженностью каким-то случайностям. Оно то появлялось, то исчезало. Иной раз оно только начинало казаться повторяющимся из опыта в опыт, как совершенно непредвиденное обстоятельство приводило к его исчезновению, и все опять приходилось проделывать с самого начала.
Реакции типа психического слюноотделения впоследствии были названы условными рефлексами. Одним из оснований для этого послужило то, что они требуют соблюдения определенных условий не только для своего возникновения, или, как принято говорить у физиологов, для своей выработки, но и для того, чтобы уже однажды выработанная реакция затем каждый раз без отступления проявлялась.
Много помучились И. П. Павлов и его сотрудники, много опытов было сорвано, прежде чем стало ясным, какая строгая дисциплина, какое огромное терпение требуются от работающих с непривычными для физиологов психическими явлениями, чтобы эксперименты производили без осечек. Собаки чутко реагировали на малейший посторонний шум, каждое неосторожное движение, даже на изменение частоты дыхания экспериментатора во время опыта. Экспериментатору приходилось буквально окаменевать, затаив дыхание, делая лишь самые необходимые скупые движения. Вот почему был напряжен научный сотрудник И. П. Павлова, с опытов которого мы и начали наш рассказ, вот почему он старался утаить от взора и слуха собаки все свои движения. Но эти предосторожности не всегда избавляли от досадных неудач. И поэтому в дальнейшем, когда лаборатория стала проводить широкие исследования условных рефлексов, когда опыты потребовали наибольшей глубины, тщательности и точности,— ибо без этого нельзя было выяснить мельчайшие тонкости работы мозга,— появилась необходимость возведения специального здания, его назвали «башней молчания».
Здесь, в этих «башнях молчания», была достигнута максимальная изоляция собак от посторонних раздражений.
Но еще до того как было возведено это здание, удалось выяснить главное условие появления реакции психического слюноотделения, для этого необходимо повторное совпадение действия посторонних по отношению к пищеварению раздражителей (например, вид кормушки, шум шагов служителя ит. п.) с последующим кормлением собак.
И если соблюдать это правило, то самые разнообразные раздражители внешнего мира — свет лампочки и стук метронома, запах нашатырного спирта и вид вращающегося на стене круга, шум трещотки и холодовое раздражение — могут быть приведены в связь с работой слюнной железы и вызывать точно такое же отделение слюны, как если бы собаке давали приятную или неприятную для нее еду.
Так первая же предпринятая И. П. Павловым попытка объективно изучить психическое явление с внешней его стороны позволила выяснить правило, которому подчиняется это явление, дала возможность установить вызывающие его условия. Отсюда уже можно было сделать и дальнейший шаг — заключить, что представляет собой эта ответная реакция с точки зрения физиолога и какие внутренние процессы лежат в основе ее возникновения.
При безусловных рефлексах — ими называются рефлексы врожденные — пища, попавшая в рот, раздражает имеющиеся здесь окончания вкусовых нервов. Сигнал об этом передается в нервные клетки пищевого центра коры мозга. Возникшее здесь в ответ возбуждение вновь передается (по другим нервным путям) на периферию, побуждая к работе слюнные железы. Выделяется необходимая для усвоения пищи слюна.
При условном рефлексе происходит предварительная сигнализация. Свет лампочки приводит в состояние возбуждения клетки зрительного центра коры. Если это возбуждение несколько раз совпадает во времени с возбуждением пищевого центра (то есть если каждый раз, прежде чем кормить собаку, включают лампочку), то между зрительным и пищевым центром проторивается временная связь. В дальнейшем свет лампочки и сам приобретает способность возбуждать пищевой центр, вызывать выделение слюны у собаки. Увидев лампочку включенной, собака радостно поворачивается в ее сторону, машет хвостом, облизывается.
Казалось бы, этими исследованиями разгадан лишь маленький, самый простейший факт. А на самом деле это было величайшее открытие.
С древнейших времен люди силились понять психические явления, наблюдая их изнутри — методом самонаблюдения (нам уже приходилось говорить об этом не однажды на страницах этой книги). Но что именно происходит внутри, какие процессы совершаются в мозгу, установить этим методом было невозможно.
Но в первый же раз, когда исследователь сумел взглянуть на самое простое психическое явление снаружи, с внешней стороны, раскрылась его внутренняя природа. Стали ясны самые интимные процессы, лежащие в его основе: замыкание связи между двумя совпадающими по времени возбуждения нервными центрами.
Сбылись пророческие слова Василия Яковлевича Данилевского, который на IX съезде русских- врачей в 1894 году говорил: «...Геоцентрическая теория была разрушена лишь тогда, когда Коперник вообразил себя вне земли; только тогда явилась возможность объективно исследовать движения ее, все равно как и других планет. Подобно этому должен поступить и натуралист, изучая душевные явления, как известную часть процессов общей жизни. Он должен вообразить себя вне сферы исследуемых им явлений, должен
отказаться от субъективного критерия и основываться лишь на объективном наблюдении. Только при таком условии мы вправе говорить о строго научном методе психологии и надеяться на успешность ее изысканий».
Этим Коперником в области физиологии, впервые сумевшим взглянуть на психику извне, и стал Иван Петрович Павлов. А открытый им способ изучения процессов, совершающихся в высшем отделе головного мозга, процессов, лежащих в основе психики,— метод условных рефлексов — стал ключом к ее самым сокровенным тайнам.
1то центральная нервная система занимает ведущее положение в организме. Она играет роль главного регулятора его деятельности. И объясняется это тем, что ее клетки восприимчивы к малейшим раздражениям, что она обладает высокой возбудимостью. Но это ценное биологическое свойство, позволяющее быстрее и точнее приспосабливаться к условиям жизни, имеет и обратную сторону. Нервные клетки мозга обладают тонкой чувствительностью, но именно поэтому они чрезвычайно хрупки, или, как говорил И. П. Павлов, им присуща «стремительная функциональная разрушаемость, быстрая утомляемость».
Мы уже говорили о том, что при определенных условиях всякое внешнее раздражение вызывает возбуждение нервных клеток мозга. Но существуют условия, при которых в мозгу развивается противоположный нервный процесс — торможение. Роль его заключается в охране чутких (и из-за этого
ранимых) нервных клеток от губительных для них чрезмерно сильных или длительных воздействий. В целом ряде блестящих экспериментов в лаборатории И. П. Павлова был глубоко изучен и этот процесс.
Было установлено, что охранительная роль торможения ярче всего выступает при так называемом запредельном торможении, возникающем в коре головного мозга под действием сверхсильных раздражителей.
Обычно ответ корковой клетки на раздражение зависит от силы раздражителя: чем сильнее раздражитель, тем больше по величине условная реакция. Так, громкий стук гонит больше слюны, чем имеющий то же сигнальное значение слабый стук. Однако это правило имеет свои границы. При переходе силы раздражителя за предел, превышающий предел работоспособности корковых клеток, величина ответа перестает возрастать пропорционально силе раздражения, а начинает стремительно уменьшаться, так как в коре при этом возникает процесс торможения, охраняющий нервные клетки от чрезмерного перенапряжения.
Все, что ослабляет нервные клетки, все, что понижает предел их работоспособности — болезнь, отравление, переутомление, волнение, нервное потрясение,— все это увеличивает их подверженность торможению. Для ослабленной нервной системы раздражители, бывшие прежде сильными, становятся сверхсильными, или запредельными.
Медленнее, но так же закономерно возникает в нервных клетках торможение и в тех случаях, когда на кору мозга действуют слабые, так называемые безразличные (не имеющие условного значения), но часто и длительно повторяющиеся раздражения самого разнообразного характера.
Торможение и возбуждение — процессы движущиеся. Возникнув в том или ином участке коры больших полушарий, они могут затем распространяться по всей коре и даже спускаться на нижележащие отделы мозга. Широта Охвата мозга торможением может быть различной. В этом была разгадка природы сна. Оказалось, что ежесуточно наступающий обычный ночной сон представляет собой разлившееся по мозгу торможение, охватившее кору больших полушарий, а при глубоком сне — и нижележащие отделы головного мс^га. В состоянии торможения корковые клетки слабо или вовсе не отвечают на внешние воздействия. Поэтому обычно во время глубокого сна человек не реагирует на шум, разговор.
Но если они становятся чересчур сильными, то раздражения воспринимаются, и спящий просыпается.
Переход торможения в сон наблюдается всегда, когда создаются условия, способствующие разлитию тормозного процесса в мозгу. Таково, например, действие однообразно повторяющихся слабых и средних раздражителей — тихий шум ветра, перестук колес поезда, тиканье часов, монотонная речь, негромкое однообразное пение. Если устранить сразу Многие раздражения из окружающей обстановки — прекратить шум, убрать резкое освещение и т. д.,— то это также может вызывать сон.
Повышение потребности во сне вызывают все те причины, которые снижают работоспособность мозга: утомление, истощение, перенесенная операция или инфекция, отравление. Например, у человека под влиянием большого количества раздражений, падающих на мозг в течение дня, к вечеру развивается утомление, а с ним и сонливость, свидетельствующая о настойчивой потребности нервных клеток в отдыхе. Во время сна работоспособность огромной массы клеток мозга восстанавливается.
Итак, в лаборатории И. П. Павлова была изучена природа сна и торможения. Это помогло внести ясность в вопрос о гипнозе, дав прочные научные основания для его правильного применения в лечебных целях.
Мозг — главный регулятор всей деятельности организ-
ма. «...Нам может казаться,— писал И. П. Павлов, — что многие функции у высших животных идут совершенно вне влияния больших полушарий, а на самом деле это не так.
Этот высШий отдел держит в своем ведении все явления, происходящие в теле».
Кора мозга чутко отвечает на поступающие к ней по нервным волокнам сведения обо всем, что действует на организм извне, посыдая приказы к внутренним органам, заставляющие их приспосабливать свою работу к внешним обстоятельствам. И наоборот т- всевозможные изменения внутри организма действуют на^ мозг, так или иначе влияя на его работу. Во всем этом Незаменима роль условных рефлексов.
Когда мы зимой выходим из теплого помещения на улицу, в нашем организме происходят существенные изменения. Холод раздражает специальные чувствительные к нему нервные окончания, имеющиеся в коже, слизистой оболочке рта, трахей и легких. Сигналы об этом раздражении бегут по нервным волокнам в мозг. В ответ кора больших полушарий пускает в ход целую систему приспособительных реакций. Сужается просвет кровеносных сосудов кожи и снижается потоотделение (в результате уменьшается теплоотдача и тепло лучше сохраняется в организме). Усиливается потребление кислорода и обмен веществ (а тем самым увеличивается количество вырабатывающегося в организме тепла) и т. д. Эта перестройка совершается очень быстро. И температура тела не успевает еще упасть, как теплообмен нашего организма оказывается уже приспособленным к изменившимся условиям. Если же в силу тех или иных причин центральная нервная регуляция тепла нарушается, возникают опасные осложнения. Замечено, что сильно опьяневшие люди, заснувшие на улице, часто отмораживают руки и ноги. Алкоголь особенно сильно отравляет мозг, и прежде всего нежные, хрупкие, очень чувствительные клетки коры больших полушарий. Один из результатов наступающих при этом нарушений в нормальной деятельности мозга — расстройство теплорегуляции.
Организм может приспособиться к холоду и без непосредственного действия охлаждения. Иногда для этого бывает достаточно лишь увидеть снег на улице. По известному уже нам механизму условного рефлекса снег связан в нашем мозгу с воздействием холода. Поэтому уже вид снега сам по себе может, как по цепочке, развернуть в организме весь ряд приспособительных изменений.
Но самое интересное (и очень важное для понимания природы внушения) это то, что подобные же сдвиги в организме взрослого человека могут произвести не только зритель-
ные восприятия, но и просто слова, связанные с понятием холода: «мороз», «снег», «иней» и т. д.	/
Вам, вероятно, случалось замечать, что когда несколько человек вместе входят в комнату, то стоит одному сказать «здесь холодно», как остальные тоже зябко поежАтся, поплотней застегнутся, а у некоторых может выступать даже «гусиная кожа». На самом деле в комнате может рыть достаточно тепло, а ощущение холода у вошедших возникает как ответ на одно лишь действие слов. Да и кажДый из вас наверняка не раз испытал это на себе. Попробуй кто-нибудь упомянуть об особенно любимом вами блюде, и у вас, что называется, «слюнки потекут» — начнется усиленное слюноотделение.
Слово глубоко действует на наш организм не только тогда, когда его произносит кто-нибудь другой, но и тогда, когда оно мысленно возникает в нашем собственном мозгу, вызывая в сознании те или иные образы. Не замечали ли вы, что часто одно лишь воспоминание о каком-нибудь волнующем событии из вашей жизни заставляет сильнее забиться сердце, вызывает слезы, учащает дыхание и т. п.? Все приведенные нами примеры — простые житейские наблюдения. Но вот и точные научные факты, объективно зарегистрированные специальными приборами.
Физиологи изучали сосудистые рефлексы у человека, то есть длительность, величину и еще ряд особенностей ответа кровеносных сосудов на различные раздражители — тепло, холод, жар, боль и т. д. Руку испытуемого помещали в специальный прибор — плетизмограф,— записывающий изменения ее объема. Объем этот зависит от расширения или сужения проходящих в руке кровеносных сосудов. Если сосуды руки сужаются, объем ее уменьшается. Приборы фиксируют это изменение: уровень записывающей кривой — плетизмограммы — снижается. Но попробуйте опустить руку в горячую воду, и сосуды расширяются — уровень плетизмограммы подымается.
В ходе экспериментов исследователи много раз записывали сосудистый рефлекс на тепло и холод. К руке испытуемого прикладывали колбу со льдом — и сосуды сужались, прислоняли колбу с теплой водой — и они расширялись. Но вот экспериментаторы ставят другой опыт: они не подносят никакого сосуда к руке — ни с горячей, ни с холодной водой. Они просто говорят: «Даю тепло». И что же? Кривая плетизмограммы послушно ползет кверху, показывая тем са
мым, что сосуды расширились. Еще более четкая реакция сосудов Отмечается, когда произносят слова: «Даю холод», «Даю болевое раздражение», — плетизмограмма идет вниз, повторяя форму кривой на холодовое и болевое раздражение. Таким образом, совершенно точно и беспристрастно (а мы уже знаете с вами, что в науке это соответствует понятию «объективно») было еще раз доказано, что слово может заменить реальный раздражитель.
Ученым^ многих стран и в разное время в опытах и наблюдениях \ было выявлено множество фактов, доказывающих возможность действовать словом на деятельность самых различных органов и систем человека. Можно изменить течение и скорость той или иной реакции, увеличить или замедлить сердечный ритм, изменить величину кровяного давления, вызвать мигание век, пот от якобы ощущаемого тепла, дрожание и поеживание от якобы внезапно наступившего холода, тошноту от мнимого восприятия неприятного запаха и т. п.
Читатель уже имел возможность узнать, что еще более глубоко и сильно действует слово, когда оно обращено к .человеку, находящемуся в состоянии гипноза.
Наблюдения и опыты познакомили нас с примерами действия слова как физиологического раздражителя. Мы убедились, что слово — обозначение предмета или явления — способно действовать на организм, подобно самим предметам или явлениям, оно способно вызвать в нем различные изменения, способно как бы заменять натуральные, непосредственные раздражители окружающего нас мира.
«Конечно, слово для человека, — говорил И. П. Павлов,— есть такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом отношении ни в какое количественное и качественное сравнение с условными раздражителями животных.
Слово, благодаря всей предшествующей жизни взрослого человека, связано со всеми внешними и внутренними раздражениями в большие полушария, все их сигнализирует, все их заменяет и потому может вызвать все те действия, которые обусловливают те раздражения».
Выяснение роли слова как многообразного и разностороннего физиологического раздражителя, позволяющего оказывать мощное влияние на жизнедеятельность организма человека, открыло широкие перспективы для лечебного
воздействия словом, для научно обоснованной психотерапии.
У читателя, конечно, возникает вопрос: почему и ^ак слово, нечто невесомое и на первый взгляд вообще как бы нематериальное, способно производить вполне материальные, заметные сдвиги в деятельности организма?
Происходит это по принципу условного рефлекса или временной связи. Только реакция человека на сло^о является рефлексом более сложного, высшего порядка, чем другие условные рефлексы. И. П. Павлов называл слово сигналом сигналов. Если обычный условный раздражитель, сигнал — предвестник безусловного, жизненно важного для организма раздражителя, то слово для человека — сигнал всех и всяческих раздражителей внешней и внутренней среды.
В течение жизни человека все его тончайшие ощущения и впечатления от окружающей действительности, все его психические переживания, все ощущения, связанные с деятельностью его внутренних органов и т. д., связываются со словами.
Еще не умея говорить, ребенок при слове «мама» ищет глазами мать. Его начинают обучать речи: взрослые показывают и тут же называют ему окружающие предметы. «Лампа»,— говорят ребенку, заметив, что он повернулся и с любопытством смотрит в сторону только что зажженной лампы. В дальнейшем ребенок и сам начинает повторять за взрослыми произносимые ими слова. Что происходит при этом в его мозгу? Свет и вид лампы раздражают окончания зрительного нерва глаза. Возникающее при этом возбуждение передается в зрительный отдел коры головного мозга. Звук слова «лампа» производит колебательное раздражение барабанной перепонки уха, которое по слуховому нерву передается в мозг, достигая речеслухового отдела коры. После ряда повторений этих совпадающих возбуждений (то есть если несколько раз при виде лампы ребенок слышит название этого предмета) в коре мозга замыкается прочная условная связь между звуком слова «лампа» и образом этого предмета. Это замыкание происходит подобно процессу выработки условного рефлекса. Слово «лампа» становится для ребенка сигналом этого предмета. Слыша его, ребенок ждет, что сейчас появится и сам предмет. Точно так же вид, вкус и запах молока, вызывая сложный комплекс возбуждений одновременно в зрительном, вкусовом и обонятельном центрах коры, вступают в прочную связь со словом «молоко», слово «холод» тесно связывается в мозгу с ощущением холода.
слово «боль» — с ощущением боли и так далее, вплоть до самых сложных ощущений, понятий и чувств, каждое из которых имеет свое обозначение в человеческой речи.
Взрослый человек может словами точно и ясно описать свои впечатления, переживания или ощущения, описать так, что они будут понятны и другим людям. У всех нас в памяти выдающееся событие мировой истории: первый советский летчик-космонавт Ю. А. Гагарин вернулся из полета в космос. Каждому хотелось узнать о его впечатлениях и ощущениях в еще никем не изведанных условиях полета в космическом пространстве, узнать о том, что он видел и испытал — то, чего не могли сообщить на землю никакие точные приборы. И уже из его первых ответов на вопросы журналистов, ученых, телезрителей мы смогли составить себе приблизительное представление о том, как выглядят Земля, Солнце и звезды, когда на них смотрят из заатмосферных высот, о том, как чувствует себя космонавт в состоянии невесомости, ит. д.
Такова могучая и всеобъемлющая сила слова — оружия передачи человеческого опыта, главного средства человеческого общения.
Ведь именно потребность людей в общении когда-то впервые и породила человеческую речь.
Наши далекие предки — первобытные люди — вели жестокую борьбу за существование. Устоять в ней им помогало то, что при всех своих действиях они держались вместе. В одиночку при их тогдашнем умении делать лишь самые простые, очень далекие от совершенства орудия они не могли бы одолеть сильного и крупного зверя на охоте, отбить нападение хищника, сохранить необходимый для жизни огонь костра...
С каждым днем жизнь диктовала человеческому мозгу все новые и новые задачи, и он, решая их, сам постепенно совершенствовался. На определенном этапе развития человечества это создало возможность появления слова, речи, которая наряду с трудом составила главное качественное отличие человека от животных.
В процессе совместного труда, совместного преодоления опасностей и тягот у людей появилась настоятельная потребность в общении. Жизнь заставляла их постоянно искать поддержки друг у друга, все теснее объединять свои усилия для поиска и добычи пищи, устройства жилья, спасения от стихийных бедствий. Человек, чтобы подать своим
собратьям сигнал, зовущий на помощь, предупреждающий об опасности или, наоборот, о наличии добычи и т. п., вначале, вероятно, издавал нечленораздельные звуки, простые возгласы и крики; в дальнейшем эти звуки, усложняясь и дифференцируясь, дали начало первым словам. Нам думается (да простят нам это вольное предположение языковеды!), что первыми словами были слова, выражающие действие: «помогите», «поддержите», «несите», «бегите», «бейте», «спасайтесь». Ведь именно необходимость призвать к каким-то действиям своего собрата была первопричиной рождения человеческой речи.
Появление слова, речи было очень важным этапом в истории человечества. Великий русский писатель и философ А. И. Герцен назвал появление речи вступлением человека на царство природы. И действительно, речь сыграла (и, конечно, продолжает играть) огромную роль в жизни людей. Она не только способствовала тесному общению наших далеких предков, но и создала возможность для накопления и передачи опыта и знаний от человека к человеку, от поколения к поколению.
Слово давало возможность людям глубже понять наблюдающиеся явления, лучше ориентироваться в обстановке. Даже самое простое слово представляет собой обобщение. Например, назвать определенного зверя медведем — это означало найти какие-то характерные черты, общие для самых разных из встречавшихся людям представителей этого вида животных. Сегодня люди могли убить огромного старого медведя. У него местами повылезла бурая шерсть, мясо его жестко, кости невозможно раздробить— так они тверды. На следующей охоте попадается молодой самец желто-рыжего цвета, с густым мехом, нежным мясом и мягкими костями. В третий раз встречается медведь, который, в свою очередь, имеет какие-то конкретные отличия от двух первых и т. д. Если всех этих животных в конце концов стали обозначать одним определенным словом — «медведь», то это значит, что мысль людей нашла у них какие-то существенные общие признаки, позволяющие объединить их под одним наименованием. Вместе с тем это означало, что люди подметили те характерные черты, которые выделяют, отличают медведя от других известных им животных.
Материально оформляя человеческую мысль, слово закрепляет результаты ее работы и тем самым способствует более глубокому пониманию действительности. Появление
речи значительно ускорило общее развитие человеческих знаний о мире, что в конечном итоге породило науку — главную пособницу человека в овладении природой.
Но этим не исчерпывается значение слова. Речь нерасторжимо связана со всеми проявлениями человеческой психики. В словах люди выражают не только мысли, но и чувства (гнев, радость, печаль, восторг, недоумение и др.), то есть переживания своего отношения к действительности, а также к своим собственным поступкам, к стремлениям и мыслям. В зависимости от того, как — положительно или отрицательно — мы относимся к тому или иному факту, предмету или поступку, мы переживаем приятное или неприятное чувство. Одно нас радует или восхищает, другое — огорчает, третье — вызывает недоумение; за что-то мы сердимся сами на себя, какого-то поступка стыдимся и т. д. При этом каждое свое чувство мы можем назвать или описать словами. В то же время чувства, больше чем какие бы то ни было другие проявления психической жизни, выражаются многими внешними и внутренними сдвигами в деятельности организма. От радости чаще бьется сердце, ярче блестят глаза, румянится лицо, убыстряются движения и мысли, оживляется речь. У человека, подавленного горем, непроизвольно меняется вся осанка — он никнет, выражение лица тускнеет, голос звучит глуше, речь течет медленнее. Часто мы можем угадать душевное состояние человека (особенно если он нам хорошо знаком, близок) по одному выражению лица или по общему его облику.
О силе воздействия речи, слова, языка на человека, на его мысли, чувства и поведение люди сложили очень много метких поговорок и пословиц. Они давно подметили и оценили роль слова: «слово горами движет», «слово человека — мерило его ума», «язык — стяг, дружину водит», «слово не стрела, а пуще стрелы», «слово не стрела, а сердце сквозит», «слово не обух, а от него люди гибнут», «языком, что рычагом», «язык мал, великим человеком ворочает» и т. д.
Итак, слову — главному средству общения людей друг с другом — присуща огромная сила воздействия на мысли, чувства и поведение человека, на жизнедеятельность человеческого организма как целого, а также на работу его органов и систем. Невесомое и неизмеримое слово действует на психику человека и его организм как вполне материальный фактор.
1ИПНОЗ • в МЮРАТОРИЯХ' ПАВЛОВА'-
Поведение человека в гипнозе отличается необычным сочетанием внешне явно противоречащих друг другу черт. Загипнотизированный неподвижен, глаза его закрыты, дыхание замедленно, равномерно. Если громко постучать — он не услышит, если тронуть его рукой — он не чувствует. Более того, если гипноз глубок, даже очень сильное болевое раздражение — ожог, порез, укол — оставляют его безразличным. Эта полная потеря болевой чувствительности, отмечаемая у глубокозагипнотизированных, позволяла Джемсу Брэду и другим хирургам, а также зубным врачам использовать гипноз для обезболивания операций.
Читатель знает уже из второй части книги, что многие исследователи высказывали предположение, что гипноз — это сон. Но тогда до чего же он крепок, этот сон, если даже резкая боль не способна пробудить загипнотизированного! В то же время с предположением о необычной глубине, силе гипнотического сна не согласуются другие его особенности. И не только не согласуются, они противоречат ему. Посудите сами.
Загипнотизированный очень чутко воспринимает каждое, даже очень тихо произнесенное слово гипнотизирующего. И это слово действует на него с удивительной силой. Оно способно вызывать в его организме разнообразные сдвиги. По слову гипнотизирующего врача изменяется работа внутренних органов: появляется усиленное потоотделение, убыстряются или замедляются обменные процессы, увеличивается мышечная деятельность, ускоряется или замедляется работа сердца, изменяется ритм дыхания, перистальтика кишечника. С помощью гипноза у человека могут быть вызваны такие рефлекторные акты, как тошнота, рвота и т. п. Именно эти
явления используются при лечении гипнозом алкоголизма и некоторых других наркоманий.
Не реагируя на окружающую действительность, загипнотизированный находится в постоянном контакте (так называемом раппорте) с гипнотизирующим. Он отвечает на его вопросы, продолжая пребывать в гипнотическом сне. Загипнотизированный может выполнять по приказу гипнотизера ряд действий: он встает, ходит по комнате, перекладывает предметы, имитирует те или иные мышечные движения, связанные с играми или рабочими процессами. Так, в ответ на внушение: «Ъы находитесь в лодке. Гребите!» — загипнотизированный принимает характерную позу гребца и производит руками такие движения, как будто он держит весла и гребет. По внушению гипнотизирующего глубоко-загипнотизированный переживает самые разнообразные слуховые, зрительные, обонятельные и вкусовые ощущения. Гипнотизер внушает: «Вы чувствуете запах розы!», «Вы кушаете яблоко!», «Вы гуляете в сосновом лесу!» и т. п. И в восприятии загипнотизированного совершенно реально возникают все связанные с этим ощущения.
Слово гипнотизирующего обладает настолько неодолимой силой действия, что способно извратить реакцию загипнотизированного на непосредственный раздражитель. Так, например, прикладывая к руке загипнотизированного лед, можно вызвать у него обратное ощущение — тепла, если внушать: «Вы чувствуете тепло на вашей руке. Я ставлю на нее стакан с горячей водой. Вам горячо».
И еще одно удивительное свойство: глубокозагипнотизи-рованный может забыть все происходившее с ним во время гипноза.
Много предположений, догадок, теорий было выдвинуто для объяснения всех этих необычных, не согласных друг с другом черт гипноза. И все они оставались далеки от точного знания действительных процессов, порождающих эту причудливо красочную картину. Это хорошо сознавали и сами авторы всех этих объяснений.
Сейчас мы переходим к рассказу о том, как наконец эти процессы — физиологическая подоплека внешних проявлений гипноза — перестали быть загадкой для науки, выступив на свет в ясных лучах метода условных рефлексов. Мы уже говорили о том, что это произошло в ходе изучения общих правил работы коры больших полушарий — высшего отдела головного мозга.
Снохождение в гипнозе. Больной находится в сомнамбулической стадии гипноза. В ответ на внушение встает с дивана, в сопровождении врача ходит по кабинету (фото Д. Кричевского).
Загипнотизированный в глубоком гипнозе в ответ на внушение принимает позу гребца (фото Д. Кричевского).
Внушение каталепсии в гипнозе (фото Д. Кричевского).
Выраженная каталепсия (восковидная гибкость мышц в гипнозе) (фото Д. Кричевского),
Гипнотизация больного пассами (фото Д. Кричевского).
I j
Сеанс коллективной гипнотерапии наркоманам (метод В. М. Бехтерева) (фото Д. Кричевского).
Гипнотизация больного фиксацией взора (метод Брэда) (фото Д. Кричевского.)
Итак, в лабораториях И. П. Павлова было выяснено, что внешние воздействия могут побуждать животное не только к активной деятельности, но и к покою, к отдыху, ко сну. Как только сон стал темой специальных исследований, было точно определено, какие именно условия действуют снотворно. Уже через полгода после начала этих исследований И. П.Павлов смог во всеуслышание заявить: «Я убежден, что на этом пути исследования — и не за горами трудностей — лежит разрешение остающихся до сих пор темными явлений гипноза и других ему родственных состояний». И тут же высказал впервые свою точку зрения на гипноз, ту самую точку зрения, которая в дальнейшем, подтвержденная бесчисленными опытами многих его сотрудников, составила основу современного понимания этого явления. «Если обыкновенный сон, — сказал Иван Петрович,— есть задерживание, торможение всей деятельности высшего отдела мозга, то гипноз надо представлять себе как частичное задерживание этого отдела». И действительно, с тех пор каждый день приносил новые доказательства правильности этой мысли, с каждым новым исследованием картина все более и более прояснялась.
Доктор Л. Н. Воскресенский подметил, например, такой
интересный факт. Собака засыпает постепенно, поэтапно, причем каждый из этапов отличается своим, характерным сочетанием особенностей поведения. У бодрой собаки при виде зажегшейся лампочки выделяется слюна, как принято было говорить в павловских лабораториях — она «слюнит» (так как заранее у нее был выработан соответствующий условный рефлекс) и рьяно набрасывается на подставленную ей затем пищу. На первом этапе засыпания она продолжает рваться к пище, но уже больше не «слюнит». На втором этапе, то есть уже несколько при более глубокой дремоте, — «слюнит», но зато не обращает никакого внимания на подставленную ей чашку с пищей. На третьем, то есть в глубоком сне, исчезает и та, и другая реакция — животное не «слюнит» и не берет еды. А при постепенном пробуждении те же этапы дисгармонии в реакциях на окружающее, разнобоя в поведении следуют в обратном порядке.
Шло время, работа не стояла на месте. На свет выступали все новые и новые подробности. Верная помощница Павлова, Мария Капитоновна Петрова, уточнила, что сама двигательная реакция собаки на пищу тоже исчезает не сразу, а постепенно, поэтапно. Не упуская в своих наблюдениях ни одной самой мельчайшей детали, она сделала следующее открытие. Вначале засыпающая собака свободно брала в рот пищу, но можно было заметить, что язык-у нее начинал высовываться изо рта и свисал как парализованный; затем ослаблялась деятельность жевательной мускулатуры, собака с трудом двигала челюстями, хотя легко наклоняла голову к еде; далее она начинала поворачиваться к кормушке всем туловищем, так как парализованными уже оказывались и мышцы шеи; с течением времени собака теряла возможность совершать вообще какие-либо движения, иногда надолго застывала, словно окаменевала и, наконец, погружалась в полный, глубокий сон, пассивно повиснув в лямках станка.
Стало ясно, что такое многообразие переходных, промежуточных этапов между бодрым, деятельным состоянием и полным сном вызвано совершенно определенными процессами, совершающимися в высших отделах мозга животного, а именно: постепенным разлитием по поверхности мозга и его глубинам процесса торможения, процесса задерживания деятельности его нервных клеток. При этом движущееся торможение захватывает вначале одни, потом другие участки мозга; между ними сохраняются участки совершенно бод-
Главное здание Института имени И. П. Павлова в Колтушах.
рые, не спящие. В это время картина мозга напоминает как бы мозаику. И эта мозаика все время находится в движении. Как волны моря катятся, иногда отбегая назад и вновь подкрадываясь к покинутым берегам, так и волны торможения разливаются по участкам мозга.
В 1925 году была завершена работа сотрудника И. П. Павлова — доктора Б. Н. Бирмана,— специально посвященная изучению природы гипноза. Заключалась она в следующем. У двух очень живых и ничуть не склонных к сонливости собак вырабатывались условные рефлексы на 23 разных по высоте тона фисгармонии. Причем вслед за звучанием 22 из этих тонов никакой пищи собакам не давали, и только один тон — do256 — всегда подкреплялся последующим кормлением. На языке физиологов эти опыты назывались выработкой дифференцировки. Не давая еды при звучании 22 тонов и давая ее лишь при одном do256, собаку тем самым приучали различать (дифференцировать) сулящие и не сулящие обед раздражители. Вскоре собаки выучились тому, чего от них добивались, точнее — у них выработались соответствующие условные рефлексы. Выяснилось сейчас же и вот что: при
многократном повторном звучании не обещающих обеда тонов собаки впадали в непреодолимый сон. Сон настолько глубокий, что никакие пинки, посторонние звуки, уколы булавкой и т. п. не могли их пробудить. И лишь только тон do256 оказывал на собак «волшебное» воздействие — он один был способен их пробудить, пробудить мгновенно при едва слышном звучании. Проснувшиеся животные радостно виляли хвостом, с удовольствием брали протянутую еду, «слюнили», как будто это вовсе и не они спали до того так крепко, так непробудно. Нетрудно заметить огромное сходство этого экспериментального сна собаки с состоянием гипноза, с явление^ так называемого гипнотического раппорта. Ведь и загипнотизированный точно так же остается безразличен ко всему окружающему, кроме одного раздражителя — звука голоса гипнотизирующего.
Такой крепкий частичный сон с бодрствованием ограниченного участка коры мозга (И. П. Павлов метко и образно назвал этот участок «сторожевым пунктом»), участка, клетки которого сохраняют возможность избирательно реагировать лишь на определенные раздражения, и является физиологической основой гипноза. Сохраняющийся в заторможенном мозгу возбужденный «сторожевой пункт» обеспечивает возможность гипнотического раппорта. В предисловии к изданию этой работы Иван Петрович писал: «Настоящая экспериментальная работа д-ра Б. Н. Бирмана значительно приближает к окончательному решению вопрос о физиологическом механизме гипноза. Еще две-три добавочные черты, и в руках физиолога окажется весь этот механизм, так долго остававшийся загадочным, окруженным даже какою-то таинственностью».
В работах сотрудников лаборатории И. П. Павлова нашло свое физиологическое истолкование и явление каталепсии, или так называемой восковидной гибкости мышц и суставов (о нем и том, как поражало оно неизменно людей, нам уже не раз приходилось здесь раньше упоминать). Вспомним, в чем заключается это явление. На известной стадии гипноза гипнотизируемому можно придать любую, даже самую неудобную позу, которую он будет сохранять без заметных признаков утрмления во время всего гипнотического сеанса. И. П. Павлов установил, что каталепсия есть результат охвата торможением двигательной области коры мозга без угнетения его нижележащих отделов. В этих отделах мозга имеются центры рефлексов равновесия, реф
лексов, обеспечивающих уравновешивание частей тела в пространстве. Конечно, эти центры функционируют и в норме, и в обычном бодром состоянии человека и животных, но при этом их деятельность всегда замаскирована огромной массой произвольных движений. В гипнозе же, когда затормаживается кора и благодаря этому исчезает возможность произвольных движений, на первый план ярко выступает активная деятельность центра равновесия, что обусловливает возможность каталепсии.
Опыты по изучению различных раздражителей, вызывающих гипнотический сон, явились сильнейшим ударом по мистике.
Гипноз развивался у животных, когда создавались условия для медленного, постепенного их засыпания и пробуждения. Было установлено, что для возникновения гипнотического состояния необходимы такие же условия, как и для наступления сна, а именно: условия, вызывающие развитие коркового торможения и способствующие его распространению. Так действуют внезапные, чрезмерно сильные или чрезвычайные раздражители, а также раздражители слабые, но длительное время однообразно ритмически повторяющиеся. Благоприятствует этому отсутствие в окружающей обстановке излишних возбуждающих моментов.
Сопоставляя условия гипноза у животных с известными способами гипнотизации человека, И. П. Павлов писал: «Процедура гипнотизирования людей вполне воспроизводит описанные условия у животных. Ранний классический способ гипнотизирования — это так называемые пассы, то есть слабые, однообразно повторяющиеся раздражения кожи, как в наших опытах. Теперь постоянно применяющийся способ — повторяющиеся слова (к тому же произносимые в минорном однообразном тоне), описывающие физиологические акты сонного состояния... Наконец, гипнотизирование истеричных, по Шарко, достигается сильными неожиданными раздражителями, как в старом способе гипнотизирования животных... Как у животных, так и у людей большинство гипнотизирующих приемов тем скорее и вернее приводят к цели, чем они чаще применяются».
Сейчас более всего принято вызывать гипноз путем словесного внушения. Внушая гипнотизируемому представления, связанные со сном, гипнотизер вызывает у него в организме ряд сдвигов, подобных тем, которые происходят при засыпании. Это благоприятствует погружению человека в гипноз.
Особенно легко и быстро развивается гипноз у людей с ослабленной нервной системой, с ослабленной корой больших полушарий мозга. И это должно быть теперь нашему читателю понятно, так как мы уже рассказывали о том, что раздражители, сильные для нормальной коры, становятся сверхсильными, вернее непосильными, для ослабленных корковых клеток. Такие раздражители вызывают охранительное торможение, которое, распространяясь по мозгу, создает картину различных стадий гипноза.
Пониженная работоспособность, слабость клеток коры (столь характерная, например, для больных истерией) бывает врожденной и приобретенной, то есть порожденной неблагоприятно сложившимися жизненными обстоятельствами или всякого рода иными вредными воздействиями (длительными или острыми тяжелыми переживаниями, отравлением наркотиками, переутомлением, голоданием, недосыпанием и т. п.).
А теперь, читатель, попробуем восстановить в памяти некоторые впечатления от совместного нашего путешествия в поисках «чудес», вспомним, в частности, виденные нами приемы и средства, используемые в технике «чудодеяния», вспомним все эти столь многообразные и не похожие друг на друга пути «в мир духов».
За три дня до камлания перестает притрагиваться к пище шаман. Перед самым началом церемонии он пьет водку, или выкуривает трубку крепчайшего табаку, или окуривает себя и других во время самого камлания дымом тлеющего багульника. Он нараспев произносит однообразные призывы к духам, монотонно, ритмично, не переставая, бьет в бубен, иногда пускаясь при этом в неистовую пляску.
Странствует, почти без сна и пищи, постоянно бичуя себя, африканский маг-прорицатель, жаждущий общения с всезнающими «амадлози».
Собравшись в душном индлу и крепко сцепившись руками в общий круг в безудержном танце, сопровождаемом пением и оглушительным, строго ритмичным грохотом консервных банок и камешков, бьющихся о стенки бутылочной тыквы, зовут к себе воинственного духа Тиксо юноши-кафры.
Ревностно вторя заклинания и подолгу, пристально смотря в зеркала, не переставая вдыхать испарения «священных» (содержащих наркотики) трав, ждут «вестей» из потустороннего мира предсказатели из племени ашанти.
С жадностью вдыхает в себя порошок когобы, стараясь обрести ключ к жилищу «цеми».
Всю свою жизнь посвящает упражнениям, цель которых — достичь умения общаться с силами, стоящими над природой, индийский йог. Он действует в соответствии со строго разработанной системой, охватывающей все стороны жизнедеятельности человека. Постится и недосыпает, умеет произвольно задерживать дыхание и часами цепенеть в неподвижности, старается не слышать и не видеть, не чувствовать и не желать.
Чтобы не повторяться, мы не станем перечислять приемы, используемые колдунами племени бодо, они очень похожи на то, что проделывали шаманы и посвящаемые в мужество кафры.
Заставляя подолгу неотрывно смотреть на сверкающую медную лампу, а также ритмичными касаниями рук, словесным внушением, монотонным речитативом заклинаний жрецы Древнего Египта погружали в искусственный сон мальчиков, устами которых должны были заговорить сами боги.
Ничем не уступали индийским йогам в усердных стараниях слить свою душу с богом аскеты — иссихасты. И здесь посты, бдения, непрерывные однообразные молитвы, задержанное дыхание, молчание, неподвижность, сосредоточение.
Стоит ли перечислять все остальные приемы и средства совершать «чудодеяния», с которыми мы познакомили вас, дорогой читатель, в первой части нашей книги. Мы думаем, что делать это нет нужды. Теперь уже и вы сами, вернувшись к прочитанным страницам, сумеете узнать в пестрой обстановке богослужебных обрядов и таинств мистиков те приемы и средства, которые по характеру своего воздействия на нервную систему их исполнителей и участников представляют собой условия, вызывающие развитие коркового торможения и способствующие его распространению, или (что то же самое) условия гипнотизации. Благодаря наличию этих условий — и в том, что проделывается задолго, до самого обряда, так сказать, в порядке подготовки к нему, и в той обстановке, которая его окружает, и в том, что происходит в момент совершения обряда, — у его главных исполнителей и участников нередко в конечном счете развивается состояние гипноза в различных его стадиях и формах проявления.
В свете приводившихся нами выше данных о том, что торможение представляет собой процесс, не стоящий на месте, процесс, склонный разливаться, двигаться по коре мозга, распространяясь и на другие его отделы, становится понятным тот факт, что состояния гипноза, возникающие у некото
рых участников всех этих многоликих обрядов, бывают по своему внешнему выражению весьма различны, не похожи одно на другое. Вспомните хотя бы обуреваемого «видениями» вертящегося дервиша, выкрикивающую бессвязные слова «пророчицу» из секты пятидесятников, застывшего в безмолвном сосредоточении йога или бродящего в «трансе» спиритического медиума...
Физиологическую основу всех этих внешних различий составляют имеющие здесь место различия в рисунках мозаики торможения и возбуждения в коре мозга, в широте и локализации этих процессов.
Эта мозаика может составляться в каждом случае из по-иному расположенных плиток, но существо развивающихся у всех этих лиц состояний одно и то же — это разные по глубине и форме проявления состояния гипноза.
Картина еще усложняется тем, что торможение во время гипноза может быть различным не только по распространенности, не только по локализации, но и по своей силе, по своей глубине. Об этом и пойдет у нас сейчас рассказ.
Целый ряд удивительнейших явлений гипноза нашел свое объяснение в установленных И. П. Павловым и его сотрудниками закономерностях развития процесса торможения, о котором мы уже рассказали кое-что выше. В частности, мы говорили о том, что торможение — процесс движущийся и что его распространенность по общей массе клеток мозга может быть различной. Помимо того, опыты показали, что торможение может быть различным и по своей силе. В своем развитии оно проходит ряд стадий, названных И. П. Павловым гипнотическими фазами.
В бодрствующем состоянии корковые клетки отвечают на раздражения прямо пропорционально силе раздражителя (на сильное раздражение — сильный ответ, на слабое — слабый). Примеров такого соответствия между силой раздражения и величиной ответной реакции в повседневной жизни немало. Возьмем хотя бы такой: если негромко постучать по столу, то реакция людей на этот стук будет небольшая — один повернет голову в направлении раздавшегося звука, другой спросит: «В чем дело?», третий только вопросительно посмотрит. Но если те же люди услышат грохот упавшего невдалеке рельса или пронзительный вой пароходной сирены, то реакция будет, конечно, значительно сильней. Одни, особенно чувствительные, могут вскрикнуть, другие бросятся бежать, третьи вздрогнут и зажмут уши руками.
Полное торможение сосудистых реакций в глубоком гипнозе.
Точно такое же соответствие силы раздражителя и ответа было получено и в опытах на неспящих собаках. Когда создавались условия для возникновения в коре мозва собак торможения, то оказывалось, что эта пропорциональность исчезала. Процесс этот проходил ряд фаз.
При первой фазе — уравнительной — ответы нервной клетки на сильные и слабые раздражители становились равны между собой.
Во второй — парадоксальной — фазе ответ клетки на слабый раздражитель оказывался большим, чем на сильный.
В фазе полного торможения корковые клетки перестают отвечать на все — и слабые, и средние, и сильные — раздражения. Собаки, клетки коры больших полушарий которых оказываются в этой фазе, не отвечают ни на какие раздражители. Торможение в клетках коры мозга человека можно обнаружить, например, исследуя реакции его кровеносных сосудов на те или иные раздражители. При полном торможении сосуды руки перестают отвечать даже на очень сильные раздражения — уровень плетизмограммы остается неизменным.
Например, если к руке глубокозагипнотизированного прикладывают колбу с горячей водой (65°С) или сильно звонят в звонок, то никакой реакции сосудов руки на эти раздражения нет. Уровень плетизмограммы не изменяется. Мало того, сам испытуемый на заданный ему вопрос: «Чувствовали ди вы горячее на вашей руке? Слышали ли вы звонок?» отвечает: «Ничего не чувствовал. Ничего, кроме вашего голоса, не слышал». Об этом, между прочим, свидетельст
вует и его мимика: лицо сохраняет во время даже сильных воздействий безмятежное, спокойное выражение.
Особенностями фазы полного торможения объясняется и нечувствительность к боли от ожогов и порезов, которая наблюдается у шаманов, магов и колдунов, доведших себя плясками, шумом бубна и дымом курений до исступления, бесчувственность к любым посторонним раздражениям во время «сна йогов» и многие другие подобные формы отсутствия реакции на сильные внешние воздействия, с которыми мы имели возможность познакомиться в первой части книги. Из-за незнания их естественных причин тысячелетиями казались они людям чудом. Точные исследования, постав-леные с помощью метода условных рефлексов, вскрыли их внутренние физиологические причины, не оставив никакого места мистическим домыслам в этом вопросе.
Особенностями других гипнотических фаз объясняется еще многое из того, что раньше было непонятным и загадочным в явлениях гипноза.
Вспомним эффектный номер, демонстрированный магнетизером Ганзеном (мы уже понимаем теперь, и это тогда уже показал Гейденгайн, что у «магнетизируемых» развивалось состояние гипноза): человеку дают сырую картофелину, а говорят, что он ест грушу, и он действительно ощущает вкус не реального продукта, который находится у него во рту, а внушенный вкус груши.
Как же это объяснить?
Слово, обозначающее данный предмет или явление, вызывает в мозгу человека соответствующее представление. Под влиянием такого представления могут произойти глубокие изменения в деятельности внутренних органов.
Непосредственно воспринимаемый предмет или явление оказывают на мозг человека более сильное действие, чем словесное обозначение: есть яблоко или читать описание его в книге — дело разное.	•
Положение коренным образом меняется, если мы обращаем слово к человеку, находящемуся в состоянии гипноза. В этом случае наш словесный сигнал попадает в нервные клетки мозга, которые могут находиться в этот момент в парадоксальной фазе, и слово, будучи слабым раздражителем, окажет тогда более сильное воздействие, чем непосредственный раздражитель.
Позже многими последователями И. П. Павлова в нашей
Извращение сосудистой реакции в глубоком гипнозе. Запись изменения объема руки (плетизмо грамма).
стране были поставлены опыты, прямым образом доказывающие возможность извратить словом ответ организма на реальный раздражитель. Исследователи поочередно прикладывали к руке человека то лед, то теплую воду. Кровеносные сосуды руки реагировали в первом случае сужением, а во втором — расширением. Это отражалось на плетизмограмме, уровень которой то падал, то повышался. Затем испытуемого погружали в состояние гипноза. На руку, помещенную в плетизмограф, ставился сосуд с теплой водой ( + 45°С), но загипнотизированному говорили, что на руку положен лед. И что же? На плетизмограмме наблюдали реакцию, соответствующую не реальному — тепловому — раздражению, а совершенно противоположному — словесному, внушенному: плетиз-мограмма показывала сужение сосудов, то есть реакцию, характерную для действия холода.
Этот пример совершенно неоспоримо доказывает, что при развитии в мозгу загипнотизированного парадоксальной фазы слово становится способным извратить ответ организма на непосредственный раздражитель.
Слово приобретает могучее влияние на организм человека, находящегося в гипнозе, также и потому, что в гипнозе все другие раздражения, кроме слов гипнотизера, не осознаются гипнотизируемым. Вследствие этого слова гипнотизирующего приобретают особенно большую, неодолимую силу действия.
Например, загипнотизированному, помещенному под экран рентгеновского аппарата, внушают, что он в данный мо
мент ест противную пищу, вызывающую тошноту. Чаще всего это производят в лечебных целях с лицами, страдающими хроническим алкоголизмом. Гипнотизирующий внушает им ощущение водки во рту и тошноту на ее специфический вкус и запах. На экране рентгеновского аппарата ясно видно, как не получивший никакой пищи желудок в ответ на одно лишь действие слова, влияющего на него через кору больших полушарий мозга, совершает характерные движения.
Различают три степени глубины внушаемого в лечебных целях гипноза: сонливость, гипотаксию и сомнамбулизм.
При сонливости наблюдается легкая дремота и общее расслабление мышц. При гипотаксии загипнотизированный уже не может делать призвольных движений. Часто у него развивается так называемая восковидная гибкость мышц и суставов — каталепсия. В этом состоянии рука, нога, голова загипнотизированного, все его тело могут долго сохранять приданное им искусственное положение. Застывшие фигуры молящихся, нередко часами сохраняющих одну и ту же позу, не что иное, как следствие каталепсии, одно из проявлений гипнотического состояния, развившегося у них при сосредоточении внимания на бесконечном повторении однообразных молитв.
Наиболее глубокая стадия гипноза — сомнамбулизм (дословно — «снохождение»). В этой стадии загипнотизированному можно внушить самые различные зрительные, слуховые и обонятельные образы — так называемые мнимые восприятия, или галлюцинации. И он видит внушенные предметы, слышит звуки, обоняет внушенные запахи и т. д. На словесный приказ гипнотизирующего он может встать, начать ходить, выполнять те или иные задания.
Исследования показали, что в глубоком гипнозе можно путем словесного внушения изменить поведение загипнотизированного соответственно внушенному ему возрасту. Так, например, человеку средних лет поочередно внушали, то что он двух-трехлетний ребенок, то, наоборот, что он глубокий старик. И тогда, в первом случае, он начинал ходить по комнате маленькими неуверенными детскими шажками, на задаваемые ему вопросы отвечал детским лепетанием с характерными ошибками в произношении: «лубаска» вместо «рубашка», «атобус» вместо «автобус» и т. д. Во втором случае его походка напоминала старческую: спина сгибалась, конечности теряли гибкость, походка становилась тяжелой, деревянной.
sjg^f^/fg-tfr.'hsjfin ? w-
>-t»r 6P= №#?£ -“"“"“^ &л*чГС&0£С#га>г? .r ”
.	-• r у-'Г '
,	"г^^/^гпе 3?£-Ч
*&Л I
- )3?ЙГ &?£?Д?ГТ • , x-=—.я



Изменение величины мигательных рефлексов при внушении усталости и бодрости (по П. И. Короткину и М. М. Сусловой)-
Некоторых глубокозагипнотизированных одним указанием на то, что они в данный момент находятся в привычной рабочей обстановке и заняты повседневным трудом, удается заставить совершать характерные для их профессии рабочие движения: машинистки начинают «печатать», столяры «строгать». Нам приходилось уже по ходу нашего изложения видеть и другие примеры того, что в глубоком гипнозе слово гипнотизирующего способно вызвать удивительные изменения в поведении и ощущениях загипнотизированного, глубокие сдвиги в деятельности его организма и отдельных органов.
Современная физиология располагает средствами исследования и приборами, позволяющими зарегистрировать эти сдвиги совершенно объективно (то есть получить о них точные и бесспорные данные), не ограничиваясь теми сведениями, которые сообщает загипнотизированный в ответ на вопросы о том, что он чувствовал в момент внушения.
Известный советский психотерапевт К. И. Платонов заинтересовался, можно ли повлиять на работоспособность опьяневшего человека, внушив ему, что он трезв. Мышечные сокращения во время работы, которую проделывал испытуемый (подъем груза весом в 4 килограмма с ритмом 120 раз в минуту), записывались с помощью специального прибора — эргографа.
Кривая показала, что после принятия алкоголя работоспособность заметно снижается. Испытуемого быстро погружают в гипноз продолжительностью всего лишь на 15 секунд. Затем ему внушают, что он трезв. Записывают величину мышечных сокращений, и оказывается, что первоначальная работоспособность восстановилась. При этом заметного снижения работоспособности не наблюдается — величина мышечных сокращений уменьшается постепенно — в конце
Электроэнцефалограмма активности коры головного мозга в состоянии бодрствования (1), в спокойно внушенном сне (2) и переживании во внушенном сне страха (3) (по А. И. Марениной и И. Е. Вольперт).
кривой, как это бывает и при обычном утомлении, связанном с длительным и часто повторяющимся подъемом груза.
Словесное внушение человеку, находящемуся в сомнамбулической стадии гипноза, глубоко влияет на деятельность мозга, а это отражается на величине условных и безусловных рефлексов загипнотизированного.
Советские физиологи И. И. Короткий и М. М. Суслова провели серию исследований с целью проследить, как изменяются величины условных мигательных рефлексов в гипнозе в зависимости от смысла проведенного внушения.
В лабораторных условиях мигательный рефлекс можно вызывать, если направить тонкую струю воздуха в глаз испытуемого. Если это действие несколько раз сочетать, например, со стуком ударов метронома, то, как читатель теперь уже понимает, выработается условный рефлекс, и в дальнейшем один лишь стук метронома будет вызывать мигание. И. И. Короткий и М. М. Суслова вырабатывали у испытуемых условный мигательный рефлекс на стук метронома с частотой 120 ударов в минуту. Затем их погружали в глубокий гипнотический сон (сомнамбулическая стадия) и производили словесное внушение. Оказалось, что, в зависимости от того, какое самочувствие внушали, менялась величина мигательного рефлекса. Так, когда испытуемой говорили, что она чувствует себя утомленной, что у нее снизилась работоспособность, величина рефлекса была невелика. Когда же ей внушали, что она отдохнула, что она бодра и работоспо
собна, рефлекс был сильным, частота миганий соответствовала ритму ударов метронома.
Один из способов изучения работы мозга — запись изменений его электрической активности (так называемых биотоков мозга) с помощью специального регистрирующего аппарата — электроэнцефалографа. Прибегнув к этому методу исследования, А. 14. Маренина и 14. Е. Вольперт обнаружили, что внушение загипнотизированному чувства страха ярко отражается не только на его мимике и поведении, но заметно изменяет электрическую активность мозга.
Подобных примеров можно было бы привести еще очень много, но нам кажется, что и эти достаточно ярко демонстрируют точность и объективность данных современной физиологии, показывающих, какой большой силы влияния достигает словесное внушение на организм человека, находящегося в состоянии гипноза.
Прежде чем рассказывать о том, что же такое по Павлову представляют собой внушение и самовнушение, какие интимные физиологические процессы лежат в их основе, нам надо, не вдаваясь в подробности (которые снова надолго вернули бы нас к изложению общих законов деятельности высших отделов мозга), остановиться на еще одном свойстве торможения. Опытами, проведенными в лабораториях 14. П. Павлова, установлено также, что сосредоточенный в каком-либо участке коры мозга процесс возбуждения вызывает вокруг себя торможение. И наоборот — сосредоточенное торможение вызывает вокруг себя возбуждение. Это явление физиологи называют взаимной индукцией.
Совокупность всех экспериментов, вскрывающих законы деятельности мозга в состоянии гипноза, позволила 14. П. Павлову предложить следующее представление о внушении и самовнушении, которое он изложил в своей статье «Проба физиологического понимания симптомологии истерии».
Что же происходит при внушении и самовнушении?
Сильное воздействие слова или собственной мысли, а также волнующее, действующее на воображение впечатление вызывает в мозгу человека возбуждение. Сосредоточенное в каком-либо месте коры, оно развивает вокруг себя, как мы только что говорили, тормозной процесс. При здоровой, сильной коре этот процесс далеко не распространяется. Но если нервная система человека чем-либо ослаблена (иначе говоря, нервные клетки повышенно тормозимы) или если человек погружен в состояние гипноза, тогда это торможение
широко расплывается по коре, отрывая участок возбуждения от всей остальной массы корковых клеток и тем лишая его необходимых связей с ними.
А эти-то связи и обеспечивают то, что мы называем контролем разума. Ведь обычная психическая деятельность осуществляется корой мозга как единым целым, как огромным комплексом временных связей, ассоциаций, представлений и т. п. Внушенная, а также самовнушенная мысль или чувство, будучи оторваны от всех этих необходимых влияний остальной коры, приобретают вследствие этого особенно большую, прямо-таки неодолимую силу воздействия на мозг человека, на его поведение и деятельность организма.
Отсюда понятна также та повышенная впечатлительность к внешним словесным воздействиям и к собственным мыслям и переживаниям, которая свойственна человеку, находящемуся в гипнотическом состоянии, а также людям с ослабленной нервной системой и, в частности, больным истерией.
Итак, тончайшие эксперименты, результаты которых зафиксированы точнейшими приборами,— а это исключает всякую, малейшую возможность каких-либо двусмысленных толкований, — показывают, что в основе внушения и самовнушения лежат материальные процессы, совершающиеся внутри мозга под влиянием определенных внешних воздействий. Эти точнейшие опыты сорвали последние остатки покрова таинственности и сверхъестественности, окружающего такие явления, как «видение» и «слышание» духов и других небесных сил, «озарения», «откровения свыше», «чудесные исцеления» и т. п.
Читателю, наверное, нетрудно припомнить описанные нами в первой части книги обстоятельства, предшествовавшие обычно такого рода явлениям, а также многочисленные искусственные приемы и средства усыпления разума, намеренно во всех этих случаях применявшиеся. Поэтому мы не станем их снова здесь перечислять. Немало там было и сильных словесных воздействий, ярких, устрашающих впечатлений, будоражащих воображение и чувства людей, нервная система которых и без того в достаточной степени ослаблена постами и бдениями, наэлектризована мистической верой и т. п. Ложные восприятия «образов» и «голосов», порожденные особенностями деятельности заторможенного, усыпленного мозга, из-за невозможности отнестись к ним критически казались этим людям неоспоримой реальностью.
В этих условиях было все необходимое для того, чтобы
принять страстно желаемое за действительное. Мы говорим «все необходимое», подразумевая под этим весь комплекс ослабляющих, угнетающих нервную систему воздействий, которые всегда имели место в подобных случаях, и говорим это с чувством горького сожаления о людях, испытывавших эти вредные воздействия на себе, чтобы «удостоиться» того, что они называли «благодатью». Нет, говорим мы, это было не необходимо. Напротив, этого можно и нужно было избегать. Нет, это была не благодать, а зло, иногда непоправимое, бесцельная растрата величайшего из богатств, которым обладает человек,— мозга, великолепного, сложного и тонкого инструмента, с помощью которого мы воспринимаем и познаем окружающий нас мир. А все, что делалось ищущими «видений» и «озарений», было порча, намеренное уродование этого тончайшего инструмента, расстройство лучшего из даров природы.
Но, может возразить читатель, иногда (вы ведь сами писали об этом здесь) в этих условиях религиозного экстаза наблюдались и исцеления? Остановимся на этом вопросе подробнее.
Повышенная внушаемость больных истерией приводит к тому, что иногда даже незначительные неприятные ощущения в каком-либо внутреннем органе или чувство слабости в руках, ногах могут навести больного на мысль, что у него развивается какое-то очень тяжелое заболевание: отнимаются ноги, он слепнет, глохнет, теряет возможность говорить. Под влиянием такого самовнушения нарушается центральное нервное управление работой тех или иных органов, отчего могут действительно появиться признаки болезни. Так нередко и развиваются истерические параличи, припадки, немота, глухота, нервные желудочно-кишечные расстройства, нервные заболевания сердца и др.
Как ни различны по внешней форме все эти недуги, причина у них общая, единая — временное нарушение нервных процессов в высших отделах мозга, а не поражение целостности того или иного органа или части тела. Поэтому их и называют психогенными (от греческих слов «психе» — душа и «генезис» — происхождение). Психогенная истерическая глухота, например, вызывается не тем, что нарушена барабанная перепонка или поврежден слуховой нерв, а угнетением деятельности тех отделов мозга, от которых зависит восприятие слуховых ощущений.
Многие века болезненные истерические проявления со
ставляли загадку для людей. Они были сущим кладом для религиозных домыслов и предрассудков об «одержимости бесом», о «сглазе», и «божьей каре», о «порче» и т. п. Камнем преткновения были они и для медицины, долго не знавшей их подлинных причин и механизмов. После ознакомления с учением И. П. Павлова о ведущей роли коры в управлении всем организмом, после всего, что мы узнали о значении условных временных связей, о роли торможения и силе слова, нас уже не удивляет тот факт, что ложная, неправильная мысль может привести к заболеванию, нередко и весьма тяжкому. Нам понятно, как и почему это происходит. Но вернемся к интересующему нас вопросу.
Психогенные расстройства возникают также и под влиянием нервных потрясений: страха перед внезапно нависшей опасностью для жизни, глубокого горя от потери близкого человека, жизненных катастроф и т. д. И в этих случаях может получиться болезненный сдвиг нервных процессов в каком-либо участке мозга. В результате также нарушится нормальное нервное управление работой внутренних органов и вследствие этого возникнет расстройство в их деятельности. Нередко такие больные страдают не меньше, чем больные с органическими заболеваниями. Мучающие их болезни могут годами тянуться без всякого улучшения.
Психогенные заболевания часто не поддаются никаким лекарствам, но могут уступить воздействиям, оказываемым на психику. Психогенное угнетение деятельности тех или иных участков мозга может быть смыто более сильным, противоположно направленным нервным процессом, который возникает под влиянием новых иногда радостных, а иногда даже неприятных волнений. Но и те, и другие в этом случае благотворны, ибо заставляют мысль больного направиться по новому руслу. Так же может действовать на психику и словесное внушение и самовнушение.
Мы только что говорили, что внушение и самовнушение нередко повинны в возникновении многих тяжелых и длительно не поддающихся излечению истерических заболеваний. Но они же, соответствующим образом направленные, могут благоприятно подействовать на психику некоторых больных и тем самым ликвидировать многие психогенные расстройства. При этом болезненно измененные нервные процессы в тех или иных участках коры мозга снова приходят к норме. Восстанавливается правильное управление деятельностью внутренних органов, и тем самым происходит ис
чезновение наблюдавшихся в этих органах болезненных проявлений.
Эти вполне ясные с точки зрения учения И. П. Павлова процессы и составляют естественную физиологическую основу тех действительных фактов поразительных исцелений, которые по временам происходили и происходят в обстановке ожидания «чудес».
Пестра и разнообразна эта обстановка: в одном месте пышна и торжественна, а в другом, наоборот, Подчеркнуто скромна и проста. Но в любом случае она полна мистики и таинственности, умышленно создаваемой представителями религии. За всеми этими ухищрениями скрывается стремление оказать как можно более сильное воздействие на сознание человека, поразить его воображение, внушить ему слепую, безграничную веру в возможность «чудесного исцеления» с помощью «божественных» сил.
Подобное действие на психику некоторых особенно восприимчивых к внушению больных могут оказывать и заклинания шаманов, колдунов и знахарей, и торжественные молебны о здравии, звучащие в храмах, и до мелочей продуманная система подготовки больных к посещению «святых мест», и горячие молитвы об исцелении у «чудотворных» икон, мощей «святых угодников» и т. п.
К действию внушения в этих условиях, как правило, прибавляет свое мощное влияние и фактор самовнушения — горячее ожидание больным «чуда», вера в то, что якобы всесильное «чудодейственное» средство поможет вернуть здоровье и силы. Все это заранее настраивает психику больного, подчиняя его мозг этой единой всепоглощающей мысли.
Совместное влияние подобного внушения и самовнушения может оказать в некоторых случаях благотворное действие на больных, страдающих от психогенных расстройств. И ни при чем тут ни бог, ни «чудо». Целительными факторами здесь служат внушение и самовнушение — явления, как мы видели выше, несомненно естественные, материальные и с позиций современной науки вполне понятные.
Но отдельные редкие случаи исцелений в обстановке ожидания «чудес» тонут в той массе нервных расстройств, которые постоянно порождаются атмосферой мистики и религиозной экзальтации. Эта атмосфера губительно действует на нервную систему даже здоровых людей, не говоря уже о людях с неустойчивой психикой. Ослабляя волю и
дурманя разум, она способствует развитию тяжелых неврозов, а подчас и настоящих психических заболеваний.
Внушение и самовнушение — мощные средства лечебного воздействия на психику человека, но пользу они приносят только при правильном и осознанном применении. Не нужно специально доказывать, что такое применение доступно лишь врачам, людям медицинской науки, которая вооружает их точным знанием причин заболевания и способов борьбы с ними. Всякое же кустарное, невежественное использование великой силы слова неизменно обращается не на пользу, а на вред здоровью людей. И в итоге вместо облегчения страдания оно, как правило, усиливается. Вместо исцеления закрепляется старая болезнь или возникает новая.
А теперь, прежде чем закончить наш разговор о гипнозе, мы расскажем о том, ради чего многие поколения ученых создавали медицинскую науку, в частности учение о гипнозе.
Мы познакомим вас, читатель, с тем, как сегодня врачи применяют гипноз при лечении различных заболеваний. Итак, войдем в кабинет психотерапевта.
БРАЧА
Мы с вами теперь уже зна--------------------------------ем, каким мхом предрассудков и суеверий оброс за свою историю гипноз. Не удивительно поэтому, что часто люди, даже те, которые сами приходят к врачу и настоятельно просят лечить их гипнозом, втайне боятся его. Они опасаются, что гипноз окажет подавляющее действие на их волю, сделает их какими-то подобиями живых автоматов, отдаст в полную власть гипнотизирующему. Иногда они боятся, что, загипнотизировав, их не
смогут вывести из этого состояния и они так и останутся в нем на неопределенно долгое время.
Все это, конечно, совершенно несостоятельные опасения. Корни их в тех ложных взглядах на гипноз, которые прививались людям на протяжении веков, и поэтому у врачей стало правилом перед началом гипнотизации проводить разъяснительную беседу с больным, в которой они вкратце рассказывают о том, что такое гипноз, как и для чего он используется в лечении.
Итак, мы присутствуем в кабинете психотерапевта. Сегодня он пригласил на такую беседу нескольких больных, которым будет в дальнейшем проводить сеансы гипнотерапии. Сперва мы прослушаем эту беседу, а потом познакомимся с его пациентами.
Внимание, доктор начал говорить.
— Дорогие друзья. Послушайте, что я вам расскажу о гипнозе. Вы должны познакомиться с ним, чтобы правильно представлять себе своего будущего целителя.
Научное объяснение гипноза и внушения открыло широкие возможности для успешного использования этих явлений в практике медицины в качестве методов борьбы со многими заболеваниями.
Гипнотический сон — один из видов охранительного торможения. Он способствует быстрейшему восстановлению работоспособности нервных клеток коры, ослабленных в результате непосильного нервного напряжения, утомления, отравления или тяжелого заболевания. Это дало научное обоснование для использования гипноза в качестве одного из видов так называемой охранительной сонной терапии.
Большое преимущество этого метода лечения состоит в том, что длительный (по нескольку часов) гипнотический сон близок к обычному, естественному сну, и в то же время для его возникновения в организм можно не вводить лекарственных снотворных средств, которые не всегда и не для всех вполне безвредны.
Все более широкое распространение получает гипнотерапия (лечение гипнозом и внушением в гипнозе), как один из методов психотерапии.
Психотерапия — это целая система лечебных воздействий на психику больного.
Сюда относятся и беседы, которые проводит с больным врач любой специальности, ставя своей целью успокоить па
циента, рассеять излишние опасения его за свое здоровье или страх перед предстоящей операцией и т. д.
Определенное лечебное значение имеет и окружающая больного обстановка: светлые палаты, порядок и чистота, внимание лечебного персонала.
Правильно вызванное гипнотическое состояние совершенно безвредно (если не считать некоторых психических болезней, при которых гипноз противопоказан). Но далеко не у каждого человека можно вызвать глубокий гипнотический сон. Многое зависит от особенностей нервной системы больного. Одни люди быстро, при первом же сеансе, впадают в состояние глубокого гипноза, у других он развивается лишь после большого количества сеансов. Есть больные, у которых не удается вызвать ясно выраженного гипнотического сна даже при настойчивых усилиях врача.
Как правило, процесс гипнотизирования протекает с каждым новым сеансом быстрее. Вся обстановка, окружающая больного во время предшествующих сеансов, сама потом действует гипнотизирующим образом.
Для того чтобы загипнотизировать кого-нибудь, совсем не нужно обладать какими-то необыкновенными качествами: «железной волей», «черными глазами», «гипнотическим» взглядом и т. п. Ни к характеру, ни к внешности врача, применяющего гипнотерапию, не предъявляется каких-либо особенных требований. Однако спокойствие и уверенность гипнотизирующего необходимы. Но главное, конечно,— это знание дела: понимание болезненного состояния человека, обратившегося за помощью, и осведомленность врача в существе тех гипнотических явлений, с помощью которых он собирается лечить больного. Вдумчивость, осторожность, тактичный, индивидуальный подход к каждому человеку с учетом особенностей его личности и болезненного состояния — вот те качества, которыми обязательно должен обладать врач, занимающийся гипнотерапией. Без этого он не сможет помочь больному.
По существующей в Советском Союзе инструкции гипнотерапией могут заниматься только врачи в лечебных учреждениях. Применение гипноза в зрелищных целях и для лечения лицами, не имеющими медицинского образования, у нас запрещено.
Практически врачи вызывают гипноз следующим образом. Больного усаживают в удобное кресло или укладывают на кушетку и начинают внушать ощущения, связанные с засыпа
нием. Очень важно при этом устранить из окружающей обстановки все, что может помешать развитию дремоты. Производя словесное внушение, врач часто одновременно ритмическими движениями поглаживает больного по лбу. Голос врача должен звучать негромко, монотонно. Многократно повторяются отдельные слова и фразы. Для податливых к внушению больных этого бывает вполне достаточно, чтобы у них возник глубокий гипноз.
Когда гипнотический сон наступит, переходят к словесному лечебному внушению, содержание которого определяется характером болезни и направлено на ее устранение.
Конечно, дорогие читатели, это не дословная беседа врача с пациентами. Нам пришлось здесь кое-что прибавить, а кое-что упустить — ведь мы обращаемся не к маленькой группе больных, а к неизмеримо большей аудитории здоровых людей. Но основное содержание таких бесед нашло здесь свое отражение.
Теперь правомерный вопрос: какие же заболевания лечат внушением в гипнозе?
Внушение в гипнозе применяется в первую очередь для лечения различных нервозов, прежде всего истерических реакций. Эти реакции часто проявляются в том, что человек внезапно теряет голос, слух или зрение. Может наступить также и истерический паралич. Часто больной с истерическим параличом внешне ничем не отличается от больного, разбитого органическим параличом. Он так же внезапно теряет возможность ходить, двигать руками, говорить или глотать, тяжело страдает. Лишь опытный врач может сказать, имеются ли у этого больного органические (то есть связанные с разрушением нервных клеток в мозгу или периферических нервов) или чисто психогенные нарушения.
В лечении органического паралича метод внушения в гипнозе, конечно, бессилен поставить больного на ноги или вернуть ему речь. Он может только сыграть вспомогательную роль: поддержать настроение такого больного, помочь ему легче переносить тяжесть своего состояния и тем самым способствовать большей эффективности других лечебных средств, которые в большинстве случаев ведут к восстановлению утраченных функций.
В лечении же параличей истерического и вообще психогенного происхождения, наоборот, лекарства, физиопроцедуры и другие методы лечения малодейственны, тогда как внушение в гипнозе, а нередко и просто в бодрственном со
стоянии может быстро вернуть работоспособность и здоровье больному, давно потерявшему надежду на выздоровление.
В ряде случаев внушением удачно лечат заболевания нервной системы, возникшие в результате нервного потрясенияг сильного волнения и испуга. Одно перечисление этих болезненных состояний, успешнр поддающихся лечебному внушению, говорит о том, что большая часть случаев действительного избавления больных от мучивших их недугов, которые выдают за «чудесные» исцеления, имеет вполне материальную природу. Аналогичные «чудеса» происходят при обращении подобных больных к врачам, лечащим методами словесного воздействия на психику больного.
А теперь давайте опять вернемся в кабинет врача и начнем знакомиться с его пациентами.
Обращаемся к первой больной:
— Что привело вас к врачу?
— Я вообще нервная. У меня во время неприятностей и волнений часто появляются спазмы, к горлу подкатывает комок, наступает удушье. Обычно все кончается слезами. Плачу я много, но потом успокаиваюсь. Месяц назад я подавилась косточкой абрикоса. Очень испугалась, так как казалось, что эта косточка застряла в горле. А главное, как начинаю есть — не могу глотать. Чувствую в горле посторонний предмет. Как пробка сидит — ни туда ни сюда. Как только возьму в рот пищу — спазмы усиливаются, особенно если еда твердая. Если пытаюсь себя принуждать, начинается рвота. Еще жидкую пищу кое-как, с трудом удается проглотить, и то с какими мучениями. Не жизнь, доктор, а ад. Обращалась к разным врачам, в том числе и к специалисту по горловым болезням. Говорят, что никакой косточки в горле нет, что я внушила себе эту болезнь. Но мне ведь от этого не легче. Я очень исхудала, работать не могу.
— Скажите, пожалуйста, раньше вы не обращались к психотерапевту?
— Нет, это первый раз.
— Что можно здесь сказать? — говорит доктор.— Совершенно очевидно, эта женщина склонна к истеро-невротичес-ким реакциям. Каждая неприятность, волнение у нее сопровождаются характерным подкатыванием к горлу комка. Старые врачи так его и назвали — globus hystoricus — истерический шар. Такие состояния хорошо снимаются с помощью лечебного внушения в гипнозе. Когда будет достигнуто сонное состояние, врач начнет внушать представления как раз
обратные тем, которые явились причиной заболевания. Больная считает, что косточка застряла у нее в горле, она чувствует ее и поэтому не может нормально глотать. Поэтому врач будет внушать ей, что у нее есть свободная возможность глотать, употреблять в пищу любые продукты — и твердые, и жидкие. Это далеко не первый случай в нашей практике, и, как правило, такие больные хорошо лечатся внушением.
Характер жалоб может быть очень различен, но существо болезни, механизмы ее возникновения одни и те же. Естественно, что и лечебные мероприятия здесь должны быть подобны.
Вспоминается мне одна больная, у которой вследствие домашних неприятностей внезапно возникла слабость и дрожь в ногах. По собственному определению больной, «ноги стали как ватные». В дальнейшем это привело к тому, что она перестала ходить. Больная часто и подолгу плакала, считая себя неизлечимой, у нее развился функциональный паралич ног. Круг ее жизненных интересов был замкнут болезненными переживаниями. Так как болезнь затягивалась, больная потеряла веру во врачей и лекарства. В таком состоянии она была помещена в нервно-психиатрическую больницу. Врачи установили, что ее заболевание имеет истерическую природу. Поэтому решили прибегнуть к лечению внушением в гипнотическом сне. Больная оказалась хорошо внушаемой. В первом же сеансе у нее был вызван глубокий гипноз, во время которого ей внушали, что она скоро поправится, сможет ходить, что в ее состоянии нет ничего неизлечимого и тяжелого. После сеанса наступило заметное улучшение. Больная сделала попытку встать с постели, держась за спинку кровати. Последующие сеансы полностью устранили у нее болезненные проявления. Больная выписалась в хорошем состоянии. Она ходила без посторонней помощи, стала работоспособной, активной, жизнерадостной.
А вот другой пример. У молодой девушки в результате неприятностей по работе и связанных с ними волнений образовался стойкий левосторонний поворот головы, так называемая истерическая кривошея. Это очень мешало ей. Снизилась работоспособность, настроение стало подавленным. Больная начала терять интерес к жизни. Десять сеансов лечебного внушения в гипнозе полностью сняли это болезненное нарушение.
Вот еще несколько примеров из лечебной практики, иллюстрирующих лечебные возможности внушения в гипнозе при
различных нервных расстройствах психогенного характера.
Больная К., 19 лет, обратилась с жалобой на то, что у нее после испуга, вызванного угрозой аварии, внезапно пропал голос. В течение нескольких месяцев она не могла произнести ни слова. Всякие попытки лечения у врачей-специалистов были безрезультатными. После восьми сеансов лечебного внушения в гипнозе наступило заметное улучшение. Больная в гипнотическом состоянии могла повторять отдельные слова, произносимые врачом. После 12 сеансов гипноза голос был возвращен.
Больная Б., 28 лет, испугавшись внезапной вспышки яркого света в темноте, стала плохо видеть. Натыкается на предметы. Ранее слышала, что можно ослепнуть, если в темноте внезапно увидеть яркий свет. Считает, что именно это и случилось с ней. Боится окончательно потерять зрение. Обращалась к глазным врачам, которые установили у нее понижение зрения (истерического характера) и рекомендовали лечиться гипнозом. Больная Б. по характеру неуравновешенная, обидчивая, раздражительная. Часто конфликтует с соседями по квартире. Конфликты переходят в скандалы, сопровождающиеся криком, плачем. Иногда после таких ссор случались припадки с судорогами и приступами удушья. После четырех сеансов лечебного внушения в глубоком гипнозе нарушения в зрении исчезли. Больной внушалось общее успокоение, необоснованность опасений потерять зрение; внушалось также, что она хорошо видит.
— А не находите вы,— наш собеседник лукаво усмехнулся,— что во всех этих случаях мы, врачи, творим «чудеса», производим то, о чем так пространно и с таким пафосом повествуют «Жития святых» — религиозные легенды и книги всех времен и народов.— Прозрение слепцов, исцеление параличных и немощных.
Одним словом «восстань недужный и виждь и внемли!» Как-то в беседе со мной бывший профессор богословия Ленинградской духовной академии А. А. Осипов сказал: «А ведь и мы в церквах, когда надо силу божью явить, выходит, гипнозом занимаемся. Подведут к тебе, бывало, кликушу — вся она дрожит, бьется, зубами скрипит, богохульничает. А ты ее лжицей по лбу стукнешь да как крикнешь: «Изыде окаянный!» — так она и успокоится. А народ верит — батюшка «нечистого» изгнал. Да ведь и вся слава пресловутого Ионна Кронштадтского на этом создана была. Ох же и мастер он был на кликуш кричать!»
Нетрудно заметить, что в приведенных случаях характер нарушений у больных подобен тем, избавление от которых и обретало славу «чудесных исцелений». Разве не напоминают они факты, приносившие успех колдунам и шаманам и создавшие славу Лурду?
Однако весьма существенная разница состоит в том, что в работе врача, опирающегося на научное понимание природы болезненного состояния и путей его устранения, не бывает тех значительно более тяжелых, чем само заболевание, осложнений, которые часто возникают вследствие неграмотных, невежественных приемов знахарей и «целителей волею божьей». На одного исцеленного «сверхъестественными силами» приходятся многие десятки и сотни искалеченных людей. Их нервная система и здоровье окончательно подорваны одурманивающим ядом колдовской и религиозной мистики. Она превратила их в слабовольных, взвинченных невротиков, готовых по самому малейшему поводу впадать в припадочное состояние.
Внушением в гипнозе часто удается снимать различного рода жалобы на мучительные болезненные ощущения во внутренних органах, порождающие у больных серьезные опасения и страхи за жизнь. Вот типичная история болезни. Больная А., 36 лет, обратилась к врачу с жалобой на неприятные ощущения и боли в области сердца. По ее описаниям, сердце у нее «холодеет, немеет, перестает биться» или, наоборот, «колотится в груди». Кроме того, она жалуется на спазмы в горле, тошноту, покалывание в руках и ногах, потерю чувствительности в правой половине головы. В связи с постоянными неприятными ощущениями в области сердца у больной развился страх внезапной смерти, она боится ходить по улицам одна. Раньше часто волновалась и расстраивалась по самым незначительным поводам. Волнения сопровождались приступами удушья, плаксивостью, покраснением лица, дрожанием рук и ног. Последние полгода испытывала неприятные ощущения главным образом в области сердца — «обжигает сердце, при этом начинает кружиться голова, под ложечкой колет, в горле стоит комок, руки и ноги ледяные». После первых же сеансов гипнотерапии наступило улучшение. Неприятные ощущения в области сердца исчезли, однако мысль о внезапной смерти продолжала преследовать больную. На приемы к врачу она приходила с сопровождающими, так как боялась упасть на улице и умереть. После восьми сеансов пришла одна. .Жалоб стало меньше, больная отметила зна
чительное улучшение в своем состоянии. Лечение продолжалось еще некоторое время, пока больная не обрела способность ходить одна, не опасаясь за свое здоровье и жизнь.
— Не могу не рассказать вам про один очень интересный случай из практики нашего старейшего советского психотерапевта Константина Ивановича Платонова.
Больная, 20 лет, была испугана напавшей на нее собакой. Впоследствии в период острого переживания у нее всплыло воспоминание о слышанном когда-то разговоре, будто укушенные собакой начинают лаять. У больной появляется непреодолимое желание лаять, которое затем переходит в действительный лай, заставивший ее безвыходно в течение месяца сидеть дома и отказаться от общения с людьми. Уже после четырех сеансов гипноза удалось устранить это тягостное состояние. Результат лечения подтвержден 22-летним наблюдением.
Сколько раз подобные случаи служили церковникам поводом для распространения легенды о вселении в человека «нечистой силы», «злого духа». В мрачную эпоху средневековья несчастные больные люди подвергались мучительным пыткам, сжигались на кострах. И до сих пор в церквах иногда происходит отчитывание и наложение «чудотворных» икон на страдающих истерическими припадками больных, из которых якобы тем самым изгоняется «нечистая сила».
Но вернемся опять к нашим больным.
Давайте спросим этого уже немолодого мужчину, что привело его сюда.
— Как ваше имя и отчество?
— Петр Семенович.
— Сколько вам лет?
— Пятьдесят с небольшим. Вы только что спросили, доктор, от чего я жду помощи, вернее — от чего я прошу меня защитить. Охотно отвечу: от самого себя, доктор. Именно от самого себя! Вот уже десять лет не могу побороть в себе стремление к вину, к выпивке. Все чувствую, все понимаю. Понимаю весь позор и ужас моего положения, а бросить пить не могу. Сколько раз давал себё зароки, клялся жене, детям, друзьям. Вижу, что качусь, погибаю, а остановиться не могу. Ведь инженер я по профессии, а сейчас на подсобную работу перешел. Докатился до того, что ничего понять не могу. Все, что знал, все пропил. И голову пропил и одежду пропивать начал, как говорится, пропился до волос, вот до чего дошел
по пословице: «Яко наг, яко благ, яко нет ничего» — и людей стыдно и на мою несчастную семью смотреть больно.
— Скажите, Петр Семенович, — ведь вот вы сейчас так разумно рассуждаете, и критики у вас к себе хоть отбавляй. Почему же вы давно не бросили себя губить, а близких терзать?
— Ах, доктор, в том и вся моя беда, когда трезв — полон раскаяния, кажется, ни за что в рот ее, проклятую эту водку, не возьму. Но как одну только рюмку выпью — так и пошло. И день пью, и два, и три. И вот вечером еле до дому дойдешь или притащут тебя — всего в грязи, выпачканного хуже, чем свинья. А наутро едва глаза продрал — весь свет не мил: все горит внутри, руки дрожат, сам весь трясешься, и одна мысль, одно желание — опохмелиться. А раз опохмелился, так уже опять пошло по кругу. Вот и пропадаю из-за этой опохмелки — губит она. Правильно говорит народ: «Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался, не за то, что пил, а за то, что опохмелялся».	*
— Да, в этой пословице есть большой смысл. Мы, врачи, и считаем, что хронический алкоголизм начинается с того времени, как появляется потребность в опохмелении. Скажите, Петр Семенович, а как спите вы? Страшные сны вас по ночам не мучают?
— Бывает, доктор. Иногда проснешься весь в поту, все кажется — гонится за тобой кто-то, ножами угрожают, а то и вообще какая-то чертовщина в глаза лезет. Вскочишь и не знаешь куда бежать, где спасаться. Родных боишься, всех боишься, кажется — еще минута, и выскочишь из окна, а там, что будет, то будет. Одним словом, погибаю, доктор. Спасите. Слышал, гипноз помогает от водки, вот и пришел к вам на лечение. Что хотите делайте, только оторвите меня от нее. Спасите меня. Еще жить хочу. Можете помочь, доктор? Помогите!
— Вот вы спрашиваете, Петр Семенович, могу ли я помочь. Да, могу, но при одном условии — если вы сами себе помочь хотите. Если вы будете слушать врача, будете исполнять все, что он вам говорит, будете настойчиво лечиться и главное — немедленно, с сегодняшнего же дня не возьмете ни капли вина в рот.
Как лечим мы алкоголизм гипнозом? Ну что же, опять придется провести маленькую беседу.
Большую группу больных, с которыми работают врачи-психиатры в амбулаторных условиях и в больничных, состав-
Запись электрической активности желудка во время лечебного внушения в гипнозе.
ля ют наркоманы. Это люди с болезненным влечением к какому-нибудь наркотическому средству. Наиболее распространенные виды наркоманий — курение и алкоголизм.
При хроническом алкоголизме гипнотерапия занимает среди других лечебных средств одно из первых мест. Если учесть, что страдающие алкоголизмом обычно быстро погружаются в глубокий гипноз и легко поддаются внушению, то становится понятной целесообразность этого вида лечения при подобных заболеваниях.
При проведении в гипнозе внушения алкоголику врач вызывает у больного чувство физического отвращения к запаху и вкусу водки. С больным проводят также лечебную беседу, в которой раскрывают огромный вред спиртных напитков как для здоровья пьющего, так и для его общественного, служебного и семейного положения.
Специальный прибор — электрогастрограф — позволяет объективно записывать электрическую активность мышц желудка. Во время проводимого в течение 13 минут лечебного внушения: «Водка вызывает тошноту и рвоту» — эта активность усиливается. Увеличение электрической активности мышц желудка свидетельствует о развивающихся в момент внушения сильных сокращениях этих мышц, что связано с рвотными движениями. После курса лечения больные, как правило, прекращают пить в течение более или менее продолжительного времени. Однако для полного выздоровления рекомендуется проведение еще нескольких закрепляющих сеансов внушения — сначала через неделю, потом через две недели и, наконец, раз в месяц. Полную гарантию от повторения заболевания дает лечение больного и наблюдение за ним в течение года.
— Вот, Петр Семенович, послушайте историю болезни и лечения одного моего больного, он очень походил на вас, да и возраст у вас с ним один. И вот теперь этот человек уже около пяти лет не притрагивается к вину. Фамилия его была
Сосудистая реакция на внушение тошноты алкоголику, находящемуся в неглубоком (а) и глубоком (б) гипнозе.
К-ов. Возраст около пятидесяти двух лет. Жаловался он, как и вы, на непреодолимое влечение к вину. Пил много, особенно последние годы, перед лечением. Тяга к вину носила запойный характер. В период запоев очень мало ел, выпивал в день по литру водки и более. В 1946 году перенес белую горячку, в связи с чем был помещен в психиатрическую больницу. После выхода из больницы некоторое время не пил, затем опять начал пить. Больного беспокоили кошмарные сновидения, иногда в темноте видел какие-то «страшные фигуры». При первых же сеансах лечебного гипноза удалось достичь стадии сомнамбулизма. Больному внушалось полное отвращение к водке, причем это внушение сопровождалось словами: «Вы чувствуете запах водки, вы ощущаете во рту противный вкус водки. Я даю вам водку, вам противно. Водка вызывает тошноту и рвоту. Пить больше не будете». Во время этого внушения лицо больного выражало отвращение. Он
краснел, покрывался потом, начинались рвотные движения, сопровождавшиеся кашлем, обильным выделением слюны. По окончании сеансов больной заявлял, что запах водки непереносимо отвратительный, что он вызывает у него рвоту. С больным провели двадцать сеансов гипнотерапии. К концу лечения он при одном упоминании о водке испытывал непереносимую тошноту.
А вот еще пример, который имеет прямое отношение к вопросу о происхождении в некоторых случаях суеверий.
Больной Д., сорок четыре года, страдал постоянно повторяющимся наплывом зрительных галлюцинаций. В течение двадцати лет злоупотреблял водкой и неоднократно лечился в психиатрических больницах. После последнего лечения пьет редко. Тем не менее каждый новый прием алкоголя, даже в небольших количествах, сопровождается бессонницей и массовым наплывом зрительных галлюцинаций устрашающего содержания: видит крыс, пауков, змей и чертей. Стал очень суеверен. Надел на себя крест для «изгнания нечистого». В беседе с врачом критически высказывается по этому поводу, иронизируя над собой, но тут же добавляет, что когда начинаются галлюцинации, то испытывает такой ужас, что готов поверить во все, лишь бы от них избавиться. Больной длительно лечился гипнозом таким же методом, как и больной К-ов. Это привело к улучшению самочувствия, полному отказу от вина и исчезновению галлюцинаций.
Как видите, Петр Семенович, гипноз может помочь в борьбе с алкоголизмом.
Такой большой русский ученый, как академик В. М. Бехтерев, придавал огромное значение лечению алкоголиков гипнозом. Он даже предложил специально разработанную им методику коллективного лечения наркоманов. По этой методике в гипноз одновременно погружают десять-пятнадцать и более человек. Врач проводит такое же внушение, как и при работе с одним больным. В чем преимущество метода Бехтерева? В том, что в результате различной степени внушаемости более быстро погружающиеся в гипноз алкоголики своим видом ускоряют наступление гипноза и у других больных.
Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать о лечении гипнозом наркоманов.
Но этим далеко не исчерпывается то, что можно рассказать о лечебном применении гипноза. Хорошие результаты дает гипнотерапия при лечении некоторых больных, страдаю
щих кожными зудами нервного происхождения (так называемыми нейродермитами), а также некоторыми другими заболеваниями кожи.
Широко известно применение психопрофилактических и психотерапевтических мер для обезболивания родов, ликвидации неукротимых рвот у беременных. Советскими учеными (К. И. Платонов, В. Н. Мясищев, М. С. Лебединский, И. 3. Вельвовский, И. В. Стрельчук, Н. В. Иванов и др.) установлено, что лечебное воздействие словом оказывает помощь для облегчения самых разнообразных болезней (в частности, снятие тяжелых болевых ощущений). Это способствует более эффективному действию других лечебных мероприятий.
Благодаря выяснению природы гипноза и внушения павловская физиология позволила перевести лечебное внушение в гипнозе на подлинно научные рельсы и превратить его в мощное оружие в руках врача, которым он может побеждать многие болезни.
Упорным трудом советских ученых и врачей сокровищница павловского наследия обогащается новыми творческими достижениями, раскрывающими широкие горизонты для дальнейшего развития психотерапии и гипнотерапии.
И сейчас у меня на приеме еще находятся люди, к которым будет применяться лечение гипнотическим сном и лечебным внушением в нем от самых различных болезненных состояний. Но разрешите мне их не представлять персонально, пришло время начинать мою работу — больные ждут.
Мы простимся теперь, дорогой читатель, с врачом и его больными и выйдем из кабинета психотерапевта.
Хотя это посещение и было кратковременным, но с основами лечебного использования гипноза оно нас познакомило. Конечно, хорошо бы еще зайти в больницы, посмотреть палаты, где проводится лечение удлиненным гипнотическим сном, где больные, страдающие гипертонией и язвенной болезнью, иногда по неделе и больше проводят в состоянии гипнотического сонного торможения. Но у нас на это нет сейчас времени. Нам надо заканчивать нашу книгу.
Но и это кратковременное посещение кабинета врача, нам кажется, могло убедить вас, читатель, в основном.
Неоспорима истина, гласящая: «Чудес на свете не бывает». Наука разоблачила мнимую сверхъестественность «чудесных» исцелений. Она открыла их вполне земные материаль
ные причины — явления гипноза и внушения. Познав Управляющие гипнозом и внушением закономерности, наука щедро поставила их на службу здоровью людей.
Не упование на религиозную веру, на дарованную «свыше божью милость», а основанное на достижениях науки использование всех могучих средств современной медицины открывает верный путь к выздоровлению.
В числе этих средств по праву достойное место принадлежит ныне лечебному слову и гипнозу.
• * *
Большой путь через века и страны проделали мы с вами, читатель. Начав его от тайников древнеегипетского бога Тота, мы дошли до современных физиологических лабораторий, где ученики и последователи великого Павлова продолжают начатый им штурм неприступного дотоле человеческого мозга — вместилища чувств и мыслей. И весь этот путь мы прошли, идя по следам нашего главного героя — гипноза, того тысячелетиями не разгаданного и «чудесного» состояния, которое сыграло немалую роль в жизни человека. Это оно, попа» в руки мракобесов и мистиков, способствовало порабощению человека темными силами и оно же, находясь в руках врачей, стало приносить исцеления от болезней и тем самым укреплять человеческую волю и дух.
Поистине удивительная роль у нашего героя в человеческой истории!	*
Как нельзя лучше иллюстрирует все происходившее с гипнозом на протяжении тысячелетий, всю постигнувшую его трансформацию, одно основное положение: с ростом знаний вынуждены сдавать свои позиции и отступать все дальше и дальше темные силы, эксплуатирующие наивность и невежество. Наука, разъясняя самые сложные явления природы, заставляет служить на благо человека то, что ранее действовало во вред ему.
Наша книга адресована к читателям зрелого возраста. Но мы надеемся, что не минет она и рук молодежи, тех, кому историей определено не только вместе с нами строить коммунистическое общество, но и жить при нем.
Именно вам, счастливым сынам и внукам нашим, дано быть современниками невиданного расцвета науки и знания, полного торжества человеческого гения над силами природы. Именно ваше поколение устремится в бесконечные просторы
вселенной, ваше поколение проникнет к самым основам строения атома и живого вещества.
Из вашей среды выйдут и те, кому суждено сделать новые •открытия в области физиологии и медицины еще больше приумножить силы человека в борьбе с болезнями.
И мы не сомневаемся,что среди этих исследователей будут такие, пытливый ум которых заинтересуется гипнозом. Они, вооруженные совершеннейшей техникой и методами исследования своей эпохи, разъяснят многие для нас теперь еще очень трудные вопросы, прямо или косвенно связанные •с гипнозом, вопросы, по которым сейчас придерживаются самых противоположных мнений люди, изучающие их. Они внесут полную ясность в не понятый еще до конца, волнующий сегодня исследователей вопрос о внутренних, интимных механизмах действия слова в гипнозе; ответят на то, каковы возможности использования гипноза не только в лечебных целях, но и в педагогике, лингвистике и других науках. Ведь уже и теперь мы слышим о гипнопедии — об ускоренном изучении иностранных языков, когда повторение пройденного и усвоение слов производятся во время сна с помощью магнитофонной записи соответствующих уроков.
Отвечено будет на все. И вот именно потому, что мы верим в торжество будущих исследователей гипноза, верим в то, что они сумеют еще больше, чем наши современники, заставить его служить на пользу человеческому здоровью, и написали мы эту книгу. Написали для того, чтобы вас, будущих исследователей, познакомить с ним, привить к нему интерес. А в том, что на путях исследования гипноза вы достигнете новых больших успехов, мы не сомневаемся и .от всей души радуемся этим грядущим успехам.
СОДЕРЖАНИЕ
От авторов.......................................... 5
Часть первая «Чудеса» усыпленного разума......................... 7
Часть вторая А чудо ли «чудо.»?..................................44
Магнетический флюид Франца....................
Антона Месмера .................................45
Джемс Брэд открывает гипноз...................  53
Скромный доктор Льебо.......................... 69
Бернгейм против Шарко.......................... 73
Догадка Гайденгайна............................ 84
Можно ли загипнотизировать электрического ската?.........................  94
«Гипноз — не подкидыш».................,	. . . 101
Глашатай правды о гипнозе......................107
Часть третья Самая щедрая кудесница .	 .....................124
Подобно Копернику	,.....................125
Торможение и сон ..............................140
Сила слова.....................................142
Гипноз в лабораториях	Павлова..................150
В кабинете врача ..............................174
Мария Александровна Рожнова Владимир Евгеньевич Рожнов
ЛЕГЕНДЫ И ПРАВДА О ГИПНОЗЕ
Редактор М. Пожидаева Художник Ю. Ф. Папулов Худож. редактор В. В. Щукина Технич. редактор Л. П. Маракасова
Сдано в набор 10/II 64 г.
Подписано к печати 111/VII 64 г.
Формат бум. 60х84/ц Физ. печ. л.12,0 Уч.-изд. л. 11,0. Изд. инд. НЛ-_119.
А04068. Тир. 100 000 (1 з-д 1-30 000) экз.
Цена 48 коп. Тем. план >1964 г Издательство «Советская Россия», Москва, проезд Сапунова, 13/15.
Книжная фабрика 1 Росглавполи-графпрома Государственного комитета Совета Министров РСФСР по печати, г. Электросталь Московской области, Школьная, 25.
Заказ К» 42.
К ЧИТАТЕЛЯМ
Издательство просит отзывы об этой книге и пожелания присылать по адресу: Москва, Центр, проезд Сапунова, 13/15, издательство «Советская Россия».