Игорь
Зотиков
За
разгадкой
тайн
Ледяного
континента

Игорь
Зотиков
За
разгадкой
гайн
Ледяного
континента
Москва «'Мысль» 1984
ББК 26.89(887)
3-88
РЕДАКЦИИ
ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Рецензенты:
председатель Междуведомственной комиссии
по изучению Антарктики при АН СССР
член-корреспондент АН СССР Г. А, АВСЮК,
Предисловие доктора юридических наук,
заслуженного деятеля науки РСФСР
Г. П. ЗАДОРОЖНОГО
Оформление художника
Л. А. КУЛАГИНА
Фотографии сделаны автором,
Ю. В. РАЙКОВСКИМ
и П. А. КОРОЛЕВЫМ
1905020000-135
3----------------170-84
004(01 )-84
© Издательство «'Мысль», 1984
Предисловие
В обстановке растущего международного внимания и
интереса к Антарктике возникает необходимость все больше-
го расширения знаний в этой области. В такой ситуации
очень своевременным является выход книги крупного со-
ветского исследователя Антарктики, участника шести ан-
тарктических экспедиций, доктора географических наук
И. А. Зотикова—ученого с мировым именем в области ги-
дродинамики и теплофизики ледниковых масс и процессов
взаимодействия океана с оледенением Земли. И. А. Зотико-
вым получены фундаментальные результаты по теплофизике
крупных ледниковых покровов Земли, теоретически показа-
но, что в центральной части ледникового покрова Антаркти-
ды, у его ложа, идет непрерывное таяние и существуют
подледниковые моря и озера. Это явление подтверждено
сейчас экспериментально и принимается сейчас во внимание
при всех анализах поведения современных крупных ледни-
ков, а также при реконструкциях четвертичных ледниковых
покровов Европы и Америки и интерпретации следов этих
оледенений.
Исследования И. А. Зотикова доказали возможность ис-
пользования накопленных данных для суждения о теплооб-
мене больших ледниковых масс с водой и в подледниковых
морях. Это положение сейчас важно для расчетов, связан-
ных с проектами будущей транспортировки айсбергов в
практических целях.
И. А. Зотиковым внесен выдающийся вклад в знания о
взаимодействии океана с оледенением. Он и возглавляемая
им советская группа в американском «Проекте исследования
шельфового ледника Росса» экспериментально доказали
возможность постоянного намерзания льда в подледниковых
морях, получили первые и уникальные данные о характере
з
ледяной «крыши» подледниковых шельфовых морей, впер-
вые обнаружили существование придонной теплой воды в
таких морях.
Заключая рассказ об авторе, отметим, что в Антарктиде
один из ледников в горах Королевы Мод назван именем
Зотикова. Это название нанесено на карту по решению Бюро
географических наименований Академии наук США. Работу
И. А. Зотикова в Антарктиде Советское правительство отме-
тило двумя орденами «Знак почета», а правительство
США—медалью «За работу в Антарктике».
Однако предлагаемая читателю книга посвящена не
только «разгадкам тайн Ледяного континента», но и в очень
большой своей части повседневной жизни полярников. Автор
оригинально, занимательно и очень достоверно передает
своеобразие существования человека в этой суровой части
нашей планеты. Им прекрасно передана специфика работы и
жизни в сложных условиях Антарктиды, причем, что особен-
но ценно, за длительный период зимовки, продолжающийся
более года. Он показывает влияние экстремальных антар-
ктических условий на психику человека, на его чувства и
здоровье, откровенно описывает, как сказывается оторван-
ность от семьи, друзей, специфика постоянного общения
только с ограниченным, относительно небольшим кругом
людей.
В суровых условиях Антарктиды выполнение самой буд-
ничной работы нередко требует крайнего напряжения физи-
ческих и духовных сил. Особенно сложны условия на таких
внутриконтинентальных советских станциях, как Восток и
Комсомольская. Экстремальные условия на куполе не всегда
выдерживает даже техника. Правда, нельзя забывать, что
речь в книге идет об одной из первых советских антарктиче-
ских экспедиций Полярники еще не имели опыта работы в
специфических условиях Антарктиды Естественно, с каждой
новой экспедицией совершенствовались методы исследова-
ний, модернизировались техника и быт полярников.
Особую достоверность и искренность первой части при-
дает и форма повествования — в виде дневниковых запи-
сей.
Вторая часть книги посвящена описанию зимовки автора
среди американских полярников на их главной южнополяр-
ной станции Мак-Мердо. К этому времени И. А. Зотиков уже
опытный полярник и то, что поражало его воображение в
первую зимовку, теперь он не спешит записывать в свою
тетрадь. Он вообще отходит от формы дневника и записыва-
4
ет лишь наиболее примечательные события или уж очень
специфические особенности работы и быта на южнополярной
станции США.
И. А. Зотиков попал на американскую станцию Мак-Мер-
до благодаря такому важному международному документу,
как Договор об Антарктике 1959 г В соответствии с этим
Договором в Антарктике развивается плодотворное междуна-
родное сотрудничество.
Сейчас, в канун 25-летия подписания в Вашингтоне
Договора об Антарктике 1 декабря 1959 г. (вступил в силу 23
июня 1961 г.), когда возрастает значение разработанной в
нем системы, важно выяснить, чем объясняется его необы-
чайная популярность. Главная причина его популярности в
том, что на его основе удалось не только не допустить,
чтобы Антарктика стала ареной или предметом разногласий,
но и обеспечить ее использование исключительно в мирных
целях. Договор запретил в этом обширном районе, располо-
женном южнее 60-й параллели южной широты, любые
мероприятия военного характера, такие, как создание военных
баз и укреплений, проведение маневров, а также испытания
любых видов оружия.
Созданная Договором об Антарктике зона мира и сотрудни-
чества служит хорошим примером в отношении других районов
земного шара.
Договор вместе с тем создал прочный фундамент между-
народного сотрудничества в области изучения Антарктики.
Он предполагает свободу научных исследований в этом
регионе и путем обмена научной информацией (планами
научных работ и результатами научных наблюдений) обеспе-
чивает максимальную экономию средств и эффективность
научных работ. Каждое государство должно заблаговремен-
но уведомлять о всех экспедициях с его территории в
Антарктику и о всех своих станциях в регионе, о любом
персонале или оснащении, предназначенном для научных
исследований или для любых других мирных целей в Антар-
ктике. Для полноты взаимной информации государства обме-
ниваются научным персоналом между экспедициями и стан-
циями в Антарктике.
В результате совместных усилий стран—участниц Дого-
вора об Антарктике 1959 г. получена обширная информация
в области физики атмосферных явлений, метеорологии, оке-
анологии и т. д. Это способствовало более глубокому пони-
манию глобальных климатических процессов и дало возмож-
ность успешнее их прогнозировать.
5
Для выявления закономерностей природных процессов в
Антарктике и эволюции нашей планеты в целом огромное
значение имеют важные открытия, сделанные на шестом
континенте, в области гляциологии, биологии, географии и
других наук, имеющих большое значение не только для
выявления природных закономерностей Антарктики, но и для
понимания эволюции нашей планеты в целом.
Для того чтобы в Антарктике не производилось какой-
либо деятельности, противоречащей принципам или целям
Договора, предусмотрено право каждого подписавшего его
государства назначать из числа своих граждан наблюдате-
лей, имеющих полную свободу доступа в любое время в любой
район или во все районы Антарктики, включая все станции,
установки и оборудование в этих районах. Для инспекций
открыты также морские и воздушные суда в пунктах разгрузки
и погрузки грузов в Антарктике
В свое время некоторыми странами были выдвинуты
претензии на «суверенитет» в том или ином районе Антаркти-
ки, но Договор 1959 г. заморозил вопрос о подобных террито-
риальных претензиях. Об этом четко говорит, в частности,
пункт 2 ст. IV Договора: «Никакие действия или деятельность,
имеющие место, пока настоящий Договор находится в силе, не
образуют основы для заявления, поддержания или отрицания
какой-либо претензии на территориальный суверенитет в
Антарктике и не создают никаких прав суверенитета в
Антарктике. Никакая новая претензия или расширение суще-
ствующей претензии на территориальный суверенитет в
Антарктике не заявляются, пока настоящий Договор находится
в силе».
Советский Союз и ряд других государств никогда не
признавали указанных претензий. Эта позиция СССР закреп-
лена в нотной переписке и других официальных документах.
Так, она была выражена еще до подписания Договора 1959 г
в ноте от 2 мая 1958 г. В ней говорилось, что «Советский
Союз сохраняет за собой все права, основанные на от-
крытиях и исследованиях русских мореплавателей и уче-
ных, включая право на предъявление соответствующих
территориальных претензий в Антарктике» («Правда» от
4 июня 1958 г.).
Важным элементом системы Договора 1959 г об Антар-
ктике является механизм претворения в жизнь его постанов-
лений посредством регулярных Консультативных совещаний,
проводимых странами — участницами Договора по вопросам
использования Антарктики только в мирных целях; содей-
6
ствия научным исследованиям в Антарктике; содействия
международному научному сотрудничеству в Антарктике,
содействия осуществлению прав инспекции, осуществления
юрисдикции в Антарктике, охраны и сохранения живых
ресурсов в Антарктике.
По всем этим и другим вопросам Консультативные сове-
щания разрабатывают рекомендации для своих правительств
относительно мер по претворению в жизнь Договора. Рекомен-
дации консультативных совещаний подлежат утверждению
всеми государствами, принимавшими участие в их выработке.
После этого они приобретают обязательную силу и становятся
нормативными положениями, развивающими и дополняющими
статьи Договора об Антарктике. С момента вступления
договора в силу состоялось 11 консультативных совещаний и
принято в общей сложности более 100 различных рекоменда-
ций.
В интересах всего человечества необходимо, чтобы Антарк-
тика всегда использовалась исключительно в мирных
целях и не стала бы ареной или предметом международ-
ных разногласий. Это зависит прежде всего от строгого
соблюдения Договора об Антарктике 1959 г. и разработан-
ной в нем системы, положившей начало новым междуна-
родным соглашениям для дальнейшей регламентации
международно-правового режима Антарктики, нужда в ко-
торых ощущается уже сейчас. По примеру международного
космического права, где на базе основного документа—
Договора о мирном исследовании и использовании космичес-
кого пространства 1967 г.— заключен ряд соглашений по
конкретным космическим проблемам, в области правового
регулирования режима Антарктики на базе Антарктического
договора были разработаны и уже вступили в действие
Конвенция о сохранении тюленей Антарктики 1972 г. и
Конвенция о сохранении морских живых ресурсов Антарк-
тики 1980 г
В связи с резким сокращением тюленей в Антарктике
понадобились срочные меры для защиты этого вида. Кон-
венция указывает закрытые для промысла районы и се-
зоны.
Конвенция о сохранении морских живых ресурсов Антарк-
тики 1980 г преследует цель сохранения уникальной антар-
ктической экологической системы в целом. Эта Конвенция
охраняет все живые ресурсы Антарктики, все живые организ-
мы, «обитающие к югу от антарктической конвергенции». Эта
линия представляет собой комплексную географическую
7
границу Антарктики, где происходит слияние теплых северных
и холодных южных потоков вод, что обусловливает их
высокую продуктивность. Предотвращение сокращения чис-
ленности любой. вылавливаемой популяции до уровня ниже
таких, которые обеспечивают ее устойчивое пополнение,
немыслимо без распространения сферы действия Конвенции
до линии антарктической конвергенции, учитывая хорошо
известную взаимосвязь между отдельными компонентами
уникальной экологической системы Антарктики.
Конвенция 1980 г. учредила разветвленный механизм,
включающий Комиссию и Научный комитет, в функции
которого входит подготовка проектов решений относительно
мер по сохранению живых ресурсов, оценка состояния попу-
ляций, обработка данных о результатах промысла, разработ-
ка программ исследования состояния живых ресурсов на
международном уровне.
Особо обстоит дело с решением проблемы сохранения и
использования минеральных ресурсов Антарктики. Уровень
изученности Антарктики еще не позволяет дать четко обосно-
ванную оценку ее минерально-сырьевого потенциала. Ученые И
практики считают, что промышленная эксплуатация антаркти-
ческих ресурсов—еще дело будущего.
В связи с большой чувствительностью экологической
системы Антарктики очень сложно прогнозировать послед-
ствия нерегулируемой эксплуатации минеральных ресурсов
этого региона.
Необходимо поставить надежный заслон перед любой
неконтролируемой деятельностью в Антарктике. Соответству-
ющий международно-правовой режим должен не противоре-
чить Договору 1959 г. и полностью основываться на его
положениях.
Действующие международные соглашения по Антарктике
создали надежную основу для всеобщего международного
сотрудничества по широкому кругу вопросов. Любое государ-
ство в любой момент может присоединиться к этим согла-
шениям.
Договор об Антарктике 1959 г. встречает свое 25-летие как
важный инструмент международного сотрудничества, мира и
безопасности.
Нельзя не подчеркнуть значение Договора об Антарктике
1959 г. в качестве важного прецедента в вопросах борьбы за
запрещение и нераспространение ядерного и другого оружия
массового уничтожения на обширных пространствах земного
шара.
8
Разработанный в 1959 г. Договор об Антарктике послу-
жил хорошим примером для заключения впоследствии подоб-
ных соглашений. Так, в 1971 г был заключен договор о за-
прещении размещения такого оружия на дне морей и океа-
нов. Кроме того, Договор 1959 г. дал в свое время им-
пульс для заключения Московского договора 1963 г. о
запрещении испытаний ядерного оружия, Договора 1967 г
о мирном исследовании и использовании космического прост-
ранства, Договора 1968 г о нераспространении ядерного
оружия, Договора 1967 г о безъядерной зоне в Латинской
Америке (Договор Тлателолко), а также для планов созда-
ния безъядерных зон в различных регионах земного шара
и т. п.
Благотворная роль Антарктического договора для прог-
рессивного развития ряда областей современного междуна-
родного права более чем очевидна.
В этом плане нельзя не согласиться с рекомендациями
Xl-го Консультативного совещания (Буэнос-Айрес, 1981),
участники которого отметили, что «система Договора об
Антарктике оказалась эффективной для поддержания
международного согласия в развитии целей и принципов
Устава ООН, в том числе запрещения любых мер военно-
го характера, обеспечения защиты антарктической среды,*
в содействии научных исследований в Антарктике на
благо всего человечества».
Правда, с тех пор положение в мире изменилось, обстанов-
ка стала взрывоопасной. Силы милитаризма и агрессии,
стремясь превратить не только космос, но и Антарктику, не
говоря уже об остальных частях земли, в арену термоядерной
войны, активизировали свою чрезвычайно опасную для
будущего человечества деятельность.
В этих условиях значение Договора об Антарктике осо-
бенно увеличивается. Положения договора, запрещающие про-
ведение в Антарктике любых мероприятий военного характе-
ра, включая производство ядерных взрывов, позволяют пос-
тавить надежный заслон на пути распространения на этот
регион гонки вооружений и включения его в сферу воен-
но-стратегических интересов империалистических госу-
дарств.
Всех людей доброй воли не могут не вдохновлять
важнейшие решения ООН, принятые в декабре 1983 г. на
XXXVIII сессии Генеральной Ассамблеи по вопросам осужде-
ния угрозы ядерной войны, замораживания ядерных арсена-
лов, запрещения войны в космическом пространстве и
9
недопущения военных действий из космоса в отношении
земли.
Все эти решения, принятые подавляющим большинством
государств-членов ООН, несомненно в определенной мере
опирались на прецедент Антарктического договора и соз-
данной на его основе системы.
Советский Союз выступает за всемерное укрепление
Договора об Антарктике, оценивая его как чрезвычайно
важный международный документ, направленный на поддер-
жание мира и безопасности на всей планете.
Г. /7. Задорожный, профессор
международного права
...Я жду от каждого писателя, пло-
хого или хорошего, простой и иск-
ренней повести о его собственной
жизни, а не только о том, что он
понаслышке знает от других людей:
пусть он пишет так, как писал бы
своим родным из далеких краев...
Генри Дейвид Торо
«Уолден, или Жизнь в лесу»
От автора
Жены тех, кто ездит в Антарктиду, не любят ее. Она от-
нимает у них мужей слишком надолго. И все-таки, когда мы,
полярники, собираемся вместе и первый тост предлагаем
за Прекрасную Антарктиду, наши жены присоединяются к
нему. Ведь холодная их соперница была не только разлучни-
цей, она многое и дала их мужьям. Они чувствуют это по
блеску, которым загораются глаза мужчин при воспоминании
об Антарктиде.
Эта книга о двух зимовках на шестом континенте. Как я
первый раз попал в Антарктиду? Вы узнаете об этом из
книги. В ту первую свою экспедицию я вел дневник. Когда
вернулся, уже много книг об Антарктике было написано,
поэтому я забросил свои тетрадки на полку. Казалось, все,
что там записано, слишком лично и не будет интересно
другим. Прошло с тех пор много лет. За это время я шесть
раз побывал в Антарктиде, провел там более тысячи дней. И
понял: те записи, что были сделаны очень давно, стоят того,
чтобы представить их на суд читателю. Ведь по ним можно
проследить, как изменялся человек в процессе зимовки, как
менялось его отношение ко многому. Можно понять, из
скольких мелочей складывается главное, как менялось само
представление о том, что же главное. И хотя для моего
сегодняшнего «я» многое из того, что записано, кажется
наивным, в то же время мой опыт говорит: да, все, что там
написано, правда, и правда не одного человека, а и многих
из тех, кто также впервые, полный романтики, приезжает
зимовать.
Читая свои старые записи, я с удивлением слежу за
ходом мыслей незнакомого мне человека, постепенно пони-
мающего, что он попал в компанию людей, которые вместе
должны пройти всю предназначенную им дорогу, об истинном
характере которой они не имели понятия. То, что казалось
им дома страшным, на деле не стоило упоминания. То, о чем
они у себя дома даже не думали, оказалось действительно
тяжелым. И человек, который писал дневник, менялся
незаметно для себя. Последние страницы написаны уже
совсем другим. Лучшим? Худшим? Не знаю. Просто челове-
11
ком, который провел много времени в Антарктиде и не
жалеет, что он это сделал.
За прошедшие годы многое изменилось и на антарктиче-
ских станциях. Когда-то засыпанная выше крыш снегом
советская южнополярная станция Мирный, о которой в
основном идет речь в первой части книги, полностью
перестроена. Появились новые, прекрасные, благоустроенные
дома, сделанные так, что их уже не засыпает снег пурги.
Появились новые, более надежные тягачи и снегоходы,
более совершенные самолеты и научные приборы. Теперь
уже наши полярники могут разговаривать со своими родными
на Большой земле по радиотелефону; воздушный мост
связывает новую столицу Антарктиды — станцию Молодеж-
ная с Москвой и Ленинградом.
И все-таки, как это ни удивительно, мои наблюдения
говорят о том, что для тех, кто проводит зимовку в новых
домиках и водит новые тягачи, мало что изменилось в
Антарктиде. Ведь море осталось тем же, Ледяной континент,
перед которым человек—«слеза на реснице», остался тот
же, мужское братство—то же, полярная ночь зимовок—та
же. А новые дома, тягачи, самолеты и осциллографы—это
лишь изменившаяся декорация этих главных элементов,
создающих неповторимый психологический экзамен или, ско-
рее, школу, которая называется зимовкой в Антарктиде.


— Погоды не бу-удет... Погоды не бу-удет...—тоскливо, как
бы про себя, повторял огромный, широкий в плечах человек
в толстой темной засаленной куртке и светлых собачьих
унтах. Сгорбившись, ни на кого не глядя, он ходил взад и
вперед по маленькой площадке, покрытой свежевыпавшим
снегом.
Рядом с двухмоторным самолетом Ли-2 в это раннее утро
собрался экипаж, люди в таких же куртках с поднятыми
остроконечными капюшонами, тоже в унтах, Они знали
своего командира и поэтому, не обращая внимания на его
слова, продолжали готовить самолет.
— Тише, ребята. Слон думает,— негромко сказал один из
них.
«Слоном» в авиационных кругах звали за внушительную
комплекцию и невозмутимое спокойствие, которое он сохра-
нял даже в сложных летных ситуациях, командира авиацион-
ного отряда экспедиции известного полярного летчика Героя
Социалистического Труда Бориса Семеновича Осипова.
Борис Семенович действительно думал. Надо было ле-
теть на купол, то есть в центральную часть огромной,
14
диаметром почти в пять тысяч километров, лепешки льда.
Ли-2 пока стоял на внешнем и самом тонком краю ее — на
станции Мирный. Значит, надо было пролететь тысячу кило-
метров, а это почти предел, куда может добраться загружен-
ный самолет с аварийным запасом горючего. В центральной
части Антарктиды толщина этой гигантской ледяной лепешки
достигала около четырех тысяч метров. И именно на этой
высоте появилась маленькая станция Комсомольская. Само-
лет готовили для полета на эту станцию, расположенную на
полпути к Южному полюсу.
Прогноз погоды, который дал синоптик Леонид Жданов,
был ниже среднего. Но лететь все-таки надо было. И вот
Осипов ходил сейчас, всматриваясь в серенький недалекий
горизонт, в темные размытые тучи, которые громоздились со
стороны моря, и пытался угадать, что же будет с погодой
через много часов, когда его самолет вернется из Комсо-
мольской, сможет ли он снова сесть здесь. Другого аэродро-
ма не было ближе, чем в радиусе тысяча километров.
Самый «заводной» и пижонистый из экипажа, флагштур-
ман авиаотряда Юра Робинсон, которому тоже предстояло
лететь, вдруг произнес:
— Да, ребята, а ведь «труба» вот-вот выйдет из Ленин-
града и тогда начнет считать мили...
«Трубой» в полярных экспедициях называют любое
долгожданное судно.
Экипаж и механики молчали, добродушно улыбаясь. Все
думали примерно об одном и том же- «Зимовка кончается, и,
как ни удивительно, мы прожили здесь с тех пор, как ушла
последняя «труба», почти триста дней и триста ночей. За это
время было так много всякого... А теперь за нами выйдет
судно, которое пересечет Атлантический, а потом Индийский
океаны, и наконец наступит день, когда мы все поднимемся
на его борт».
В то раннее утро рядом с летчиками, готовившимися к
полету на Комсомольскую, топтались еще три «пассажира»,
среди которых был и я. Мы должны были лететь этим
самолетом и остаться на Комсомольской. Нам, улетающим на
купол, думать о «трубе» было еще рано: для нас главная
работа была еще впереди.
...Каждый из трех «пассажиров», добирающихся тогда на
Комсомольскую, имел свою исследовательскую программу
Я, например, хотел протаять там как можно более глубокую
скважину во льду, измерить температуры по всей глубине и
попытаться выяснить на основе этой информации, какова же
температура у дна ледника Антарктиды, в центральной ее
части.
Именно поэтому я и хотел начать бурение на станции
Комсомольская. Тогда, в том далеком 1958 году, я, как и
многие, был уверен, что выполнить такое бурение будет не
15
очень трудно. Ведь всего несколько месяцев назад, в
середине полярной зимы, мы уже проплавили с помощью
электрического нагревателя первую свою скважину во льду
Антарктиды. Однако пробурили совсем неглубоко. В
верхних слоях талая вода, образующаяся при бурении льда,
уходила в пористые стенки толщи, но чуть глубже поры снега
и фирна уже смыкались, и вода оставалась в скважине.
Нагреватель уже не проплавлял себе дорогу вниз, а лишь
кипятил воду в образовавшейся вокруг него каверне, все
более увеличивая ее диаметр.
— Ну что же,— решили мы с начальником мастерской
Мирного Наумом Савельевичем Блохом, который превратил
один из засыпанных снегом домиков поселка во что-то
похожее на колхозную кузницу, только под снегом,— тогда
мы возьмем длинную трубу, в нижней ее части установим
электрический нагреватель, а выше поместим какую-нибудь
электрическую помпу для откачки образующейся при отта-
ивании воды. При таких условиях нагреватель не будет
тратить энергию на бесполезный перегрев воды. Куда отка-
чивать воду? А в верхнюю часть той же трубы, отделенную
перегородкой от помпы. Так мы и сделали.
И вот, полный надежд, нетерпеливо ждал я полета на
Комсомольскую, чтобы наконец начать бурение. В мечтах я
представлял себе, как бур уходит все глубже и глубже. Метр
пробурил, откачал воду в верхнюю часть трубы — подними
ее. Вылил воду, снова опустил бур на дно скважины,
включил ток—и бури следующий метр, Главное — успевай
поднимать-опускать. Так мне казалось. Откуда мне было
знать, что я смогу пробурить лишь какие-то шестьдесят
метров — ничто по сравнению с четырьмя тысячами метров
толщины ледника.
Подняв стеганый капюшон куртки и чуть отвернувшись в
сторону от жесткого ветра, постоянно дующего в это время
суток с купола, я в который раз ловил себя на мысли: не сон
ли это? Я ли стою здесь, среди этого хаоса льдов, на краю
Земли, дожидаясь, пока для нас троих прогреют моторы
самолета?
А ведь совсем недавно я работал в лаборатории Энерге-
тического института имени Кржижановского в Москве. По
образованию авиационный инженер, я учился здесь в аспи-
рантуре, занимался изучением процессов плавления и разру-
шения на поверхности метеоритов и других тел, входящих с
большими скоростями в атмосферу. Я совал модели, сделан-
ные в виде конусов и сфер, в сверхзвуковую аэродинамиче-
скую трубу с горячим воздухом или прямо в раскаленную
струю ракетного двигателя и смотрел, фотографируя, как
тает срезаемая головной ударной волной передняя часть
этих тел, пытался создать математические модели процесса
разрушения метеоритов, входящих в плотные слои атмосфе-
16
ры. В поисках природных аналогий просмотрел много литера-
туры, интересовался всем, что написано о льде и ледниках.
Ведь таяние в них играет немалую роль, и изучают эти
процессы уже давно. Но к моему удивлению, обнаружилось,
что ледники, эти громадные массы сползающего по горным
склонам льда, еще мало изучены. А ведь то, чем я
занимался — теплообменом в толще, определяет у этих свер-
кающих на солнце красавцев все их существование, их
прошлое и будущее. Сотни людей изучают процессы, проис-
ходящие в машинах, но создается новая машина—и большая
часть работ представляет собой лишь исторический интерес.
А тут рядом лежала белоснежная целина, и какая! Ведь
машина Земли работает вечно, поэтому каждая крупица
знания о ней никогда не потеряет интереса. Точка зрения
была для меня новой и невероятной. А какие объекты
исследований! Горы, моря, Антарктида!
Тогда, в далеком 1956 году, почти тридцать лет назад,
все вдруг заговорили об Антарктиде. Первая Советская
антарктическая экспедиция высадилась на этом континенте.
Суда, доставившие ее туда, вернулись обратно, и десятки
статей очевидцев появились в газетах, огромные фотографии
украшали витрины улицы Горького...
Я снова просмотрел литературу по гляциологии. Узнал,
что Антарктиду можно представить приближенно как огром-
ную, круглую, если смотреть сверху, ледяную плиту. Она
отвесно обрывается в окружающие ее моря. Под действием
собственного веса эта плита, толщина которой в центре
около четырех километров, растекается по радиусам к
периферии и, достигнув берега, откалывается в виде айсбер-
гов. Именно поэтому края плиты намного тоньше, чем
центральная часть, и форма ее напоминает каравай хлеба.
Антарктический «каравай» льда сохраняет свою форму
благодаря тому, что на его поверхность постоянно ложится
снег
Оказалось, что процесс переноса тепла, происходящий в
толще огромного ледяного щита Антарктиды, очень схож с
процессами, происходящими у поверхности куска железа,
летящего с космической скоростью сквозь воздух к Земле.
Только на то, что происходит с метеоритом за доли секун-
ды, в Антарктиде нужны сотни тысяч лет. Математические
уравнения процесса теплообмена для маленького метео-
рита и огромного ледникового покрова оказались одинако-
выми в так называемом «безразмерном виде».
«А что если предложить эту аналогию как основу
подхода к исследованию теплового режима ледника Антар-
ктиды? Составить программу и самому попробовать выпол-
нить ее?»—думал я.
«Да нет, куда уж мне,—тут же себе отвечал,—даже
стыдно быть таким нахалом»
17
Так выглядит карта Антарктиды
сегодня
Но вот лабораторию облетел слух: Вася Пелевин уволь-
няется, он едет в Антарктиду. Вася! Мой коллега по
лаборатории! Бегу к нему:
— Это правда?
Вася смеется:
— Да. уезжаю. Через месяц уходит корабль.
Вася Пелевин — заслуженный мастер спорта по альпиниз-
му, тоже кандидат наук, будет месяц плыть на судне вокруг
земли, пересекая тропики и экватор, а потом где-то в
загадочной ледяной стране строить новую станцию, прово-
дить какие-то наблюдения, бороться с чем-то. Значит, то, о
чем пишут в книгах, о чем мечталось каждому с детства, а
потом постепенно забывалось как сказка, возможно? Воз-
можно ли?
Вспомнил, что есть за душой. Еще мальчишкой я работал
трактористом. Это плюс. Потом авиационный институт, мечта
строить самолеты, чтобы самому летать на них, а поэтому в
свободное от учебы время — парашютная школа. Это, пожа-
18
луй, тоже плюс. Но мечта о самостоятельных полетах
оставалась мечтой: почему-то одно время студентов, даже из
авиационного института, не принимали в аэроклубы. Решил
попробовать себя в другом. И вот альпинистский лагерь,
горы, сияющие на солнце ледники, восхождения. Потом их
было много, не один десяток. По-видимому, здесь тоже
можно поставить плюс.
Однако летать я все-таки научился. Отчаявшись попасть
в аэроклуб, я поехал к самому начальнику авиации ДОСААФ,
генералу Н. П Каманину. Нашел его на аэродроме. Волнуясь,
рассказал о себе, о своем желании научиться летать.
— Где бумажка?— хитро задал единственный вопрос
Каманин. Я подал заявление, и генерал написал поперек:
«Начальнику первого аэроклуба. Зачислить. Каманин». А
через два месяца я первый раз вел самолет с мешком в
передней кабине вместо инструктора.
Пожалуй, это можно отметить тоже как плюс—все-таки
пилотское свидетельство...
Пришло время, я защитил диплом инженера, но мечту
летать пришлось оставить. Врачи нашли, что у меня близору-
кость.
Прямая дорога раздваивалась. В одну сторону шла
непроторенная тропинка молодого инженера, имеющего дип-
лом пилота первоначального обучения и мечтающего летать
испытателем, в другую — проторенная дорога молодого спе-
циалиста конструкторское бюро исследовательская работа.
Все товарищи по курсу идут этой дорогой. Я тоже пошел по
ней И не пожалел. Работа была такой интересной!
Я жил реактивными двигателями, чертежами, заводом
три года, пока не стало ясно, что с моими знаниями далеко
не уедешь. Надо учиться дальше.
И вот кто-то сказал мне, что в Энергетическом институте
имени Г. М Кржижановского Академии наук СССР есть
Лаборатория физики горения и им нужен аспирант. Я подал
заявление и меня приняли.
Полтора года почти каждый день до глубокой ночи сидел
я в библиотеках, изучал теоретические основы гидродинами-
ки и теплообмена. Ну а потом в лаборатории началась гонка
эксперимента. Всем вдруг стало интересно узнать, что станет
с конусом из легкоплавкого материала, если его вставить в
горячий сверхзвуковой поток. А потом возникла аналогия с
Антарктидой.
В лаборатории я и познакомился с Васей, который
собирался в Антарктиду. В тот раз я рассказал ему о себе,
просил помочь устроиться в антарктическую экспедицию.
— Весь штат укомплектован,—ответил просто Вася.—
Попробуй сходи в Комиссию по изучению Антарктиды при
Академии наук, только там, кажется, лежат два мешка
заявлений.
19
Необещающее начало. Но я знал главное: раз Вася едет
значит это возможно. И потом я вдруг почувствовал, что
готов свернуть на эту дорогу, не оглядываясь, не колеблясь.
Я уже чувствовал к тому времени что это главное.
Два или три раза я приезжал в Междуведомственную
комиссию по изучению Антарктики Президиума Академии
наук СССР. Стоял около двери и возвращался. Я знал, что
ученым секретарем комиссии была молодая женщина Ирина
Яковлевна Лапина. Но что я скажу ей: «Здравствуйте, я хочу
в Антарктиду...»? Я представлял как с ироническим любо-
пытством взглянут на меня из-за столов она и сослуживцы.
Ведь в Антарктиду едут лишь избранные. Два мешка заявле-
ний о чем-то говорят. Но через эту пытку необходимо было
пройти.
Лапина приняла приветливо. Она все выслушала, все
поняла. Никто иронически не улыбнулся. Но ответ был
таков: «Ничем не можем помочь...» Я и сам сразу почувство-
вал это. Три девушки. Папки с бумагами. Фотографии
пингвинов на стенах. Спокойная, неторопливая обстановка.
Было ясно, что не отсюда готовятся и отправляются в
далекий путь огромные суда, тысячи тонн груза, сотни
людей.
Визит к Ирочке (сейчас я зову ее так) был все-таки очень
важным. Она не удивилась и не смерила меня презритель-
ным взглядом. Наоборот, она сказала, что заняться изучени-
ем термического режима ледников, по ее мнению было бы
очень интересно. От Ирочки я узнал, что планированием
научных работ будущих антарктических экспедиций и подбо-
ром в них людей занимается Главное управление Северного
морского пути.
— Зайдите поговорить к начальнику управления Василию
Федотовичу Бурханову. Он очень приятный человек, сам
занимается наукой, интересуется	Антарктидой,—
посоветовала Лапина.— Я думаю, что все будет в порядке.
Желаю удачи’
На улице Разина, недалеко от площади Ногина, стоит
большой старинный особняк. Рядом с громадными дубовыми
дверями черная стеклянная доска с надписью: «Главное
управление Северного морского пути». В вестибюле большие
панно, фотографии: О. Ю. Шмидт И. Д. Папанин, челюскин-
цы, дизель-электроход «Обь» во льдах с пингвином на
переднем плане.
Здесь царила Арктика. И в те годы Антарктика тоже. Там
работали моряки, летчики, снабженцы, синоптики. Слышался
треск телетайпов, пробивался писк морзянки Да, это то
место, которое мне нужно. Здесь живут какой-то своей
жизнью, но я .для всех этих людей чужой, случайный
человек.
Приветливая секретарша пропустила меня к начальнику
20
управления почти сразу. Огромный кабинет. Картины с
кораблями во льдах. Длинный стол для заседаний и в конце
его за письменным столом сравнительно молодой адмирал
Это и был В. Ф. Бурханов. Волновался я очень, но постарал-
ся объяснить, чем я занимался, как заинтересовался гляци-
ологией и какие работы мне казалось бы целесообразным
провести для изучения термики ледников в Антарктиде.
Сказал, что пришел сюда потому, что сам хочу поехать туда,
хотя даже Арктику видел только в кино. Это не смутило
адмирала. Он подумал с минуту. Еще раз взглянул на меня.
— Хорошо. То, что вы собираетесь делать, на мой взгляд,
довольно интересно. Но я не специалист по ледникам. В
следующей экспедиции будет, по-видимому, работать группа
гляциологов. Еще никто не знает, кто ее начальник.—
Василий Федотович хитро улыбнулся: — Но, по-моему, им
будет профессор Савельев из Московского университета.
Свяжитесь с ним. Если вы хотите поехать в Антарктиду
зимовать, это не трудно сделать. Вам просто надо пролезть
через несколько игольных ушек. Во-первых, надо, чтобы
работы, которые вы можете там провести, понравились бы
начальнику отряда гляциологов; проектов таких работ будет
много, больше, чем возможно их выполнить на средства,
которые ему отпустят. Во-вторых, ваша программа должна
быть реальной для выполнения. Надо достать приборы,
оборудование, подготовить все для работы в таких условиях,
когда не будет возможностей запросить помощи или консуль-
тации с Большой земли. Это тоже не легко. Надо также,
чтобы здоровье оказалось достаточно хорошим, ведь придет-
ся выдержать долгую полярную зиму.
Адмирал остановился.
— Я дам вам один совет,—улыбнулся он.—Постарайтесь
стать незаменимым в отряде.
Дело в том,— пояснил он,—что сначала, при подготовке,
ваш гляциологический отряд будет большим. Но перед
отъездом выяснится, что где-то что-то перерасходовали, и от
части работ и еще большей части людей придется отказать-
ся. Постарайтесь, чтобы ваша работа была одной из самых
главных, а вы — совершенно незаменимы. Желаю Вам
успеха.
Я вышел из кабинета так, будто билет до Антарктиды
был у меня уже в кармане.
Старался я очень и в результате действительно 17
декабря 1958 года уже стоял на борту белоснежного лайнера
«Михаил Калинин», дававшего прощальный гудок перед
далеким рейсом в Антарктику. Он вез зимовщиков четвертой
по счету Советской экспедиции в Мирный, на смену их
товарищам.
21
Вот, о чем я вспоминал, ожидая полета на станцию Комсомоль-
ская. Мы мысленно уже отложили было свой отлет, как вдруг к
нам подошел, распрямившись, приободрившийся Осипов:
— Ну,что стоите?—закричал он.— Загружайте самолет.
Тут же механики запустили моторы, и экипаж, послушный
знаку своего командира, заторопился, подсаживая друг друга
на стремянку.
В первый вечер нашего появления на Комсомольской в
маленькой кают-компании шла вечеринка. Экипаж станции
принимал гостей. Я рассказывал о новостях Мирного. Радио
тоже передавало новости, но главной из них, ради которой и
собралась компания, было то, что «труба»—судно, которое
так ждали зимовщики,— вот-вот выйдет к нам.
— Да, ребята,— сказал, обращаясь ко всем, разомлевший
механик,— а ведь столько ребят сейчас там, дома, радуются,
что они наконец отправляются в Антарктиду
Обычно подобное замечание вызывает у полярников
взрыв смеха. Но в этот раз почему-то все молчали...
— Как странно все это,— в задумчивой тишине произнес
кто-то.—Зачем мы все-таки сюда ездим?..
Каждый думал о своем. Думал и я, вспоминал, как
получил свой билет в Антарктиду. Билет оказался счастли-
вым— это я понимаю уже теперь, спустя почти четверть
века.
...Мне кажется, что я читаю нечто знакомое,
написанное другим человеком, который был мне
близок и все же был другим...
Дж. Неру «Открытие Индии»
Ура, мы едем
в Антарктиду!
За месяц до отплытия наш гляциологический отряд насчиты-
вал двадцать одного человека, но Василий Федотович
Бурханов оказался прав: чем ближе подходило время отъез-
да, тем больше оказывалось в экспедиции финансовых дыр,
которые надо было затыкать. В результате гляциологи
оказались на борту, понеся большие численные потери. Вот
каков был их состав. Руководителем отряда назначили
доктора геолого-минералогических наук, профессора кафед-
ры мерзлотоведения Московского университета Бориса
Александровича Савельева. В отряд входили два старших
научных сотрудника: геоморфолог Андрей Петрович Капица и
я, теплофизик; четыре младших научных сотрудника: специ-
23
алист по механике льда и снега Сергей Борисович Ухов,
геофизик Юрий Федорович Дурынин, физик Анатолий Всево-
лодович Краснушкин, специалист по структуре льда Валерий
Александрович Судаков, а также два инженера: геодезист
Леонид Иванович Хрущев и инженер-буровик Николай Ивано-
вич Казарин. Лишь девять человек вместо двадцати одного!
К моменту отъезда мы уже хорошо знали друг друга, ведь
последние полгода мы с утра до вечера были вместе:
составляли заявки на приборы и оборудование, выпрашивали
их где только можно, а потом в подвале кафедры мерзлотове-
дения Московского университета сортировали, проверяли и
упаковывали тысячи и тысячи приборов, проводов, химикали-
ев, инструментов—ведь туда, куда мы ехали, уже невозмож-
но будет что-нибудь дослать.
Все мы были уже на «ты» и звали друг друга по именам.
Исключением был наш начальник, которого мы называли в
глаза по имени-отчеству, а за глаза—сокращенно: БАС.
В отряде только три человека обладали полярным
опытом— БАС, Андрей Капица и Коля Казарин. БАС много
лет работал и зимовал в Арктике, изучая полярные морские
льды, Андрей Капица лишь год с небольшим назад вернулся
после зимовки в Первой Советской антарктической экспеди-
ции. Он строил Мирный, ходил с санно-тракторным поездом
открывать внутриконтинентальную станцию Пионерская. Са-
мый старый член нашего отряда Коля Казарин (ему было
около сорока лет), которого мы из уважения к его возрасту и
заслугам звали часто хотя и на «ты», но Николай Иванович,
провел более года в Антарктиде в составе Второй Советской
антарктической экспедиции.
Казарин с помощью специального бурового станка должен
был бурить скважины в толще снега и льда по пути
движения санно-тракторного поезда. Толя Краснушкин—
ироничный, с лицом и повадками Мефистофеля — будет
опускать в эти скважины специальное устройство для полу-
чения данных о плотности снега и льда на разных расстояни-
ях от поверхности. Сережа Ухов, чуть выше среднего роста,
в очках, должен был заниматься исследованиями механиче-
ских и прочностных свойств снега и льда. Я обязан был
обеспечить измерение температур в скважинах во время
похода, а также провести ряд температурных наблюдений в
прибрежных областях. Наконец, сам БАС и его ученик—
мягкий, застенчивый, улыбчивый крепыш Валерий Судаков —
должны были изучать структуру снежно-ледяной толщи как
во время похода, так и в лабораторных условиях. Кроме того,
Валерий будет помогать и в моих работах.
Маленький, кругленький, с хитроватыми глазами Леня
Хрущев, геодезист высшего класса, должен был осуще-
ствлять штурманское обеспечений похода, провести ряд
исследований в районе станции Мирный и в прибрежной зоне.
24
Но все это нам лишь предстояло сделать, а пока нас
разместили по прекрасным двухместным каютам теплохода
«Михаил Калинин», который готовился в Рижском порту к
отплытию в далекий путь. Я оказался в одной каюте с
огромным, полным энергии Андреем Капицей Забегая впе-
ред, скажу, что с ним вместе я прожил больше года в одной
комнате нашего домика в Мирном, с ним делил каюту на
теплоходе «Кооперация» по дороге домой и всегда с удо-
вольствием вспоминаю об этом.
А теперь обратимся к записям, сделанным в то время.
Они начаты с первого дня экспедиции.
День первый. День отплытия нашего экспедиционного
судна. Он прошел в томительном ожидании. Лишь в семь
вечера собрались в салоне теплохода, и начальник пароход-
ства сообщил, что вечером уйдем. Последние прощальные
речи Хорошо, что я не взял с собой жену. Прощание
затянулось. Сейчас уже ночь. Наконец все покинули судно.
Новая команда, всем свободным от вахты находиться в своих
каютах. Таможня и пограничники ведут проверку, затем
прощаются:
— Большое спасибо, счастливого плавания.
Вот и все. Граница как бы отодвинулась: теперь, еще не
отплыв, мы уже по ту ее сторону
По радио раздается повторенная в каждом уголке судна
команда.
— Палубной команде стоять по местам, приготовиться к
отдаче швартовых!
Подошел буксир и начал оттягивать корму от пирса.
Между стенкой и бортом зашумела, вливаясь в проход,
черная, с мелким льдом и какими-то щепками вода. На
пирсе—два пограничника и двое портовых парней, переки-
дывающихся словами прощания со своими знакомыми девуш-
ками из экипажа нашего судна.
Развернулись, дали тройной гудок и, набирая ход, пошли
мимо редких судов причала. Сразу же нам ответил буксир, а
затем загудели другие корабли. Мы идем вдоль стенки, где
стоят на первый взгляд мертвые громады. Но когда мы
поравнялись с ними, неожиданно с каждой из них раздается
густой рев. Наше судно отвечает коротким гудком: «Спаси-
бо»— и в ответ тоже короткий гудок. И все же один
незнакомый, сияющий на черной воде красавец промолчал,
когда мы проходили мимо. Было обидно, мы тоже не дали
гудка.
День второй. Утро хмурое, слегка туманное. Разбудил
«спикер»—так называется устройство, передающее во все
закоулки судна нужный приказ по радио вне зависимости от
того, выключено оно или нет
«Прошли 150 миль, температура воздуха плюс два граду-
са, воды — плюс три, ветер и волна два балла. Подъем»
25
Снизили ход, гудит сирена, размеренно вращается радио-
локатор на мостике. То справа то слева проплывают мимо
бортов «вешки». Это не очень прямые деревянные шесты с
флажком или как бы веником из прутьев на конце, кажется,
неведомо как попавшие и держащиеся здесь в открытом
море и делающие его сразу похожим на мелкое озеро или
большой пруд, у которого из-за тумана не видно берега.
Днем начали работать. Организовали ученый совет, в
который вошли профессор Александр Михайлович Гусев —
знаменитый альпинист и полярник, добродушный человек,
любитель хорошей шутки; наш БАС; Павел Стефанович
Воронов—уже зимовавший в Антарктиде геолог, всегда
вылощенный, безукоризненно одетый педант с тонким ленин-
градским юмором, Андрей Капица, я, еще один геолог из
Ленинграда—самоуверенный Юрий Суппе, начальник рей-
са— представительный, высокий капитан дальнего плавания
Факторович, капитан «Калинина», другое судовое начальство.
На совете разгорелся жаркий спор между Вороновым и
Савельевым. Несмотря на старания Гусева, унять их не
удалось. Новый совет, казалось, грозил стать неуправля-
емым, однако гонг, приглашающий на обед, мгновенно прими-
рил ученых.
Распорядок дня определился следующим образом* подъ-
ем в 7, завтрак с 7.30 до 8.30, обед с 12.00 до 13.00, чай с
15.30 до 16.30, ужин с 19.30 до 20.30
Сегодня мы уже жили по времени, сдвинутому на час
позже, завтра сдвинем еще на час. При этом ’ сдвигается
все — подъем, завтрак и т. п.
Два часа назад взглянул в окно и бросился на палубу. В
темноте блестели огоньки. Гданьск! Нет, это лишь бакены
прохода на рейд Гданьска. Судно почти остановилось,
едва-едва двигалось по инерции. Море как зеркало, черная,
абсолютно гладкая поверхность, и совсем рядом медленно
уходит за корму большое грузовое судно, залитое светом. На
трубе звезда—значит, не наше. На всех советских судах на
трубе широкая красная полоса.
Погода мягкая, на небе ни облачка, яркая луна кладет на
море свою дорожку, исчезающую в легком тумане, слегка
прикрывшем черный горизонт. Тишина.
День третий. Бросили якорь. Минут через двадцать
подошел лоцманский катер. Надпись на борту: «Пилот-21».
Первый раз в жизни вижу, как настоящий лоцман поднимает-
ся по трапу. Наш вахтенный подает ему руку, но лоцман, не
опираясь на нее, сам прыгает через борт Таков традицион-
ный ритуал.
В Ленинграде нашему судну сменили его «родные» брон-
зовые винты на более прочные, стальные, однако стальные
винты вызывают вибрацию всего судна. Поэтому решили
снова поставить свои, бронзовые. Вот для этого мы и пришли
26
в Гданьск, решив стать в док Лоцман говорит, что док скоро
освободится.
К ночи опустился густой туман, на рейде со всех сторон,
как петухи утром, перекликаются сирены и бьют колокола.
Капитаны волнуются, а нас снова зовут в столовую. Ужин
ничем не отличается от обеда. Это объясняется расписанием
вахт: каждая вахта должна иметь обед—горячую пищу с
первым блюдом.
День пятый. Вчера по пути к Килю мою писанину
прервала качка, первый раз на сравнительно малой волне
наше судно начало ходить с борта на борт. Сразу стало не по
себе Довольно неприятно ходить как медведь расставив
ноги, и все равно не быть уверенным, что тебя вот-вот не
бросит в стену. Посидели часа два на палубе ожидая, что
придется бежать к борту, но ожидания не оправдались, и мы
даже с аппетитом поужинали. Или качка уменьшилась, или
мы к ней привыкли. Правда, Андрей сообщил, что в океане
такая погода называется штилем, и рассказал шутку:
«Ну, как море?» — «Тихо, волнение—два балла».— «А
что такое три?» — «Легко узнать: когда тебя первый раз
вырвет,— это и будет три».
Во время обеда мы почувствовали, что судно останови-
лось. На борт приняли нового лоцмана. Все выскочили на
палубу. С левого борта надвигается пирс входа в Кильский
канал. Еще минута, и швартовка закончена. Первое впечат-
ление— идеальный порядок. Чисто вымытая, как палуба,
мостовая, красный трехэтажный дом, из окон которого нам
машут женщины. Вот идет мимо мужчина с большим портфе-
лем.
— Привет-привет!—кричит он весело. Наши ребята в
ответ машут шапками. С левого борта, метров на двести,
затон, заполненный судами. Рядом маленькое голландское
судно. Длинные парни молча смотрят на нас с палубы, мы на
них. Молчим: уж с ними-то едва ли встретимся, земной шар
велик и кругом океан.
Рядом с пирсом между домами стоит большая елка с
горящими лампами. Ведь приближается Новый год. Здесь
уличные елки не украшают ни игрушками, ни цветными
лампами. На встречном голландском судне маленькие елоч-
ки привязаны даже к верхушкам мачт.
Прямо по носу—вход в канал — закрытый воротами
шлюз. Канал на одном уровне с морем, но шлюзы — входной
и выходной — защищают его от действия приливов. Раздает-
ся команда с берега: проверить «мюзик-шип», то есть
корабельную сирену.
Но вот шлюз открыт, и мы входим в него под привет-
ственные возгласы стоящих на берегу. Канал неширокий,
не шире канала имени Москвы. Снизу он тоже выложен
камнем, только камни плоские. Такая же насыпь, наверху
27
деревья. В середине насыпь имеет ступень, по которой идет
автострада.
Начинаются селения, состоящие из красивых двух-
трехэтажных домиков из красного кирпича или оштукатурен-
ных. Громадные зеркальные окна, нарядные машины и елки,
залитые светом «белых» ламп. Народ очень приветлив.
Обычная картина: идет машина, поравнявшись с нами,
сбавляет ход, сигналит. Через широкое стекло нам машут
руками, платочками. И мы не остаемся в долгу.
К вечеру подошли к выходному шлюзу, прошли его и
остановились у пирса. Пирс как платформа электрички.
Ширина метров десять, с одной стороны мы, с другой —
гигантский «грузовик», собирающийся пройти канал, то есть
идущий в обратную сторону.
Судно стоит здесь минут тридцать, час. Но вот гудок, и
мы уходим в море. Теперь до Дакара земли уже не будет...
День шестой. Сейчас пишу в кают-компании. Через
полчаса ужин, то есть второй обед. Сегодня у нас «штормо-
вое» меню. Утром была селедка с картошкой и чай, в обед
кислые щи и запеканка, сейчас, наверное, тоже что-нибудь
соленое или кислое. Это лучше идет в волну. Полчаса назад
прошли самое узкое место проливов Па-де-Кале и Ла-Манш.
Сперва были видны на берегу английские и французские
маяки, потом остались лишь английские.
Близится Новый год. По радио передают концерт для
моряков и полярников. У нас и экипажа новая забота. Как
встретит нас всегда бушующий зимой Бискайский залив,
северные «ревущие сороковые»? Все разговоры начинаются:
«Вот проскочим Бискайский...»
Ведь если попадем в шторм, может трепать долго, а
тогда прощай новогодний праздник.
Идет усиленная подготовка к Новому году. Конечно,
особенную активность проявляют наши девушки. Их в экипа-
же человек двадцать (вся команда—девяносто). Мы знако-
мы в основном с нашими официантками, приветливыми,
молодыми, красивыми. На такие суда очень строгий отбор.
Девушки все имеют образование не менее десяти клас-
сов плюс курсы переводчиков и школа стюардесс. Флот
любят.
Приятно, что у экипажа нет зазнайства перед членами
экспедиции. Мы чувствуем себя единым коллективом. Все
ходят уже по-домашнему (хотя в столовую обязательно в
пиджаке и хороших брюках). Наши ребята несут вахту вместе
с матросами. Новый год будем встречать всей «семьей» в
ресторанах первого и второго класса. Готовится самоде-
ятельность, радиогазета, стенгазета, шикарный ужин. Одна
забота, чтобы шторм пронесся мимо нас, хотя бы 31-го.
Сегодня в полном составе собрался ученый совет, утвер-
дили план докладов (12 научно-информационных. 6 научно-
28
популярных, радиогазета с сообщением о странах, мимо
которых идем).
Послал радиограмму жене, но забыл написать ее фами-
лию. Так обидно. Ребята утешают: «Один известный ученый
из предыдущей экспедиции послал как-то жене телеграмму
подписавшись: «Иванов». Так он тоже переживал: жена
перестала отвечать на телеграммы».
День седьмой. Первый «привет» Бискайского залива,
волна 6—7 баллов, идем носом к ней, тем не менее многие
уже лежат. Ветер с открытого моря такой, что на палубе еле
стоишь. Значит, Бискай готов нас принять по всей форме.
Иду на ботдек, то есть шлюпочную палубу. Если пробуду еще
немного в каюте — вырвет Первая волна уже перевалилась
даже через ботдек, окатив нас с головы до ног.
Перед обедом первый раз отдал дань морю. Вывернуло
наизнанку. Думал, конец пришел. Потом прошло, обедал.
Надо все время что-то делать: работать, писать, шевелиться.
По радио сейчас идет самая бравурная, «штормовая», музы-
ка, четкие танго, рок, марши. Факторович говорит, что надо
продержаться сутки. Когда пройдем мыс Фенистер, будет
легче. Ведь рецептов против морской болезни нет
Наше судно идет и при качке очень хорошо и почти не
теряет хода, делая 15 узлов. Волна уже красивая, южная,
сине-зеленая, хотя солнца и нет.
Скоро ужин. Только что снова бегал к борту. Легче стал к
этому относиться. Первый раз боялся, что, начав «выворачи-
ваться», не смогу остановиться. Аэрон не помогает. Пил сам,
давал другим. Никакого эффекта. Говорят, помогает лимон.
Только что съел лимончик и сразу стошнило.
День восьмой. Всю ночь качало. Качка усилилась, стала
бортовой... Крен градусов тридцать, винтом. Судно сначала
валится на нос, затем на левый борт, а уже потом, садясь
кормой, идет на правый борт. Поэтому все время находишься
в напряжении. Чувствуешь, как ползешь вниз, упираешься
ногами в стенку каюты а потом тебя волочит 'обратно
головой вперед, и ты сквозь сон стараешься задержать это
движение. Но в общем спать можно хорошо, я спал, не
просыпаясь, до завтрака.
Утром ветер стих, но зыбь сильная, боковая. Переносится
легко, можно даже курить Погода разгуливается горизонт
чист временами светит солнце. Море синее-синее, собствен-
но, это уже не море, это Атлантика. И волна атлантическая,
океанская — пологая, длинная, редкая Сперва кажется, что
она небольшая, и только когда наше судно задирает нос и
валится на бок при встрече с ней, понимаешь, что это такое.
Эту волну видно сверху по тени У нее спокойная светлая
впадина и тревожная, волнующая темная вершина, но ее
мощи не чувствуешь. Она, как бомба, которая еще не
взорвалась.
29
Часов в одиннадцать музыка по радио внезапно оборва-
лась. По всему судну резко и протяжно залился звонок. По
палубе бежала на нос, стуча сапогами, кучка матросов, за
ними штурман. Радио ожило:
— Всем, всем! Учебная пожарная тревога! Учебная по-
жарная тревога! Горит камбуз. Всему экипажу и пассажирам
надеть спасательные нагрудные жилеты. Пассажирам не
выходить из кают.
Через несколько минут новый звонок и сообщение:
— Учебная шлюпочная тревога. Всему экипажу, кроме
вахты, и всем пассажирам немедленно подняться к своим
шлюпкам.
Теперь мы знаем, что делать дальше. Стоять у стенки и
не мешать спуску шлюпки номер три. Это наша шлюпка. А
затем в шлюпку—и грести. Оказалось, она с винтом и
ручным приводом, дает четыре узла. Выяснили попутно, что
с нами в шлюпке наш ресторатор, так что ящиком коньяка
мы на худой конец обеспечены.
Ночью по правому борту заметили светлую дугу, подни-
мавшуюся над горизонтом. Размерами и формой она была
похожа на радугу. На траверзе левого борта, на той же
высоте, была луна, поэтому мы назвали явление лунной
радугой. Когда луна скрылась за тучами, радуга осталась.
Через некоторое время часть радуги заволокли тучи. Погода
сырая, на лицо и палубу садятся мелкие капельки, хотя
тумана и нет.
День девятый. Идем по-прежнему на юг Вчера передви-
нули часы еще на час, теперь время Гринвича. Шторма нет и
в помине, океан спокоен, поверхность его совершенно глад-
кая. Правда, океан «дышит», причем так, что с непривычки в
Балтийском море от такого «дыхания» мы все лежали бы.
Бортовая качка. Однако все уже чувствуют себя хорошо,
все, кроме нашего единственного на борту Героя Советского
Союза, летчика. Он уже два дня не встает.
В ресторане продолжают заливать скатерти. Первый раз
мы столкнулись с этим перед Бискайским заливом. Качало
сильно. Приходим обедать—на скатерти под каждой тарел-
кой— лужа. Оказывается, это сделано для того, чтобы
нижняя тарелка, на которую ставится тарелка с супом, не
скользила при качке.
Сегодня я сделал первое сообщение радиогазеты, высту-
пал с обзором ближайшего пути. А профессор Ружницкий,
польский геолог рассказывал о своих путешествиях. Он
объездил почти весь мир: был на Шпицбергене и в Лаосе, в
Японии и в Испании, в Монголии и во Франции.
— Я люблю путешествовать,— говорит он.— Только вда-
ли от дома начинаешь узнавать свою родину, что в ней
хорошо, что плохо., и особенно начинаешь любить свою
страну
30
Впереди Дакар
День десятый. Сегодня мы уже отдыхаем. Утром было еще
прохладно. Делали разминку в ковбойках и замерзли, но
чувствовали, что день будет прекрасный, первый день
плавания, когда над нами только чистое бледное небо. На
горизонте из-за редких черных облачков встает солнце,
которое еще не в силах потушить яркие звезды. Сегодня
солнце ни разу не покинуло нас, как бы компенсируя свое
долгое отсутствие. Ведь мы видим его со дня отплытия
первый раз. Еще вчера оно лишь баловалось с нами,
проглядывая сквозь тучи. Капитан и вахтенный десятки раз
выскакивали на мостик с секстантом в одной руке и часами
в другой и уходили ни с чем, ругая неуловимое солнце. А
сегодня его так много, что нельзя выйти на палубу без очков.
Блестящий штилевой океан, сверкающая, добела начи-
щенная палуба. Все свободные от вахты здесь. Правда,
несмотря на солнце, еще не жарко. Но и это придет
Позавчера ходили в пальто, вчера в пиджаках, сегодня в
ковбойках, завтра выйдем и без них. День и ночь считает лаг
мили и мили. Машина выжимает все, что можно, судно
проходит четыреста миль в сутки. Это примерно семьсот
километров!
Во время чая кто-то крикнул:
— Ребята, Канары!
Справа прямо из моря по правому борту поднималась
громадная синеватая туча с резкими, изрезанными сверху
краями и почти незаметная, прозрачная в том месте, где она
уходила за горизонт. Да ведь это земля—далекая, чужая,
гористая. Она протянулась справа, заняв почти половину
горизонта, и исчезала в сиреневой дымке и облаках уже
настоящих. Все члены экспедиции, весь экипаж у борта.
Трещат киноаппараты, в причудливых позах изогнулись
фотографы. Неведомая, чужая земля, тяжелая громада на
ослепительной глади океана манит, будит воображение.
Откуда-то появились дельфины и стали нырять у борта,
но нам не до них. Невольно вспоминаешь тех, кто на утлых
суденышках, иногда через многие месяцы плавания вдруг
обнаруживал перед собой это чудесное видение и шел к
манящей земле. Что бы ни встретило их там, за такие
минуты можно отдать многое.
Через некоторое время мы подошли к островам ближе, и
в золоте заходящего солнца показалась острая вершина
вулкана Теиде, возвышающегося на самом большом острове
архипелага—Тенерифе. Слева виднелся другой остров —
Гран-Канария. Мы идем проливом между ними.
Вечером жизнь перемещается на палубы. Начинаются
танцы. Вот радио смолкло. Играет на аккордеоне один из
сотрудников экспедиции, начались песни* «Раскинулось
31
море...», «Далеко-далеко родная земля», «Мы, свой поки-
нув дом, в далекий путь идем... Чужое море плещет за
кормой...»
День одиннадцатый. Пересекли Северный тропик. Прой-
дена за сутки 421 миля. До Дакара осталась 381 миля.
Ветер—три балла, волнение — два балла, температура воз-
духа плюс 18 градусов, воды — плюс 23 градуса.
По-прежнему ослепительное солнце, с которым по блеску
соперничает океан. Не жарко, сильный ветер от хода судна,
однако все, у кого есть время,— на палубе. Идет интенсивная
подготовка к Новому году. На палубе уже стоит елка, и
электрики подвели к ней свет. Наша елочка многое перенес-
ла и немножко «не в форме». Ее трепали ветры, заливал
соленой волной Бискай, последние дни жжет солнце. И тем
не менее она нам очень мила. Ни за одной елкой так,
пожалуй, не ухаживали. Ее посадили в землю, специально
для этого взятую из Риги, каждый день поливали. Утро
начиналось с того, что елку осматривали — сперва сам
капитан-наставник, затем капитан, старший помощник капи-
тана, потом боцман, который лично обрезал начавшие осы-
паться веточки. В шторм матросы, как муравьи, суетились
около елки, стараясь укрыть ее от ветра и брызг.
И вот сейчас она стоит на палубе, одеваясь в сверка-
ющий наряд. Две других елочки стоят в салонах.
Рядом с елкой на корме наши ребята начали строить
бассейн. Готовимся к экватору. Создана комиссия: председа-
тель — Лже-Нептун — магнитолог Медведев, Нептун — Капи-
ца, консультант — Гусев...
Сегодня видел зеленый луч. Тот самый зеленый луч,
наблюдаемый иногда в море в момент заката солнца и
описанный Паустовским, Грином, Леонидом Соболевым. Гово-
рят, что увидеть его — к счастью. Ветра и волн не было.
Солнце садилось в небольшой дымке. Как всегда, оно
медленно приближалось к горизонту и, лишь коснувшись его.
быстро, точно лопнув снизу, пошло в воду, растекаясь
золотым дождем и заливая все вокруг золотом. Было больно
глазам, но я смотрел. Вот верхняя кромка солнца коснулась
воды — и вдруг там, где она была мгновение назад, ярко
вспыхнул зеленый огонь, именно огонь, маленький, треуголь-
ный, заостренный наверху язычок, а над ним, как дым от
настоящего огня, еще стояло бурое пятно, оставшееся в
глазах от только что зашедшего солнца. Секунда, две,
три — и огонек погас, остался лишь бурый дымок. На палубе
оживленный говор, радость. Еще бы, за два часа до Нового
года по московскому времени увидеть зеленый луч, примету
своего счастья...
Встреча Нового года готовится грандиозная. Сейчас на
палубе пусто, ведь девушки заняты стряпней. «Делит» их по
столикам сам капитан. Столик на четырех: трое ребят и одна
32
девушка. Только что музыка оборвалась спикером. Говорит
сам капитан:
— Внимание всех членов экипажа, экспедиции и ино-
странных гостей. Прошу в 23.30 занять места за столиками. В
связи с большим набором вин и закусок и программой
самодеятельности прошу не опаздывать. Повторяю...
Мы сидим на палубе, на ботдеке, в одних ковбойках с
засученными рукавами. Рядом на корме горит огнями елка.
Через два часа Новый год придет к нам.
Но с палубы не хочется уходить. Ночь черная-черная,
море как ночь, только белый бурун за кормой. На бархатном
небе миллион звезд; они крупные, как яблоки, но располо-
женные столь для нас необычно, что мы не смогли найти
даже Большую Медведицу. Жизнь прекрасна! Правда, мы
слишком спешим, но такова жизнь. Мы всегда спешим, уходя
от красивых, прекрасных мест, надеясь вернуться, и не
возвращаемся...
Вечер прошел прекрасно. На столиках были чудесные
вина и закуски. Нас поздравляли Снегурочка и Дед Мороз.
Читали радиограммы, пели. Правда, наша девушка так и не
пришла. Каждый из нас по очереди, а потом все вместе
ходили за ней в каюту, но она была не в настроении.
Кончился вечер танцами на палубе. За кормой черное
море, а у нас свет, сверкает елка, веселье, на весь корабль
гремит музыка. Очевидно, нашу музыку слышно далеко.
Встречные суда заинтригованы. А их здесь уже много, ведь
близко Дакар и берег. Сейчас, ночью, в пределах видимости
все время огни трех-четырех судов. Ходовые огни издалека
еле светят, но вот ярко вспыхнул огонь прожектора. Начал
прерывисто моргать сигнальный огонь:
— Привет, я судно ФРГ, иду в Киль из Дакара. Есть ли у
вас на борту женщины9
Мы отвечаем, что идем из Риги, женщин много. Нам
сигналят:
— Понял. Завидую, счастливого плавания.
Пять часов утра. Сейчас все наконец разошлись. Встреча
Нового года отпразднована. Получили радиограммы. Если бы
вы знали, что они для нас значат! Как дорога нам каждая
весточка даже от полузнакомых людей, не говоря о близких.
Радиограммы раздавали перед Новым годом уже за столика-
ми. Как радовались те, кто получил, как мрачнели те, кому
их еще не принесли. Я сидел с двумя поляками. Одному из
них вручили радиограмму. Нетерпеливо развернута бумажка,
лицо проясняется. Радостно смотрит на нас:
— От жены и ребятишек, у меня их двое...
Никто не тянул его за язык, но никто и не удивляется,
ведь здесь это самое дорогое. Говорить о женах, детях,
показывать их фотографии принято.
День двенадцатый. Прямо перед окном каюты полу-
2 И. А. Зотиков	33
остров Зеленый мыс, высокий коричневый холм, увенчанный
белоснежной россыпью дотов с высокой белой башней.
Рядом другой холм, пониже, за ним по направлению к югу
километра на два тянется полоса разрозненных белых
кубиков домиков. Дальше раскинулся Дакар: белоснежные
кубы-небоскребы разных размеров, окруженные зеленью,
скрывающей дома поменьше. Слова-то какие: Африка,
Дакар!
У пирса стали рядом с «англичанином». Метрах в ста—
польское судно. Поляки столпились у борта, смотрят вниз.
Там, на берегу, несколько оборванных африканцев молча
смотрят на нас, принимают конец. В стороне кучка европей-
цев, среди которых две женщины. Странно смотреть на них:
все в темных костюмах, некоторые еще и в жилетах,
женщины в шерстяных кофточках. Тут совсем не жарко.
Вот подъехала дорогая машина «опель-рекорд». Вылеза-
ют двое одинаково и ярко одетых детей, отец и мама. У нас
захватило дух—какая мама!
Да, даже после небольшого перехода в море такая жизнь,
семья для нас, уехавших на полтора года, кажется недосяга-
емой.
Когда заходило солнце, десятки африканцев, что стояли
на пирсе, повернувшись лицом к востоку и спиной к заходя-
щему солнцу, начали молиться Сначала поклон стоя, потом
на коленях, и, наконец, они падают ниц. Местная элита
(шоферы) молятся недолго и используют специальные коври-
ки. Зато грузчики неистово валятся прямо на землю.
Справа молчаливый английский танкер с красным фла-
гом, на котором в правом верхнем углу виден привычный
британский косой крест. Таков флаг британского торгового
флота.
Наша корма и его — совсем рядом, метрах в десяти. У нас
гремит музыка, у елки — танцы Англичане-вахтенные с зави-
стью следят за нами. Направо, метрах в трехстах, видим
линию желтых противотуманных огней, а дальше сквозь
зелень сверкают огни города, на больших зданиях горят
синяя и красная рекламы.
На небе ни облачка, море и небо одинаково черны,
только изредка низко над водой бесшумно проплывают огни
входящего в порт судна. Холодно и сыро. Сидим в пиджаках,
но начинает пробирать дрожь. Очевидно, здесь легко можно
подхватить лихорадку
Часов в десять вечера к нам вдруг пришли гости —
матросы с западногерманского грузового судна. Молодые,
веселые, здоровые ребята.
Нижняя палуба на корме почти на одном уровне с пирсом,
поэтому они пошли туда, наши тоже, мы быстро организова-
ли небольшой вечерок. Гости принесли' с собой две гитары,
пели хором матросские и просто народные песни. Мы тоже
34
не остались в долгу, быстро появился баян, пошли наши
русские и советские песни. Потом обменивались значками,
гости угощали нас роттердамским пивом. Угощение выгляде-
ло так: бутылки просто бросались к нам на палубу, мы в
ответ кидали папиросы, конфеты, шоколад.
В Тропической Атлантике
День тринадцатый. Утром снова вышли в море. Вдруг крик:
летучие рыбы! Я выскочил на палубу. Море как море, и вдруг
из-под форштевня выскочила стая рыбок размером с ласто-
чек, коричневые сверху, с белым брюшком, сверкающие на
виражах. Стая примерно из пятидесяти рыбок летала над
водой очень низко. Я думал раньше, что эти рыбы в воздухе
будут неуклюжими, но нет, своей грациозностью они напоми-
нали ласточек. Рыбки легко облетали встречные волны,
планируя в ложбины, и лихо взлетали над гребнем. Некото-
рые из них делали крен и летели в сторону, затем одна за
другой резко задирали «нос», теряли скорость и, подняв
белый фонтанчик брызг, плюхались в голубую воду. То
стаями, то в одиночку рыбки выпрыгивали тут и там, ни одна
не поднималась до уровня нашей палубы.
Сопровождающие нас чайки на лету ловко схватывают
этих рыбок.
Примерно до Канарских островов за нами следовали в
основном Наши белые чайки. Однако уже в Бискайе среди
них начали встречаться темные экземпляры. Сейчас белых
«европейцев» уже нет за нами. Одни чайки, темные, с белым
брюшком, похожи на сорок, другие — пятнистые, словно
курочка-ряба: на сером фоне ряды белых перьев.
До экватора осталось идти около четырехсот миль,
завтра пересекаем его примерно часа в три. Сегодня первый
по-настоящему тропический день. Температура в тени — плюс
31 градус. Все, кто может,— на палубе. Вчера соорудили на
корме, рядом с елкой, бассейн размером четыре на пять
метров и глубиной метра в два. Срубили из досок ящик,
стянули его тросом, выстлали изнутри брезентом — и бассейн
готов. Купающихся хоть отбавляй. Веселье. Правда, судно
качает и вода в бассейне расплескивается. По шлангу в
бассейн все время льется свежая вода. На небе ни облачка,
но стоит какое-то марево. Небо не голубое, а белое, горизонт
в дымке. Но тропическое солнце палит изо всех сил.
Океан, как зеркало, лишь временами на нем появляется
рябь, однако он «дышит», судно качается так, как в Балтике
при трех баллах. Мы находимся в штилевых экваториальных
широтах, ветра здесь практически никогда не бывает. Како-
во-то приходилось здесь парусникам?
Кажется, океан забрал в себя всю голубизну неба,
добавив к нему свою. Светлая-светлая сверкающая голубиз-
2*
35
на.. Однако кажется, что океан пустынен, лишь изредка, раз
в день, выскочит из глубины пара дельфинов да промчатся
над водой летучие рыбки Сегодня первый день идем без
сопровождения чаек, они отстали. Настроение у всех бодрое.
Главное — шевелиться, и мы шевелимся: пишем, моем палу-
бу, тянем разные тросы, купаемся. Аппетит отличный, прав-
да, и повар превосходит себя. Сегодня в обед: стакан
холодного сухого вина, холодная мясная окрошка (съели с
Андреем по три тарелки), макароны с сыром и компот А
ведь это у нас так средний обед. Ужин ничем не отличается
от обеда* первое, второе, третье и стакан сухого вина.
День пятнадцатый. Экватор прошли часов в пять вечера.
День начался как обычно. С утра в тени плюс 31, на небе
облака, дымка. В восемь утра, как всегда, начало вахты. Нас
(меня и Андрея) послали скоблить начавший ржаветь нос
корабля Надо сначала снять всю старую краску, а потом
вновь покрыть все суриком. Работали до полудня. Жаркова-
то, все время на солнце. После обеда, кто свободен,
отдыхают на палубе под тентом Разморило от жары,
задремали Поэтому было как-то неожиданно, когда по радио
объявили, что через пять минут проходим экватор. «Оста-
лось две минуты»,— предупредило радио... «Одна минута»...
Наконец, длинный гудок сообщил всем: проходим!
Свободные от вахт собрались у бассейна. Здесь устроен
специальный помост, на который должен подняться Нептун и
с которого бросают в бассейн «новичков», то есть первый
раз проходящих экватор Вдруг откуда-то с носа раздались
звуки рога и удары барабанов тамтам. Громче, громче. На
площадку перед бассейном выскочил парень, с ног до головы
вымазанный черной краской, вокруг пояса у него болталась
бахрома из веревочек, такие же «ожерелья» были на ногах,
на голове шапочка и рога Он бьет друг об друга громадными
крышками от кастрюль Оказалось, что это первый черт из
свиты чертей Нептуна. За ним выскакивают еще несколько
чертей, а вслед важно идет наш корабельный плотник,
здоровый, вымазанный сажей детина с мечом. Он телохрани-
тель Нептуна. На животе и спине у него нарисованы череп и
кости За ним шествует сам Нептун с густой белой бородой.
Он в мантии и с большим трезубцем в руке. На голове у него
золотая корона. Дальше идет русалка — наш моторист У
русалки здоровенные груди во взятом у официанток бю-
стгальтере и набедренная повязка, на руках—ожерелья, на
ногах — чулки, сделанные из тельняшки, чтобы все знали:
русалка морская За ней следует свита* врач в белом халате,
с красным, намазанным помадой носом, доктор Айболит с
трубкой и шприцем, сделанным из автомобильного насоса, и
брадобрей с метровой фанерной бритвой и ведром мыльной
пены, из которого торчит малярная кисть.
Нептун под оглушительные звуки тамтама поднимается
36
на помост и, ударив трезубцем, вопрошает:
— Что за судно появилось у меня здесь, откуда и куда
идет, что за люди и где капитан?
В белоснежном костюме появляется капитан. Он объяс-
няет, кто мы, откуда, зачем и куда идем, вручает список
экипажа и просит разрешить судну перейти экватор. Но
Нептун не согласен: слишком много незнакомых, первый раз
проходящих экватор видит он на борту.
— Следовало бы постричь, побрить и выкупать этих
незнакомцев, перед тем как будет дано разрешение,—
говорит Нептун.
Тогда капитан предлагает за судно выкуп—жбан с
пуншем, а новичков отдает в распоряжение чертей. Нептун
согласен, он разрешает нам плыть дальше и благословляет
нас, желает нам счастливо вернуться. Тут же черти Нептуна
и другие его приспешники быстро выпивают весь выкуп и
приступают к делу. Черти вызывают по списку новичка за
новичком, хватают, волокут на помост, мажут сажей и
сажают на стул. Брадобрей намыливает лицо каждого
малярной кистью, «бреет», доктор выслушивает их огромным
стетоскопом и затем отбивающуюся жертву спиной вперед
бросают в бассейн.
Первым вызвали старпома. Он бодро вышел на помост,
как на капитанский мостик. Полагается быть одетым, даже
если перед этим ты был в плавках. Старпом, как и
положено, вышел в полном параде, не пожалев ни костюма,
ни выходных туфель...
Часа через два все мы, новички, грязные, в саже,
мокрые, уже получали «дипломы», а матросам еще присуж-
далось и шуточное звание моряка дальнего плавания.
День шестнадцатый. Погода испортилась еще вчера
вечером. Небо в тучах, волна, временами дождь. Ночью было
объявлено о надвигающемся шторме, но обошлось. Шторма
не было. Все чувствуют себя неважно: простуда или грипп.
Вдруг сразу заболела половина экипажа. Большинство чле-
нов экспедиции, в том числе и мы с Андреем, тоже чихаем,
кашляем и держимся за голову. Странно: простудились при
переходе через экватор!
Сегодня только днем часа два посидели на палубе за
укрытием от ветра. Завтра надо быть здоровыми—с утра
вахта.
Голова тяжелая, как чугун. Не могу думать и работать, не
могу спать.
За время выхода из Дакара не встретили ни одного
судна, не видели ни одной чайки. Море пустынное, куда ни
глянь.
День семнадцатый. Дни идут, похожие один на другой.
«Только море да ветер вокруг...» Первую половину дня
«стояли на вахте палубной команды», говоря проще, драили
37
палубу. На судне культ чистоты. Мы все время в море, грязи
нет и в помине, однако два раза в день палубу и стены
надстроек моем сначала теплой водой с мылом и каустиком,
потом смываем водой из шлангов и немилосердно скребем
швабрами.
Сегодня развлекались как могли. Основное развлечение:
подкараулить кого-нибудь более или менее хорошо одетого и
окатить морской водой из брандспойта.
Сначала мы случайно облили проходившую мимо уборщи-
цу (она здесь называется классной служительницей). Я
пытался убежать по скользкой, залитой водой палубе, но
упал и, растянувшись,проехал так далеко, что чуть не улетел
за борт. Здорово ударился локтем. Андрей Капица так
весело смеялся, извиваясь всем телом, что вонзил только
что отточенный им скребок не в слой краски, которую он
счищал, а в свою коленку. Андрея перевязали, после чего
мы сфотографировались и пошли мыть корму. Там мы
увидели отдыхающего в шезлонге одного нашего научного
сотрудника—стилягу и пижона. Быстренько подготовлен и
направлен шланг, но пижон пулей вылетел из шезлонга, и
струя с головы до ног обдала подвернувшегося некстати
гидролога Леву Смирнова. Ах как он был разъярен! Оказыва-
ется, он только что выстирал и выгладил свои выходные
голубые брюки. Он был особенно зол еще и потому, что два
дня назад, когда он пришел посмотреть на бассейн, кто-то
«нечаянно» столкнул его туда в этих же брюках.
Не долго думая, он схватил шезлонг и запустил им в
меня. Я увернулся. Он замахнулся вторым, но в это время,
ничего не подозревая, к нам подошел один из помощников
капитана, и предназначенный, мне шезлонг угодил в него.
Сообща решили, что всему виной наш стиляга, который
так быстро убежал из-под струи. Он был схвачен, втащен на
помост и сброшен в бассейн. Часы мы с него сняли, чтобы не
намочить, но он обнаглел до того, что попросил снять с него
и сандалеты. Каков нахал?
Вот так мы здесь отводили душу, веселились.
Вечером, часов в десять, первый раз увидели, как
светится море. Пока, правда, слабо. Вдоль борта в черной
воде пролетают яркие красные искры. Впечатление такое,
будто наш стальной форштевень врезается не в воду, а в
камни, высекая искры, разлетающиеся в разные стороны.
День девятнадцатый. Вокруг по-прежнему пустынный
океан. Небо чистое, лишь облачка у горизонта. Солнце
светит так, что по палубе нельзя ходить без темных
очков—слепит глаза. И вместе с тем рчень сыро. Мы все
время мокрые от пота, а ночью простужаемся. Скорее бы на
«курорт» Мирный'.
Час назад, в 13.40, прошли точку, над которой солнце
стояло в зените.
38
Интересно было в это время смотреть на своих товари-
щей. Солнце освещает лишь макушку и кончик носа, все
остальное в тени, которая большой бородой ложится на
живот. Для фотографирования понятие «против солнца» для
съемки вдоль горизонта не существует. Однако это солнце
коварно. Ходим без головных уборов, ведь не очень жарко,
ветер 30 километров в час, тем не менее через двадцать
минут становишься как «вареный рак» и голова гудит.
В полдень до тропика Козерога осталось 110 миль. В
семь часов вечера выйдем из тропической зоны. Кажется,
никто не жалеет об этом, хотя, когда мы только попали
сюда, казалось, что рай уже где-то рядом.
Все время покачивает. Когда так качало в Северном
море, подташнивало и было неприятно. Сейчас такая качка
совсем не ощущается, ее чувствуешь лишь потому, что
трудно ходить и стоять, да потому, как прыгает вверх и вниз
горизонт. Начинаем «оморячиваться». Как-то будет в «соро-
ковых ревущих»? Пока в районе Кейптауна несколько дней
бушует шторм.
Вчера Андрей Капица делал доклад о ледовой обстанов-
ке в Южном океане. Капитан и штурман загрустили. Айсберги
встречаются, начиная с сороковых широт. Чем дальше, тем
их больше. В туман их видно лишь за сотню-другую метров.
Мелкие айсберги почти не высовываются из воды, а весят
пять—десять тысяч тонн, то есть больше, чем наше суде-
нышко.
Дело осложняется тем, что такие «льдинки» не фиксиру-
ются локаторами, а горизонтального эхолота у нас на судне
нет. Так что у капитана сейчас болит голова не только от
тропического солнца. 9
Сегодня я увидел Южный Крест. Вечером поднялся на
мостик, стоял с вахтенным штурманом и курил. Темно, на
небе масса звезд, но горизонт закрыт. Постепенно тучи
разошлись, и почти прямо по носу, чуть правее, штурман
показал мне четыре крупные звезды и одну поменьше. Это и
был Южный Крест. Медведицу уже не видно. Южное полуша-
рие вступило в свои права. Сказать по совести, я ожидал
большего. Созвездие по размерам не крупнее, чем ковш
Большой Медведицы. Прямо над головой у нас Орион,
Большой Пес и громадное, в полнеба, созвездие Корабль.
Почти в зените по вечерам сияет Сириус. Свет Сириуса так
ярок, что оставляет «лунную дорожку» на море, когда
звезда стоит низко над горизонтом. В общем я тут постепен-
но становлюсь астрономом—учусь работать с секстантом,
находить мореходные звезды.
День двадцатый. Вот уже две недели, как мы последний
раз стояли на твердой земле. Вчера вечером сильно качало:
это отзвуки шторма, который кончился здесь сутки назад.
Ходить по палубе трудно, бросает из стороны в сторону.
39
Сегодня была генеральная стирка. Я выстирал все свое
грязное белье, так как за Кейптауном расход пресной воды
будет ограничен. Впереди слишком длинный переход.
Жизнь наша на судне становится однообразной. Если
появляется на горизонте судно—это событие даже на
мостике. Все суетятся, радист связывается с ним по радио,
включается семафор. «Кто, куда, откуда, зачем, что на
борту?» Затем взаимные приветствия, радость по поводу
встречи. Но такое бывает очень редко. Совсем недавно в
Северном море частые встречи с судами воспринимались как
неудобство. А ведь теперь мы идем по «большой дороге», но
океан слишком велик, и мы здесь—иголка в стоге
Чаек по-прежнему нет. Летают изредка лишь какие-то
черные птички, похожие на скворцов, но чуть побольше, с
клювом кондора. Одна из них залетела к нам на палубу. Мы
ее поймали и пустили в бассейн, чтобы она в спокойной
обстановке отдохнула и ночью улетела (эти птички в
основном летают по ночам). Птичке все обрадовались и
очень за ней ухаживали. Каждый нес ей, что мог
Последние тысячи миль
День двадцать третий. Страшный ветер и сильный шторм.
Через час-полтора пройдем знаменитую сороковую широту.
Качка сильнее, чем в Бискайском заливе, но я, кажется,
стал моряком. Качку воспринимаю только как неудобство
при ходьбе—бросает о стены. И еще голова тяжелая,
хочется спать, но тошноты настоящей нет, иногда лишь
чуть-чуть подташнивает — правда, неизвестно отчего, от кач-
ки или от обжорства, ведь морская болезнь или кладет тебя
в постель, или возбуждает аппетит. В столовой сейчас
довольно пусто, большинство лежит, а остальные пиршеству-
ют Мы с Андреем съели по два первых (окрошка) и по два
вторых (цветная капуста) блюда.
Сегодня весь день над судном летают альбатросы.
Громадные, темные сверху, белоснежные снизу. Размах их
крыльев—до двух метров. Альбатросы. совсем не боятся
человека. Парят на высоте двух-трех метров над палубой со
скоростью судна, то есть висят рядом, с любопытством
рассматривая нас немигающими черными глазами. Ведь в эти
места почти никогда не заходят суда.
Много буревестников —черных, маленьких, со среднюю
ворону, птиц. На фоне альбатросов, грациозно взлетающих на
гребнях волн, буревестники не смотрятся.
Сегодня целый час лежали в дрейфе. Перегружали бочки
с бензином с носа на корму На носу их начало разбивать.
Каюта скрипит и трещит по всем швам.
День двадцать четвертый Осталось 2653 мили. В Мир-
ном, оказалось, есть живые свиньи. Для них в последнем
40
порту мы купили огромного борова. Сейчас нашего борова
укачало. Спит без просыпа. Около него всегда толпится
народ, смотрят любовно, как на бегемота в зоопарке. Ветер
стих, на воде лишь тяжелая зыбь. Небо прикрыто не густой,
но сплошной облачностью. Благодаря своеобразному освеще-
нию цвета уже не яркие, как прежде, а белесые, почти
белые. Разные оттенки белого.
Все время хочется спать или есть и совсем не хочется
работать. Спим как убитые всю ночь и еле встаем завтра-
кать; после обеда опять спим до чая и т д. Говорят, это
тоже проявление морской болезни.
День двадцать девятый. Осталось до Мирного 1082 мили,
два-три дня хода. Температура воздуха плюс 12, воды —0
градусов.
В Мирном писать уже будет некогда. Сначала будет
разгрузка, потом подготовка похода на станцию Восток.
Все приуныли. Тоскуем по дому. Как медленно идет
время! Ведь прошел только месяц, а впереди до встречи с
близкими осталось 390 дней. Как только придем в Мирный,
начнем считать дни, которые осталось прожить до этой
встречи.
Особенно, говорят, тяжело провожать последнее судно,
стоя на берегу.
У меня хранится письмо от Жени, жены Андрея Капицы. У
Андрея 9 июля день рождения. Когда я передам Андрюшке
письмо, он будет на седьмом небе. Правда, до этого дня еще
шесть месяцев.
День тридцатый. Идем все на юг и на юг До Мирного
осталось 672 мили. Опять ветер и волнение, температура
воздуха и воды одинаковая — 0 градусов.
Белесое небо, белесая вода. Иногда справа и слева по
борту проходят ослепительно белые, с голубым, айсберги. В
шесть часов вечера я читаю лекцию о теплообмене в
Антарктиде.
День тридцать первый. Четвертый день подряд в полночь
все часы передвигаем на час вперед, что очень чувствуется.
Этот час утром отрывается от сна, а вечером, если ляжешь
раньше, не спится. Не успеваем приспосабливаться к столь
быстрому переходу времени из пояса в пояс. Слишком
близко здесь расположены друг к другу меридианы!
Сегодня идем через сплошные айсберги самой причудли-
вой формы и размеров. Завтра Мирный, и уже не будет ни
минуты свободного времени.
Океан вокруг полон жизни, летает масса птиц. Мимо
судна проходят стада китов. Некоторые из них насчитывали
десятки голов. Удивительно, как легко прыгают они, выска-
кивая на поверхность и пуская косые струи воды и пара!
Раньше я почему-то думал, что киты пускают фонтаны вверх,
а не вбок.
41
Прошли первую полосу битого льда. Шли, расталкивая
льдины, со скоростью пешехода. Все толпились у борта, с
любопытством рассматривая лежащих на льдинах тюленей.
Один тюлень лежал точно по курсу судна, и мы чуть не
раздавили его, так он крепко спал. Проснулся лишь в пяти
метрах от носа теплохода, но и не подумал нырнуть, а лишь
отполз в сторону на несколько метров и с интересом следил
за нами. Здесь ведь практически никогда не бывает судов и
звери непуганые. Кто-то запустил в него пустой консервной
банкой, но он только недовольно фыркнул и даже не
пошевелился.
Настроение странное, тревожное. Примерно такое же,
как и за день до отъезда из Москвы. На судне мы уже
сжились, это наш второй дом, а как там?
День тридцать второй. Идем в сплошных льдах. Сегодня
ночью из Мирного пришла нам на помощь «Обь», и сейчас
она идет впереди, расталкивая льды, а мы пробираемся по
проделанному ею каналу.
Идет страшная суета, упаковываем вещи. Через несколь-
ко часов — Мирный. Наконец добрались. Теперь время пой-
дет быстрее. Сейчас выяснили, что «Михаил Калинин»
отойдет от Мирного, а потом снова подойдет, так что время
писем продлится еще дней пятнадцать. Настроение бодрое,
все в порядке, здоров, насморк был только на экваторе. Но,
как и у всех, уже давно прошел.
День тридцать третий. Вчера во второй половине дня
льды стали почти сплошными. На горизонте сквозь дымку
начал просматриваться геометрически правильный береговой
обрыв и склон купола Антарктиды, ослепительно белый на
фоне голубого неба. Смотреть без очков не только на берег,
но и на палубу невозможно. Слепит глаза. Такого потока
света не было даже на экваторе. Через час стал виден весь
пологий подъем материка вглубь, а на берегу, у скал,
показалась россыпь черных точек—домиков. Лед преградил
нам дорогу, когда до Мирного осталось еще километров пять.
«Обь» пришвартовалась к кромке плавучего льда-припая, и
наш теплоход «Михаил Калинин»; пройдя по каналу, проде-
ланному «Обью», стал с ней борт о борт.
Вдруг мы увидели, как отовсюду, со всех сторон к нам
устремились толпы каких-то живых существ. Да это же
пингвины! Небольшие пингвины Адели! Огромные импера-
торские пингвины в район Мирного придут только зимой. Все
мы бросились их фотографировать и вообще пощупать.
Более любопытных созданий я не видел. Слово «птица» к
ним не подходит. Это именно создание. Если ты будешь
пытаться его поймать, то он начнет улепетывать от тебя аж
на брюхе. Да, да! Максимальную скорость он развивает,
когда ложится на брюхо и катится, отталкиваясь лапами и
ластами. Так вот, откатится пингвин от тебя, но любопытство
42
берет верх, и он встает, отряхивается и уже важно и чинно
идет глазеть на других людей, где опять нарывается на
неприятности. Пингвины удивительно безобидны. Убить его
почти то же, что убить человека. Когда какой-нибудь матрос,
увлекшись, слишком обижает пингвина, все кричат*
— Ну что связался с маленькими, что они тебе сделали?
Отношение к ним такое же, как к детям.
В окно каюты вижу: только что рядом с нами сел
самолет. Прилетел из Мирного Савельев, он летал туда,
чтобы ознакомиться с местом, где будет жить его отряд.
Иду его встречать и, по-видимому, тоже полечу в Мирный.
Первые дни в Мирном
Если перевернуть глобус и посмотреть на его «дно», то
вокруг оси можно увидеть белое пятно, окруженное со всех
сторон синим цветом—цветом морей и океанов. Это и есть
Антарктида.
Это белое пятно, омываемое со всех сторон Южным
океаном, сверху кажется почти круглым. Однако на самом
деле линия берега то выступает на север, то углубляется на
юг. Эти места, которые океан отвоевал ото льда, называют-
ся антарктическими морями. Есть море Беллинсгаузена, море
Росса, море Уэдделла, море Дейвиса, много морей.
Мы приплыли в море Дейвиса и подошли к берегу в его
части, известной под названием Бухта Депо.
Глядя с теплохода прямо на юг, можно было видеть, что
ровный синевато-желтоватый сезонный морской лед—
припай везде упирается в отвесный ледяной обрыв, которым
оканчивалась у берега сверкающая на солнце, монотонно
поднимающаяся до горизонта поверхность Ледяного конти-
44
Берега морей Дейвиса и Моусона
стали местом наших исследований
нента. Однако не везде был только лед. Чуть дальше от
ледяного обрыва на берегу темнели два коричневато-
красных скальных холма. Рядом на льду виднелись гряды из
скальных обломков —морены На вершинах и склонах этих
холмов видны были такие типичные, виденные не раз в кино
мачты полярной радиостанции Мне сказали, что ближайший
к воде холм называется мысом Хмары по имени тракториста,
провалившегося под лед вместе с трактором во время
разгрузки, а второй — сопкой Радио, так как там стоят
огромные мачты антенны передающей радиостанции
Мирного.
Около мыса Хмары и сопки Радио в бинокль можно было
разглядеть несколько домов неприхотливой архитектуры, с
плоскими крышами, похожих на продолговатые кубики Цвет
домов был коричневато-желтый, «как клей БФ-2»,— сказал
кто-то стоящий рядом.
— А где же сам Мирный? — невольно вырвался у меня
вопрос.
— Как где?—даже обиделся бородатый и загоревший до
черноты человек в затасканной кожаной куртке и таких же
штанах, по-видимому отзимовавший уже полярник.—
Посмотрите, от мыса Хмары и почти до сопки Радио тянутся
45
дома. Видите большие кубики у Хмары? Это радиостанция,
домик радистов и наша дизельная электростанция. Рядом с
домом радистов живут работники транспортного отряда,
механики-водители. А вот чуть правее и подальше от берега
видите огромный серый прямоугольник, как бы парус, рассте-
ленный прямо на снегу? Это брезентовый верх плоской
крыши кают-компании Мирного. Здесь обедают, смотрят
фильмы, развлекаются в свободное время.
— Почему видна только крыша?
— Да потому, что весь поселок, за исключением тех
домиков, что вы уже знаете, засыпан снегом Но снег с
крыши кают-компании счистили, чтобы талая вода не текла
сверху в тарелки с супом,— пошутил старожил.— Ну а
остальные дома очищать не успеваем, пурга их все время
заносит,— продолжал он.— Поэтому весь поселок и не видно.
Присмотритесь: видите наезженную дорогу, идущую от радио-
станции направо, почти параллельно ледяному обрыву
берега? Так вот, по ту, дальнюю от нас, сторону этой дороги
на разных интервалах виднеется нечто похожее на срубы
колодцев с крышами. Это входы в засыпанные домики.
Смотрите, сколько домиков. Вот дом между электростанцией
и кают-компанией. В нем живут механики и повара. В двух
домах, примыкающих справа к кают-компании, разместились
сотрудники гляциологического отряда, там будете жить и вы;
их сосед справа—дом летчиков. Дальше направо домов нет,
а то темное, что вы видите там,—это тени от метеорологиче-
ских будок и мачт. Здесь располагается метеорологическая
площадка. А рядом с этой площадкой, чуть ближе к нам,
находятся еще два домика, в которых живет и работает
метеорологический отряд. В центре поселка, там, где скопле-
ние радиомачт и телеграфных столбов, расположен дом под
названием «пятиугольник». Там живут начальник станции,
главный инженер, ученый секретарь и шифровальщик.
Мы молчали. Смотрели на в общем-то небольшой посе-
лок, по которому взад и вперед сновали трактора и
вездеходы, и думали о том, что нам предстоит жить здесь
целый год.
— Гляциологический отряд, подготовьтесь к отправке на
материк,— проговорил властно голос по радио, и мы побежа-
ли собирать свои вещи.
День сорок второй. Сегодня 1 февраля. Вот уже неделя
как я в Мирном. Два дня назад ушли суда. За это время я ни
разу не дотронулся до фотоаппарата. День за днем идут
авралы.
С тех пор как я любовался пингвинами и снимал в упор
тюленей, я ни разу не видел ни тех, ни других. Дни летят
молниеносно, и вся жизнь на теплоходе вспоминается как
далекий сон, как нереальность.
Сегодня у нас был праздник начала зимовки. Сначала
46
все помылись в бане. Баня настоящая, только маленькая, на
семь человек. Пар такой, что еле вылез. Потом час лежали с
Андреем без движения.
Вечером был банкет в кают-компании. Пили за удачу в
зимовке, за милых жен и детей, которые остались так
далеко. Потом пели песни про огни Мирного, про славную
Ялту, где растет «золотой виноград», про друзей, с которыми
«трещины уже, а ураганы слабей».
Когда мы вернемся, то будем географически опустошены.
Ведь мы обошли почти половину шарика и теперь нас уже
ничем не удивишь. Разве только встречей с любимыми,
близкими. Мы так соскучились по ним. Как они там, в
сверкающей огнями Москве, не забыли еще нас?
3 февраля. День сорок четвертый. Сегодня целый день
мы занимались разгрузкой ящиков на складе, сооруженном
на мысе Хмара. Работали до вечера. После ужина пришел в
гости Вадим Панов, главный инженер транспортного отряда.
Толстый, добродушный, по-волжски окающий, родом из
Горького, он внешне напоминал старых нижегородских куп-
цов. Сегодня наконец «оттаял», перестал молчать Валерка
Судаков. У него все время плохое настроение. Когда раз-
говорились, оказалось, что ему уже давно не пишут из до-
ма. У Валерки даже губы тряслись, когда он говорил об
этом...
Радиограммы из дома — это не письма, но без них жить
нельзя на этом материке, где даже камень—редкость.
Почему-то и мне Валюша не пишет Если бы она знала, что
такое ее слово для меня сейчас...
Два дня назад перед баней постриглись наголо. Теперь
почти все ходят как новобранцы. Пока лишь БАС держится,
ходит с шевелюрой.
Туалеты — по-морскому «гальюны»—у нас в каждом до-
мике. Это вырезанные в снегу, обитые фанерой простран-
ства, главную часть которых занимают большие бочки из-под
горючего. Сегодня был «гальюнный аврал». Вытащили на
поверхность бочки, которые оставила нам полными старая
смена, отвезли их к краю ледяного барьера и сбросили в
море Дейвиса.
Когда вытаскивали бочку в нашем доме, возникло заме-
шательство: кому быть наверху и тащить ее, а кому подтал-
кивать снизу. Так как тот, кто будет внизу, наверняка
перепачкается содержимым переполненной бочки, то, есте-
ственно, никому не хотелось там оказаться. И тут удивил
Андрей Капица:
— Я думаю, что на таком ответственном посту должны
быть старшие научные сотрудники,— сказал он и полез под
бочку. Я последовал за ним.
Потом помещение вычистили, поставили новые бочки.
Теперь гальюн — украшение нашего домика. Все обито белой
47
плиткой и обклеено линолеумом. Кухню тоже обшили белым.
Потратили на это весь день.
А какие чудесные здесь закаты! Как сверкают айсберги,
острова... Вспоминаются картины Рокуэлла Кента. Да нет,
еще лучше, величественнее.
День сорок пятый. Утро. Снова ничего нет из дома. Мы
здесь летим по жизни как мелкие птички — то взлетаем
вверх при взмахе крыльев, то соскальзываем вниз. Взмах и
взлет—это письмо из дома. Почему-то эти взмахи у нас все
реже и реже... Лишь Савельев идет ровно. Каждые два дня
он получает радиограмму. Его родные знают, как это ему
здесь надо. Для того чтобы поднять работоспособность,
пришлось перечитать все радиограммы и письма из дома.
День сорок шестой. Получил весточку от Валюши. Потом
паял свои первые электрические термометры и сочинял
ответную радиограмму (это не так легко, продумывается
каждое слово).
С обеда с Сергеем Уховым боролись с помпой для
откачки воды из лаборатории. Помпа никак не хотела
работать, а в лаборатории — ледяной траншее, отходящей от
нашего дома,— по щиколотку воды от тающего снега.
Смеялись: «Люди работали по колено в ледяной воде.
Механизмы отказались работать, но люди не сдавались...»
Так сказал бы корреспондент. Действительно, конструкция
помпы требовала, чтобы перед пуском ее вся система была
заполнена водой и в ней не было бы воздуха. Для этого мы
поднимали отсасывающий конец трубы выше помпы и ведром
заливали ее доверху, а в момент пуска двигателя мгновенно
опускали трубу в воду, чтобы в нее не попал воздух. Иногда
после этого помпа откачивала воду и работала минут десять,
пока трубу не забивало грязью. Но чаще мы недостаточно
быстро опускали трубу в воду, и процедуру запуска надо
было повторять.
К ужину кое-что откачали, но, когда поужинали, выясни-
лось, что уровень поднялся до первоначального. Бросили это
занятие. Решили: если вода и будет прибывать, то работать
можно и так, только в болотных сапогах.
Вечером слушали по радио детскую передачу журналиста
Саввы Морозова об Антарктиде. Оказывается, мы герои:
«Ломается припай, дует ледяной ветер...» От его рассказа
мороз подирал нас по коже.
По-прежнему в Мирном у всех работа, работа и работа.
Все, с кем я ни говорил, тяжело переносят первые дни в
Антарктиде. Особенно тяжело, когда нет известий из дома.
Мы часто спорили, кому тяжелее: женатым или холостым?
Оказывается, и тем и другим. Ребята, у кого нет жен.
говорят, что нам легче, что они даже не представляли, как
будет тяжело. А ведь почти все не йовички в экспедициях.
«Хар&ковчанки», которые называют еще и СТТ, уйдут
48
дня через три на станцию Комсомольскую. Зачем? Чтобы
отвезти туда горючее для основного похода, который состо-
ится весной.
Сегодня на Комсомольскую улетел Валерка Судаков. Он
будет до начала зимы изучать структуру снега этого уникаль-
ного места. Сегодня же ему пришла радиограмма. Ее
переправят туда же. Ведь он так ждал ее! Улетел с таким
тяжелым чувством. Собственно, его отлет мы проспали.
Даже не попрощались, а ведь он там хлебнет горя и, может
быть, зазимует.
День сорок восьмой. Вчера по-настоящему узнали Антар-
ктиду. Весь день грузили ящики в «подземные» кладовые
станции, но с обеда начала мести пурга. К ужину перейти в
кают-компанию на расстояние в тридцать шагов у нас было
уже проблемой. Видимость—четыре метра. Ветер ураган-
ный—до тридцати пяти метров в секунду. На расстоянии
десяти метров друг от друга горят прожекторы маяков на
крышах домиков, но их не видно.
Тяжелая новость. На Комсомольской еще вчера заболел
Валерка. Второй день без сознанияг еле дышит, хрипит. А
там, на станции, кроме Валерки лишь двое: радист и
водитель тягача. И нет врача! Хорошо, что есть кислород, он
его пока держит. Диагноз (по радио) — воспаление легких
Надо вывозить его в Мирный, но и у нас, и у них бушует
шторм.
День сорок девятый. По-прежнему беснуется пурга. Ветер
усилился. Сейчас уже не видно даже фонаря соседнего
дома. Состояние очень странное. Заторможенность. Утром
встаем с гигантским трудом. После обеда сон валит сразу.
Все время ходишь сонный... Это, говорят, действие пурги.
Последние радиограммы с Комсомольской: Валерий не при-
ходит в сознание, кислорода хватит на несколько часов
После ужина начали переговоры с начальством о том,
чтобы попросить американцев прилететь с их главной стан-
ции Мак-Мердо и забрать Валерия. Может быть, в Мак-Мердо
сейчас хорошая погода? Состояние Валерия то же, темпера-
тура— сорок. Почему он заболел? Все мы видели его
подавленное состояние перед отлетом. Он так переживал
отсутствие писем из дома. В последний день ему пришла
радиограмма, но он был уже на Комсомольской. Интересно,
успел ли он прочитать ее, что там было?
Пурга несколько стихла, ветер — двадцать метров в се-
кунду. Командир летчиков Борис Семенович Осипов готов
вылететь, но самолет обледеневает еще на земле. Осипов
говорит, что готов поднять самолет. Правда, только поднять
с земли, за дальнейшее он не отвечает. Часов в одиннадцать
вечера всем отрядом пошли к докторам, узнавать последние
сведения о состоянии Валерия. Врачи, Володя Гаврилов и
Сергей Косачев, встретили нас нерадостно. Валерию хуже.
49
Температура сорок и пять десятых. В сознание не приходил.
Конечности синие. Возможно, начался отек мозга. Как нужны
сейчас специальные лекарства и кислород, но ведь их там
нет.
Час назад выяснилось, что Мак-Мердо тоже накрыт
циклоном и взлет оттуда невозможен. Плохая погода ползет
по куполу. Завтра у нас ожидается новое ухудшение.
Надежды на вылет нет.
День пятьдесят второй. Вчера, 10 февраля, простились с
Валерием. Он умер еще ночью с восьмого на девятое, но мы
узнали об этом девятого.
В этот день, когда мы занимались откачиванием воды из
дома, нас вызвал Савельев и, утирая слезы, сообщил, что
Валерка умер. Дальше до вечера были сплошные хлопоты.
Подготовили маленький домик на санях—«балок». Здесь
будет лежать Валерий до зимы, когда замерзнет море и
можно будет перенести его на остров, где похоронены все
погибшие в Антарктиде.
А утром десятого не было ни следа пурги. Когда мы
вышли на улицу, светило солнце на голубом небе В стороне,
урча, выруливал на старт самолет Ли-2. Вылетел за Валери-
ем, чуть не разбившись при взлете на сугробах и застругах
после пурги.
К вечеру самолет вернулся. Валерия с носилками накры-
ли огромным государственным кормовым судовым флагом,
перенесли. Вечером мне пришлось участвовать во вскрытии.
Оказалось, что по закону кто-то должен был быть с врачами
как понятой. Отряд решил просто: «Игорь, поскольку Вале-
рий последние дни работал вместе с тобой, тебе и идти». Не
думал, что анатомию придется изучать таким способом.
Совсем очерствел. Потом пришел домой, выпил с врачами,
чтобы как-то снять напряжение.
А погода стояла прекрасная! Антарктида сделала свое
дело, съела человека и снова заулыбалась.
На другой день снова хлопоты, надо сделать гроб, обить
его, украсить. У всех свои заботы. С Валерием лишь мы, то
есть гляциологический отряд. Это можно понять. Все осталь-
ные заняты отправкой санно-тракторного поезда на Комсо-
мольскую. Его выход нельзя задержать ни на один день.
Во второй половине дня положили Валерку в гроб и
устроили прощание, почетный караул. Но погода снова
испортилась. Антарктида испугалась, что ее жертва уйдет
легко. Опять замела пурга. Похороны пришлось отложить.
Вчера проводили поезд «Харьковчанок» на Комсомоль-
скую.
Сегодня половину дня писали телеграммы жене и матери
Валерия. Тяжелое это дело.
А жизнь шла своим чередом. После ужина были первые
собрания политучеба и выборы партбюро.
50
День пятьдесят третий Сегодня «похоронили» Валерк-у
Погрузили его на вездеход и медленно повезли на морену,
где стоял специально для этой цели приготовленный нами
балок. Андрей, Толя, Сережа и я стояли на вездеходе у
гроба. Жалко было смотреть сверху на кучку людей, медлен-
но идущих за нами по глубокому снегу. У могилы — короткий
митинг. Говорил сначала Савельев, потом начальник экспе-
диции Александр Гаврилович Дралкин. Казалось бы, человек
этот — кремень, а когда говорил речь, заплакал и еле
кончил. Потом мы сняли Валерку с вездехода и медленно
вставили гроб в балок. Грохнул винтовочный залп, второй,
третий... Прощай, наш Валерка. Мы будем вспоминать тебя в
Москве, но здесь нам надо это делать реже. Прощай.
После обеда слегка отдохнули. Читал Паустовского «Да-
лекие годы». Потом снова аврал. Чистили крыши домов,
чтобы меньше заливало талой водой.
После ужина, уже вечером, занимались перемоткой кабе-
ля к моим термометрическим «косам». Так называются
гирлянды электрических термометров, которые опускаются в
скважину. Нижний термометр соединен с поверхностью нес-
колькими проводами, следующий — еще несколькими и так
далее. Поэтому тонкая на конце гирлянда становится все
толще и толще к ее «верхнему» концу, как девичья коса.
Отсюда и название. Только сплетать косу длиной в полкило-
метра из десятков проводов—дело трудоемкое. Надо на
улице отмерить и обозначить колышками места, где будут
термометры, а потом, взяв в руки или на палку катушку
кабеля, ходить взад-вперед так, чтобы с каждого места, где
будет термометр, до конца косы, остающегося на поверхно-
сти, шло бы по четыре провода. Если учесть, что провода эти
в косе должны быть надежно сплетены, а длина косы может
намного превышать сто метров, то понятно, сколько времени
занимает «плетение» такой косы и как трудно это сделать
без помощника. Но постоянного помощника у меня нет.
Иногда мне помогал Юра Дурынин.
Заниматься теорией пока невозможно, страшная уста-
лость. По вечерам мы обычно сидим в нашей комнате.
Приходят гости, разговариваем, смеемся. Идут хорошие
задушевные беседы.
День пятьдесят четвертый. Сегодня поезд «Харьковча-
нок», вышедший на Комсомольскую, прошел сто пятьдесят
километров. Вчера он попал в район трещин. Начал провали-
ваться в маленькие трещины и немного не дошел до
больших. Самолет указал ему нужную дорогу. Оказалось,
что, пройдя девяносто километров, «Харьковчанки» уклони-
лись в сторону на двадцать километров и проскочили место,
где их ждали сани с дополнительным горючим и где был
разведан проход через трещины. Летчики рассказывали, что
путь их был в виде зигзага.
51
Сегодня погода хорошая, поэтому гоняли голубей. На
крыше домика водителей есть голубятня с голубями из
Москвы Голубям здесь плохо, им не на пользу дистиллиро-
ванная вода. Плохо тут и цветам. Андрей привез клубни
гиацинтов и некоторых других цветов. Мы за ними ухажива-
ем, но они не цветут бутонов нет растет только зелень.
Человек тоже пьет дистиллированную воду, но он выносли-
вее всех растений и животных.
День пятьдесят шестой. Уже полночь. Только что кончи-
лось воскресенье, выходной день. Сегодня оно у нас было
настоящим, то есть мы отдыхали. Дело в том, что вообще-то
у нас нет выходных. Мы считаемся на работе с восьми утра и
до девяти вечера каждый день. Сегодня же у нас выходной
день получился потому, что была баня. Она бывает два раза
в месяц, и это праздник. По расписанию наш отряд мылся с
десяти утра. Поэтому в одиннадцать часов все уже собрались
у нас. Сергей сбегал на камбуз, принес грибков и семги, и
началось «лечение болезней». После обеда спали до ужина.
К ужину по указанию начальника экспедиции выдали по сто
граммов «банного» спирта. Кстати, после смерти Валерия
Александр Гаврилович стал намного мягче. Сегодня смотрел
в кают-компании два фильма. В кино у нас ходят все, здесь
пара часов проходит незаметно.
Вчера целый день авралили. Убрали из-под снега все
оставшиеся ящики и перевезли мои катушки с кабелем.
Работа тяжелая, так как каждая из них весит около тонны.
Да и найти ящики и катушки нелегко — их замела первая
пурга, и на месте, где они лежали оказалось чистое поле.
Ходим по нему с острыми длинными металлическими палка-
ми и тыкаем наугад, пока не наткнемся на очередной ящик.
Последние два дня на меня и на всех напала трека.
Каждый молчит. Об этом не принято здесь говорить, но
нет-нет да кто-нибудь и вспомнит о любимой, что живет одна
в большом красивом городе.
Вчера я распустил себя мысленно и ворочался часов до
трех ночи. Читал «Далекие годы» Паустовского, но и тут не
повезло — попал на главу об измене Любы.
Сегодня считали, сколько дней осталось до отъезда. Еще
много — больше трехсот С трехсот начнем вести счет на
оставшиеся дни.
Из Паустовского: «Ожидание счастливых дней иногда
гораздо лучше этих дней». Хотелось бы быть счастливым.
День пятьдесят седьмой. Целый день занимался косой
термометров. Погода — как на юге. Светит солнце. Припай
держится лишь за островками, и совсем рядом приятно
блестит океан. То там то здесь тонкий лед взламывают
косатки, показывая свои черные морды.
Вечером было общее собрание, выбрали профком. Высту-
пил Дралкин. Снова подивились его мягкости и человечно-
52
сти. Вдруг все почувствовали, что мы здесь одна семья. Что
бы ни произошло, решать все проблемы только нам самим.
Собрание шло в три приема; в антрактах «крутили» кино.
Плохо со станцией Лазаревской. Там ураган, ветер до
пятидесяти метров в секунду. Связи пока нет. Перед этим
оттуда сообщили, что припай у них разломало. А ведь всем
специалистам по льдам (в Арктике) казалось, что он так
надежен. Утонуло трое саней, грузы.
Сама станция стояла далеко от края плавучего (то есть
шельфового) ледника, но по мере отколов огромных айсбер-
гов край этот неожиданно быстро приближается. Экипаж,
который там остался на зимовку (10 человек), сообщил, что
их станцию уже покачивает. Но кто же знал, что так будет?
Ведь это на их опыте будут учиться другие. Им же учиться
было не у кого.
Полярный день подходит к концу. Уже довольно сносно
видны наиболее яркие звезды и прямо над головой — Южный
Крест. Он почти в зените. Сегодня, выйдя из кают-компании,
Савельев вдруг указал на небо, где светилось голубым
большое расплывчатое пятно. Оказалось, что это полярное
сияние. Я вижу его первый раз и несколько разочарован.
— Ничего, подождите до зимы—тогда оно будет во всей
красе,— успокоил БАС.
Аэродром, пригодный для колесных самолетов Ил-14,
пока не годится для взлета. Он засыпан пургой. Такой пурги
еще никогда не было в это время в Мирном. Есть опасность,
что станция Восток будет недоукомплектована, ведь много
грузов надо еще довезти туда именно этими самолетами.
Санно-тракторный поезд вышел наконец на станцию Пионер-
ская, находящуюся примерно на полпути до станции Комсо-
мольская.
День пятьдесят девятый. Получил от Вали: «Волнуемся
почему молчишь срочно радируй». По тону ясно, что они там
уже знают о Судакове. Сочинять ответ стал сразу, но писал
эти слова два дня.
Чего-то здесь, видимо, в воздухе не хватает. Казалось
бы, в ясные безветренные дни — курорт, а дышится тяжело,
работаешь с большим трудом, чем дома. Утром никак не
проснешься. Американцы называют это странное явление
«антарктическим фактором». Ведь кормят здесь «как на
убой». Да и витаминов хватает: яблок, лимонов, чеснока —
сколько хочешь.
Вчера весь день делал косу с Юрой Дурыниным. Даже
авралить вечером не пошли (ребята выгружали из самолета
буровой станок). Думали сегодня лететь на остров Дригаль-
ского, но завтра ожидают шторм, поэтому полет отложили.
Снова видел полярное сияние—голубоватую, вертикально
поставленную ленту над морем на севере. Мы видели его с
Андреем, когда ночью крались за водой на снеготаялку
53
камбуза. Да, крались. Дело в том, что водопровода здесь нет
и каждый домик готовит себе воду для умывания и других
нужд сам: ребята кладут в бочки, стоящие в тамбуре, куски
снега и ждут, когда он растает. Но на этот раз мы с Андреем
забыли заготовить снег, и бочка наша была совершенно
пуста.
Сегодня весь день работали на общем аврале поселка.
Работали все. Дралкин «вкалывал» наравне с нами. Откапы-
вали из-под снега и увозили на склады оставшиеся ящики.
Некоторые ящичные «жилы» пришлось вскрывать бульдозе-
ром. Почему мы не убрали их раньше? Никто, даже матерые
полярники, не ожидал, что такая погода может наступить в
середине лета.
Работали (с перерывом на обед) до половины седьмого.
Ужин был отменный: семга, перец, прекрасный ромштекс с
горошком и сто граммов авральных «по широте». Вечером
смотрели фильм «Чарли Чаплин».
День шестьдесят второй. Вчера весь день и ночь делал
косу термометров. Скоро летим на остров Дригальского.
Когда пробурим там скважину, то опустим туда косу, чтобы
быстро провести измерения температур в толще ледника.
Вечером все ходили в кино, а я остался работать. Уже
под утро, часа в три, Андрей встал и, ни слова не говоря,
вскипятил мне какао. Растрогал меня почти до слез. Вообще
мы с Андреем молчаливо стараемся ухаживать друг за
другом: принести с камбуза завтрак, подать в постель яблоко
или конфетку...
Я стал очень чувствительным, многое, на что раньше не
обращал внимания, сейчас трогает до глубины души.
Сегодня утром должны были вылететь на остров Дригаль-
ского, но все машины ушли на Комсомольскую и Восток. На
куполе хорошая погода, аэродром приемлемый. Надо ловить
момент
Нас удивил наш «свинопас» и каюр Ковалевский. Оказы-
вается, он хорошо играет на фортепиано. Андрей говорит,
что в первой экспедиции был каюр, который в свободное
время читал лекции по истории Рима. Любопытный народ
каюры. Кстати, официально Миша Ковалевский оформлен в
экспедицию водителем. Поэтому мы, смеясь, называем его
«каюр-свинопас-механик-водитель».
Получил радиограмму из похода на станцию Комсомоль-
ская от Вадима Панова: «Поезд на станции Восток-1
Выигрываем фактор времени». Посмеялись над этим выра-
жением. Дело в том, что начальник поезда и он же
начальник транспортного отряда оказался малопригодным к
зимовке, над ним все подшучивали, и он очень это пережи-
вал, старался компенсировать что-то утерянное выступлени-
ями на собраниях. В последние дни перед отходом санно-
тракторного поезда у всех не хватало времени, и начальник
54
Вадима с трибуны и в «частных беседах» убеждал каждого в
том, что «главное — выиграть фактор времени».
День шестьдесят четвертый. До обеда занимался хозяй-
ством. Мыл посуду, подметал, убирал. Я со вчерашнего дня
дежурный по домику на неделю.
После обеда на вездеходе всем отрядом поехали на
взлетную полосу. Надо выяснить возможность взлета Ил-14
на колесах. Ведь основной аэродром замело в пургу, а
восстановить его в сложных местных условиях нелегко.
Раньше таких заносов никогда не было. Ходили цепью по
аэродрому и тыкали палками в снег, проверяли, на какой
глубине твердый слой. Наконец нашли площадку длиной
метров в пятьсот, которая, кажется, годится для взлета.
Слой рыхлого снега всего пятнадцать сантиметров. Устали,
как черти.
Потом поехали к морене под названием Причал Лены.
Занимались разборкой склада детонаторов, используемых
для сейсмического зондирования льда и хозяйственных
взрывных работ. В ящиках, вмерзших в лед и заваленных
снегом, их около двадцати тысяч. Все эти ящики надо
перевезти в какое-нибудь непосещаемое место. «Выковыри-
ли» около пятнадцати ящиков. Особенно досталось Андрею
Капице, ведь только он имеет «диплом взрывника» и
смыслит в детонаторах. Поэтому он лишь работал ломом. Мы
из солидарности сидели рядом, покуривали и относили
ящики в сторону. Когда-нибудь в другой раз мы отвезем их в
укромное место, а сейчас уже нет времени. Завтра в семь
утра летим наконец на Дригальский. Телеграмм из дома так и
нет.
Пора осенних полевых
работ
День шестьдесят шестой. На остров Дригальского я в этот
раз так и не летал. Поэтому занимался подготовкой стеклян-
ных термометров для заленивания, то есть окружал их
толстым слоем тепловой изоляции. Помещенные в среду с
другой температурой, например в скважину во льду, такие
термометры очень медленно, «лениво», принимали новую
температуру. Однако если после этого быстро вытащить их
из скважины, то по ним можно узнать температуру, которая в
ней была.
Проверил косу—оказалось, что разброс результатов из-
мерений по разным термометрам слишком велик. Придется
переделывать, но как — еще не знаю. Надо думать.
Вдвоем с Андреем занимались анализом и опытной
проверкой типов изоляции для различных «ленивых» термо-
метров. Нашли оптимальный вариант. Вечером сделал и
лучшую схему для исключения влияния сопротивления про-
55
водов в косе. Ура! Теперь коса будет работать. Такие дни
бывают не часто.
Сегодня получил весточку из дома, сообщают: на днях
родственники зимовщиков будут выступать по радио. Просто
не верится. Такое счастье. Даже страшно. Наверное, и жена
волнуется. Что сказать за несколько минут, какие слова,
чтобы они остались на долгие месяцы?
День шестьдесят восьмой. Вчера целый день грузили на
сани бочки с соляром для отправки их на электростанцию.
Каждая бочка весит триста килограммов и засыпана снегом
до самого верха. Каждую надо откопать, перетащить и
погрузить на сани. Наш отряд—семь человек, включая
Андрея, который работал водителем на тракторе,—должен
погрузить сто четыре бочки.
К концу дня очень устали, но погрузили на сани и
отправили только семьдесят бочек. Мы бы не выдержали, но
выручил закат
Такие закаты бывали лишь на экваторе. Половина неба—
пурпур, а у горизонта расплавленное золото, переходящее в
голубой лед и воду
Вечером еще радость. Вылезли на улицу, а навстречу—
штурман похода «Харьковчанок» Олег Михайлов и Вадим
Панов. Только что прилетели с Комсомольской. Они пришли
туда утром, а вот сейчас, вечером, самолет доставил их уже
в Мирный. Через час мы все уже сидели у БАСа. Празднова-
ли приезд дорогих ребят И Олег и Вадим очень изменились,
особенно Вадим. Всего восемнадцать дней • они были в
походе, а выглядят постаревшими на много лет Оказалось,
что машины промерзают насквозь. Утром температура в
салоне — минус 10—15 градусов.
Сегодня снова до обеда грузили проклятые бочки—
довыполняли норму, потом спали до ужина. Перед ужином
вместе с ребятами из похода удалось помыться в бане.
1 марта. День шестьдесят девятый Прошли сутки с тех
пор, как слышал Валюшу. Что она говорила—не помню.
Толя и Сергей, правда, слова своих жен тоже не помнят Это
удивительно, как все вылетает из головы. Валюша, видимо,
очень волновалась. Говорила поставленно, медленно, как на
защите диссертации: «Дома хорошо... Мама с Сашулькой...
Заезжали Петров и Лора... Женя и Ирочка частые гости
дома... Все хорошо.. » И все же на душе абсолютная пустота.
Другого слова не придумаешь. По-моему, и у других тоже. У
Толи интереснее всего выступала полугодовалая дочка.
Чувствуется, ее тянули за ножку в нужный момент...
Сегодня праздник—выборы депутатов в местные Сове-
ты. Ветер ураганный, видимость пять метров. На улицу не
выйдешь. Целый день «крутим» кино* утром «Человек родил-
ся», после обеда «Багдадский вор» и «Если бы парни...»,
после ужина—«На окраине большого города». В перерывах
56
сочиняю на клочках текст радиограммы домой.
День семидесятый. С обеда пурга утихла. Солнца нет,
темно-серое море, подступившее за ночь к крайним домикам,
сливается с таким же небом. Там и сям виднеются отдель-
ные айсберги, окруженные ледовой мелюзгой, как наседки
цыплятами. Свежий ветер, метров пятнадцать—двадцать в
секунду, но пурги нет Ветер теплый, и снег слеживается,
становится липким. Мачты, антенны, штормовки покрывают-
ся слоем льда. Это не иней, как у нас, в Москве, а изморозь,
то есть настоящий лед.
Над кают-компанией висит красный плакат: «67-й Избира-
тельный участок». Интересно выглядит он здесь.
Сегодня часов до одиннадцати писал письма, затем начал
тянуть на крыше четвертый провод к косе. После обеда
продолжал это дело до десяти вечера. Помогал Леня
Хрущев, наш геодезист отряда. Он невысокий, кругленький, с
остреньким подбородком. Г оворит мало и никогда—
серьезно, хотя почти не улыбается. Незнакомый человек не
поймет, когда Леонид шутит, когда нет Очень упрям, уж
если что-то решил, этого из него не выбить. Умница, эру-
дит Жаль, но таким ребятам почему-то трудно прихо-
дится. Пожалуй, единственное, чего он не умеет,—
приспосабливаться, пусть даже в лучшем смысле этого
слова.
Снова беседовал с каюром-свинопасом-механиком-
водителем. Я ему к-ак-то обещал помочь разгрузить нарты с
кормом для свиней, да забыл. Миша Ковалевский напомнил
мне об этом так.
— Спасибо, брат, что помог нарты разгрузить.
— Что ты, я ведь там не был, это без меня, наверное,
другие ребята тебе помогли,— ответил я.
— Неважно, друг, главное, что ты проявил инициативу,
сам вызвался.
Сказать в ответ было нечего.
День семидесятый. Час ночи. Сижу в кают-компании.
Сегодня я ответственный дежурный по поселку.
Пурга. Ветер усилился до 25 метров в секунду. Еле видны
ракеты, одна за другой взлетающие на старте: ведь со
станции Восток должен вернуться Ли-2. Но его все нет
Наконец стало известно, что самолет заблудился и ушел в
море, где безопаснее развернуться (нет гор). Развернулся,
©нова полетел на юг и как-то ухитрился сесть на купол в
условиях полного отсутствия видимости. Где сели, они сами
не знают, но сообщили, что все живы-здоровы.
День семьдесят первый. Всю ночь мела пурга. Утром еле
откопали нас сверху. Снизу уже нельзя было выйти. Чув-
ствую себя плохо, простудился. Днем до ужина без переку-
ров вплетал дополнительные провода к косе. Они позволят
исключить вредные погрешности, которые я обнаружил при
57
измерениях. Завтра можно начинать паять, если буду здоров.
Сейчас все в кино. Я не пошел. Побрился, почитал, записал
кое-что. Сейчас лягу.
День семьдесят второй. Вчера вечером я лечился. Соб-
ственно, меня лечили. Ребята пришли из кино, когда я уже
лежал в постели. Нашли мне немного спирта, кусочек
колбаски, я выпил. Поставили чай, чтобы поить меня
малиной, провели к постели полевой телефон, чтобы я мог
позвонить Савельеву. Скоро пришел он сам, встревожен.
Народ постепенно расходится. Остановка в дверях. Са-
вельев надумал поговорить о деле: о бутылках для анализа
воды с разных глубин моря:
— Краснушкин, я вами недоволен, вы не подготовили
бутылки...
— И закуску,— перебивает Капица.
Все хохочут. Так БАСу и не удалось поговорить о
бутылках для анализа воды.
День семьдесят седьмой. Вчера с утра с Николаем
Ивановичем Казариным наконец бурили скважины его новым
шнековым буровым станком.
Это станок для бурения большим сверлом с винтовой
нарезкой, равной по длине глубине скважины. Такое сверло
состоит из многих соединяющихся друг с другом отрезков,
которые называются шнеками. Винтовая нарезка выносит на
поверхность разрушенную при бурении породу. Мы возлагали
большую надежду на этот станок. С одной стороны, он
достаточно легок, чтобы можно было возить его в самолете,
с другой,— как мы предполагаем, им можно будет бурить
скважины глубиной метров двести. Ведь лед втрое легче
земли, значит, и поднять его можно шнеками на высоту в три
раза большую.
Итак, Коля работал на рычагах, а я ворочал тяжести —
наращивал шнеки. Прошли девять метров, и шнек завяз.
Попали в трещину. Еле вытянули шнек обратно. Сдвинули
станок метров на пять в сторону, и вся работа начинается
снова до новой трещины. Правда, третья скважина получа-
лась сравнительно глубокой: ушло двенадцать шнеков по
полтора метра каждый. Но это, очевидно, оттого, что мы
скважину «обманули». Делали вид, что нам все равно, что
мы даже не интересуемся, сколько пробурили, и скважина
«потеряла бдительность».
Интересно лечь животом на снег и, накрывшись сверху,
смотреть в скважину. Очень глубоко вниз уходит тоннель,
окруженный голубыми сияющими стенками. Ниже голубизна
темнее, и отверстие таинственно синеет. Не по себе стано-
вится, когда представишь, что весь материк на много
километров вниз состоит из такого же прозрачного матери-
ала.
День семьдесят восьмой. Сегодня 7 марта, мой день
58
рождения. Встретили его очень празднично. Был испечен
большой пирог, горели тридцать три свечи, а сам я сидел в
костюме и белой рубашке. Первый и, наверное, последний
раз здесь в таком наряде. Получил много радиограмм.
Прежде всего из дома: «Получили посылки, читаем пись-
ма...» Это те, что мы отправили с ушедшими судами. Сразу
стало легче на сердце. Теперь ведь кусочек моей души у них
там, дома. Он поможет, если будет трудно.
Мне кажется, что в Антарктиде люди многое переживают
одинаково. В Москве каждый из нас был индивидуум. А
теперь, когда на наших плечах действительно большие
тяготы, кажется, что все мы реагируем на те или иные
ситуации сходным образом. Если ты вдруг загрустил сегодня
о доме, можешь быть почти уверен, что и остальные грустят.
Если тебе весело завтра, то, как правило, у других тоже
хорошее настроение. А может быть, мне просто так каза-
лось?
Интересно, что жены Андрея, БАСа и моя Валя о
посылках отозвались абсолютно одинаковыми словами, как
будто списали их друг у друга, а ведь они даже не знакомы.
День восемьдесят третий. С утра сильная пурга. Целый
день смотрел в лупу на воду из растаявшего чистого
льда — искал осевшие инородные частицы метеоритного про-
исхождения. Но пыли метеоритов не вижу. Потом, часов с
четырех, «ленивил» термометры: тер пробку в порошок и
загонял термометры в трубки. Андрей с Вадимом обсуждают
план похода на Южный полюс. Завтра ученый совет, и
Андрей готовится к докладу об этом походе. Они с Вадимом
делают расчеты оптимального числа машин и их загрузки,
обсуждают итоги похода на Комсомольскую, чтобы вырабо-
тать тактику следующего похода.
Санно-тракторный поезд добирался до Комсомольской
восемнадцать дней. В первые же дни ребята попали в пургу и
уклонились от курса. Они почувствовали, что дело совсем
плохо, когда за первой «харьковчанкой» обвалился снежный
мост и перед второй машиной открылась глубокая и широкая
трещина. Вызвали самолет, он указал, куда идти, но и после
этого они уклонились в сторону и, если бы не авиация,
наверняка ухнули бы в новую гигантскую трещину. Место
остановки было названо станцией Михайловка по имени ее
автора—«штурмана» похода Олега Михайлова.
В дальнейшем Олег «исправился» и вышел точно сначала
на Пионерскую, а потом на Комсомольскую. Правда, перед
Комсомольской, когда уже были видны огни этой станции, а
Олег лег спать, указав направление, начальник похода Витя
Чистяков ухитрился все-таки убедить всех, что огонь—это
звезда, и увезти поезд километров на двадцать в сторону.
Машины в походе работали хорошо. Однако вся красота
их и комфорт полетели сразу. Начало этому положили печки
59
обогрева, которые отказали еще в Мирном. Поэтому на одной
машине установили угольную печку, на второй — соляровую,
а на третьей — авиационного типа.
День восемьдесят четвертый. В четыре часа дня был
первый ученый совет. Обсуждались итоги похода на Комсо-
мольскую. Доклад сделал начальник этого похода. Парень
мямлил, говорил общие фразы. Однако можно было понять,
что машины идут неплохо, но шалит отопление, летят
пальцы, иногда ломаются траки в местах, где нет уширите-
лей. Говорят, на Большой земле поломка траков очень
редкая вещь.
Потом сделал сообщение о намечаемом весной походе к
Южному географическому полюсу Андрей. Он утверждал,
что при максимальной нагрузке машин, если расход горючего
на километр пути не превысит того, что был в походе на
Комсомольскую, можно осуществить поход в полном объеме и
уложиться по времени до отхода последних судов, которые
придут за нами через год.
Многие отнеслись к словам Андрея скептически, говорили
о том, что его план осуществим лишь при благоприятных
условиях, а на практике оказывается все сложнее: могут
начать буксовать машины на мягком зимнем снегу и т. п.
Говорили и о том, что еще ни один поход в Антарктиде,
начиная с Амундсена, не «влезал» в плановые рамки.
После совета мы с Вадимом снова любовались закатом.
Он здесь таков, что его трудно описать словами. Иногда он
золотой, иногда пунцово-красный. Когда закат золотой, ка-
жется, что благородный металл заполняет небо и часть его
тонким слоем выливается в море. Оно тоже становится
золотистым, чуть зеленоватым, как будто слой металла
здесь слишком тонок. И на этом золотом фоне моря и неба
лежат голубые айсберги. Желтый цвет «не пристает» к ним.
Они раскрашены лишь в голубые тона—от почти белого до
темно-синего. Черный остров Хасуэлл не портит картины, он
смотрится как рисунок чернью на золоте.
Иногда закат бывает красным, но это не назойливый
ситцево-красный цвет. Несмотря на громадную плотность и
яркость, здесь красный цвет очень нежен, что-то среднее
между акварелью и пастелью. Море при этом приобретает
светло-голубой цвет прозрачного воздуха бабьего лета, а
невозмутимые айсберги теперь уже как бы висят в воздухе
Небо удивительно расцвечено не только на западе. Вы
поворачиваетесь на восток—и здесь оно горит алым пла-
менем, книзу темнеет до густо-фиолетового цвета. Особен-
но эффектен при этом горизонт. Возвышающиеся айсберги
светлой зубчатой стеной проектируются на темно-
фиолетовом фоне, а над ними холодно-алая полоса «антиза-
ката».
Красота невероятная и подавляющая. Все время досаду-
60
ешь, что запомнить и зарисовать все это невозможно, что ты
бессилен унести это с собой, а когда вернешься домой, то
слабая речь не расскажет всего, да и не поверят тебе...
Иногда бывают миражи. Тогда горизонт моря, обычно
зубчатый от айсбергов, ровен, а выше примерно на палец,
висит синяя стена ледяных гор. Но в то же время, глядя на
эту красоту, приходишь к мысли: постоянно жить здесь
непросто. Красота тут слишком яркая—ядовитого цвета
мухомора. Простодушный начальник транспортного отряда,
посмотрев на висящие в небе айсберги миража, тяжело
вздохнул и выразил это так: «Скучно здесь...»
После ужина выяснилось, что завтра можно лететь на
Дригальский.
День восемьдесят шестой. Летали на остров Дригальско-
го. Встали в шесть утра, ведь самолет в семь. Оделись
потеплее: унты, четыре пары брюк (кальсоны, спортивные,
лыжные и штормовые), свитер и специальная стеганая
куртка. В самолете' все забито до отказа. Ведь мы везем
буровой станок и к нему сорок шнеков по восемнадцать
килограммов каждый. Нас, гляциологов, пять человек (Каза-
рин, Андрей, я, Толя, Юра) да экипаж тоже из пяти человек.
Первым пилотом летит огромный Федя Чуенков, вторым —
его друг, щуплый, но ас Петя Рогов, штурман конечно же
Юра Робинсон, радист Коля и бортмеханик Филимоныч.
Машина бежит между бочками, отрывается и, делая
левый круг, идет к морю. Сразу после взлета все замолкают
и смотрят вниз. Не только мы, но и весь экипаж. За окном
море Обычно оно темно-сине-серое Внизу Мирный, остров
Хасуэлл. Иногда видно, как у северного его берега как бы
стелется белая пыль. Это летают тучи различных птиц.
Внизу местами виднеется открытая вода, скопления айсбер-
гов Море как бы покрыто блестками застывшего, светлого
на темном фоне воды прозрачного сала. Блестков очень
много, в некоторых местах они даже налезают друг на друга.
Так замерзает океан.
До острова Дригальского сорок минут полета. Иногда
приходит мысль: остановись моторы —и все, ведь у нас на
борту нет даже спасательных поясов, не говоря уже о лодке.
Только металл, а самолет продержится на воде минуты
Даже если наш sos будет принят, нам никто не поможет... Но
моторы работают хорошо. Захожу в тесный проход между
клетушками радиста и штурмана, сажусь на свободное
сиденье у левого борта сзади первого пилота. Вот он, остров
Дригальского. Громадная низкая лепешка, геометрически
правильно расползающийся блин жидкого теста, на который
небесная хозяйка опустила громадный стакан и подрезала
слишком тонкие края. Поперечник его двенадцать километ-
ров. Берега острова обрываются со всех сторон в океан.
Попасть сюда можно только самолетом.
61
Через несколько минут летим уже над белым, покрытым
мелкими застругами полем. Впереди какая-то точка. Это
полузасыпанная палатка и рядом Автоматическая метеостан-
ция— гордость нашего начальника метеорологического отря-
да Василия Ивановича Шляхова. Метеостанция представляет
собой два столба, на одном из которых ветряк-генератор
электроэнергии, на втором — приборы, а рядом — мачта радио-
станции, передающей данные в Мирный.
Здесь, в центре острова, мы будем бурить через снег и
лед скважину. Чем она будет глубже, тем лучше. Далее в эту
скважину будут опущены термометры. Показания термомет-
ров, установленных на различной глубине, сопоставленные с
показаниями термометров в других скважинах, позволят
выяснить, можно ли рассматривать ледяной покров острова
как уменьшенную модель ледяного щита материковой Антар-
ктиды, и ответить на ряд других вопросов.
Быстро разгружаем станок, ставим его на две доски,
чтобы не болтался и не проваливался в снег, и вот уже
тишину прорезал веселый стук мотоциклетного двигателя.
Казарин, как всегда, занимается рычагами, моя работа —
подать шнек, вставить его в станок, убрать горку ледяной
стружки, поднятой на поверхность шнеками, подать новый
шнек и так далее. Дует ветер. Стрекочет, подгоняя нас,
мотор. Любоваться природой некогда, мы бурим, спуская за
несколько часов до сорока шнеков, а каждый шнек что-то
весит, и ведь после бурения их надо еще и вытаскивать из
скважины, повторяя в обратном порядке уже описанную
операцию.
В это время у самолета тоже кипит работа. Дело в том,
что наряду с измерениями теплового режима представляет
интерес получение величины скорости растекания ледяного
блина острова. С этой целью еще неделю назад Андрей с
Леней Хрущевым поставили на противоположных концах
острова автомобильные фары, направленные в сторону
возвышенности на материке «на седьмом километре» дороги
от Мирного на купол. В фарах горели лампочки. Лампочки
фар питались от аккумуляторов, которых должно было
хватить на неделю непрерывного свечения. Точные коорди-
наты лампочек должны были быть засечены Леней ночью со
склона ледяного купола Антарктиды. При этом он брался
определить расстояние между ними с ошибкой не более
одного-двух метров. Леня говорил, что через полгода опыт
они повторят, и будет получена величина раздвижки лампо-
чек. Но ведь расстояние до острова превышает сто километ-
ров! Я не очень-то верил в этот эксперимент.
Каждый вечер, иногда в поземку, Андрей и Леня ездили
на вездеходе на «седьмой километр» ледяного купола, но
лампочек не было видно. Лишь в последний день Хрущев за-
сек одну из них Но одна лампа—все равно что ничего...
62
Поэтому сегодня Андрей возится с новой идеей —
гелиотропом. С этой целью из нашего дома изъяты все
зеркала, включая карманные. Задача—пустить с острова
Дригальского солнечные зайчики в Леню, стоящего на том же
«седьмом километре» на материке в ста с лишним километ-
рах от зайчиков. Направление «на Леню» осуществляется по
вешкам. При этом идет радиосвязь от Андрея с зеркалом на
острове Дригальского с самолетом, самолет передает сооб-
щение в Мирный, а Мирный связывается с Леней, который
стоит с теодолитом на «седьмом километре». Как ни стран-
но, но идея оправдалась. Леня увидел и засек зайчики.
Самолет перелетел на один край острова, затем на противо-
положный, и везде зайчики, пущенные с купола обычным
зеркальцем для бритья, были зафиксированы за 100 кило-
метров. Кстати, оказалось, что одна из фар, которую не
видел Леня, просто не горела. Заменили лампочку, и в ту же
ночь ее видели на «земле».
К четырем часам Андрей кончил свою работу и подме-
нил меня при вынимании снаряда. Пробурили на глубину
шестьдесят метров, но при этом осталось тридцать пять
метров открытой скважины, остальное было забито шла-
мом— кусочками снега и льда, которые осыпались со
шнеков.
Приятно отдохнуть в самолете. Поесть горячие консервы
с луком, приготовленные радистом, который обычно здесь и
повар; попить чайку, перекинуться шуткой со «станишника-
ми», как зовут себя здесь летчики.
В шесть вечера вылетели и к ужину были уже дома. Нас
встречает вечерняя поземка, трактор, который затягивает
нас на стоянку, и всегда в стороне стоит командир авиаотря-
да Осипов, ждет своих летчиков.
День восемьдесят девятый. С утра до обеда откапывал
кают-компанию, а вечером опять был ученый совет. Повестка
дня—доклад Бориса Александровича Савельева «Гляциоло-
гические проблемы и программа исследований в Четвертой
Советской антарктической экспедиции». Шеф в общем непло-
хо доложил, правда, много говорил об общих вещах, но,
видно, так и надо было, всем понравилось. Как оппонент
выступал Шляхов. Наиболее скользкие вопросы—динамика
накопления осадков, то есть снега, как учитывать метелевый
перенос. Мы кивали на Шляхова, он на нас
После совета собрались пропагандисты. Решено начать
политучебу со вторника. Учеба будет протекать так. по
вторникам по радио будет читаться изучаемый материал, а
мы будем сидеть в своих домах и слушать, а потом
обсуждать.
День девяносто четвертый. Сегодня наконец задула
пурга. Хорошая погода стояла долго, и мы почти забыли о
белой старухе, заметающей все кругом.
63
Сегодня опять банный день, а значит, праздник. Встали
часов в десять и пошли париться. Помылись—и домой,
лежать, отдыхать от бани. Здешняя банька такая, что,
приняв ее утром, уже целый день ничего нельзя делать Нет
сил.
До обеда читал Блока. Вспоминаю милую.
Дома нас лишь двое — я и Андрей. Остальные члены
нашего отряда (БАС, Толя, Сергей и Коля) сидят где-то на
шельфовом леднике Шеклтона. Улетели туда еще позавче-
ра, но не смогли вернуться из-за непогоды.
Уже чувствуется наступление осени. Начал образовы-
ваться новый припай (говорят, очень рано). Между островом
Хасуэлл и мысом Хмара почти все пространство замерзло,
покрылось тонким льдом. Закаты такие же красивые. Любо-
пытно наблюдать, как солнце вращается на небе против
часовой стрелки — ведь мы в южном полушарии.
День девяносто седьмой. По-прежнему метет пурга. Вход
в пятый дом (соседний) вчера вечером не удалось откопать.
Правда, его обитателей еще нет в Мирном. Ведь это они на
шельфовом леднике Шеклтона сидят в самолете. Послали
им радиограмму: «Пристально следим вашей работой. В знак
солидарности завязали тчк нетерпением ждем общей развяз-
ки».
Пусть посмеются ребята .
Час назад получил радиограмму из дома. Сообщают, что
все хорошо. Боже, как защемило сердце, как хочется на день
слетать домой! Но надо не подавать виду
Занимались сегодня с Андреем анализом радиограмм.
Когда, во сколько, откуда отправлены. Выяснили, что мамы
обычно пишут рано утром, жены — в восемь-девять вечера.
День девяносто девятый. С утра сначала откапывали
сани, но не успели, пошли встречать самолет. Это с
шельфового ледника Шеклтона прилетели наши ребята.
Погода улучшилась и позволила им вылететь. После обеда с
час возился, откачивая воду из кают-компании. Позднее
была вечеринка с летчиками по поводу возвращения. В
общем мы, оставшиеся здесь, в Мирном, вели себя как
негодяи. Ребята говорят, что они жили на шельфовом
леднике только радиограммами из Мирного, а посылал их
один Осипов. Когда его стали благодарить, он ответил, что
«я бы не посылал их, но мне приходилось так же сидеть,
поэтому я знаю, что там нужно...» Вот и домашние не все
знают, что нам надо. Оказывается, там, на шельфовом
леднике, было не так уж сладко. Ветер до тридцати метров в
секунду Самолет так прыгал на этом ветру, что его все
время грозило сорвать. А ведь он был закреплен лишь в ста
метрах от барьера! Бортпаек был сразу разделен пополам.
Половину разделили на десять дней и получилась дневная
норма. Через десять дней оставшаяся половина была бы
64
разделена еще на двадцать дней. Но и в первые десять дней
у них на человека ежедневно приходилось две галеты
«Поход», четыре куска сахара и двадцать граммов масла...
Только сейчас я понял, что Осипов и летчики относились
к «отсидке» серьезнее, чем мы.
Сегодня встали в десять, так как вчера легли в четыре
утра. До утра работали на аварийном аврале в ледяном
забое в штольне кают-компании. Стоишь на коленях в низкой
штольне и топором рубишь лед, а лицо мокрое от тающих
ледяных брызг и мыльного льда — замерзших сточных вод
умывальников кают-компании.
День сотый (или 31 марта). Сегодня закончил изготовле-
ние «термоградиентной» установки на метеоплощадке. Это
мачта высотой пять метров, на которую на разных высотах я
повесил электрические термометры. Поместил я термометры
и приборы-тепломеры и в лед на разных глубинах.
Знание температур в воздухе на разных высотах позволит
определить характер обмена теплом между поверхностью и
воздухом над ней. Показания датчиков во льду позволят
оценить, сколько тепла уходит в лед или выходит из него.
Показания их будут передаваться по проводам в метеодо-
мик, где я поставлю самописец.
Работал усиленно три дня. Позавчера откопали кабель и
перевезли его на метеоплощадку. Вчера занимался распуты-
ванием концов, паянием и перепаиванием, помещением вися-
щих в воздухе термометров в «домики», чтобы защитить их
от влияния прямой солнечной радиации. Работа оказалась
кропотливой, продолжал ее целый день. Работал с Леней
Хрущевым до двенадцати ночи.
Сегодня утром с Сашей Круковским из метеоотряда
заложили в снег косу термометров. Рядом повесили другие
термометры, уже в воздухе. После обеда тянули кабель от
них в дом метеорологов. Рыл для этого кабеля траншею
через дорогу. Снег настолько плотный, что пришлось рабо-
тать сперва топором или ломом, а потом уже лопатой.
1 апреля. День сто первый. Теперь уж и я со своим
отрядом летал на шельфовый ледник Шеклтона. Цель—
найти невысокий, а значит, нетолстый шельфовый ледник,
выйти к его отвесному краю (барьеру) и, выбрав место, где
толщина ледника, судя по высоте барьера, около двадцати
пяти метров, пробурить скважину с отбором образцов льда,
остановившись где-то, не доходя одного метра до нижней
поверхности. Мне поручено, пользуясь альпинистской техни-
кой, подойти к краю барьера и промерить высоту его до
воды.
3 И А Зогиков
И я заставлял себя быть восприимчивым . к волнам
мыслей и чувств, которые доходили до меня как от
моих современников, так и от тех, кто уже давно пе-
рестал существовать. Я пытался на какое-то время
отождествлять себя с этой... вереницей людей, в
конце которой и я с борьбой прокладывал себе путь
А затем я временами отрывался от нее и как бы с вер-
шины холма глядел на простирающуюся внизу долину
Дж Неру «Открытие Индии»
Немного науки
Удивительна судьба шестого материка Земли — Антарктиды.
С самого начала и до сегодняшнего дня ее исследование
связано подчас с фантазиями, чаще со здравыми, хотя и
смелыми прозрениями, но всегда с полетом мысли, дерзани-
ями духа.
Ведь даже первое знакомство человека с Антарктидой,
происшедшее сотни лет назад, было совершенно необычным.
Факт ее существования вплоть до нанесения на карту
66
первоначально был принят на основании лишь сугубо теоре-
тического, даже, я бы сказал, эстетического, соображения о
необходимости гармонии, то есть примерно равного размеще-
ния масс материков на поверхности Земли. И хотя эти
соображения до сих пор надо относить лишь к смелым
гипотезам, предсказанный материк оказался действительно
существующим.
Удивительно открытие этого материка русскими морепла-
вателями Фаддеем Беллинсгаузеном и Михаилом Лазаревым.
Когда в январе 1820 года русские шлюпы «Восток» и
«Мирный» подошли впервые к его берегам, они не встретили
здесь земли, то есть того, что всегда являлось неотъемле-
мой частью материков. Командир флотилии Фаддей Беллин-
сгаузен писал об этом в рапорте морскому министру:
«...встретил сплошной лед... у краев один на другой набро-
санный кусками, а внутрь к югу в разных местах... видны
ледяные горы...» День, когда флагман увидел эту картину со
своего корабля, был серый, пасмурный, поэтому он не смог
разглядеть большего. Однако, когда туда же через несколь-
ко часов подошел второй шлюп — «Мирный», командиром
которого был Михаил Лазарев, погода заметно улучшилась.
Поэтому Лазарев смог с мачты хорошо разглядеть высокий
ледяной берег. Он написал об этом так: «...встретили
матерый лед чрезвычайной высоты, и в прекрасный тогда
вечер, смотря с саленгу, простирался оный так далеко, как
могло только достигать зрение... Отсюда продолжали мы
путь свой к осту, покушаясь при всякой возможности к
зюйду, но всегда встречали ледяной материк не доходя 70°».
Теперь мы знаем, что указанные при этом капитанами
судов координаты соответствуют берегу Антарктиды, назы-
ваемому сейчас Берегом Принцессы Марты. Кроме того,
каждый, кто был в Антарктиде, поймет, что они видели не
плавающий лед, например айсберг (ведь верхнюю повер-
хность такого айсберга никогда не видно с кораблей), а
ранее не известный науке природный объект —
поднимающийся к югу ледяной купол Антарктиды. Тот
самый, который так поразил и нас. Но капитаны-то не знали
об этом, они искали новый материк, состоящий, как и другие,
«из камня и земли».
После этого корабли еще девять раз приближались к
берегам Антарктиды и полностью обошли этот материк
Осмысливая виденное, Беллинсгаузен выступает уже как
ученый-теоретик, который создал свою модель необычайного
явления. Беллинсгаузен нашел в себе моральные силы
написать в конце экспедиции о том, что, по его мнению, лед,
«который .. по мере близости к Южному полюсу поднимается
в отлогие горы... идет через полюс и должен быть неподви-
жен, касаясь мелководий или островов». Это ведь и есть
описание ледяной Антарктиды, которое справедливо и сегод-
3’
67
ня. Но где взять силы, чтобы еще и твердо, первому, сказать:
«Я открыл новый, огромный материк, только он весь изо
льда!» Да и можно ли все-таки считать материком ледяное
тело, даже если оно таких же размеров и так же долго
существует, как материк?
Ведь даже в те годы, когда и мы, участники Четвертой
Советской антарктической экспедиции, уже работали в Ан-
тарктиде, географы еще писали книги под названием: «Мате-
рик ли Антарктида?» И это через сто сорок лет после
плавания Беллинсгаузена и Лазарева и их выдающегося
открытия!
История научного исследования Антарктиды также пред
ставляется чередой гипотез, прозрений, ошибок и открытий,
большая часть которых связана с невиданными нигде больше
на современном земном шаре размерами ее ледникового
покрова.
Уже говорилось, что сначала это поразило первооткрыва-
телей Антарктиды. Ведь «земля», которая им открылась, не
была похожа на обычный материк или остров из камня,
грунта. И им пришлось создать себе представление об
огромном материке льда, простирающемся на тысячи кило-
метров, ввести понятие природного объекта, который ранее
не имел аналога в известном мире фактов.
Потребовалось еще чуть ли не столетие, чтобы понятие о
материке, не связанном с грунтом, землей у поверхности,
было принято официальной наукой. Сколько раз вычеркива-
лись из рукописей слова «ледяной материк»,’а на картах
вокруг Южного полюса продолжали рисовать море.
Одним из первых, кто поверил в идею ледяного матери-
ка, был англичанин Томсон, Антарктида, считал он,— это
огромная, почти круглая ледяная плита, края которой отвес-
но обрываются в море, окружающее ее со всех сторон.
Толщина льда этой плиты увеличивается от краев к центру.
Но если это так, то лед плиты под действием своей тяжести
должен растекаться от центра к краям, где он, обламываясь,
«производит» айсберги. Но тогда толщина льда со временем
должна уменьшаться. С другой стороны, на поверхность
материка выпадают в виде снега осадки. Если количество
осадков в каждом месте будет равно количеству льда,
которое уходит к периферии щита за счет растекания,
толщина такого покрова будет все время неизменной. Вос-
пользовавшись случайными, немногочисленными данными,
имевшимися в то время по течению льда под нагрузкой,
задавшись ориентировочно приемлемой из опыта, полученно-
го в других областях науки, величиной годового накопления
осадков, считая форму ледяного щита в плане круглой, а
диаметр его таким, каким он получался со слов капитанов,
то есть близким к пяти тысячам километров, Томсон опреде-
лил толщину льда в центральной части ледяного щита, где-то
68
вблизи Южного полюса, близкой к двум с лишним километ-
рам. Что это — много или мало? Удивительно, что ошибка
оказалась не очень большой. Сейчас, почти через сто лет,
после десятков лет напряженнейшего труда по исследова-
нию ледяного щита, определению свойств льда и температу-
ры в его толще, наши расчеты, выполненные с использовани-
ем всего арсенала современных методов и вычислительной
техники, дают величину около трех-четырех тысяч метров.
Научное освоение Антарктиды началось совсем недавно,
с начала нашего века. Первые же экспедиции выяснили, что
не везде ледниковый покров лежит на грунте. Во многих
местах вблизи берегов он сползает в окружающие Антаркти-
ду моря и начинает плавать. Такие плавающие на море
продолжения наземного ледяного щита были названы шель-
фовыми ледниками. В других местах гористые участки
скальных пород оказались совсем не покрытыми ледниковым
покровом. Такие участки стали называть антарктическими
оазисами или сухими долинами.
Но настоящее, систематическое, изучение Антарктиды
началось всего за несколько лет до описываемых событий.
Начавшиеся в период Международного геофизического года
и перед ним исследования Антарктического материка пока-
зали, что высота поверхности льда растет по мере удаления
от краев ледникового покрова сначала быстро, а потом все
медленнее, то есть так, как полагается расти толще каравая
при передвижении от его края к срединной части. Уже было
выяснено, что высота ледяной поверхности над уровнем
моря в центральных областях превышает три тысячи метров.
Однако ничего не было известно о толщине ледника, а
значит, о положении скального ложа ледника над (или под)
уровнем моря. Не было ничего известно и о характере льда
или снега в толще, о температуре льда.
Чтобы ответить на эти вопросы, в глубь Антарктиды с
разных сторон пошли советские, американские, английские,
новозеландские санно-тракторные поезда. При остановках
этих поездов проводилось неглубокое бурение толщи, изме-
рение температуры в полученных скважинах, исследование
структуры снега с целью выявить, сколько же его ежегодно
выпадает на поверхность материка. Определялось также
положение верхней границы ледника. Но самым важным в
таких походах было сейсмическое зондирование ледникового
покрова. В связи с резкими различиями физических свойств
толщи льда и подстилающей лед скальной поверхности
граница между ними легко определялась по времени прохож-
дения до нее взрывной волны и возвращения ее обратно.
Первые же такие походы принесли ценные данные.
Оказалось, что толщина льда везде была больше, чем
предполагалось. Во многих местах, особенно в центральной
части, нижняя поверхность ледника располагалась даже
69
ниже уровня моря Огромная тяжесть льда как бы продавила
земную кору, заставив ее немного «утонуть» до нового
положения гидростатического равновесия в относительно
жидком и тяжелом подстилающем слое. Температура же
льда на глубинах около пятнадцати — двадцати метров, где
ее значения уже не колебались в течение года и отражали
средние многолетние величины, опускалась до минус 56 гра-
дусов.
Санно-тракторные походы, сопровождающиеся сейсмиче-
ским исследованием подледного ложа, явились целой стра-
ницей в исследовании Антарктиды. Мой товарищ Андрей
Капица еще не знал тогда, что эти походы позволят ему
построить первую достаточно подробную карту подледного
ложа Антарктиды.
Сидя в нашей заваленной снегом гляциологической лабо-
ратории дома номер шесть в поселке Мирный, мы старались
иногда стряхнуть с себя рутину из авралов, погрузок бочек
соляра или бензина, откапывания домиков, борьбы с пургой,
ожидания весточек из дома и снова воспарить. И тогда опять
Антарктида представлялась нам континентом удивительных
загадок.
Еще в конце прошлого века известный революционер
Петр Кропоткин, которого мы считаем основоположником
русской гляциологии, пришел к выводу, что температура в
толще ледникового покрова на горизонтах, где не сказыва-
ются годовые ее колебания, то есть на глубинах более
пятнадцати метров, должна повышаться линейно по мере
удаления в глубь от поверхности. Этот вывод он сделал,
исходя из теоретических соображений по аналогии с тем, что
уже наблюдалось в скважинах и шахтах в обычной земной
коре. Такое повышение температуры казалось вполне есте-
ственным. Ведь из глубин земли к ее поверхности поступает
в среднем постоянный для всего земного шара поток тепла.
Такой же поток, казалось бы,должен проходить и через лед
ледникового покрова. Значит, температура в толще ледника
должна повышаться при продвижении вглубь. Повышение
приблизительно равно 2,5 градуса на сто метров глубины.
Это так называемая геотермическая ступень. Именно такой
температурный градиент наблюдается при измерениях в
скважинах и шахтах в обычных горных породах
Но ведь лед не совсем обычная горная порода, он
плавится при нуле градусов. Значит, даже при температуре
поверхности льда минус 50 градусов в леднике толщиной два
километра температура у его ложа уже должна равняться
температуре плавления льда. А при толщине ледника в
четыре километра? В 1955 году только один человек, круп-
нейший исследователь льдов Арктики, профессор Москов-
ского университета Николай Николаевич Зубов, задал вслух
этот вопрос и нарисовал картину гипотетического (не антар-
70
ктического) ледникового каравая, верхней частью которого
является лед, а сердцевиной—«смесь воды со льдом, в
которой идут сложные процессы» (так осторожно написал
Н. Н. Зубов). Но такая «линза» воды толщиной два километ-
ра и диаметром в тысячу с лишним со слоем льда над ней
еще в два километра, которая получалась из представлений
Зубова, казалась настолько нереальной, что других жела-
ющих высказаться в этом же направлении не нашлось. Было
ясно, что дальнейшие мысленные построения должны идти
на основе какой-то новой модели процессов переноса тепла
в этом огромном леднике.
Однако именно в это время появились первые сведения о
распределении температуры в толще ледникового покрова
Антарктиды. Они были получены измерениями в скважине
глубиной сто метров, пробуренной норвежско-английско-
шведской экспедицией в одном из ледников Антарктиды.
Температура в скважине на глубине около пятнадцати
метров была близка к минус 20 градусам, то есть к средней
за много лет температуре воздуха в этом месте. Это
«устраивало» всех. Однако, к всеобщему удивлению, эта
температура почти не повышалась по мере углубления от
поверхности, несмотря на то что общая толщина ледника
была ненамного более ста метров и конечно же температура
льда у его дна должна была равняться температуре морской
воды, в которой ледник плавал. А уж эта-то температура
измерялась много раз. Она не может быть ниже минус 2,
иначе вода замерзнет.
Пробурили еще скважину, но уже на склоне ледникового
каравая, сползающего по суше. Опять загадка: ниже пятнад-
цати метров температура с глубиной не повышалась, а
понижалась. Вспомнили, что в 20-х годах в Гренландии такой
же ход температуры по мере удаления вглубь уже был
получен и назван по имени обнаружившего его исследовате-
ля «эффектом Зорге». Зорге считал, что это законсервиро-
ванная температура прошлых более холодных лет, то есть
эффект, обусловленный потеплением климата в полярных
широтах.
Английский физик Гордон Робин, обнаруживший указан-
ный эффект в Антарктиде, объяснил его влиянием переноса
холода за счет движения льда в ледниках Антарктиды.
Действительно, на поверхность шельфового ледника, в кото-
ром им была пробурена скважина, ежегодно выпадало
существенное количество осадков (около одного метра льда
в год). Робин предполагал, что то же количество льда
стаивает с нижней поверхности ледника за счет теплообмена
с морской водой. В таком случае каждая частица ледника
как бы двигалась сверху вниз со скоростью метр в год. И вот
оказалось, что, если в уравнение переноса тепла в леднике
ввести учет переноса холода этим вертикальным движением.
71
тогда расчетное распределение станет таким же, как изме-
ренное. Механизм образования «обратного градиента», то
есть понижения температуры с глубиной, обнаруженного на
краю ледникового покрова, оказался такого же типа. Почему
же эти эффекты • переноса тепла движением льда были
замечены в Антарктиде, а не на хорошо изученных ледниках
гор9 Да потому, что здесь сыграли шутку огромные размеры
ледника. Оказалось, что в уравнениях переноса тепла и
холода в ледниках влияние эффекта движения льда пропор-
ционально не его скорости, а произведению этой скорости на
величину линейного размера ледника, а уж размеры-то здесь
огромны! Значит, и эффекты переноса оказались неожидан
но большими.
Работа Робина произвела огромное впечатление на всех,
кто занимался ледниками. Казалось бы, следующий шаг,
который он должен был сделать,— это использовать предло-
женный подход для анализа условий, которые существуют
под ледяным караваем Антарктиды. Но он почему-то этого
не сделал.
Следующий шаг пришлось делать мне. Сначала я выяс-
нил, что и с учетом переноса холода оседающими вниз
частицами льда для каждого значения скорости вертикаль-
ного движения льда в толще и температуры у поверхности
ледника, а также величин геотермического потока тепла
существует всегда некая, «критическая» толщина ледника,
при которой температура у ложа в точности равна темпера-
туре плавления льда. Если толщина ледника меньше крити-
ческой, температура у ложа ниже температуры плавления
льда. Ну а можно ли теоретически представить себе ледник
толщиной больше критической (например, в четыре километ-
ра), состоящим по всей его толщине только изо льда9
Конечно, можно! Только в этом случае надо считать, что
такой ледник должен находиться в условиях непрерывного
таяния у его нижней границы, то есть на ложе. В этом случае
часть тепла, поступающая к ложу из нижележащих слоев
земли и за счет трения при движении, будет затрачиваться
на непрерывное таяние, а вверх через лед будет отводиться
ровно столько тепла, сколько нужно, чтобы у ложа ледника
любой толщины поддерживалась температура плавления
льда.
Образующаяся при таком подледниковом таянии вода
должна в основной своей массе выдавливаться к краям
ледника и стекать в окружающие моря.
Это же так просто’ Нечто подобное наблюдалось и у
поверхности оплавляемых тел, которыми я занимался до
отъезда в Антарктиду!
Первые же расчеты показали, что даже с учетом движе-
ния льда в ледниковом щите Антарктиды толщина его в1
центральных областях, по-видимому, больше критической. А
72
это значит, что у дна ледника Антарктиды, в центральной его
части, идет непрерывное таяние.
Но это были еще только оценки. Так много факторов не
было учтено! Ах, если бы я смог более точно знать величину
геотермического потока, а также характер изменения темпе-
ратуры льда с глубиной в центральных областях ледяного
щита Антарктиды и его маленькой модели — ледникового
покрова острова Дригальского'
Когда я думаю о тех временах, то удивляюсь, почему мы
выбирали такие странные движения или делали такие
непонятные зигзаги, вместо того чтобы идти той прямой
дорогой, которая теперь кажется совершенно ясной. Целью
моей работы было изучение теплового режима ледника.
Конечно же для этого надо было провести измерения его
температуры в скважинах, пробуренных сквозь лед. Чтобы
возможно было проследить ход изменения температуры с
глубиной, уже тогда стало ясно, что скважины эти должны
иметь глубину около ста метров. И мы думали, что у нас
будут такие скважины во время похода на Южный полюс
Ведь для этого-то мы и взяли наш прекрасный буровой
станок. Собственно, достал этот станок Андрей. Он ему
нужен был для того, чтобы можно было закладывать заряды
взрывчатки не у поверхности, а где-нибудь на глубине
тридцать—сорок метров от нее. В этом случае, думал он.
ему удастся избежать влияния сложных акустических эф-
фектов, которые мешали ему работать в предыдущей экспе-
диции.
Глубокие скважины были нужны и мне, чтобы получить
данные о том, как изменяется температура в леднике при
удалении в глубь от поверхности, получить так называемый
градиент изменения температуры по глубине ледника. Важ-
но, например, выяснить, нет ли в нашем леднике «обратного
градиента», то есть условий, когда температура с глубиной
даже уменьшается, а отнюдь не растет.
Май — время пурги
День сто семнадцатый, середина апреля. Летать мы уже
привыкли. В машине даже спим. Однако иногда бывают
происшествия. Например, сегодня, когда Савельев летал на
ледовую разведку над открытой водой, остановились оба
мотора. Бортмеханик, которого все называли просто Филимо-
ныч, заслуженный, но уже пожилой ас, по ошибке переклю-
чил пустые бензобаки не на полные, а на уже опустошенные.
А летели на высоте всего 300 метров'
— Филимоныч'" — заревел свирепо командир, отжимая
штурвал и переводя машину в режим планирования, пока
разберутся, в чем дело.
73
Филимоныч все сразу понял и опрометью помчался в
кабину пилотов защелкал там на потолке выключателями:
— Пробуй, запускай моторы, командир!
— Эх, Филимоныч! — горестно всхлипнул командир. Ведь
красивая золотисто-зеленая вода уже была совсем, совсем
рядом... Но успели’ Когда оба мотора устойчиво заработали и
машина после планирования перешла в горизонтальный
полет, Савельев увидел в окно, как заходили по воде
полосы от ветра, вызванного винтами и крыльями самолета
на бреющем полете.
— Все, Филимоныч, отлетал ты свое. Как вернемся
домой, пойдешь на пенсию. Нам ведь еще летать надо,
дорогой,— сказал после этого полета Осипов.
День сто двадцать второй. Втянулся в ритм, до конца
понял, что, чем больше здесь работаешь, тем лучше —
быстрее идет время. Распорядок дня такой: подъем в 8.30,
до девяти завтракаем. С 9.30 до 13 часов работаю на улице,
потом обед до 14, час-полтора отдых: сплю или читаю. Далее
с 15—15 30 и до 7 работаю. Теорией и вообще камеральной
обработкой заниматься некогда, ведь надо быть и рабочим, и
лаборантом, и прибористом, и руководителем работ В
основном выполняю функции первого, меньше второго и
третьего и пока ни разу — последнего.
Четыре месяца разлуки — это, наверное, тот рубеж, за
которым начинается забвение. Правда, когда из дома радио-
грамма опаздывает, я все равно волнуюсь Основная запо-
ведь полярника — рассчитывать лишь на лучшее,, и мной она,
кажется, усвоена.
Погода стоит прекрасная, а может быть, мы просто
привыкли. Теперь ветер в 15—20 метров в секунду мы уже
просто не замечаем, а ведь первая пурга, сила ветра которой
была лишь 25 метров в секунду, запомнилась навсегда
Помню, какое мне надо было сделать над собой усилие,
чтобы отойти от люка в ревущее молоко пурги — будто
вошел в море купаться при шторме. Знал, что уйти легко, но,
отойдя три шага от дома, могу уже не вернуться Не найду
его. А до кают-компании тридцать шагов. По дороге будешь
неожиданно падать в какие-то ямы, которых не было вчера,
влезать на высокие «барханы», образовавшиеся всего час
назад. И лишь за пять шагов, если не сбился с пути, увидишь
мутное пятно фонаря у входа, а ведь это не просто
лампочка, это фонарь маяка!
С тех пор пурга мела много раз, но я уже научился
сохранять спокойствие при ужасающем одиночестве челове-
ка, который видит впереди и сзади лишь горизонтальные
полосы бешено летящего снега и для которого сделать вдох
против ветра — целое событие. Ведь скорость ветра почти
такая же, как у парашютиста, который пролетел в свободном
падении уже несколько секунд. И ты четко знаешь, что в
74
трехстах метрах тебя ждет десятиметровый отвес барьера и
океан. И этот обрыв не огорожен перилами. Но идти надо,
ведь пургу не переждешь. И к этому все привыкли.
Солнце. На небе ни облачка. Сегодня у нас в Мирном
общий аврал. Откапываем дома. Собственно, не сами дома, а
хотя бы крыши. Со всех сторон откапываем лишь кают-
компанию. В обед в окна кают-компании уже лился дневной
свет. Странно, мы уже отвыкли от этого.
Мои родные меня сейчас не узнали бы. У меня борода и
усы, а голова острижена наголо. Если бы кто-нибудь из
Москвы вдруг попал к нам в кают-компанию, например,
вечером, то он увидел бы довольно странную картину.
Окладистые бороды, усы, бритые головы, папиросный дым,
смех, шутки, брань. Самая разношерстная одежда — кожаные
куртки, свитера, штормовки, унты, сапоги, но ни одной
рубашки. В углу стоит треск от домино, на столах груда еды:
громадные куски курятины, белые грибы, все в астрономиче-
ских количествах.
А что делается, когда идет фильм! Шуточки во время
сеанса, временами крик: «Стоп, покажи этот кусок еще раз’»
И если все хотят, кусок прокручивается опять. Обычно это
бывает, когда показывают красивых женщин.
После разговоров с Вадимом почему-то тяжело вспоми-
нать дом. Ковыряем рану. Видно, надо молчать даже с
друзьями. Надо быть суровым, тогда мужество тебя не
покинет. Все разговоры, даже, казалось бы, успокаивающие,
все воспоминания лишь бередят душу.
День сто двадцать седьмой. Несколько дней назад
представилась возможность попасть на пятидесятый кило-
метр по дороге от Мирного на ледяной купол. Там еще
второй экспедицией была пробурена скважина глубиной сто
метров. Измерения температур в этой скважине были бы
очень интересны. Туда собирался идти санный поезд из двух
тягачей, чтобы забрать на восьмидесятом километре остав-
ленные сани с горючим. Наконец решили, что пойдут две
машины: тяжелый внушительный тягач АТТ и гусеничный
вездеходик ГАЗ. АТТ поведут огромный, как медведь, Миша
Кулешов и маленький Валя Ачимбетов, а «газик» — я и Гоша
Демский. Я наладил приборы для измерения температур,
взял свои косы, и мы тронулись. Ребята, смеясь, предупреж-
дали, что с такими лихими водителями мы не уйдем дальше
трещин и напрасно я беру с собой косу, она мне не
понадобится. Действительно, водители оказались лихие и
каждый старался идти быстрее другого. Сначала все шло
хорошо. Мы быстро миновали район трещин, благо погода
была хорошая и вешки были видны. Но, начиная с двадцато-
го километра, двигаться стало сложнее. Начала мести
поземка, вешки исчезли, а следов прошедших здесь до нас
вездеходов типа «Пингвин» не было видно. Мы пытались
75
применить компас, но безуспешно. Он показывал все, кроме
севера, ведь машины были железными, а напряженность
горизонтальной составляющей магнитного поля была слиш-
ком маленькой. Ведь магнитный полюс земли был так
близко. Разъехались в разные стороны и совсем запутались.
Помогала лишь поземка, направление которой почти всегда
одно и то же, и солнце.
Было ясно, что дальше можно идти лишь по следам
«пингвинов». К счастью, наш «газик» на их следы все же
накал. Мы вернулись к АТТ и повели его за собой. Вскоре
увидели веху и пошли верным курсом.
Через час вышли к скважине на пятидесятом километре
от Мирного. Она засыпана так, что даже верхний конец
кондуктора—длинной трубы, которой она сверху заканчива-
ется,— засыпан снегом. Но «пингвинисты» все же нашли ее и
замаркировали тремя перекрещенными вехами. Откопали
скважину и заложили в нее термометры. Сильно чувствуется
высота. Руки коченеют почти мгновенно, а в рукавицах
работать нельзя. Унты сразу стали негреющими, мороз
пробивает через подметку, шерстяную портянку и домашние
носки. Когда работаешь, дыхание быстрое, прерывистое.
Несмотря на полностью включенную печку, в машине не
жарко, снег не тает. На мне нижнее простое белье, шерстя-
ное белье, свитер, кожаные куртка и брюки и пуховая
стеганая куртка и такие же брюки, но не жарко.
Через час с лишним зашло солнце, стало темно, но идем
при фарах, и след виден. Где-то сбоку в облаке снежной
пыли гремит тридцатитонная громада АТТ, он тоже гонит по
своему следу, тяжело раскачиваясь на ходу. Грозное зрели-
ще. Мы выскочили вперед, АТТ—где-то слева и сзади. Его
не слышно за грохотом наших гусениц, а боковое стекло
покрыто толстым слоем льда. Следы обоих «Пингвинов»
постепенно сходятся, уже видно место, где они окончательно
пошли след в след. Гоша спешит первым выскочить на след,
чтобы вести. Очевидно, так же мчится и наш сосед. Вот мы и
у поворота. Гоша тормозит, чтобы развернуться. АТТ не
видно. Чувствую, что ситуация неконтролируема, как бы он
нас не задел...
Удар! Наша машина ушла носом вниз. Гоша летит головой
в ветровое стекло, я удержался за ручку. Вижу, как прямо
перед носом по нашему капоту бешено проходят громадные
красные катки огромного тягача. Пройдя метров десять, он
останавливается. Гоша стонет, его лицо залито кровью,
струящейся с разбитого лба, но ничего, шевелиться он
может. Вылезаем на улицу. И тут я не могу удержаться от
хохота: водители — Михаил и забывший о ране Гоша,—
схватив друг друга за грудки, выясняют, кто из них «нарушил
правила».
Всем сначала кажется, что наша машина разбита. Вся
76
левая часть капота превращена в лепешку, а сама машина
будто прессом вдавлена в снег. Первое решение — бросить
ее и идти дальше на одном АТТ, но потом нам пришло в
голову попытаться починить наш «газик». Машину вытащили
буксиром из снега, отогнули ломами вмявшийся в мотор
металл, и, к удивлению, мотор завелся. Ломом отодрали
смятые крылья от гусениц. Оказалось, что колеса вертятся,
хотя гусеница и перебита. Но чинить гусеницы здесь .не
привыкать. Через час, сменив трак, мы снова своим ходом
пошли на «газике» вперед, и только тогда до нашего
сознания дошло, что затормози Гоша на секунду позднее, и
слон АТТ раздавил бы нас...
Через час впереди в черной ночи показался огонек. В
воздух взвиваются две ракеты. Нас ждут. Вот уже видны
силуэты двух «Пингвинов», балок и занесенные сани. Еще
минута, объятия, и мы сидим у теплого камелька в машине,
едим, рассказываем. Ребята смотрят на нас, как на людей с
Большой земли, ведь они почти месяц в походе.
Это геодезисты, которые медленно, челноком, двигаются
на купол, производя по дороге тончайшую геодезическую
съемку. За ними остается ряд вешек и цепочка точных
значений их положений и высот поверхности на карте.
Ночь прошла хорошо. Спал как убитый. Мешок теплый,
«Пингвин» — прекрасная машина, инея нет на стенах почти
нигде.
Утром нас ждали неприятности. Пурга, ветер 25 метров в
секунду, видимость—несколько метров. Долго откапывали
сани, которые АТТ потянет в Мирный, пытались «подрезать»
полозья тросом, но толстый двадцатимиллиметровый сталь-
ной трос рвался как нитка. То и дело то один то другой
оттирает на лице белые пятна обморожений. Лицо мгновенно
покрывается слоем льда. Он снимается как маска. Усы
обмерзли, превратившись в льдину толщиной в сантиметр.
Надбровья тоже покрываются таким слоем льда, что его
почти скалываем. Но хуже всего глазам. На ресницах и веках
толстые ледяные наросты. Поэтому, когда моргаешь, глаза
до конца не закрываются, а когда их прикроешь рукой, лед
на верхних и нижних веках сразу смерзается, и глаза очень
трудно открыть.
Около полудня почти при полном отсутствии видимости
мы медленно вышли из ставшего родным стойбища «Пингви-
нов». Каким-то чудом держимся своего следа. Мы с Гошей
идем сзади, почти упираясь в сани и, несмотря на это, иногда
не видя их. АТТ в туче вздыбленного снега почти не виден.
Идем по ветру, и это очень мешает. Весь поднятый нами снег
летит, обгоняя нас, впереди машины, ухудшая и без того
почти нулевую видимость. Мы почти уверены, что где-то
потеряем след.
Час за часом идем вперед. Подошли к косе, которую я
77
оставил в скважине на пятидесятом километре. Теперь
термометры уже «выстоялись».
Наблюдения провел успешно. Снова идем вперед. Иногда
теряем след. Солнце зашло, но и пурга утихла, летит лишь
поземка. Когда след теряется, вылезаем из машин и идем
искать его и, как ни странно, находим, а потом снова
громыхаем. JaK едем часа три. И вдруг — авария: отвалился
венец маховика двигателя на большом АТТ. Снова починка
на ветру и морозе, но чувствуется, что мы уже спустились
далеко вниз, не так холодно. Венец привязывается веревкой,
заводим двигатель воздухом из случайно взятого баллона и
снова напряженно следим за идущими впереди санями.
Вдали показались огни Мирного. В 11 часов вечера мы уже
ужинали в кают-компании.
На следующий день обработал результаты измерений.
Обратного градиента температур в скважине на пятидесятом
километре уже нет, а на седьмом есть. Значит, это не
влияние потепления климата. После обеда — общий аврал по
очистке от снега кают-компании, а сейчас, к вечеру, сводя на
нет наш труд, замела пурга. Удачно мы выскочили и из-под
АТТ, да и пурга нас помиловала.
День сто тридцать третий. Вот и прошел праздник
Первого мая. С утра начали получать радиограммы.
В два часа в центре поселка был митинг. Говорили речи,
стреляли из ракетниц, а потом с флагами пошли в кают-
компанию. Там начался с половины третьего праздничный
обед, перешедший в ужин. Первый тост за жен и невест
сказал Дралкин. Читали восемьдесят радиограмм, прислан-
ных нам. Не спеша обсуждали ответы. Отгадывали, кто что
прислал. Потом появились аккордеон, труба, барабан. Пер-
вая песня—«Россия^, она так дорога здесь. Решили сделать
ее своим гимном, дальше «Огни Мирного», «Ялта»... Вечером
смотрели кино, а потом опять веселились.
Ребята ловили у барьера рыбу зимней удочкой. Ловятся
бычки и какие-то «рогатые» рыбы с лисьей мордой — говорят,
реликтовые,— размером со щуренка, длиной двадцать санти-
метров*. За два-три часа поймали по тридцать штук.
Вечером был у Вадима и водителей, ели рыбу. По вкусу
она похожа на навагу.
Погода прекрасная. Первый день, когда в Мирном
полный штиль. Оказывается, при минус 15 в безветрие
совсем не холодно. У дальних айсбергов видны толпы
императорских пингвинов. В теодолит хорошо видно, как
они важно стоят и солидно ходят.
Вчера на двух машинах—тракторе и бульдозере ездили
на восьмой километр. Трактор тащил сани со станком. Толя и
* Научное название этой рыбы —
ледяная белокровка Теперь она из-
вестна как'«ледяная» (прим. авт).
78
я должны были бурить скважины. Бульдозер шел с волоку-
шами за трубами, сваленными когда-то там же. Трубы были
нам нужны, чтобы ставить их в верхней части скважин.
Туда ехал на бульдозере. Заложил косу на глубину
восемьдесят метров и термометр на глубину сто метров
Начали копать снег, и трубы нашлись. Погода сначала была
хорошей, но потом стала портиться. Через полтора часа
бульдозер ушел. Мы проработали до 16 часов. Обстановка
очень нервная. Все время мысль: «Сумеем ли уйти, успеем
ли... или еще можно поработать?» У нас нет ни мешков, ни
запаса продовольствия, а если пурга заметет и следы, то
придется стоять, может, день, а может, и больше... Вывод—
надо всегда брать с собой спальные мешки. Но куда их
положишь на тракторе9 Кругом масло, подтекающее отовсю-
ду-
Обратно возвращались, почти ничего не видя перед
собой. Пурга усилилась. Двигались вдоль следа, пристально
вглядываясь в него через открытую дверь трактора. Начиная
с пятого километра следов почти не стало видно. Я
выскочил на снег и бежал вдоль следа, а за мной, как за
поводырем, шел еле видный на десять метров трактор.
Оказалось, что грохот и вой от ветра такой, что шума
трактора не различаешь в пяти шагах. У аэродрома стало
тише, и пурга меньше.
Д$нь сто сорок восьмой. Позавчера, в субботу, на остров
Дрига'льскбго улетели Андрей Капица, Леня Хрущев и Юра
Дурынин. Андрей решил организовать там маленькую науч-
ную станцию и поработать неделю-другую, сделать несколь-
ко «сейсмических профилей», определить толщину ледника
по нескольким разрезам. Передвигаться они там будут на
нартах.
Почти целый день возились мы с самолетом. Грузили и
возили бочки, движок, оборудование. Мела пурга. Промерзли
сильно, потом помылись в бане. Еще одним банным днем
стало меньше.
Вчера проводили туда, на Дригальский же, Толю Крас-
нушкина. Он увез еще кое-какое оборудование и тринадцать
ездовых собак. Я его не провожал. С утра занимался
проработкой нагревателя для термобура.
Решение пришло перед обедом, то самое, которое не
приходило много месяцев. Дело в том, что буровой станок
Казарина бурит слишком мелкие скважины. Поэтому решил
попробовать протаивать их электрическими нагревателями.
Попробуем взять U-образные нагреватели морских электри-
ческих печек, которые есть на электростанции, вставить их в
корпус огнетушителя, а пространство между стенками огне-
тушителя и нагревательными трубками залить алюминием
для лучшего отвода тепла от нагревателей через стенки
огнетушителя к тающему льду. По-моему, такая конструкция
79
будет проплавлять лед и под действием своего веса идти
вниз. Ну а электричество будем подавать по проводам. Это
будет термобур первого этапа работ. Он, наверное, будет
бурить верхние слои, сложенные снегом и фирном, в которые
может полностью уходить вода, оставляя скважину сухой.
При бурении глубоких скважин надо добавить к нагрева-
телю приспособление, откачивающее воду в специальный
контейнер — трубу с дном, а когда контейнер будет полон,
поднимать термобур на поверхность, выливать воду, снова
опускать его и бурить дальше.
Вечером сделал чертежи этого аппарата и отдал их
главному инженеру Чупину и нашему заведующему мастер-
ской-кузницей Науму Савельевичу Блоху.
Теперь задача—найти алюминий. Надо искать и резать
на куски старые поршни двигателей: они сделаны из прек-
расного литейного сплава.
Вместе с гидрофизиками выбрали место на молодом,
намерзающем льду моря — припае, для того чтобы вморозить
вертикальную «лестницу» из укрепленных горизонтально
двадцати чувствительных электрических термометров. Эти
термометры, расположенные друг от друга на расстоянии
двадцати сантиметров, я вморожу так, что верхний термо-
метр окажется у верхней поверхности льда, а остальные
будут пока висеть в морской воде — ведь толщина льда еще
менее полуметра. Однако по мере роста толщины льда за
счет намерзания снизу эти термометры будут вмерзать в лед
один за другим. Это позволит мне получить распределение
температуры в нарастающем льде. Смогу я узнать и время
вмораживания каждого термометра в лед, а значит, и
скорость намерзания последнего в разные периоды, вплоть
до того времени, когда толщина льда станет максимальной,
близкой к двум метрам.
После того как выбрали место для наблюдений, ходили
смотреть колонию императорских пингвинов. В двух километ-
рах от Мирного разместились три колонии этих флегматиков.
Странные птицы. Некоторые ростом почти по грудь человеку.
Черные спины, золотистая шейка, белое с желтизной брюхо,
длинный клюв
Все место колонии покрыто пометом, ведь птиц здесь
тысячи. Многие уже «сидят» на яйцах, которые держат на
лапах.
Началась фотолихорадка. Пингвины спокойно подпускают
на два метра, а потом расходятся, боятся. С теми, кто на
яйцах, проще. Они, бедные, тоже хотят уйти, но куда уйдешь
с яйцом! С такими можно сниматься даже в обнимку. Однако,
^если попытаешься похитить у пингвина яйцо, можешь зарабо-
тать удар крылом. Удар сухой, как от палки, и очень
сильный — сразу отбивает руку и может даже ее сломать.
Правда, друг друга они бьют без видимых повреждений.
80
День сто пятьдесят четвертый. Все три дня занимался
термобуром: чистил нагреватели, резал поршни для отливки,
залил нагреватели в корпус огнетушителя. Теперь термобур
готов для полевых испытаний на острове Дригальского
День сто пятьдесят пятый. Сегодня с утра занимались
подготовкой, точнее, погрузкой бочек и всякого груза в
самолет. Летим с Вадимом на Дригальский. На станцию
везем много всего. Ребята пока там бедствуют. Живут
холодно, кончается бензин, мясо для собак. Но погода у них
стоит приличная, и они прошли на собаках два радиальных
маршрута, получили сейсмические данные о толщинах льда
по этим направлениям. Теперь они собираются поставить
вешки для определения скоростей движения льда острова.
Но для этого им надо несколько дней хорошей погоды.
Загружали самолет до полудня, но вот все кончено, ревут
моторы, и мы в воздухе. Светит солнце, километрах в десяти
от берега припай кончается и начинается тяжелый битый
лед, делающийся все тоньше по мере подхода к острову.
Делаем круг, подходим к станции, нам машут руками.
Приземлились, объятия, радость. Ребята выглядят прекрас-
но, румяные, веселые. Палатка наполовину засыпана снегом,
покосилась. У входа сделан тамбур из снега с люком, как в
нашем доме. В десяти метрах стоит вторая маленькая
полукруглая палатка, там находится движок и размещен
камбуз. В основной палатке довольно тесно. В середине
стоит стол, заваленный банками и всяким барахлом в
несколько слоев. Вдоль стен палатки — раскладушки с гру-
дами вкладышей, меховых спальных мешков и кожаных
курток. В общем как во всякой палатке. Посередине непре-
рывно горит керогаз. Кроме того, есть еще бензиновая печка
и газовые плитки с баллонами. Газом для отопления Андрей
пользоваться боится, можно угореть — примеров много, так
что он идет только для камбуза. Жилая палатка отапливает-
ся лишь бензиновой печкой. Пока она горит, в палатке
тепло — на высоте человеческого роста плюс 40 градусов,
правда, у пола все равно холодно: 0 — минус 5. На полу или
ледяная корка, или в лучшем случае слякоть, несмотря на то
что он в два слоя покрыт оленьими шкурами. Ночью, когда
печка не горит, температура снижается до температуры
наружного воздуха, то есть до минус 15—20 градусов.
Мы привезли им новую печь, работающую на угле, и пять
мешков угля. Это за ним мы с Казариным пробивались два
дня назад на седьмой километр. Семь километров прошли на
тракторе за три часа, еле доехали. Я шел пешком и искал
дорогу, а сзади, как слепая, шла машина Видимости нет, так
что, когда ты с трудом идешь вперед, никто не знает,
сможешь ли вернуться обратно.
На обратном пути с острова только взлетели —
обнаружили, что задралась левая лыжа. Черт с ней. Сели
81
пить чаи, перед посадкой разберемся. К посадке лыжа сама
стала на место.
День сто пятьдесят седьмой. Пурга метет по-прежнему.
Пошел снег, и видимость уменьшилась до метра. Такой пурги
я еще никогда не в,идеи. Вечером, с трудом держась друг за
друга, дошли до кают-компании. Каждый шаг — это пробле-
ма. Видна лишь мачта на нашем доме, и то с трудом, а до
нее лишь три метра. Вечером Олег Михайлов пригласил к
себе отметить день рождения невесты. Кое-как вчетвером
прошли десять метров от кают-компании до его дома. Когда,
возвращаясь от Олега, вышел из люка его дома, сразу
понял, что сделал ошибку, отправившись один. Кругом ночь и
ревущая белая мгла, через которую не видно даже люка, в
котором я стою. Меня прижало к столбу у люка, и я с трудом
уцепился за веревку ограждения. Осмотрелся. Благоразум-
нее остаться. Но возвращаться не хотелось, и я пошел.
Сделал пять шагов вдоль веревки и наткнулся на стремянку.
Отпустил веревку, и ветер тут же прижал меня к металлу
стремянки. Оглянулся назад — рядом чернеет натянутый, как
струна, трос, так что путь для отступления пока не отрезан.
Смотрю вперед, до дома несколько метров, но, где он, не
видно. Отпускаю стремянку, наваливаюсь на ветер, пересту-
паю ногами. Кажется, ветер не сдувает с ног, идти можно.
Теперь вперед. Шаг, еще шаг, стремянка позади, главное, не
сбиться с дороги и не упасть. Пока стоишь на ногах ветер не
уносит, но, если упадешь, можешь покатиться во мглу,
оканчивающуюся барьером.
Прохожу два, три, пять шагов, чувствую, что дошел до
крыши. Еще два шага, и впереди черная мачта дома.
Охватываю ее руками. Кругом рев и грохот, но меня теперь
уже не унесет. Отдыхаю. До люка четыре шага, виден леер
мачты, косо уходящий вниз, в сторону от него, но, где сам
люк, не соображу. Снова раздумье. Если отойду от мачты,
рискую уже не вернуться к ней. Но идти надо. Снова шаг,
второй, третий... под ногами что-то твердое. Люк9 Ура’
Дошел. Через минуту я звонил Олегу: «Дошел».
Лег спать, но не успел заснуть, как услышал какой-то
скрип на крыше, потом все затихло. Не спится. Через
полчаса звоню БАСу. Может, на крыше кто живой, ведь
здесь можно замерзнуть в метре от двери, так и не найдя ее.
Оказывается, это был Вадим, который шел к нам, его шаги я
и слышал. По дороге его сбило с ног и отнесло в сторону
Ему удалось задержаться, и, конечно, он пополз против
ветра. Ветер сносит на барьер, поэтому все, когда потеряют-
ся, идут против ветра. Он уполз далеко за наш дом в глубь
материка, но случайно наткнулся на занесенный предмет,
разрыл — оказалось, что это к-рышка люка брошенного бал-
ка Рядом была протянута веревка, вдоль которой можно
было дойти до пятого дома (дома Олега), и он дошел до того
82
места, откуда вышел. Через несколько минут Вадим, дер-
жась за веревку, снова вышел мне навстречу. Я орал что
есть силы и светил из люка настольной лампой. Где-то
рядом был слышен его голос. Наконец из хаоса несущегося
снега протянулась рука и схватилась за крышку люка. Все в
порядке, переход закончен. Спать.
День сто шестидесятый. В девять была связь с Дригаль-
ским. У ребят все хорошо, не считая пурги, которая мешает
работать. Спросили, что им нужно. Они ответили, что
желательно прислать женщину, а если это невозможно, то
согласны на лопату.
Говорил по радио Савельев, сказал, чтобы они подгото-
вились к эвакуации. Если через неделю не смогут возобно-
вить работу, их снимут.
До обеда готовил радиогазету, записал выступление
начальника станции Восток о жизни и работе станции. В
конце я вставил несколько шуток.
Вообще зима сказывается. Нет того веселья, что раньше.
Ребята злые, раздражительные. Лица у всех белые, земли-
стые.
Перечитал записи первого месяца зимовки — февраля.
Пожалуй, это был самый тяжелый месяц. На первый взгляд
ничего не изменилось. Условия стали даже тяжелее: зима.
Светло несколько часов в сутки, все время пурга. Однако
переносится все легче. Лучше работается, нет той странной
усталости и апатии. Научился держать себя в руках, думать
о том, о чем надо думать, а главное, не думать о том, о чем
сейчас нельзя думать. Научился терпению и большей терпи-
мости к друзьям. Я теперь знаю, что можно прожить год и не
умереть от тоски, ведь прожито уже столько дней, и ничего.
Знаю, что месяц здесь тянется очень тяжело и долго, но,
когда он прожит, кажется, что он пролетел мгновенно.
Станция
«Остров Дригальского»
Первое июня, понедельник. День сто шестьдесят третий.
Вот и июнь, разгар зимы. Поземка, ясно. Болит голова,
хочется спать, однако пошли с Вадимом на завтрак. Вчера
легли спать часа в три ночи. Вадим ночевал у нас, и мы
долго разговаривали. Ходил на рацию, разговаривал со
станцией «Остров Дригальского». Андрей сообщил мне, что
они начали протаивать скважину моим термобуром. За три
дня прошли около тридцати метров. Сначала бурили со
скоростью проходки полтора метра в час, а по мере
углубления скорость упала до одного метра. Однако главное
сделано, «машина» работает, теперь надо только время.
День сто шестьдесят четвертый. Утром проснулись нор-
мально, то есть в половине девятого, вскочили, наспех
83
плеснули воды в лицо — и в кают-компанию. Обычно мы
приходим туда без пятнадцати девять и без одной минуты
девять кончаем завтрак. Потом сразу бегу на рацию. В
девять связь с Дригальским. Связь была плохой, понял
только, что ребята сидят в палатке, работы в поле возобно-
вить не могут из-за погоды, занимаются лишь моим протаива-
нием. Прошли уже тридцать три метра, то есть до той
глубины, дальше которой не мог идти станок, привезенный
нами из Москвы. Погода сегодня держалась приличной,
чистое небо, ветер метров 9—15 в секунду, поземка, но не
сильная. Последнее время погода нас не баловала. В мае
было двадцать три штормовых дня, из них три урагана со
скоростью ветра до 40 метров в секунду. Позвонил Дралки-
ну, сообщил, что сегодня могу поставить на припае косу
термометров. Со мной пошли Сережа и Олег. Втроем еле
дотащили похожую на длинного удава косу до места на
припае возле айсберга. Лед там оказался толщиной семьде-
сят сантиметров и почти не прикрытый снегом. Быстро
пробурили ручным буром лед (не до конца), потом «раздела-
ли» лунку пешней. Когда пробил донышко, хлынула вода,
соленая вода океана. Попробовал ее и соленого снежку.
Приятна и сама соленая вода после нашего дистиллята, и то,
что океан — дорога домой, в теплые страны.
Косу установили быстро, вывесили на треноге. Выглядит
она солидно. Сфотографировались около нее, хотя погода
начала портиться. По дороге домой часто оглядывались,
любовались нашей работой. Я почувствовал, что Сереже и
Олегу коса эта стала родной, так всегда бывает с тем, что
сам делаешь. Когда добрались до Мирного, взошло солныш-
ко. Как оно дорого теперь и как редко! Остановились и долго
смотрели на него. Серега даже сфотографировал это солнце.
Зашли по дороге к гидрофизику Леве Смирнову. У него
обострилась язва желудка. Парень лежит, не встает. А ведь
здесь из продуктов есть все, и ему готовят такие диетиче-
ские блюда, какие и на материке не всегда приготовишь. И
все-таки он чахнет.
Прочитал в книге про плавание капитана Кука о том, что
у него тоже была язва, когда он долго плыл где-то в
южнополярных морях. Тогда врач вылечил капитана тем, что
начал кормить его парным мясом. Но для этого доктор убил
свою любимую собаку...
После ужина были политзанятия, а потом я занимался
градуировкой прибора для измерения температуры нагрева-
теля термобура во время его работы, так как решил, что
измерять ее необходимо.
День сто шестьдесят пятый. Вечером был на запуске
шаров-зондов у метеорологов. Толстый, заранее испуганный
Николай Николаевич Баранов, аэролог, взял свой прибор—
маленький радиопередатчик с вертушкой и направился к
84
месту старта шаров-зондов. Чтобы не сглазить запуск, он
шел, всячески ругая пургу, которая, по всей вероятности,
сейчас разобьет дело его рук. Василий Иванович Шляхов, его
начальник, был веселее и более уверен в успехе. Ведь не он
весь день собирал эти передатчики, один из которых сейчас,
наверное, разобьется.
Путь наш идет по длинному снежному туннелю, оканчива-
ющемуся просторным помещением. Там находится «газовый
завод», то есть аппаратура для производства водорода, три
больших баллона аэростата—склады добытого водорода.
Рядом уходит вверх четырехугольная башня. Мы сейчас на
ее дне. Шар быстро надувается водородом и начинает
рваться вверх. Мы с Шляховым лежим на баллоне аэростата,
выдавливаем из него газ. Николай Николаевич «колдует» с
шаром.
— Хорош! — командует он.
Измеряем подъемную силу шара на весах с гирьками и на
тросике отпускаем его до «потолка» башни, потом поднима-
емся к площадке у потолка сами. Открываем штору («дверь»
из башни на улицу) с подветренной стороны. Ревет пурга, в
свете прожектора с трудом просматривается земля. Чутко
прислушиваясь к гулу пурги, Шляхов выбирает момент
затишья и бросает приемник и шар. Шар взмывает, вытягива-
ется в кишку, а потом сжимается. Все трое мы в экстазе
кричим на него, топаем ногами: «Кыш, проклятый, лети!»
Вдруг шар, подхваченный порывом ветра, как разъяренный
зверь, прыгает обратно и бросается на Шляхова. Тот отска-
кивает в сторону. Шар поворачивается к Николаю Никола-
евичу, тот тоже пугается. Трудно представить себе, что шар
не живой: сходство дополняет то, что он при этом отчаянно
пищит. Это работает передатчик шара, и его сигналы
транслируются через динамики, установленные здесь же, на
площадке. Наконец шар, довольный тем, что всех так
напугал, бросается куда-то в сторону, во тьму и скрывается
из глаз. Ура!!! Все трое мы отплясываем дикий танец на
площадке. «Ура!» — несется из динамика. Это Ваня Горев из
радиолокаторной, который по радио все слышал, тоже
радуется, и его голос передается нам через динамик. Теперь
главное — слушать. Разъяренно-беспорядочный писк шара
сменяется добродушным монотонным попискиванием. Это
значит, что шар идет вверх, успокаивается. Теперь за ним
следит Ваня.
Но описанное сейчас торжество случается редко. Обычно
в такой ветер разбивается шар за шаром, а ведь при этом
гибнет и работа по производству газа, и затраты на изготов-
ление передатчика и аппаратуры, ну и сам шар, хотя его и не
жалко. Иногда выпускают пять-шесть шаров подряд. Тогда
Николай Николаевич чернее тучи.
День сто шестьдесят шестой. Сегодня снова метет пурга,
85
хотя видимость довольно хорошая. Различается свет про-
жектора на рации, а до нее метров сто. С утра, как обычно,
связь с островом Дригальского. Там тоже пурга, ветер,
работать в поле невозможно. Вожак собачьей упряжки,
убежавший неделю назад, так и не вернулся — очевидно,
упал с барьера. После разговора с островом Дригальского мы
решили немного поспать. Очень устали. Проспали до двенад-
цати. И я и Сережа очень плохо засыпаем. Я лежу ночью
часа два, прежде чем усну, а под утро начинают мучить
кошмары. То мне снится, что дома, когда вернулся, все
изменилось и я не могу найти никого из родных, то, что
Валюша уехала ко мне в Антарктиду и ей придется там
зимовать, а я вернулся и мы разминулись в море... Сначала я
очень переживал все это, думал, не случилось ли что.
Сейчас я отношу все за счет шестого материка. Вряд ли я
почувствую, что у них плохо, даже если это будет так.
Слишком большое расстояние между нами. Я в буквальном
смысле на другом конце земли.
В двенадцать пошел на аэродром за осветительной
аэродромной ракетой, чтобы достать из нее магний. Магний
нужен для работы. Дошел до метеостанции, с трудом прошел
еще сто метров. Справа еле видны мачты метео- и переда-
ющей станций. Впереди показался зачехленный самолет
Кое-как, борясь с ветром, дошел до него. Оказалось, не тот:
мне надо «470», а это «556». Мой где-то дальше. В пурге его
пока не видно. Иду едва-едва. Снег плотный, валенки
скользят. Вот-вот ветер сдует и унесет. Повернул обратно,
сдали нервы...
Последнее время это часто бывает у всех. Когда идешь
один, а кругом лишь ревущая пелена снега и ничего не
видно, в сердце вдруг входит страх: вот сейчас ветер чуть
усилится, последний ориентир исчезнет за пеленой снега,
тебя сорвет с ног — и все, пропал. Тут главное взять себя в
руки и трезво решить: вернуться или идти вперед. Сегодня я
повернул обратно и кое-как добрался до домика авиаторов,
который сначала не заметил. Позвал на помощь Сергея, взял
лыжную палку. Вдвоем и с палками дошли, ракету принесли.
Вообще сейчас запрещено ходить в одиночку. И не так
важна физическая помощь друг другу, как моральная. Вдво-
ем ничего не страшно.
После обеда почти ничего не сделал, хотя нет —
«починил» цветочек, который нам подарил на прощание
Павел Стефанович Воронов, когда уплывал домой. Сначала
цветок довольно быстро засох, и мы на него махнули рукой,
но сегодня выяснилось, что он дал ростки. Мы его полили,
отрезали все засохшие веточки, сделали рамку, вывесили на
ней каждый зеленый листок. Может быть, хоть этот цветочек
выживет здесь. Ведь гиацинты Андрея давно погибли
День сто шестьдесят седьмой. Как всегда, ветер, хотя
86
небо и ясное. Через пелену поземки хорошо видны наиболее
яркие звезды. Вдоль горизонта видимость метров двести.
Ветер 15—20 метров в секунду. С утра после обычного
разговора с островом Дригальского занимался конструирова-
нием прибора для измерения толщины припая дистанционно,
то есть из дома. Снова разговаривал с Савельевым по
поводу моего полета на остров Дригальского для проведения
там работ по электробурению и теплообмену. Савельев
заверил, что весной я смогу слетать на Дригальский и
пожить там, пока не пробурим глубокой скважины. Выясни-
лось также, что делать длительные остановки для бурения и
вытаивания скважин во время похода невозможно. Поэтому
решено, что я буду пытаться провести глубокое бурение на
станциях Восток и Комсомольская, а также вести в Мирном
исследования по теплообмену во льду припая и метелевому
переносу. Надо также думать об измерении потока тепла
Земли.
Договорились, что Олег Михайлов будет помогать мне.
Олег с увлечением занялся конструкцией «припаемера» —
устройства для дистанционного измерения скорости нараста-
ния припайного льда.
День сто шестьдесят девятый. Весь день дует ветер до
30 метров в секунду. Почти ураган. Так как снег стал
скользкий, то на нем трудно удержаться. Все, что можно
было сдуть с него, уже сдуло, а нового снегопада нет.
Поэтому поземка не очень сильная. Встал сегодня с трудом.
Ночью не спал Но все же ходил на завтрак. Весь день делал
новую косу. Помогал Олегу, он работает хорошо. К вечеру
закончили протяжку сорока линий на одну катушку. Работа-
ли все время на улице. Вечером, как обычно, кино и,
конечно, радиосвязь с Дригальским. Странно: ребята улетели
на остров Дригальского всего месяц назад, а вспоминаются
уже как чужие, далекие нам. Хотя мы и болеем за них, и
ходим на связь, и заботимся, чтобы они ни в чем не имели
недостатка. Если надо, мы все бросимся их спасать, но в
общем мы уже от них отвыкли. Наверное, почти то же
испытывают и наши домашние. Правда, дома мы теснее
связаны, зато и время разлуки несоизмеримо большее.
День сто семьдесят первый. Проспал завтрак. Встал в
десять. Собственно, встал не сам, а разбудил Савельев,
сделал замечание.
До обеда занимался тем, что подрезал косу для похода,
теперь можно проверять надежность соединений ее деталей,
паять концы, подпаивать термометры. Обещал сделать косу
для станции Восток. Они там начали вести протаивание
скважины, то есть термобурение. Мой почин нашел хороший
отклик
После обеда пошел искать по поселку «шаговые искате-
ли»— устройства для автоматической передачи сигналов с
87
установки на припае. Ничего не нашел, но по пути завернул к
Леве Смирнову. Парень по-прежнему лежит, пока не поправ-
ляется. Пришел врач, поговорили о болезнях. У меня
последнее время очень болят суставы — в локтях, пальцах,
на ступнях. По ночам руки затекают иногда так, что еле
оттираю их, а ведь они просто лежат на одеяле. Оказывает-
ся, это так проявляется авитаминоз. И это несмотря на
чеснок, иногда лук и частые до мая лимоны.
Начал лечение. Зашел в медпункт. Ребята из медсанча-
сти не церемонятся. Сначала каждому дают горсть витами-
нов, потом на весы и под кварц.
День сто семьдесят второй. Метеорологи обещали сегод-
ня пургу и метель, но утром был штиль: сияли звезды
Первый раз за много дней такая погода. Я пошел на припай
снимать показания с косы термометров и возился там до
обеда. Замерз до предела. Погода ясная, но поднялся ветер
и температура минус 27 градусов, а я стоял на коленях на
льду два с половиной часа, склонившись над своим прибо-
ром. Когда шел обратно, увидел самолет. Он летел, по-
видимому, на остров Дригальского снимать наших ребят
Через полчаса тот же самолет летел уже обратно как-то
странно, почти над айсбергами. Он не долетел до острова,
отказал мотор, оборвался шатун.
День сто семьдесят пятый. Полета на Дригальский снова
не было. Летчики до обеда сидели в машине по «готовности
номер один», механики все время с семи утра на ветру грели
моторы, но в обед выяснилось, что все это напрасно Лететь
нельзя, ветер штормовой, и хотя над головой и видно
голубое небо, но видимость вдоль земли несколько десятков
метров, и, что будет дальше, не ясно. Еще удерживает
летчиков и то, что это у нас сейчас единственный годный к
полету самолет. Остальные или разбиты пургой, или на
капитальном ремонте, так что случись что—некому помочь.
Для борьбы с бессоницей у нас теперь такая тактика.
Надо ложиться спать всегда, когда ты вдруг захотел этого
На ночь рассчитывать нечего, почему-то ночью спится хуже
всего.
День сто семьдесят шестой. На Дригальском погода
ухудшилась, ветер. Ребята работу там закончили, настроение
у них теперь чемоданное. В «просветах» между непогодой
они успели побывать на краях острова, установить вехи и
точно определить их положение. Через некоторое время по
раздвижкам между ними можно будет судить о скорости
растекания льда острова.
Поезд «Пингвинов» сейчас тоже возвращается, он уже
близко, стоит где-то на двадцать третьем километре, но
дальше идти не -может. Ему надо три часа хорошей видимо-
сти. иначе машины могут упасть в трещину.
День сто семьдесят седьмой, середина июня. Шторм,
88
шторм. Ветер порывистый. То все кругом грохочет, еле
стоишь на ногах, то вдруг все утихает почти до штиля. Над
головой голубое небо, где-то у горизонта через огромный
столб уже пролетевшей над нами снежной пыли видно
солнце. Снежная пыль на фоне солнца выглядит почти
черной. Впечатление такое, что там пожар или битва.
Проходит минута, ветра нет, и вдруг впереди видно новое
громадное облако снежной пыли, летящее на тебя. Мгнове-
ние.. удар ветра — и снова рев пурги и не видно люка дома,
до которого оставалось три-четыре метра. Сейчас мы вы-
работали новую тактику хождения в такую погоду. Нет
смысла идти при максимальном ветре, все равно ничего не
видно и тратится масса сил. Надо стоять и ждать штиля, а
потом, не теряя времени,бежать бегом, зорко следя за новой
несущейся волной, чтобы вовремя ухватиться за какой-
нибудь шест или веревку и переждать порыв.
День сто семьдесят восьмой. Встал в семь утра—и на
рацию. Говорил с Андреем. На Дригальском положение
становится серьезным. Продуктов у них мало, собак кормят
через день-два. Горючее на исходе. Сейчас сообщили, что
заболел Юра Дурынин. Температура тридцать девять.
До обеда на ледяном ветру возились у самолета летчики,
но запустить моторы им не удалось, полет снова не состоял-
ся. Сейчас этот вылет приобретает для ребят жизненно
важное значение.
Спал часа два днем. Потом возился с микроманометром
для трубок Пито — измерителей скорости ветра, которые
позволят узнать качество работы прибора для изучения
переноса снега метелью.
День сто семьдесят девятый. С утра снова иду на рацию.
Юре Дурынину лучше, температура нормальная. Поговорил с
ним самим. Юра в ответ тоже пропищал несколько слов
Теперь легче хотя бы потому, что там нет больных.
День сто восьмидесятый. Пурга слабее. Летчики снова
готовились к полету, им даже удалось запустить моторы, но
теперь лопнула гидросистема шасси. Когда я подошел к
машине, залитой красной смесью, они работали «как звери»
Обмороженные, продрогшие на ледяном ветру. Настоящие
герои. Самолет так и не удалось подготовить до темноты.
Снова завтра...
Вечером пришел Вадим, делали фотографии. Мы оба
злые и нервные до предела. Решили меньше разговаривать
друг с другом, чтобы не поругаться. Ведь каждый понимает,
что это просто «болезнь ночи». Она скоро кончится, и надо
за это время не омрачить дружбы. Хорошо, что здесь нет
женщин.
День сто восемьдеся! первый. С утра возился с метеле-
мером. Установил его на метеостанции лишь к часу. Очень
замерз. У час ясно, а на острове Дригальского погода плохая.
89
В одиннадцать самолет ушел на Дригальский и сел там
вслепую. К обеду он вернулся с ребятами. Не виделись
месяц, отвыкли, присматриваемся.
Чувствую себя разбитым- сильно ударился головой о наст
при встрече самолета. После ужина сидели, беседовали. С
трудом привыкаем друг к другу. Ребята взахлеб рассказыва-
ют о своем житье на Дригальском.
День сто восемьдесят второй Большой праздник, день
зимнего солнцестояния Прошла половина зимы, сегодня
самый короткий день. Получили много радиограмм и поз-
дравлений со всех станций. Прислали большие и душевные
радиограммы главы многих государств. Я в свою очередь
тоже послал радиограмму, но домой.
До обеда работал в мастерской. После обеда сделали
две трубки Пито. Часов в шесть пошел к Вадиму в дом
водителей. Там идет празднование середины зимы. Вадим
уже вел песню, когда я вошел. Песни старые: «Степь, да
степь». «Калинушка», «Ермак»... Странно звучат они здесь.
День сто восемьдесят третий Встал с трудом Погода в
общем хорошая, ясно, но ветер штормовой. Поземка. Надо
идти на припай, измерять температуру в толще льда и
положение его нижней границы с помощью вмороженной
косы. Собирался очень тщательно. Положил в рюкзак спаль-
ный мешок, взял два стула и, навьюченный, вышел из дома.
Ветер стал сильнее, и я сразу пожалел, что пошел, но
возвращаться было поздно. Дошел до сопки Хмары и
последняя решимость покинула меня. Слева с обрыва ветер
гонит на припай громадные и грозные облака снега. Он то
иногда стихает, и тогда видно даже дальше острова Хасуэл-
ла, то валит с ног, и тогда не видно даже ближайшего
айсберга и вешек, которыми через каждые пятьдесят метров
отмечен путь к косе на припае.
Очень неприятно одному выходить на лед. Дело в том,
что здесь сильные приливы и отливы. Амплитуда колебаний
достигает двух метров, и поэтому лед два раза в сутки
поднимается и опускается относительно неподвижного бере-
га на те же два метра. Прибрежная полоса льда шириной
метров десять всегда вздыблена, покрыта большими и
малыми трещинами. Состояние льда в ней все время меняет-
ся. Даже утром трещины не те, что днем. Поэтому если
идешь один, то всегда надо быть особенно осторожным, ведь
помощи ждать неоткуда. Но кое-как, щупая ножкой стула
снег, обходя места, где эта ножка вдруг свободно шла вниз,
я перебрался на надежный лед. Шел медленно, раза три
останавливался, смотрел назад. Каждая клеточка моего
существа кричала: «Пора возвращаться», но решаю дойти до
следующего столба. И так все время обманывая себя
добрался до косы. Снова раздумье, как быть. Главное — hq
распускаться. Ведь если распустишься один раз, то так же
90
будет и второй, и третий... Это уже наклонная плоскость.
Вынимаю мешок. Только залез в него одной ногой, как
ветер унес стул. Он остановился метрах в пяти, зацепившись
за бревно. Осторожно, не выпуская из рук другого стула и
рвущегося мешка, зорко следя за готовящимся тоже улиз-
нуть рюкзаком, добираюсь до стула. Возвращаю все на место
и залезаю в мешок. Сейчас уже поздно, и некогда описывать
все муки, которые я претерпел, сидя на стуле в ветер и
мороз «посреди» Антарктиды.
День сто восемьдесят четвертый. Наш новый метеле-
мер — это столб, на котором на разных расстояниях от
поверхности установлены круглые заборники воздуха, окан-
чивающиеся женскими капроновыми чулками, которые Шля-
хов привез с собой для этой цели. Заборники самоустанавли-
ваются по ветру. В такие чулки на разных горизонтах за
определенное время попадает определенное количество
снега, по которому можно определить, сколько его переносит
в горизонтальном направлении метель через единицу длины
берега. Это и есть «метелевый перенос».
С утра возился на метеостанции. Проверял распределе-
ние скоростей ветра во входной части чулок метелемера.
Оказалось, что скорость самого воздуха падает почти в два
раза, но снежинки все равно проскакивают внутрь метелеме-
ра-чулка в том же количестве. Это значит, что показаниям
можно верить.
Мы вступили в новую психологическую фазу. Если еще
месяц назад дом казался нам реальностью, мы разговарива-
ли о женах, женщинах, печатали всевозможные фотографии,
то сейчас ничего этого уже нет. Мы просто живем вне
времени и пространства. Кажется, что другого мира нет и не
может быть, а все то, что мы помним и смотрим в кино,
большие города, леса, даже любимые — это какой-то сон,
который уже не повторится. Мы так привыкли к нашей новой
жизни, что даже не жалеем об этом.
Прошлой ночью обвалился в океан громадный кусок
ледяного барьера у мыса Хмары. Картина фантастическая по
масштабам. Еще и сейчас с пушечным грохотом падают
льдины.
Получил распоряжение от Савельева ехать помогать
Андрею перевозить детонаторы, которые когда-то мы выка-
пывали изо льда. Все это время они лежали в балке на
морене. А вот сейчас решено убрать их подальше, они
слишком взрывоопасны. После обеда поехали в этот балок.
Детонаторов там сорок ящиков по 45 килограммов в каждом,
да еще десять ящиков россыпи. Грузим все это очень
осторожно. Работу закончили, когда уже стемнело. Взрыв-
чаткой забили почти весь кузов громадины — тягача АТТ
Советуем Андрею отложить поездку на купол на завтра.
Ведь уже темно и будет еще темнее. Время уже четвертый
91
час. Но Андрей решает: «Едем вперед». Он сегодня началь-
ник, ведь это его взрывчатка. Минут через двадцать хода
выясняется, что дороги не видно, резкий ветер дует с севера
нам в спину и, нагоняя снежную пыль, ухудшает и без того
плохую видимость. А ведь в этом месте кругом закрытые
трещины. Есть только узкий проход между ними, но мы его
не нашли и ехали «по минному полю». Правда, в отличие от
мин взрывчатку мы везли с собой, а роль запала сыграет
трещина. Должен сказать, что это не очень приятно, но и не
так страшно, как может показаться со стороны. Почему-то я
был уверен, что мы влетим в трещину, не знал только,
сработают ли ящики. И действительно, вдруг раздался треск,
машина осела назад и стала. Выскочили — так и есть: сели
левой гусеницей. Начали выбираться. Машина вылезла,
прошла несколько метров и вдруг снова повалилась, теперь
уже на правый борт. Она угодила гусеницей точно вдоль
трещины, но та была не широкой, метра полтора, и машина
застряла, уперлась правым бортом в край. Детонаторы
молчат.
А ведь здесь есть трещины и по десять метров шириной.
Стало ясно, что машину самим не вытащить. Принято
решение идти обратно пешком, пока не стало совсем темно.
Идем по едва различимым следам. На небе густые облака, и
теней не видно. Были минуты, когда не было видно ни
следов, ни огней Мирного, ни каких-либо ориентиров. Кругом
лишь белая мгла.
День сто восемьдесят пятый. После обеда я до ужина
сидел на метеостанции. Покрывал тепломеры составом,
чтобы уменьшить их нагрев от солнечных лучей: поверхность,
свежеокрашенная белой масляной краской, посыпается
сверху слоем окиси магния, так, чтобы он прилип равномер-
ным слоем.
Вечерами, если хорошая погода, мы каждый день прогу-
ливаемся. Идем медленно, как когда-то, гуляя, ходили на
Большой земле. Правда, это здесь не всегда удается. Часто
кто-нибудь из нас летит вниз головой в незаметную в
темноте яму или на пути встречается гладкий и твердый от
ветра снежный вал, и мы ползем на него на четвереньках,
подталкивая друг друга. Снова беремся за руки и идем
гулять по «приморскому бульвару» вдоль барьера.
Сейчас наблюдается явление, которое, говорят, часто
бывает и у нас на Севере. Над Мирным ярко горят огни, и от
каждого вверх тянется четкий светящийся след. Кажется,
будто десятки прожекторов устремили свои столбы света в
зенит и замерли
Счастье, что человек не может видеть в зеркале сво-
его внутреннего «я» после полярной ночи, он бы, на-
верное, потер зеркало рукавом, считая, что оно зату-
манилось
Д Гиавер «Модхейм. Два года в Антарктике»
Июль не для всех
значит «лето»
День сто девяносто третий. Начался новый месяц—июль.
Проживем его, и будет уже весна.
Сегодня занимался заготовкой воды. Процесс этот весьма
сложный. Сначала надо вырезать из снега кирпичи, а снег
здесь такой, что его едва пилит пила. Самое же трудное —
проделать первую щель, куда можно было бы эту пилу
вставить. Дальше трудность только в том, чтобы выковырять
первый надпиленный квадрат и дотащить неподъемную дуру
до люка. Конечно, погода верна себе. Пурга и снег.
Куски снега так тверды, что, когда куб весом килограм-
мов 30—40 бросаешь в люк с высоты два метра, он почти не
93
раскалывается. Наоборот, он ломает все на своем пути.
Положенный в бочку с подключенным нагревателем снег
быстро тает.
День сто девяносто пятый. С утра занялся подготовкой и
установкой тепломеров в шурфе на метеоплощадке. Перенес
в шурф все необходимое, сверху накрыл его фанерой,
сделал дверь-крышку, провел свет и телефон. И вот уже в
моей ледяной пещере светло как днем. Ярко блестят
громадные, невиданные на Большой земле снежинки на
крыше. Странно, сейчас ведь июль, а я сижу в ледяной
берлоге шириной метр и длиной два, а над ней ревет ветер.
После обеда мне домой позвонил Савельев. Станция
Восток прислала тревожную радиограмму. Они протаяли
скважину глубиной пятьдесят метров, но в последние дни
подъем снаряда занимал до четырех часов, так как ее
сверху забивало инеем от конденсирующихся паров воды.
Сейчас вот уже десять часов подряд они безуспешно
пытаются поднять бур через пробку, образовавшуюся где-то
на глубине сорок метров. Часа два до ужина продумывали
ответ и советы для Востока, но вечером когда пошел на
рацию, то узнал неприятность: термобур не удалось прота-
щить через пробку, он оторвался и упал вниз, теперь его
труднее достать, да, пожалуй, и протаять скважину дальше
будет невозможно.
День двести первый. Первую половину дня спал, так как
ночью сон не шел. После обеда пошел в шурф, быстро,
пользуясь телефоном, проверил концы проводов, связавшись
с людьми на другом их конце, и занялся установкой тепломе-
ров. Прошли часы, усилился ветер, началась пурга, а я все
работал. В шурфе уже плохо проглядывалась противополож-
ная стенка сквозь плотную пелену спертого холодного
тумана. Стало тяжело дышать, и я решил кончить работу, но
вдруг понял, что заставило меня это сделать. Абсолютная
тишина в шурфе. Ни ветра, ни шороха поземки, лишь густой
туман да люк с зализанными надувом краями. «А ведь,
кажется, меня засыпало...» Пробую головой и плечами
открыть люк — не поддается, и тут только я соображаю, что
единственную связь с ребятами—телефон я выбросил на
крышу шурфа, он здесь, в двух метрах, но, чтобы до него
добраться, надо открыть люк, то есть сделать самое труд-
ное. Потихоньку-потихоньку, а люк я все-таки открыл.
Сейчас, ночью, уже начало 9 июля, дня рождения Андрея.
Он перебирает подарки, присланные из дома (он их не
открывал раньше). Я заставил его плясать и вручил письма
Жени, его жены. Конечно, он был счастлив. На шум из
соседней комнаты пришел голый Серега, и мы проговорили
до двух часов ночи.
С утра я, Сережа и магнитолог Николай Дмитриевич
Медведев ушли в наряд, то есть отИравились копать тран-
94
шею у электростанции. Дело в том, что в бане под полом
накопилось много воды. Для ее удаления требовалось во
льду сделать траншею глубиной в метр, додолбить до снега,
в который может просачиваться вода. Работали до обеда во
льду из старой мыльной воды, обмылков бани.
После обеда продолжали, несмотря на пургу, вгрызаться
в вонючий лед. Кончили работу в пять, когда стало ясно, что
до чистого снега все равно не доберемся. Надо взрывать. В
награду за работу Василий Иванович Жарков — наш «бан-
щик-механик-водитель»— подтопил баньку, и мы хорошо
помылись. Поужинали — и домой. Ведь у Андрея день рожде-
ния. Начало его было таким же, как всегда, вот только
больного Вадима пришлось вести под руки, болит нога.
День двести шестой. Вот уже шесть дней как нет связи с
Большой землей. Идут какие-то гигантские магнитные бури.
По ночам горят странные кроваво-красные пятна полярных
сияний. Мы раньше никогда не видели красных сияний.
Первый раз было даже жутковато. Казалось, что где-то
горят большие города.
День двести седьмой. С утра получил задание работать
все на той же «бане». Андрей взрывами пробил траншею, и
теперь мы ее закладывали сверху листами железа. Работа
легкая и к обеду ее закончили. Погода стоит прекрасная,
светит солнце, ясно, ветер 10—15 метров в секунду, но мы
давно привыкли к такому. После обеда на метеостанции
установил ‘ автоматическую аппаратуру записи показаний
тепломеров и термометров в шурфе и сделал присоедине-
ния
Нигде нет такого твердого снега, как в Антарктиде. Снег
здесь можно «копать», лишь разбивая его топором или
выпиливая пилой. Лопата отскакивает и только звенит. Еще
ни разу не становился на лыжи, да и невозможно. Поверх
этого каменного снега стоят, как ящерицы, поднявшие голо-
ву, большие и малые заструги, такие же твердые, как сам
снег.
Сегодня летчики наконец перегнали свой Ил-12 на при-
пай, конечно, не без происшествий. Машина долго кружилась
над Мирным с одной выпущенной «ногой».
Сегодня же радио сообщило, что на солнце был самый
большой взрыв за сто лет. Из-за этого на неделю наруши-
лась радиосвязь между Америкой и Европой.
День двести шестнадцатый. Сегодня прекрасный день,
один из редких в Антарктиде. С утра, пока еще темно,
начали готовиться к выходу на припай. Цель похода —
исследовать странный темно-зеленый лед, поднявшийся гро-
мадной глыбой среди гигантского хаоса обломков и айсбер-
гов у места обвала ледяного барьера. Тщательно подготови-
лись к выходу, надели ботинки с триконями, взяли ледорубы,
отрубили кусок новой веревки. Вышли из дома утром всем
95
отрядом. Полный штиль, впереди на востоке, захватив
полнеба, полыхает восход. Мороз минус 28 градусов, но он
почти не чувствуется, привыкли. До зеленой глыбы добра-
лись без происшествий. Осторожно щупали снег в местах, где
метровый припай поднят и изжеван, как тонкий ледок под
ногой шалуна, шлепающего по лужице. Очевидно, все уже
замерзло.
При ближайшем рассмотрении зеленая глыба оказалась
нижней частью легшего на бок айсберга. Она необыкновенно
прозрачна и заполнена мелкой, расположенной слоями море-
ной. Зеленый лед через каждые полметра пронизывают
трещины. Эта глыба через слой морены толщиной в полмет-
ра переходит в голубой лед собственно айсберга, длина
которого, бывшая ранее толщиной ледника, достигает ста
пятидесяти метров. А может быть, зеленый лед—это и есть
слой пресной талой воды Центральной Антарктиды, заново
намерзший снизу у края ледника?*
Вырубили образцы льда из всех горизонтов, наверное,
килограммов триста. Обошли айсберг со всех сторон. Погода
прекрасная. Небо голубое, ни ветерка, ярко светит солнце,
как в горах. Красота неописуемая, все дали прорисованы
нежнейшей пастелью с переходом всех тонов от глубокого
голубого к белому, розоватому, розовому, красному и фиоле-
товому. Единственно, чего здесь нет,—собственно зеленого
цвета.
Все время в напряжении, нет-нет да и скрипнет трещин-
кой коварный, еще не до конца смерзшийся припай. Особен-
но насторожил нас один момент. Мы вырубали куски льда
для образцов. Это плохо удавалось, так как лед находился в
очень напряженном состоянии и при ударе ледоруба момен-
тально рассыпался. И вот при одном ударе вдруг раздался
глухой подземный гул. Все замерли. Где-то далеко под
ногами что-то происходило, что-то лопалось и ухало, но так и
замолкло, не причинив вреда. Через несколько минут приш-
ли встревоженные Андрей и Юра Дурынин, которые работали
метрах в ста от меня. Под ними тоже слышалась эта возня
Мы с недоверием посмотрели на молчаливого гиганта, ведь
ему ничего не стоило снова разорвать, как папиросную
бумагу, весь этот для нас толстенный припай и еще раз.
разломившись, перевернуться...
В общем мы без сожаления ушли с этого юного айсберга
и увезли свою добычу.
Через полчаса мы уже спускались на седловину айсберга,
а еще минут через десять шагали в гости к пингвинам
* Позднее, уже в Москве, Б. А. Са-
вельев исследовал этот лед и пока-
зал. что ,он действительно образо-
вался в результате повторного за-
мерзания пресной воды (прим авт.)
96
Километрах в двух от колонии пришлось задержаться,
наперерез нам, громко крича, со всех ног бежали шесть
пингвинов. Забыв солидность, они падали на белые груди,
катились, снова вскакивали и бежали, крича нам, чтобы
подождали. Мы остановились. «Ребята», запыхавшись, под-
бежали метров на десять и начали что-то лопотать и хлопать
крыльями, обсуждая наш вид. Они, видно, были очень
заинтересованы. Вообще говоря, и мы с удовольствием
следили за ними. Наконец, довольные друг другом, мы
разошлись: у каждого ведь были свои дела...
Вот наконец и колония. Тысячи пингвинов стоят парами и
гогочут. Временами каждая пара посматривает вниз, где на
лапах одного из них лежит заветное яичко. Первое, что
бросилось нам в глаза,— это какое-то постоянное, нежное
попискивание на фоне общего гогота. Я подхожу ближе —
«пини» медленно, на пятках отходят.
Временами раздается треск — это лопается лед, расхо-
дясь трещинкой сантиметра три шириной. Лед проваливается
от перемещения тысяч пингвинов на новое место. Наконец я
очутился в центре пингвиньего круга. Присматриваюсь. Вот
родители любовно смотрят вниз. Отец поджал живот, при-
поднял его складку, и вдруг из-под нее высунулась малень-
кая желтенькая головка с черными глазками и черной
полосой по верху головы и спины. Головка посмотрела по
сторонам, на меня, взглянула на родителей и пискнула им.
Родители ‘ радостно загоготали, один из них икнул, открыл
клюв и наклонился над малышом. Тот храбро залез головкой
в огромный рот и начал что-то оттуда выбирать. Поев, он
снова пискнул и улегся на лапы. Папа накрыл его толстым
животом, и вот уже желтенькое крошечное тельце спрятано.
На «улице» осталась лишь одна любопытная головка. Но
родители решили, видно, что малыш может простудиться, и
мама бережно затолкала головку шалуна под живот толстого
папы.
А рядом еще один пингвин тоже время от времени
поджимает живот и смотрит вниз. Но безрезультатно: у его
ног лежит яйцо, и сколько раз при мне он на него ни смотрел,
птенца он не дождался...
На обратном пути зашли на островок, где похоронены
Н. Буромский, Е. Зыков и М. Чугунов, и выбрали место для
могилы Валерия. Решили положить его немного в стороне от
других, на террасе, обрывающейся в море, лицом на север, к
недоступной ему теперь Родине.
День двести тридцатый. Пишу, лежа в постели. Грипп,
болит голова. Сейчас с Юрой Робинсоном занимались под-
счетами. Если через каждый километр переносится 110
тысяч тонн снега в сутки, значит, в сутки через каждый
километр берега проходит 200 полновесных железнодорож-
ных составов из 50 вагонов со снегом’
4 И. А. Зотиков	97
Очень чувствуется, что прожили больше половины зимы.
Кажется, что осталось совсем немного, и, лишь когда
начинаешь считать месяцы, выясняется, что их еще надо
прожить здесь.
Весна пришла
и в Мирный
День двести сороковой. Уже середина августа. Погода
сейчас на редкость хорошая, правда, море на севере закрыто
туманом. Сегодня второй день пытаемся слетать на остров
Дригальского, повторить температурные измерения в сква-
жине. Но километрах в шестидесяти от Мирного, уже над
открытой водой, вошли в облака, началось обледенение, и
пришлось возвращаться.
После обеда работал на камбузе, потрошил до ужина кур
для похода на станцию Восток и Южный полюс. Надо было
обработать штук двести. Вечером читал учебник Магницкого
«Основы физики земли». Пытался узнать, какой поток тепла
земли поступает к нижней поверхности ледникового покрова
в Антарктиде. Знание этого потока очень важно для выясне-
ния, идет ли таяние под ледниковым щитом или нет. Пришел
к выводу, что необходимо путем экспериментов определить
величину этого потока. Именно это и должно явиться моей
главной задачей в весеннее время. Как определить его —
еще не знаю. Обычно это делают по кривой распределения
температур в скважинах. Мы сделали это для района
поселка Мирный в месте, где нет движения льда, а значит, и
влияния его тепловых эффектов. Но в остальных местах,
там, где лед активно двигается, геотермический поток
определить нельзя. Как быть?
Погода стоит прекрасная — нет ветра, солнце, хотя мороз
минус 27 градусов. В Мирном все нормально. Вчера врачи
вырезали водителю Вале Ачимбетову аппендикс. Это у нас
уже второй подобный случай. Водители кончают ремонт
тягачей. Метеорологи установили автоматические станции на
припае. На днях начнут делать мои нагреватели для термо-
бура.
У голубей родились два птенца, они выросли, но недавно
улетели на остров Хасуэлл и замерзли. Летчики искали их на
вездеходе весь день. Интересно, что оба птенца были
уродами, один с кривым клювом, второй косолапый.
А вот щенок нашей собаки Красотки растет хорошо. Это
наш общий любимец. Толстый избалованный шалун знает,
что его никто не тронет в Мирном.
День двести сорок третий. День авиации, с утра уже
празднуем.
День двести сорок пятый. Летали на остров Дригальского.
98
Погода прекрасная. Я принял от Андрея станцию. С сегод-
няшнего дня я «губернатор острова»'.
День двести пятьдесят третий. С утра работал на
камбузе, упаковывал продукты для похода и делал пельме-
ни. Работал с девяти до девяти, а перед этим лег спать в
четыре утра. Очень устал.
Вечером состоялось совещание летчиков с Дралкиным.
Волнует один вопрос. Надо срочно лететь на станцию
Восток. Два месяца назад у ребят кончились мясо и
папиросы. Позавчера там съели последние масло и сахар.
Остались лишь ядрица и сухари, а ведь сейчас там тяжелее
всего: температура минус 85—80 градусов! Лететь туда
можно, когда температура поднимется хотя бы до минус 50
градусов. А когда это будет, никто не знает. В прошлых
экспедициях полеты на Восток начинались в конце октября, а
сейчас конец августа. К октябрю у них кончится и крупа, и,
пожалуй, соляр. Летчики решили с 10 сентября начать
попытки прорваться на Восток. Этот полет будет очень
тяжелый и опасный, ведь он занимает без посадки одиннад-
цать часов. Трудно будет найти станцию Восток и еще
труднее — снова найти Мирный, ведь на обратном пути будет
уже темно. Самое же главное—неизвестно, как поведет
себя самолет, никто никогда не летал на ИЛе при таком
морозе, а если ему придется сесть где-нибудь на куполе, то к
нему очень трудно будет добраться, чтобы оказать помощь...
Вечером в кают-компании снова праздник—официальное
начало весны.
Погода сейчас самая суровая за все время. Мороз до
минус 37 градусов, и при этом ветер достигает иногда силы
урагана, так что, несмотря на солнце, ничего приятного нет.
Завтра, наверное, нам надо будет грузить бочки с горю-
чим для похода на Южный полюс. Пойду шить шапку, сей-
час буду вшивать в нее резинку, чтобу плотно прилегала ко
лбу.
День двести пятьдесят девятый. Мороз минус 36 граду-
сов, ветер 40 метров в секунду. Ясная, без малейшей
поземки погода. Очень непривычно видеть накренившихся
под 30 градусов людей, когда нет ни малейших видимых
признаков ветра. Для нас таким признаком до этих дней
были тучи переносимого снега.
День двести шестидесятый. Сильный ветер и мороз
минус 33 градуса, но транспортный отряд весь день работает
на морене, грузит дизельное топливо на сани. Холодно, у
большинства обморожены лица.
Следующий день. Ветер 10 метров в секунду, температу-
ра минус 27 градусов. Сегодня состоялись пробные полеты
самолетов Ли-2 и Ил-12. Транспортники по-прежнему на
морене, грузят бочки с горючим на сани, которые пойдут в
поход. Камбуз готовит продукты, пельмени для похода..
4’
99
День двести шестьдесят второй. Погода отличная. Глав-
ный инженер с бульдозером ведет «георазведку» на предмет
обнаружения каменного угля в Антарктиде. Самое удиви-
тельное, что «залежь» (сотни мешков этого топлива, приве-
зенные сюда два года назад нашими предшественниками)
все-таки была обнаружена.
Гидрологи упаковывают продукты для Востока. Началь-
ник авиаотряда облетал Ил-12 на высоте до 4500 метров,
готовится к полету на Восток.
День двести шестьдесят четвертый. Полет на Восток не
состоялся из-за плохого прогноза погоды. Действительно,
вечером поднялась поземка, под утро ветер усилился до 40
метров в секунду. Смерчи поднимают в воздух бочки.
День двести семьдесят третий. 15 сентября. Наконец
выдалась хорошая погода. В 7.00 самолет Ил-12, пилотиру-
емый Борисом Семеновичем Осиповым и Сашей Кузьминым,
вылетел на Восток. Штурман Юра Робинсон в 12.00 вывел
машину точно на станцию и с трех заходов на парашютах
сбросил им драгоценные восемьсот килограммов продуктов и
груза. На Востоке в это время было минус 76 градусов и
скорость ветра 10 метров в секунду, так что парашюты
сильно несло. Однако восточники на своем АТТ подобрали
все контейнеры. Лишь легкий ящик с курами и батареями для
зондов унесло.
Уже через час в восторженной радиограмме с Востока
сообщалось, что жарится свинина.
Следующий день. Было общее собрание: «О* подготовке к
походу». Дело в том, что в последние дни выявился ряд
серьезных проблем. Главное — лопается наша самодельная
обрешетка саней, предназначенных для перевозки горючего.
Бочки стоят на санях в три яруса, и обрешетки такого
количества не выдерживают. Двое саней с бочками в три
яруса по дороге с морены в Мирный фактически развали-
лись. Если трехъярусная система не пойдет, это поставит
под удар весь поход, ведь тогда не хватит топлива.
Принято решение: больше работать. С завтрашнего дня
подъем в 6.30; завтрак — с 7 до 8; ужин — с 19.30 до 20.30.
День двести семьдесят пятый. Собирались лететь на
Дригальский, но помешала погода. Летный отряд авралит по
добыче из-под снега бочек с бензином для своих самоле-
тов.
День двести семьдесят седьмой. Вчера Андрей и его
ребята летали на Дригальский, установили там новые акку-
муляторы и вставили лампочки в фары. Мы с Леней
Хрущевым ездили два раза на «десятый километр», чтобы
засечь новое положение фар. Мы надеялись узнать, на какое
расстояние они раздвинулись за время зимы, и, узнав это,
определить скорость растекания льда острова. Но поездки
были неудачными. Первый раз, днем, была плохая види-
100
мость, кроме того, я не смог справиться с радиостанцией.
Вечером не доехали, так как сломался вездеход.
День двести семьдесят восьмой. Сегодня я дежурный по
.Мирному. Сейчас уже одиннадцать вечера, сижу в пустой
кают-компании. В углу ребята режутся в домино. На «улице»,
как и обычно, воет пурга.
Уже давно ничего толком не писал, все некогда и
какая-то странная апатия. По вечерам собираемся, шутим,
смеемся, но каждый чувствует упадок сил. Заставляем себя
только честно делать то, что должны, но для себя не
хочется пошевелить даже пальцем. Самый приятный разго-
вор у нас сейчас—это, конечно, о прибытии теплоходов. До
выхода «Оби» в Мирный осталось ровно три месяца. Это так
мало. А с другой стороны, это сто с лишним дней, причем
самых напряженных...
Единственное, что сейчас чувствуется,— все становятся
несколько осторожнее.
Вчера все простудились. Грипп, наверное: насморк, силь-
но болит голова. После обеда Андрей ушел в поход, а мы
даже не проводили поезд, такая слабость. Сидели дома,
слышали, как урчат машины, и не вышли. Это поход на
сотый километр. Поезд повезет туда трое груженых саней
с соляром. От исхода его многое зависит, это один из самых
тяжелых участков.
Сегодня к вечеру снова задуло. Сильный ветер и позем-
ка. Поезд подошел к буровой, что в семи километрах от
Мирного, и там заночует. Идут тяжело, каждые сани тянут
две машины.
Уже два часа ночи, глаза слипаются, болит голова, но
надо убрать кают-компанию и идти в пургу в обход поселка.
Через крышу засыпанного домика слышу ее надоевший вой.
День двести семьдесят девятый. Отсыпался и доделывал
переключатель для косы. Теперь она полностью готова к
походу.
Во второй половине дня пошли к пингвинам. О них можно
писать целую книгу. Птенцы стали уже большие. Слово
«птенец» не подходит к пингвиненку. Это маленькая серень-
кая матрешка, важно переваливающаяся на невидимых
ножках. Птенчикам очень холодно, многие гак дрожат, что
жалко на них смотреть. Некоторые находятся под «крылыш-
ком» флегматичных мам, но большинство в «детских садах».
Это большие скопления пингвинят, где малыши стоят, плотно
прижавшись друг к другу и спрятав головки. По-видимому, их
клювики очень мерзнут. Хуже всех достается новеньким.
Когда новенький малыш приходит в «садик», он видит только
сплошную стену сереньких спинок и долго тычется в них,
пока не спрячет в какую-нибудь щелочку свою головку.
Этого ему достаточно, и он успокаивается.
Те «пини», которые с мамами, в «садик» не ходят, они
101
важно стоят с пингвинихами и прижимаются к ним. Иногда
они начинают кричать и капризничать. Тогда мама открывает
рот, и ребенок достает из него, что надо.
Характеры у взрослых пингвинов очень разные, как у
людей. Одни — семьянины. У таких папы и мамы не только
свой малыш, но еще и два-три приемных, и семейка, весело
гогоча, гуляет по льду. Другие мамы любят только своего и
зло клюют всякого малыша, который по своим делам
проходит мимо ее любимого отпрыска.
Сегодня мы завоевали расположение пингвиньего обще-
ства. Спасли несколько десятков заблудившихся и пример-
зших ко льду птенцов и принесли их в «детский сад».
День двести девяностый. Неделю назад вышел в поход
на Комсомольскую, Восток и далее к Южному полюсу
санно-транспортный поезд. Он доставит на Комсомольскую
горючее, что даст возможность «Харьковчанкам» и другим
тягачам двинуться дальше. Сегодня поезд достиг триста
сорокового километра.
День двести девяносто пятый. Вчера наконец летали на
шельфовый ледник Шеклтона и остров Милл. Нужно было
найти места, где мы прошлой осенью поставили вешки, и,
измерив их новую высоту над поверхностью снега, узнать,
сколько снега выпало за зиму. Встали в четыре утра и
вернулись лишь в семь вечера. В полете были 13 часов,
сделали восемь посадок. В полете все время была болтанка,
бешеные развороты над самой землей в поисках вешек. К
удивлению, нашли почти все точки, а ведь они отмечены
были нами только бамбуковыми шестами. В полете почув-
ствовали— летать больше не хочется, пора приходить тепло-
ходу. Главная мечта всех, молчаливая, никому не высказы-
ваемая,— дожить до судна.
Если раньше, еще в Дакаре, мы думали, как далеко от
Родины занесла нас судьба, то сейчас нам представляется
домом даже судно в Мирном.
На небо тошно смотреть. Чужое небо, чужие звезды. Как
соскучились мы по Большой Медведице и Полярной звезде’
Сегодня с утра занимался инвентаризацией, после обеда
ездили на морену, снял размеры гроба Валерки для сарко-
фага. Потом писал радиограмму домой. Чувствуется, что там
тоже уже ждут.
День триста первый. Последние дни готовимся к отлету
на Комсомольскую. Настроение в общем не боевое. Слишком
мало осталось «до конца войны». Сегодня жители американ-
ской станции Мак-Мердо прощались с нами, для них уже
окончилась зимовка, а нам предстоит еще работа на ку-
поле.
Сегодня прекрасная погода. Первую половину дня зани-
мался подготовкой к отлету. После обеда готовил могилу
для Валерия. Его надо похоронить до отлета. При въезде на
102
осгров-кладбище наш вездеход провалился в трещину при-
пая, но мы его вытащили.
День триста второй. По-прежнему прекрасная погода.
Солнце, тепло. В первую половину дня «похоронили» Валер-
ку на острове Ходли. Сделали на одной из террас скалы
деревянный помост, поставили на него гроб и дали три залпа
из винтовок. Прилетел Федя на «Аннушке» и, уворачиваясь
от пуль залпа, сделал последние круги прощания. Теперь
нам надо накрыть гроб саркофагом и поставить мемориаль-
ную плиту, которую прекрасно сделал наш механик Наум
Савельевич Блох из мраморной доски умывальника.
В обед устроили поминки.
День триста третий. Сегодня нас после обеда отправили
стрелять тюленей на корм собакам. В пути пару раз
объезжали широкие трещины. В некоторых местах перебира-
лись через них пешком, а потом Гоша, разогнавшись, проска-
кивал на вездеходе.
Наконец увидели впереди две точки. Подъехали — лежат
четыре «туши»: два тюленя и два морских леопарда. К
тюленю подъехали вплотную. Он шипит и пытается двигать-
ся, лишь когда его гладишь или подталкиваешь ногой.
Остальные спокойно смотрят, что будет дальше. Сфотогра-
фировали, а потом убили двух леопардов (самцов). Тюленей
отпустили в свои лунки. Они потом долго еще выныривали и
сердито сопели.
Теперь нашим собакам хватит корма еще на месяц.
День триста восьмой. Сегодня наконец проводили Юру
Дурынина и Толю Краснушкина на Комсомольскую. В семь
часов вечера вернулся самолет с Комсомольской. Погрузили
в него свое имущество. Завтра с утра летим туда и мы.
День триста девятый, или 26 октября. Почти не спа-
ли ночью. Тревожила неизвестность, беспокойство. Полета
нет, хотя на небе облаков нет, солнце, но туман на
Комсомольской. Весь день ничего не делали, отдыхали.
После обеда ходили на остров Хасуэлл. Снимали пингвинов,
возились с глупыми капскими голубями, чайками в гнездах.
Их можно брать в руки, но и после этого они не улетают.
Полетим на купол завтра.
— Все, что можег сломаться-—сломается, все, что не
может сломаться.— сломается тоже
Следствие закона Паркинсона
Сборник «Физики шутят».
На грани фантастики
В 1981 году на телеэкранах прошел фильм по повести
В. Санина под названием «Антарктическая повесть». В нем
рассказывалось о двух событиях, одно из которых произошло
на станции Восток. Станция Восток—это самое тяжелое для
жизни человека место на Земле: холод до минус 89 градусов,
высота около четырех тысяч метров над уровнем моря,
темнота полярной ночи в течение почти пяти месяцев в году.
Но главное — полная оторванность экипажа станции (группы
в пятнадцать—двадцать человек) от людей. Ведь ближай-
шее жилье располагается на расстоянии тысячи километров
от этой станции. Оторванность эта продолжается каждый год
104
около восьми месяцев. За это время, что бы ни случилось на
станции, помочь ей можно только словами советов по радио
В этом смысле станция Восток напоминает космический
корабль с вышедшей из строя на восемь месяцев тормозной
системой.
А что, как не операцию по запуску космического корабля,
напоминала организация отправки санно-тракторного поезда
к Южному географическому полюсу, о подготовке к которой
рассказано ранее9
Сначала три огромных тягача с неподъемными санями,
груженными бочками с горючим, прошли самые трудные 75
километров по наиболее крутому склону ледяного купола.
Они оставили груз и вернулись в Мирный — «упали на
Землю». Это была как бы стартовая, сбрасываемая ступень
ракеты.
Через некоторое время те же три «Харьковчанки», у
каждой из которых на прицепе были опять огромные сани, в
два яруса заставленные бочками с горючим, вышли в свой
поход на станцию Комсомольская, до которой из Мирного
было уже девятьсот километров. На семьдесят пятом кило-
метре прицепили еще и сани, доставленные туда ранее, и
пошли вперед. Заработали как бы основные, «маршевые»
двигатели поезда-ракеты. Шестнадцать суток, по двадцать
четыре часа в день «работал маршевый двигатель раке-
ты»— преодолевал поезд эти девятьсот километров. В конце
пути машины и груз были оставлены на Комсомольской, а
люди вернулись самолетом в Мирный, «обратно на Землю».
Стояла уже глубокая осень. Но того, что поезд привез на
Комсомольскую (более ста тонн горючего и запасных частей)
было мало, чтобы весной идти дальше.
Именно поэтому всю зиму в Мирном готовилась «еще
одна ступень ракеты», и в конце сентября, как уже говори-
лось, по тому же маршруту на Комсомольскую отправился
новый поезд—пять огромных тягачей, везя на прицепе еще
восемь гигантских саней. На восемьдесят втором километре
он взял еще трое саней с соляром.
Теперь машины тащили за собой более двухсот тонн груза:
горючее, продовольствие для себя и станций Восток и
Комсомольская.
Только через двадцать два дня этот поезд с вымотанным
до предела экипажем прибудет на Комсомольскую.
Отдых, ремонт техники, и вот три «Харьковчанки» и уже
только два тягача сделают следующий бросок — пойдут еще
на пятьсот километров дальше на юг, на станцию Восток. Три
тягача вместе с санями останутся на Комсомольской Это
«ракета» сбросит еще одну, уже пустую, ставшую обузой
«ступень».
Двадцать три дня, буксуя в удивительно рыхлых снегах,
ломаясь, чинясь и снова ломаясь, будет идти поезд на юг и
105
только к исходу двадцать третьих суток он придет на
станцию Восток.
Здесь снова отдых, починка техники и людей, сброс
выработавшей горючее «третьей ступени»: две машины с
санями и часть людей будут оставлены на Востоке. И только
«последняя ступень» (две «Харьковчанки» и тягач-камбуз с
шестнадцатью водителями и учеными да у каждой машины
на прицепе сани с горючим) пойдет—«полетит» дальше.
Цель—дойти до Южного полюса по маршруту, где не
ступала еще нога человека, не летал ни один самолет. И не
просто дойти, а определить на этом участке высоты повер-
хности ледника и положение его подледного ложа, измерить
температуру его толщи, интенсивность накопления осадков и
получить еще много других данных.
И они дойдут до Южного полюса, сделав по дороге много
«научных станций» — остановок, а потом — назад, домой,
выжигая все больше и больше драгоценного горючего, торо-
пясь дойти до прихода судов, бросая одни за другими уже не
нужные сани. Через тридцать дней три машины налегке и на
последнем горючем радостно «ворвутся» на станцию Восток.
Отсюда самолет доставит людей в Мирный. Еще один
научный санно-тракторный поход в Антарктиде закончится.
Чем не космический корабль, достигший цели, выполнивший
всю программу и благополучно вернувшийся на Землю?!
И конечно же в таких экстремальных условиях тоже
временами происходят поломки, аварии. В обычных «зем-
ных» условиях цена им — потеря времени, сил, средств на
ремонт. Здесь ценой может стать жизнь. Так вот часть
фильма, о котором говорилось выше, об одной из таких
аварий—разорванном замерзшей в нем водой двигателе
электростанции Восток. Здесь не акцентируется внимание ни
на «мужественных полярниках», гордо смотрящих вдаль на
фоне пингвинов и айсбергов, ни на злобном вое пурги.
Вместо этого безмолвное белое поле, посредине которого
дом-станция Восток. Только что прилетевший сюда на
пустовавшую в течение года мертвую станцию экипаж
должен пустить в ход двигатель электростанции, чтобы
можно было жить и работать в этой ледяной пустыне.
События, о которых рассказывается в фильме, имели
место в реальной жизни. Они были связаны с неисправно-
стью дизеля на станции Восток в декабре 1963 года, что
едва не стоило жизни ее экипажу во главе с известным
полярником Василием Сидоровым.
В связи с невероятной трудностью поддержания жизни на
станции Восток было решено круглогодичные работы там
прекратить. Поэтому она была в 1962 году оставлена ее
экипажем и законсервирована. Через год стало ясно, что это
было ошибкой, и станцию решили' расконсервировать. От-
крыть станцию был послан экипаж Сидорова, который год
106
назад консервировал станцию, знал ее до винтика. Не знал
никто только одного. Однажды в тот период, когда станция
стояла мертвой «посреди Антарктиды», на нее пришел
австралийский санно-тракторный поезд, уже более месяца
двигавшийся по Ледяному континенту. Измученные австра-
лийские полярники расконсервировали советскую станцию,
запустили дизели, обогрелись. Уходя, оставили подарки,
записку, убрали все за собой. Но... забыли слить из системы
охлаждения дизеля воду, и он вышел из строя. И вот ничего
не подозревающий экипаж во главе с Василием Сидоровым
прилетает на станцию Восток. Ребята быстро выгружаются и
отпускают самолет, уверенные в том, что здесь все в
порядке, что они «с пол-оборота» запустят двигатели и начнут
работать. Но этого не произошло.
Именно эти события и были положены в7основу фильма
«Антарктическая повесть».
Появились и рецензии на этот фильм. Одна из них
называлась так: «Картинки из марсианской жизни». Назва-
ние этой рецензии показалось удачным. События, случающи-
еся иногда в Антарктиде, действительно можно сравнить с
приключениями научной фантастики, происходящими где-
нибудь в космосе, на Луне или на Марсе.
Я вспомнил, как часто у нас в Антарктиде возникали
такие ассоциации. Возникали и умирали незаписанными,
когда мы, грязные, на коленях, чинили какую-нибудь «ме-
лочь», которая вырастала иногда до размеров «быть или не
быть». Вокруг стояли, поблескивая, умные, современные
приборы, где-то, выполняя наши научные задания, летали
тяжелые самолеты, пищала, спрашивая нас о чем-то, морзян-
ка, а мы никак не могли справиться с какой-нибудь пустяко-
виной, такой на первый взгляд простой, что мозг отказывал-
ся понять, что она достаточно важна, чтобы разрушить все
хитроумные планы и результаты совместных действий лю-
дей, самолетов и судов. И кто-нибудь вдруг говорил, что
хорошо было бы, чтобы какой-нибудь писатель написал
научно-фантастические истории в таком ключе, в котором
развиваются события здесь, в Антарктиде.
Но автора рецензии удивляло, почему почти все, что
может сломаться, было на станции сломано, все, что можно
было испортить, испорчено, почему «то пурга в Мирном, то
связи нет, то у дизель-электрохода «Обь» топливо кончает-
ся»? Критик не поверил, что такое может быть в реальной
жизни, особенно в Антарктиде, где, по его мнению, все
должно идти гладко.
Но мы-то, полярники, знали, что в реальной Антарктиде
жизнь гладко не идет.
«Конечно же это действует какой-то неизвестный еще
нам закон»,— шутя говорили мы. Этот «закон» действовал и
на Большой земле, в нашей предшествующей жизни, и
107
назывался многими «законом бутерброда», «законом наи-
большей подлости», «визит-эффектом». Он срабатывает все-
гда в самый неподходящий момент. Например когда началь-
ство придет наконец посмотреть, как работает твой прибор, о
котором ты ему столько говорил, он конечно же тут же
выйдет из строя.
Мы, естественно, нашли всему этому научное обоснова-
ние. Это же работает второй закон термодинамики, согласно
которому все в природе стремится от упорядоченности и
отличия друг от друга к хаосу и монотонности, стоящее
упадет, яркие и темные краски сольются, став чем-то серым,
горячее остынет, а холодное, нагревшись, примет общую
температуру.
Физика учит: действие этого закона можно остановить
только подводом энергии извне, причем, чем сильнее конт-
раст, тем больше требуется энергии. Поэтому понятно, почему
все наши хитроумные планы и машины рушатся больше всего
именно в таких местах, как Антарктида, космос и тому
подобное, то есть там, где контраст между тонкими хрупкими
вещами, планами людей и слепой природой максимален. И
противостоять этому мы можем только «подводом энергии
извне» — энергией наших сердец, теплых, мягких рук и тел и
самого сильного и ранимого, что имеем,— мозга и воли.
Но может быть, такие условия существуют и работают
лишь в наших экспедициях? Нет. Я много лет работал с
американцами, и у них все идет точно так же. Так же, как и у
нас, их ребята с трудом продираются вперед через все
проделки коварного закона, иначе нельзя в работе стать
первыми. Это как в спорте: чтобы побить рекорд, хотя бы
личный, ты должен напрячься так, что никакой врач не
сможет гарантировать тебе, что ты не надорвешься. Надо из
последних сил заставлять тело напрячься еще сильнее.
Именно этим так ценно занятие спортом. Именно там
учишься понимать, что если сейчас тебе так трудно, что уже
нет сил бежать дальше, то и соперник, по всей вероятности,
чувствует себя в этот момент так же. Но кто-то из вас
должен перейти через не могу.
Но я отвлекся от своего дневника. Вернемся к записям, к
тому дню, когда мы должны были лететь на купол, в самое
«марсианское» из «марсианских» мест Земли.
На вершине ледяного
купола
День гриста десятый. Сегодня наконец мы вылетели из
Мирного на Комсомольскую. На борту я, Сергей Ухов и
Николай Дмитриевич Медведев.
Скоро после взлета каждый из нас нашел себе местечко
в самолете: кто на стеганых мягких чехлах моторов, кто на
108
куче спальных мешков. Через несколько минут мы уже спали
крепким сном. Уже давно минуло то время, когда во время
всего полета мы жадно смотрели в иллюминатор. Разбудил
меня механик, попросил ухватиться за что-нибудь:
— Самолет, не делая круга, через минуту идет на
посадку,— объяснил он.
Мы летели на высоте метров двести над ровной как стол
поверхностью верхушки ледникового каравая. Это и был
купол. В страшно холодном и очень сухом здешнем воздухе
за самолетом от каждого из моторов тянулись сначала
тонкие, а потом все разраставшиеся белые шлейфы. Летчики
знали: чем больше кругов сделаешь над взлетной полосой
или станцией, тем больше тумана сам себе напустишь,
потому-то старались, если можно, садиться сразу, «с пря-
мой». Раздался удар о твердую снежную поверхность, еще
удар — и машина запрыгала, останавливаясь.
Винты еще крутились, когда механики открыли грузовую
дверь и в салон ворвалась мабса ослепительного света и
ледяного, без запахов, воздуха. Перед нами расстилалась
безбрежная, залитая сиянием, чуть подернутая морозным
туманом абсолютно безжизненная снежная пустыня. Сначала
откуда-то донесся треск, а потом появился трактор с
прицепом—самодельной волокушей. Дверь трактора откры-
лась, из нее выскочил краснощекий здоровяк в куртке
нараспашку и бросился к самолету. Подхватил на вытянутые
руки тяжелый аккумулятор и радостно крикнул всем: «При-
вет!» Мы узнали его. Это был механик станции, эксперт по
любой гусеничной технике Борис Шафорук. Чтобы не засту-
дить моторы, начали быстро, в темпе разгружать самолет. Я
спрыгнул с высокого порожка люка, схватил ящик с деталя-
ми моего оборудования и потащил его к волокуше.
— Эй, новенькие, отойдите от груза, я сам все переки-
даю, вы отдыхайте пока! — крикнул, пробегая мимо, Борис.
Но как будешь стоять в стороне, когда кто-то, надрыва-
ясь, таскает твой груз? Я и мои товарищи начали помогать.
Сперва только сердце забилось немножко сильнее обыч-
ного. А потом вдруг наступил момент, когда я почувствовал,
будто кто-то внезапно зажал мне рот. Попытался вдохнуть
изо всех сил, но воздух не шел в легкие, не накачивал
кислород в кровь. В этот момент я забыл о всех советах,
забыл о том, что здесь страшно холодно и резкий глубокий
вдох открытым ртом может быть опасным. Бросив на
полдороге мешок, который тянул, и уткнувшись лбом в
холодный, шершавый от изморози фюзеляж самолета, я
делал глубокие, сильные вдохи, думал, сейчас все пройдет.
Но нет, не проходило. Я старался как бы вывернуть самого
себя наизнанку, да так, чтобы легкие оказались снаружи. Но
легкие отвечали страшным кашлем, от которого темнело в
глазах и который душил еще больше. Я пытался сорвать с
109
себя шарф, рвануть вниз «молнию» теплой куртки. Казалось,
что если сейчас обнажу грудь, освобожу ее от ненужных
одежд, то открою настежь все, что внутри, и сделаю всем
телом вдох, захвачу воздух, которого так не хватало.
Так вот она- какая — Комсомольская, станция на высоте
около четырех тысяч метров. Одинокий красно-коричневый
кубик-домик. Рядом высокая радиомачта. Вокруг в беспоряд-
ке стоят тягачи, снегоходы «Харьковчанки», балки, оставши-
еся от прежних походов.
Несколько дней назад сюда пришел из Мирного санно-
тракторный поезд. Поэтому на станции людно и весело.
Меня встречают мои старые друзья—Андрей Капица,
Вадим Панов, другие водители и среди них врач Воло-
дя Гаврилов, который вызвался вести тягач на Южный
полюс.
Когда отсюда уйдет санно-тракторный поезд, здесь оста-
нутся лишь хозяева станции — ее начальник радист Максим
Любарец и механик Борис Шафорук. Некоторое время с ними
буду работать и я.
День триста одиннадцатый. Второй день живу на Комсо-
мольской. Сейчас, после обеда, все спят, и я, улучив
минутку, пишу в тишине радиорубки. На диване рядом
посапывает Максим Любарец.
Самочувствие сначала было сносным. Пообедали в пер-
вый день с аппетитом, а потом начались головные боли,
нечем стало дышать. Вечером после ужина поднялась рвота.
Положили меня в домике, первую ночь проспал сравнитель-
но хорошо, то есть спал, просыпаясь раза три. При этом
невозможно было повернуть головой от боли. Утром встал
разбитый.
День триста двенадцатый. Днем работали на улице,
сортировали вещи, приборы, ходили смотреть скважину у
«научного балка». Он в 150 метрах от станции, но дойти
туда — проблема. Очень тяжело дышать через мех или
шарф, которые используются для защиты легких от мороза.
Ведь дышишь как паровоз, грудь разрывается от недостатка
воздуха. Очки никто не носит, несмотря на солнце: они сразу
потеют. Вообще здесь нет ощущения сильного мороза.
Например, можно полчаса ходить без рукавиц. Но стоит
коснуться железа — и сразу почувствуешь, что такое минус
60 градусов. Но не это главное. Стоит забыться — и инстинкт
толкает сделать вдох всей грудью, а это для новичков здесь
гибельно. А вот ребята, которые прибыли сюда санно-
тракторным поездом, а не самолетом, чувствуют себя отлич-
но, они акклиматизировались постепенно.
В первую ночь очень плохо чувствовал себя Юра Дуры-
нин, прилетевший сюда за два дня до нас. Ночью он даже
вызвал врача. Но врач Володя Гаврилов, узнав, что у него
всего 37,5 градуса, сказал: «Юрочка, забудь Мирный. Здесь
110
врача надо вызывать, когда начнешь холодеть, а ведь пока у
тебя температура только повышается».
Сегодня вечером заболел Толя Краснушкин. Температура
38, еле дышит, но бодрится. Ночью ему стало хуже,
температура почти 39 градусов, началось воспаление легких;
треть одного легкого вышла из строя. В Мирный полетела
тревожная радиограмма.
День триста двенадцатый. С утра работал на улице.
Кое-как привыкаю. Сегодня вылетел самолет. Он доставит
сюда начальника электростанции Мирного Альберта Могуче-
ва и вывезет Толю Краснушкина. Ему хуже, утром температу-
ра 38,8. Днем я заложил косу в скважину, потом осмотрел
крепления в «Харьковчанках», собрал Толины вещи — и на
аэродром. Там сильно перенапрягся. По глупости разгружал с
самолета тяжелые ящики с продуктами. Несколько раз
лихорадочно хватанул смертельно холодный воздух.
Проводили Толю. Человек тяжело заболел, но он летит в
Мирный. «Счастливец, вот везет же людям» — такова реак-
ция И в то же время все стремятся остаться на куполе,
не хотят срыва.
К ночи я совсем расклеился, страшно болит и кружится
голова, рвота.
День триста тринадцатый. Всю ночь не спал. Иногда
казалось, что сейчас умру. Страшно болит голова и кажется,
что совсем нечем дышать. Мне сказали, что это шалят
нервные центры, управляющие дыханием. Интересно, почему
они не «шалили» в горах? Я всю ночь сучил ногами, и Толя,
оказывается, делал то же самое... Утром еле встал чуть
живой. Послал радиограмму домой: «Родная позавчера при-
летел Комсомольскую здоров все нормально».
Врач Володя Гаврилов нашел у меня бронхит. Весь день,
перекашиваясь от боли, работал на камбузе, чистил картош-
ку, мыл посуду. Иначе свалюсь и не встану. На улицу не
выходил.
К вечеру серьезно заболел магнитолог Николай Дмитри-
евич Медведев, наш самый закаленный бродяга. Температу-
ра у него 39, воспаление легких. Он спал перед этим в балке.
Сегодня его перевели на мое место, а я понес вечером свой
спальный мешок в балок. Мороз минус 60 градусов. В
балочке температура минус 20, но это кажется уже теп-
лынью: не надо бояться дышать. Нас здесь шесть человек на
нарах в два ряда. В печурку брошены пара кусков сухого
бензина, и через несколько минут уже тепло. Прекрасная
вещь—сухой бензин! Это как бы губка, пористая пластмасса,
полости которой заполнены бензином. Поры не сообщаются,
поэтому бензин не выливается; только когда отрубишь кусок,
на срезе чуть влажно и пахнет.
Вечером в своем балке .мы «делаем Ташкент» —
температура поднимается до плюс 30 градусов. Утром,
111
наоборот, минус 15. Правда, сразу зажигается печка, и тогда
все становится на свое место.
День триста пятнадцатый. Николаю Дмитриевичу совсем
плохо. Всю ночь через каждые три часа ему делали уколы,
но температура, все равно остается высокой — 39,6. Еле
дышит. Самолета нет, в Мирном конечно же пурга.
Сегодня заболел Альберт Могучев. К вечеру он уже еле
ходит, и в эфир летит тревожная радиограмма: надо срочно
вывозить двоих!
День триста шестнадцатый. По-прежнему в Мирном пурга,
самолета нет. Медведев совсем плох, держится на кислоро-
де. Могучев тоже лежит... Днем я начал протаивание
скважины с помощью того термобура, который сделал в
Мирном. Прошли восемь метров. Обработал данные измере-
ний в скважине «50 м», уложил новый дистанционный термо-
метр на ее дно. Полностью подготовил схему измерений в
«Харьковчанке».
День триста семнадцатый. Погода по-прежнему солнеч-
ная, безветренно, но мороз 50—60 градусов. Понемногу
акклиматизируюсь, живу в балке. Дышу, как и раньше,
только через мех. Начал измерения в скважине отдельным
термометром, потом с Андреем Капицей пошли вытаскивать
занесенные снегом сани.
Заложили вдоль полозьев двадцать семидесятипятиграм-
мовых шашек тола, рванули. Потом попробовали дернуть
сани «Харьковчанкой», но оборвали форкоп — стальную
штангу. Пришлось отворачивать гайку диаметром двести
миллиметров. Гайка оказалась от мороза очень скользкой.
Работаем втроем, по очереди, голыми руками. При этом руки
примерзают к алюминию и не скользят, но больше двух
минут не проработаешь. Когда надеваешь рукавицы, руки
уже белые. Правда, на это никто уже не обращает внимания.
Волдырей нет, и ладно.
После обеда прилетел наконец долгожданный Ли-2. Пило-
тирует его флагманский экипаж. Ведь дело касается жизни
людей. В три часа дня отвезли на аэродром еле живых
Медведева и Могучева.
К вечеру окончил протаивание скважины. Пора устанав-
ливать косу и кабель. Для этого надо пробить отверстие в
стене и можно собирать схему. Вечером снова иду в балок,
снова там неторопливый треп, основной смысл которого —
«живут же люди в Мирном». Ведь теперь для нас Мирный
тоже Большая земля. Хорошие ребята в походе. С юмором и
добродушной насмешкой над собой идет неторопливый раз-
говор.
День триста восемнадцатый. Вчера вечером передавали
прощальный вечер и концерт для отбывающей Пятой экспе-
диции, которая сменит нас. Я не слушал его, он начался в
пять вечера по московскому времени, а это у нас уже
112
глубокая ночь. Собственно, ночи здесь нет. Светло круглые
сутки, хотя солнце ненадолго и заходит за пустынный
ледяной горизонт.
Из передачи выяснили только, что сегодня «Обь» еще не
выйдет в море.
С утра снова измерял температуру на новом горизонте и
откопал скважину «40 м». В одиннадцать с водителем Толей
Бородачевым и врачом Володей Гавриловым идем «забивать
пальцы». Слово «пальцы» звучит в походе как кошмар. Это
стержни толщиной с большой палец и длиной полметра,
которыми соединяются траки гусениц. На траки наших машин
надеты уширители, увеличивающие ширину гусеницы до
одного метра. Машины стали от этого меньше проваливаться
в снег, но зато, как оказалось, увеличились поломки паль-
цев. Иногда за смену (12 часов) приходилось менять десять
пальцев. На той машине, которую мы ремонтировали сегодня,
до Комсомольской сменили 90 пальцев.
Забиваем пальцы, согнувшись в три погибели, иногда под
машиной. Нас трое, каждый изо всей силы бьет по пальцу
тяжелой кувалдой. После десяти ударов уходишь в сторону,
сердце выскакивает из груди, дышишь что есть силы и,
кажется, была бы возможность, вспорол бы себе живот и
грудь и хватал, хватал бы драгоценный кислород, которого
здесь так мало.
Тебя заменяет твой товарищ, и через пару минут он уже
тоже выдыхается. Однако никто не увиливает, и, если ты
сделаешь лишний удар, тебя схватят за руку: «Хватит,
отдохни, сорвешься...»
Машину приходится все время перекатывать, поэтому ее
двигатель постоянно работает и все выхлопные газы из
шести цилиндров бьют где-то около лица.
День триста девятнадцатый. На сегодня был назначен
выход поезда на станцию Восток, но ветер 20 метров в
секунду, пурга. Все ребята-походники сидят в тесной кают-
компании станции, отдыхают, играют в шахматы, домино,
спят. С утра топится снег для баньки.
День триста двадцатый. По-прежнему ветер 20 метров в
секунду, температура минус 50 градусов, видимость несколь-
ко метров. Никто не предполагал, что здесь может такое
твориться. Ведь утверждалось, что ветров в Центральной
Антарктиде нет.
Сейчас семь часов вечера, с обеда я ушел спать в балок
и вот только что встал. Сижу, приткнувшись, у столика,
передо мной два яруса нар, заваленных шкурами, на них
лениво разговаривают два человека в кожаных куртках. Это
одни из обитателей нашего балка — инженер Вадим Панов
и водитель Толя Цветков. Слева у подслеповатого окошечка
стоит печурка, в которой горит сухой бензин. И ничего, что за
окном бушует вьюга.
113
Всю станцию замело, днем я с трудом нашел места, где
чуть видны из-под снега мои засыпанные ящики. Отметил их
палками.
Сейчас у нас опять есть больной — огромного краснощеко-
го водителя Борю Шафорука скрутил радикулит.
День триста двадцать первый. Целый день работал на
улице на разных подсобных работах по подготовке к отходу
поезда: грузил продовольствие, увязывал сани. На сегодня
назначен выход. Одна за другой машины уходят со станции и
идут к своим саням на сцепку.
В полночь все машины прицепили свои сани и стоят как
суда на рейде. Напрашивается именно это сравнение. Свет-
ло, но солнце у горизонта подернуто дымкой, поэтому снег
очень синий. И вот на его бескрайней глади, на расстояниях
до километра друг от друга стоят тоже синие, дымящие, с
мачтами машины в ожидании отхода. Мы с Любарцом ходим
от одной машины к другой, прощаемся. Остановка связана с
тем, что машина под номером 25 оказалась перегруженной.
Мы ушли в час ночи, не дождавшись отхода. Поезд тронулся
лишь под утро. Водитель флагманской машины — Миша
Кулешов, он будет вести ее вместе с Андреем Капицей.
День триста двадцать второй. Сегодня праздник — 7
Ноября. Встали часов в одиннадцать и занялись общей
уборкой. Мы с Максимом убираем, Борис гоняет дизель,
готовит завтрак. После того как через станцию прошел
поезд, здесь кругом разгром и грязь. Наконец часа в три дня
прибрали, переоделись и сели за праздничный стол. Тосты —
за далекую Родину, за благополучное завершение зимовки.
Вечером у нас баня, потом праздничный ужин, всего
завались, но ни икра, ни крабы, ни свежие яйца и мясо не
идут здесь. Мы были способны лишь выпить пару стопочек
вина да лениво поковыряться в яствах.
Странно, в такой праздник мы сидим только втроем на
этой заброшенной станции. Даже не очень верится, что
где-то что-то есть, даже Мирный...
Поезд сегодня с утра авралил. Прошел он всего семь
километров и был вынужден бросить 4,5 тонны авто- и 1,5
тонны авиабензина, продукты пришлось перегрузить.
День триста двадцать третий. Сижу, слушаю передачу из
Москвы, слышен смех, жизнь улиц, веселье... До пяти часов
вечера, без отдыха вдвоем с Любарцом делали волокушу
для выравнивания испорченного пургой аэродрома. Завтра
начнем наконец установку косы термометров в снегу. Это
уже моя «наука». Сейчас еще молотит дизель, его вода
обогревает станцию, на ночь мы двигатель выключаем. Если
вечером в доме плюс 25, то утром в кают-компании замерза-
ет вода. Ужасная сухость в воздухе, поэтому пьем компот в
гигантских количествах.
День триста двадцать четвертый. Перешли на нормаль-
114
ный распорядок дня. Подъем в восемь, умываемся, завтрака-
ем и приступаем к работе. Холодина на станции утром
страшная. С утра Боря Шафорук, кряхтя и содрогаясь от
боли, идет заводить свой АТТ, надо «катать» аэродром.
Катать его — это уже моя работа. Ведь Борис старается не
быть на улице.
К тягачу прицеплялось странное сооружение из бревен,
которое я возил взад-вперед по взлетно-посадочной полосе,
уплотнял ее и выравнивал неровности. Эта работа заканчи-
валась часов в одиннадцать. После этого я угонял тягач
подальше в сторону, зная, что приближается время «бомбеж-
ки», которой занимался самолет Ил-14 (он сбрасывал нам
бочки с горючим). Ил-14 не мог здесь сесть, а запас горючего
нужен был, чтобы заправиться самолетам Ли-2. Они прилета-
ли к нам из Мирного с посадкой и нуждались в дозаправке
на обратный полет. Обычно Ил-14 появлялся в полдень. Он
летел низко, метрах в ста над поверхностью, оставляя за
собой два длинных белых шлейфа, надсадно ревел мотора-
ми, снизив до предела скорость, и заходил на специальную
площадку для «бомбежки». Уже видно, как вниз летит
продолговатая, очень черная на фоне снега и неба бочка с
горючим. Она летит медленно, падает в снег, образуя нечто
подобное взрыву, а потом, долго подпрыгивая и кувыркаясь,
скачет вдогонку за самолетом. А через несколько минут
Ил-14 снова появляется из облака, которое сам же создал
своим первым заходом, и вниз летит еще одна бочка. Так за
рейс самолет сбрасывал восемь-девять бочек.
В это время за рычагами тягача сидел опытный Максим
Любарец, а я бегал вокруг машины с лопатой и откапывал
бочки. Покопавшись в двух-трех ямах, слышал, как лопата с
лязгом ударялась о бочку. Я делал знак водителю. Тягач,
дымя выхлопными трубами, подходил вплотную к яме. За это
время мне надо было откопать бочку хотя бы на треть.
Наконец я вылезал из ямы, уворачиваясь от струй выхлопа
работающего мотора, и подходил к машине.
От ее заднего крюка метров на десять тянулся скручен-
ный спиралью, помятый, толщиной с палец стальной трос. В
обычных условиях с ним не было бы никаких проблем. Но
здесь, при температуре минус 50, он становился жестким,
непослушным, будто в три раза толще. Трос оканчивался
петлей, которую я хватал обеими руками и накидывал на
торец бочки. Затянуть ее мне не хватало сил, поэтому я
обнимал бочку, стараясь руками и грудью удержать на ней
петлю, и одновременно давал сигнал водителю. Мотор снова
выбрасывал ядовитый дым, и машина начинала медленно
двигаться, выбирая слабину троса, распрямляя измятую
спираль.
Рабочие дни на станции были спокойные и размеренные.
После бочек мы обедали, спали с часок, а затем до глубокой
115
ночи занимались наукой. И не только я. Начальник станции
Максим Любарец и те, кто находились в это время на
Комсомольской, все помогали науке, чем могли... И как много
мы успевали сделать!
Наша размеренная жизнь на станции прерывалась появ-
лением Ли-2. Обычно после посадки, разгрузки самолета и
дозаправки, когда оставалась еще какая-нибудь минута до
взлета, в проеме люка показывался флагштурман Юра
Робинсон. Он весело, понимающе подмигивал нам:
— Счастливо оставаться, ребятки!
С Юрой было приятно разговаривать, но главное —
летать, да и внешность его очень к себе располагала. Я
говорю в прошедшем времени потому, что через несколько
лет он погиб. Последние его слова были записаны на
магнитофонную пленку в аэропорте Магадана: «Стали три
мотора. Последний мотор работает ненадежно. Недостает
оборотов. Удержать машину в горизонтальном полете не
можем. Снижаемся...» Много позднее на торосистом морском
льду восточнее Магадана нашли след от длинной замерзшей
полыньи, которую пропахал, падая, тяжелый самолет. Рядом
валялся оторвавшийся при падении обгорелый мотор с
погнутыми лопастями винта.
Юра запомнился мне всегда спокойным, выдержанным.
Он в любую минуту мог сказать, где мы летим, отличался
необыкновенной наблюдательностью. Однажды после оче-
редного полета Юра показал на белом листе бумаги несколь-
ко кружков, нанесенных им карандашом вдоль одинокой
линии, изображающей маршрут полета из Мирного на Комсо-
мольскую и дальше на станцию Восток. Оказалось, что
кружки — это места расположения отчетливо видимых с
самолета темных пятен на белом, монотонном фоне снежной
поверхности. Размер пятен достигал иногда нескольких
километров. Пятна эти были видны лишь издалека тогда,
когда угол между поверхностью снега и самолетом был
очень мал.
— Понимаешь, издалека они выглядят как темные озе-
ра,— рассказывал Юра.— Но вот поворачиваем самолет, про-
летаем над этим пятном или озером — и ничего! Снег и снег,
никаких отличий. Отлетаем в сторону—опять видно темное
озеро. Чтобы бы это могло быть? Пока использую «озера»
как ориентиры, проверяю по ним, там ли летим. Вот пишу
сейчас статью в журнал об этом методе навигации на куполе.
Уже после того как удалось показать, что в центральной
части Антарктиды идет подледниковое таяние и могут
существовать целые подледниковые озера, после того как не
стало самого Робинсона, а его карты с карандашными
кружками были забыты, меня вдруг осенило, как током
ударило: конечно же, если существует подледниковое озеро,
а со всех сторон от него ледник двигается по неровному
116
скальному ложу, верхняя поверхность ледника над таким
водоемом и должна отличаться: быть глаже, более горизон-
тальной, что ли. И действительно, те странные пятна —
озера, которые пометил на карте Юра, по-видимому, располо-
жены примерно там, где найдены методом радиолокации
следы подледниковых озер.
Но в то время никто из нас еще не знал об этом, и многие
летчики относились к этим «темным пятнам Робинсона» на
поверхности ледника скептически: «Неоткуда там им взять-
ся...»
День триста двадцать пятый. До обеда мы с Максимом
Любарцом занимались установкой косы термометров в толще
снега. Работа не легкая, надо откопать шурф глубиной два
метра. Холод собачий, почему-то влажно, и это еще хуже. От
ветра никуда не спрячешься. К обеду установку закончили.
После обеда поспали — и снова на улицу. Проверил все
контакты, с Максимом закрыли шурф и поставили воздуш-
ные термометры на мачте. К вечеру все было готово. Сейчас
на станции тепло, топится печь, работает дизель (готовится
ужин). Все мы сидим в рубке, и Максим переводит нам
нервный язык морзянки. Ему удалось услышать двигающийся
на Восток поезд. Оказалось, за три дня они прошли совсем
немного и находятся на восемьдесят четвертом километре от
Комсомольской. СТТ-23 и АТТ-24 все время буксуют. В 14.10
у АТТ-24 полетела коробка передач. Надеются сменить ее за
двадцать четыре часа. Коробка передач весит килограммов
триста. Вес неподъемный, особенно когда ты работаешь на
коленях в шахте двигателя.
День триста двадцать шестой. Уже десять вечера. Как
всегда, мы трое сидим в рубке и слушаем радио. Передают
русские песни. Только что перестал молотить дизель, натоп-
лена печь, и ничего, что болит голова и пыхтишь как
паровоз.
Сегодня очень напряженный день. Встали в два часа
ночи, разбудил Максим. Он перехватил радиограмму Савель-
ева в Мирный: «Менять коробку передач на АТТ-24 слишком
трудно. Стало совсем плохо Дурынину. Температура 39°,
синий. Надо вывозить его в Мирный. Поэтому два часа назад
машины номер 23 и 24 пошли на Комсомольскую. Они
доставят туда больного, и АТТ-24 будет заменен на тягач
станции. Срочно шлите самолет за больным».
Раз так, значит, утром будет самолет. Борис пошел
заводить машину, потом (через час) он вернулся домой
гонять дизель для радиопривода самолета, а я стал водите-
лем тягача. До восьми утра «катал» аэродром. В восемь
убираю машину с посадочной полосы, сейчас должен приле-
теть ИЛ и начать бросать бочки.
Когда вернулся домой, здесь уже были весь синий Юра
Дурынин, врач и ребята-водители. Они долго не спали,
117
ослабели и замерзли. Ведь шли всю ночь. Сегодня минус 51
градус и ветер 10 метров в секунду. Наскоро завтракаем.
После завтрака—снова на машину, едем с Любарцом подби-
рать бочки. Только что приземлился Ли-2, и сброшенный
бензин нужен ему, чтобы улететь обратно с Дурыниным.
Собрали пятнадцать двухсоткилограммовых бочек, свезли к
самолету— и домой.
После обеда возился с наладкой схемы измерений.
Кончил часов в пять вечера. Теперь можно вести регулярные
наблюдения. Завтра попробую наладить протаивание, и пора
улетать на Восток.
Писать кончаю, сильно режет глаза. Сегодня снова весь
день работал без темных очков, их нельзя носить, когда
ниже минус 40 градусов. Замерзают стекла, и ничего не
видно. Голова раскалывается, иду спать. Завтра снова
аэродром и бочки, но все это мелочь по сравнению с тем, что
приходится делать нашим гостям с санно-тракторного поез-
да. Они не спали всю ночь, меняли гусеницы у машин номер
18 и 24. Часа через три, возможно, они кончат это и сразу
уйдут в путь на восемнадцатой, оставив нам АТТ-24. Когда
придут к поезду, им дадут часа два отдохнуть, и снова
вперед. И так день за днем при недостатке кислорода и
морозе минус 60 градусов.
День триста двадцать седьмой. Встали очень поздно,
сказалась бессонная предыдущая ночь. Днем начали систе-
матические наблюдения за температурой. Работа оказалась
очень трудоемкой, на каждое измерение идет больше часа.
После обеда переделал нагреватель бура для термобурения
в дальней скважине. Послал радиограмму в Мирный Дралки-
ну с просьбой сообщить, когда я смогу вылететь на станцию
Восток. Боря Шафорук целый день возился с оставленной
поездом машиной. К концу дня удалось завести двадцатьчет-
верку, но у нее нет первой скорости и заднего хода. Другой
машины нет. Будем работать—«катать» аэродром и собирать
бочки на этой. Слушаем все «Последние известия», ждем
сообщений об «Оби», а она не выходит.
Вышел из строя прибор для измерения потоков тепла,
пришлось пустить в ход прибор, предназначенный для Восто-
ка. Начал строить график температур, он получается любо-
пытным.
Перехватил разговор санно-тракторного поезда с Дралки-
ным. За сутки они прошли 60 километров. Савельев просит
пальцы. Причина поломок — перегрузка машин и рыхлый
снег. Трудно также с сейсмикой и ультразвуком. Александр
Гаврилович не возьмет Дурынина с собой на Восток, поэтому
основные разделы науки ставятся под угрозу. Андрею одно-
му очень трудно.
Опять болят глаза: писать кончаю, снова все трое сидим
в рубке, ждем «Последних известий» из Москвы. Нас
118
особенно интересует, как дела с «Обью». Выходи же
наконец, не томи...
День триста двадцать восьмой. На нашей станции без
перемен. Главное — вчера вечером вышла «Обь». Теперь
пошла матушка — каждый день Родина к нам ближе на
триста миль.
Вчера с утра собрали весь наличный провод и провели
силовую линию к скважине. Всю вторую половину дня
устанавливал треногу и лебедку. К вечеру наконец начал
протаивание, то есть термобурение.
День триста двадцать девятый. С утра продолжали
протаивать скважину. Измерения температуры идут нормаль-
но. Удивительно хорошо спал ночью и часа два днем.
Сегодня в поезде неприятность. Полетела коробка пере-
дач одной из «Харьковчанок», теперь у машины нет заднего
хода и передней передачи. Савельев просит снять с тягача
половину нагрузки, дойти до Востока, а потом вернуться и
забрать остальное.
Восточники шутят, что поезд должен вызвать «Обь» на
соревнование, кто быстрее придет: «Обь» в Антарктиду или
поезд на Восток. За сутки поезд прошел одиннадцать
километров.
День триста тридцатый. С утра гоняли дизель, к часу дня
пробурили еще два метра скважины. В два часа дня
прилетел k Ил-14 сбрасывать бочки, а в три вылетел на
Комсомольскую Ли-2. Он дозаправится у нас и полетит
дальше, на Восток.
Самолет везет на Восток из Мирного физика Рема
Скрынникова и инженера-радиолокаторщика Максима Санду-
ленко. «Максимыч» будет работать на Востоке до прихода
новой смены, а Рем, если будет хорошо себя чувствовать,
пойдет в поход к Южному географическому полюсу, станет
помощником Андрея Капицы.
Мы с Любарцом поехали встречать самолет. Через час
после приземления выяснилось, что на левом моторе само-
лета сгорела турбина наддува. Пришлось облегчать, разгру-
жать самолет. Без груза он смог взлететь и отправился в
Мирный чиниться. Его пассажиры — Рем Скрынников и «Мак-
симыч» Сандуленко—остались на нашей станции. Сидят,
прислушиваются к себе, привыкают к высоте.
Часа в четыре сам оборвал гусеницей кабель, идущий к
моему термобуру. Очень что-то плохо себя чувствую, болит
голова.
Поезд сегодня прошел 60 километров.
День триста тридцать ~ первый. Устал страшно. Вчера
закончил протаивание. Снаряд вмерз в лед на глубине
шестьдесят метров, и я еле вытащил его.
Сегодня с утра готовились к встрече самолетов. Сперва
прилетел ИЛ и сбрасывал бочки, а затем сделал посадку
119
Ли-2, идущий на Восток. Он должен отвезти груз и выздоро-
вевшего Толю Краснушкина. Заберет он и наших гостей —
Рема и «Максимыча».
Мы грузим на самолет продукты: одиннадцать ящиков
со станции, пятнадцать ящиков с полосы и восемь бочек с
горючим для дозаправки. А нас только двое и высота 3500
метров, мороз минус 45 градусов и ветер 10 метров в
секунду.
Наконец вернулись домой, и вдруг радиограмма—на
взлете внезапно остановился один мотор. Барахлит турбо-
компрессор. Снова мы едем на полосу, разгружаем тяжелый
самолет и забираем обратно ребят. Пустой самолет, может
быть, взлетит. И он действительно взлетел.
После обеда меняем двигатель на станции. Оба наших
двигателя барахлят: у одного неисправен регулятор, у друго-
го не в порядке электросистема. К счастью, недавно в одном
из оставленных санно-тракторными поездами балков Максим
Любарец нашел почти новый двигатель, и теперь мы можем
поставить его на место неисправного. Но сделать это не
просто, каждый двигатель весит по 500 килограммов, а нас
только трое.
А поезд стоит там же, где был позавчера. Заканчивается
первый этап шестидесятикилометрового челнока.
День триста тридцать второй. С утра выдался спокойный
день. Погода неважная, самолетов не будет. Встали в 8.30.
Пока готовился завтрак, привел в порядок (покрасил и
покрыл окисью магния) тепломер, установил его на площад-
ке на глубине три — пять сантиметров. Затем начался ав-
рал— протаскивали новый двигатель через тамбур и двери.
Помучались основательно, но работали весело.
К вечеру затащил в помещение кабель, начал разделы-
вать концы. Починил мостик сопротивлений. Сейчас 11.00,
только что прослушали «Известия», теперь транслируется
музыка. Как всегда, мы, «молодежь», сидим в рубке, Любе-
рец спит. Весело жить, когда нас много. Сейчас здесь на
станции «Максимыч», Рем, Толя и мы с Борисом.
Чувство времени совершенно утеряно, ведь солнце светит
круглые сутки. Думаешь, день, а, оказывается, уже ночь, а
иногда наоборот.
Поезд стоит. На «Харьковчанке» меняют коробку пере-
дач, у машины 18 коробка тоже готова полететь. БАС дал
радиограмму Дралкину о том, что Андрею трудно одному с
сейсмикой. Нужен Дурынин или хотя бы геофизик Вадим Ан.
«Обь» уже идет в Северном море. Но как выяснилось, ее
главная задача—вести океанологические наблюдения и
доставить в Антарктиду основные грузы. А за нами вышел
теплоход «Кооперация».
День триста тридцать третий. Опять собирали и возили
бочки с горючим. Затем прилетел Ли-2, который должен
120
забрать от нас Толю, Рема и «Максимыча» и отвезти их на
Восток.
Снова грузим самолет бензином и грузом. Но взлететь
ему опять не удалось. Теперь прогорел выхлопной патрубок
правого мотора. Это серьезно, так как грозит пожаром.
Поэтому самолет и экипаж остаются здесь до завтра. Завтра
Ил-14 сбросит запчасти, и после починки Ли-2 сможет
взлететь.
По поводу гостей устроили шикарный ужин.
День триста тридцать четвертый. Проводили самолет с
ребятами на Восток.
Летчики Саша Кузьмин, Федя Чуенков и Юра Робинсон
собирались совершить еще один перелет на Восток —
отвезти меня, но очень устали и намеревались передохнуть в
Мирном, а назавтра прилететь за мной. Но из Мирного
пришла радиограмма: там пурга, и аэродром закрыт. Поэтому
летчики приняли решение лететь со мной на Восток. Беше-
ные сборы, и мы в воздухе.
Летим весело. Высота сто метров, Федя Чуенков спит, я
на месте второго пилота. То я, то командир Саша Кузьмин
снимаем дорогу моим аппаратом. Иногда перегибаемся снять
в окно соседа. Механик Захаров ворчит, ведь высоты нет, а
Саша бросил управление, и я чуть не нажал головой на
тумблеры аварийного выключения зажигания.
В кабине тепло, уютно, где-то сзади насвистывает Юра
Робинсон. Прошли над поездом. Прилетели на Восток без
привода, точно вышли на станцию. Молодец наш штур-
ман.
Открываем дверь самолета, внизу стоят незнакомые,
бородатые и усталые люди. Спрыгиваю через грузовой люк.
Нас встречает молодой черноглазый человек с тонкими
усиками — начальник станции Игнатов, знакомимся. В это
время прямо к люку лихо подходит АТТ, и начинается
разгрузка. Я оттерт в сторону. С рычанием бородатые
аборигены бросаются на мое имущество. Какой-то гигант
схватил восьмидесятикилограммовый ящик и на вытянутых
руках перебросил его в АТТ. Вот он, Восток... Я и летчики
идем в кают-компанию. Там уже накрыт стол. Через час
летчики улетели.
Поселился я в радиолокаторной — небольшом домике-
комнатке «два на два метра» вдвоем с радиолокаторщиком
Иваном Александровым. Спал часов десять. После обеда
наводил порядок в доме. Сделал полочки, подмел, разобрал
барахло. Постепенно обживаюсь.
День триста тридцать шестой. Потихоньку распаковываю
вещи, приборы, готовлюсь к работе. Слушаю рассказы ребят
о днях, когда они копали шурфы в помойках при 80 градусах
мороза в поисках окурков. Это было в тот период, когда к
ним не могли вылететь самолеты.
121
Сегодня начал рыть шурф. Подготовил косу. Вечером
кино. Давно его не смотрел, почти месяц.
День триста сорок четвертый. За время с последней
записи поместил в скважину глубиной 50 метров косу
термометров’и провел измерение температуры. Поместил в
шурф тепломеры и термометры. Научил метеорологов прово-
дить регулярные наблюдения с этими приборами. Ведь когда
я улечу в Мирный, они будут вести наблюдения сами. Утром
часов в 11 пришел сюда наконец санно-тракторный поезд.
Начался праздник. Он шел весь день. Вечером слушали
передачу родственников по радио из Москвы. Рад, тронут,
согрет.
День триста сорок восьмой. Вчера после третьей попытки
самолет с Дралкиным наконец приземлился на Востоке
Быстрые сборы, я в последний раз проверяю свой прибор
для измерения потоков тепла. Потом в кают-компании
праздничный обед по случаю прилета Дралкина. Желаю
всем удачи — и на аэродром. Туда пришли проводить меня
все наши ребята. Целовались и обнимались серьезно и от
души.
Садясь в самолет, чувствовал, что, улетая отсюда, я
оставляю здесь не одну установку, но и кусочек души...
Через три часа, изрядно замерзнув, мы приземлились на
Комсомольской. Встречают гостеприимные Максим и Боря
Заправляемся бензином и грузим пустые бочки на борт
Максим принес мне шоколад и «справку» об акклиматизации
на Комсомольской Очень приятно такое внимание.
Через час летим дальше. Время — час ночи. По-прежнему
светит солнце. В Мирном облачность, он не принимает. Но у
нас на борту больной — Рем Скрынников, поэтому наш рейс
считается «санитарным» и мы имеем право на риск. Идем в
Мирный. Летчикам не хочется ночевать на куполе. Весь
салон самолета занят огромной цистерной бензина—
дополнительным бензобаком. Но мы курим, отупели все: черт
с ними, с парами, авось не взорвемся. Лететь еще пять часов,
очень хочется спать, но холодно. Тепло только в кабине
пилотов, поэтому дремлю рядом с радистом Ваней Конюхо-
вым.
В районе станции Восток-1 увидели поезд «Пингвинов».
Вызываем по радио, не отвечают. Наконец бреющим полетом
разбудили их и сбросили им ящик сухого бензина. Спускаем-
ся все ниже, и становится теплее. Высота три, две, одна
тысяча метров. Вот наконец шестьсот метров, в машине
совсем тепло. Я жарю на плитке картошку, кипячу чай.
Входим в облака, еле видны концы крыльев, обледеневаем,
но идем вперед, домой, в Мирный?
Высота четыреста метров, внизу ничего не видно, а ведь
где-то под нами должен быть ' Мирный. Осторожно гудят
моторы снижающейся машины, оба пилота тщетно смотрят
122
вперед. Все ниже, ниже, осторожнее, но вот в разрыве
облаков мелькнуло что-то черное. Остров! Хасуэлл! Снова
ничего не видно, вслепую идем к земле, подкрадываемся с
закрытыми глазами, ожидая удара. Но вот снова разрыв
между облаками. Выпускаем шасси. Посадка! Семь часов
утра.
К нам бегут инженер авиаотряда Туманов, авиатехник
Миша Канаш. Ползет вездеход.
«Дома!!»
Тушатся костры и дымовые шашки Они уже не нужны.
Первое впечатление — юг! Подобное ощущение бывает,
когда вечером вдруг вылезаешь, например, из московского
поезда ночью где-нибудь в Армавире или Сочи. Сразу вдруг
чувствуешь: вот он, юг — тепло, влажно, почти жарко хотя и
ночь.
Через час я уже завтракал и отвечал на вопросы. Стал
почти героем в Мирном. А потом спать. Проспал до ужина.
Сейчас снова спать.
«Домой! Домой! —
поет попутный ветер...»
День триста сорок девятый. Оказывается, уже 4 декабря.
Проспал до обеда. Перед обедом меня осмотрели врачи. Вес
66 килограммов, кожа и кости, давление 105/75, кровь
хорошая. После обеда снова спать. Встал перед ужином,
кое-что сделал по работе, отдал Науму Блоху в мастерскую
тепломеры для подготовки в Оазис. Ведь вопрос о том, где
измерить геотермический поток тепла Земли, решен. Буду
измерять его на дне глубокого озера в месте, свободном ото
льда, примерно в двухстах километрах от Мирного. Это
место называется Оазис Бангера.
Смотрел после ужина кино, постригся. Завтра будет
последний рейс на Восток. Отправил с летчиками кое-какие
подарочки ребятам-восточникам. Сейчас снова спать, спать ..
Наверное, до завтрашнего обеда.
День триста пятидесятый. Действительно, проспал до
обеда. Мои тепломеры почти сделаны, завтра закончим их
до конца. Тепломеры — это резиновые диски диаметром
около тридцати сантиметров и толщиной один сантиметр.
Эти диски как бы прошиты насквозь тонкой проволокой,
спаянной из кусочков проводов, сделанных из различных
материалов, так, что половина спаев с одной стороны, по-
ловина— с другой. Получается как бы много, около тысячи,
соединенных последовательно одна за другой термопар.
Если температура на одной стороне диска отличается от
температуры другой его стороны, эти термопары создадут
электрическое напряжение, пропорциональное разности тем-
пературы или потоку тепла через диск. Значит, если поло-
123
жить этот диск на дно озера, то можно измерить там идущий
через него поток тепла, а ведь он в глубоких озерах равен
геотермическому потоку.
Чувствую себя по-прежнему как сонная муха. В Мирном
ветренно, но прекрасно. Как хорошо, что купол позади.
Сейчас снова спать. Странная психология здесь, в Мирном. Я
закончил свою работу и прилетел здоровый, меня не
«вывезли», и поэтому я «герой», «победитель». Я чувствую
это по всеобщему уважению. Отсыпаюсь и не встаю на
завтрак, и никто не скажет мне слова.
А вот к ребятам, которые там заболели, отношение почти
презрительное, хотя вины их в том не было. Их отправляют
на грязные работы не по специальности, и, пока я сплю эти
три дня, прилетевший со мной больной перебирает каждый
день картошку на складе.
День триста пятьдесят первый. Летали в Оазис Бангера
на глубокое озеро под названием Фигурное. Там я должен
был опустить тепломер. Вылетели в шесть утра.
Когда садились на озеро, боялись, что проломим лед.
Юра Робинсон при посадке открыл дверь и лежал около нее,
смотря, не провалятся ли лыжи. Я был «связным», должен
был дать команду пилотам «бить по газам» и уходить, если
что... Все обошлось хорошо, но посадка получилась очень
жесткой. На поверхности совсем нет снега, она покрыта
мелкими бугорками, как бы застывшими волночками или
даже, скорее, чешуйками длиной двадцать сантиметров и
высотой пять. Возникли они, наверное, при замерзании под
ветром. Ходить по ним очень тяжело, как По очень скользко-
му крупному булыжнику.
Измерения показали толщину льда 1,8—1,7 метра во
всех пяти точках, где делались лунки и бросались грузики на
тросиках, чтобы определить самое глубокое место. Глубины
озера — 30, 40, 63, 57 метров. Затем зарядили четыре
килограмма тола, сделали солидную дыру и опустили тепло-
мер. На льду поставили палатку, в которой я установил
чувствительный гальванометр для определения электриче-
ского тока термопары — тепломера; световой зайчик этого
гальванометра скажет мне о том, сколько тепла и в каком
направлении идет через дно. Первые измерения примерно
через два часа после установки тепломера показали только,
что зайчик ходит беспорядочно вправо и влево по шкале
отсчета. Это значит обрыв линии. Где?
Дальше работать не пришлось. Моему помощнику Олегу
Михайлову надо лететь в Мирный к «сроку», то есть
провести наблюдения в точно определенное время.
На обратном пути сделали посадку на промежуточном
аэродроме, который летчики создали здесь, у края горной
страны, для дозаправки.
Нас встретил «комендант» — поморник Фомка, большая
124
чайка. Еще осенью наши летчики получили его в наследство
от предыдущей смены. Нам рассказывали, что он прилетает
всегда к самолету, храбро садится рядом и ест из рук.
Сейчас он тоже прилетел, сделал приветственный круг и сел
около хвоста самолета, считая, что это большая птица,
поэтому располагаться у ее клюва небезопасно. Однако из
рук мясо не взял, подошел не ближе чем на два метра и все
время опасливо косился на нас. Когда кормил один человек,
то он подходил ближе. Очевидно, считал, что оставаться
один на один менее опасно.
Наевшись, Фомка отошел в сторону и, нахохлившись, сел
на лед. Когда запустили моторы, он взлетел, но не улетел
совсем, а начал делать круги над машиной, стараясь не
попасть в струю. Подружка его в этот раз не прилетела,
очевидно, сидит на яйцах. Интересно, что он думает о
самолете и всех нас, вылезающих из его живота. Наверное,
принимает нас за цыплят этой странной птицы.
День триста пятьдесят седьмой. Сегодня снова летали в
Оазис, но опять неудачно. Подлетев к нему, встретили
сплошные облака. Завтра подъем в 4.30 утра, попытаемся
лететь снова, уже на Ан-2. Для полета на Ли-2 уже нет
бензина.
8 декабря санно-тракторный поезд вышел наконец с
Востока в направлении Южного полюса. Прошел около 80
километров. Идет челноком.
День триста пятьдесят восьмой. Только что вернулись из
полета на озеро Фигурное. Эксперимент наконец проведен.
Обычного здесь ветра не было, его порыв не тряс палатку, а
значит, не качал чувствительный гальванометр, так что
пришедший со дна озера сигнал был-четко читаемым. Зайчик
гальванометра уверенно отклонился по мерной линейке на
другом конце палатки и стал как вкопанный в новое
положение.
Но может быть, мы измеряем какие-то токи помех, а не
слабый голос потока тепла Земли?
Мы вытащили на поверхность мокрый, покрытый зелены-
ми ниточками водорослей тепломер, перевернули его «вверх
ногами», так что его дно стало «крышей», и снова осторожно
опустили на дно. Теперь надо, чтобы зайчик отклонился от
своего положения на нуле на такую же, как перед этим,
величину, но в другую сторону. Только тогда можно сказать,
что ты измерил то, что хотел.
Я был почти уверен, что, пока мы делаем эти манипуля-
ции, начнется ветер или оборвется какой-нибудь проводок и
нарушится контакт или, наоборот, произойдет где-нибудь
короткое замыкание. Ведь должна же была Антарктида
что-нибудь сделать, чтобы не открыть одну из своих тайн. Но
эта капризная женщина была сегодня в хорошем настроении.
Ничего не сломалось и не замкнулось, и зайчик так же
125
уверенно, не спеша пошел в другую сторону и отклонился
точно на такое же расстояние от нуля, как и два часа назад
Я на четвереньках выполз из палатки на свет дня:
— Все, ребята, вынимайте эту штуковину из воды, соби-
раем барахло.— и домой. Мы измерили, что хотели.
По моему лицу, по тому, как я сыто-безразлично вытаски-
вал из палатки гальванометр и вещи, над которыми еще
утром так дрожал, летчики уже поняли: «Победа!»
Сейчас палатка со всем содержимым была уже нам не
нужна, так же как не нужна бывает пушка солдатам,
сделавшим последний выстрел и узнавшим, что объявлен
победный мир. Ведь и для нас это был последний полет на
последнем бензине в последние дни, остающиеся перед
концом зимовки.
Уже в воздухе я объявил летчикам, что в результате
этого их полета выяснилось, что поток тепла у границы воды
озера с дном направлен снизу вверх и в несколько раз
превосходит средний для всей Земли геотермический поток
тепла. Этот вывод очень важен для будущих расчетов
теплового баланса у дна ледникового щита Антарктиды.
День триста восемьдесят девятый. Не писал месяц.
Сначала после завершающего полета в Оазис приводил в
порядок подледную лабораторию гляциологов к приходу
«Оби». Потом 26 декабря Александр Гаврилович Дралкин
привел-таки санно-тракторный поезд на Южный полюс, и я
вдруг почувствовал, что такое быть рядом со славой, но в
стороне от нее. Огромный поток телеграмм шел через нас
тем шестнадцати, что сейчас радостно мчались обратно
домой, на Восток. И хотя я был уверен, что для моей науки
измерения, сделанные мной в Оазисе, важнее, чем участие в
походе еще одного, семнадцатого, человека, тем не менее я
очень переживал.
А потом мы праздновали встречу Нового года, года
возвращения домой. Вдруг стало ужасно жалко покидать все
эти места и работу. Ведь мы только недавно поняли, что,
как, когда и где надо делать. Но летать уже не на чем, у
летчиков нет бензина, только неприкосновенный запас на
случай «санрейса» на Восток.
Вчера в обед «Кооперация» стала у кромки льда в 20
километрах от Мирного. Этим она исчерпала свои возможно-
сти ледового судна. Теперь в Мирный будут доставлены
письма и часть людей самолетом. А «Кооперация» будет
ждать «Обь», которая сделает для нее канал в припайном
льду. По этому каналу «Кооперация» подойдет на рейд
Мирного. Но «Обь» где-то задерживается, заканчивая плано-
вые океанологические работы.
У всех лихорадочное настроение, все время по радио
звучит песня: «Домой! Домой! — поет попутный ветер...» Это
традиционная песня, включаемая на всех зимовках перед их
126
окончанием. И действительно, я готов слушать ее все время.
Первый самолет полетел на судно, а я с Левой Смирновым
снова поехал на тракторе в свой обычный рейс на купол, к
скважине на седьмом километре. От буровой вышки увидели
в бинокль долгожданное судно. Долго по очереди глядя в
бинокль, смотрели на него. Только через два часа приехали
обратно в Мирный. Сразу побежали на рацию, получили
письма.
День четырехсотый. Опять перерыв в записях. Итак,
сначала пришла «Кооперация» и привезла часть писем. И
сладко и больно было их читать. Мы совсем забыли о
Большой земле, а ведь нелегко было нашим женам с детьми
прожить без нас больше года. Это стало ясно из писем.
Не успели «переварить» письма—прилетели с Востока
ребята-походники, потом пришла «Обь» с посылками и
письмами. Все ходят как именинники.
Как я рад альбому фотографий и целой куче писем1
Сейчас я, кажется, целиком в курсе всех дел Большой
земли.
В середине января в Мирный с теплохода переехали
наши сменщики — новый гляциологический отряд. Примерно
дня четыре мы занимались передачей дел и оборудования
пятой экспедиции. Ребята, все, кроме начальника отряда,
еще никогда не зимовали и с некоторым страхом слушают
наше «ла-ла». У всех у нас желание говорить и говорить,
ведь это новая смена, новые люди, которых мы не видели
целый год.
«Обь» начала пробивать для «Кооперации» канал в
припайном льду толщиной почти два метра. Бьется он очень
медленно. Иногда судно проходит два километра в сутки
Бельгийское экспедиционное судно, как всегда, затерто
во льды и просит помощи. Мы ответили, что поможем.
На нас большое впечатление произвел первый полет на
«Кооперацию». Теплоход очень понравился. Чистота, ком-
форт, нас угостили прекрасным обедом. Обслуживали гостей
приветливые официантки. Это были первые женщины, кото-
рых мы увидели с тех пор, как высадились на берег
Антарктиды.
Удивляюсь, что не ощущаю той радости, которая должна
была бы быть по поводу прихода судов. Большая земля
кажется такой чужой, а в Мирном все так привычно, еще
столько не сделано. Тепло, трава, деревья, города Большой
земли давно забыты. У нас свой город—Мирный, своя трава
и деревья — это несколько лужаек с мхом, который мы
нашли между камнями на острове Хасуэлл. Придем туда,
сядем на теплые камни, снимем сапоги и портянки. Хорошо!
Единственное, что связывает тебя с тем миром, Большой
землей,— это четыре-пять человек. Ты должен вернуться к
жене, детишкам, повидать маму.. Если бы не это, можно
127
было бы спокойно жить здесь дальше. Вот так и становятся,
наверное, полярниками-профессионалами
К нам часто заходит Евгений Сергеевич Короткевич —
начальник сменяющей нас экспедиции. Планы у них большие,
но что они сделают — сказать трудно.
На днях на «Кооперацию» начали переселяться ребята
нашего отряда. В Мирном слишком тесно, и все свободные от
работ едут на теплоход. На нашем судне кончается пресная
вода, а озерка с пресной водой на айсберге никак не найдут
Поэтому идет заготовка снега для воды и погрузка его прямо
в трюмы. Таким способом заготовлено уже около 80 тонн
снега.
День четыреста первый. Всех потрясла ужасная траге-
дия. При очередных операциях по погрузке снега для
получения запаса пресной воды один из матросов попал в
лебедку и погиб.
Вечером наш отряд переехал на постоянное жительство
на «Кооперацию». Печально выглядит судно при свете белой
ночи с приспущенным флагом. По каналу, сделанному
«Обью», «Кооперация» перейдет к острову Пингвиний, побли-
же к островку, на котором будет похоронена еще одна жерт-
ва Антарктиды.
Почему это случилось? Что это — неосторожность или тот
«антарктический фактор», который первое время так действу-
ет здесь на всех?
День четыреста четвертый. Сегодня похоронили погибше-
го матроса на островке, где уже лежат Н. Буромский,
Е. Зыков, М. Чугунов. Совсем недавно мы были здесь,
привезли сюда и оставили Валерия Судакова.
Печально, не переставая, гудят суда. Длинной вереницей,
скользя и проваливаясь в раскисшем снеге с водой, идет
группа людей в рабочих брюках, заправленных в сапоги, в
телогрейках, в морских бушлатах и свитерах. Сменяясь,
несут на плечах гроб, завернутый в кормовой, огромный
государственный флаг. Впереди процессии медленно, опу-
стив голову, идет помощник капитана судна, высокий чело-
век без пальто, в водолазном свитере, на который надет
форменный черный пиджак с золотом нарукавных нашивок.
Черные форменные брюки заправлены в рабочие сапоги с
загнутым вниз верхом. На длинных ремешках болтается
где-то у колен наган в черной кобуре. Взят для прощального
салюта. Боже мой, где это я? Разве в 60-х годах XX века
капитаны еще хоронят своих мертвых матросов на необита-
емых островах?
«А. П. Жиленко, матрос. Погиб 25 января 1960 года» —
написано на могильной доске. Звучат залпы прощального
салюта. Ревут суда.
День четыреста пятый. Пурга. Ветер 20 метров в секунду,
и нет видимости. Все работы на льду прекращены. Антаркти-
ке
да спохватилась, что дала похоронить человека, но уже
опоздала, мы успели сделать все как положено.
День четыреста восьмой, воскресенье. С утра возобнов-
лена разгрузка. Снова взад и вперед идут трактора по
ледяной дороге. Днем разгрузка окончена. Вечером принято
решение: выходить сегодня. Это чтобы не выходить в
понедельник Обе команды бешено готовятся. В 22 00 из
Мирного на борт «Кооперации» были доставлены последние
отъезжающие.
День четыреста девятый. Понедельник, 1 февраля. Вчера
отойти так и не удалось. С утра наша старушка все
ворочается во льду, пытаясь развернуться. Наконец на
буксире «Оби» это ей удается, и, дав длинные прощальные
гудки, оба судна идут по каналу. Через два часа вышли на
чистую воду, спрятались от ветра за айсберг и стали у
припая борт к борту. Прилетел прощаться Ан-2 с началь-
ством из Мирного. Идет перекачка горючего с «Оби», чтобы
нам хватило его до Африки. Оба экипажа целуются, палубы
забиты людьми. Никогда не думал, что встреча двух судов
так торжественна и величественна. Совет капитанов принял
смелое решение — выходить в море сейчас же, то есть в
понедельник.
В 16.30 наконец мы отошли от «Оби». Гудки, объятия,
ракеты.
Снова любуемся закатом, айсбергами. Не могу предста-
вить, что можно жить без всего этого, без этого моря и этой
уже такой привычной замкнутой на себе жизни.
Следующий день. Идем вперед. Солнце, красивые куче-
вые облака. Их не было у нас на побережье никогда. Ночь
сейчас почти темная, видны даже звезды.
День четыреста одиннадцатый. Айсбергов все меньше,
пасмурно, спокойно. Мертвая зыбь. Появились первые кра-
савцы альбатросы. Распорядок дня: с утра до обеда — отчет,
потом обед и разное: кино, пинг-понг, книги. Остановились
для ремонта машины. Во время двухчасовой стоянки пыта-
лись ловить рыбу. Кругом вспенивают воду киты или косат-
ки, а рыбы что-то нет. Вечером в музыкальном салоне —
песни...
День четыреста двенадцатый. Ветра по-прежнему нет, но
крупная зыбь—к счастью, килевая. Переношу ее хорошо,
только голова тяжелая. Облака разошлись, светит солнце.
Айсбергов уже нет.
Основной волнующий вопрос: куда идем? Вечером стало
известно, что направляемся в Порт-Элизабет, затем в Ист-
Лондон. Только что наблюдали красивейший закат. Низкие
темные облака, тяжелая зыбь, отсвечивающая сталью, и у
горизонта красные и лимонного цвета светлые пятна в
просветах облаков. Бесподобно. .
День четыреста тринадцатый. Пасмурно. Покачивает
5 И А Зотиков
129
Волна бьет «в скулу», но корабль отлично держится.
Бортовой качки практически нет. С утра — отчет, потом
безделье. Сегодня уже первая настоящая темная ночь со
звездами. И Южный Крест над головой.
День четыреста шестнадцатый. Все судно скрипит и
стонет. Иногда кажется, что оно во что-то врезалось или
скребет по булыжникам, упав с волны. В этот момент
кто-нибудь говорит, что опять переехали кита. На палубе
стоять трудно. Ветер до 30 метров в секунду. Шторм 10 бал-
лов. Я в такой ситуации в первый раз. Чувствую себя хорошо.
Только аппетит зверский и утром трудно вставать. Судно
наше отличное и прекрасно сопротивляется боковой качке,
лишь клюет носом, зарываясь в волну.
Оказывается, при 10 баллах отдельные горы воды уже
загораживают горизонт.
День четыреста восемнадцатый. Вчера шторм не ослабе-
вал, судно с таким грохотом падало с волны, что иногда
казалось, что оно натолкнулось на айсберг. Чувствую ©ебя
по-прежнему отлично. Изменили курс, и качка стала борто-
вой. Шторм не утихает. Утром по правому борту сквозь туман
стали вырисовываться острова Принца Эдуарда — стена, ухо-
дящая под 45 градусов вверх. Вершина скрывается в тума-
не...
Качка не утихает, впервые вижу такую волну. Судно
кренит с борта на борт так, что со стола летит все, что там
лежит. Когда наша старушка валится на борт и видишь, как
идет новая зеленая гора, которая сейчас поддаст еще,
кажется, что мы уже не встанем...
Самое интересное, что никого не укачивает. У всех
прекрасное настроение, страшный аппетит. В столовой даже
на политых скатертях невозможно есть: слишком энергично
надо жонглировать тарелкой с супом. На стуле не усидишь,
едешь вместе с ним. Поэтому многие едят стоя, «расклинив-
шись» где-нибудь.
Я чуть не переломал ребра. Меня и одного радиста
бросило на столик, стол вырвало вместе с паркетом из пола,
и мы все улетели в угол. Ребята хохочут: «...еще немного—и
выломали бы борт». Все время откуда-то слышен грохот. Это
летят плохо закрепленные ящики, стулья.
Часа два днем провели на палубе, фотографировали
волны и альбатросов. Шторм очень красив и хорошо действу-
ет на нервы, если тебя не травит. Особенно шторм при
солнце, как сегодня.
День четыреста двадцать второй. Второй день лежу как
пласт, без движения. Приступ аппендицита! В самый непод-
ходящий момент, в шторм. Около, потирая руки, облизыва-
ясь, как кот, ходит наш экспедиционный врач Сережа
Косачев... «Ну как, сделаем харакири?» Но я пока держусь.
В каюте все время полно народу, большое участие принима-
ло
ет новая знакомая, наша классная служительница Валя,
сидит рядом, сверкая улыбкой мне и всем ребятам. Снова в
ходу наш антарктический юмор. Снимают мерку для моего
гроба, идут разговоры про колосники. Я распределяю между
ребятами свое имущество, завещаю кому что. Даже Валя
подхватила наш стиль, говорит, что не разрешит бросать
меня за борт, положит в рефрижератор, довезет до Риги и
сдаст моей Вале. Во всем этом какая-то доля правды.
Тяжело делать операцию на качающемся судне на 30-м
градусе южной широты. Уже жарко, и все плохо заживает
Так что главный вывод: надо терпеть и не сдаваться до
родной земли. В запасе есть еще уколы, хотят начать их
делать сегодня.
Сильная слабость, болит голова.
День четыреста двадцать третий. Дела мои неважные,
вчера потерял сознание. Почувствовал себя плохо, встал,
вышел из каюты и хотел закричать, но упал в проходе.
Операцию делать уже нельзя: уже слишком поздно. Надо
лежать, чтобы глупый аппендикс не прорвался. Врачи колят
уколами изо всех сил.
День четыреста пятьдесят шестой. Прошел месяц, как я
бросил писать. Боль в боку наконец прошла. Остались
позади заходы в Порт-Элизабет, Ист-Лондон. Позади остался
Кейптаун, первые дни безмятежного плавания в Атлантике,
бассейн, душные ночи экватора, Южный Крест. Дня за два до
экватора и дня два после его пересечения были отлично
видны и Крест и Медведица.
Позади осталось чудесное утро, когда мы любовались
Канарскими островами по левому борту и маленьким кораб-
ликом между небом и землей. Канары навсегда останутся в
памяти такими: синяя далекая земля, синее море и белый
кораблик, как бы висящий среди синевы. Остались позади
дельфины, весело, не оглядываясь, идущие на метр впереди
форштевня и вдруг уходящие вправо и влево.
Остались позади встречи с акулами с напоминающими
черный парус плавниками, со спешащими посмотреть на нас
любопытными черепахами и с пугливыми летучими рыбками.
Позади ленивые тропические «станции» — остановки для
проведения научных наблюдений и тревоги с криком «Чело-
век за бортом!» и со спуском шлюпок.
Сколько интересного пережито за эти дни плавания:
купание ночью в светящейся искрами воде бассейна, вече-
ринки, на которых пили ром под Южным Крестом, мой день
рождения на самом экваторе, всеобщее увлечение попуга-
ями, праздник на судне в связи с тем, что пропавший попугай
вдруг нашелся на мачте. Вспоминается синоптик Леня,
бросающий бутылки из-под сухого вина в море с записками,
где указаны координаты, курс и название судна.
Сколько прекрасных дней и ночей провели мы, лежа на
5*
131
покрытых брезентом люках трюма! Днем загорали, ночью
смотрели на звезды. Тогда я на всю жизнь полюбил
созвездие Орион. В эти прекрасные вечера оно всегда
стояло точно в зените чуть-чуть с левого борта. Возле него
спал Сириус и звезды Большого Пса, где-то рядом прятался
Малый Пес, четко выделялся Лев. Только море, звезды и
качающаяся, чуть освещенная мачта. Нет, наоборот, мачта
не качалась, качались небо и звезды. Сначала это было
странным, но потом мы привыкли. Единственное, что заботи-
ло,— необходимость писать отчет. Из-за него я и дневник не
писал. Работал каждый день до глубокой ночи.
Опишу лишь сегодняшний день. Сегодня мы вошли б
Бискайский залив. Мыс Фенистер остался где-то справа и
сзади. Последние два дня шли при крупной зыби. В Бискайе
совсем недавно бушевал шторм в 10—11 баллов. А сейчас
серое небо, серое море, нечеткий горизонт, слабый ветерок,
слегка качает, но мы считаем, что идем как по озеру. Ведь
это Бискай, кладбище кораблей! Вокруг суда, суда. Все
спешат проскочить между весенними штормами. Несмотря на
дымку, вокруг все время можно видеть пять-шесть кораблей
Каждый третий — танкер — и старые колымаги, и белоснеж-
ные современные красавцы. Появились и маленькие грузо-
вые суденышки, которых мы никогда не видели в океане
Сегодня у на® необычный день. Первый раз мы обогнали
сразу два судна. Радость была всеобщей. Идем мы обычно
на одном дизеле, второй в ремонте. Поэтому, используя
попутные ветер и течение, делаем восемь узлов.
До дома осталось чуть больше десяти еуток Буду
считать, что я уже дома, когда обниму жену. А может быть,
даже раньше — когда войдем в порт. А пока этого чувства
нет. Ведь мы уже 23 дня в открытом океане, с тех пор как
прошли Кейптаун. А ведь нам плыть до Риги еще неделю.
Сегодня вечером снова стояли на носу, смотрели вниз, на
буруны. Море по-прежнему светится отдельными искрами.
Это свечение искрами характерно для Атлантики. Особенно
сильно оно было в районе Кейптауна. Тогда светились не
искры, а целые громадные глобулы, примерно по кубометру.
Иногда в головной волне вдруг на большой глубине вспыхи-
вали огромные зеленые взрывы. Перед этим впереди кораб-
ля было видно едва светящееся пятно диаметром метров в
десять—двадцать. Когда в него вонзался форштевень, про-
исходили взрывы. Пограничный слой воды вдоль борта,
увеличивающийся у кормы до двух метров, и бурун у носа
светились ярким зеленым светом. Таким сильным, что.
кажется, можно читать. От носа судна разлетались горящие
стрелы. Это рыбы кидались в разные стороны. Иногда
впереди появлялось светящееся пятно какой-нибудь рыбы-
громадины, иногда мы врезались В' целую стаю рыб, и тогда
весь океан превращался в фейерверк летящих головешек.
132
День четыреста пятьдесят седьмой. Не верится, что
через несколько дней будем дома, что справа в тумане —
Испания, что все кончается. Почему-то это не совсем радует
Мы привыкли к снегу, к морю, к далеким пустынным
горизонтам...
Главная моя личная забота — борьба с фурункулом на
щеке. Пока он меня побеждает. Полтора года ничем не
болел, а тут предстоит встреча с женой — и на тебе, да еще
на лице.
День четыреста пятьдесят восьмой. Вчера к вечеру
вошли в Ла-Манш Погода отличная, говорят, редкая для этих
мест. Светит солнце, море снова стало приветливо, опять в
нем много голубого и зеленого. Горизонт, правда, в тумане и
небо белое, но солнце ярко светит через пелену.
День четыреста пятьдесят девятый. Идем Северным
морем, по-прежнему сравнительно тихо, туманно, холодно.
Море гладкое, нет даже зыби. Навстречу и обгоняя нас, идут
бесконечные суда. Очень много мелких и очень старых.
Таких мы не встречали на всем пути до Ла-Манша. Очевидно,
старая рухлядь и мелкота не решаются выходить в океан.
Там мы встречали только современных красавцев.
Идем по фарватеру. Он сравнительно узкий и часто
обозначен плавающими маяками. Хорошо видны белые бере-
га Англии: церкви, строительные краны, дома. Каюта кажет-
ся уже не домом, а купе вагона, которое скоро надо
покинуть.
Сегодня банный день. В души наконец пущена пресная
вода.
Вот так и идет здесь наша жизнь, сотканная из бурь,
страстей и переживаний по поводу самых мелких событий в
ожидании самого крупного для всех события за последние
полтора года.
Возвращение
Апрельским утром теплоход «Кооперация», казалось слегка
накренившийся из-за столпившихся на одном борту двухсот
мужчин, медленно подходил к причалу Рижского порта.
На пирсе стояли родные: женщины, дети. Где-то среди
них должна быть и моя жена Валюшка. Где же она? Полоска
воды между нами совсем узкая. Где же? Узнаю ли? Вот она.
В незнакомом пальто. Старое уже износила, наверное.
Волосы как-то по-другому причесаны, челочка. По-видимому,
сейчас мода такая. Многие с такими челочками. Увидела,
машет цветами, утирает слезы.
— Товарищи зимовщики, не прыгайте через борт, сейчас
спустим трап,— успокаивает через динамик знакомый голос
старшего помощника. Но ждать уже никто не хочет. Объятия.
Поцелуи в отвыкшие, какие-то чужие губы.
133
— Ну как ты, роднулька? Вот я и вернулся. Вот и все...
Где-то совсем далеко звучат звуки оркестра и речи
ораторов.
— Товарищи участники экспедиции, от лица...
Мы их не слышим. Тут на пирсе нас только двое.
— Вот и все, мой милый...— шепчут женские губы.
Вот и все... Все ли?
Нет, не все. Мы слишком долго не были дома. У человека
есть предел тоски по близким, с которыми он разлучился. Он
может переносить разлуку «безнаказанно» (по крайней мере
в условиях полярной экспедиции, когда не получаешь писем
и не можешь «сойти с дистанции») что-то около семи-восьми
месяцев. До этого срока дом у тебя — тот, откуда ты уехал.
Вспоминается семья, друзья, и эти воспоминания еще живые.
Иногда они окружают тебя, принося боль,иногда, когда много
работы, отступают.
А сколько раз услужливая фантазия в середине зимы
вдруг шептала о том, что на Большой земле слишком много
мужчин. И как там твоей одинокой, в легком платьице над
босыми ногами, среди мягкой травы лета... Почему нет
телеграмм? Ведь прошла уже почти вечность разлуки.
Сейчас самое время вернуться и удержать от какого-нибудь
рокового шага, но это невозможно, что бы ни случилось
там... Невозможно даже написать письмо, чтобы как-то
сгладить взаимное непонимание, накапливающееся от лако-
ничных радиограмм. Пройдя морзянкой через полмира, отпе-
чатанные на типографском бланке, они теряют душу, кото-
рая есть в рукописном письме. Но даже эти короткие
весточки бесконечно нужны там. Сколько раз моя жена
спасала меня коротким: «Все в порядке тоскую люблю
твоя...» Хотя черный бес, поднимающийся из глубин души, и
говорил, что написать эти слова очень просто, главная
информация заключалась в том, что тебя еще помнят. Но
наступает срок, и вдруг ты чувствуешь — стало легче. Снача-
ла даже непонятно почему. А затем по тому, как трудно
становится писать даже короткие строки телеграмм домой,
по какому-то тупому безразличию, с которым смотришь на
фотографии родных, начинаешь понимать: твой дом теперь
эта койка, эта каюта, а те, фотографии которых висят на
стене, отошли куда-то на второй план. Ты заботишься о том,
как учится и чувствует себя сынишка, почему вдруг не пишет
жена, но относишься к ним, как к героям какого-то фильма,
который тебе очень нравился, но ты смотрел его давно-
давно.
Так или иначе, но только здесь, в Антарктиде, большин-
ство из нас узнало, что значит в жизни мужчин женщина,
вернее, что такое жить без нее. Когда я получал радиограм-
му из пяти так много для меня значащих слов, мне ее
хватало, чтобы читать дня два-три Каждый вечер после
134
тяжелой работы, ложась спать, я открывал ее и читал минут
двадцать, покуривая. Я не стеснялся соседа по койке, он не
обращал внимания на меня. Он тоже читал такое же
«длинное» письмо своей женщины.
Антарктида—единственный материк, где до недавнего
времени никогда не жила ни одна из них, но посмотрите на
его карту: горы, безжизненные плато, заливы носят имена
этих хрупких созданий.
Это не мечта о сексе или трудность жизни без него. Нет,
без этого жить можно. Но проплыв полсвета, увидев красоту
тропических закатов и зеленый луч, склоненные над водой
пальмы Сенегала и горы Южной Африки, нежно-алые
айсберги среди зеленовато-золотой воды Антарктики и
коралловые острова Индийского океана, здесь все поняли,
что природа не создала ничего совершеннее Женщины. На
Большой земле этого никогда не понять, как не понять
красоту ромашки на поле, полном ромашек. Только море да
еще полярные зимовки учат этому.
Может быть, поэтому во всех странах и женщины любят
моряков...
И еще один вывод, который я сделал после зимовки.
Человек, узнавший что-то важное, чего не знают другие
люди, на первых порах не способен жить, как раньше.
В первое время после возвращения из Антарктиды среди
старых друзей я чувствовал себя как будто чужим, разгово-
ры, которые велись ими, казались мне подчас нестоящими.
Работа, которую я считал раньше важной, вдруг представля-
лась скучной.
Жена и дом, о которых столько мечталось и при
воспоминаниях о которых прибавлялось что-нибудь хорошее
и отбрасывалось плохое, оказались такими же, как и были,
только жена чуть больше усталая. Младший сынишка (ему,
когда я вернулся, было около двух лет) не узнал чужого
дядю и заплакал, когда я хотел взять его на руки...
Но воспоминания теперь уже гнали назад, к Великому
Братству Мужчин, где все так ясно. Там надо только
работать, быть другом и смеяться даже тогда, когда к тому
нет причин.
А тут жизнь снова предстала со всеми ее противоречи-
ями, конфликтами, которые нередко приходится решать од-
ному.
Ну а о самой Антарктиде? О ней осталось воспоминание
как о доме. Холодно? Нет, не очень. В Мирном минус
30 градусов считается холодно. Правда, ветрен но. Ветер и
отсутствие видимости — главное, что мешает работать в
Мирном. Мешает то, что нет хорошего заземления для
приборов. Море хотя и близко, но приливы и отливы шевелят
края трещин, рвут заземление. Нет еще достаточно хорошей
изоляции проводов, гибкой и не ломающейся на морозе. Но
135
жить и работать можно. Нисколько не хуже, чем в любом
другом месте.
А сама работа такая же, как на Большой земле. Постоян-
ная забота о том, что показывают твои приборы: действи-
тельное дыхание процесса, «за которым гоняешься», или
какую-нибудь «наводку»? Электронное оборудование—
хорошая штука, но оно может показывать все что угодно.
Бурение еще хромает. Глубже 50—60 метров в лед никак
не удается углубиться.
Ну а результаты — над ними надо еще думать и думать...
Часто, как это бывает и в любой науке, точки вдруг идут не
туда, куда предполагалось. И снова проверки: что это —
неправильные измерения или рабочая теория не учитывает
чего-то?
Вот таким я вернулся после своей первой поездки в
Антарктиду. Пятнадцать месяцев, два дня рождения.

Развилка дорог
Прошел год. Я по-прежнему работал в Энергетическом
институте и должен был заниматься его тематикой. Но все
свободное время я посвящал анализу данных, полученных в
Антарктиде. Появились первые интересные результаты. Вот
тогда-то и удалось показать, что в центральных частях
ледяного щита Антарктиды, где толщина льда достигает
трех-четырех километров, у дна ледника температура близка
к нулю и идет непрерывное таяние льда.
Единственный способ проверить все это—пробурить ды-
ру через четыре километра льда и посмотреть, измерить—
что там? Вдвоем с Андреем Капицей, моим другом по
зимовке, мы мечтали об этом. Так возник проект подледной
автоматической станции, или ПЛАС,— стального цилиндра с
атомным нагревателем и запасом кабеля и приборами.
Цилиндр должен был погружаться, протаивая лед за счет
тепла атомного распада. Кабель, весь запас которого будет
находиться в цилиндре, постепенно выходил бы наружу.
Станция спускалась бы, как паучок спускается с ветки на
138
паутинке из своего брюшка. Нам неважно было, что скважи-
на выше ПЛАС замерзнет. Ведь кабель, который должна
была выпустить за собой ПЛАС, будет неподвижен относи-
тельно льда. Но нам не удалось построить такую машину.
А нельзя ли каким-то другим способом определить нали-
чие подледникового таяния в Центральной Антарктиде? Ведь
если оно существует, то образующаяся за счет такого таяния
вода должна хотя бы в некоторых местах выливаться из-под
ледникового щита в окружающие его моря. В некоторых
местах Антарктиды углубления подледного ложа так велики,
что ее ледниковый покров начинает плавать на заполня-
ющей их воде, которая в виде огромных заливов и подледни-
ковых морей проникает далеко на юг от ледяной ’крыши,
называемой берегом Антарктиды.
Скорее всего пресная талая вода из центральных обла-
стей выливается под самые крупные из шельфовых ледни-
ков. При этом она смешивается с очень соленой и очень
холодной водой подледниковых морей и может сильно
влиять на процессы таяния или намерзания под такими
ледниками
И я стал собирать литературу, изучать все, что было
связано с таянием и намерзанием под шельфовыми ледника-
ми.
Очень скоро я выяснил, что главным специалистом в этих
вопросах является доктор Крери из Соединенных Штатов. То
небольшое число данных по этому вопросу, которое в то
время имелось, получено им на крупнейшем из шельфовых
ледников Земли — леднике Росса. Я еще не знал тогда, что
этот ледник сыграет особую роль в моей жизни.
И здесь помогло мне мое авиационное образование и весь
ранее накопленный багаж знаний. Я предположил, что
процесс теплообмена при таянии или намерзании у нижней
поверхности шельфовых ледников, омываемых водами под-
ледниковых морей, идет в общем так же, как и процесс
теплообмена при обтекании плит и пластин потоками жид-
кости и газа в технике. Инженеры уже накопили огромное
количество экспериментального материала о таком теплооб-
мене. Какова же была моя радость, когда оказалось, что
данные Крери о таянии под ледником Росса подтверждают
гипотезу о возможности применения инженерных формул для
расчетов возможного таяния или намерзания под шельфовы-
ми ледниками’
Я опубликовал об этом статью, сделал доклад на заседа-
нии Междуведомственной комиссии по исследованию Антар-
ктики при Академии наук СССР.
В этом докладе была высказана мысль и о том, что если
в центральных областях наземного ледника Антарктиды идет
непрерывное таяние льда и часть этой талой воды выдавли-
вается к краям ледникового щита, то эта вода будет
139
поступать в окружающие моря в тыловых частях шельфовых
ледников, у их дна. При этом пресная талая вода, контакти-
руя с охлажденной ниже нуля морской водой, будет быстро
намерзать под шельфовыми ледниками вблизи их тыловой
линии всплывания.
Доклад понравился. Кто-то даже предложил: а почему бы
не послать Зотикова на этот ледник Росса, проверить хотя
бы часть из того, что он нам рассказал. У самого края этого
ледника расположена главная американская антарктическая
станция Мак-Мердо. Ведь мы все равно раз в год посылаем
туда советского ученого на зимовку в обмен на американца,
которого они присылают к нам.
И в®т мне был задан уже прямой вопрос:
— А вы не хотели бы съездить снова в Антарктиду
провести зимовку на американской станции Мак-Мердо?
Поработать в том районе, о котором вы только что доклады-
вали?
— Конечно, хотел бы,— сказал я. Мысли заметались
Ведь у каждого, кто провел год на этом материке, какими бы
словами они ни ругали «проклятую Антарктиду» в середине
полярной зимы, остается мечта побывать там снова. Но
ехать на зимовку?.. Слишком уж долго, слишком большая
цена...
В тот год поездка не удалась. Причины были разные
Одна из них — моя основная научная тематика в лаборатории
Энергетического института никак не была связана с Антар-
ктикой, и мне не разрешили ее бросать. Вторая — мысль о
том, что поездка на зимовку в Антарктиду снова вырвет из
жизни почти два года. Если первая поездка оставляла
возможность вернуться к старой работе, то сейчас это было
бы уже изменением профессии. Несмотря на то что все
свободное время и мысли отдавались мной Антарктике,
основная работа, друзья по учебе, научные связи оставались
еще в авиации. И все же, когда стало ясно, что моя поездка
не состоится, я почувствовал, что потерял что-то очень для
себя важное. Ведь мне казалось, что вот позовет труба и
ничего не стоит сделать шаг вперед. И снова неведомые
страны, интересные исследования. Так просто думать, что
сделаешь шаг вперед, когда знаешь, что трубы не будет. А
тут—труба-то была...
Когда мне еще через год предложили работу, где можно
было целиком заняться изучением термического режима
ледников, я согласился. Это был отдел гляциологии Институ-
та географии Академии наук. Меня долго мучили сомнения —
я ведь инженер. Это уже был серьезный развилок на
жизненном пути... Так, начав с романтики, я стал гляциоло-
гом не только по любви, но и по профессии.
140
Специальность—
гляциология
Институт географии Академии наук СССР помещается в
стареньком двухэтажном здании в тихом переулке в центре
Москвы, недалеко от кинотеатра «Ударник».
После Энергетического института казалось странным и
относительно большое количество работающих тут женщин,
и тихая обстановка, и то, что главным в интерьере были
письменные столы, а не приборы, инструменты или верста-
ки лабораторий.
Отдел гляциологии занимал в институте особое место. Он
был самым большим, самым молодежным и самым, я бы
сказал, исследовательским. Ведь ледники — объект исследо-
вания гляциологов — это далекие северные острова, непри-
ступные горы, Антарктика, то есть места, наименее доступ-
ные и изученные. Начальником отдела был тогда член-
корреспондент Академии наук СССР Григорий Александро-
вич Авсюк, руководитель гляциологических исследований в
нашей стране и великолепный организатор и человек. Его
руководство отделом почти не чувствовалось, потому что он
руководил, помогая и разрешая, а не ругая и запрещая.
Такое руководство было чрезвычайно приятным и плодотвор-
ным.
Отдел помещался тогда в бывшем бомбоубежище на
Ленинском проспекте, прямо напротив парадных ворот прези-
диума Академии наук СССР. В отделе, в котором не было
табеля, молодые парни и девушки трудились от зари до зари
при искусственном освещении, почти без вентиляции, обраба-
тывая результаты завершенных экспедиций и готовясь к
новым. Обстановка была самая дружеская и в то же время
очень рабочая. Она напоминала скорее обстановку читально-
го зала, чем учреждения. И Григорий Александрович со
своей неизменной шуткой был душой этого коллектива.
Со временем мы получили новое помещение — квартиры
в цокольных этажах жилых домов в Черемушках. Я за это
время написал несколько статей о тепловом режиме ледни-
ков Антарктиды, работал на ледниках Средней Азии, побы-
вал еще раз и в милой сердцу Антарктиде. Но это было
короткое путешествие. Полет через Индию, Индонезию,
Австралию, Новую Зеландию, затем прыжок в Антарктику,
на американскую базу Мак-Мердо, а оттуда в наш Мирный.
Мой друг Андрей Капица готовился пересечь Ледяной конти-
нент в местах, где еще не ступала нога человека, и
предложил мне принять участие в этом походе. Однако в
день выхода нашего санно-тракторного поезда со станции
Восток острый приступ аппендицита свалил меня в постель,
и я быстро вернулся домой, правда уже с вырезанным в
Мирном аппендиксом.
141
Неожиданный звонок
В тот год отпуск я провел за рулем, отдыхая с женой и
детьми в Крыму. Домой приехали уже в сентябре в благодуш-
ном настроении. Все было ясно на ближайший год. Домашние
встретили меня новостью: «Тебя все время ищут из Комиссии
по исследованию Антарктиды, из Академии наук».
«Наверное, по поводу гранок статьи в их сборнике»,—
подумал я. Но звонок был не по этому делу. Когда подошел
к телефону, услышал мягкий, доброжелательный голос сек-
ретаря комиссии Ирочки Лапиной:
— Послушай, Игорь, где ты пропадаешь? Комиссия опять
думает рекомендовать тебя для работы на американской
антарктической базе Мак-Мердо. В этом году предполагается
большой объем всех работ в Антарктике, связанный с
проведением Года спокойного солнца. Ну, так как? Ты
согласен?
Я молчал.
— Что же ты молчишь, Игорь? Нам надо срочно знать
твой ответ, отъезд через два месяца. Ты же хотел, правда?
— Конечно, правда.— И я опять замолчал. Замолчал
потому, что вспоминал Антарктиду, не описанную в научных
отчетах, и свой путь в ней.
— Ирочка, можно я отвечу завтра?
Хотелось подождать с ответом хотя бы день. Собраться с
мыслями. Дома идея была воспринята без энтузиазма, но и
без отговоров.
Поездка на год с лишним и для работы, и для дома
всегда не ко времени, даже если хотел ее. Слишком много
корней держит нас на том месте, где мы сидим. Уезжая на
год, приходится их обрывать... Но третий раз труба едва ли
протрубит... И на следующее утро я позвонил Лапиной,
сообщил о своем согласии.
И мысли бегут уже вперед, в мир, абсолютно не связан-
ный с тем, в котором пока живешь. Надо уточнить программу
работ. Правда, это трудно, очень мало известно об условиях
у американцев. Надо поговорить с теми, кто там был.
Необходимо достать и подготовить все приборы и оборудова-
ние. Может быть, там этого не достанешь. Взять побольше
литературы, все, что может понадобиться в работе. Правда,
книги, журналы слишком тяжелы, лучше сделать микрофиль-
мы. С языком неважно. Как буду разговаривать с американ-
цами? Нужда научит? Как вообще буду чувствовать себя
там? Что за люди встретят? Я уже был на станции
Мак-Мердо, но лишь два дня, когда советские самолеты,
везшие нас в Антарктиду, останавливались там по пути. Но
два дня с сотней своих товарищей или год одному—«две
большие разницы».
Но к черту такие вопросы! Надо думать конструктивно
142
Нужно составить план работы, все подготовить. Хорошо, что
о теплых вещах не надо заботиться, их получу в Арктическом
институте в Ленинграде. Нужно оформить документы для
поездки, паспорт, визы, делать прививки. Остальное пока-
жет жизнь.
Еду к американцам
Жизнь, которая последнее время текла размеренно, снова
понеслась. И снова, как и перед первой экспедицией,
засосало где-то в животе от ожидания неизвестности: новых
городов, людей, морей, встреч. От сознания того, что все
будет зависеть только от тебя самого. Труба протрубила, и
от размеренной жизни не осталось и следа. Старший сын
отлично понимал это чувство. Оторвавшись от уроков, он с
затуманенными глазами крутил на проигрывателе «Бриганти-
ну» и весь набор песен такого типа. Младшего тоже
захватывала романтика путешествий. Но он был еще мал и
напирал на то, чтобы папа привез ему «перо от орла и зуб от
акулы». Хуже всех было их маме. Ее ждало долгое одиноче-
ство.
Пожалуй, одинокой она стала уже за месяц до моего
отъезда. Потому что я уже практически уехал. Мы были
вместе, но думы уже были разные- у нее — как справиться
одной с двумя ребятами, у меня — как жить тоже одному
среди чужих на другом краю света. Мне было проще. Я
занимался только подготовкой к отъезду. О всем остальном
старался не думать. Так всегда бывает перед длительным
отъездом туда, куда не приходят даже письма,— в море, на
полярные станции.
Отправляюсь в Ленинград, в Институт Арктики и Антар-
ктики. Здесь обсуждается план моих работ на станции
Мак-Мердо. Этот институт финансирует мою поездку. Я
фактически становлюсь его сотрудником на время экспеди-
ции.
Достать необходимые мне приборы оказалось легче, чем
я думал. В какие бы конторы и бухгалтерии я ни приходил,
когда люди узнавали, что это нужно для Антарктики, они
вдруг сразу сбрасывали сухую официальность. У скучных
начальников загорались глаза. И многие из них готовы были
поменяться со мной местами. Но кому-то надо «делать
дело». Они остывали немного:
— Да! Интересно это все. Так чем мы можем вам помочь?
И как правило, помогали. Была поздняя осень, конец
года. Хорошие приборы уже были распределены по заявкам
каким-то могучим институтам, а я был, так сказать, кустарь-
одиночка. Но начальники смеялись.
— Ничего, институты подождут еще. Они и так богатые.
И все появлялось, как по щучьему велению. Сколько я за
143
это время встретил за канцелярскими столами хороших
людей, романтиков’ Это было не ново для меня. Так же мы
доставали оборудование первый раз, несколько лет назад.
Время шло быстро. Уже послана в Вашингтон телеграм-
ма, где сообщается мое имя и спрашивается, когда мне
целесообразнее быть в Антарктиде. Уже получены почти все
приборы. В лаборатории лежат кучи книг.
Вот и телеграмма из Вашингтона. «Отдел антарктических
программ США приветствует поездку Зотикова на зимовку на
станцию Мак-Мердо. 16 января 1965 года руководитель
научных программ США в Антарктиде доктор Крери будет
ждать Зотикова в Новой Зеландии в аэропорту города
Крайстчерч».
Доктор Крери’ Тот самый доктор Крери, чьи данные я
использовал в докладе Междуведомственной комиссии по
исследованию Антарктики при президиуме Академии наук
СССР.
Снова Ленинград. Получено теплое обмундирование. Пос-
ледние напутствия директора Института Арктики и Антаркти-
ки Алексея Федоровича Трешникова. Опять Москва. С одной
стороны, каждую свободную минуту хочешь побыть дома, с
другой—думаешь о том, как бы чего не забыть, не упустить
какой-нибудь «мелочи» при отъезде. Наконец билет на
самолет заказан. Маршрут: Москва—Карачи — Сидней —
Крайстчерч. Пересадки в Карачи и Сиднее. Получен ОК,
сокращенное от «о’кей», то есть компостирование на самоле-
ты в Карачи и Сиднее. Это очень важно для меня, ведь мой
английский так плох, а я везу шесть тюков груза. Вдруг
где-нибудь застрянешь или, еще хуже, потеряешь что-нибудь.
А в Антарктиду потом, даже если груз найдется, ничего не
доставишь—скоро кончится навигация.
Даже последний день прошел в спешке. Попрощался с
ребятами из отдела гляциологии, получил билет, деньги,
заграничный паспорт, сделал последнюю прививку, побывал
на радио. Домой вернулся часов в девять вечера. А улетать
завтра утром. Дома сидят жена, дети, мама, папа. На столе
бутылка вина, закуски. Но даже выпить на прощание не
удалось: только что сделал прививку против чумы, а после
этого надо воздерживаться хотя бы сутки. А через сутки где
я уже буду?
Легли поздно, часов до трех ночи перепаковывали вещи.
Я мог взять не более 200 килограммов, а набралось куда
больше.
На другое утро встал рано. Последние часы дома.
Младший сын в постели, он простудился. С ним расстаться
придется уже здесь. Что ему скажешь?
— Выздоравливай, малыш... Слушайся маму. Я скоро
вернусь’
Попили чайку. Пришла машина. Это Андрей Капица. Он
144
поможет мне улететь. Поднял сына, обнял. Висит, прижав-
шись, горячее тельце. Плачет, маленький. Понял вдруг:
— Папочка, не уезжай’ Не надо мне пера от орла!
Сели. Посидели.
Поехали!
Последнее в памяти — стоит в окне первого этажа фигур-
ка в пижаме, за ней мама. Машут руками...
— Все! Из дома уже уехал!
Прощание в аэропорту с женой, старшим сыном. На этот
раз легче, как-то тупо.
И вот стюардесса уже раздает конфетки. Тягач потащил
тяжелый Ил-18 на полосу, и все скрылось. И сразу стало
совсем легко. Мысленно я уже улетел. Еще самолет стоял на
земле, но дорога уже вела. В мире дорог, путешествий все
просто. Спрятал понадежнее документы и деньги, уселся
поудобнее. Мысли уже в будущем: как пройдет пересадка в
Карачи?
Дорога ведет в Карачи
В этот день мы не прилетели в Карачи. Туман в Ташкенте
заставил самолет изменить маршрут и сесть в Алма-Ате. Там
и заночевали. Лишь на другой день стюардесса объявила:
«Пересекли Государственную границу». Под крылом —
выженные плоскогорья, они становятся все выше и угрюмее,
потом снега Гималаев и, наконец, серовато-зеленый ковер
долин. В самолете не много народу. В основном советские
специалисты, летящие за рубеж работать на стройках. В
туалеты самолета — очередь. Идет переодевание. В Москве
было минус 10, а в Карачи, как объявили по радио, плюс 25.
Выходят принарядившиеся.
На световом табло зажглось: «Не курить, пристегнуть
ремни».
Снижаемся, и все быстрее мелькают под нами одинокие
домики, пальмы, бетон полосы. Сели. В лицо ударяет
влажный, какой-то очень плотный горячий воздух. И запах
Запах Востока.
Впервые он поразил меня год назад, когда мы так же
выходили из самолета, прилетев в Индию. Это было в Дели.
Потом то же повторилось в Бирме, в Рангуне. Сейчас в
Пакистане — тоже. Запах сложный—дыма сгоревших пахучих
трав, каких-то пряностей, неизвестных растений. Этот запах
преследует вас всюду. Он варьирует от страны к стране по
силе и оттенкам, но по нему вы с закрытыми глазами можете
сказать, что вы на Востоке.
Был уже вечер, короткие минуты полыхающего лимонным
цветом заката перед полной темнотой. И на этом фоне
особенно резко, контрастно, но почему-то гармонируя с
окружающим, горели ртутные лампы на столбах.
145
Первый незнакомый иностранный город всегда волнует. А
у меня для волнения были двойные основания. Мы опоздали,
и самолет, на котором я должен был продолжать полет, уже
улетел. Я стоял в низком, современном, из стекла здании
аэропорта перед своими шестью неподъемными тюками, а
несколько высохших—кожа и кости — полуголых носильщи-
ков, отталкивая друг друга, почти требовали, чтобы я
разрешил им тащить свои вещи. Тащить их, наверное,
куда-нибудь было надо, но я не знал куда именно. И
зачем.
Через стеклянную дверь я видел такси, хозяин которого
также изо всех сил махал мне рукой и что-то кричал.
Такие же худые служащие у весов также что-то кричали
друг другу, временами указывая на меня. По отдельным
словам я понял, что они говорят по-английски. Я начал им
объяснять, что мне надо лететь дальше, но мой самолет
улетел. Теперь мне надо найти компанию, самолет которой
доставил бы меня в Сидней. Я хотел бы улететь как можно
скорее.
Из моей фразы клерк понял лишь то, что я пытаюсь
говорить по-английски. По-видимому, у нас обоих были очень
сильные, но разные акценты, которые, сложившись, лишили
нас возможности понимать друг друга.
Наступила ночь, все наши, кто прилетел вместе со мной,
уже уехали. Вдоль стены шли конторки представителей
различных компаний: английских, американских, итальян-
ских, нашего родного Аэрофлота.. Красочные плакаты над
каждой конторкой приглашали лететь в любой пункт мира
именно их самолетами. Но клерков за стойками не было.
Никто не боролся за то, чтобы я согласился лететь
на их самолете.
И тут я услышал у одного из окошечек русскую речь:
«Черт побери...» Через минуту мы познакомились. Его звали
Юра Кошелев. В Москве мы бы прошли мимо друг друга, не
улыбнувшись. Но здесь мы сразу же стали почти что
родственниками. Юра тоже спешил, только в Токио. Он тоже
пытался пробиться через языковый барьер, но более удачно,
чем я.
Наконец кто-то заинтересовался нами. Выяснилось, что
можно лететь по-прежнему английским самолетом, но тогда
надо сидеть весь день в Карачи. Можно лететь итальянским.
Он улетает завтра в семь утра. Правда, меняется маршрут.
Самолет будет садиться в Индии, Таиланде, Сингапуре. У
меня нет виз в эти страны. Короткий разговор клерка с
какой-то мисс из «Алиталиа» (так называется итальянская
компания) и на меня дано магическое «О’кей». Это значит,
ваши билеты, закомпостированы.
146
В итальянском «Дугласе»
На другое утро я уже сидел в длинном салоне итальянского
«Дугласа». «Дуглас-8» был по тому времени современный
самолет. Он вмещал сто с лишним пассажиров. Скорость его
достигала тысячи с лишним километров в час. Это был мой
первый полет на иностранном самолете. Присматриваюсь.
После взлета стюардессы куда-то исчезли и появились уже
преображенные. Строгая форменная одежда заменена на
домашние платья, правда чуть-чуть стилизованные, так что
эмблема компании на груди или воротничке воспринимается
как украшение. Предстоит длинный полет, люди устают, им
надоедает смотреть на стюардессу в форме, а вот улыба-
ющуюся красивую девушку видеть всегда приятно. Потом
было много других экипажей, и я любовался и стюардессой-
индианкой в сари, и японкой в кимоно.
Мы уже позавтракали, когда пришло время пристегнуть
ремни перед посадкой в Бомбее. О Бомбее сказать мне
нечего. Час ожидания в аэропорту. Пальмы за летным полем.
Холмистый пейзаж. Где-то рядом, но недосягаемый —
знаменитый висячий сад Бомбея.
Летим дальше. Впереди Бангкок — столица Таиланда.
Таиланд—это бывший Сиам. Читал у Паустовского, что там,
в Бангкоке, есть кладбище, где среди густой травы стоит
большой белый слон из мрамора, грустно склонив голову. А
под ним надпись по-русски и по-сиамски: «Здесь лежит
Маруся Весницкая — королева Сиама». Та самая гимназистка
из Киева, в которую был влюблен юный Паустовский и все
его товарищи и которую увез с собой в Бангкок заезжий
сиамский принц.
В Бангкоке нас встречают надменные упитанные чиновни-
ки в одежде полувоенного покроя. Очень красивые девушки
из наземного обслуживания похожи на японских кинозвезд.
Ни тени раболепия перед пассажирами европейского лайне-
ра. Скорее, наоборот, сквозит усталое равнодушие хозяина,
которому надоели частые гости. Все сдают паспорта, и я
сдаю свой. Пауза, удивленный взгляд, пауза:
— Проходите...
Правда, далеко не ушли. Вылет через час, после заправ-
ки.
Жара невыносимая. Единственное спасение — стеклянный
зал ожидания, где работает «айркондишн». На противопо-
ложной стороне поля, за взлетной полосой, видны грязно-
зеленые, полукруглые бараки американской армии, большие
грузовые самолеты. Это «Геркулесы», самолеты фирмы
«Локхид», те самые, на которых мне придется летать в
Антарктиде.
Опять в воздухе. Спасение от жары только в полете.
Курс—на Сингапур. Там последняя дозаправка перед Ав-
147
стралией. Время бежит. Надо бы уснуть. Ведь практически
не спал уже двое суток. Но жалко прозевать посадку в
Сингапуре. И я не пожалел, что не спал. Мы садились в
Сингапуре уже к вечеру. Внизу были сплошные облака. Мы
пробили один слой, тонкий, почти прозрачный, за ним второй,
третий. После каждого слоя цвет освещения менялся: стано-
вился все более желтым. Наконец, мы пробили последний
слой, уже совсем лимонного цвета, и внизу открылась
панорама сотен островов, заливов, резкая линия темных
берегов на фоне светлой воды и наконец залитый огнями
огромный город и освещенные корабли на рейде. Все в
лимонном свете. Может быть, этот свет имел в виду
Вертинский, когда пел о бананово-лимонном Сингапуре.
Снова короткая стоянка—заправка горючим, смена эки-
пажа. Снова бар, соки и магазинчики, забитые японскими
транзисторами. Наконец уже в темноте мы взлетели для
последнего перелета в Австралию. Сейчас, наверное, усну
И тут стюардесса принесла бланки для заполнения
таможенной декларации — документа, необходимого при
въезде в любую страну. Там имеется ряд вопросов (разные в
разных государствах), отвечая на которые вы ставите тамож-
ню в известность о ввозе в страну тех вещей, которые ее
интересуют. Австралийская таможня считается одной из
самых строгих в мире. Вам дают сначала листок, который
содержит такие вопросы: «Везете ли Вы продукты, включая
консервы?» Ответьте: «да», «нет». «Везете ли Вы изделия
из меха?» «Есть ли у Вас предметы, предназначенные для
подарков другим?» * И так далее.
Да—нет, да—нет.. Внизу написано. «Таможня может
проверить Ваш багаж. Если Вы ответили неправильно...»
Я старался отвечать правильно. И в результате почти на
все вопросы анкеты ответил «Да».
Первый листок забрали и принесли второй, где надо было
дать объяснения по всем вопросам, на которые вы ответили
«да». Требовалось написать, какие это вещи, сколько их,
сколько стоят. Но разве запомнишь, сколько меховых рука-
виц или подарочных матрешек лежит в моих шести тюках!
Открыл бумажник, где лежали шесть квитанций на шесть
сданных в багаж тюков, но квитанций не было. Они,
наверное, выпали из паспорта где-то между Пакистаном и
Австралией.
От волнения не спал всю ночь, заснул только под утро.
Разбудили меня, когда самолет уже садился в Сиднее. И вот я
уже стою в очереди пассажиров. Сначала проверка паспортов
и виз, потом багажа и таможенных деклараций.
Моя очередь. Предъявляю свои листочки. Один заполнен-
ный «да, да,- да,..». Второй пустой. Объясняю кое-как:
— Чтобы заполнить второй листок, надо открыть вещи,
посмотреть. А вещи... Вот они, целая груда. Но у меня нет
148
квитанций, чтобы их получить. Я где-то потерял квитанции...
Таможенник удивляется.
— Русский? В Антарктиду? О’кей! Забирайте вещи.
И он ставит штамп «Прошел таможню» на все тюки и
чемоданы, не глядя. Гора упала с плеч.
Сидней — большой город на берегу океана. Здесь очень
теплый, почти тропический климат. Интенсивный, «американ-
ский» темп жизни, тысячи автомашин, сумчатые медведи
коала в городских садах. Мы были здесь три дня год назад, а
сейчас город не интересовал меня. Только вперед, в Новую
Зеландию..
Самолет в Новую Зеландию летит через три часа. Места
и «О’кей» на меня есть, груз получен, вещи сданы. Теперь
осталось только сесть в самолет. Сейчас, когда я и груз в
полной сохранности ждем последнего прыжка, наступила
реакция. Сразу навалилась усталость. За последние четыре
дня спал дважды часа по четыре. Первый раз в Алма-Ате,
второй — в Карачи. Остальное время — в воздухе или в
ожидании самолетов. Зашел в кафе выпить пепси-колы и
заснул на стуле. Правда, сразу проснулся, когда стал падать.
Решил ходить. Так не уснешь. Выяснил: в аэропорту для
транзитных пассажиров есть душ. Пошел помылся, сменил
рубашку, стало чуть легче.
Когда началась посадка в самолет, я стоял одним из
первых в очереди. Не помню, как садились другие люди, как
производился взлет, проснулся лишь через три часа. Разбу-
дили, просят поднять столик. Приглашают пообедать. Внизу
Тасманово море. Через час желанный Крайстчерч. Конец
первого этапа моего пути.
Душа — не путешественница, мудрый человек остает-
ся дома, и, когда потребности или обязанности по
какому-либо поводу зовут его из дома или призывают в
чужие земли, он душой всегда остается дома и одним
выражением своего лица показывает людям, что он в
своих странствиях совершает миссию мудрости и добро-
детели и посещает города и людей, как хозяин, а не
как беглый бродяга или слуга .
Дж Неру «Открытие Индии»
Первые американцы
Трех часов сна в самолете оказалось достаточно, чтобы
освежиться и быть способным оценить обстановку. Из Сид-
нея я дал американцам телеграмму, сообщив, когда прилечу.
Получили ли они ее9 Приедет ли кто-нибудь меня встречать9
Если да, то кто и как я их узнаю? Как держать себя при
встрече9 Ведь первое впечатление важно на будущее.
Рубашка опять помялась. И эта1 чертова боевая пирога из
Таиланда. Я купил в Бангкоке чудесную игрушку, сувенир —
150
старинную боевую пирогу, ощетиненную поднятыми для
удара веслами, с гребцами и солдатами. С тех пор я везде
таскаю ее с собой в руках. Она такая хрупкая, что даже в
коробке может повредиться. Ее можно только носить в
руках.
Выйду я к американцам с пирогой в одной руке, чемодан-
чиком в другой, кино- и фотоаппаратами на плечах, даже
протянуть руку не смогу для приветствия.
Погода в Новой Зеландии после тропиков и даже Сиднея
мягкая, не жарко. В самый раз ходить в пиджаке. Волнуюсь.
Идем к зданию аэропорта. Там небольшая кучка встреча-
ющих. Среди них выделяются каким-то командировочным
видом трое. Попробовал улыбнуться им. Они расплылись в
ответ. Машут руками. Да, это они. Судя по улыбкам, все мои
вопросы снимаются.
Снова сначала таможня, и тут неожиданная задержка.
Представитель департамента сельского хозяйства пришел в
смущение, узнав, что я сходил на землю в Пакистане, Индии
и Таиланде. Он боялся, что на своих ботинках я занесу в
страну какие-нибудь микробы. Однако, выяснив, что я ника-
ких ферм по пути не посещал, он успокоился, и я оказался в
руках трех богатырей. Это были: доктор Крери — научный
руководитель антарктической программы США, Филлип
Смит—оперативный руководитель этой программы и Эдди
Гуддейл — представитель научной американской антарктиче-
ской программы в Новой Зеландии.
Крери — известный во всем мире гляциолог. Руководитель
многих санно-тракторных походов в Антарктике, дрейфовав-
ший на ледяных островах в Арктике, работавший на ледяном
куполе Гренландии. Его перу принадлежат признанные во
всем мире труды. Я знал его только по работам, видел же
впервые. Он оказался чуть выше среднего роста, широкопле-
чий, лет так под пятьдесят. Лицо немного усталое, добродуш-
ное, глаза с хитринкой. Большие, черные, мопассановские
усы. Потом ребята сказали мне, что он старый холостяк.
Может быть, отчасти и поэтому он мог проводить столько
времени во льдах и в море. Это же являлось предметом
многочисленных шуток, но Крери лишь добродушно шевелил
усами и смеялся громче всех. Оказывается, он читал мои
работы и некоторые из них ему даже нравились. То, что
Крери знал меня по моим публикациям, было очень важно
для моей работы на американской станции.
Филлип Смит, или просто Филл, как он отрекомендовал-
ся, выглядел типичным американцем, под стать своему
имени. Очень высокий, худой, с манерами нашего рубахи-
парня, только еще более уверенного в себе. Простые манеры
так не соответствовали высокому посту, который он зани-
мал, что я сначала даже не понял, кто он, принял его за
одного из рядовых инженеров, товарищей Крери.
151
Третий — мистер Эдди Гуддейл — был тоже очень высо-
ким, но уже почти стариком, лет шестидесяти. Очень прямой,
как отставной военный, с продолговатой лысой головой, на
которой были гладко выбриты остатки волос. Очки в тонкой
оправе. Вид и манера разговаривать очень представитель-
ные. Но он чему-то засмеялся, и я тут же понял, что
Эдди — простой человек. Это так и должно быть, ведь
Эдди — старейший полярный волк, участник еще экспедиций
адмирала Бёрда в Антарктику. За его плечами не одна
зимовка. А раз так, то уже работает как бы чувство
братства.
Американцы взвалили на плечи мои чемоданы и ящики и
быстро дотащили все до машины Эдди. Снова улыбки.
— Езжай отдохни. Увидимся завтра.
Через полчаса я уже сидел в комнате тихой гостиницы
«Стон Хоре» — «Каменная лошадь», собираясь лечь спать.
Наступал вечер, но еще светило солнце. Тишина стояла
почти деревенская. Небольшое окно со старинными медны-
ми, кованными, по-видимому в кузнице, крючками и запора-
ми. Нехитрая обстановка. Старинный сервант у стены,
двуспальная кровать, накрытая тоже бабушкиным стеганым
лоскутным одеялом. За окном — подстриженные газончики
пустынной улицы, у подъездов аккуратно увитых зеленью
домиков — автомобили выпуска 30-х годов. Не очень яркое
голубое небо, всегда покрытое кучевыми облачками. Воздух
свежий, прохладный. Тишина. Покой. Не надо думать о
самолетах, багаже, пересадках. Я долетел все-таки. Теперь
поспим, и новый день покажет, что делать.
В Крайстчерче
На следующее утро, 18 января, я проснулся от того, что
кто-то нежно, но настойчиво что-то спрашивал у меня.
Открыл глаза. Не понял сразу, что к чему. Увидел серые,
смеющиеся глаза девушки в белом передничке.
— Доброе утро, сэр. Сэр желает кофе или чай?
Да ведь это Новая Зеландия! Я совсем забыл традиции
маленьких гостиниц этого города, которые мы узнали год
назад. Смеюсь над самим собой.
— Чая, пожалуйста. Доброе утро.
— С молоком, сэр?
— Да, пожалуйста.
Вторая женщина везет столик на колесах. На нем кофе,
чай, молоко, печенье. Это традиционный в местных гостини-
цах способ будить постояльцев утром. Горячий кофе или чай
в постель полусонному человеку. Улыбка горничной:
— Доброе утро, сэр! Извините, сэр, вы, наверное, устали
вчера?
Важно ведь проснуться утром с улыбкой. Даже если и
152
устал вчера. Год назад я жил здесь с нашими ребятами в
другой подобной же гостинице. Два этажа. Двадцать комна-
ток. На первом этаже — маленькая столовая. Напротив —
конторка, в которой по очереди сидят хозяин или хозяйка.
Тут же рядом с конторкой комнаты, в которых они живут.
Гостиницы обычно с пансионом, то есть с трехразовым
питанием, включенным в стоимость номера. Завтраки, обеды
и ужины в такой столовой — это почти ритуал. За централь-
ным столом обычно сидят хозяин и хозяйка с детьми. Все на
другой же день знают друг друга. Обстановка семейная.
В воскресенье маленькие города Новой Зеландии как
будто вымирают. Первый день в Крайстчерче был воскре-
сеньем. На улицах ни души. С удовольствием прошелся по
тихим улочкам до центральной площади, где стоит высокий
готический собор. Возле него — сквер. Чуть дальше речушка
с дикими утками и парк. На площади стоит .памятник
капитану Скотту. Это отсюда, из Крайстчерча, Скотт уходил
в свое последнее плавание к берегам Антарктиды. Высокий
постамент из белого мрамора. На постаменте человек,
одетый в полярные одежды, как бы идет вдаль.
Новая Зеландия—одна из самых близких к Антарктиде
стран, поэтому Крайстчерч и его порт, городок Литлтон,
издавна были местом подготовки и отправления многих
южнополярных экспедиций. Сейчас в этом городе, у между-
народного аэропорта Крайстчерч, располагается главная
база операции «Дип Фриз» («Глубокий холод»). Такое назва-
ние носит работа частей военно-морского флота, авиации и
армии Соединенных Штатов Америки, обеспечивающих жизнь
и исследования американских ученых на шестом континенте.
Это сюда, в штаб операции «Дип Фриз», я летел через
половину земного шара. А Эдди Гуддейл, который меня
встречал, и является представителем научной группы, уча-
ствующей в операции. В 1965 году она называлась операция
«Дип Фриз-1965». По-видимому, завтра и я стану ее участ-
ником. А пока — домой по тихим улицам. Скоро должны
приехать мои новые товарищи.
Доктор Крери и Филл Смит приехали за мной после
обеда. Выяснилось, что ни у них, ни у меня нет никаких
специальных планов, как провести время. Поэтому решение
было принято простое. Сели в машину и поехали. Куда?
Сообразим по дороге.
Приехали мы на пляж. Широкая полоса довольно грязно-
го песка тянется на километры. Ветер несильный, но Тихий
океан не Черное море, и на берег накатываются редкие, но
мощные волны. По-видимому, глубина тут не очень большая
и волны набирают силу, становятся высокими далеко от
берега.
Ребятишки и взрослые барахтаются в воде с досками.
Некоторым удается стать на них и скользить на волне почти
153
до самого берега. На пляже обстановка такая же, как на
любом «диком» пляже около Москвы в воскресенье. Народ
загорает. Только мы трое стоим в пиджаках и галстуках.
Выяснилось, что ни у кого нет плавок. Решили все-таки
попробовать воду. Разулись, сняли носки, засучили брюки.
Вернулись. Не стоит ехать за плавками. Вода такая холод-
ная... Потом новозеландцы говорили нам, что температура ее
не поднимается выше 17 градусов. Слишком близко Антар-
ктика. Провожали нас насмешливыми взглядами. Три чудака
в темных костюмах, увешанные аппаратами. Кто-то сказал:
— А... американцы. Что с них возьмешь...
Позднее я выяснил, что и мы, и американцы любим тепло
больше, чем новозеландцы. В комнате, где температура плюс
15, новозеландец чувствует себя отлично. Представители же
двух крупных государств сошлись на том, что 19 лучше.
Вечером собрались у Крери. Мы приятно провели время. Это
был ужин трех мужчин, которые весь день пробыли на
воздухе и которых никто не ждал дома...
Перед тем как разойтись по домам, решили, что «доктор
Крери» и «доктор Зотиков» — слишком официально и проще
будет: Берт и Игорь.
Штаб операции
«Глубокий холод»
Понедельник 19 января был уже рабочим днем. Сразу после
завтрака заехал Эдди и мы отправились на базу операции
«Глубокий холод». Вот уже конец города. Низенькие здания
местного аэроклуба. Памятник новозеландским летчикам,
погибшим во время второй мировой войны. Истребитель тех
лет — знаменитый в свое время «Спит-файр» вздыбился в
боевом развороте на тонкой бетонной подставке. Истреби-
тель настоящий, раскрашенный пятнами камуфляжа, с трех-
цветными концентрическими кольцами опознавательных зна-
ков ВВС Британии на крыльях. Памятник сделан в стиле
наших «тридцатьчетверок» на бетонном постаменте. Впере-
ди—строения аэропорта. Машина сворачивает налево к
низким зеленоватым постройкам. Среди домиков на двух
мачтах развеваются синий флаг Новой Зеландии и звездно-
полосатый— США. Машина останавливается у дома рядом с
мачтами. Одноэтажное здание легкой постройки типа финс-
кого домика, только значительно больше. Это штаб операции
«Глубокий холод». Эдди показывает дорогу. Коридор. Пер-
вая комната направо—«офис» Эдди. Четыре письменных
стола, бумаги, на стенах карты и фотографии тех же
пингвинов, что и в Антарктической комиссии в Москве. В
комнате сидят еще двое. За одним столом девушка что-то
печатает на машинке, за вторым сидит крепкий, лет сорока
пяти, загорелый мужчина абсолютно не канцелярского вида.
154
Они, наверное, знали, что мы приедем. Бросили работать, с
интересом смотрят на нас, улыбаются. Эдди представляет
меня.
— Вот и русский ученый прилетел. Его зовут мистер
Игор Зотиков.
Девушка делает легкий реверанс:
— Маргарет.
Глаза красивые, карие, смотрят прямо.
— Игорь.
Мужчина крепко жмет руку. Рука твердая.
— Боб Деррик. Рад видеть вас, Игор Зотиков. Как
поживаете?
Смеемся. Откровенно разглядываем друг друга. Маргарет
встает, в руках чашки:
— Могу я сделать вам кофе, мистер Зотиков?
— Спасибо, Маргарет, могу я помочь вам донести его?
— О’ Спасибо!
Идем вместе по коридорчику. Там, в конце его, стоит
кофеварка. Она работает весь день, потому что кофе здесь
пьют не переставая. Позднее я убедился, что американцы
без него не могут. В любой конторке, комнатке, лаборатории,
где работают хотя бы три человека, непрерывно весь день
варится кофе, и первый вопрос после приветствия и «сади-
тесь» обычно: «Можно вам налить чашечку кофе?» Пьют его
обычно без сахара, иногда заправляя сухими сливками,
расфасованные пакетики их лежат рядом.
Эдди уже уселся за свой большой стол с телефонами.
Начинается деловая беседа. Как долетел, как погода в
Москве... У Маргарет интересы женские: есть ли семья,
дети? Как смотрит жена на такую поездку?
— Видите ли, Маргарет, никто из них, наших жен, не
любит Антарктику. Единственный плюс, который они в ней
видят,— там нет ни одной женщины, поэтому скрепя сердце
нас туда пускают.
Маргарет смеется:
— Ваши женщины похожи на наших.
Но Эдди не терял времени даром.
— Доктор Крери летит в Антарктику завтра. Если вы
достаточно отдохнули после полета, он будет рад лететь
вместе с вами.
— Конечно, достаточно! (А как хорошо было бы отдох-
нуть здесь еще недельку.)
— Тогда приступим к делу. Вам надо представиться
адмиралу, командующему операцией, но он сейчас в Антар-
ктике. Здесь сейчас начальник штаба. Пойдемте к нему.
Начальник штаба, капитан первого ранга, или, по-
американски кептан, оказался высоким седеющим челове-
ком лет пятидесяти. Инженер по образованию. Одет в
рубашку и брюки цвета хаки. Погон нет. Только на отворотах
155
рубашки блестящие эмблемки, изображающие орла с распро-
стертыми крыльями — знак различия кептана. Взаимные при-
ветствия.
— Сейчас время перекусить что-нибудь. Пойдемте? —
предлагает кептан. Эдди незаметно кивает головой: «Не
отказывайся».
— Ну что же. Спасибо.
Маленькая столовая старших офицеров. Вестовой матрос,
негр, расставляет тарелки, раскладывает ножи и вилки.
— Что желаете есть, сэр?
Самый больной для меня вопрос: я не могу сказать, что
желаю, потому что не знаю, что как называется. Яичница—
дело проверенное и запоминается легко. Но снова вопрос:
— Какую, сэр?
Во время завтрака в комнату вошел лысеющий высокий
военный с чуть одутловатым лицом. Кептан начинает пред-
ставлять нас, но представления не требуется. Фред Галлуп1
Комендор Галлуп, капитан второго ранга по-нашему, встре-
чал советские самолеты в Мак-Мердо год назад. На другой
день наши ребята и американцы допоздна сидели вместе.
Крупицы знания языка, армянский коньяк, американское
виски и огромное желание понять друг друга делали почти
невозможное. Можно было видеть, как, например, русский
водитель и американский матрос сидели и оживленно рас-
сказывали что-то друг другу Показывали фотографии жен и
детей. Русский говорил что-то по-русски, американец—по-
английски, оба не знали ни слова на другом языке, но
удивительно—они понимали друг друга! Желание понять
заменяло им язык. На другой день многие наши ребята уже
думали, что они научились говорить по-английски. Мы с
Фредом были одной из таких парочек. «Игор!» Слово Игорь с
мягким знаком недоступно для произношения американцев.
Фред узнал меня тоже.
— Что ты делаешь здесь, Игор?
Оказывается, Фред теперь начальник всей авиации аме-
риканцев, работающей в Антарктиде.
— Когда в Антарктиду? Кораблем или самолетом?
— Завтра в пять утра. Самолетом.
— О! Я командир этой машины, жду завтра на борту.
Будешь моим гостем. Там поговорим.
Так я встретил своего первого в этой экспедиции знако-
мого. который помог мне лучше узнать очень замкнутый
даже в Антарктиде круг пилотов авиации флота США.
Теперь мне оставалось пройти медицинскую комиссию
перед полетом и получить теплое обмундирование.
Через полчаса я получил форменную карточку Медицин-
ского управления флота США, где говорилось, что мистер
Игор А. Зотиков из отдела научных программ США здоров.
После этого оставалось лишь получить теплое обмунди-
156
рование. Я вез весь комплект теплой одежды с собой, но
предложение Эдди Гуддейла было принято: интересно было
сравнить нашу и американскую одежду.
Перелет в Мак-Мердо
В четыре утра заехал Гуддейл. Мятое от недосланной ночи
лицо.
— Поехали!
Вот и ангар — склад научной группы. Там уже ждут Крери,
Филл Смит, Боб Деррик. Здесь надо переодеться. Это еще не
Антарктика, но ее дыхание уже коснулось нас. Снимаются
легкие ботинки, тонкие носки, белые рубашки. Взамен
надеваем тяжелые теплые бутсы, свитера, шапки, рукавицы.
Эта одежда кажется такой нелепой в свежести раннего
летнего утра. Грузим вещи в машину и, сделавшись сразу
неуклюжими, идем на аэродром. Надо снова пройти тамож-
ню. Ведь мы улетаем из Новой Зеландии. Неловко жмемся
в углу зала ожидания. Среди элегантных пассажиров, улета-
ющих в другие страны, мы уже как парии. В руках — ярко-
красные, еще новые зимние куртки с обшитым мехом
капюшоном и с голубой круглой эмблемой. Надпись по кругу
эмблемы: «Антарктическая программа Соединенных Шта-
тов». Рядом стоят другие, еще незнакомые мне люди. Тоже в
тяжелых бутсах, теплых куртках, только зеленого защитного
цвета. Зеленые гимнастерки заправлены в такого же цвета
брюки. Очень простой пошив типа нашей спецодежды,
матерчатые поясные ремни, погон нет, только на отложных
воротничках у некоторых какие-то блестящие значки. Это
были матросы и офицеры американского флота и армии,
отправляющиеся с нами в Антарктиду.
Час назад, переодевшись на складе, надев на шею
металлическую цепочку из блестящих шариков, на которой,
непривычно холодя грудь, повисла прямоугольная пластинка
из титана (по замыслу ее создателей она сохранит мое имя,
даже если самолет сгорит и ничего не останется), я стал
полноправным членом американской антарктической экспе-
диции. Полноправным потому, что примерно в это же время
где-то в тысячах километров отсюда такой же, как я,
ученый, только американец, тоже был принят как равный в
состав Советской антарктической экспедиции. Произошел
обмен* «голова на голову». Начало такому обмену было
положено одним из самых замечательных дипломатических
документов нашего времени — Договором об Антарктике
1959 года*. Согласно этому Договору, обширный континент и
прилегающие к нему острова и морские пространства вокруг
* Подробнее о Договоре см. в Пре-
дисловии.
157
них полностью изымаются из сферы военных приготовлений
в какой-либо форме, включая ядерные испытания, и утвер-
ждаются в качестве зоны мирных исследований и свободного
научного сотрудничества государств.
Важное значение имеет также то, что Договор заморозил
вопрос о территориальных претензиях в Антарктиде, исклю-
чая тем самым возникновение в этом районе споров, трений
и конфликтов. В настоящее время участниками Договора
являются 29 государств, расположенных на всех континентах
и имеющих различные общественно-политические системы и
уровни экономического развития. Благодаря Договору в
Антарктиде развивается систематическое сотрудничество
между государствами. Существует практика хорошо за-
рекомендовавшего себя обмена. Так, например, ученые из
США или других стран могут приехать на любую станцию
СССР в Антарктиде и делать интересующую их работу в
течение года, а ученые из СССР могут делать то же самое
на любой из станций США или других государств. Именно
благодаря этому Договору происходили все удивительные
события и встречи, о которых я пишу.
Таможню прошли быстро. И вот уже летное поле. В
стороне от вокзала стоит большой четырёхмоторный самолет
с очень низкой посадкой. Его толстый живот почти касается
земли. Окраска машины тоже необычная. Концы крыльев и
огромный хвост — ярко-красного цвета. Говорят, это помогает
во льдах искать разбившуюся машину. Самолет уже готов к
вылету. Внутри его что-то дьявольски гудит и свистит.
Подходим ближе. На крыльях и фюзеляже, ближе к хвосту,
огромные белые звезды армии США. У открытого люка
машины стоит парень в ярко-красном комбинезоне, торопит.
Лезу в полумрак фюзеляжа, стараясь держаться ближе к
Крери. Это грузовой самолет. Внутри пространство фюзеля-
жа кажется огромным. Наверху, у потолка, очень высоко
тускло горят редкие лампы. Вдоль стен идут десятки труб,
кабелей, какие-то жужжащие аппараты, баллоны. Середина
помещения была завалена грудой ящиков и тюков, перетяну-
тых ремнями. На них где-то на самом верху удобно лежали и
сидели три-четыре парня тоже в красных комбинезонах,
подложив под себя куртки. Только с боков оставались узкие
полоски пола, свободные от ящиков и тюков. Вдоль этих
полосок шли неширокие, длинные, как скамьи, сиденья—
просто материал типа плащ-палатки, натянутый между двумя
трубами вдоль стены, как длинная раскладушка. Первое, что
все сделали,— разобрали привязные ремни и привязались.
Еще сильнее завизжало что-то, закрутились один за другим
четыре огромных пропеллера, и мы «поехали».
Разговоров, • особенно сначала, было мало. На лицах у
всех тот особый отпечаток, который можно увидеть в будний
день в семь утра в трамвае: усталость. Встали рано, легли
158
поздно. Впереди восемь часов работы. После неторопливых
сытых бесед и покоя тихого провинциального Крайстчерча ко
мне вдруг пришло знакомое нам ощущение «давай-давай».
Это было неожиданностью — мысль, что все трудное дается
не просто не только нам, но и соперникам. С этой точки
зрения я никогда не думал об американцах в Антарктике.
Хотелось курить. По-видимому, всем. Как только взлете-
ли, световое табло погасло и в воздухе потянулся дымок
«Кемела» и «Лаки Страйк». Дорога длинная. Семь часов
полета, если не придется возвращаться... Радист сварил
кофе. Горячий кофе взбодрил, уже не все сидели, уткнув-
шись подбородком в грудь.
Из кабины пилотов показалась какая-то голова и начала
делать мне знаки: «иди сюда».
В кабине пилотов было и веселее и теплее. Через
круговое остекление светило солнце. Фред Галлуп сидел на
месте первого пилота. Он отстегнул ремни, осторожно
протиснулся между рычагами назад.
— Садись на мое место, попробуй машину.
Пролезаю, стараюсь ни за что не задеть, вперед. Трудно
это с непривычки. Ребята смеются. Всем экипажем наблюда-
ют за мной. Для них я как редкий, невиданный, но известный
зверь. Знакомимся. Меня охватило чувство волнующей не-
обычности. Здесь, в кабине военного самолета США, среди
американских офицеров сидел человек из страны, которая
ими рассматривалась как потенциальный и самый грозный
противник.
И это не был какой-то 2000 год из научно-
фантастического романа, это был реальный и грешный год,
когда США ругали нас, а мы их, когда первые выстрелы
горячей войны уже гремели во Вьетнаме.
У меня с американцами не было игры в поддавки, когда
кто-то должен был поступиться чем-то, чтобы сохранить
добрые отношения. И в то же время чувствовалось, что мы
сможем дружно работать, может быть, именно благодаря
нереальности, противоестественности ситуации. А может
быть, наоборот, естественности?
Сами слова нашего разговора не играли роли. Имели
значение только оттенки слов, жестов, улыбки и молчаливое
сознание того, что мы здесь делаем одно дело по приказу
двух таких непохожих стран. Значит, это возможно: делать
одно дело, улыбаться друг другу и в то же время быть
гражданами каждый своей страны...
Перелет через океан прошел очень быстро. Вот уже
внизу стали попадаться белые пятна айсбергов, а потом
вдоль правого борта—белые поля и седые от снега горы
Земли Виктории. Это уже была Антарктида. И вот наконец
много раз виденная на фотографиях одинокая коническая
вершина и кусочек как бы ваты над ней. Это знаменитый
159
Эребус, единственный действующий вулкан Антарктиды. Он
расположен не на самом материке, а на острове Росса,
отделенном от гор Королевы Виктории, что высятся на
побережье, проливом Мак-Мердо шириной километров трид-
цать. На острове. Росса, на берегу пролива Мак-Мердо, и,
расположена станция Мак-Мердо — главная американская
антарктическая база, цель нашего полета.
Самолет резко снижается и, развернувшись, идет на
посадку. Удар, второй, и вот уже по инерции всех потянуло к
носу. Двигатели взревели, тормозя скорость бегущей маши-
ны. Наступила тишина. Мы прилетели.
Первый день
новой Антарктиды
Задняя наклонная половина пола грузового отсека, завален-
ная ящиками, медленно, словно подломившись, поползла
вниз, образовав широкий выход. Ослепительный свет сол-
нечного дня, усиленный сверканием снега, залил помещение,
погасив тусклое мерцание амбарных ламп под потолком.
Пахнуло морозным воздухом. В просторном проеме этого
выхода видны были фигурки людей в красных, как у меня,
или ярких зеленых одеждах. Треща, подошел тоже красный
трактор с красными санями на прицепе. Люди в зеленом
бросились внутрь самолета и начали лихорадочно, как на
пожаре, перебрасывать ящики и тюки на сани. Вновь при-
ехавшие поспешили оттащить свои вещи в ’ сторону. По-
видимому, парни грузили «казенный» груз.Мы с Крери тоже
бодро потащили свои мешки и ящики к выходу. Люди в
красном подбежали к нам. Крери знал их всех. Беглые
жизнерадостные приветствия, какой-то быстрый разговор.
Парни с интересом взглянули на меня:
— А ю рашен? — И мои вещички взлетели на засаленные
потертые плечи парней.
— Кам он, бой!
Жест, сопровождавший эти слова, красноречиво показал
значение слов «давай-давай!». В стороне стоял зеленый
гусеничный тягач непривычного вида: восемь обычных авто-
мобильных колес, по четыре с каждой стороны, на колеса
натянуты резиновые гусеницы. Сзади, как продолжение
кабины водителя, помещение с окнами для пассажиров.
Что-то вроде автобуса, только без удобств. Все грубо
рабочее, железное, угловатое.
Вещи полетели в машину, все полезли за ними, размести-
лись кто где. По бокам кузова—деревянные скамьи. Некото-
рые сели на них, остальные полезли на кучу вещей,
сваленную в середине. Осмотрелся. На стене черной краской
надпись: «Пятнадцать человек, не более». Слово «человек»
160
зачеркнуто синим фломастером и над ним вписано: «заклю-
ченных».
Ага, это юмор местных полярников, причем, судя по
настроению, середины полярной зимы.
Кто-то сел за рычаги, покопался на доске приборов.
Собственно, приборов на ней не было, от них остались лишь
пустые глазницы. Водитель достал из одной такой глазницы
два проводка, соединил их. Сверкнула искра, мотор сразу
завелся, и мы рывком взяли с места. Впереди Мак-Мердо —
цель пути. Позади километрах в двадцати, на-противополож-
ном берегу залива Мак-Мердо,— цепь заснеженных гор.
Тихо, солнечно, тепло. Хороший летний день в любом
месте на побережье Антарктики напоминает солнечный день
в первых числах марта в Подмосковье или в июле на
ледниках Кавказа. Красок столько... Когда я вернулся домой
после моей первой зимовки, то даже летом в лесу или на
реке, на лодке, ловил себя на мысли, что дома в яркий
летний день краски, их яркость, количество оттенков много
беднее, чем там, откуда мы вернулись.
А вездеход рычит, клюя носом на ухабах. Ребята показы-
вают нам тюленей. Они лежат совсем рядом с дорогой, спят.
Лишь некоторые поднимают недовольно головы, когда рядом
проходит машина.
Мелькает мысль: тюлени-то совсем ни к чему, ведь это
значит, что мы на морском льду и не в самой его прочной
части. Хотя какая может быть прочная часть в середине
января, по-здешнему во второй половине лета? Соображаю:
Люк наверху закрыт. Не выскочишь.
«Давно не ездил по льду, привыкай!» — говорю я себе,
стараясь снять напряжение сразу подобравшегося тела.
Посматриваю на соседей. Пассажиры, те, кто в еще новень-
ких куртках, чуть подобрались, но тоже не подают виду,
только разговаривают поменьше. Все как бы интересуются
тюленями... Ситуация в точности как в Мирном...
Наконец, последний, самый сильный кивок носом в месте,
где больше всего тюленей, у самого берега, и машина
выезжает на землю. Все облегченно заговорили. Все-таки
всегда как-то неприятно проезжать живую трещину. Потом
привыкаешь, а сначала неприятно. Как бы ни была засыпана
такая трещина снегом, она всегда будет между морем и
берегом. Ведь море «дышит». Прилив — отлив, метр вверх —
метр вниз... Поэтому вдоль берега, на границе плавающего и
лежащего на грунте льда, всегда трещина.
Дальше шла ровная, иногда на два-три метра выше
окружающих ее мест, насыпная дорога. Проехали один,
потом второй развилок. Движение стало оживленнее. Нав-
стречу все чаще попадались тяжелые зеленые грузовики.
В машинах — молодые, деревенского вида загорелые пар-
ни. Зеленые засаленные куртки, странные шапки-ушанки
6 И. А Зотиков
161
Объекты исследований во время зимовки на острове Росса
вроде финских, с козырьками. Руки подняты в приветствии.
По-видимому, это закон всех замкнутых коллективов. Вы
встречаете машину соседа пять раз в день и каждый
раз — салют друг другу рукой, сигналом или светом.
Проехали маленький перевальчик между холмами, и
открылась новая перспектива. Дорога идет вдоль залива,
метрах в пятистах от берега. До самого берега нет снега Там
и сям кучи черной земли. Чуть посветлее наезженные ленты
дорог. Беспорядочно разбросаны красные, синие, белые
дома, полукруглые зеленые бараки, похожие на бочки,
положенные боком и наполовину врытые в землю. Высокие,
из гофрированного железа, с двухскатными крышами зда-
ния— то ли склады, то ли мастерские. Между зданиями
виднеются бухты кабеля, листы металла, какие-то заржа-
вевшие машины. В стороне виднеется островерхая возвышен-
ность; это Обсервейшен-холм. Ближе к берегу—две неболь-
шие ровные площадки. На черном фоне земли четко выделя-
ются ярко-красные вертолеты. А дальше, создавая резкий
контраст, блестит снег на льду замерзшего моря.
«Добро пожаловать
на Мак-Мердо, сэр!»
Дальше начался калейдоскоп срочных дел и встреч. Лишь к
«вечеру», по-прежнему залитому незаходящим солнцем, я
пришел в себя в одном из клубов Мак-Мердо. Внутри
длинной, утепленной многими слоями изоляции палатки,
похожей на бочку, положенную плашмя и наполовину врытую
в землю, толпились десятки людей: военные в зеленых
рубашках с золотистыми «птичками» на груди, боро-
дачи в толстых, пропахших соляром и бензином свитерах,
только что вернувшиеся из похода, люди в клетчатых,
сшитых из толстого материала куртках — местной униформе
ученых. Я тоже в такой куртке.
В клубе, а скорее, легком бараке темно, чуть освещена
лишь стена напротив входа. На полках тускло блестят ряды
незнакомых бутылок Из-за спин видна стойка бара, а за ней
и сам бармен — высокий, бородатый человек в зеленой
рубашке нараспашку.
Слева в углу на нескольких стульях и прямо на полу
между ними навалена целая гора курток Я тоже бросил
куртку на верх горы одежды. Еще один шаг к обживанию в
месте, где предстоит провести больше года.
Бросил куртку, сделал шаг вперед — и как в быструю
реку вошел. Понесла вода. Меня заметили. «Игор!» —
позвал кто-то, перекричав шум толпьГу стойки и стрельбу,
доносящуюся из противоположного угла барака, где шел
какой-то фильм.
— Игор! Что будешь пить, Игор? — снова раздался крик.
164
Берт Крери был тут и что-то быстро и непонятно говорил
окружающим его людям, каждый из которых держал в руке
длинный узкий стакан, наполовину заполненный кусочками
льда. Я понял только слово «русский», произнесенное
несколько раз.
— Что будете пить, сэр? — потянувшись через стойку и
решительно отодвинув руками стоящих между нами людей,
произнес бармен. По подчеркнутому вниманию и напряженно-
сти его лица было ясно, что он слышал и понял слова Берта
Крери.
Я еще раз взглянул на ряды причудливых незнакомых
бутылок. Ни одна из них не повторяла другую. Что же
делать, что же делать?
— Пиво, пожалуйста!
— Какого сорта пива желает сэр? — не мигая, в стойке
хорошей охотничьей собаки, продолжал бармен.
— «Будовайзер», пожалуйста! — вспомнил я, протягивая
доллар.
Я еще не знал его стоимости на Мак-Мердо, но решил,
что уж доллара-то за глаза хватит.
«О’кей!» — внезапно расплываясь в улыбке, воскликнул
бармен и театрально поставил передо мной коротенькую,
пузатенькую, темно-коричневого цвета бутылочку.
— Добро пожаловать на Мак-Мердо, сэр! Надеюсь, вам
будет здесь хорошо, сэр,— вдруг посерьезнев, произнес
бармен и удалился к другому концу стойки.
— Эй, послушайте, а деньги? — крикнул я вдогонку, ма-
хая зеленой бумажкой.
Бармен обернулся:
— Деньги? — И обращаясь уже не ко мне, а ко всем, громко.
— Меня всегда учили, что если я встречусь с живым
советским русским, то это будет только на поле битвы и
один из нас убьет другого. И вот я встретился с первым
таким, но только за стойкой своего бара, и я буду брать с
него деньги? Сэр! Это пиво за счет бармена.
Бармен, отстранив мой доллар, достал из кармана пару
монеток и бросил их в ящик кассы.
— Послушайте, так нельзя,— пытался было я построить
английскую фразу, но понял, что это бесполезно.
Меня окружили со всех сторон, оттеснили от стойки,
начали расспрашивать, хлопать по плечам. Я в ответ
лепетал что-то на моем в то время ужасном английском.
Лепетал и с интересом оглядывался по сторонам. Привыкшие
к темноте глаза уже различали ряды кресел в той стороне
барака, которая оканчивалась светящимся экраном. Еще
ближе к стойке бара можно было разглядеть стол, на
котором громоздились закуски: куски жареного мяса, наре-
занный небольшими кусочками сыр, маслины.
Оказалось, что бородатые владельцы золотистых «пти-
165
чек» над нагрудными карманами — это летчики, которые
провели здесь уже больше года зимовки и завтра улетают
наконец в Крайстчерч, а оттуда домой. Сегодня их прощаль-
ный ужин.
Я знал чувства людей в такой день. Это и удивительная
радость, и ощущение, что весь земной шар будет отныне
твой. Ведь ты же так выстрадал эту зимовку! Но все же к
радости в этот день примешивается тревога: как-то на самом
деле встретит тебя Большая земляк
Большой рисованный плакат над стойкой бара говорил о
том же. На нем с левой стороны был нарисован уже
знакомый мне Обсервейшен-холм Мак-Мердо, от которого
вправо улетал самолет.
Посередине плаката было размашисто написано: «Сегод-
ня Мак-Мердо — завтра весь мир» — и три восклицательных
знака. А дальше, в правом верхнем углу, был нарисован
залитый солнцем пляж, пальмы, а на переднем плане
девушки в «бикини». Раскрыв объятия, они ждали самолета.
Так, по-видимому, авторы плаката представляли себе «весь
мир».
Но здешним полярникам было ясно, что случится не так.
И поэтому уже другим почерком после слова «весь мир»—
было добавлено «на Си-47».
Может быть, кому-нибудь эта надпись и не говорит
ничего, но мне она сказала много. Ведь Си-47 — это название
двухмоторного американского транспортного самолета фир-
мы «Дуглас», который был в период Отечественной войны
построен и в СССР и широко известен под названием Ли-2.
Самолет этот и у нас и в Америке давно снят с производства
и эксплуатируется только в самых отдаленных местах дале-
кого Севера, тропического Юга, Антарктиды, то есть там, где
нет аэродромов для «настоящих» самолетов. Поэтому добав-
ление «... на Си-47» значило: ваш «завтра весь мир...»
окажется опять какой-нибудь глухой дырой, где женщин
можно увидеть лишь на фотографиях из журналов. Но
местный фольклор на этом не кончился и ниже слов «на
Си-47» кто-то добавил красным карандашом «на лыжах». Ну
а где, кроме Антарктиды, Аляски и льдов Арктического
океана, сейчас летают Си-47 на лыжах?
Найдя какой-то предлог, я покинул гостеприимный клуб и
вышел на улицу. По-прежнему светило солнце. Однако
теперь, «ночью», свет его приобрел такой нереальный,
таинственный оттенок покоя, который я видел только в
Антарктиде.
166
На Южном полюсе
Утром кто-то тряс за плечо:
— Вставайте, вставайте! Через час вылетает самолет на
Южный полюс!
И действительно, через час мы снова летели. Тот же
самолет и тот же экипаж, который доставил нас вчера в
Антарктиду, сегодня отправился дальше на юг. Три часа в
воздухе. Посадка. Открылась задняя стенка, и в салон
врывается теперь уже ледяной, разреженный, лишенный
запахов и влаги воздух.
Мы берем свои вещмешки с дополнительной теплой
одеждой и личными вещами, выходим, неуверенно озираясь,
привыкая к обжигающему морозу, ослепительному солнцу,
разреженному воздуху. Ведь здесь около трех тысяч метров
над уровнем моря. Вокруг ровная как стол, безбрежная
белая пустыня. Только в стороне видно нагромождение
каких-то темных ящиков, построек, мачт, флагов и флажков.
Конечно, это станция, которая называется Амундсен-Скотт
по имени победителей Южного полюса.
Откуда-то из морозного тумана появились заиндевелые
фигурки, начали возбужденно хлопать меня по плечам,
что-то радостно кричать. Потом вырвали из рук мешки и
убежали на станцию, пригласив нас за собой. Это возбужде-
ние, и эта радость, и эта почти навязчивая готовность помочь
тебе и отобрать у тебя все, чтобы ты легче привыкал к
высоте,— удивительно похоже на то, как встречают самолет
на такой же одинокой советской станции Восток, располо-
женной на высоте почти четыре тысячи метров над уровнем
моря.
— А где же сам полюс? — спрашиваю я, озираясь.
— Где-то там,— показывает Крери в открытое белое
поле.
Станция Южный Полюс в то время состояла всего из
нескольких домиков, засыпанных выше крыш снегом. Стан-
ция маленькая, ее экипаж—два десятка моряков и человек
десять ученых.
Приезжему сначала показывают помещение, где он будет
спать. Узенький коридор, по обе стороны маленькие каютки.
В каждой две койки, одна над другой. Откуда-то доносится
храп. Шепотом объясняют, что здесь всегда спит кто-то,
сменившийся с вахты, показывают, где моя койка. Там уже
положили мой вещевой мешок.
Ну а дальше, как и везде в экспедициях, гостя ведут
кормить. Маленькая, почти квадратная комната кают-
компании отделана под темное дерево. Слева от входа стоят
несколько столов, накрытых клеенкой, справа у стены —
электрическая плита с множеством конфорок Между плитой
и столами — стойка с чистой посудой и тарелки с закусками,
167
соусами и хлебом. Каждый берет тарелку, подходит к плите,
на которой кипят или греются разные блюда, и накладывает
то, что ему нравится. Поев, моет свою посуду в специальной
мойке и кладет снова на полку с чистой посудой. Повар —
крепкий мужчина в огромном белоснежном колпаке и перед-
нике. Из-под широко расстегнутой рубашки виднеется тель-
няшка. Гладко, до синевы, выбрит. Лицо типичного героя с
плакатов «Вступайте в наш флот», которые здесь развешаны
повсюду. Во время обеда он сидит где-то в стороне, ревниво
следя за тем, кто что ест, и перекидываясь с каждым
какой-нибудь шуткой.
В углу комнаты стоят четыре бачка: кофе, сок, неизмен-
ное мороженое и холодный чай, который американцы даже
здесь, на полюсе, любят пить со льдом. Кусочки его лежат в
специальной миске. Приглушенно играет музыка.
Поели и, не сговариваясь, пошли с Бертом «на улицу», на
полюс. Он оказался метрах в пятистах от станции. Просто
мачта, на ней флаг. Вокруг утоптанный снег и тропинка к
станции. Когда-то, лет десять назад, место полюса было
обложено пустыми бочками, расположенными по окружности
диаметром метров двадцать. Тот, кто обошел бочки, мог в
киоске станции купить за один доллар огромный красочный
диплом, удостоверяющий, что обладатель его совершил
кругосветное путешествие. Ведь он действительно пересек
все меридианы Земли.
Сейчас бочки, как и станция, ушли под онег. Ведь на
полюсе ежегодно выпадает около 20 сантиметров осадков
(приведенных к плотности льда), поэтому снег, по которому
ходили Амундсен и Скотт, расположен уже на глубине более
10 метров от поверхности. Да и съехал он с точки полюса.
Ведь ледниковый покров, на котором стоит станция, бочки,
мачты, движется, и скорость его более 10 метров в год.
Поэтому мачта, указывающая точное положение полюса,
время от времени переносится.
Теперь вместо диплома кругосветного путешественника
за тот же доллар можно купить диплом члена клуба
«Южный Полюс», клуба, в который принимаются люди,
побывавшие на Южном полюсе Земли.
Первая ночь на полюсе прошла неважно. Перепутал ночь
с днем, проснулся — часы показывали два. В помещении
приглушенный свет. Как всегда, откуда-то доносится храп,
ведь примерно половина людей работает ночью, половина—
днем. Оделся, вышел — светит солнце, а где оно должно
быть здесь днем, где ночью, еще не знаю. Пока нашел
кого-то и выяснил, что это ночь, совсем разгулялся.
Во время завтрака кто-то заговорил со мной на вполне
сносном русском языке. Оказалось, это известный во всем
мире метеоролог Мортон Рубин. Он недавно зимовал на
советской станции Мирный. Там и выучил язык.
168
После завтрака поехали с Мортоном отбирать пробы
снега для определения горизонта, соответствующего време-
ни начала испытания ядерного оружия. Дело в том, что в
годы интенсивных ядерных испытаний в атмосфере снег,
выпадавший на всем земном шаре, содержал повышенное
количество радиоактивного стронция и других изотопов.
Поэтому, зная момент испытаний ядерного оружия и на какой
глубине от поверхности находится горизонт повышенной
радиоактивности, можно определить точную величину сред-
ней интенсивности накопления осадков за время, прошедшее
с начала этих испытаний. Но, для того чтобы определить
слой максимального содержания изотопов, надо взять образ-
цы снега со всех горизонтов. При этом надо выбрать такое
место, где бы не сказывалось влияние станции.
Ее начальник выделил нам трактор с закутанным в
негреющие одежды молодым матросом, и мы поехали в
сторону от станции, прыгая на твердых застругах. Наконец
Мортону показалось, что мы достаточно далеко отъехали.
Действительно, позади нас мачты станции были еле видны.
Мы слезли и начали рыть шурф. Мы — это Мортон и я. У
матроса нашлись какие-то дела с трактором. Твердый, как
камень, снег плохо поддавался, мы с Мортоном с трудом
вгрызались в него. Матрос начал терять терпение и ясно
показывал это. Наконец он подошел к Мортону и сказал ему,
что у него еще много дел на станции, дал понять, что он
торопится. Но как можно торопиться ученому, который
прилетел сюда из США только для того, чтобы самому лично
взять эти образцы и быть потому уверенным, что все сделано
как надо. Я-то понимал его, но матрос всем видом говорил,
что «думать надо было раньше, начальник». И Мортон
отпустил матроса с трактором. Взаимоотношения его с ним
были точно такие же, какие возникают у каждого из нас,
например, с таксистом, когда он говорит, что ему не-
когда.
Почему-то, когда некогда хозяину грохочущего железно-
го существа, это всегда понятно. И вот здесь, в экспеди-
ции США, я с удивлением смотрел на большого ученого и
чиновника Мортона Рубина, который тоже не смог заставить
водителя тягача помочь нам. И мне вспомнилось, как мы с
Бертом Крери бурили шурф на леднике Росса около снежно-
го аэродрома. Берт обладал властью тратить миллионы.
Вокруг, обеспечивая его научную работу, летали самолеты,
стрекотали вертолеты, переговаривались морзянкой ради-
сты, а в центре всего этого стоял на коленях одинокий Берт
и бодро крутил ручки бура. Потом, кряхтя и пошатываясь от
напряжения, мы с ним вдвоем вынимали длинную, гнущуюся
от собственной тяжести многометровую плеть штанги. Но ни
ему, ни мне, ни стоявшим рядом матросам не пришло в
голову, что эту работу должен делать не сам Берт. В Мирном
169
было бы то же самое, но, пожалуй, мы постеснялись бы
демонстрировать такое бурение перед американцем.
Мы с Мортоном закончили свою работу в шурфах только
через несколько- часов. Потом, замерзшие, падая и задыха-
ясь, мы долго волочили через заструги тяжело нагруженные
сани с образцами. Притащились на станцию к вечеру почти
на коленях.
В мой третий день зимовки с американцами я не встал на
завтрак. Не встал на завтрак и Мортон. Лишь к обеду
приползли мы в кают-компанию. В этот день у меня по плану
было знакомство с научной группой станции. Теперь Мортон
был моим помощником, помогал в переводе. Язык мой был
еще плох.
Научную группу станции возглавлял темпераментный,
похожий на молодого Ландау американец испанского проис-
хождения—Луи Алдас. Он ведет меня в домик науки.
Размер его тот же, что и кают-компании. Половина домика
разделена на клетушки — кабинетики без дверей. Вдоль
свободной стены снизу доверху полки с книгами. Рядом стол
с магнитофоном и проигрывателем. Слышна приглушенная
музыка. Теперь третий концерт Рахманинова. Луи с горящими
глазами рассказывает о своей станции. Он зимует здесь уже
второй раз, поэтому ему знакома тут каждая мелочь. Сейчас
его увлечение — русский язык. Поэтому он уговаривает:
— Слушай, оставайся у нас, ведь тут во льду есть
глубокий шурф-шахта. Работал бы там. Сколько интересных
разговоров было бы у нас за год! Я выучил бы русский язык!
— Нет, Луи, мне надо лететь обратно, у меня ведь уже
есть программа.
Еще один молодой парнишка застенчиво тянет меня к
себе в кабинетик размером с телефонную будку. В лучах
искусственного дневного света я увидел оранжерею с засох-
шей зеленью. Он бережно достал одну веточку с сухими, но
не опавшими листьями и дал мне ее понюхаты Поняв, что я
ничего не чувствую (слишком недавно с Большой земли),
горестно покачал головой:
— Они засохли два месяца назад. Сейчас мы получили
новые семена и начнем их сажать. Если вы интересуетесь, я
напишу вам об этом.
Когда мы улетали со станции, я уже забыл об этом
разговоре. Но ко мне подошел тот парнишка и, смущаясь,
протянул конверт. На нем было напечатано: «Агрикультура
Южного полюса». Внутри лежал пакетик с семенами и
инструкция, напечатанная им для меня. К сожалению, я так и
не занялся организацией оранжереи в Мак-Мердо.
Оказалось, что станция, несмотря на небольшой состав,
выполняет обширный комплекс метеорологических наблюде-
ний: запуск шаров-зондов, автоматическую запись скорости
ветра и температуры на различных горизонтах. Гордость
170
станции — длинный, уходящий наклонно вниз шурф. Глубина
его около 30 метров. Здесь на различных горизонтах ведутся
наблюдения за деформацией снега под нагрузкой, измеряют-
ся температуры, берутся образцы снега для изучения его
превращения в фирн.
Военный контингент на станции живет своей особой
жизнью. Его командир и начальник станции — лейтенант
морского флота, по специальности врач. Его основная забо-
та, как и у всех командиров в таких местах,— постоянно
занимать людей делом. По-видимому, это ему удается. После
обеда заглянул в столовую — сидят человек десять матросов
и что-то старательно пишут. Обстановка контрольной работы
в школе вечерней молодежи. На цыпочках вышел лейтенант,
объяснил, что туда сейчас нельзя. Идет экзамен по каким-то
военным предметам. Здесь любят подобные экзамены. Впос-
ледствии я часто был свидетелем таких контрольных в
столовой Мак-Мердо.
Однако основное место отдыха военных не столовая, а
клуб. Под клуб на полюсе также отведен целый домик. В
середине его — огромная стойка бара, высокие табуретки.
Между стойкой и стеной, украшенной фотографиями голых
девиц из журнала «Плейбой», сидели командир и бармен. На
самом верху над ними надпись: «Южный клуб-90о». Намек на
исключительность места — полюс, широта 90 градусов. По-
одаль, в стороне от голых девиц, на стене висит резко
контрастирующий с окружением портрет скромной девушки в
простеньком платьице. Портрет вставлен в широкую золотую
рамку иконы. Под ним маленькая, вроде лампадки, лампочка
подсветки. Ниже строгая надпись: «Сейчас время воспомина-
ний».
Для тех, кто не хочет стоять у стойки, на противополож-
ной стороне комнаты стоит длинный стол неизменной здесь в
клубах игры в шайбу или же в стрелки. Рядом с местом
игр — холодильник, полный пива в жестяных консервных
банках. Возле холодильника — копилка-касса для денег. Це-
на пива известна. Если нужна сдача, открываешь копилку м
берешь ее.
Стены и потолок клуба обиты отполированной, тониро-
ванной в темный цвет фанерой. Однако кое-где на потолке
листы почему-то сняты или отскочили. Видные в проеме
трубы, обледеневшие стальные конструкции, провода возвра-
щают тебя к тому, что ты не в обычном баре.
На стенах висят большие групповые портреты экипажей
станций, зимовавших ранее. В первом ряду обычно командир,
лидер научной группы, и перед ним — собака.
Зачем здесь собака?
«Чтобы гладить ее»—таков везде чуть варьируемый
ответ. И собаки на станциях чувствуют это. Они ласковые и
очень ручные.
171
Вот и теперь, когда все свободные от вахт в баре, соба-
ка тоже сидит тут, уютно устроившись под проигрыва-
телем.
Обратно в Мак-Мердо
Улететь со станции Южный Полюс оказалось также не
простым делом. Все высокопоставленные гости адмирала —
сенаторы, послы, политики, бизнесмены — обязательно хотят
побывать на самом полюсе Земли. Поэтому хотя самолеты и
приходят сюда почти каждый день, но места в гигантских их
кабинах для нас троих никак не находится. Они заняты
престарелыми, гладко выбритыми мужчинами в новеньких,
только со склада, военных одеждах без знаков различия. На
козырьке шапки-ушанки каждого из них большая круглая
коричневая бляха с надписью: «Визитер». Экипажи станций и
даже мы трое сторонимся этих праздно бродящих здесь лю-
дей.
— О, Игор, эти люди — виайпи. Для большинства из них
Антарктика всего лишь экзотика.
Потом слово «виайпи» я слышал много раз. Образовано
оно тремя начальными буквами слов «очень важная персо-
на», по-английски: «Вери импортент персон». Произносится
это слово всегда чуть с издевкой:
— О... что с него взять, это же виайпи’
В смысле — для него законы не писаны. Я встречался со
множеством виайпи. Мое исключительное положение на
станции позволяло мне беседовать со всеми, кто был мне
интересен. Но каждый — и Мортон Рубин, и Берт Крери, и
даже явные (по виду) виайпи,' с которыми я часто беседовал,
всегда говорили.
— Ты знаешь, я-то сам простой человек, а кругом так
много этих виайпи А ведь с них что возьмешь9
Так что понятие виайпи всегда условное, но всегда с
нехорошим оттенком.
По-видимому, специально для престарелых виайпи на
станции Амундсен-Скотт предприимчивые американцы устро-
или даже второй, туристский полюс. В двух десятках метров
от входа в помещение станции был поставлен толстый,
серебристый, блестящий столб, на вершине которого уста-
новлен такой же блестящий шар (по-видимому, модель
земного шара). Рядом установлен шест-указатель с названи-
ями различных городов и расстояниями. Чем не настоящий
полюс?
Но наконец нам повезло. Вдруг прилетел самолет,
на котором не было виайпи. Он возвращался домой в Мак-
Мердо после посадки где-то в центре ледяного купола
материка, откуда забрал группу участников санно-
тракторного похода. При посадке на плато он повредил
172
переднюю лыжу. Следующим местом его посадки был Юж-
ный полюс. Там он должен был дозаправиться для дальней-
шего полета в Мак-Мердо. И там ждали его мы.
Самолет сел на полосу Южного полюса, еще сильнее
повредив переднюю «больную» ногу, залив всю полосу
красной жидкостью из перебитой где-то гидросистемы. Одна-
ко летчики решили все же лететь в Мак-Мердо. Со станции
на нартах привезли десяток больших канистр с жидкостью
для гидросистемы. Весь запас станции. Решено было доли-
вать ее в полете по мере утечки.
Взлетели мы нормально. Прошло немного времени, и к
большому баку с жидкостью гидросистемы подошел бортин-
женер. Он стал внимательно смотреть на стеклянную трубку,
по которой можно было следить за уровнем жидкости в баке.
По-видимому, пора было доливать.
— Эй, Джим, неси первую канистру! — закричал он на
весь салон парню в красном, который, развалившись и мерно
что-то жуя, лежал с наушниками на горе грузов. Парень
перестал жевать и, как обезьяна, полез куда-то вниз за
канистрами. Вылез оттуда смущенный. По его жестам было
ясно — он не нашел канистр и спрашивал у инженера, где
они. Инженер очень резво взлетел к механику, и они начали
лихорадочно развязывать ремни, связывающие багаж, пере-
тряхивать его.К поискам присоединились почти все пассажи-
ры, но все было напрасно. Оказывается, командир поручил
погрузить канистры второму пилоту, второй — бортинженеру,
бортинженер—Джиму, а Джим — кому-то из тех, кто остался
сейчас с канистрами там внизу, на полюсе. Все это из
пантомимы и разговоров без труда понял даже я. Как быстро
учишься английскому в такие минуты! Наконец инженер
что-то сказал в шлемофон, и через некоторое время пришел
летчик из пилотской кабины. Он тоже стал смотреть на
уровень жидкости в баке. Потом к нему присоединился
командир, который уже не скрывал своей озабоченности.
Достав карандаш, он сделал риску на оправе трубки, чтобы
заметить положение жидкости, засек время и ушел. Все мы в
салоне делали вид, что не замечаем этой трубки, однако
разговоры приутихли. Когда командир через некоторое вре-
мя опять подошел к трубке, даже нам было видно, что
жидкости убавилось. Я сидел около самого бака с жидко-
стью, и мне очень хорошо было видно, как снижался в
водомерном етекле красный столбик. Потом он и вовсе ушел
вниз. Следивший за ним механик что-то долго растерянно
говорил в шлемофон летчикам.
Наконец начали снижаться. По кренам и теням в салоне
стало ясно, что начали делать круги, значит, снижаемся.
Всем было предложено еще крепче привязаться. Механик и
Джим все прикручивали и привязывали покрепче груз,
который мы везли. И вот вдруг почти перестали шуршать
173
моторы, и самолет, покачиваясь в приземной турбулентности,
пошел на последнюю прямую. Это было ясно по тому, как
Джим изо всех сил уперся локтями в выступы фюзеляжа,
посерьезнел.
Удар! Еще удар! Что-то треснуло, и по мне и моим
соседям хлестнуло вонючей, липкой струей из еще раз
лопнувшей, теперь уже в салоне, гидросистемы. Но по тому,
как сильно и часто начал трястись самолет и взревели,
тормозя винтами,моторы, было ясно, что мы уже сели. Сели!
Сели в Мак-Мердо!
Как странно: еще минуту назад мы уже готовы были к
самому худшему. А сейчас каждый из нас с грустью смотрел
на безнадежно испорченные еще новые красные куртки,
залитые бурой жидкостью, последними каплями из гидроси-
стемы.
Третий день зимовки подходил к концу. Впереди остава-
лось еще триста дней с мелочью. Впереди надвигалась
полярная ночь.
Железнодорожный
вагон
и горная хижина
Вернувшись из поездки на Южный полюс, я начал более
детально знакомиться с Мак-Мердо. Оказалось, что жизнь на
станции концентрировалась вокруг двух малосоприкасающих-
ся друг с другом центров, что здесь существует два круга
людей—ученые и военные. Научный персонал станции поме-
щался в длинном домике, своей островерхой крышей и
ненужным в Антарктиде балкончиком напоминающем турист-
скую горную хижину. Домик вытянулся параллельно берегу
пролива, отделяющего остров Росса от материка. В стену
этого здания, обращенную к проливу, было вмонтировано
большое зеркальное стекло. Таким образом, те, кто находил-
ся в помещении, могли через широкое окно видеть и пролив
Мак-Мердо, и далекие живописные горы Земли Виктории, и
противоположный обрывистый берег пролива. Картина была
под стать видам лучших курортов. Домик этот и назывался
«шале»—«горная хижина».
175
Рядом, чуть дальше от берега, через накатанную и
оживленную дорогу стоял кажущийся низким, похожий на
голубую коробку одноэтажный дом с редкими, расположен-
ными у самой крыши окнами. Это было только что отстроен-
ное здание биологической лаборатории. Ведь основные
работы того года в Антарктике должны были быть связаны с
биологией рыб и морских организмов. Эти-то работы и
должны были вестись в новой лаборатории.
Еще дальше от берега стояло высокое здание с двускат-
ной крышей, похожее на деревенскую кузницу, с широкими
воротами с двух сторон. Это действительно был гараж-
мастерская, в которой всегда, заняв все помещение внутри,
стоял полуразобранный грузовик или гусеничный вездеход.
За гаражом начинался чуть припорошенный мокрым сне-
гом склон, сложенный, казалось, только темными и'мелкими
кусками лавы и вулканическим шлаком и пеплом. По этому
склону круто вверх уходила накатанная дорога со следами
автомобильных шин. Справа от нее стояли два огромных
здания или сарая, сделанных из толстых листов железа. Это
были склады приборов, оборудования и снаряжения научной
группы. Слева на склоне, насколько хватало глаз, простира-
лось беспорядочное нагромождение труб, балок, досок,
огромных катушек кабеля и другого имущества, которое
хозяева из научной группы считали возможным хранить на
улице. Слева от шале, вверх по склону, стоял небольшой,
длинный, похожий на железнодорожный вагон дом с окнами,
расположенными где-то возле крыши. Весь дом, включая и
окна, был окрашен в мышино-серый цвет. Это был «слиппинг
квортерс», то есть спальное помещение научной группы.
Сюда-то меня и привели сразу же из шале, как только я
прилетел в Мак-Мердо.
Меня сопровождал научный руководитель зимовочной
партии Мак-Мердо — биолог Артур Дифриз, молодой, худой,
очень быстрый человек с ржаными, закрученными на концах
усами.
Длинный коридор дома был похож на широкий коридор
пассажирского отсека парохода. По обе его стороны были
двери как бы маленьких кают. Собственно, это были не
двери, а «гармошки», сделанные из мягкого материала типа
плотного брезента или кожи. Твердой была только верти-
кальная доска с ручкой и замком, двигающаяся вправо и
влево по рельсам на полу и сжимающая или растягивающая
гармошку. Половина из этих дверей была открыта. В некото-
рых «каютах» было темно. Маленькие окна под потолком
наглухо закрыты от света. В других же комнатках, хотя и
пустых, горел свет. Проходя мимо, я конечно же с любопыт-
ством заглядывал внутрь, кося глазами, и в каждой из
комнаток меня удивлял страшный хаос из подушек, одеял,
ботинок, сушившихся носков, раскрытых на середине книг.
176
Одна из таких комнаток, крайняя, предназначалась мне. Я
вошел.
Комнатка и по размерам и по содержимому в ней
действительно была похожа на каюту. Слева от входа у
стены—две койки, одна над другой. У стены против входа —
небольшой металлический письменный стол с настольной
лампой. Вторая лампа, дневного света, помещалась там, где
в порядочной каюте должны бы быть иллюминатор или окно.
По сторонам от лампы были укреплены железные полки для
книг. Стена напротив представляла собой большой, с нес-
колькими дверцами и ящиками шкаф для вещей, который
тоже был сделан из металла, окрашенного, как и все в
домике, в казенный серый цвет.
— Располагайтесь, комната ваша,— сказал Артур Диф-
риз.— Зовите меня в дальнейшем просто Арт. Меня все так
зовут. Вы устраивайтесь, я вернусь минут через двадцать.
Помещение показалось мне удобным. Правда, я почти
сразу забил его ящиками с книгами, тюками с советской и
американской полярной одеждой. Когда я стал расставлять
книги на полках, то обратил внимание, что одна из них была
наполовину занята каким-то прибором с несколькими кнопка-
ми и двумя красными сигнальными лампочками. Мой прово-
жатый перехватил мой взгляд:
— Пусть этот аппарат пока постоит здесь,— сказал он.
Я утвердительно кивнул. Откуда мне было знать, что с
маленьким приборчиком, оставленным предшественником, у
меня будет много хлопот и беспокойств. В первую же ночь я
был разбужен резким, требовательным, прерывистым сигна-
лом зуммера. Я открыл глаза. В абсолютной темноте
комнаты зловеще вспыхивала сочным красным огнем и снова
гасла сигнальная лампа того прибора. Звучащий в тишине и
темноте ночи почти как сирена зуммер и вспыхивающие
лампочки явно и настойчиво предупреждали о чем-то, что
должно было вот-вот произойти, но что, по-видимому, можно
было еще предупредить. Но что? Я вскочил с постели, зажег
свет. На приборе не было никаких надписей. Только под
одной из кнопок было написано: «Релиз». Слово было мне
непонятно. Я выскочил, как был, босиком, в коридор. Темно,
из некоторых открытых дверей доносились сопение и храп
спящих. Что же случилось? Что же делать? Что же делать,
чтобы спасти... Но что? И как? Я достал словарь, лихорадоч-
но нашел слово «релиз». «Освобождение, избавление, облег-
чение, разъединение, сбрасывание (авиабомбы), раскрытие
(парашюта), пустить (стрелу из лука)...» — прочитал я в
толстом «Мюллере». Ага, значит, надо, наверное, что-то
сделать, повернуть тумблер, нажать кнопку. А вдруг слома-
ется, или сгорит, или взорвется что-нибудь? Но лампы
мигали еще тревожнее, сирена зуммера ревела в ушах еще
громче.
177
Я нажал одну кнопку—ничего. Нажал вторую — и вдруг
все погасло. Наступила тишина. Я посидел немного, принюхи-
ваясь, не запахнет ли паленым, и лег спать с чувством, что я
спас Мак-Мердо. Еще несколько ночей боролся я в своей
комнате с чем-то неизвестным, пока мой язык не стал
достаточно хорош, чтобы у меня появилась возможность все
рассказать коллегам. Они посмеялись, отсоединили провода,
сняли прибор и рассказали, что здесь до меня жил специ-
алист, чьи приборы начинали врать, если в системе электри-
ческого питания падало напряжение. Вот он и сделал
автоматику, которая поднимала панику, когда в электриче-
ской системе Мак-Мердо случались резкие сбои. Своим
переключением тумблера я «говорил» автоматике, что хозя-
ин проснулся, понял и встает, чтобы записать время сбоя и
принять меры. Ну а для себя в ту памятную ночь я выучил на
всю жизнь еще одно английское слово, первое из многих,
которые выучил здесь в аналогичных ситуациях.
Мне понравилась моя комната. Я еще не знал тогда, что
быстро превращу ее в такую же свалку из носков, книг и
сушившейся обуви, как сделали другие, и буду приходить
сюда только для того, чтобы, не зажигая света, раздеться,
лечь спать, а утром как можно быстрее встать и уйти.
Знакомство с Мак-Мердо
Минут через двадцать Арт вернулся.
— Устроились? Ну пошли дальше,— сказал он и повел
меня обратно к шале.
Рядом с входом в этот домик стояло шесть-семь очень
помятых и странно выглядевших машин. Часть из них были
обыкновенные грузовики марки «Форд» с облезлыми желез-
ными кузовами. Остальные представляли собой какие-то
странные сооружения на гусеничном ходу с деревянными
домиками вместо кузовов. Уже потом я узнал, что это были
снегоходные машины фирмы «Нодвил» и знаменитые «Сно-
укеты» — «снежные коты». От каждой из машин в здание
тянулся электрический шнур.
— Вы умеете управлять автомобилем? — спросил делови-
то Арт.
— Конечно, умею.
— Отлично,— сказал Арт,— если вам потребуется маши-
на, берите вот этот грузовик номер пять. Ключи от него
висят в шале, я покажу где. Если будет возможность,
обязательно сообщите о поездке мне и возвращайте ключи
на место. Всегда, прежде чем ехать, проверяйте уровень
масла и антифриз в радиаторе. И конечно, обратите внима-
ние, сколько бензина. Если меньше прлбака, надо сначала
съездить заправиться. Поедете на колонку—не забудьте
долить и масла. И еще одно обязательное требование: не
178
оставляйте в кабине и кузове своих вещей, даже если завтра
надо снова загружаться. Ведь машины у нас общие и
прислуги за нами нет.
— Да, спасибо,— ответил я неуверенно.
Но вдруг Арт Дифриз, направившийся было уже к шале,
повернул обратно.
— А! — сказал он, махнув рукой.— Садитесь в машину,
заводите.
Он вынул из кармана связку ключей, выбрал один,
протянул мне, а сам полез на место пассажира.
— А как же я тронусь, ведь все машины связаны
какой-то проволокой с домиком. Что делать с этими провода-
ми?—спросил я.
— Так вы этого еще не знаете? — засмеялся Арт.— Это
наша система подогрева. Когда вы приведете машину на
стоянку, первое, что вы должны сделать после того, как
выключите двигатель,— это включить систему подогрева.
Надо найти свободную вилку на конце одного из проводов и
вставить ее в электрическую розетку на машине. Она справа
и снизу под радиатором. В каждую из таких машин в нижней
части мотора вставлена специальная электрическая спираль.
Когда вы вставите вилку в розетку, электрический нагрева-
тель будет подогревать масло в моторе, так что его можно
будет легко завести: сколько бы машина ни стояла на
морозе, масЛо в моторе будет всегда теплое.
Я выдернул вилку из розетки под радиатором, завел
машину, аккуратно развернулся, хотел тронуться вперед, но
Арт остановил меня.
— Вам ведь нужно помещение для работы, где бы вы
поставили приборы, проводили их наладку, опыты, занима-
лись с бумагами. Я предлагаю вам комнату в моей биологи-
ческой лаборатории. Пойдемте, я покажу вам ее. Бросьте
машину, где она стоит. Выключите зажигание, поставьте на
скорость, ручной тормоз у нее не работает.
Мы вылезли, и Арт повел меня к большому с плоской
крышей голубому строению с окнами под самой крышей. Я
шагнул через двойные тяжелые двери тамбура и оказался в
большом холле, залитом светом дневных ламп. Там стояли
мягкие диваны и низкие столики, заваленные яркими журна-
лами. На стенах висели огромные цветные и черно-белые
фотографии маленьких кораблей во льдах, морских живот-
ных. По сторонам холла было несколько дверей-гармошек.
Арт показал на первую дверь направо: «Сюда!»
Мы попали опять в проход. Только теперь уже его стены
были легкими перегородками, которые не доходили ни до
пола, ни до потолка. Справа, со стороны наружной стены
дома, в этих панелях-перегородках было две двери в
небольшие, примерно по 15 квадратных метров, комнатки,
слева была только одна дверь, она была открыта, и я увидел
179
полки с книгами во всю высоту стен, блеснули золотом
старинные переплеты энциклопедий.
— Наша библиотека,— с гордостью сказал Арт
В самом конце коридора по обе стороны было еще по
одной двери-гармошке, и обе были открыты. В одну из них
мы вошли. Во вращающемся и откидывающемся назад
кресле, положив ноги на стол, сидел, скорее полулежал
кто-то и перебирал струны гитары. А вокруг был уже
знакомый беспорядок из сохнувших ботинок, носков и зано-
шенных курток. По-видимому, хозяин только что вернулся со
льда.
— Джордж, я привел тебе соседа,— сказал Арт Диф-
риз.— Познакомьтесь: Джордж Самеро — морской биолог,
Игор Зотиков — советский обменный ученый.
Человек с гитарой снял ноги со стола, повернулся на
стуле и встал, переступая босыми ногами на холодном
линолеуме. Изжеванные, белые от стирки джинсы, толстая
шерстяная рубашка нараспашку. Лицо большое, круглое,
заросшее мягкой и светлой бородкой. Умные, улыбающиеся,
но оценивающие глаза смотрят прямо, без утайки.
— Джордж Самеро, биолог,— повторил он и поклонился.
— Игорь Зотиков,—тоже кивнул я. Так я узнал второго
из тех членов научной группы, с которыми придется зимо-
вать.
— Ваша комната напротив моей,— сказал Джордж,— я ее
для вас уже освободил, подмел. Осталось только несколько
вещей, которые я сушу. Сейчас я их уберу.
Он вытащил кучу какого-то тряпичного хлама и ввел меня
в большую, светлую комнату с двумя окнами. Вдоль одной
стены стояли лабораторные столы, у другой — огромный
двухтумбовый письменный стол.
— Ну а теперь, если хотите, поедем дальше, я покажу,
где что,— предложил Дифриз.
И я начал знакомство со вторым, совершенно не зависи-
мым от первого большим кругом людей Американской антар-
ктической экспедиции.
Дорога, по которой мы поехали, шла вдоль берега, так
что пролив Мак-Мердо был у нас по левую сторону, а справа,
в некотором отдалении, начинались припорошенные снегом
«терриконы» из кусков лавы разных размеров.
Первым мы оставили справа одинокий, довольно краси-
вый дом с множеством антенн на плоской крыше. Обращен-
ная к нам и проливу стена его, так же как и в шале,
представляла собой огромное зеркальное стекло. Над этой
стеной-окном был прибит большой щит с двумя желтыми
пятиконечными звездами.
— Дом адмирала,—-сказал Арт.—Ведь большая часть
работающих здесь военные.
Арт рассказал мне, что в этом доме летом живет
180
командир военных моряков, обслуживающих антарктические
исследования. Традиционно это контр-адмирал. У него на
погонах и на головном уборе по две золотистых звезды.
Поэтому и две звезды на голубом щите над домиком.
За «домом адмирала» — опять странное здание: длинный
полукруглый барак, к одному торцу которого приделано
крылечко, а над ним невысокая остроконечная башенка с
крестом на вершине. Над стеклянным витражом двери
крупная надпись: «Чапел оф сноус» — «Церковь снегов».
Сразу за церковью накатанная дорога превратилась в
улицу. Справа и слева стояли ряды зеленых полукруглых
домов-бараков. По какой-то военной, казарменной одинако-
вости я понял, что здесь жили матросы и офицеры. Я с
интересом смотрел на новый для меня мир.
Над многими домиками висели яркие, полушуточные, но
не понятные еще мне надписи, названия. По дороге нам
попадались небрежно одетые парни в зеленых, странных
одеждах. На спинах у многих цветными фломастерами тоже
было нарисовано и написано что-то шуточное.
«Куда садиться, Игор?»
В полярных экспедициях всегда наступает день, когда по
радио, прерывая музыку, вдруг врывается привыкший к
командам голос, объявляя: «Сегодня во столько-то часов от
станции на Большую землю уходит последнее судно. Послед-
ние вертолеты к судну улетают тогда-то. Повторяю. Внима-
ние всех, кто не остается на зимовку: последние вертолеты к
судну, отправляющемуся на Большую землю...»
И хотя объявление только для отъезжающих, оно застав-
ляет биться сердце у всех. Какая суматоха во всех помеще-
ниях, кают-компаниях! Как оказалось, много еще не сказано
слов теми, кто остается, и теми, кто уезжает. И как много
еще не дописано писем. И все люди на станции разделились
в этот момент на две части. Одни торопливо стаскивают в
кучу свои вещи, торопятся, чтобы вовремя оказаться на
вертолетной площадке. Вторые, бросив все дела, примостив-
шись у края столов, уставленных приборами, лихорадочно
пишут последние письма, спрашивают друг у друга конверты,
марки. А потом бегут на ту же вертолетную площадку
проводить товарища или отдать последнее письмо.
И вот будто ураган налетел. Вздымая тучи снега, обдав
ледяным ветром из-под вращающихся огромных лопастей,
одна за другой садятся большие толстобрюхие «птицы».
Открылись двери. Какие-то люди с большими, похожими на
шары головами-шлемами на тоненьких шейках стали торо-
пить, махать руками, и вот уже все отъезжающие со своими
мешками и ящиками оказались в животах этих птиц. Снова
быстро, с нарастающим до надсадности визгом завертелись
181
лопасти, «птицы» затряслись, и опять вдруг поднялся ураган-
ный ветер, заставив отвернуться, спрятать лицо. А когда
звук удалился и ветер стих, все те немногие, кто остался на
площадке, вдруг поняли: вот и началась зимовка. Это
значит, что каждый, кого отныне ты где-нибудь встретишь,
весь год будет с тобой. Никто не добавится, не убавится. И
все вдруг с новым интересом посмотрели друг на друга и
вокруг.
А вокруг было на что посмотреть. Один из краев
вертолетной площадки, засыпанной темно-красными и чер-
ными кусками вулканических бомб и туфа, круто обрывался
к берегу пролива Мак-Мердо, по которому ходила крупная
зыбь. Противоположный берег представлял собой цепи воз-
вышающихся друг над другом темных, покрытых на вершинах
снегом и ледниками гор, четко выделявшихся на фоне
светлой, лимонно-зеленоватой зари закатного неба. Это горы
Виктории — часть Западной Антарктиды. Ну а расположен-
ный рядом огромный конус вулкана Эребус—это было уже
частью острова Росса, на котором и находилась американ-
ская антарктическая станция Мак-Мердо.
Вот так я начал свою вторую зимовку в Антарктиде,
теперь в составе Американской антарктической экспедиции.
Как необычно пусто и тихо стало на улицах Мак-
Мердо! И не удивительно. Ведь в летний сезон, пока сюда
летали самолеты и ходили суда, здесь жило и работало до
пяти тысяч человек: моряки, летчики, строители, водители
тягачей и тракторов, ученые. Сейчас все они вдруг исчезли:
уплыли, улетели домой. На зимовку нас осталось двести
шестьдесят человек: около двухсот сорока матросов амери-
канского военно-морского флота, десять офицеров и один-
надцать научных сотрудников, из них десять американцев и
один русский.
Как и полагается в начале зимовки, на другой день был
большой праздничный вечер, банкет, на котором уже как-то
по-другому, чем в предыдущие дни, все знакомились, пригля-
дывались друг к другу, а еще через день началась работа,
ради которой каждый остался здесь.
Моя работа в те первые дни зимовки заключалась в
полетах на вертолете в различные интересные для меня
места, для того чтобы выбрать наиболее важные точки
наблюдений и измерений.
Ах как трудно было в эти первые дни! Мой английский
был еще так плох, а говорить и понимать надо было так
быстро и четко! Вот в вертолете раздалось характерное,
равномерное «чавканье», хлюпанье лопастей, говорящее о
том, что машина уже почти не летит вперед, а как бы
зависла в воздухе.
— Игор, куда садиться? — радостно кричит пилот верто-
лета.
182
Куда садиться? Я и сам уже думал об этом. На карте все
было так понятно, а здесь, «в поле», вдруг вылезло столько
деталей рельефа. Куда же садиться? Куда? Наконец я
выбрал место, но машина, хотя и зависла, все же летит
вперед, делая круг над точкой на карте. Пока я, окая, акая,
мыча и помогая себе одной рукой, кричу, объясняю летчи-
кам, где «мое» место, оно уже уходит из поля обзора, и надо
идти на второй круг.
— Скорее, Игор, скорее, думай быстро, этот проклятый
сын греха (так они звали свой вертолет) выжжет весь свой
газ (так в своей любви к сокращениям они называли бензин).
Ведь по-английски бензин — «газолин», а сокращенно
конечно же просто «газ». Как все понятно, когда уже знаешь
это. А машина все хлюпает лопастями в режиме зависа,
выжигает ненавистный мне «газ».
Но в таком «учебном классе» английский учится быст-
ро, и вот мы уже на земле, правда, не совсем там, |де я
хотел.
И снова гонка. Выгружаю необходимое мне оборудование,
измеряю температуру или рою «шурф», чтобы взять образцы
снега, или просто смотрю во все глаза на удивительные
картины. Пытаюсь как бы раствориться, стать как бы частью
ледника, чтобы представить, что бы я сделал на его месте в
том или другом случае, как поступил бы. Тут помогает все: и
руки, растопырив которые ты помогаешь себе представить
свое сцепление с другими кусками льда, и голос, которым ты
воспроизводишь звуки, какие бы издавал ледник, потрески-
вая на этом перегибе подледного ложа.
Со стороны это, наверное, выглядит смешно. Но я не
боялся летчиков. Они тоже приверженцы языка жестов.
Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, как один
летчик объясняет другому какой-нибудь сложный маневр.
Здесь у любого летчика вне зависимости от национальности
идут в ход не только слова, но и руки, само туловище, даже
выражение глаз. Летчики понимают, что за странный танец я
иногда танцую, поэтому, когда остыв от экстаза, я возвраща-
юсь к машине, никто из них не смеется. Они относятся ко
всему как к чему-то совершенно обычному.
Иногда кто-нибудь из членов экипажа бросал свою
машину и уходил со мной, помогал мне, но это было редко.
Иногда начальство выделяло в помощь мне какого-нибудь
свободного от вахт и дел матроса-добровольца, но каждый
раз это были уроженцы различных штатов — то из Оклахомы,
то из Техаса или Мазори — по-нашему Миссури, да часто из
самой их глухомани, и весь день уходил лишь на то, чтобы я
научился понимать их странный местный диалект, а они —
мой «английский русский». И я понял, что надо просить себе
постоянного помощника. Такой помощник назывался здесь
«полевой ассистент».
183
Я обратился с этой просьбой к руководителю научной
группы станции Мак-Мердо Арту Дифризу.
В научных кругах с помощниками всегда сложно, но, к
моему удивлению, Арт согласился сразу.
«Полевой ассистент»
Дейв Кук
«Ура? Теперь у меня есть помощник!»—думал я, открывая
дверь в шале, чтобы встретиться там с Девидом Куком. Так,
мне сказали, зовут моего будущего «полевого ассистента».
В светлой комнате штаба науки рядом с Артом Дифризом
стоял молодой, лет двадцати пяти, человек чуть выше
среднего роста. Широкое лицо, большой красный, картошкой,
нос, нежная, чуть с прыщиками, кожа, очень жиденькая
молодая русая бородка, жиденькие, с ранними залысинами
светлые, мягкие волосы. Глаза тоже светлые, большие и
какие-то беспомощные
Арт познакомил нас и, обращаясь к Дейву, сказал:
— Дейв, ты будешь постоянным помощником Игора. Это с
сегодняшнего дня твоя официальная работа. Тебе ясно,
Дейв?
— Да, сэр! — прозвучал почти по-военному ответ Дейва.
Арт ушел. Мы молча смотрели друг на друга.
— Здраштвуте, Игор,— вдруг сказал почти по-русски
Дейв и протянул руку.
«О-о,— подумал я после рукопожатия,— рука-то мягкая,
нежная, куда мягче моей. Какой уж он «полевой ассистент»!»
И действительно, Дейв был «белоручка», хотя о палат-
ках, примусах и спальных мешках он и знал кое-что.
Оказалось, что Дейв—артист, как он сам себя называл. Так
в США называются не только те, кто играет в театре или
кино, но и любой человек, который творит, занимается
искусством. Любое искусство—это тоже «арт». Дейв —
калифорниец родом из Сан-Франциско, из его части, называ-
емой Беркли. И своим «арт» Дейв занимался в каких-то
вечерних классах университета Беркли. Оказалось, что Дейв
еще искал себя, поэтому он занимался одновременно и
изготовлением художественной керамики, и эмалью на ме-
талле, и чеканкой, но всем, как он говорил, понемножку.
Ведь он еще «не нашел себя».
Я не удивился, когда Дейв сказал, что своим «арт» он не
мог прокормить себя5 поэтому он время от времени подраба-
тывал то разнорабочим в каком-нибудь магазине, то при
разгрузке сейнеров с рыбой после хорошего улова, то на
ремонтных работах в туристских центрах, то помогал группам
туристов подбирать палатки, рюкзаки и прочий спортивный
инвентарь.
Помогали Дейву и родители, но у его отца, рабочего
184
небольшой мебельной фабрики, было еще трое детей, поэто-
му дать много Дейву он не мог. Но Дейву и не нужно было
много.
— Я трачу на себя совсем немного, Игор. Я непритязате-
лен в еде и приучил себя есть бифштексы из мяса кита. Это
мясо можно купить за гроши.
Несколько месяцев назад Дейв женился, но его жена
неожиданно для него не захотела жить той жизнью богемы,
которую она, оказывается, лишь с трудом терпела, пока
была «девушкой Дейва». И когда Дейв увидел объявление о
том, что в Антарктиду требуется «полевой ассистент» для
участия в зимовке, он тут же откликнулся и был принят.
— Подписывая контракт, я рассчитывал, что здесь бы-
стрее забуду мою бывшую жену. Да, бывшую, она не
захотела ждать, когда я вернусь из Антарктиды с деньгами,
и сказала мне «прощай» при отъезде,— грустно рассказывал
Дейв.
«Ты, конечно, сделал ошибку, Дейв,— думал я про себя.—
Ты выбрал самое неподходящее место для того, чтобы
забыть любимую женщину. Но не ты один сделал эту ошибку.
Ее делали и сделают еще многие».
А вслух я сказал:
— Не горюй, Дейв. Может, все и обойдется. Приедешь—
она тебя встретит, крепче любить будет.
Дейв встрепенулся:
— Спасибо, Игор. А то ребята только смеются.
Я понял, почему Дейв стал моим помощником, почему он
не сработался с другими. Жизнь еще не научила его «юмору
полярников», то есть не обижаться на шутки по поводу
больных для тебя тем. Он еще не понял, что трудно здесь не
только ему, но и всем, и если все молчат, то не потому, что у
них нет проблем, а потому, что о них лучше не говорить.
Ведь если все будут говорить, как они тоскуют по своим
любимым, тоска затопит Мак-Мердо. И я начал учить Дейва,
как жить на зимовке, да и не только на зимовке. Это значит
прежде всего — не обижаться на шутки друзей, даже если
они бьют по больным местам.
— А как это называется по-русски? — спросил однажды
Дейв. Я шутя сказал ему, что на нашем неофициальном
разговорном языке друзей это называется «не заводиться».
Я уже забыл этот разговор, но однажды, зайдя к Дейву в его
каморку для спанья, увидел на стене над кроватью само-
дельный плакат Крупными корявыми русскими буквами на
нем было написано: «Не заводиться!» Дейв Кук старательно
учил мой первый урок.
Правда, очень скоро мы сквитались. В один из дней,
когда я пришел на склад, чтобы взять вещи, необходимые
для полета на очередной ледник, Дейв был уже там, но
клетушка, где мы хранили имущество; была заперта.
185
— Хай, Дейв! — крикнул я обычное приветствие.— Что
ты ждешь, отпирай склад, я пригнал машину, давай гру-
зиться.
Дейв взглянул на меня странно умоляющими глазами:
— Разве ты не читал вчера нашей газеты? Ведь сегодня
в США пацифисты на «страйк». Ведь я пацифист и поэтому
тоже на «страйк». Мы с тобой друзья, поэтому я пришел
сюда, но я не буду тебе отпирать дверь, и грузить тоже не
буду, и полететь тоже не смогу. Не принуждай меня.
—- Да ты что, Дейв? У нас сегодня важный полет, без
тебя я ничего не смогу сделать. А теперь пошли за
имуществом...— И я схватил тяжелый мотор-генератор и
потащил его к выходу. Я знал, что Дейв поможет мне, ведь
забросить тяжелый аппарат в кузов машины одному невоз-
можно, а поблизости никого нет. У Дейва не будет выхода. Я
дотащил мотор-генератор волоком до грузовика, ухватил его
двумя руками поудобнее и, крякнув, поднял агрегат куда-то к
животу. Но сколько я ни тужился, выше поднять не мог, а
железный пол кузова машины находился почти на уровне
груди. Но Дейв не пришел на помощь.
— Игор, это нечестно с твоей стороны поступать так. Я
же сказал, я на «страйк»... Мы, пацифисты, демонстрируем
сегодня наш протест против войны во Вьетнаме.
Теперь я уже понял, что это серьезно. Но что такое
«страйк»? Я знал, что «страйк» значит «зажигать». Есть,
например, название сигарет «Лаки страйк», -что значит
«Счастливо прикурить».
Открыл карманный словарик Коллинза, который купил в
Новой Зеландии. О! Главным значением этого слова здесь
было «забастовка»! Так вот, Значит, на каком «страйк» был
Дейв!
Я погрузил, что смог, в машину, сел за руль. Противопо-
ложная дверка тоже открылась, Дейв молча залез в кабину
и сидел, нахохлившись, всю дорогу до вертолетной площад-
ки. Там повторилось то же самое. Я разгружал и затаскивал
вещи в вертолет, а Дейв отчужденно стоял рядом.
— В чем дело, Дейв, почему стоишь? — крикнул один из
летчиков.
— Я на «страйк»,— произнес Дейв спокойно, негромко,
как перед этим мне.
— На «страйк»? Значит, эти проклятые пацифисты про-
никли и в Антарктику,— проворчал летчик, непонятно к кому
обращаясь.
Дейв не ответил. Только чуть согнулся, опустил голову да
на лице его вдруг выступили красные пятна, заметные даже
под его антарктическим загаром. Но он не притронулся ни к
чему. И вдруг я понял: мягкий, казалось, бесхребетный чудак
и «артист» Дейв не мог предать тех там, на Большой земле.
Я почувствовал себя виноватым перед ним:
186
— Дейв, ты меня извини, пожалуйста, я только потом
понял по-настоящему, что значит по-русски слово «страйк».
Прости, что я поставил тебя в неловкое положение.
Рыбацкий дом
Наступающая полярная зима брала свое, и очень скоро мы
перестали летать: стало слишком темно, погода обычно была
плохой. Но к этому времени открытая вода пролива Мак-
Мердо замерзла, и вскоре при большом скоплении народа я
выехал на морской лед на гусеничном вездеходе «Снежный
кот», показав всем, что лед уже достаточно прочен. Тогда
Арт Дифриз разрешил нам с Дейвом прицепить на буксир к
«Снежному коту» свою гордость и любовь—«Фишхаус», что в
переводе примерно значит «рыбацкий дом». Это был домик
на широких полозьях с приспособлением для его буксировки.
В центре пола домика было большое, диаметром более
метра, отверстие. С помощью моторных пил и ломов мы
сделали в морском льду на расстоянии около трех километ-
ров от берега прорубь, наехали на нее со своим «рыбацким
домом», забросали снегом пространство между полом и
поверхностью льда, чтобы не дуло снизу. Домик был вмести-
тельный— восемь на три метра. В одном из углов его стояла
соляровая печь, благодаря которой в самые сильные морозы
в домике было почти жарко. В другом углу помещалась
привинченная к полу механическая лебедка с запасом
кабеля, достаточным, чтобы достичь дна пролива. Глубины
здесь нигде не превышали нескольких сот метров. У длинных
стен домика стояло два больших раскладных стола. В одной
из стен было широкое, с двойными рамами окно, поэтому в
светлое время года в домике было и светло.
Получилась прекрасная лаборатория для изучения того,
что делается в море под морским льдом. Можно было начать
систематическое изучение процессов теплового взаимодей-
ствия морской воды с твердой холодной поверхностью
нарастающего льда. Для изучения аналогичных процессов,
правда под шельфовыми ледниками, я и приехал сюда.
Кроме того, я надеялся, что мне удастся изловчиться и
измерить поток тепла, поступающий из глубинных слоев
земли через дно пролива Мак-Мердо, так называемый
геотермический поток (ведь у меня был опыт по измерению
такого потока на дне озера Фигурное). Именно поэтому я
поставил домик так далеко от берега. У берега было
слишком мелко, и это могло бы исказить результаты измере-
ний. А измерения были очень важны для того, чтобы можно
было более уверенно сказать, идет или нет подледниковое
таяние на огромных территориях Центральной Антарктиды.
Хотя теперь было темно круглые сутки, но в нашем
домике было тепло и уютно. Утром после завтрака мы с
187
Дейвом брали грузовик, отъезжали на морской лед и через
четверть часа осторожной езды были уже у своего домика.
Поворот выключателя — и в домике светло, ведь мы прота-
щили туда по льду электрический шнур и у нас было
электропитание для приборов и освещения. Ну, а соляровую
печь мы не выключали даже на ночь.
Обычно я сидел с приборами или с паяльником и
тестером за столом, проверяя или монтируя схемы или
проводя измерения. Работа большей частью оставляла ум
свободным. Я бы мог, например, слушать радио. Но я не
слушал его, предпочитая слушать Дейва. Он обычно возился
у печки, подогревая чай, или делал бутерброды, или сидел
на соседнем столе, болтая не достающими до пола ногами, и
говорил, говорил. Я лишь изредка задавал вопросы и
слушал, часто переспрашивая. Сначала я мало что понимал
из того, что говорил Дейв, но со временем вдруг почувство-
вал, что, не понимая отдельных слов, я улавливаю смысл
того, что он говорит. Это было удивительное чувство,
чувство погружения в другой язык.
А говорил Дейв о многом. Хотя, с другой стороны, об
одном — об Америке. Он рассказывал о своем «прекрасном
городе Сан-Франциско» и тут же перепрыгивал на «ужасный
и грубый Лос-Анджелес, в котором ты, Игор, не смог бы
жить». А потом снова говорил о своем городе, о его поэтах и
певцах. Он достал где-то магнитофон и познакомил меня с
прекрасными песнями своей землячки Джоан Баэз.
Дейв сделал песни Баэз родными для меня. Он переписал
для меня все ее песни, так что я мог сначала следить за
певицей по бумажке, а потом и подпевать. А за Баэз у Дейва
пошел Боб Дилан, рассказы о Мартине Лютере Кинге, о
борцах за мир...
Правда, Антарктида оставалась Антарктидой, поэтому
бывало и так: внезапно вдруг гасла одна неяркая лампочка
без абажура, укрепленная прямо на рабочем столе, и наш
покой как волной смывало:
— Кам он! Скорее! Спальные мешки захвати, брось в
кузов! Доску не забудь! — кричал я Дейву. И мы, как солдаты
по тревоге, бросались к нашей машине. Мы знали: если
погасла лампочка—это значит, что трещина во льду между
нами и берегом стала расходиться.
Вокруг черным-черно, ни огонька. Только с одной сторо-
ны, размытые поземкой, то становятся ярче, то совсем
исчезают огоньки Мак-Мердо. Какими недосягаемыми они
нам тогда казались! Несколько дней назад где-то на полови-
не дороги по льду между домиком и берегом мы вдруг
увидели в свете фар черную, узкую, всего сантиметров пять
шириной, трещину. Она пересекала нашу дорогу, тянулась
вправо и влево от нее километра на четыре. Какая же
силища здесь работала, если она разорвала на такую длину
188
полуметровой толщины зимний, прочный лед! Еще минуту
назад такой надежный, этот лед казался теперь эфемерным.
Вспоминается: ведь открытая вода, свободное ото льдов
море всего в пятнадцати милях на север от того места, где
мы стоим. Что стоит им, неведанным огромным силам, только
что сделавшим эту трещину, разрушить, унести весь наш
лед в море. Ведь такие случаи здесь в это время года бы-
вали.
Вот наш грузовик с включенными фарами подлетает к
трещине. Еще издалека видно, что черная извилистая полоса
стала хотя и шире, но не намного. Подъезжаем ближе и, уже
успокоенные, вылезаем. Да, ее ширина стала сантиметров
двадцать, кое-где пятнадцать. Вот и два деревянных столби-
ка, вмороженные нами в лед по обе стороны трещины. От
одного столбика протянут кусок электрошнура с обычной
вилкой, а на втором столбике помещена розетка для вилки.
Вилка воткнута в розетку, и выбрана слабина провода. Вот
что представляет собой прибор для предупреждения о том,
что трещина расходится. Как только провод натягивается,
вилка выскакивает из розетки, и лампочка в домике гаснет.
Потом начиналась моя работа. Я должен был решить, что
это — опасность или еще нет. Если опасно, едем в Мак-
Мердо, если нет — возвращаемся в домик и работаем.
Офицерская
кают-компания
Через несколько дней после начала зимовки в шкафчике,
куда обычно клали почтовую корреспонденцию, в ячейке на
букву «3» я увидел большой коричневый конверт, адресо-
ванный на мое имя. Наверху было написано типографским
шрифтом: «Правительство Соединенных Штатов Америки.
Нэви США.» Я уже знал, что слово «нэви» значит по-английски
«военно-морской флот». В конверте лежал лист бумаги, в
верхней части которого были те же слова, что и на конверте, а
ниже на машинке крупными буквами написано: «Меморандум».
В «меморандуме» было сказано, что, следуя традициям
«нэви» США, командование операции «Глубокий холод» в
Антарктиде, начиная с такого-то числа, вводит в действие
«офицерскую кают-компанию». Далее объяснялось, что там
будут собираться офицеры и все лица из научной группы. Они
питаются за одним общим столом, где общаются друг с
другом и обсуждают совместно любые вопросы. Командова-
ние понимает, что поддерживать такой порядок на зимовке
трудно, однако считает, что эти собрания хотя бы один раз в
день, в ужин, возможны. Вы считаетесь, говорилось в письме,
полноправным членом собрания и в связи с этим приглаша-
етесь каждый день в 18.00 с такого-то числа на ужин,
который состоится по правилам офицерских кают-компаний
189
«Нэви» США. Согласно этим правилам, опоздание к началу
ужина, а также разговоры за столом о женщинах и политике
не считаются хорошим тоном.
Сообщалось также, что старшим в кают-компании по
традиции является командир корабля или того подразделе-
ния, офицеры которого создают это собрание.
Подписано эго письмо было так:
«Командир Сил поддержки антарктических исследований
США в Антарктиде, комендер
Блейдс,
Дасти».
С «Блейдсом, Дасти» нас еще раньше познакомил Арт.
Это был среднего роста человек лет сорока, в такой же, как
у всех военных, одежде, с воротом нараспашку. На груди —
бронзовые «крылышки» с якорьком — знак отличия морского
летчика, имеющего право садиться и взлетать с авианосца, и
золотистая звездочка — знак того, что он в этом месте
командир. На воротничке — серебристые кленовые листоч-
ки— знак различия комендера. Этот знак обычно повторяет-
ся и на любом головном уборе, так что вы знаете, какого
звания этот военный, даже если он в комбинезоне.
В день нашего знакомства мы довольно долго беседова-
ли. Под конец летчик, улыбаясь, сказал мне:
— Хотя фамилия у меня Блейдс, но зовите меня просто
Дасти. Меня все так зовут.
Я долго думал, что Дасти — это имя, но потом во время
одной из бесед Блейдс сказал мне, что Дасти — это не имя, а
кличка. Дасти по-английски значит «пыльный». Так Блейдса
дразнили сначала в школе, потом это прозвище перешло с
ним в университет, в школу летчиков, а теперь он и сам себя
так называет. Я представил себе, что подумали бы обо мне,
если бы в официальных письмах рядом со своей фамилией я
написал бы еще и свою кличку. Мне в школе в младших
классах дали прозвище Гусь Лапчатый за то, что я ходил
раскачивающейся походкой. Я выработал ее, прочитав где-
то, что настоящие «морские волки» ходят вразвалочку Что
бы сказали мои сотрудники и друзья, если бы я стал
подписываться: «Зотиков, Гусь Лапчатый»?
В течение ближайших нескольких дней в помещении
«кафетерия» станции была сделана стенка, отделяющая от
огромного обеденного зала небольшую комнату В назначен-
ный день без пяти шесть мы направились туда прямо из
биолаборатории. Опустив глаза, чтобы не встречаться взгля-
дом с нашими друзьями матросами, с которыми мы еще в
обед сидели за одним столом, мы прошли в комнату, куда им
вход был воспрещен. Длинный, уже сервированный стол в
этой комнате был заставлен всевозможными закусками.
Вместо простых, толстых, небьющихся чашек и мисок «кафе-
терия» здесь стояли откуда-то взявшиеся сервизные чашки и
190
тарелки тонкого фарфора, большие «фамильные» блюда из
похожего на серебро металла. Сама еда была такая же
простая, как и в «кафетерии», «котел» был общий, но
выглядело это по-другому. Сбоку, в углу комнаты, появился
еще столик, на котором стояли кастрюли с супом и вторыми
блюдами. Около них колдовали два матроса в странно
выглядевших для меня форменных одеждах.
Вокруг стола стояли стулья, на спинках которых были
прикреплены бумажки-указатели, показывающие, кто где
сидит. Но никто из тех, кто уже собрался, не садился за
стол. Все чего-то ждали.
Наконец Дасти подошел к своему месту в середине стола
и стал позади своего стула. Все один за другим сделали то
же самое. Я взглянул на часы. До шести осталось меньше
минуты. Дасти посмотрел на своего соседа слева и сказал
ему: «Начинайте». А сам вдруг взялся двумя руками за
спинку стула, как бы облокотился на него, наклонив вниз
голову. Все сделали то же самое. У человека, стоящего
рядом с ним, на одном уголке воротничка был серебристый
кленовый листок, на другом — маленький серебристый кре-
стик. Он поднял опущенные перед этим глаза, посмотрел
куда-то вверх и что-то стал говорить. Так это же молитва!
Я не разбирал слов, но очень скоро раздалось негромкое,
повторенное всеми «аминь», и все зашевелились, начали
отодвигать стулья и рассаживаться.
Протестантский военный священник, или «чаплан», Вир,
как его называли мои соседи, сидел по правую руку от
Дасти. По левую его руку рядом со мной сидел полнеющий
человек с длинными прилизанными волосами с золотистой
«птичкой» на груди (летчик) и золотистыми кленовыми
листиками на воротничке (лейтенант-комендер, или капитан
третьего ранга по званию).
— Меня зовут Джон Донелли, я старший офицер Дасти,
его заместитель. Раз мы посажены рядом, мы будем сидеть
так все время,— сказал он.
Ужин протекал очень чопорно, несмотря на то что все
были друг с другом по имени. Вот что бросилось в глаза за
этим столом: все сидели очень прямо, и у многих моих
соседей левая рука во время еды не работала, она висела
вдоль туловища, как парализованная. Когда надо было
что-нибудь разрезать, например кусок мяса, они «доставали»
ее из-под стола, брали ею вилку, а правой рукой — нож и
резали кусок. Потом снова тут же клали нож, перекладыва-
ли в правую руку вилку, а левая рука опять, как парализо-
ванная, повисала вдоль тела.
Ужин уже подходил к концу, но никто не курил за столом,
как в общем «кафетерии» или в любых помещениях станции.
Но вот Дасти, покончив со вторым, откинулся на спинку
стула и сказал матросу, что, по его мнению, пора уже
191
перейти к сладкому. Это был как бы сигнал. Тут же все
оживились, облегченно вздохнули и полезли в карманы за
сигаретами или сигарами.
Ужин закончился, но никто не вышел из-за стола до тех
пор, пока не встал, отодвинув стул, сам командир.
Вот так один раз в сутки мы собирались за общим
столом. Таким образом я лучше узнавал людей, с которыми
не был связан непосредственно по работе.
Напротив меня, напримвр, за столом сидел единственный
немолодой офицер, кроме командира,— лейтенант Луи Смит,
начальник радиостанции. Обремененный большой семьей,
Смит все время говорил только о том, как он получит новое
место на берегу и будет жить вместе с детьми по крайней
мере два года. Ведь так получилось, что все предыдущие
годы он провел на авианосцах, осуществляя радиопривод
самолетов. Но мечта Смита не сбылась. Помню, как Мак-
Мердо облетела весть: «Лейтенант Смит получил приказ
после зимовки и отпуска прибыть для прохождения службы
на авианосец».
Ах как безутешен был Луи, как все мы ругали министра
обороны Макнамару, который, говорят, лично подписал это
назначение для Луи на один из авианосцев, уже находивших-
ся во вьетнамских водах!
Так первое эхо войны во Вьетнаме долетело и до
Антарктиды.
Откровенно говоря, мне было не очень приятно посещать
эту офицерскую кают-компанию, эта традиция на Мак-Мердо
была недемократичной. Коробило деление на «избранных» и
«простых». Мне было, например, неудобно перед матросом, с
которым я целый день работал на льду, идти в комнату, куда
вход ему был воспрещен. Этой системой был недоволен и
наш молодой «обслуживающий персонал». Сначала Дейв
Кук, Майк Боуман и другая молодежь заявили, что введение
такой системы неправильно, это нетактично по отношению к
матросам. Потом наступил день, когда в углу комнаты
офицерской компании появился еще один стол и несколько
стульев. И вот, в тот самый момент, когда Дасти дал
команду капеллану читать молитву и наступила тишина, с
шумом и громким смехом в комнату вошли с подносами,
полными еды, Дейв, Майк и примкнувший к ним Джим
Солсбери. Вся благоговейная тишина и настрой молитвы
были нарушены. А ребята за своим столиком начали греметь
ножами и вилками, громко хохотать над чем-то, шутить.
Такое положение сохранялось недели, пожалуй, две-три.
Велись дипломатические переговоры, но Дейв Кук был так
же непреклонен, как и при своей «забастовке»:
— Я не могу иначе, это было бы против моей совести,—
упрямо твердил он.
Еще одним местом, где собирались люди, ужинающие в
192
офицерской кают-компании, был «офицерский клуб». Именно
туда меня привели в мой первый день в Мак-Мердо. Каждый
день после ужина, начиная с восьми вечера, в этом клубе
шел фильм и конечно же вовсю работал бар. Особенно
большое оживление было у стойки после ужина в субботние
вечера. Это время называлось «счастливый час» —
изобретение, сделанное для того, чтобы стимулировать
максимум употребления спиртного в субботы. Ровно в 18.30
вечера по субботам в баре раздавался удар большого,
начищенного до блеска медного корабельного колокола. С
этого момента и до следующего удара колокола, который
прозвучит в 11.00, цена всех напитков и коктейлей в баре
снижалась в три раза. Эта система действовала безотказно.
В Мак-Мердо господствовала точка зрения, которую вкратце
можно выразить так: «пить можно и нужно каждый день
понемногу, а по субботам значительно больше». Правда,
любой крепости напитки и в любом количестве разрешалось
покупать только членам офицерской кают-компании. Матро-
сы могли пить только пиво. В Мак-Мердо был огромный
выбор самых уникальных, дорогих и редких вин и напитков
из погребов Франции, Испании, Италии. Такие вина и ликеры
не пробовали даже большинство работающих здесь ученых.
Для них это было слишком дорого и недоступно там, в США.
А здесь в «счастливый час» все было таким дешевым!
Естественно, что к концу каждого субботнего вечера вся
компания, собирающаяся в клубе, бывала сильно пьяна.
Кроме продажи спиртных напитков, что называется в
розлив, в баре существовала еще и система продажи
бутылок прямо со склада. Это можно было делать раз в
неделю. Чтобы не было злоупотреблений, особенно там, на
Большой земле, на этикетку каждой бутылки каким-то
специальным клеем приклеивался яркий ярлык, на котором
было написано, что она из погреба «Месс Нэви США».
Перепродажа таких бутылок и ввоз их в любую страну
считались контрабандой. На этой наклейке кроме надписи
стоял еще и длинный семизначный номер, на каждой
бутылке свой. Когда кто-либо покупал бутылки, против его
фамилии проставлялись все их номера, и он расписывался.
Кто не собирался заниматься контрабандой, у того имелась
возможность утолить жажду и не ходя в бар. Этой возможно-
стью все в Мак-Мердо тоже широко пользовались. Ведь во
время полевых работ люди из научной группы возвращались
иногда домой очень усталые, замерзшие и очень поздно, и
вот здесь-то открывались эти бутылки. При нашей, русской,
«системе» выпивки человек обязательно должен пригласить
к себе в компанию кого-нибудь, а лучше всех. У американцев
такой системы не существовало. Вот человек вернулся со
льда. Он разделся, повесил свои вещи сушиться и решил
«подкрепиться». И вот в середине большой комнаты, где
7 И А. Зотиков	193
сидят и работают его товарищи, он, ни к кому не обращаясь,
достает свою бутылку, берет из холодильника битый лед и
засыпает им до половины стакан, наливает туда примерно на
четверть виски и плескает туда же обыкновенной воды по
вкусу. После этого он блаженно разваливается в кресле,
положив на стол ноги в носках.
Через некоторое время еще кто-нибудь отодвинет от себя
тетрадь записей или штатив с пробирками, залезет к себе в
тумбочку, достанет стакан, тоже наполнит его льдом и
нальет в него на четверть виски. Потом примеру этих двух
следует третий, четвертый, и иногда все сводится к общей
гулянке, когда все бутылки ставятся в один «котел».
Американцы пьют «крепкое» после ужина или обеда, а не до
него. Они пьют крепкие напитки, не закусывая, но всегда
разбавляя их водой. Обычно четверть стакана «крепкого
дринка» разбавляется еще двумя четвертями стакана воды.
Полученная смесь потихонечку отхлебывается или сосется
через соломинку. Когда я попробовал эту смесь впервые, она
мне показалась неприятной, похожей на отвратительное
лекарство, но потом я привык, к концу зимовки я уже не без
удовольствия неспеша отхлебывал без закуски очень холод-
ный «дринк». Опьянение разведенным виски мягче.
Частенько за столиками бара можно было видеть и двух
капелланов Мак-Мердо. Однажды меня пригласил за свой
столик «чаплан» Вир.
— Не хотите ли вы попробовать моего коктейля? —
спросил он меня.— Он называется «Би энд Би», по первым
буквам составляющих его напитков, и состоит наполовину из
бренди и наполовину из ликера под названием «бенедиктин».
Это настоящий бенедиктин, сделанный потомками тех мона-
хов-бенедиктинцев. Эй, бармен, один «Би энд Би» для Игора!
Я начал было отпираться, но Вир развел беспомощно
руками.
— Все, Игор, уже поздно что-нибудь менять. А потом я
чувствую себя сегодня как бы хозяином. Ведь сегодня мой
праздник, сегодня пасха.
Я уже знал, что сегодня пасха. Утром я был в штабном
здании, ходил за радиограммами и увидел, что на мачте
развевались два флага. Один из них, государственный,
звездно-полосатый, висел в этот раз очень низко и выглядел
каким-то маленьким. Это впечатление создавалось потому,
что над ним медленно и тяжело колыхалось треугольное,
огромное, белое, с желтизной, полотнище с большим корич-
невым крестом посередине. На меня так и пахнуло времена-
ми Колумба. Странно выглядел здесь этот флаг, как будто
пришедший сюда прямо из морской истории. Такой флаг
ассоциировался у меня только со старинными парусными
каравеллами.
Оказалось, что вывешивание такого полотнища над госу-
194
дарственным флагом в дни больших религиозных праздников
является обычаем американского «Нэви», обычаем, как бы
говорящим, что главным в это время является религия,
молитва, а уже потом все остальное.
Правда, надо сказать, что, несмотря на постоянное
обращение американцев к богу, он им не очень-то помогал.
Совсем недавно, вскоре после пасхи, в Мак-Мердо пришла с
американской внутриконтинентальной станции Берд радио-
грамма, в которой сообщалось, что пропал магнитолог
станции.
Он ушел в пургу в свой магнитный павильон, расположен-
ный в 500 метрах от станции, и не вернулся. Его искали
несколько суток. Партии людей, обвязавшись веревками,
уходили в темноту и завывание полярной ночи, белую
пустыню утюжили вездеходы с зажженными фарами, но
безуспешно. К концу третьих суток ни у кого не оставалось
сомнения, что он уже мертв, замерз. Ведь внутриконтинен-
тальная станция Берд расположена на высоте около двух
тысяч метров, и температура воздуха там в период полярной
ночи ниже минус 50 градусов.
По прошествии недели поиски были прекращены до
весны. В церкви Мак-Мердо отслужили еще одну панихиду по
жертве Антарктиды.
Русский класс
Еще до начала зимовки многие незнакомые мне люди
подходили и спрашивали, когда начнет работать «русский
класс». Да и в Москве еще те, кто уже зимовал среди
американцев, говорили мне, что я должен быть готов к тому,
чтобы вести преподавание русского, что преподаванием
языка занимаются все зимующие здесь обменные ученые.
Поэтому еще в Москве я накупил учебников по русскому
языку для иностранных студентов. Да и на Мак-Мердо
нашлось несколько книг такого типа.
И вот наступил день, когда и по радио, и в специальном
«меморандуме», расклеенном во всех общественных местах,
было объявлено, что по понедельникам и четвергам с семи
до девяти вечера в помещении клуба русский ученый Игор
Зотиков будет вести кружок русского языка для всех
желающих.
В течение всей недели мне звонили, останавливали меня
на улице самые разные люди, просили их записать, застенчи-
во спрашивали, очень ли труден русский, можно ли прийти
тому, кто не кончил колледж, и т. д.
Я тоже волновался. Составил подробный план первого
занятия, написал вводную лекцию. Как я и ожидал, на
первое занятие пришло огромное количество народа: почти
все офицеры, много матросов и ученых: пришли даже
7’
195
новозеландские ученые с новозеландской станции База
Скотта.
На первом занятии я немного рассказал о Советском
Союзе и сразу приступил к конкретным вещам: алфавиту,
первым, самым . простым словам. Задал я и домашнее
задание. Я уже начал было беспокоиться, что класс очень
большой, но на второе занятие пришло лишь человек
пятнадцать. Многие надеялись, что у русского можно на-
учиться языку легко и не работая дома, но когда они поняли,
что любое изучение иностранного языка—это тяжелая рабо-
та, то «убоялись премудрости». Зато оставшиеся прозанима-
лись весь год и кое-чему научились.
За одним из первых столов сидели три усатых и борода-
тых здоровяка в свежепостиранных и отглаженных зеленых
рубашках. На отворотах отложных воротничков рубашек
маленькие блестящие бронзовые якорьки, говорящие о том,
что они «чиф-петти-офисерс», то есть старшие из младших
офицеров. На груди у каждого с одной стороны черная,
отпечатанная несмываемой краской надпись «Нэви», став-
шая мне уже столь знакомой. Все они были уже не моло-
ды, лет сорока. В середине этой группы был начальник
электростанции Мак-Мердо Габрилик. Он был моим лучшим
учеником в классе, хотя чувствовалось, что учение давалось
ему нелегко. Когда, встав, он отвечал на вопросы домашнего
задания, толстая шея и лицо его наливались кровью,
казалось, он лопнет сейчас от избытка знаний, скопившихся
внутри, но заткнутых какой-то невидимой пробкой. Потом
пробка вдруг открывалась, и он начинал говорить. Однажды
после урока, когда почти все уже разошлись, он подошел ко
мне, натужился весь, как на уроке, и вдруг произнес фразу,
которую я сначала не понял, только потом дошло: он же
говорит по-украински: «Ты приходь, приходь до мене на
пауэр плант*, я там роблю»,— повторял Габрилик, расстро-
енный тем, что я не понимаю фразы, которую он так го-
товил.
Потом я часто бывал в его просторном и чистом кабинете
здания электростанции, где громыхали, давая энергию, ог-
ромные судовые дизели. Мы пили кофе, беседовали. Родите-
ли Эда выросли в маленьком шахтерском городке в штате
Пенсильвания. Его дед и бабушка приехали в Америку
откуда-то из-под Львова. Отец Эда был машинистом на
железной дороге и умер уже давно. У самого у него нет
семьи, есть только мать («мамо», называет он ее) и брат.
Брат много старше, и он перенял от отца много украинских
слов и обычаев, а Эд не успел.
* Пауэр плант — по-английски ^элек-
тростанция» (прим. авт.).
196
Я не замечал в моем разговоре по-английски ничего
необычного, кроме того, что мой язык был плохой, а Эд
замечал. Он иногда вдруг обрывал меня и кричал в восторге:
— Так же говорил мой брат!
Или:
— Так же делает и мой брат!
Эд хорошо играет на аккордеоне. Он говорит, что четыре
раза смотрел, американский фильм «Война и мир», чтобы
лучше научиться играть на аккордеоне русские пляски.
— А как называется твой городок? — спросил я как-то
невзначай.
— Тамбов,— ответил так же безразлично Эд.
— Слушай, Эд, так мы же с тобой почти земляки,—
пошутил я.— Мои родители тоже из-под Тамбова, только это
в середине России.
— А я-то думал, что Тамбов — индейское название ме-
стности,—удивился и обрадовался Эд.
Эд служит во флоте уже семнадцать лет, обошел не раз
весь свет. Последние годы он командовал дизельным хозяй-
ством на разных кораблях.
— Ты знаешь, Игор, ведь после зимовки в Антарктиде
каждый из нас, моряков, получает право выбора нового
места службы на ближайшие два года. Я попрошусь куда-
нибудь на берег, но за границу, «за море»: в Европу или
Японию. После двухлетней службы «за морем» я опять буду
иметь право на выбор нового места службы по своему
усмотрению. Вот тогда уж я попрошусь домой, в Америку, и
тоже обязательно на берег. И, не дослужив этого последнего
срока, уйду в отставку на полную пенсию, потому что к этому
времени я уже прослужу во флоте двадцать лет
Он помолчал, а потом продолжал мечтательно:
— Я хотел бы быть учителем. Учить детей, например,
географии. Я ведь везде был сам. А еще, Игор, я хочу
жениться,— застенчиво краснея говорит Эд.— И чтобы дети
были. Мама и брат тоже об этом просят. Подожди, я покажу
тебе фотографию своих родителей и брата.
Много лет прошло с тех пор. Эд действительно впослед-
ствии ушел в отставку, вернулся к себе в родную Пенсильва-
нию и через некоторое время женился. Но учительствовать
ему не пришлось. После двадцати лет службы во флоте это
было не так уж просто.
Вторым из трех богатырей был товарищ Эда по службе,
чиф Харланд Войт. Обычно после занятий в классе и
продолжавшихся еще долго бесед и вопросов, где-то уже
часов в десять вечера я шел в кают-компанию, чтобы выпить
чашечку кофе. Приходили туда и Эд с Харландом. Они жили
в домике рядом с кают-компанией, и наш «кофе» затягивал-
ся до полуночи.
Усатый, но без бороды, в очках, Харланд Войт был
197
моложе Эда, ему было тридцать четыре. Три года назад
Харланд женился. Он показывает фотографию жены. Жена
его Шилла, полная женщина, по виду и по рассказам с
крутым нравом, работает медсестрой в городке Адвентура
около Сан-Франциско. Есть у них и дочка. Ее зовут Хайди, но
Эд окрестил ее Блинки. Глагол «ту блинк» означает «ми-
гать», «моргать», поэтому Блинки значит Моргалочка.
Потомок шведских переселенцев, Харланд вступил в
военно-морской флот («нэви») двенадцать лет назад. По
глупости, как говорит он. Он жил у моря, любил его. С
детства рыбачил, чтобы подрабатывать денег, копил на
учебу. Но жизни без моря не представлял. А потом кто-то
уговорил его вступить в «нэви». Он думал, что будет тогда
все время с морем, подзаработает денег и в будущем бросит
службу, купит маленькую яхту и отправится плавать по
свету. Но Харланд за первые десять лет службы не успел
скопить денег на яхту, а потом женился, потом появился
ребенок, и сейчас ему уже не до яхты...
Когда мы расходились, я, гордясь своим английским,
говорил всем: «Гуд бай!» А Эд желал мне по-русски: «Спи
спокойно!»
Часто с нами вместе пил ночной кофе и третий мой
студент. Он тоже был швед по происхождению и звали его
тоже Харланд, а официально—Харланд Хадсон. Он был
«радиомэн», один из хозяев радиостанции Мак-Мердо. Через
его руки прошли почти все мои телеграммы домой и из дома.
Он не был обязан сообщать мне немедленно, когда получал
телеграмму для меня. Официальный путь телеграммы от
радиооператора до моего почтового ящика занимал несколь-
ко часов или ночь. Но Харланд и его сменщик, с которым он
меня познакомил, длинный, молчаливый и улыбчивый мат-
рос, негр Джозеф Робинсон, или просто Робби, из Сан-Луи
всегда старались разыскать меня по телефону и сообщить
новость сразу:
— Игор, депеша, зайди получить. Это от Валья (так они
звали мою жену).
Или:
— Это от мама...
Как удивительно: по-английски «мама» будет тоже «ма-
ма» или «мами» (это чуть как бы ласковее, уменьшительнее).
А слово «маза», которому учат детей в наших школах,
переводится как холодное, безличное «мать»...
Однажды, отдавая мне телеграмму, Робби дал мне
маленький списочек из непонятных мне слов, отпечатанных
им на машинке.
— Я не знаю, что это, Робби,— сказал я, возвращая
список.
— Как не знаешь? — удивился Робби.— Это же, по-
видимому, русские слова, которые ваши радисты из Мирного
198
вставляют между текстами. Ведь в официальном справочни-
ке радиокодов они не значатся.
Я снова всмотрелся в странные сочетания английских
букв и понял. Да, это были русские слова: «Пока», «Моло-
дец», «Хорошо», «Повтори», «Привет». Как смеялись ради-
сты, когда я рассказал им что к чему! И уже на другой день,
когда я снова зашел на радио, над машинкой телетайпа
радиста висел отпечатанный список этих слов и их значений.
Через год в Ленинграде наши радисты рассказывали мне,
как однажды они были приятно удивлены, когда американцы
вдруг начали использовать эти слова в промежутках между
официальными текстами.
За одним из столов моего русского класса сидела еще
одна компания. Их было четверо: трое сидели всегда вместе,
а один — чуть в сторонке. Они разительно отличались от
трех первых. Тоже бородатые и усатые, они были одеты в
разноцветные, грубые свитера или клетчатые рубашки из
толстой шерстяной ткани, в ярких цветов штормовые брюки,
в странную, мягкую, но хорошо пригнанную по ногам обувь, в
которой можно было идти много километров. Их лица и руки
были такие обветренные и загрубелые, а одежда такая
«полевая» и рабочая по сравнению с белыми лицами,
домашними рубашками и легкой обувью первой троицы! Это
были новозеландцы, ученые с новозеландской станции База
Скотта, расположенной хоть и недалеко, всего в нескольких
милях, но за сложным и опасным перевалом. Им приходится
целый час добираться на своем вездеходе.
В отличие от абсолютно неспортивных, набирающих вес и
спасающихся от этого только диетой чифов новозеландцы
были в прекрасной спортивной форме. Ведь на своей
маленькой станции они делали массу тяжелой физической
работы, и почти каждый из них был в прошлом знаменитый
альпинист или горнолыжник, как, например, вот этот человек
с добродушным лицом, круглым из-за пышных рыжих бакен-
бардов. Это Тревор, учитель физики из маленького местечка
Хоки-Тика на жарком и дождливом западном берегу Южного
острова. Мои ученики смеются над его постоянным: «А у нас
в Хоки-Тика...» И когда мы в классе «прошли» смысл и
значение окончания «ский», Тревора стали звать не иначе
как Тревор Хокитикский.
Особую роль в классе играл тот новозеландец, который
сидел в стороне. Его звали Джек Калверт. Высокий и худой,
очень черный и похожий на француза из-за своей бородки
кардинала Ришелье, Джек был одним из лучших учеников
класса, но на уроках всех смешил. Например, по плану урока
мы представляли себе, что всем классом приезжаем в
Москву и со мной как бы с прохожим должны начать
разговор.
Предлагаю начать Джеку.
199
— Здравствуйте.— сказал Джек.
— Правильно, ну теперь скажи мне еще что-нибудь,—
подбадриваю я его.
Он подумал минуту и сказал:
— Я хочу женщина...
Класс радостно хохочет. Да, с женщинами у нас тут
плоховато.
Джеку Калверту было лет тридцать. Года два назад он
отправился из Англии в путешествие по странам Азии.
Прекрасный фотограф, он думал сделать книгу фотографий
о путешествии. Но никому его фотографии оказались не
нужны. Когда добрался до Новой Зеландии, то был уже
совсем «на мели»: ни денег, ни работы. И вот тут случайно
ему предложили должность служителя зоопарка. Он должен
был на рассвете, пока зоопарк закрыт, кормить зверей и
убирать клетки. Джек взялся за эту работу. Потихоньку, для
удовольствия он стал фотографировать просыпающихся и
кормящихся зверей. Постепенно у него скопилась удивитель-
ная по свежести восприятия папка фот@графий. Он отнес
показать ее в одну из газет, и несколько фотографий
напечатали сразу. Потом попросили еще. А через некоторое
время Джеку предложили сделать целую серию фотографий
об утреннем зоопарке для воскресного приложения к газете,
что-то вроде фотодневника «утреннего кормителя зверей».
Так Джек неожиданно стал известным и даже любимым
фотокорреспондентом одной из газет Новой Зеландии. Когда
появилось объявление об отборе кандидатов для участия в
зимовке на Базе Скотта, Джек предложил свой услуги как
фотограф и «прислуга за все» и был тут же принят. И вот он
здесь, в моем русском классе. На память о нем у меня
большая фотография нашего класса, которую сделал Джек.
Как во всяком классе, у меня был и последний ученик.
Последним был конечно же мой «полевой ассистент» Дейв
Кук. Он тоже ходил на все занятия и даже был помощником
старосты кружка (вел журнал посещения) но, по-моему, ни
разу не учил уроков, сидел всегда на последней парте и
отлынивал от ответов. По-видимому, наш класс привлекал
его просто как собрание интересных людей.
Баллада о флагах
Однажды, начиная очередной урок, я обратил внимание, что
часть доски была занята. Укрепленный в верхней части
кнопками, на ней висел большой трехцветный государствен-
ный флаг Франции. Я попросил Дейва снять флаг, чтобы
иметь свободной всю доску. Дейв сделал, что надо, и мы
провели урок. Это повторилось еще и еще раз.
Наконец я спросил своих слушателей, кто вешает сюда
этот флаг. И они объяснили мне, что до нас в этой комнате
200
занимается кружок французского языка. Вот отсюда и флаг
этой страны.
— Как?—удивился я.— Значит, на занятиях французско-
го класса обычно вывешивается национальный флаг этой
страны? Так ли это, Боб? — спросил я старосту, которым у
нас был один из летчиков.
— Да, сэр! — по-военному кратко ответил Боб Докарт.
— А ведь это прекрасная идея. Мистер Докарт, я думаю,
что на складе Мак-Мердо есть флаги всех стран. Я прошу
вас как старосту кружка пройти к офицеру по снабжению и
взять со склада флаг моей страны и к следующему занятию
повесить его здесь. Я расскажу в этой связи историю этого
флага и соответствующую часть истории страны, чей язык
вы учите...
Я остановился. Меня оглушила удивительная тишина,
наступившая вдруг в классе. Все с самыми разными, непри-
вычными выражениями лиц смотрели на меня. Как будто я
стал вдруг другим человеком. Боб Докарт встал, наклонил
голову, помолчал минуту в звенящей тишине и сказал:
— Сэр, я не могу выполнить вашу просьбу. Это противо-
речит моим убеждениям и моей совести...
Мне стало горько и обидно за свой флаг. Я попробовал
лишь заикнуться о том, что было совершенно логично,—
повесить флаг страны, язык которой мы изучаем.И что
получилось...
— Хорошо, мистер Докарт, садитесь. Когда я уезжал из
Ленинграда, из Института Арктики и Антарктики, его дирек-
тор и антарктический исследователь профессор Трешников
дал мне не большой, как этот, но настоящий советский флаг.
Этот флаг лежит у меня в чемодане здесь, в Мак-Мердо. На
следующее занятие я сам принесу его, повешу вот тут, где
висел французский флаг, и расскажу вам много интересного
А теперь приступим к занятиям.
Но занятие прошло не очень хорошо. И я не смог
достаточно собраться для урока, и аудитория была невнима-
тельной, мои ученики все время перешептывались. После
занятий никто не задал обычных «ста вопросов», и все
как-то молча разошлись.
Когда пришло время следующего занятия, уже задолго до
его начала я достал чемодан, вытащил сверток, развернул
на кровати. Тонкая, красная, мягкая шерстяная ткань. Насто-
ящие морские флаги всегда из чистой шерсти. Она не
слипается, даже когда флаг мокрый. Золотистые серп и
молот и пятиконечная звезда над ними выбиты на ткани
каким-то заводским способом. Первый раз я так внимательно
рассматриваю свой флаг. Для этого пришлось заехать так
далеко.
Вот и время подошло. Я надел парку, положил на грудь
флаг и поднял «молнию». Только тогда открыл дверь каютки
201
и быстро вышел во вьюжную полярную ночь. Шел на
занятие, одной рукой чуть прижимая мягкий выступ на груди.
«Как в девятьсот пятом году»,— мелькнула мысль.
Пришел в класс я как раз к началу. Народу больше чем
обычно. Дейв на задней парте не скрывает своего любопыт-
ства. Остальные подчеркнуто безразличны, дают мне шанс
забыть о флаге. Я тоже подчеркнуто безразлично потянул
вниз «молнию» теплой парки. Флаг алел у меня на груди. Я
осторожно взял его и положил на стол. Класс тихо ахнул.
Дейв даже привстал, открыв рот.
— Итак, джентльмены, я обещал вам принести флаг
Советского Союза и, поместив его на доску, рассказать о
нем и историю его создания. Я принес флаг и сейчас повешу
его...— Я отвернулся от аудитории и стал кнопками прикреп-
лять верхний край флага к податливой доске. Опять мертвая
тишина в классе поразила меня, возникло какое-то осяза-
емое напряжение... Я жал на кнопки, но сегодня руки плохо
работали, и кнопки ломались одна за другой. И никто не
подошел помочь. Наконец я укрепил флаг и повернулся к
классу. Напряжение уже спало немножко. Большинство
просто с любопытством рассматривало флаг. Только Боб
Докарт, сидящий на первой парте, смотрел в сторону, он
даже загородился ладонью, чтобы случайно не увидеть
флага... Постепенно мой медленный рассказ по-русски и
по-английски захватил многих. В перерыве многие подходи-
ли, трогали флаг, рассматривали ближе.
На другой день история с флагом стала известна во всем
Мак-Мердо. Я и раньше понял: все, что делается в русском
классе, известно всем.
Однажды ко мне подошел командир авиационной эскад-
рильи, которая зимовала в Мак-Мердо, и сказал, что летчики
и механики приглашают меня на «вечер знакомства». Они
хотят, чтобы я выступил перед ними, рассказал что-нибудь о
Советском Союзе, о котором они знают так мало.
Целую неделю я думал, что бы рассказать на этой
встрече, и вдруг решил: покажу им мои кинофильмы.
Уже несколько лет назад я купил маленький, любитель-
ский киноаппарат «Пентака» с шириной пленки 8 миллимет-
ров. Этим аппаратом я снимал везде, и особенно в отпуске:
жена и дети возятся где-то у деревенского домика на
Истринском водохранилище, младший четырехлетний сын
уплетает арбуз величиной с него самого, а вот мы—дикие
туристы — на песчаном пляже под Одессой, и вся компания
радостно резвится в волнах Черного моря. Вот и еще один
фильм, который снял для меня мой друг Володя Шульгин,
когда я был на моей первой зимовке. Этот фильм под
названием «Зотиков — сын человека» о том, как рос без
меня мой младший. Ведь когда я уехал тогда в Антарктиду,
сыну было лишь три месяца, а когда вернулся, ему исполни-
202
лось уже два года. И вот Шульгин и другие мои друзья
приезжали несколько раз ко мне домой и снимали: сын на
руках у жены, сын с бабушкой, сын с дедушкой, оба сына и
моя племянница. Все эти «агу-агу» вроде бы близки были
только мне. Но что-то подсказывало, что эти фильмы будут
интересны здесь для всех. И я попросил, чтобы на вечер
принесли экран и восьмимиллиметровый проектор, сказал,
что покажу фильмы о доме, которые взял сюда для себя.
Новость была воспринята с энтузиазмом.
В назначенный день, точно в пять часов, то есть после
конца официального рабочего дня, я открыл дверь большого
полубарака-полуангара, на стене которого был нарисован
карикатурно огромный веселый пингвин с сигаретой в клюве,
с голубым синяком под глазом, с ярко-красными следами
поцелуев женских губ, с четким черным следом сапога на
белоснежной груди, из которой торчали в стороны несколько
перьев, наполовину выдранных в потасовке. Под пингвином
была надпись: «Авиаэскадрилья Ви Икс Шесть». Этот неза-
дачливый битый гуляка и повеса пингвин был эмблемой
эскадрильи, и его изображение с гордостью носили на груди
и рукаве почти все ее офицеры и солдаты.
На двери дома висело объявление о том, что сегодня
состоится вечер встречи с советским обменным ученым. Эта
встреча начинает серию вечеров-встреч с интересными
людьми Мак-Мердо и Базы Скотта.
Я открыл дверь и вошел в барак. По-видимому, здесь
была одно время казарма, потому что вся противоположная
входу длинная стена дома была заставлена нагроможденны-
ми друг на друга пружинными кроватями со стегаными
матрасами. Центр этой кроватно-матрасной стены был прик-
рыт двумя большими белоснежными простынями, на которых
висели большой звездно-полосатый американский флаг и
рядом... такого же размера красный советский флаг.
Одна половина помещения была заставлена легкими
переносными столиками, а вторая, ближняя к экрану, была
свободной. По залу ходили люди в зеленых рубашках с
изображением помятого пингвина-гуляки на груди или рука-
ве. Рубашки заправлены в такие же хлопчатобумажные
зеленые брюки. На ногах тоже что-то зеленое вроде сапог,
верхняя часть их матерчатая, стеганая, а нижняя — литая
резиновая галоша. Среди множества малознакомых молодых
лиц узнал своих учеников-летчиков. Меня ждали. Командир
летчиков заспешил навстречу, начал знакомить со своими
людьми.
Наконец все собрались, сели за столики, и командир
официально после короткого вступления представил меня. Я
вышел вперед. За столиками сидели в основном еще безусые
юнцы лет по двадцати и с любопытством смотрели на меня.
И мне стало вдруг не по себе. Ну зачем им эти мои фильмы?
203
Я рассказал в двух словах о том, зачем приехал на Мак-
Мердо, и извинился, что буду показывать фильм, не
предназначенный для широкого экрана. Погас свет, застре-
котал аппарат, и я .начал, понемногу увлекаясь, пояснять
непритязательные картинки обычной жизни, Еще не кончил-
ся первый большой ролик, а я уже чувствовал — это то, что
надо. Зрители сидели не шевелясь, напряженно вглядываясь
в сменяющие друг друга картинки простого быта так, будто
это был захватывающий приключенческий фильм. Но вот
фильм кончился, зажегся свет, и наступила мертвая тишина.
Все, казалось, даже забыли про меня, занятые своими
думами. И вдруг встал высокий курчавый негр, механик
вертолета, на котором я часто летал. Очень серьезный, не
обращаясь ко мне, не замечая меня, он повернулся к
зрителям и сказал медленно, раздумчиво и громко:
— А ведь они такие же люди...
После этого все вспомнили про меня и начали хлопать.
Вдруг один из офицеров, сидящих за передним столиком,
встал, вынул из кармана трубочку и засвистел в нее. Парни
вскочили, мгновенно превратившись в военных, строящихся в
шеренгу. Через минуту шеренга зеленых людей уже стояла
вдоль свободной, длинной стены помещения. Командир
Джонсон подошел ко мне и вывел на свободное простран-
ство.
— Доктор Зотиков, вы много летали с нами этой осенью,
вы зимуете с нами и делите все тяготы полярной зимы. И вы
оказались хорошим товарищем. Я связался по радио с
командиром эскадрильи комендером Галлупом, и он поручил
мне от его имени объявить вам, что вы принимаетесь в
почетные члены нашей эскадрильи. В данном случае это
почетное, но шуточное звание, поэтому здесь не имеет
значения, соответствует ли такое действие реальному состо-
янию отношений между нашими странами. А теперь получите
диплом.
Все захлопали.
— А теперь, сэр, мы хотели бы спросить у вас,— сказал
Джон, улыбаясь,— не могли бы вы в знак дружбы подарить
эскадрилье ваш флаг? Мы обещаем, что когда вернемся
домой, в Лонг-Айленд, в США, то поместим его на достойное
место в музее эскадрильи.
— Нет, Джон, я не могу сделать этого, этот флаг здесь;
так далеко от Родины, мне слишком дорог...
— Я понимаю тебя, Игор.— сказал Джон.— Я был готов к
такому ответу. И предлагаю следующее. Мы сейчас снимем
сделанный в США флаг твоей страны со стенки, ты подержи
его в руках и после этого подари нам. Этот флаг мы все
равно возьмем в музей. Ведь его держал, а потом подарил нам
живой советский русский из самой Москвы Для наших
матросов это будет уже много
204
Американский флаг на простынях, прикрывающих полоса-
тые матрасы, висел теперь одиноко и как-то несимметрично
по отношению к стене. Джон тоже заметил это, и мысли его
вдруг приняли другой оборот.
— Послушай, Игор, я бы хотел подарить тебе в память
нашей встречи вот этот американский флаг. Можешь ли ты
принять его?
— Могу,— ответил я.
К этому времени американский флаг был тоже снят со
стены, сложен и уже лежал на столике. Джон торжественно,
на двух руках, преподнес мне его. Я тоже двумя руками
принял флаг. Мы с Джоном пожали друг другу руки, и
торжественная часть была окончена. Откуда-то из соседнего
домика вдруг принесли противни с дымящимися блюдами и
ящики с пивом. Флаги снова повесили на стену рядом, и
вечер встречи продолжался.
В тот вечер уже перед сном я просматривал один из
учебников русского языка, который нашел в Мак-Мердо.
Учебник был старый, плохой. Русский в нем был какой-то
старомодный, скучный, типа Воробьяниновского «Соблагово-
лите подать...» И вдруг меня словно встряхнуло. Среди
неинтересных текстов читаю:
«Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою».
А. Блок
Я читал, впитывая снова и снова этот хрустальный
кусочек Родины. У меня нет слов описать, что я тогда
чувствовал. Я долго не мог заснуть в ту ночь, размышляя о
том, как далеко и надолго забросила меня судьба, как все
это серьезно. И так мне захотелось тогда домой, повидаться
с близкими, перекинуться с ними хотя бы несколькими
фразами на родном языке! Но зимовка только-только начи-
нается и распускаться нельзя.
Научная группа
Мак-Мердо
Когда кто-нибудь из научной группы просыпал завтрак, он
шел в биологическую лабораторию. Там всегда работала
кофеварка, рядом на столике стояли тарелки с сухариками,
печеньем и запечатанными в пластик маленькими порциями
новозеландского варенья. И там всегда можно было найти
кого-нибудь, чтобы узнать, что ничего не произошло за то
время, пока ты спал, и тебя никто не ищет.
Зимой это помещение принадлежит только Арту Дифризу,
205
Джорджу Самеро и мне. Да еще Арту и Джорджу помогает
«лабораторный ассистент», а иначе — уборщица-слесарь-
водопроводчик и электрик-лаборант Питер Курвиц. Питер
был самым, пожалуй, молодым на зимовке. Ему всего
двадцать. Он студент, физикохимик. Питер приехал сюда,
прервав учебу, чтобы заработать денег. Он вообще работает
чуть не с детства, может делать все и чем-то очень
напоминает героя из некрасовского стихотворения «Мужичок
с ноготок». Ребята чувствуют, что он всячески старается
быть как можно взрослее, поэтому конечно же срабатывает
юмор зимовки, и все его зовут не иначе как юный Питер.
Например, Арт объявляет официально: «Сегодня я хотел бы,
чтобы со мной на лед поехали мистер Самеро и юный
Питер...» Невооруженным глазом видно, как гневно внутрен-
не взрывается Питер. Но он уже достаточно опытен и знает
правило: «Не заводиться».
Сегодня в биолаборатории собрались все члены нашей
научной группы. Вот сидит длинный, худой, интеллигентный
Джим Солсбери, физик. Ему двадцать три, он только что
окончил университет в городе Сиракузы. Он приехал сюда
скорее как наблюдатель, чем как ученый. Джим будет
обслуживать сложные автоматические устройства для на-
блюдений за полярными сияниями и сопровождающими их
электромагнитными возмущениями.
Рядом — чуть толстеющий, смуглый, с острыми чертами
лица, флегматичный Луи Каплери. Ему двадцать девять. Вот
уже почти пять лет он работает в космическом отделе
фирмы «Дуглас». Сюда он приехал, чтобы обслуживать
аппаратуру по наблюдению за распространением радиоволн
в высоких широтах Земли. Эту работу фирма ведет по
контракту с Национальным научным фондом США. Предки
Луи — итальянцы. Один из его прадядей был папой римским.
Луи очень гордится этим, хотя сам он не католик, а
протестант, и очень ревностный. Он не пьет, не курит, не
смотрит журналы «Плейбой», которые лежат здесь повсюду.
Правда, у Луи есть своеобразное хобби. Он коллекционирует
сведения о молодых девушках—дебютантках кино и выпу-
скницах закрытых женских школ. «Может, он ищет таким
образом невесту?» — шутят ребята. А еще Луи любит смот-
реть кинофильмы о войне, особенно о второй мировой.
Луи — отшельник по характеру. Он может неделями жить
один в своей лаборатории, расположенной в стороне от
Мак-Мердо, на одном из склонов вулкана, километрах в трех
от станции. Дикое место, но зато очень удобное для
сверхчувствительной аппаратуры Луи. Здесь нет радиопомех.
Я изучал тепловой режим одного из озер в кратере
вулканчика поблизости и часто заезжал к нему на своем
вездеходе Я входил в помещение и погружался в мир
музыки. Огромные мощные динамики стереосистем были
206
запрятаны по углам, и прекрасные мелодии заполняли дом
отшельника. Экономный во всем почти до скряжничества,
Луи не жалел денег на музыку и все, что надо, чтобы иметь
ее. Когда я приезжал, он тут же надевал передник и шел к
газовой плите, чтобы быстро и умело, как умеют готовить
холостяки, поджарить мясо по каким-то южным острым
рецептам и сварить свои «спагетти».
Пришел сегодня и еще один, хотя и не подчинявшийся
Арту, научный сотрудник, инженер космической программы
США из Хьюстона. Его аппаратура стояла в отдельном
домике, над которым на высокой мачте развевался странной
расцветки флаг с большой белой звездой посередине. Оказа-
лось, это флаг штата Техас, откуда сам инженер, аппаратура
в домике и где задумана сама программа. Но хотя этот домик
стоял рядом с биолабораторией, заходил он к нам редко.
Инженер, назовем его Боб, был веселый, уверенный в себе
молодой мужчина. Настоящий техасец, где, по его словам,
все «самое-самое»...
Но мне он запомнился другим. Это было как-то в
середине зимы. Боб сидел у нас за столиком у кофеварки
как-то очень прямо. Я подсел рядом, думая тоже выпить
чашечку, и взглянул на Боба. На его круглом, с лихими
ржаными усами лице меня поразили глаза. Они были боль-
шие, тоже очень круглые, как бы с усилием открытые как
можно шире и совсем не мигающие. А из глаз катились одна
за другой большие, как градинки, слезы:
— Я получил от Кетрин длинную телеграмму. Это «Доро-
гой Джон». Она не может больше ждать и выходит замуж.
Так на чужом горе я узнал еще одно английское идиома-
тическое выражение, распространенное среди моряков и
солдат, то есть мужчин, находящихся в разлуке с любимыми.
Когда говорят, что девушка написала кому-то «Дорогой
Джон»,—это значит, она извещает его о том, что ушла от
него. Такого же типа идиомой являются слова «Привет от
Правительства». Этими словами начинался в США текст
повестки о призыве в армию.
В тот день сидели у нас в биолаборатории и двое
«рабочих» нашей научной группы. Одного из них, молодого,
но уже полнеющего человека с бородкой, звали Майк
Боуман. Он был нашим механиком и заведующим гаражом.
Всю зиму он, не торопясь, один за другим, загонял в гараж
без конца ломающиеся грузовики и гусеничные вездеходы и
колдовал над ними. Он сын небогатого фермера и с детских
лет привык помогать отцу—чинить любые колесно-
гусеничные повозки. Да и образование помогает ему. Он
учится на инженера-механика по колесно-гусеничным маши-
нам в университете штата Висконсин, а в свободное время,
как он сам говорит, читает Льва Толстого и ходит в церковь.
Толстой не мешает ему быть католиком.
207
Во многих работах по ремонту Майку помогает второй
«рабочий» и начальник наших складов, новозеландец Рой
Джонсон. Тридцатилетний Рой тоже из семьи фермера.
Последние годы он работал полицейским в каком-то малень-
ком городке, но мечтает вернуться на землю. А для того
чтобы купить достаточный для прожития кусок земли, надо
заработать очень много денег. Поэтому Рой работает изо всех
сил.
В биолаборатории стоял ужасный шум. Уши закладывало
от надсадного, переходящего иногда в визг и писк рева
маленьких авиамодельных двигателей. Пахло бензином и
касторовым маслом. Это Арт Дифриз и Питер Курвиц
решили испытать моторы будущих самолетов, которые они
собирались делать в свободное время в период полярной
зимы. Они еще не знали, что у них не будет ни одного
свободного часа, чтобы заниматься этими моделями.
Арт Дифриз, как и многие в Мак-Мердо, был «кантри-
бой», то есть сыном небогатых родителей из какого-то
маленького дикого местечка в предгорьях Скалистых гор. Он
тоже вырос на ферме, с детства умел обращаться с топором
и любил чинить любые моторы и все железное, вращающе-
еся и испачканное в масле. Глядя на него в эти моменты,
казалось, что напрасно он пошел в биологи. Его дело —
менять гусеницу вездехода и заставить работать непослуш-
ный замерзший двигатель или часами с помощью плоскогуб-
цев и кусачек терпеливо делать из проволочной сетки верши
и другие западни для рыбы. Целые рулоны этой -сетки Арт
привез с собой в Мак-Мердо. Вся.эта часть работы нужна
была Арту и его коллегам для того, чтобы вылавливать из
моря и помещать в огромные аквариумы рыб, морских звезд,
каких-то странных морских пауков и червей. Но и аквариумы
требовали постоянного глаза и рук. Главное при этом
заключалось в поддержании достоянной температуры воды,
равной температуре воды моря подо льдом,— минус 1,8
градуса. И кроме того, вода аквариума должна была быть
всегда свежей.
Конечно, проще всего было поместить аквариум в каком-
нибудь домике прямо на морском льду и соединить его двумя
трубками с морем под домиком. По одной трубке непрерывно
можно было бы накачивать в аквариум свежую воду моря, а
по другой ее избыток сам сливался бы в то же море.
Один аквариум — «предварительный» так и был сделан.
Он представлял собой открытую круглую металлическую
ванну диаметром метра два и глубиной почти в метр. Эта
ванна была помещена на полу одного из домиков на санях,
который был поставлен в заливе на морском льду метрах в
ста от берега. С этим аквариумом было все в порядке. Здесь
надо было следить лишь за тем, чтобы без перебоев
работала помпа, подающая в ванну воду, чтобы не засоря-
208
лась сливающая трубка да работала соляровая печка,
обогревающая домик.
Но ведь большой аквариум нужен был и в самой
лаборатории, то есть вдалеке от такого резервуара, как
море. Этот аквариум доставлял массу неудобств, так как
требовал надежной работы сложной системы холодильников,
поддерживающих низкую температуру воды в аквариуме.
Кроме того, очень часто приходилось сменять воду в этом
аквариуме: погружать в вездеход огромную полиэтиленовую
бочку и ехать к проруби во льду.
. Предварительный аквариум служил для хранения «уло-
ва», а аквариум лаборатории—для его изучения. Арт заду-
мал серьезное дело. Он решил выяснить, почему некоторые
антарктические рыбы, у которых температура тела практиче-
ски не отличается от температуры морской воды, не превра-
щаются в лед, живут в этой воде. Сама вода не замерзает
ясно почему: она очень соленая. Ну а рыба? Ведь в крови
рыбы содержится намного меньше соли, чем в морской воде,
и она, кровь, по всем законам должна была бы замерзнуть,
превратив рыбу в ледышку при температуре минус 0,8
градуса. Ну а вода, в которой плавали похожие на молодых
щучек рыбы в аквариуме Арта, была на целый градус
холоднее.
Тому, кто посмотрел бы на Арта на этом этапе работы, и
в голову не пришло бы, что этот человек может заниматься
чем-нибудь иным, кроме тонких химических и биохимических
анализов и работы со сложным электронным оборудованием
для физико-химических исследований.
Трудно сказать, когда во время той долгой полярной ночи
Арт впервые предположил, а что, если кровь рыбы не
замерзает потому, что в ней есть какой-то еще не известный
науке антифриз, вещество, добавка которого в кровь и
снизила температуру ее замерзания на целый градус?
Вот для поиска этого вещества и была использована вся
сложная аппаратура анализов. Одно стало ясно сразу: если
такой антифриз и существует, он должен быть чрезвычайно
мощным, так как концентрация его в крови была очень мала.
Работа шла в двух направлениях: поиск и попытки выделе-
ния антифриза и опыты по изменению температуры воды
вплоть до условий, когда бедные рыбки все-таки превраща-
лись в ледышечки.
И вот наконец из крови рыб был выделен ранее не
известный тип антифриза, который в двести с лишним раз
больше понижает температуру замерзания жидкости, куда он
добавлен, по сравнению с обычными, известными антифриза-
ми. Оказалось, что этим свойством обладает вещество,
которое Арт называл «глинопротеин».
Удивительная эффективность его действия говорила о
том, что механизм снижения температуры замерзания при
209
добавке этого антифриза, вырабатываемого организмом ры-
бок в экстремальных условиях, отличается от общепринято-
го.
Вся станция радовалась за Арта и настороженно относи-
лась к равнодушным, а иногда и внутренне недоброжела-
тельным «большим ученым» (прибывшим на Мак-Мердо
после окончания зимы), которые поначалу с недоверием
слушали рассказ Арта. Но справедливость восторжествова-
ла. Через несколько лет аналогичный тип антифриза был
найден в некоторых рыбах северного полушария. Открытие
Арта было проверено многими.
А еще через некоторое время я вдруг снова вспомнил те
удивительные дни. Однажды, когда я зашел в рыбный
магазин в Москве, я увидел на прилавке целую груду той
самой рыбы, которая плавала когда-то в аквариумах Мак-
Мердо и в крови которой Арт нашел свой антифриз. Я не
мог ее спутать с другой. Я уже знал, что называется она
«ледяная».
— Ее ловят где-то в Антарктиде,— равнодушно объяснил
продавец.
Мне хотелось рассказать всем, что это за рыба, но я
сдержался. То, что нашел Арт, оказалось важным не только
как любопытный факт. Открытие может быть использовано в
разных областях. Вот что написано, например, в одной из
американских брошюр по этому поводу:
«Возможно, наиболее значительное применение найдет
этот антифриз в технике консервирования холодом. Ведь
время сохранности многих сверхмощных современных органи-
ческих лекарств, а также крови и органов, спермы людей и
животных может быть существенно увеличено при пониже-
нии температуры, если бы мы могли при этом избежать их
замерзания.
Можно представить полезное применение этого антифри-
за и в сельском хозяйстве. Обнаружение нового антифриза
показывает пути, по которым должны идти биохимики, чтобы
выяснить, почему одни сорта фруктов и овощей более
устойчивы к заморозкам, чем другие. А когда это выяснится,
селекционер будет иметь тест, с помощью которого он
сможет более надежно выводить морозоустойчивые сорта. В
результате будут сэкономлены огромные средства.
А на академическом уровне наиболее интересен ответ на
вопрос: как, с помощью каких механизмов взаимодействует
«глинопротеин» с водой или льдом, чтобы даже в очень
малых количествах сохранить воду жидкой при температу-
рах, при которых она должна бы быть уже твердой по всем
существующим теориям...»
10
Когда под влиянием темноты пространство вокруг
сужается и когда ничего больше не видишь, то душа
как-то сжимается, чувствуешь себя помертвевшим, по-
давленным. Иногда такое состояние приводит почти
к душевному заболеванию, против которого нет друго-
го лекарства, кроме света.
Г. Гиавер. «Два года в Антарктиде»
День зимнего
солнцестояния
Праздничный ужин в кают-компании Мак-Мердо подходил
уже к концу. Это был большой праздник—24 июня, день
зимнего солнцестояния, день середины южнополярной зимы.
Нам уже было невмоготу кататься на своих койках в
бессоннице, порожденной темнотой полярной ночи. Каждый
день, выходя на улицу, мы погружались во тьму и знали, что
завтра эта бесконечно долгая ночь будет еще темнее,
плотнее. Ну а начиная с сегодняшнего дня все должно
измениться. Теперь каждые прожитые сутки будут прибли-
211
жать тебя к весне и солнцу. Какие-то внутренние, невидимые
тебе процессы с каждым днем все больше будут уменьшать
темноту.
Всех нас интересовали физиологические и медицинские
причины плохого физического и морального состояния во
время полярной ночи. Но никто, даже врачи, толком не
могли объяснить это явление. Многие считали, что угнетен-
ное состояние связано с тем, что в полярной ночи человек
не может смотреть вдаль: ничего не видно. И это действует
на какие-то центры в голове, а те — на другие центры и так
далее. Я не верю в это. Ведь в любую полярную ночь ты
можешь смотреть на луну, звезды, на полярные сияния. Да и
далекие горы в хорошую погоду при луне видны достаточно
четко, чтобы сфокусировать на них зрение. Непонятно...
Человек, оказывается, тонкое создание. Вот ведь, кажет-
ся, у тебя есть все: залитые ярким светом помещения,
хорошая еда, интересная работа. У каждого из ученых—
маленькая каютка на одного. Нет только дневного света на
улице. И все. И этого оказалось достаточным, чтобы люди
мучились странной бессонницей. Через какой-то месяц, дру-
гой в кают-компании во время обеда кто-нибудь мог сказать:
«Ой, кажется, я сейчас могу заснуть!» И все тут же понукали:
«Беги спи!» — И человек уходил, но через час возвращался в
лабораторию сконфуженный. «Нет, ничего не получилось.
Как только закрыл глаза—понял, не усну. Полежал и
встал...»
О, мы понимали его. Невозможно лежать в этих малень-
ких одиночных камерах пыток, в которые превратились наши
каютки, не спать и думать. И думы-то какие-то недалекие,
тупые. Представляешь, что ты весь-весь завален мягкими
пуховыми подушками и куда бы ты ни повернулся — все
подушки, подушки, мешающие смотреть, двигаться, дышать.
Каждая полярная станция, каждый маленький коллектив
в ней, наконец, каждый в одиночку боролся против этого
невидимого врага по-своему.
Американцы-нэви на Мак-Мердо, впервые столкнувшись с
этим явлением, решили затопить ночь светом. Улицы и
помещения были залиты светом электрических ламп. Люди
старались меньше бывать на улице, не уходить далеко в ночь
и темноту. Стремились более четко выполнять режим дня и
ночи. «Тогда эта интеллигентская блажь—бессонница-—
пройдет»,— думали командиры. Но самочувствие от этого
только ухудшалось.
Американская научная группа и новозеландские ученые
старались, наоборот, быть дольше на улице, заниматься
больше физическими работами. Мы решили так: раз поляр-
ная ночь все равно «смешала карты», не будем обращать
внимание на время суток. Будем работать, когда работается,
и спать, когда кажется, что хочется спать.
212
В результате очень скоро почти вся научная группа спала
или отдыхала, когда на официальном циферблате в Мак-
Мердо был день, и интенсивно работала, когда на нем была
ночь. Но это нам помогало не намного больше, чем дисципли-
на военным.
Конечно же при такой системе работы двух коллективов
каждый из них считал, что другой — бездельник и «хорошо
устроился». На самом деле работало просто взаимное
раздражение издерганных нервов. Большинство понимали
это, поэтому каждый старался не обращать внимания на
внезапную капризность соседа, старался завалить себя
делом.
Если бы кто-то попал сюда вдруг с Большой земли, он,
может быть, и не заметил ничего. Так же, как обычно,
работают все службы станции. Гремят огромные, тысячесиль-
ные дизели электростанции, в положенные сроки пищат
точки и тире и стучат телетайпы рации, в темноту на
опасный припай или в окружающие горы уходят вездеходы
научной группы, в штабном доме моряков настороженно
хрипят атмосферными помехами динамики и дежурные прис-
лушиваются, не раздастся ли откуда-то из ночи голос
далекого водителя с просьбой о совете или помощи. В
ангарах эскадрильи механики ремонтируют вертолеты и
самолеты к предстоящей весне. Чиф Грейаме и этот русский
ученый отправились на крохотном, грохочущем гусеничном
вездеходике «Визел», что значит «Ласка», по только им
известному маршруту, останавливаясь время от времени у
одиноких шестов с флагами, чтобы пробурить дырку сквозь
лед и определить его толщину, узнать, как нарастает новый
лед в проливе Мак-Мердо. Среди ужасного беспорядка из
мокрых сушащихся носков, кальсон, курток и обуви впере-
мешку с книгами и раскрытыми на середине журналами
полуспит-полузабылся усталый лидер научной группы Арт
Дифриз.
Всю ночь он со своим «полевым ассистентом» Питером
Курвицем провел среди темноты, полярных сияний и заме-
тающей следы и огни Мак-Мердо поземки. Они перевози-
ли свой «рыбацкий домик» на новое место. Мотопилами и
ломами они сначала выпилили глубокую квадратную яму в
уже метровом льду, затем пробили и раскрошили дно этой
ямы. А потом они вернулись к «рыбацкому домику», подняли
со дна и освободили от улова самодельные верши, выкопали
дом из сугробов, погасили печку, сдвинули с места, перевез-
ли на новую лунку, снова разожгли печку и опустили на дно
свои верши, наполнив их приманкой. После этого весь улов,
сложенный в большой бак с морской водой, быстро довезли
до аквариума б'иолаборатории. Ну а уж там Арту оставалось
«покорячиться» совсем немного. Надо было вдвоем с Пите-
ром снять тяжелый бак с уловом с вездехода, дотащить до
213
аквариума и вылить в него содержимое. И так изо дня в
день.
А в это время другой американский ученый, Джим
Солсбери, меняет ленты на своей автоматической станции по
наблюдениям за полярными сияниями и ионосферой. Он с
трудом добрался в эту ночь в свой одинокий домик в двух
милях от станции. Сильный ветер, дорогу найти трудно.
Именно из-за заносов, отсутствия видимости его коллега по
изучению верхних слоев атмосферы Луи Капплери уже
третий день живет не выходя на улицу в своем тоже
одиноком домике в получасе езды на вездеходе.
Вечером пришелец с Большой земли тоже не почувство-
вал бы ничего особенного на станции. Как всегда, работает и
офицерский клуб, и клуб чифов, и матросские клубы. Как
всегда, в них идут фильмы, правда обычно плохие. По-
видимому, «нэви», который приобретает их, экономит, поку-
пает бросовые вещи. Так думают все.
По-прежнему работают по вечерам различные кружки и
классы: классы иностранных языков, кружок по художе-
ственной эмали на металле, кружок по навигации в открытом
океане при плавании на малых яхтах. Его ведет мастер этого
дела начальник новозеландской станции Эдриан Хайтер. Уж
он-то знает, как это делать, ведь это он три года плыл в
одиночку из Англии в Новую Зеландию.
Только присмотревшись, пришелец с Большой земли
почувствует: и все-таки что-то здесь не так. Слишком уж
много смеха, даже когда смеяться и не над чём. Слишком
много выпивают в клубах. Вот где-то вспыхнула и мгновенно
погасла перебранка по пустяку.
А на радио у меня разговор со станцией Восток, с ее
начальником и моим старым другом Сашей Широчковым.
Взаимные поздравления с Днем середины зимы и конечно же
разговор о том, что уже скоро придет солнце. И у них те же
заботы:
— Ах, Игорь, живем на юморе. Будем встречать солнце,
как язычники,— на коленях,— шутит через эфир Саша.
О, этот День середины зимы! В этот день все экспедиции
шлют друг другу поздравления. Да что экспедиции! Главы
правительств СССР, США и других стран, чьи люди работают
в Антарктиде, тоже присылают длинные телеграммы.
Но вот и кончается праздничный ужин «Дня середины
зимы». Много пунша, много пива, общее хмельное веселье.
Кто-то, ужасно бородатый, лохматый, сидит в углу, обхватив
голову руками. Это сержант Плинт, механик нашей электро-
станции, я знаю его немного. Когда-то нас знакомили. Я
поздоровался. Он поднял на меня усталые., измученные
глаза:
— Послушай, зачем ты приехал сюда, к нам, на нашу
станцию? Ты, проклятый русский. Ведь ты шпион. Я уверен,
214
что ты шпион. Я воевал в Корее. До сих пор у меня в ноге
дырка от пули ваших дружков. Но ничего, я убью тебя, если
буду иметь возможность.
Все поплыло перед глазами. Кровь так стала бить в
голову, что, казалось, голова оторвется.
— Ах, ты... ты... ты слышал что-нибудь про Сталин-
град?— спросил неожиданно для самого себя я. А дальше
опять услышал, как вроде и не я, а посторонний человек, к
моему удивлению, продолжил так:
— Тогда ты предупрежден. А теперь пойдем на улицу,
зайдем за барак и решим все вопросы. Но только не
обижайся.
«Боже мой, да что же это я делаю-то, что говорю, что
играю в дешевую мелодраму?»—пронеслось в мозгу.
— Нет, проклятый доктор! У меня семья, двое детей. Я
не могу сейчас оставить их сиротами или идти из-за тебя под
военный трибунал. Но я когда-нибудь сделаю то, что сказал.
«Ах я дурак, дурак»,—думаю я сейчас. Полез как боевой
петух: «пойдем за барак». Но ведь кто-то же сделал его
таким, что, дай ему в то время палку, а на конце штык, он бы
«не дрогнул»...
Тогда я отошел в сторону оскорбленный: «Как же так?
Без повода! Без предисловия!»
Так вот, значит, как выглядит это в жизни? Да нет,
несерьезно все это. Надо просто забыть и все.
— Игор, стой! В чем дело? Мне передали ваш разговор.
Кто это был? — Передо мной стоял лейтенант-комендер
Джон Донелл и, заместитель начальника станции. Многие на
станции не любили Донелли. Он был слишком прямолинеен,
что ли, слишком ура-патриотичен. Например, тогда, во время
ведения Америкой войны во Вьетнаме, многие военные здесь
считали, что это необходимо, но соглашались с тем, что
война эта грязная, старались избежать личного участия в
ней. Донелли же везде говорил, что он мечтает после
Антарктиды отправиться во Вьетнам. Нет, я не мог объяснить
ему, что произошло. Поэтому я сказал только:
— Все в порядке. У меня нет никаких претензий ни к
кому. Я не знаю, о чем разговор.
— Игор, ты должен сказать все. Ты не понимаешь, как
это серьезно,— начал умолять Донелли. Но мы так и не
договорились ни о чем.
«Пустое»,— подумал я.
На другой день, когда я утром готовился к выезду на лед,
позвонил телефон:
— Игор, это я, Дасти,—раздался в трубке голос началь-
ника станции,— если можешь, брось все дела и зайди ко мне.
Я дома. Дело очень срочное.
Через минуту я уже снимал парку в просторной прихожей
«дома адмирала». Дасти ждал у входа в большую светлую
215
комнату, увешанную эмблемами и вымпелами кораблей и
военных частей. Вид у него был расстроенный.
— Кофе, Игор? Садись. Джон Донелли мне все расска-
зал.
Он выложил на стол пять фотографий, на одной из
которых был Плинт.
— Скажи, Игор, кто из них?
— Послушай, Дасти, зачем ты развиваешь это? Забудь.
Ничего не было. Я не могу тебе ничего рассказать.
— Нет, ты должен, Игор. Джон прав. Дело серьезное.
Дело даже не в тебе. Но как это все отразится на
содружестве наших экспедиций? И потом, Игор, если что-то
случится, я не получу повышения по службе,— улыбнулся
он.— Скажи, кто он? Я только поговорю с ним, объясню, что
он не прав. Ведь это он, да? Ну посмотри,— он показал на
Плинта.
Я кивнул.
— Боже мой, это Плинт, я так и чувствовал, а ведь это
такой исполнительный солдат..
— Послушай, Дасти, ну что ты скажешь своему Плинту?
Ведь он действительно хороший солдат. Он же готов
рискнуть жизнью, чтобы разделаться с одним из потенциаль-
ных врагов, каким он меня считает. Ну что ты скажешь ему:
не верь всему, чему учат тебя наставники?
Мы помолчали, а потом Дасти полез в шкаф, где
хранились напитки из адмиральских запасов. Ведь сегодня
был не обычный день. Так закончился для -меня самый
большой праздник Антарктиды—День зимнего солнцесто-
яния—День середины полярной зимы. Ну а с Плинтом мы
потом, через несколько месяцев, сидели за одним празднич-
ным столом. Смеялись и шутили и не вспоминали о том, что
было. Что помогло? Беседы Дасти? Думаю, нет. Мы с ним
вместе пережили полярную зиму. Зимовали вместе. Это уже
много.
Чифы
Когда началась настоящая полярная ночь и выезжать на лед
мы стали реже, я пучше познакомился с тем удивительным
племенем людей «нэви», которые называются «чиф-петти-
офисерс».
Старшим среди чифов был Миллиген, являющийся однов-
ременно и «мастер эт армс» (что-то вроде шерифа в США).
Он один имеет право арестовать любого дебошира на
станции. В знак его особых прав на груди у него висит
огромная белая металлическая бляха, что-то вроде шериф-
ской звезды. По-видимому, чиф Миллиген гордится этим, так
как он никогда не снимает этой «медали», хотя она,
216
наверное, мешает ему, болтаясь при ходьбе, да и каж-
дый человек в Мак-Мердо и так знает, что он «мастер эт
армс».
Его специальность—радиолокационный привод и обеспе-
чение посадки самолетов. Но сейчас зима и нет самолетов.
Да и как «мастер эт армс» он тоже бездействует. Никто
никого не бьет и наручники ржавеют в его кармане.
Миллиген шуточно переживает это. «О-о! — сокрушенно гово-
рит он.— Если бы где-нибудь поблизости жили хотя бы
десяток женщин, я бы имел работу, но их нет—и нет
нарушений по службе. Никто не ходит в самоволку, никто не
теряет рассудка. Если кто и выпил больше, чем надо, то его
выдают только неверная походка и слишком громкий разго-
вор».
Миллигену сорок пять лет, из них уже двадцать лет он
служит в «Нэви». Чиф чуть выше среднего роста, худой, с
лихо закрученными усами. Дома семья, пятеро детей.
— Тебе хорошо, Игор, у тебя ребята, а у меня одни
девочки,— говорит он, вздыхая.
Помолчали. Посерьезнели. Мы разговариваем в клубе
чифов. Играет веселая музыка.
— Посмотрите! — вдруг закричал на весь клуб Милли-
ген:— Москва нас опять обманула, она прислала нам нерус-
ского!
— Как нерусского? Я русский,— запротестовал я.
— Нет! Ты не русский! Посмотри, как ты пьешь водку.
Разве так должен пить ее русский? Настоящий русский
должен после этого осмотреться, выбрать самое красивое
зеркало и трахнуть в него пустой стакан. Разве ты не
смотрел наш фильм «Война и мир»? Там русские делали
именно так.
Все захохотали.
— Ты знаешь, Миллиген, Москве-то легко было послать
одного нетипичного человека,— подхватил я шутку.— А вот
где Америка нашла столько нетипичных американцев, чтобы
послать их на Мак-Мердо, я не знаю.
— Как нетипичных? — теперь уже возмутились чифы.
— А так. Чем должна время от времени кончаться
выпивка в баре, где сидят столько американских мужчин?
Кто-то, конечно же нарочно или нечаянно, должен обидеть
кого-то. И обиженный должен вытащить кольт сорок пятого
калибра и всадить несколько пуль в обидчика. И тот должен
медленно, обязательно винтовым движением сползти с табу-
ретки и рухнуть на пол. Да это же ясно — достаточно
посмотреть любой американский боевик. А тут я живу у вас
на станции столько месяцев, и никто из вас не убил друг
друга. Какие же вы американцы? Вы что, свои картины не
смотрите?
И все еще громче и веселее расхохотались и заговорили,
217
обсуждая вопрос, почему действительно в американских
фильмах столько насилия и почему американцам нравится,
чтобы их представляли в кино как кровожадных суперменов,
которые при каждом удобном случае бьют кулаком в морду
или стреляют в живот...
Каждый чиф гордится тем, что он чиф. Ведь обычно,
чтобы получить это звание, надо прослужить во флоте не
менее десяти лет, причем прослужить десять лет не на
берегу, а на кораблях. Поэтому все чифы прекрасные
моряки, большинство из них побывало во многих странах
света. Они шутят, что знают все языки мира, правда, это
знание ограничивается вопросами о пиве и красивых девуш-
ках.
Надо сказать, что чифы живут отдельно от матросов.
Командование считает их отличными специалистами и бере-
жет эти кадры. Чифы живут, пожалуй, лучше всех в
Мак-Мердо. Они имеют лучший в Мак-Мердо клуб, который
называется «Гарольд клаб», как и самый популярный среди
моряков клуб в Сан-Франциско. Два дома, в которых живут
чифы, отлично оборудованы. Они соединены с клубом, так
что чифы могут ходить в клуб, не выходя на улицу, прямо в
домашней обуви.
В жилых домиках очень чисто и тихо. Сказываются
морская привычка к аккуратности и привычка стараться
меньше мешать друг другу. Ведь вся жизнь этих людей
проходит в сравнительно тесных помещениях, где много
людей, где всегда половина их спит, а половина-бодрствует.
Клуб чифов—это большое помещение, перегороженное
тонкой стеной. По одну сторону от нее кинозал, по другую —
бар. В стене, перегораживающей помещение, сделаны два
окна, так что, сидя на высоком стуле у стойки бара, ты
можешь через них смотреть фильм. Стены клуба украшены
цветными фотографиями девиц из журнала «Плейбой». Это
необходимый атрибут многих американских полярных стан-
ций. Как правило, на фотографиях—красотки с минималь-
ным количеством одежды.
Младшие офицеры живут вместе с матросами и не имеют
права заходить в «Гарольд клаб». Как-то я стал свидетелем
шуточного приема двух моряков, которым только что было
присвоено звание «чиф-петти-офисерс», в среду бывалых
чифов. Эта процедура, которая называется «инишиэйшен»,
то есть «посвящение», проходила в клубе чифов. Посвяще-
ние в чифы проходили Гарри Стассен и Джон Браун.
Гарри Стассену сорок лет, он женат, у него трое детей.
Во флоте он служит уже пятнадцать лет. Стассен — завхоз
госпиталя Мак-Мердо. По вечерам он работает барменом в
офицерском клубе..
Джон Браун—электрик, помощник начальника электро-
станции Эда Габрилика.
218
Процедура посвящения началась в четыре часа в воскре-
сенье. Сперва Стассен и Браун выступали в роли барменов.
Вдвоем они представляли собой странное сочетание. Стас-
сен— низенький, кругленький, похожий на Швейка, а Браун—
высокий, черноволосый, с бородой.
На груди у Брауна на толстых стальных цепях висят два
игрушечных деревянных якоря размером с полметра. На них
написаны имя, фамилия и профессия чифа.
Когда он бегает по бару, стараясь обслужить каждого из
строгих чифов, якоря смешно болтаются и мешают ему. В
руке он держит старинный морской кендал времен парусного
флота. Это высокий стеклянный стакан, заполненный жиром,
в котором плавает горящий фитилек. Стенки стакана покры-
ты слоем застывшего жира, и это защищает их от нагрева.
Браун со своими якорями бежит так, будто ему приходится
двигаться в темном трюме парусника прошлого. Поэтому в
одной руке он держит кендал, а другой прикрывает слабый
огонек от ветра, возникающего, когда он бежит.
В этот день никто из курильщиков не пользовался
зажигалкой: «Эй, Браун, огня!» — и Браун уже бежит с
кендалом, гремя цепями своих якорей.
У Стассена тоже было два якоря, но он перестарался.
Один из них был выше его самого и такой неудобный, что
Гарри поставил было его в сторону, но строгий «мастер эт
армс» заметил непорядок, и с тех пор Стассен всюду бегал
со своим громадным якорем. Через некоторое время нача-
лась «торжественная часть» — шуточный суд над Стассеном
и Брауном. Судья — старший чиф Миллиген. Каждый чиф
может задать любой вопрос или потребовать выполнить
любое свое желание. Основное, что ценится при ответах,—
остроумие, и очень важно не обижаться на шутки над тобой.
Тот же вариант «полярного юмора», что и в Мирном. Но
кроме этого «подсудимые» должны знать много старых
флотских традиций. В кинозале клуба поставили стол и три
стула. Вошел «судья» — чиф Миллиген, на нем черная ман-
тия, парик. Вместе с ним присяжный, одетый в костюм
Микки-Мауса. Суд должен решить, годятся ли Стассен и
Браун в чифы.
Сначала присяжный зачитывает «дело» Брауна: «двенад-
цать лет во флоте, женат, трое детей».
— Вопросы?
Кто-то задал, но не по форме. Штраф три доллара.
Кто-то позволил себе громкую реплику с места. Строгий
судья поднял брови: штраф один доллар. Старший чиф
собирает деньги.
— Что будем делать, годится он в чифы?
— Нет! — единодушно решает собрание. Испытание про-,
должается. Традиционная игра: «носилки». Брауну завязыва-
ют глаза. Осторожно ставят его на носилки. Трое поднимают
219
их. Будущий чиф должен спрыгнуть. Он не знает высоту
носилок, и поэтому это не легко. Ребята подвыпили, все
выше поднимают носилки. Претендент наконец прыгает, но
поздно — чифы уже решили: «Нет, не годен!»
Испытание продолжается. Теперь бедного Брауна сажают
на «стул пыток». Перед стулом старинная колода пыток —
доска с тремя выемками: одна в центре для шеи, две
другие — для кистей рук. Браун кладет свою голову и руки на
доску. Старший чиф накрывает их второй доской, тоже с
выемками, и запирает. Теперь Браун может только шевелить
головой и кистями рук. Его заставляют в таком положении
читать какие-то стихи. Но решение одно—«не годен».
Потом такому же испытанию подвергается Стассен. В
конце концов после того, как ребята прошли еще одно
испытание — кормление друг друга кашей в полиэтиленовом
мешке и на скорость, чифы решили: «годны», и суд кончился.
Начальник зимовки вручил новым чифам заветные бронзо-
вые якорьки — знаки различия, и посвящение окончилось.
На другой день оба чифа переехали в новое для них
помещение. На память об этом дне они получат шуточные
дипломы, где будет написано, что они выдержали экзамен на
звание «хорошего товарища».
В полярной экспедиции бывают счастливы дважды —
когда первый раз видят полярные льды, к которым
так стремились, и тогда, когда оставляют этот лед
за кормой...
Г. Гиавер. «Модхейм, Два года в Антарктиде»
Тайна горячего котла
Наступило время, когда стало вдруг в середине дня почти
светло. С одной стороны неба начала разливаться удиви-
тельного лимонного цвета заря. По нескольку часов в день
тлела эта заря все ярче и ярче, но, так и не зажегшись
солнцем, исчезала. Но все-таки это был уже день, и все в
Мак-Мердо зашевелилось. Летчики выкатили из ангара и
испытали в воздухе сначала один, потом второй вертолет.
Наконец можно было начинать весенний полевой сезон. А
потом—домой, домой! Первой по времени проведения рабо-
той этого сезона у меня был полет на озеро, носящее
романтическое, женское имя Ванда. Это озеро расположено
221
на Земле Виктории в двухстах с лишним километрах от
Мак-Мердо, по ту сторону пролива, в одном из немногих
участков Антарктиды, не покрытых льдом. Эти участки
располагались на гористых, возвышенных местах. Когда-то
ледник покрывал, всю эту территорию, но потом отступил,
оставив широкие долины между горами, которые получили
название «сухие долины». Эти долины действительно сухие.
Хотя в них стекают с хребтов ледники, но они не произво-
дят воды. Дело в том, что весь снег, который выпадает
здесь, весь лед, сползающий по склонам, обычно превраща-
ется в пар, сублимируется, не переходя в воду из-за очень
низких температур и высокой сухости воздуха.
Ледники здесь очень странные. Концы ледников обычно
не очень крутые, здесь же они оканчиваются ледяными
стенами высотой иногда в сто с лишним метров. Когда
стоишь у подножия этой стены, представляешь, что вот так,
наверное, выглядел край древних великих ледниковых пок-
ровов Европы и Америки 10 тысяч лет назад.
На дне одной из таких сухих, свободных ото льда долин и
лежит озеро Ванда, вытянутое в длину на 7 километров,
зимой и летом покрытое слоем льда толщиной около 5
метров. Уже несколько лет привлекает оно внимание иссле-
дователей. Оказалось, что температура у его дна на глубине
50—60 метров близка к плюс 25 градусам. Правда, эти
измерения были сделаны во второй половине антарктическо-
го лета, в самый теплый его период. Имелись разные точки
зрения по вопросу о том, почему вода у дна. озера такая
теплая. Одни исследователи считали, что озеро является
как бы ловушкой солнечных лучей. Эти лучи (коротковолно-
вая их часть) проходят через лед и достигают самых нижних
слоев воды. По дороге они рассеиваются и нагревают эти
слои. Но тогда почему обычные озера не превращаются в
такие же ловушки солнечного тепла? «Тоже превратились
бы,— говорят авторы этого предположения,— но только в
обычных озерах существует вертикальное перемешивание
воды, которое препятствует сильному повышению ее темпе-
ратуры у дна. Как только температура нижних слоев воды
станет выше, например, плюс четырех градусов, плотность
ее станет меньше плотности более холодных слоев, и если
холодные слои расположены выше теплых, то теплая вода
начнет подниматься вверх, а верхняя, холодная и плотная
вода — оседать вниз, возникнет вертикальное перемешива-
ние, и таким образом нижние слои никогда не смогут
перегреться.
Не так все происходит в озере Ванда. Летние измерения
в нем показали, что на больших глубинах очень много соли и
поэтому плотность воды там всегда больше плотности
поверхностных слоев. Поэтому вертикального перемешива-
ния в этом озере нет, там существует удивительное распре-
222
деление температур от нуля градусов у верхней поверхности
воды подо льдом до плюс 25 градусов у дна.
Вторая точка зрения сводилась к тому, что причина
аномально высокой температуры у дна озера Ванда—в
необычайно высоком потоке тепла, поступающем в этот
водоем из нижележащих слоев Земли, то есть в высоком
геотермическом потоке. А изучение геотермического потока
тепла Антарктиды было как раз одной из главных задач
моей зимовки. Поэтому еще с осени я начал готовить
оборудование и приборы для эксперимента, который помог
бы мне выяснить, «виновато» ли в высокой температуре
воды в озере солнце. Я всех убеждал: чтобы выяснить,
«повинно» ли солнце в высокой температуре воды озера в
конце полярного лета, надо измерить температуру воды в
начале весны, после длительного периода, когда солнце не
освещало землю и озеро лишь отдавало тепло в атмосферу,
не получая его взамен сверху. Если температура озера
зависит от солнца, то к концу зимы она должна измениться,
стать ниже. Вот поэтому-то именно тогда и надо лететь
работать на озеро Ванда.
Значит, сейчас, когда солнце еще не взошло, а ходит
где-то за горами, но уже светло, и надо вылететь на озеро,
поставить палатки и проводить там нужные измерения:
определить значения температур по всей толщине озера,
потоков тепла у его дна, определить соленость воды на
разных горизонтах.
Казалось бы, у меня все есть для проведения таких
наблюдений: тепломеры, уже испытанные ранее в Мирном на
озере Фигурное и на дне пролива Мак-Мердо, конструкции
глубоководных термометров и приборов для взятия проб
воды и так далее. Однако все эти приборы требовали для
своего опускания лунку во льду с диаметром по крайней
мере более полметра, я же мог рассчитывать на скважину с
диаметром не более 20 сантиметров, поскольку такой ди-
аметр имел наш самый большой бур. А делать лунку в
четырехметровом льду взрывом было опасно: можно было
перемешать всю тонкую структуру воды в озере. А тогда
неизвестно, когда она восстановится и восстановится ли
вообще. Поэтому значительное время я потратил зимой на
разработку компактной аппаратуры.
Ближе к весне мы с Дейвом занялись организацией нашей
маленькой станции. Решено было, что она будет состоять из
четырех человек: меня, моего научного помощника (им
вызвался быть молодой новозеландский физик Джон Джонс,
зимовавший на Базе Скотта), Дейва Кука и еще кого-нибудь.
Мы повесили на доску объявлений Мак-Мердо бумагу о том,
что ищем одного добровольца для работы на озере, и на
другой же день получили список из двадцати желающих. Я
выбрал врача Джона Дитмара. Он имел полевой опыт,
223
занимался у себя в США альпинизмом и, кроме того, был
заядлым радиолюбителем. Поэтому с его включением в
группу с моих плеч снимался вопрос о радиосвязи будущей
станции с Мак-Мердо.
Уже вчетвером мы продолжали лихорадочно готовиться.
Теперь главное внимание уделялось палаткам, примусам,
матрасам, съестному. Мы собирались жить и работать на
Ванде дней семь, поэтому брали продуктов на три недели.
Джон с Дейвом вдохновенно планировали роскошные меню и
тащили в наш маленький складик «станции Ванда» все
новые и новые коробки с яркими и аппетитными этикетками.
Было решено, что Джон Дитмар будет не только радистом и
врачом станции, но и нашим поваром.
И вот наступил день, когда сам Дасти Блейдс сел за
штурвал вертолета и два тяжело загруженных геликоптера,
как здесь называют вертолеты, один за другим лихо, в
развороте сорвались с обрыва похожей на ласточкино гнездо
вертолетной площадки. И полетели к далеким горам Земли
Виктории, к озеру Ванда, которое даже я, начавший все это
дело, видел раньше лишь на картинках.
Только когда мы сели на наши вещи в вертолетах, то
поняли, как много везли с собой. Мы везли две остроконеч-
ные, как вигвамы, большие палатки, в которых кроме
прочного, непродуваемого зеленого верха был еще и внут-
ренний слой, сделанный из легкой белой ткани. Этот слой
подвешивался, когда уже была поставлена основная палат-
ка, и защищал внутреннюю ее поверхность от нарастания при
морозах слоя инея от теплых паров дыхания. Мы взяли с
собой много толстых, ноздреватых поролоновых матрасов,
теплые спальные мешки.
Через час полета Дасти позвал меня к себе в тесную
кабинку пилотов:
— Под нами озеро Ванда. Где садиться?
Опять этот мучающий меня вопрос. Но я не напрасно
предварительно изучал карты, которые составили работав-
шие до меня, и знал, что нужное мне глубокое место
находится в центре озера, как раз напротив длинного,
загнутого почти в колечко полуострова. Вот и полуостров.
Дальше уже было дело техники. Первое, что я сделал,
спрыгнув на лед,— это растянулся. За мной выпрыгнули все
остальные и тоже попадали один за другим. Оказалось, что
на льду озера Ванда не было снежного покрова, поэтому он и
оказался таким скользким. Лед озера представлял собой
какую-то странную чешуйчатую поверхность с диаметром
каждой чешуйки примерно полметра. Края каждой чешуйки
были сантиметров на пять выше ее средней, углубленной
части. И все вместе напоминало брусчатую мостовую из
огромных, идеально гладких скользких кусков льда.
Теперь нужно было быстро выгрузить из вертолета и
224
Вот уже наше судно встречает
восход в холодном
Южном океане
Прочное, приспособленное для
плавания во льдах грузовое
судно прокладывает дорогу
нашему' теплоходу к берегам
Антарктиды
Грузы, которые боятся холода,
доставляют на берег
вертолетами
Часть грузов разгружается
прямо на берег

Общий вид поселка Мирный
В разгар лета Мирный
с его новыми постройками
выглядит как залитый солнцем
зимний курорт
Антарктида — это не только
снег и лед В некоторых
местах на поверхность
выходят и скалы
Поверхность льда Антарктиды
во многих местах покрыта
торосами и застругами,
которые мешают передвижению
Те места, где целые горные
районы свободны от ледников,
называются оазисами
Вот одна из окраинных долин
такого оазиса
Такими ледяными обрывами
оканчиваются проникающие
в оазисы ледники ►

Пингвины Адели
спешат нам навстречу
Снегоходы «Харьковчанка»
на фоне рейда Мирного
«Столбовая дорога»
Антарктиды, по которой
уходят в походы на купол
Домик на санях (балок)
для научных исследований
радует глаз своей веселой
расцветкой
Вот таким шнековым станком
мы хотели пробурить глубокие
скважины и измерить в них
температуру в толще льда
Эти вехи служат как бы
дорожными знаками и помогают
избегать зон трещин
Трудовые будни южнополярной
станции Вдали — замерзающий
Южный океан Полярная ночь
уже не за горами

Первая полоса
полярного восхода
Проводы санно-тракторного
поезда в очередной маршрут
«Все флаги на мачтах»
Стоянка поезда
после пурги
Советская
внутриконтинентальная
станция Восток
Измерение геотермического
потока тепла на дне озера
Фигурное в одном из оазисов
вблизи поселка Мирный
Улица главной американской
антарктической станции
Мак-Мердо
«Шале», или «горная
хижина»,—штаб американских
научных исследований
в Антарктиде
В одном из этих светлых
домиков размещается
биологическая станция
Мак-Мердо
Домик капитана Скотта
С помощью термобура, установ-
ленного на вездеходе, мы выяс-
няли, тает или намерзает лед
под шельфовыми ледниками Бу-
рение у подножия вулкана
Эребус
В сухих долинах
Земли Виктории
Южный географический полюс
Земли. На поверхности виден
лишь вход в засыпанную выше
крыши американскую научную
станцию Амундсен-Скотт
«Джеймсвей» — типичное
жилище американских
полярников в Антарктиде
Мак-Мердо нередко посещают
гости с других антарктических
станций
Так выглядит «аэропорт»
Мак-Мердо
Пингвины не подходят близко
к станции Мак-Мердо. Поэтому
некоторые из них были
пойманы и заключены
за решетку для наблюдения
и изучения
В Антарктиде есть постоянно
покрытые льдом теплые озера.
На снимке удивительное озеро
Ванда, где температура воды
достигает 25 градусов
Легкая палатка, используемая
американскими полярниками
для научных исследований
оттащить подальше наши многочисленные вещи и не забыть
в машинах какой-нибудь «мелочи» вроде спичек. Но вот
Дасти помахал на прощание рукой, и машины взмыли вверх,
обдав нас, распластавшихся на вещах, чтобы их не сдуло,
мощным ветром. И наступила невероятная тишина. Тишина и
абсолютное, немыслимое безветрие, через которое все же
пробивался страшный холод. Со всех сторон озеро окружали,
казалось, очень крутые горы, четкой извилистой линией
выделяясь на фоне уже начавшей угасать лимонной зари. Но
смотреть на все это нам было некогда. Первое, что надо
было немедленно сделать,— поставить и укрепить против
любого ветра палатки. Ветер может налететь в любую
минуту, и тогда мы и наши вещи будем лететь по этому
гладкому льду, подпрыгивая на выбоинах чешуек, до далеко-
го берега.
Но вот палатки, во всяком случае наружные их чехлы,
поставлены и укреплены веревками, привязанными к ледо-
вым крючьям — стальным штырям, которые мы вбили в лед.
Кроме этого мы пробурили еще несколько дыр во льду
глубиной в три четверти метра, вставили в них колья,
засыпали ледяной крошкой и залили водой, которую специ-
ально взяли с собой в полиэтиленовой канистре. Через
несколько минут, когда вода замерзнет, эти колья выдержат
любой шторм. К ним мы тоже привязали веревки от палатки.
В одной палатке мы устроили жилье, а в другой —
научную лабораторию и камбуз. Но главное ее назначение
было страховочное — на случай пожара. Это самый страшный
бич полярных экспедиций. Ведь у нас было столько всего,
связанного с керосином и бензином! Из-за этого мы и
поставили палатки не очень близко друг от друга и как бы
поперек по отношению к вероятному направлению ветра.
«Наверное, он будет дуть вдоль долины»,— думали мы.
Только не знали, вниз по долине или вверх, когда и как
сильно. Через несколько дней жизнь ответила и на эти
вопросы, а пока стоял полный, мертвый штиль.
Недалеко от палаток мы сложили и наши остальные
вещи, завернув их в свертки, привязанные к кольям. Чуть
подальше, метрах в пятидесяти, поставили «на попа» боль-
шую бочку с бензином, а к ней привязали канистру с маслом
для наших двигателей. У нас было два бензиновых двигате-
ля. Один входил как часть мотора-генератора в комплект
радиостанции, другой должен был вращать генератор элек-
тричества для того, чтобы он в свою очередь давал ток для
электромотора бура, электроэнергию для научных приборов,
аппаратуры и, наконец, энергию, необходимую для вращения
двух воздушных компрессоров-крыльчаток. Один из этих
компрессоров сжимал воздух, поступающий в маленькую
камеру, где сгорал подаваемый через специальную форсунку
бензин. Получающиес,я при этом раскаленные продукты
10 И. А Зотиков	225'
сгорания шли в радиатор, мимо которого другая крыльчатка
гнала по трубе чистый воздух. Вот этот-то воздух и нагревал-
ся, проходя мимо радиатора, до температуры, при которой
его можно было назвать горячим. Когда мы запускали эту
систему, холод нам уже не был страшен. Шланг, по которому
шел горячий воздух, можно было вставить в палатку, и здесь
быстро становилось тепло. К сожалению, исходя из ресурса
работы отопителя и запасов бензина, который мы взяли, мы
могли пользоваться этим отопителем всего несколько часов
в день. Этот отопитель не только шумел как реактивный
двигатель, но и пожирал горючее как настоящий Ту-104. Но
уж когда мы запускали это маленькое чудовище во время
научных наблюдений, то наслаждались от души. Мы все
набивались в научную палатку и часами «выводили на
температурный режим аппаратуру».
На «временной станции озера Ванда», как мы гордо
называли наш лагерь из двух палаток, нас ждало сразу два
неприятных сюрприза. Во-первых, здесь оказалось значи-
тельно холоднее, чем мы думали. Если мы раньше удивля-
лись, почему до нас никто не догадался прилететь сюда и
поработать в конце зимы, то теперь нам это было ясно.
Второй неожиданностью оказалось отсутствие радиосвязи.
Как Джон ни кричал в микрофон: «Мак-Мердо, Мак-Мердо!
Я — озеро Ванда, я—озеро Ванда, прием», никто ни разу ему
не откликнулся. А потом он обнаружил и еще более странное
обстоятельство: оказалось, он не слышит не только Мак-
Мердо, но и вообще ничего. Весь мир как бы умер. Сколько
он ни крутил ручек настройки, ничего поймать не мог—ни
морзянки, ни музыки. Сначала мы смеялись над этим, но
потом, когда прошла неделя, пошла вторая, а весь мир
по-прежнему молчал, мы начали беспокоиться. Самые стран-
ные предположения приходили на ум нам четверым, обосно-
вавшимся на гладком голубом дне огромной чаши с темными
зубчатыми краями, за которыми день за днем пыталось
взойти солнце, но так и не всходило.
Джон полушутливо как-то сказал:
— А что если они все там умерли, или сгорели, или еще
что случилось? Может быть, нам надо, не дожидаясь
вертолетов, идти пешком домой, пока есть продукты?
Я был против этой идеи, но насчет экономии продуктов и
бензина к концу второй недели тоже начал подумывать.
Но в те первые дни мы еще не знали, что все так выйдет,
главной нашей трудностью было научить себя и аппаратуру
жить и работать на холоде. Сначала мы вдруг узнали, что
при температуре минус 50 градусов не заводятся движки.
Сколько мы ни дергали за ручки заводных тросиков, ничего
не получалось.- Несколько часов потратили мы на первый
запуск одного двигателя. Даже заставить работать бензино-
вую плитку, которую мы взяли для готовки, было проблемой.
226
Но вот пришло время ложиться спать. Парни сначала хотели
лезть в мешки прямо в одежде, но я объяснил им, что надо
сначала раздеться до белья, потом снять носки и положить
их в мешок, а потом лезть туда самому и обязательно
вытягивать ноги, иначе их потом не вытянешь—будет ка-
заться слишком холодно.
— Вот так,— сказал я, скользнул в мешок (почему-то все
на морозе скользкое) и замолчал: дух захватило. Ощущение
было такое, как будто мешок не только холодный, но и
мокрый, насквозь пропитанный ледяной водой. Но по альпи-
низму и еще по первой зимовке знал, что через минуту эта
«ледяная вода» нагреется, и, если мешок хороший, все
обернется приятным теплом. А если бы я влез в одежде, я
бы быстро начал потеть, а на другое утро одежда была бы
невероятно холодная.
Правда, и спутники мои научили меня кое-чему. Я считал,
что теплее унтов обуви нет, поэтому полетел на Ванду
именно в них и ходил там так первые день-два. Но мне все
время приходилось стучать нога об ногу, чтобы согреться. А
мои коллеги прилетели в огромных неуклюжих белых резино-
вых ботинках и ни разу не ударили нога об ногу. Сперва я
думал, что это просто очень толстые литые ботинки. Но при
рассмотрении обнаружил, что эта «литая» резина легко
вминается, но пружинит, как надутая, и что на ботинках
были вентили с надписями: «Нажми перед полетом», «Повер-
ни перед парашютным прыжком». Между наружным и внут-
ренним литыми слоями был какой-то пористый слой. Парни
совали утром ноги в шерстяных носках прямо в заледенев-
шую, покрытую тонким слоем изморози после вчерашней
носки резину, зашнуровывали ботинки и преспокойно ходили
в них. Я спросил парней не холодно ли им в этой резине, и
они ответили, что неудобство только одно — потеют сильно
ноги. На всякий случай я тоже взял с собой такие ботинки и
решил их испробовать. Я снял свои унты и как бы меховые
носки — «унтята» и, оставшись в шерстяных носках, влез в
ужасную ледяную резину. Минуту мне было холодно, но
затем стало тепло, а потом и вовсе жарко. Когда вечером я
снял эти ботинки, носки были хоть выжимай. А вот американ-
ские зимние шапки и куртки оказались много хуже, холоднее
наших.
Утром мне как начальнику первому приходилось выле-
зать из мешка. Я, чертыхаясь, одевался и зажигал керогаз.
Вторым без напоминания, тоже чертыхаясь, вылезал и
одевался Дейв. Мы шли во вторую палатку и разжигали там
бензиновую плитку нашего камбуза. Разжигание этой плиты
тоже было проблемой, так как бензин, по-видимому, на
таком холоде испарялся плохо. Сначала поэтому мы облива-
ли основную часть плитки бензином и ставили ее на
металлический подносик. Потом поджигали плитку, и. когда
10*
227
она загоралась, надо было время от времени открывать
краник плитки и подливать бензин, пока она достаточно не
прогреется. Но здесь существовала опасность, что бензина
будет слишком много. Поэтому, когда в первое утро Дейв
манипулировал с плиткой, я держал наготове огнетушитель.
Мы считали, что в этом случае нас не должно волновать
пламя: когда оно станет слишком большим, я тут же погашу
его с помощью нашего углекислотного огнетушителя. И вот
наступил момент, когда мы оба поняли, что пора пустить в
ход огнетушитель. Я отвернул его вентиль и... никакого
эффекта. И сколько я ни тряс этот проклятый огнетушитель,
сколько ни стучал им — он не работал, а бензин разгорался
все сильнее. Наконец, задыхаясь от дыма и кашляя, мы
всяким тряпьем, куртками заглушили огонь. Кстати, когда
мы, уже успокоившись, решили выяснить причину бездей-
ствия огнетушителя и снова отвернули вентиль, он благопо-
лучно заработал.
Во время нашего злоключения мы выяснили, что если в
наших палатках будет пожар, то все в них сгорят или
задохнутся от дыма: выскочить оттуда нельзя. Ведь стенки
палатки намертво приделаны к прорезиненному полу, а вход
представляет собой круглое отверстие на высоте полметра
над полом, причем в него вместо двери была вшита длинная,
метра в полтора, труба (двойная, как и палатка). Когда эта
труба висит свободно, она надежно закрывает вход. И
открыть такую двойную дверь впопыхах, с закрытыми от
дыма глазами так же невозможно, как рыбе • невозможно
вырваться из двойной сети.
К тому времени, когда мы разжигали плитку, на свет
выползал еще один «абориген»—Джон Дитмар и принимался
готовить великолепные завтр!аки, больше похожие на плот-
ный обед.
Наступал рабочий день. Мы запускали мотор-генератор,
потом наш отопитель, вставляли его шланг в палатку, чтобы
прогрелась измерительная аппаратура, а сами начинали
бурить скважину во льду. На все это затрачивалось несколь-
ко часов, так что мы кончали эту работу и опускали
точнейший термометр на дно озера как раз к обеду, который
нам готовил в это время Джон Дитмар. После обеда
начиналось самое приятное: я и Джон Джонс вели наблюде-
ния. Мы устанавливали электрические термометр и измери-
тель электропроводности воды на каком-то горизонте, прово-
дили измерения, поднимали инструмент немного выше, снова
делали остановку, опять фиксировали данные, потом опять
опускали и так далее — вверх-вниз, вверх-вниз, чтобы быть
уверенными в результатах. С каждым днем мы делали все
операции быстрее и быстрее, и этот темп позволял получать
нам каждый день новые данные.
Мы выяснили, что в озере существуют три слоя воды. В
228
верхнем слое толщиной метров в пятнадцать с глубиной
резко повышалась соленость. Температура воды в нем
изменялась от нуля сразу подо льдом до плюс 7 в нижней
части этого слоя. Но при передвижении дальше в глубь
толщи воды температура и соленость вдруг перестали
изменяться, и мы поняли, что попали в слой интенсивного
вертикального перемешивания. Все глубже и глубже опуска-
ли мы чувствительные приборы, а температура и соленость
оставались неизменными. И вдруг, когда до дна озера
оставалось меньше 20 метров, продвижение вглубь стало
сопровождаться резким увеличением температуры, и, когда
наш инструмент достиг дна, температура, зафиксированная
на шкале нашего измерительного прибора, оказалась равной
плюс 25 градусов — такой же, как и на дне этого озера в
середине антарктического лета!
В тот день, когда мы впервые получили этот результат, у
нас был большой праздник. Джон даже ухитрился пригото-
вить на своей плите какой-то вкусный пирог из полуфабрика-
тов. Настроение у всех было приподнятое. Ведь теперь, что
бы ни случилось дальше, у нас был уже в руках важный
результат. И тогда мы взяли три длинных бамбуковых шеста
из маркированных вешек и пошли устанавливать флагштоки
для трех флагов, флагов своих стран. Однако, когда мы
повесили их на эти импровизированные мачты, они, к
сожалению, безжизненно повисли в воздухе без всякой
надежды хотя бы раз колыхнуться. Поэтому нам пришлось
растянуть их веревками, чтобы было понятно, какой где
висит.
Впереди оставалось еще много дел: измерить поток
тепла, идущий через дно озера, постараться с большей
надежностью выяснить, действительно ли температура у дна
озера испытывает небольшие колебания относительно ее
среднего значения. Такие колебания зафиксировали наши
приборы, и это было странно и ново. Наконец, нам нужно
было распространить применимость полученных данных на
возможно больший район озера. Для этого мы предполагали
поработать в нескольких его местах.
Вот так мы прожили неделю, пошла вторая, а связи с
Мак-Мердо или каких-либо весточек оттуда все не было. Мы
уже съели половину своих продуктов, и я все вспоминал
правило летчиков советской полярной авиации при вынуж-
денных посадках: когда съедена половина продуктов, остав-
шиеся надо разделить на две части, и одну из них сделать
неприкосновенным запасом, а вторую разделить на десять
дней.
В те дни, когда мы рано управлялись со своей работой,
Дейв и Джон Дитмар обращались ко мне с одной и той же
просьбой:
— Игор, может быть, ты отпустишь нас сделать восхож-
229
дение на одну из этих горушек, которые нас окружают. Ведь
мы альпинисты, и уехать отсюда, не побывав там, будет
обидно.
И вот в один прекрасный день, когда мы рано завершили
работу, я сдался, разрешил им «сбегать» на одну из горушек,
которые, казалось, были совсем рядом. Парни обрадовались,
положили в карманы несколько банок пеммикана и чуть
было так и не отправились. Но я заставил их взять легонький
нейлоновый рюкзак со спальным мешком и ракетницей с
несколькими красными ракетами. И вот Дейв и Джон все
дальше и дальше уходили от нас по льду. Видно было, как
медленно, скользя, они шли к берегу. И пока они шли,
постепенно превращаясь в еле заметные точки, мне все
больше становилось не по себе. Ведь прошел уже почти час,
а мы все видели в бинокль эти две фигурки, которые шли по
озеру. Мы попробовали им кричать, но куда там! Они не
откликнулись и скоро исчезли на фоне темно-коричневых
осыпных склонов. А лимонная заря нашего дня уже шла на
убыль. Вскоре стало почти темно и еще более холодно, а
Джон и Дейв все не показывались на светлой поверхности
озера. Меня охватило ужасное беспокойство. Напрасно мы
оглядывали озеро в мощный бинокль. Наконец наступила
черная, безлунная ночь, а они еще не вышли на лед. Да и по
нему им еще идти так долго!
Мы зажгли мощную бензиновую лампу, потом собрали все
ненужные нам одежды и чехлы, все это облили машинным
маслом и бензином и подожгли. Получился огромный костер.
Наши натянутые нервы требовали действия. Поэтому Джон
Джонс сделал еще и масляные факелы на палках, с
которыми мы ходили туда-сюда. Почти всю ночь мы не
спали: жгли костер, махали факелами, кричали, но с черных
молчаливых склонов не доносилось ни звука.
Но вот начал брезжить рассвет следующего короткого
дня. И вдруг в предрассветных сумерках мы, не спавшие всю
ночь, заметили движущуюся тень, а за ней вторую. Тени
двигались к палаткам. Я бросил факел и побежал навстречу.
Вот уже первая усталая фигура рядом. Идет тяжело,
расставляя широко ноги.
Ну конечно, они и должны так идти, мелькнула мысль, и
я бросился навстречу этой фигуре, скинул свои варежки и
стал совать пальцы под шнуровку ботинка, вдоль носков,
вниз, ожидая почувствовать холод помертвевших отморожен-
ных ног. Но в лицо пахнул теплый запах здорового, разогрев-
шегося в работе тела. Это было просто чудо. Потом я
нетерпеливо, почти грубо стащил варежку с этого человека и
почувствовал теплую, нормальную руку.
— Все в порядке, Игор, мы о’кей,— говорил, улыбаясь,
Дейв (это был он).—Там, наверху, на' вершине было очень
тепло, не так, как здесь. И мы поэтому решили там посидеть,
230
отдохнуть от холода нашего озера, подождать зарю, чтобы
не спускаться в темноте.
И тут я понял, в чем дело. Конечно же озеро Ванда было
расположено в области глубокой инверсии, то есть в услови-
ях, когда температура воздуха вверху выше, чем внизу. В
этом огромном котловане при полном безветрии холодный
воздух со склонов как бы стекал вниз и стоял над озером, а
вверху было тепло.
Безмерная радость охватила меня, отчаяние сменилось
чувством полного облегчения. И до сих пор это «приключе-
ние» вспоминается как одно из самых ярких в моей антар-
ктической жизни. Тот день был объявлен у нас «праздником
возвращения», смысл которого был понятен лишь нам.
А работа продвигалась вперед и вперед. Мы уже твердо
знали, что через дно озера вверх в воду поступает довольно
большой, во много раз больше среднего по Земле, поток
тепла. По-видимому, именно его влиянием объясняется повы-
шенная температура воды у дна.
Пора было бы прилетать вертолетам. Ведь бензин и
масло для двигателей были уже на исходе, да и погода,
чувствовалось, начала меняться: на небе появилась пелена
облаков, и стало вдруг очень тепло. Мы еще раз проверили,
укрепили палатки и вещи «на улице», и не напрасно. Ночью
мы проснулись от содроганий нашего жилища. Начался
ветер, он все более усиливался и к середине следующего
дня достиг уже силы урагана.
Следующую ночь мы уже почти не спали. Казалось, ветер
вот-вот сорвет палатку. Из предосторожности мы, когда
раздевались, сложили все свои верхние вещи в спальные
мешки, которые были обвязаны альпинистской веревкой,
тянущейся к толстому колу, вмороженному в лед. Ветер
бушевал два дня, а потом начал стихать. Все это время мы
просто лежали в мешках, отдыхали и сохраняли силы. Ведь
мы уже начали слегка экономить на еде. И вдруг в один
прекрасный день мы услышали характерный, отличный от
всего хлюпающий шум. Его нельзя было ни с чем спутать:
«Вертолеты!!»
Пулями выскочили мы из мешков и, наполовину одетые,
вылезли из палатки. Два красных вертолета уже стояли
метрах в пятидесяти от нас. Винты вращались лишь по
инерции. Я бросился к машинам. Из одной из них вылезла
знакомая фигура, хлопнулась на льду, поднялась и пошла в
мою сторону. Это был Дасти.
Через полчаса от «временной станции озера Ванда» на
льду остались лишь темные подтаявшие круги от примерзших
полов палаток.
Через несколько лет интерес к озеру и сухим долинам
привел к тому, что на берегу его была создана постоянно
действующая новозеландская антарктическая станция с тем
231
же названием Ванда. На берегу озера было проведено
глубокое бурение, которое показало, что на глубине в
несколько сот метров под ним залегает слой вечной мерзло-
ты. Казалось бы, вопрос о повышенном потоке тепла в озеро
снизу должен быть снят. Но вдруг обнаружилось, что
имеются свидетельства наличия теплых подземных вод,
поступающих к дну озера Ванда откуда-то сбоку. Может
быть, именно из-за этого температура воды озера в его
придонных горизонтах все время чуть колебалась. Ведь
другую причину таких колебаний найти трудно.
Меня всегда интересовало, именем какой женщины на-
звано это удивительное озеро. Я навел справки, просмотрел
много литературы и нашел ответ, который меня разочаровал.
Оказалось, что озеро названо вовсе не в честь женщины, а
именем одной из собак-лаек капитана Скотта. Судьба ее
была необычной. Во время плавания в Антарктиду в большой
шторм эту собаку смыло за борт и, казалось, она погибла. Но
прошло время, и один из следующих валов снова забросил
мокрую, но еще живую собаку на палубу. Она потом
исправно служила исследователям на шестом континенте. Ее
счастливое спасение не было забыто. Именем этой лайки и
было названо озеро Ванда. Остается только гадать, в честь
кого была названа собака
Метеориты Антарктиды
Уж о чем я в тот далекий год не думал, работая в сухих
долинах Земли Виктории,— это о метеоритах. Когда в 1958
году я уезжал на свою первую зимовку, ученый секретарь
Комитета по метеоритике АН СССР Евгений Леонидович
Кринов умолял меня попробовать поискать железные мете-
ориты в Антарктиде. Он даже дал мне специальный магнит-
ный «притягиватель» метеоритов — палку с мощным магни-
том на конце. Но мне было некогда, и я вскоре прекратил это
занятие. Меня не вдохновляло и то, что за всю предыдущую
историю освоения Антарктиды на этом континенте было
найдено лишь четыре метеорита.
Однако позже я пожалел, что бросил поиски метеоритов
Это было в 1969 году, когда группа японских ученых-
гляциологов, занимавшихся изучением льда в горах королевы
Фабиола, неожиданно нашла прямо на поверхности ледника
странный кусочек камня, оказавшийся метеоритом. Посмот-
рев вокруг внимательнее, ученые нашли в этом районе еще
восемь метеоритов. И самое удивительное — это не были
многочисленные остатки одного расколовшегося метеорита,
как это случалось иногда ранее. Нет! Находили самые
разные типы метеоритов. Все это дало возможность ученым
предположить, что в место находок метеориты принесены
льдом из центральных частей Антарктиды
232
Японские ученые, изучив место находок этих метеоритов,
пришли к выводу, что ледниковая поверхность здесь находи-
лась в условиях интенсивного ежегодного таяния. Однако
ледник в этом месте не отступал, так как к его тающей
поверхности все время подходили свежие потоки льда из
центральных областей Антарктиды. Ведь место находок
оказалось расположенным у края горного массива, находя-
щегося на пути движения ледниковых потоков. Эти-то потоки
в течение тысяч лет и несут метеориты, упавшие в
различное время и в различные места Антарктиды, «откла-
дывая» их в месте, где принесший их лед постоянно
стаивает. Работает как бы огромная обогатительная фабри-
ка. В нее поступают потоки «бедного» метеоритами льда, а
затем сливается чистая вода, и остаются освобожденные ото
льда метеориты. Но если это так, в этом месте должно быть
много метеоритов.
В возникшей затем «метеоритной лихорадке гор Фаби-
ола» на площади пять на десять километров японцы в
последующие годы нашли еще почти четыре тысячи метеори-
тов, то есть около половины всего того их запаса, который
был собран перед этим учеными на всей земле. Все с
завистью смотрели на японцев. И вдруг американский геолог
Вильям Кассиди, бородатый, взлохмаченный верзила из
университета Питсбурга, чем-то похожий на Паганеля, сказал
в Вашингтоне: «Ребята, а ведь Земля Виктории в ее южной
части имеет места, где тоже идет процесс таяния льда,
принесенного с огромных площадей Центральной Антаркти-
ды. Там наверняка тоже должны быть метеориты». И Вилли
Кассиди получает деньги и организует одну за другой пять
вертолетных метеоритных экспедиций, во время которых в
южной части Земли Виктории было найдено более восьмисот
метеоритов. Я познакомился с Кассиди, когда однажды на
американском самолете мы вместе летели в Антарктиду.
Многие ученые везли с собой целые ящики научного оборудо-
вания, а у седого, бородатого, крепкого старца Вилли были
только рюкзак за спиной, длинный посох и... плетеная
корзинка для грибов.
— Понимаешь, Игор, сбор метеоритов напоминает сбор
грибов в лесах твоей страны,— сказал Кассиди, заметив, что
я смотрю на корзину.— Я медленно иду по территории
интенсивного таяния ледника, смотрю под ноги, ковыряю
палкой сомнительные места. Когда увижу что-нибудь, отли-
чающееся от общего типа камней, подниму, посмотрю. Если я
не уверен, что это метеорит, кладу его в корзинку, если
кусок большой, или в коробочку, если кусочек крохотный.
Когда набираю полную корзину, перекладываю все в рюкзак
и снова начинаю поиск и так, пока не устану. Когда
устану—летим домой, в Мак-Мердо. Ведь грибы нельзя
собирать, если ты устал. Тогда ты их уже не видишь. Будет
233
время, я с удовольствием возьму тебя пособирать «грибы».
Ведь вы, русские, любите это делать.
Я уже много слышал и от других об этих замечательных
поисках небесных гостинцев. Началось все с того, что на
«мировом рынке метеоритов», находящемся в частных руках,
резко упала на них цена. Но это значит, что на рынок
откуда-то «выброшено» много метеоритов. Откуда? Конечно
же из Антарктиды, больше неоткуда. Но ведь ученые
скрупулезно фиксируют в журналы и сдают в музеи и
хранилища каждую находку. Значит, экипажи вертолетов?
«Да,— сказали летчики,— пока маэстро собирает научную
коллекцию, разве кто может запретить нам собирать соб-
ственную, любительскую? Ведь земля Антарктиды ничей-
ная».
А ученые в это время начали массированное изучение
новых, антарктических метеоритов. Ко времени их появления
были изучены уже тысячи других метеоритов. Казалось, что
нового могут дать антарктические? Но к радости ученых, их
изучение дало много новых данных о происхождении мете-
оритов и процессах в Солнечной системе. Дело в том, что
антарктические метеориты оказались более сохранными, чем
обычные. Ведь многие из них пролежали в ледяном футляре
сотни тысяч лет, прежде чем снова вытаяли и оказались на
поверхности ледника. Обычные же метеориты быстро разру-
шаются на поверхности земли под действием комплекса
погодных условий, особенно в последнее время, когда стали
действовать еще и созданные человеком факторы разруше-
ния и загрязнения окружающей среды. Поэтому понятно, что
изучение антарктических метеоритов, «хранящихся» в сухом
холодном климате или вообще во льду, должно было
принести новые открытия. И они не замедлили появиться.
Так, в 1980 году сотрудники Смитсонианского института в
Вашингтоне спиливали один из металлических метеоритов,
но вдруг заметили, что пила перестала углубляться в него, а
потом сама быстро стала утончаться. Оказалось, что внутри
метеорита были алмазы. Сам по себе этот факт не был
новинкой. Но ранее считалось, что алмазы образуются в
метеоритах при их ударе о землю, когда резко повышаются
давление и температура. Антарктическая находка не испыта-
ла такого удара. Таким образом, теперь следует считать, что
алмазы в метеоритах могут существовать еще и до удара о
землю, они могут, например, образоваться в результате
столкновения с астероидами.
Исследование антарктических метеоритов показало так-
же содержание в них аминокислот, то есть соединений, из
которых состоят живые существа, что позволяет говорить о
наличии основных компонентов живого и в космосе. Это
открытие позволяет предположить, что процессы, приведшие
к образованию в Солнечной системе сложных органических
234
соединений, не уникальны и могут существовать и в других
областях Вселенной.
Загадки островов Дейли
Прошло меньше месяца после нашего возвращения с озера
Ванда, а как все изменилось. Взошло солнце, прилетел вдруг
первый гигантский самолет с новыми людьми, свежими
овощами и фруктами, а главное, письмами. Правда, к
радостям, как всегда, примешивались и неприятности. Преж-
де всего почти все, кто провел со мной зимовку, да и я сам,
простудились, начали болеть разными формами гриппа.
Оказывается, наш организм за эти месяцы полностью изоли-
рованной жизни потерял иммунитет, и мы, как когда-то
аборигены вновь открываемых островов, подхватили от
прибывших из-за океана многие болезни, которые были им
нипочем. Поэтому все мы, «старички», ходили, сморкаясь,'
кашляя, с головной болью и температурой. А кроме того,
выяснилось, что почти все те, с которыми я провел зиму,
один за другим улетали из Мак-Мердо домой, в США. Очень
скоро я оказался окруженным уже новыми лицами. Но я был
занят подготовкой к новой маленькой экспедиции, поэтому
мало обращал внимания на новичков.
Я собирался в район островов Дейли, где располагал-
ся конец одного из ледников Земли Виктории — ледника
Кеттлиц, находящегося километрах в пятидесяти от Мак-
Мердо. Когда мы прилетели туда, даже я, уже повидавший
антарктические виды, ахнул. И действительно, пейзаж на
этом леднике был непривычный для глаз. Так могла выгля-
деть поверхность какой-нибудь другой планеты, только не
Земли. Представьте себе самый сильный шторм в океане:
высокие, метров по десять, волны и глубокие долины между
ними. А теперь представьте, что все это мгновенно застыло.
Все, вплоть до тонких, завивающихся, прозрачных гребней,
стало твердым, неподвижным, ледяным. Набросаем теперь
сверху на этот синий, голубой, черный, «бутылочный» лед
немного снега, там и сям добавим, по-видимому принесенного
ветрами чистого пляжного песка и гравия, покрывающего дно
ложбин между валами льда, и осветим все это сверху лучами
ослепительного, но совершенно не греющего солнца, и мы
получим представление о том, как выглядел этот пейзаж.
Добавим, что вокруг на десятки километров нет ничего
живого. Психологическую драматичность картине добавляло
то, что мы твердо знали: под этим странным льдом не было
земли. Под тридцати-сорокаметровой толщей льда были
сотни метров соленой воды одного из южнополярных
морей — моря Росса.
Где-то в отдалении четко выделялись очень черные,
закругленные сверху острова—потухшие вулканы. Цепочка
235
их, известная под названием островов Дейли, удерживала
наш плавающий ледник Кеттлиц от разрушения морем.
Между ледяными валами этого самого странного в мире
ледника мы и поставили свой островерхий, похожий на
карточный домик: толстые деревянные брусья, обитые свер-
ху фанерой. Мы—это я и мой новый доброволец-помощник,
младший лейтенант американского «Нэви» и помощник на-
чальника радиостанции Мак-Мердо Филл Двир (Дейва Кука
забрала на свои работы новая смена). Рядом с домиком мы
укрепили расчалками мачту радиостанции. Но мне не везло с
радиоаппаратурой. Эта радиостанция тоже так ни разу и не
передала свои позывные в эфир. При первом же прикоснове-
нии к ней моего помощника из нее пошел дым, и по тому, как
взглянул в этот момент на меня Филл, я понял, что он
понимает в этой технике не намного больше меня. Дым
быстро перестал идти, но станция уже не работала. Оказа-
лось, что Филл был связан с радио совсем недавно. На
«гражданке» он окончил институт по специальности «генети-
ка сельскохозяйственных животных». Ему предложили из-
брать своей военной специальностью радио уже здесь, во
флоте.
Пришлось жить без радио. Раз в день к нам подлетал
вертолет и делал круг. Мы выкладывали условный знак «все
в порядке», и он улетал. Так осуществлялась связь. Иногда
вертолет садился рядом с домиком, экипаж и пассажиры
выскакивали из машины и начинали лихорадочно фотогра-
фировать наш домик и нас рядом с ним. Снимать было что,
ведь на флагштоке рядом с домиком, на одном тросике
развевались и хлопали под ветром от вращающихся лопа-
стей вертолета два флага—советский и американский.
Времена были трудные, шла война во Вьетнаме, и это было
одно из немногих мест на Земле, где наши флаги так
дружественно развевались на одной мачте.
В тот день я и Филл пробирались через дикое нагромож-
дение льда к своему одинокому домику, возвращаясь из
маршрута. Мы жили в этом одиноком домике уже много дней,
пытаясь разными способами выяснить, каким образом на
поверхность ледника попали остатки огромных рыб, губок,
кораллов и других морских организмов, которые валялись
здесь всюду. Вздыбленный пейзаж вокруг говорил о том, что
в летнее время здесь идет буйное таяние льда. Бурные реки
талой воды, по-видимому, и сделали ландшафт таким диким.
Задолго до нашего посещения этих мест, еще во времена
капитана Скотта, первым увидел остатки морских организ-
мов на поверхности ледника английский географ Дебенхем.
Увидел и обрадовался. «Я нашел доказательство того, что у
нижней поверхности шельфовых ледников идет намерзание
льда. Все эти морские организмы были захвачены намерза-
нием у нижней поверхности и постепенно, по мере нараста-
236
ния льда снизу оказывались все дальше и дальше от нижней
поверхности, как бы передвигались снизу вверх, до тех пор
пока не вытаяли на верхней поверхности»,— писал он.
Эта точка зрения имела одно время много сторонников.
Действительно, морская вода под шельфовыми ледниками
хотя и имела более высокую температуру, чем температура
ее замерзания, однако она держалась все же около минус 2
градусов, а ведь пресный лед, которым, казалось, в основ-
ном сложены шельфовые ледники, замерзал уже при нуле
градусов. Вывод этот был очень важным, ведь шельфовые
ледники Антарктиды занимали огромные площади, были
одними из самых активных ледниковых образований, и от
того, что делалось у их нижней поверхности, многое зависе-
ло. Конечно же гляциологи пытались выяснить, тает или
намерзает лед под шельфовыми ледниками. И вот внезапно
появилось много различных данных, говорящих одно и то же:
лед под шельфовыми ледниками не намерзает, он тает.
Американский ученый Джим Замберг пришел к этому выво-
ду, изучая изменения скоростей движения, толщин льда и
величины накопления снега для различных мест шельфового
ледника Росса — самого крупного из плавающих ледников
Антарктиды.
Австрийский гляциолог Фриц Леве попробовал экспери-
ментально проверить, что же будет с кусками пресного льда,
помещенными в морскую воду при температуре минус 1,5
градуса. Оказалось, что куски льда растаяли, и довольно
быстро. Англичанин Гордон Робин, как я уже рассказывал
раньше, пришел к этому выводу, изучая изменения темпера-
туры толщи ледника по мере удаления от его поверхности.
Как я уже писал, эта температура, измеренная в толще
шельфового ледника Модхейм, оставалась почти неизменно
низкой в верхних слоях льда, а потом резко повышалась к
нижней поверхности ледника вплоть до температуры замер-
зания морской воды. Но такой она и должна была быть, если
предположить, что в леднике существует как бы выхолажи-
вание толщи за счет вертикального движения частиц льда
сверху вниз благодаря непрерывному накоплению осадков у
верхней поверхности и такому же непрерывному таянию льда
снизу.
Через несколько лет Берт Крери пробурил на конце
ледника Росса глубокую, почти до его дна, скважину в 240
метров. И в этой скважине распределение температур в
основной ее части было такого же типа, как и в леднике
Модхейм. Крери удалось подсчитать, что такое распределе-
ние соответствует таянию льда снизу со скоростью около
одного метра в год.
И вот наступил момент, когда все вдруг стали говорить о
таянии под ледниками с такой же уверенностью, как раньше
говорили о намерзании под ними.
237
Даже для остатков рыб и других морских организмов на
языке ледника Кеттлиц нашлось другое объяснение. Эти
остатки могли быть подняты вверх во время приливов и
отливов по трещинам, которые были в изобилии у островов
Дейли. Действительно, ведь намерзание снизу может идти,
если есть отвод тепла, выделяемого при замерзании воды.
Этот отвод возможен в рассматриваемой модели только
вверх, через толщу ледника. Но простые подсчеты показыва-
ют, что для реальных значений толщин льда и температур у
его холодной верхней поверхности вверх отводится так мало
тепла, что скорость намерзания при этом не будет превы-
шать нескольких сантиметров в год.
И все-таки мне хотелось верить, что это не так. Что-то
подсказывало мне, что под плавающим языком ледника
Кеттлиц идет интенсивное намерзание. Ведь из-под ледника
Кеттлиц под язык—плавающее его продолжение поступает
значительное количество пресной воды, образовавшейся
вследствие подледникового таяния в Центральной Антаркти-
де, а также за счет трения льда о ложе под самим ледником
Кеттлиц. А что если эта легкая в сравнении с морской
пресная вода распространяется, образуя при нуле градусов
замерзаемый слой у нижней поверхности плавающего языка9
Тогда при контакте этого слоя с расположенной ниже
холодной, замерзающей при температуре около минус 2
градуса морской водой будет происходить сильное переох-
лаждение пресной воды и интенсивное ее намерзание снизу
ледника.
Но как проверить, идет ли под этим ледником таяние или
намерзание? Очень просто, надо пробурить скважину и
измерить распределение температур в толще. Если ледник
находится в режиме «выхолаживания» за счет вертикального
движения льда сверху вниз, под ледником идет таяние. Если
же средняя температура в толще выше ее значения для
неподвижной толщи льда, ледник находится в режиме
«отепления» за счет вертикального движения льда снизу
вверх, что соответствует намерзанию снизу и таянию сверху.
Еще осенью, когда мы с Бертом Крери выбирали интерес-
ные для меня места работ, я рассказал ему об этой идее.
Берт так загорелся, что мы на другой же день полетели на
этот удивительный ледник и сразу поняли, что бурить осенью
там бесполезно. Вся поверхность ледника была пропитана
талой водой. Любая скважина была бы тут же ею заполнена,
и что бы мы в ней измерили? Именно поэтому мы с Филлом
оказались здесь в самом начале лета, когда еще не начало
таять. За зиму я сделал специально для бурения этого
ледника электрический термобур, но глубоко мы с его
помощью не продвинулись. Закон «все, что может сломаться,
сломается» действовал беспощадно.' Очень скоро бур вышел
из строя. Оказалось, что лед нижних горизонтов пропитан
238
солью, которая проникла в детали бура и привела к
короткому замыканию. Но поздно спохватилась Антарктида!
Мы уже достигли таких глубин, измерение температур на
которых сказало нам: ледник находится в режиме «отепле-
ния». Более того, расчеты показали, что измеренное нами
отепление соответствует намерзанию снизу со скоростью
около одного метра в год, то есть в десятки раз интенсивнее,
чем в случае, если бы намерзание шло без присутствия слоя
пресной воды под ледниковой плитой. Значит, действительно
морские организмы были подняты наверх намерзанием снизу
и таянием сверху.
Ах, как хорошо было бы поделиться с кем-нибудь тем, что
мы выяснили. Лучше всего было бы обсудить этот вопрос с
доктором Антони Гау из Лаборатории научного и инженерно-
го изучения холодных районов, что находится в городке
Гановер штата Нью-Хемпшир в США, сокращенно называ-
емой КРРЕЛ. Совсем недавно Гау выдвинул существенные
возражения против взгляда Дебенхема, считая, что намерза-
ния под этим ледником нет.
«Эх, если бы как-то связаться с этим доктором Гау»,—
думал я, перепрыгивая через очередную трещину. Я знал,
что и в этом году он собирался работать где-то здесь.
Однажды мы с Филлом подходили к небольшому остров-
ку из тех, что удерживали этот ледник от разлома и уноса
его в открытое море. С гребня одного из ледяных валов мы
увидели площадку гладкого льда внизу, перед черным
конусом островка, а на ней яркую красную палатку. Но ведь
вокруг на десятки километров никого не должно было быть.
Единственный, кто бы мог здесь работать,—это Гау!
В несколько прыжков, обрушив ажурные гребни льда, мы
скатились с ледяного вала, окружающего островок, и побе-
жали к палатке. Навстречу нам быстро вылез на четверень-
ках, а потом встал в рост маленький худенький человек в
красной толстой шерстяной куртке, в вязаной тоже красной
шапочке. Он быстро осмотрел мою странную смесь амери-
канских и советских полярных одежд:
— Вы доктор Игор Зотиков?
- Да!
— Оо!
— А вы, наверное, доктор Антони Гау?
- Да!
— Оо!
Мы чувствовали себя как Стенли и Ливингстон, когда они
встретили друг друга в Африке.
Результатом этой встречи явилась наша совместная с Гау
статья, окончательно решающая вопрос в пользу намерзания
под плавающим ледником Кеттлиц в районе островов Дейли.
“Le Roi est mort. Vive le Roi!”
,.-Te, кто в воображении народов сделали Англию.
Италию или Грецию предметом поклонения, сделали это
тем, что оставались плотно прикрепленными к родной
земле, постоянными на своем месте, подобно земной
оси...
М. К. Ганди. «Моя жизнь»
Вот и пришел конец этой зимовке. Наступило время прощания
с Мак-Мердо. И, как и перед окончанием прошлой зимовки,
вдруг оказалось, что еще столько проблем не обсуждено,
столько не обговорено, каждый почувствовал, что доброволь-
ное заточение, в котором мы были так долго, имело и хорошие
стороны. Оно дало нам, мужчинам, возможность свободного,
не прерываемого семейными и житейскими заботами общения
друг с другом.
В свой последний день «этой» Антарктиды я с утра начал
ходить по домам, прощаться с коллегами-учеными, с летчика-
ми, моряками, собирал вещи. Наконец все погрузили в
знакомый мне обшарпанный красный вездеход. Кто-то — уже
не я — сел за рычаги, и мы поехали по знакомой ухабистой
дороге на дальний аэродром, километрах в пяти от Мак-Мердо.
Машина привычно кивала носом, тарахтя мотором и шлепая
гусеницами по разбитому снежному большаку. Вдруг нас
обдало грохотом еще более сильным, чем шум нашего мотора и
гусениц, и огромный красный вертолет на бреющем полете
обогнал нас. Он шел вдоль дороги, пролетел перед нами еще
метров сто и вдруг завис, как бы собираясь садиться.
«Случилось что-нибудь?» — забеспокоился было я, но верто-
лет не сел. Он сделал круг, отодвинулся немного вперед от
нас, сделал еще один круг, потом еще и еще. И тут вдруг
водитель радостно крикнул: «Игор, он же танцует. Это
летчики, с которыми ты летал, прощаются с тобой!» И дол-
го еще красный вертолет танцевал перед нами, а потом
вдруг взмыл и уверенно пошел обратно к своему Мак-Мер-
ДО.
На аэродроме нас встретила уже готовая к отлету груп-
па моряков из моей смены, которые тоже возвращались до-
мой.
Почти десять часов перелета, полного мыслей о будущем, и
вот уже объявление: «Пристегните ремни. Самолет идет на
посадку в городе Крайстчерче».
240
Когда прошли таможню и уже разъезжались кто куда, ко
мне подошел один из моряков:
— Игор, сегодня мы устраиваем вечер, праздник возвра-
щения домой. Ребята приглашают тебя.
Я пытался было отказаться от приглашения. Сразу
возникли в памяти рассказы о пьяных дебошах американских
моряков, приходящих из плавания в иностранные порты.
— Нет-нет, Игор, ты просто обязан быть с нами в этот
вечер. Мы заедем за тобой в гостиницу.
И действительно, вечером за мной заехал моряк, и
пришлось ехать. Тревоги мои оказались напрасными. Была
обычная вечеринка в американском стиле. Все вина стояли на
одном столе, а закуски — на другом, и каждый наливал себе
выпить, накладывал на тарелку кушанье и гулял с этим где
угодно. Да, были девушки, но оказалось, что мы так отвыкли от
общения с ними, так их стеснялись, что даже выпивка не
спасла положения. Моряки, вместо того чтобы ухаживать за
девицами, вдруг снова сбились в кучки и начали вести
бесконечные беседы друг с другом, вспоминая Мак-Мердо,
какие-то случаи, которые знали все на зимовке, но которые
невозможно понять посторонним. Девушки сначала вежливо
слушали, а потом одна за другой разошлись.
Дней десять я жил в Крайстчерче, этом маленьком,
утопающем в цветах и зелени городе. Жил в гостинице, такой
же старомодной, как и машины, как одежда людей на
улицах. Для экономии сняли одну комнату на двоих с Луи
Каплери, инженером фирмы «Дуглас». Днем я работал в
библиотеке местного университета, собирал дополнитель-
ные материалы для моей работы, а по вечерам обычно за-
езжал кто-нибудь из местных знакомых, приглашал в го-
сти.
Иногда мы с Луи ходили на танцы в банкетный зал
гостиницы, который для этого арендовали различные органи-
зации. Как-то этот зал сняла для своего вечера фабрика по
сборке швейных машин фирмы «Зингер». Когда мы с Луи
пришли в зал, уже играла музыка, и несколько пар чинно
кружились в такт, а остальные — в большинстве женщины и
молодые девушки — сидели на стульях вдоль стен, как в
деревне на посиделках. Только семечек не было. Набрав-
шись храбрости, мы пригласили каких-то девушек и вошли в
круг танцующих. Но ведь надо же говорить о чем-то, и я
задавал своей первой девушке-иностранке, с которой танце-
вал, какие-то глупые вопросы, на которые она застенчиво
давала какие-то удивительно неиностранные ответы. А по-
том я рассказал ей о том, что я русский, зимовал у
американцев в Антарктиде и сейчас возвращаюсь на Родину.
И вдруг я понял, что, несмотря на мой ломаный английский,
показывающий, что я иностранец, эта девушка не верит ни
одному моему слову, даже, казалось, она обиделась за то,
241
что я ее разыгрывал. И мне вдруг представилось, что я в
зале какой-нибудь чайной или столовой, которую сняла для
своего вечера фабрика в маленьком районном центре где-
нибудь под Смоленском или Калугой. Там танцы, и девушка,
и даже разговор и его результат были бы, наверное, в
точности такими же. И так меня вдруг потянуло домой, в
Москву. Ничего я не хочу смотреть и узнавать нового, я хочу
одного—домой. Я покинул «свою» девушку и пошел к
выходу.
Через несколько дней, закончив работу в библиотеках
Крайстчерча, я купил билет на теплоход и отплыл в
Веллингтон, откуда должен был лететь дальше на север. В
Веллингтоне я поселился в советском посольстве в малень-
кой, чистенькой комнатке. И тут неожиданно выяснилось, что
у меня трудности с русским языком. Я не забыл ни одного
слова по-русски, но появилось что-то в построении фраз, что
заставляло останавливаться, исправляться. Правда, через
сутки это состояние прошло окончательно. Мне было доста-
точно посмотреть наш советский фильм.
Однажды мы выехали со знакомыми на машине за город
и остановились на каком-то поле с высокой некошеной
травой, полной огромных, качающихся под ветром ромашек.
И меня вдруг поразила нереальность окружающего. Всего
несколько дней назад в Антарктиде вокруг были только снег
и лед, через неделю я буду в заваленной уже другим снегом
холодной зимней Москве, а здесь—ромашки.
Когда я прилетел в Москву, была уже середина зимы.
Жена к этому времени взяла отпуск, купила путевки в
подмосковный дом отдыха, и целыми днями мы катались там
на лыжах. Засыпанные пушистым, ласковым неантарктиче-
ским снегом поляны, согнутые , снежными набросами кусты
орешника и молодые березки, тихие домики деревень—все
это было так удивительно хорошо, необычно. Мне хотелось
показать все это моим новым знакомым американцам. Это им
я восторженно, молча как бы рассказывал все о своей
стране, гордился ею.
На работе у себя я нашел все почти неизменившимся, как
будто и не уезжал. Прежде всего старался завершить
срочные дела: отчет, первые, самые неотложные статьи о
результатах исследований.
Мы с Гау написали статью о намерзании под языком
ледника Кеттлиц, и она должна была быть прочитана этим
августом на юбилейном симпозиуме Института низких темпе-
ратур в городе Саппоро, в Японии. Поэтому я начал
готовиться к поездке в Японию в качестве научного туриста.
Пришло лето, и я взял остаток своего отпуска, уехал к отцу в
домик, который он когда-то купил в деревне на берегу
Истринского водохранилища. Я ходил с, младшим сыном по
лугам, на целые дни уезжал на лодке на рыбалку. Рыба не
242
клевала, но мне она и не была нужна. Я смотрел на волны,
на облака, на небо, на синие дали из зубчатых лесов. И был
счастлив. Но вот во время моего очередного визита в Москву
мне сказали, что вопрос с поездкой в Японию окончательно
решен, ехать надо уже скоро. И тут я вдруг подумал, что
статью может прочитать один Гау, и отказался от поездки и
продолжал наслаждаться такой простой, неторопливой
жизнью.
А потом началась обычная трудовая научная деятель-
ность: обработка результатов наблюдений на зимовке, разра-
ботки, связанные с термическим бурением ледников, попыт-
ки использования различных новых физических подходов к
исследованию ледников.
Были и экспедиции, но это были не длительные и не
далекие поездки на ледники Кавказа, Памира, Полярного
Урала. Удалось поработать и на дрейфующей станции «Се-
верный полюс-19». Могло показаться со стороны, что Антар-
ктида для меня отходит на второй план. Но это только
казалось. Голова моя по-прежнему была полна ею.
Я защитил докторскую диссертацию по Антарктиде и
написал книгу о тепловом режиме ледников Антарктиды, ряд
статей об этом. И когда вдруг получил предложение от
руководства американской антарктической научной програм-
мы принять участие в специальном широком, многолетнем,
комплексном «Проекте исследования шельфового ледника
Росса», я был готов к этому.
Так начался для меня новый период, связанный с
поездками в Антарктиду, теперь уже в центральную часть
самого большого плавающего ледника Земли — шельфового
ледника Росса. В то время внимание многих ученых обрати-
лось к шельфовым ледникам, ведь они занимали очень
большую часть береговой линии Антарктиды.
Что происходит в их толще? Существует ли жизнь в тьме
морей под такими ледниками? Идет ли там таяние у нижней
поверхности или скованные льдом моря замерзают у границы
ледников со льдом? Каков характер процессов в условиях
подледниковых внутренних морей, отделенных от открытой
воды иногда расстояниями до 500 километров? Действитель-
но ли именно здесь образуются переохлажденные придонные
воды, оказывающие существенное влияние на жизнь всего
Мирового океана? Правда ли, что шельфовые ледники в
течение последних десятков тысяч лет то исчезали совсем,
что приводило к сбросам льда с ледяной шапки Антарктиды
в моря и «всемирным потопам», то быстро нарастали и
становились такими толстыми, что вытесняли под собой
моря и ложились на дно? Эти и многие другие вопросы
стояли перед исследователями, и некоторые из них носили
не только теоретический, но и прикладной характер.
Дело в том, что увеличивающееся за счет хозяйственной
243
деятельности человека количество углекислого газа в атмос-
фере Земли, по мнению многих ученых, должно привести к
повышению ее температуры. Через 50—100 лет она подни-
мется на 2—3 градуса в экваториальных широтах и на
10—15 градусов — в полярных областях. Как подействует
этот эффект на шельфовые ледники? Ведь если они начнут
таять, станут тоньше, всплывут в тех местах, где упирались в
дно, и, расколовшись, уйдут в море, это откроет ранее
запруженные пути стока льда из центральных областей
Антарктиды. А оценки показывают, что если это произойдет
лишь на шельфовом леднике Росса, то и тогда уровень
Мирового океана поднимется на 4—5 метров. Море затопит
такие центры цивилизации, как Венеция, Бостон, Ленинград,
сотни других портов и густонаселенных прибрежных областей
разных стран. Произойдет ли это — ответ мог быть найден на
шельфовом леднике Росса, в исследовании которого я и
принимал участие.
Я еще не знал тогда, что мне и моим помощникам Вите
Загороднову и Юре Райковскому, тоже сотрудникам Институ-
та географии АН СССР, очень повезет. Нам удастся первыми
обнаружить под ледником теплое течение, пробурить 400 с
лишним метров толщи этого ледника, «проткнув» его на-
сквозь, извлечь по всей толщине этого ледника драгоценный
ледяной керн, достать кусочек таинственного дна ледника,
показать, что под ледником идет намерзание, что предпола-
гаемое в ближайшие 50—100 лет разрушение ледника,
по-видимому, не произойдет, а значит, и уровень Мирового
океана не поднимется.
Совместно с коллегами из США и других стран я изучал
полученные на леднике Росса данные. Эта работа велась во
многих научных учреждениях США: в университете штата
Мейн, в городе Бангоре, в местах, которые живописал
Рокуэлл Кент, в Полярном институте в городе Колумбус,
столице штата Огайо, в Институте высокогорных и альпий-
ских исследований университета штата Колорадо, в быстро
растущем научном центре «Дикого Запада» городе Болдер и
расположенных рядом лабораториях национальной админи-
страции океанологии и атмосферы, в университете штата
Небраска, «кукурузного штата» Америки, в котором почему-
то размещался штаб «Проекта ледника Росса», и в универси-
тете штата Нью-Йорк в городе Буффало, на берегу знамени-
того озера Эри и всего в получасе езды на машине от еще
более знаменитого Ниагарского водопада (там размещался
холодильник, в котором хранились мои образцы льда, полу-
ченные на Ледяном континенте). А главным, «постоянным»
местом моего пребывания в США был городок Лебанон,
откуда я осуществлял свои «набеги» на загадочную для меня
Америку в странствиях за новыми сведениями по проблемам
Антарктиды, читая лекции о Ледяном континенте.
244
И вот теперь, когда у меня за плечами уже не две, а
шесть антарктических экспедиций, мне, сидящему сейчас за
своим рабочим столом, кажется, что я еще и не уезжал
никуда, а только готовлюсь к своей первой экспедиции, не
зная, с чего начать, чему отдать предпочтение в изучении.
Ведь так много еще не изученного! Можно было бы заняться
исследованием теплообмена у нижней поверхности айсбергов
и всем сложным комплексом вопросов, связанных с букси-
ровкой их из Антарктики к берегам горячих пустынь, где они
будут использоваться для орошения. Возникает множество
проблем: исследование тепло- и массообмена айсбергов при
буксировке, изучение способов быстрого их превращения в
воду после доставки, выяснение того, как изменится ме-
стный и глобальный климат и водный баланс Земли, если
такие мероприятия будут крупномасштабными и длительны-
ми.
Особо обсуждается возможность захоронения радиоак-
тивных отходов атомной промышленности в леднике Антар-
ктиды. Несколько лет назад эта проблема была поставлена
американскими исследователями в связи с ростом опасности
радиоактивного заражения при хранении этих отходов на
других материках. В Антарктиде контейнеры с такими отхо-
дами рано или поздно протаяли бы путь до ложа. Обнару-
женное таяние льда у нижней поверхности Антарктиды
показало, что такое захоронение опасно, так как талая вода
под ледником Антарктиды имеет сток в океан. Кроме того,
оно противоречит Договору об Антарктике. Однако вопрос о
влиянии тепла таких отходов на режим Антарктиды должен
быть изучен более фундаментально. Он переплетается с
более общим вопросом: могут ли тепловые или иные вызван-
ные человеком воздействия привести к катастрофическим
подвижкам ледникового покрова Антарктиды и связанным с
ними подъемам уровня Мирового океана?
А может быть, надо посвятить себя глубокому бурению в
Центральной Антарктиде, всему комплексу грядущих иссле-
дований ее подледного ложа? Ведь скважина на станции
Восток уже достигла сейчас двух тысяч метров, а на
Комсомольской — восьмисот. По всей вероятности, в Цен-
тральной Антарктиде можно будет получить скважину во
льду глубиной в три с лишним километра, то есть до дна
ледника, до таинственных подледниковых озер.
Получить скважину? А нельзя ли отказаться от скважи-
ны? Что если протаивать лед и позволить образующейся при
этом воде снова замерзать, после того как нагреваемая
головка бура уйдет вниз? Но в этом случае все провода,
которые соединяют буровой снаряд с поверхностью, тоже
вмерзли бы в лед и не позволили бы снаряду двигаться вниз.
Однако можно весь запас проводов и кабеля держать в
специальном контейнере, который погружался бы в лед
245
вместе с буровой головкой. В этом случае буровой снаряд
продвигался бы вниз, как паучок на своей паутинке, выпу-
скаемой из животика.
А ведь можно сделать снаряд и полностью автономным.
Когда-то, много лет назад, мы с Андреем Капицей предложи-
ли на заседании Междуведомственной комиссии по исследо-
ванию Антарктиды при АН СССР проект создания так
называемой подледной автономной станции — сокращенно
ПЛАС. По замыслу авторов, ПЛАС должна была содержать в
себе комплекс различных автоматических измерительных
приборов и устройств, помещенных в специальный контейнер,
снабженный автономной установкой для выработки энергии,
необходимой для протаивания. ПЛАС под действием своего
веса должна идти вниз в толщу ледника.
При обсуждении было высказано предложение использо-
вать в качестве энергетической установки небольшой атом-
ный реактор мощностью около 100 киловатт. Расчеты пока-
зали, что при такой мощности ПЛАС диаметром в один метр
и длиной три-четыре метра сможет проникнуть на глубину в
четыре тысячи метров, то есть к нижней поверхности
ледника Антарктиды в его центральной области, за четыре
месяца непрерывной работы. Научная информация при этом
сможет передаваться к поверхности или по радио через лед,
или по проводам, которые будет выпускать из себя ПЛАС
при погружении.
В течение ряда лет было, правда, не ясно, что делать с
ПЛАС после того, как она достигнет нижней поверхности
ледника. Простое решение пришло недавно. Ведь ПЛАС
протаивает лед вниз потому, что находится все время на дне
каверны, заполненной талой водой, а вес станции больше,
чем вес вытесняемой ею воды. Но если по окончании
движения вниз сделать ее вес меньше веса вытесняемой
воды, например сбросив балласт, ПЛАС будет уже плавать в
своей каверне и упираться в верхнюю ее часть. Если сделать
устройство, благодаря которому тепло реактора будет те-
перь выделяться в верхней части ПЛАС, аппарат начнет
протаивать себе путь вверх и возвратится к поверхности
ледникового покрова. И нет особых трудностей, которые
препятствовали бы переконструированию ПЛАС после накоп-
ления опыта по спусканию ее и возвращению в станцию,
способную опустить человека к ложу ледникового покрова и
возвратить его обратно на поверхность. Ведь ясно, что, зная
о существовании подледниковых озер, возможных воздуш-
ных полостей, а может быть, и каких-то форм жизни под
ледником, человек не сможет рано или поздно избежать
искушения проникнуть туда. Но это будет лишь первым
шагом. Важно составить представление о всем подледном
ложе. И как интересно в этой связи россоздать картину
древних ледниковых покровов Европы и Америки и рассмот-
246
реть их следы на основе новых знаний и представлений. И
очень возможно, что это даст ответ на вопрос о том, где
искать некоторые полезные ископаемые или почему они
расположены там, где они сейчас есть, а не в других местах.
Чем, например, объяснить то, что нефтяные вышки на картах
Европы и Америки, показывающие месторождения нефти и
газа, почти точно оконтуривают область максимального
распространения ледниковых покровов? Может быть, это
гидростатическое давление талых подледниковых вод цен-
тральных областей древних ледниковых щитов выдавило
нефть и газ к краям этих покровов? В таком случае и
применительно к Антарктиде нефть и газ надо искать по
внешней периферии ледникового покрова, то есть на
морском шельфе Антарктиды.
Я коснулся в этой книге лишь нескольких вопросов,
связанных с изучением антарктического ледникового покро-
ва, тех, которые мне наиболее близки. Естественно, многие
проблемы затронуты лишь вскользь. Взять, например, такой
вопрос, как баланс массы льда Антарктиды. Уже много лет
одни ученые доказывают на основе наблюдений, что масса
льда Антарктиды увеличивается, другие из тех же наблюде-
ний делают вывод, что она уменьшается. И до сих пор
«науке это неизвестно».
Последнее десятилетие изучение Антарктиды характери-
зовалось концентрацией исследований по нескольким круп-
ным международным проектам. Проекты позволили объеди-
нить силы на определенных «ключевых» направлениях. Но
есть мнение, что эти проекты слишком дороги и «бюрокра-
тичны», сторонники его считают, что ряд важных достижений
в Антарктиде за последние годы получен вне таких проек-
тов.
Сохранится ли на 10—15 лет вперед тенденция к
проведению таких проектов? Каковы будут их задачи?
Одним из важных комплексов исследований в Антарктиде в
ближайшее время будет систематическое изучение условий и
процессов у подледного ложа Антарктиды. В результате
будет получено представление об этих процессах, карты
температур, геотермических потоков, карты распространения
мерзлоты у ложа ледникового покрова Антарктиды, карты,
показывающие границы таяния и намерзания льда у ложа,
сеть подледниковых озер и каналов стока талой воды, карты
ложа Антарктиды, отражающие геологическую деятельность
ледника, а также карты биологической активности у ложа.
Полученные сведения и карты станут первой и реальной
основой для любых построений, связанных с расчетами,
реконструкциями и предсказаниями как направления и ха-
рактера медленных изменений ледникового покрова Антар-
ктиды, так и возможных быстрых (катастрофических) его
подвижек. Будет получен материал для воссоздания карти-
247
ны древних оледенений и сопровождающих их явлений.
Знание теплового режима, гидрологии, геоморфологии
подледного ложа Антарктиды важно и потому, что в послед-
ние годы возрос интерес к проблеме использования этого
материка для хозяйственной деятельности человека. Сюда
относятся не только исследования возможности прямого
использования ложа ледникового покрова для всякого рода
деятельности, связанной с длительным пребыванием на этом
материке все большего числа людей и возможным началом
промышленной разведки и добычи полезных ископаемых;
интересно и то, как поведет себя ледниковый покров в
условиях воздействий человека на природу.
Я пишу об исследованиях в Антарктиде, а перед глазами
проходит галерея событий, лиц, встреч... Научное и «челове-
ческое« исследование ее только начинается.
Я рассказал здесь только о том, что со мной было и уже
не вернется: «1_е Roi est mort» («Король умер»).
Но каждого, кто попробует без оглядки заняться разгад-
кой тайн Ледяного континента, ждет так много открытий,
что невольно приходит на ум конец этого старинного изре-
чения: «Vive le Roi!» — «Да здравствует король!»
Оглавление
Предисловие
3
От автора
11
460 дней в Четвертой Советской
антарктической экспедиции
1. Билет в Антарктиду
14
2. Дорога в десять тысяч миль
23
Ура, мы едем в Антарктиду’
23
Впереди Дакар
31
В Тропической Атлантике
35
Последние тысячи миль
40
3	Трудное начало
44
Первые дни в Мирном
44
Пора осенних полевых работ
55
4,	Восхождение к Празднику середины зимы
66
Немного науки
66
Май — время пурги
73
Станция «Остров Дригэльского»'
83
5.	После полярной ночи
93
Июль не для всех значит лето
93
Весна пришла в Мирный
98
6.	«Картинки из марсианской жизни»
104
На грани фантастики
104
На вершине ледяного купола
108
«Домой! Домой!—поет
попутный ветер...»
123
Возвращение
133
Год у американских полярников
7.	Снова трубит труба
138
Развилка дорог
138
Специальность—гляциология
141
Неожиданный звонок
142
Еду к американцам
143
Дорога ведет в Карачи
145
В итальянском «Дугласе»
147
8.	«Добро пожаловать на Мак-Мердо, сэр!»
150
Первые американцы
150
В Крайстчерче
152
Штаб операции «Глубокий холод
154
Перелет в Мак-Мердо
157
Первый день новой Антарктиды
160
«Добро пожаловать
на Мак-Мердо, сэр!»
164
На Южном полюсе
167
Обратно в Мак-Мердо
172
9.	Начало зимовки на острове Росса
175
Железнодорожный вагон
и горная хижина
175
Знакомство с Мак-Мердо
178
«Куда садиться, Игор?»
181
«Полевой ассистент» Дейв Кук
184
Рыбацкий дом
187
Офицерская кают-компания
189
Русский класс
195
Баллада о флагах
200
Научная группа Мак-Мердо
205
10.	Зима Года спокойного Солнца
211
День зимнего солнцестояния
211
Чифы
216
11.	На Земле Виктории
221
Тайна горячего котла
221
Метеориты Антарктиды
232
Загадки острова Дейли
235
«Le Roi est mort. Vive le Roi!»
240
Contents
460 days in Fourth Soviet Antarctic Expedition
1.	A ticket to Antarctica
14
2.	Ten thousands miles long Journay
23
Hurray, we go to Antarctica’
23
Dakar is stright ahead
31
In tropical Atlantic
35
Last thousand miles
40
3.	Hard beginning
44
First days in Mirny
44
A season of autumn field works
55
4.	Climbing to Midwinter day selebration
66
Touch of science
66
May—a season of blizzards
73
Drigalsky island station
83
5.	The polar night is over
93
July means a summer not to
everybody
93
A spring came to Mirny
98
6.	«Marsian life pictures»
104
At the edge of fantastic
104
At the tdp of the Ice dome
108
‘Go home! Go home!”—sings
fair wind
123
Reterning home
133
A year in American Antarctic expedition
7.	The trumpet is blowing again
138
Bifurcation of paths
138
Profession — glaciology
141
Unexpected call
142
Going to Americans
143
The road leds to Karachi
145
On board Italian Duglas
147
<8. “Welcome to Mac Murdo, sir!”
150
First Americans
150
In Christchurch
152
Office of “Operation deep freeze”.
154
Flight to Mac Murdo
157
First day of new Antarctica
160
“Welcome to Mac Murdo, sir!”
164
At the South Pole
167
Back to Mac Murdo
172
9.	Beginning of «winterover» at Ross Island
175
Mountain hat and railroad car
175
Making the acquaintance of Mac
Murdo
178
“Where to land, Igor9”
181
«Field assistant» Dave Cook
184
Fishhouse
187
The ward-room
189
Russian class
195
A ballad about flags
200
Scientifical team of Mac Murdo
205
10.	Winter of the Year of the Quiet Sun
211
The day of winter solstice
211
The chiefs
216
11.	At Victoria Land
221
The mistery of hot water tank
221
Meteorites of Antarctica
232
Secrets of Daily Islands
235
"Le Roi est mort. Vive le Roi!”
240
Зотиков И. А.
3-88 За разгадкой тайн Ледяного	континента.— М.:
Мысль, 1984.— 254 с., ил., карт., 12 л. ил.
1 р. 40 к.
Крупный ученый И. А. Зотиков известен не только своими открытиями в
Антарктиде, но и как автор прекрасных рассказов В своей книге он повествует о
загадочных явлениях, происходящих в Антарктиде,— подледниковом таянии, о
покрытых вечным, льдом теплых озерах, о морских организмах, найденных на
поверхности ледников.
Персонажи книги—советские и американские ученые. Автор описывает образ
жизни и быт на советских и американских станциях, особенности взаимоотношений
между людьми, надолго изолированными от внешнего мира. Книга написана с
мягким юмором, местами лирично.
о 1905020000-135 пл	ББК 26.89 (887)
3----------------170-84	91Г991
004(01 )-84	91
Igor Zotikov
Down to the Ice Continents Secrets
Prominent scientist, I. A. Zotikov, is well known for his discoveri-
es in Antarctica and as an author of thrilling short stories. In his book
he tells the readers about mysterious phenomena, occurring in
Antarctica — subglacial melting, warm lakes covered by permanent
ice, sea creatures found on glacier surface.
Persons acting in the book are Soviet and American scientists the
author have spent two winters over with. The author describes their
way of life on Soviet and American stations, relations between people
for long time isolated from the outer World. The book has a touch of
kind humour and lyric.
Игорь Алексеевич Зотиков
За разгадкой тайн
Ледяного континента
Заведующий редакцией В А Колосов
Редактор В Д Ромашова
Младшие редакторы Н Ю Лерман, Е А Варшавская
Художественный редактор Е М Омельяновская
Редактор карт О В Трифонова
Технический редактор Е А Молодова
Корректор И В. Равич-Щербо
ИВ № 2160
Сдано в набор 11 01 84 Подписано в печать 27 07 84
А06540 Формат 84x1081/32 Бумага тип №2 Гаон
Гельветика Высокая печать Усл-печ листов 14,7 с
вкл Усл кр.-отт 19,36 Учетно-издат листов 17,98 с
вкл Тираж 100 000 экз Заказ № 2552
Цена 1 р 40 к
Издательство «Мысль». 117071 Москва, В-71, Ленинский проспект, 15
Ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Красного Знамени Первая
Образцовая типография имени А А Жданова Союзполиграфпрома при Государ-
ственном комитете СССР по делам издательств, полш рафии и книжной
торговли 113054, Москва, Валовая, 28

Билет в Антарктиду
Дорога в десять
тысяч миль
Трудное начало
Восхождение к Празд
нику середины зимы
После полярной ночи
«Картинки
из марсианской жизни»
Снова трубит труба
«Добро пожаловать
на Мак-Мердо, сэр!»
Начало зимовки
на острове Росса
Зима Года
спокойного Солнца