Author: Рутыч Н.Н.
Tags: художественная литература биографии воспоминания
ISBN: 5-87288-049-9
Year: 1993
Text
РИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX—АЛ век Wl-J л,л лл^я ....
ЗКАЯ СЕРИЯ. XIX—XX век Историческая серия. XIX—XX век Историческая серия. XIX—XX век ист
'век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX—XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX—XX век ИСТОРИЧЕ
ФИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК исторически
•XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕ1
1ЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX—XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX—XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК Ис
зрия. XIX-XX век историческая серия. х1Х—хх век Историческая серия. XIX—хх век Историческая серия. XI
гХвек ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX—XX век ИСТОрИЧССКЭЯ
СТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX—XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-
я серия. XIX—XX век Историческая серия. XIX-XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕ1
г. XIX-XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК Историческая серия. XIX—XX век историческая серия. ;
СТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX—XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ ’’ИЧЕСКАЯ СЕ
фИЯ. XIX-XX век ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК ИСТОРИЧЕСК ’ ВЕК ИСТОР1
ТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX- ''-XX с
ВЕК ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. ХХ
:ерия. XIX—х/’
Н В САВИЧ
^ЯЭЗКИсЮЮИ
m 1 Ж.
XIX-XX ВЕК
ВОСПОМИНАНИЯ
ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. Х1Х-ХХ ВЕК
НВ СДВИЧ
ВОСПОМИНАНИЯ
si
Санкт-Петербург
Издательство
’Logos"
Дюссельдорф
"Голубой всадник"
1993
ББК 84.Р1
С 13
Публикация Общества ревнителей русской истории (Париж)
под общей редакцией Н. Н. Рутыча
Вступительная статья Н. Рутыча
Биографический справочник А. Терещука
Редактор И. Наровлянская
Художник В. Корнилов
4702010104
Г73(03)-93
без объявл.
ISBN 5-87288-049-9
© Издательство «Logos», 1993
© Н. Рутыч. Вступительная статья, 1993
© А.Терешук. Биограф.справочник, 1993
© В. Корнилов. Художественное оформ-
ление, 1993
С
Н. В. Савич. Краткий очерк общественной
и политической деятельности
Среди соратников генерала П. Н. Врангеля, собравшихся в парижском
зале Гаво на торжественное собрание, посвященное памяти последнего Главно-
командующего Вооруженными Силами Юга России, скончавшегося 25 апреля
1928 года, был, как сообщила газета «Возрождение», и его ближайший со-
трудник по гражданской части Никанор Васильевич Савич.
За девять месяцев до своей смерти, 15 июля 1927 года генерал Врангель
писал Савичу: «Ваши воспоминания были бы особенно ценны, как одного
из лиц, наиболее осведомленных, и как свидетеля с исключительным даром
беспристрастного, объективного анализа» *.
Как генерал Врангель, так и Н. В. Савич был человеком долга. Сразу
после своего переезда из Константинополя в Париж, в феврале 1921 года,
он, не откладывая, по свежей памяти продолжая работу над своими воспо-
минаниями о последнем периоде гражданской войны на Юге России, начатую
еще в мае—июне 1920 года на пути в Крым по вызову генерала Врангеля.
Но прежде чем перейти к описанию записок, писем и бумаг Н. В. Савича,
приобретенных нами в одном частном собрании, вероятно, необходимо вер-
нуться к началу жизненного пути этого выдающегося политического и обще-
ственного деятеля.
Никанор Васильевич Савич родился 22 декабря 1869 года в отцовском
имении Беловоды Сумского уезда Харьковской губернии. Как он сам не без
иронии пишет в своих воспоминаниях, он начал свою земскую, а потом поли-
тическую карьеру «по ошибке». Вместо того, чтобы остаться при физико-
математическом факультете Петербургского университета, как тогда говорили
«для подготовки к профессорскому званию», т. е. в аспирантуре, после окон-
чания факультета с серебряной медалью он увлекся работой в земстве своего
уезда, а потом и губернии.
Блестящий оратор и вместе с тем неутомимый и знающий свое дело зем-
ский деятель, он избирается депутатом Государственной Думы от Харьковской
губернии и вскоре становится ближайшим сотрудником А. И. Гучкова и секре-
* Здесь и далее цитируем по оригиналам писем ген. П. Н. Врангеля.
(Здесь и далее примечания Н. Н. Рутыча).
5
тарем фракции октябристов. В период Думской монархии в общественной и
политической жизни России начали складываться парламентские традиции.
К ним относится также и малоисследованная до сих пор работа в избираемых,
согласно 5-й статьи закона от 20 февраля 1906 года, Думских комиссиях.
От Думских комиссий часто зависели и голосования в самой Думе по утверж-
дению тех или иных ассигнований, в частности, принятия Думой так называ-
емой «большой» программы строительства военно-морского флота после войны
с Японией.
Обладая большим авторитетом в области военно-морского строительства
и пользуясь репутацией безупречно честного земского деятеля, Савич изби-
рался и в III, и повторно в IV Думе председателем подкомиссии по военно-
морским делам. Строительство линейных кораблей типа «Петропавловск»,
три из которых оставались самыми мощными кораблями во время Второй
мировой войны, является в значительной степени результатом умелой и настой-
чивой деятельности Савича.
Его опыт и знания были признаны всеми выдающимися деятелями ад-
миралтейства, начиная с адмирала Григоровича — порт-артурца, ставшего
министром военно-морского флота не без поддержки Думской комиссии, и
кончая докладчиком в Думе от морского Генерального штаба, тогда капитаном
1-го ранга Александром Васильевичем Колчаком.
В своей статье, служащей как бы введением к опубликованным в десятом
томе Архива Русской Революции протоколам допросов адмирала А. В. Кол-
чака в Иркутске накануне его расстрела в 1921 году, Савич, описывая свое
посещение Балтийского флота накануне войны 1914 года по приглашению
командующего флотом адмирала Эссена, говорит, что во время «...дружеских,
интимных бесед в каюте адмирала» он пришел к выводу, что уже тогда капитан
1-го ранга Колчак «был душою и мозгом оперативного отдела штаба...»
Работа в Думских комиссиях позволила Савичу не только расширить свой
горизонт, но и приобрести умение и опыт в оценке деловых и волевых качеств
военачальников, а ему пришлось близко сталкиваться со многими белыми
генералами во время гражданской войны. В итоге многолетней деятельности
в Думе авторитет Савича в военно-морских делах был настолько велик, что
сразу после Февральской революции Временное правительство предложило
ему занять пост военно-морского министра и, выражаясь языком моряков
того времени, сесть в Адмиралтействе «под шпицем». Но Савич категорически
отказался, определив сразу зависимость Временного правительства от Петро-
градского Совета рабочих и солдатских депутатов. Да и вне зависимости
от оценки положения Временного правительства, для Савича, убежденного
конституционного монархиста, Февраль был обвалом Российской государствен-
ности. Десять лет спустя, в 1927 году, вспоминая Февральскую революцию,
он писал: «Я видел, как вспыхнул солдатский бунт, как к начавшемуся движению
примазывались элементы, ранее о революции и не думавшие или ее боявшиеся,
как под различными воздействиями бунт превратился в организованную рево-
люцию, перед которой пассивно склонилась историческая власть, и как из об-
щего непротивления выросло движение, логически приведшее Россию к раз-
валу, к большевизму, к гибели»*.
* Н. В. Савич. Воспоминания. Февраль 1917, «Грани» № 130, с. 16.
6
Несмотря на все, Савич не терял надежды на возрождение Российской
государственности. Он, как всегда, отдавая себя целиком, помогал А. И. Гуч-
кову в работе в Военно-промышленном комитете после ухода последнего
из военного ведомства.
Савич участвует в Московском Государственном совещании и уже тогда,
в начале августа 1917 года, встречаясь с представителями Ставки А. А. Ла-
дыженским, полковником Новосильцевым и другими, со свойственной ему
наблюдательностью отмечает, что у сторонников генерала Корнилова «...ничего
не готово, все идет без определенного плана, по воле случая...»* .
Не будучи в состоянии примириться ни с Октябрем, ни с Брест-Литовским
миром, Савич не мог оставаться в Петрограде. С «тяжелым сердцем» он согла-
шается в мае 1918 года на нелегальный отъезд, устроенный ему друзьями
по Харьковскому земству, в тогда уже гетмановскую Украину. Но он недолго
остается в своем родном Сумском уезде.
В ноябре 1918 года Савич выезжает по приглашению дипломатических
представительств союзных держав в Румынии в город Яссы. Вступив в это
время в состав Совета государственного объединения России, одну из воз-
никших в 1918 году русских политических организаций, Савич вместе с бли-
жайшим сотрудником П. А. Столыпина А. В. Кривошеиным представляет
эту организацию во время переговоров в Яссах с представителями союзных
держав сразу после поражения Германии. Протоколы этих совещаний опубли-
кованы в историко-документальном альманахе «Русское прошлое» № 3. Помимо
вопросов, связанных с помощью союзников, получивших после капитуляции
Турции доступ к портам Черного моря, в Яссах стоял также вопрос о том,
кто возглавит Белое движение.
В отличие от П. Н. Милюкова, М. М. Федорова и других представителей
Национального центра, большинство которого состояло из кадетов и право-
эсеровского Союза возрождения России, поддерживавших кандидатуру гене-
рала А. И. Деникина, стоявшего, как известно, на непредрешенческих пози-
циях в отношении будущего государственного устройства России, СавИч
горячо настаивал на кандидатуре Великого Князя Николая Николаевича,
жившего тогда в Крыму.
На утреннем заседании 20(7) ноября 1918 года (согласно журналу № 8
из протоколов Ясского совещания) Савич выступил с речью, которую он сам
резюмировал так: «Великий Князь является старшим по своему прежнему
званию Верховного Главнокомандующего генералом русской армии, назначение
его на пост Главнокомандующего освободительными армиями не уязвит ничьего
самолюбия, перед его именем замолкнут соображения генеральского местни-
чества и мелкого соперничества, он пользуется авторитетом среди офицерства
и генералитета, популярностью среди части солдатской массы. Наконец, его
хорошо знают союзники, его слову они могут поверить...» **.
Савич подчеркивал, что он не возражает против того, чтобы генерал
Деникин оставался фактическим командующим в качестве начальника штаба
при Великом Князе и, кроме того, как свидетельствует другой участник сове-
* Запись Савича в дневнике от 14 ноября 1921 г. (Из архива Общества
Рев. Р. И.)
** Н. В. Савич. Из Красного Петрограда на Белый Юг. «Русское прошлое»,
№ 3, с. 121.
7
щания, известный петербургский адвокат, бывший председатель Центрального
военно-промышленного комитета при Временном правительстве М. С. Маргу-
лиес, он говорил на совещании: «Нужно, чтобы Великий Князь Николай Нико-
лаевич успокоил евреев для привлечения их на свою сторону: он должен гаран-
тировать им отмену ограничительных законов, дать гарантию, что не будет
погромов... Все это может делать лишь Великий Князь, те, кто видел его
в последнее время, говорят, что он намного ушел вперед...»* .
Но Савич остался в меньшинстве. При голосовании за кандидатуру Вели-
кого Князя Николая Николаевича было подано четыре голоса. Девять членов
делегации на Ясском совещании проголосовали за генерала Деникина, осталь-
ные воздержались или не участвовали в голосовании.
Разногласие по вопросу о возглавлении Белого движения на Ясском
совещании сказывалось и дальше в ходе политической борьбы на Юге России
до самого конца 1920 года. Отголоски его давали о себе знать и в эмиграции.
Убедившись, что союзные послы ограничились лишь обещаниями передать
своим правительствам заявления и меморандумы участников совещания и, как
он пишет, «...еще рано рассчитывать на благоприятный результат от происшед-
шего обмена мнений», Савич через Одессу выехал в Крым и поселился зимой
1919 года у своих друзей в Ялте.
Это было время, когда десятитысячная Добровольческая армия генерала
Деникина успешно завершила свой второй Кубанский поход, развернулась,
пополнила свои ряды и, выйдя к Новороссийску, приобрела, наконец, свой
собственный прочный тыл. Еще генерал Алексеев накануне своей смерти
в августе 1918 года сформировал в Екатеринодаре Особое Совещание —-
высший орган гражданского управления при Главнокомандующем.
Начальником военного управления в Особом Совещании был генерал
Лукомский, ведавший мобилизационным отделом Главного штаба накануне
первой мировой войны и хорошо знавший Савича по совместной работе в Дум-
ской комиссии.
Генерал Лукомский, узнав, что Савич находится в Крыму, сделал все
возможное, чтобы привлечь его в состав Особого Совещания, но натолкнулся
на сопротивление ряда членов Особого Совещания, принадлежавших к На-
циональному центру и опасавшихся, как пишет один из его членов К. Н. Со-
колов, «правого крена». Генерал Лукомский, как свидетельствует тот же
Соколов, разволновавшись, «...назвал преступным отказ от сотрудничества
Н. В. Савича» **.
Только в марте 1919 года, благодаря настойчивым требованиям генерала
Лукомского и А. В. Кривошеина, Савич был вызван в Екатеринодар и принят
генералом Деникиным, назначившим его в Особое Совещание в качестве
члена «без портфеля».
«Отныне,— писал в своих записках Савич,— мне предстояло стать там
лидером правого или, скорее, умеренного течения политической мысли. Я вошел
в аппарат Добрармии и разделил с ней участь вплоть до крымской эвакуации»***.
* М. С. Маргулиес. Год Интервенции. Книга 1. Берлин, 1923, с. 30.
** К. Н. Соколов. Правление генерала Деникина. София, 1926, с. 126.
*** Н. В. Савич. Из Красного Петрограда на Белый Юг. «Русское
прошлое», № 3, с. 137.
8
История Особого Совещания, т. е. деятельность правительства генерала
Деникина, до сих пор по-настоящему не исследована. Наиболее полным ее
изложением остаются несколько коротких глав в IV и V томах «Очерков русской
смуты» самого генерала Деникина. Как мы увидим ниже, Савич непосред-
ственно участвовал в подготовке материалов, касающихся Особого Совещания,
для этих томов, когда генерал Деникин в невероятно тяжелых условиях
работал над ними в Балатон-Ле, в Венгрии, в 1924 году.
К сожалению, заметки Савича, которые, как он пишет, «... я вел изо дня
в день во время пребывания в составе правительства генерала Деникина»,
до нас не дошли. Но, начиная свои воспоминания с вызова в штаб генерала
Деникина на совещание в Таганроге 2 декабря 1919 года, он неоднократно
возвращается к дискуссиям в Особом Совещании в период, начиная с марта
месяца. Напомним, что о совещании в Таганроге, собранном для обсуждения
доклада Н. И. Астрова о положении в тылу белых армий, ставшем катастро-
фическим в связи с начавшимся отступлением, пишет и сам генерал Деникин,
подчеркивая роль Савича, говорившего, «...что наша политика не удовлетворяет
ни одного из течений, борющихся с оружием в руках...»*. Публикуемые нами
теперь воспоминания Савича выходят далеко за предел того, что успел написать
генерал Деникин. В какой-то степени они заполняют пробел в истории последних
месяцев Белого Юга России, охватывая и деятельность генерала Врангеля
в области гражданского управления в Крыму, и ликвидацию этого управления
в Константинополе.
Трезвый, неприкрашенный анализ автора воспоминаний, независимость
его характера не оставляют сомнений в их исключительной ценности как
источника для истории этого периода гражданской войны. Предоставляя
читателю судить о роли и деятельности Н. В. Савича в этот период, отметим
лишь, что он без колебаний отозвался на вызов генерала Врангеля, находясь
уже за рубежом, в далекой Сербии.
Как и генерал Врангель, Савич мог, конечно, отказаться от ответствен-
ности за армию и огромную массу беженцев, оказавшихся в Константинополе
в ноябре 1920 года, передав свои функции французскому и английскому
командованию. Но он остался при штабе генерала Врангеля в Константино-
поле в качестве единственного и последнего представителя Правительства
Юга России с тем, чтобы до конца бороться за оставшиеся финансовые ресурсы,
необходимые для сидевшей на голодном пайке в Галлиполи армии.
И, таким образом, можно сказать, что Савич был последним официальным
представителем Белой армии за рубежом.
В начале февраля 1921 года Савич выехал из Константинополя в Париж
с тем, чтобы по поручению генерала Врангеля войти в состав Делового комитета,
занимавшегося сбором средств для сохранения ядра армии. В то же время
он занял пост контролера находившегося тогда в Париже Правления Добро-
вольного флота, располагавшего еще рядом кораблей, уведенных при эвакуации
Крыма.
Тогда же, в самом начале эмиграции, Савич становится одним из членов-
учредителей Народно-монархического Союза Конституционных Монархистов,
ставящим своей задачей, согласно декларации, возрождение России, которое
* Ген. А. И. Деникин. Очерки русской смуты. Том 5, Берлин, 1926, с. 278.
9
«...может быть достигнуто лишь при восстановлении России на ее исторических
началах и при соответствии формы государственного правления народному
мировоззрению, т. е. восстановлением монархии и Законодательных Учреж-
дений, народом избранных» *.
Представляя эту организацию, Савич входит в состав Инициативной
группы по объединению русских общественных организаций, возникшей для
подготовки созыва Российского зарубежного съезда. Савич выполнял обязан-
ности секретаря этой группы, и в его бумагах сохранилось 26 протоколов —
«журналов» — заседаний группы, написанных его рукой за период от 15 сентяб-
ря 1923 года до 29 марта 1924 года.
Эти «журналы» представляют значительный интерес для истории эмиграции
в силу умело отредактированных Савичем высказываний по ряду вопросов
таких видных участников Инициативной группы, как бывших премьер-минист-
ров графов Н. В. Коковцова и А. Ф. Трепова, бывших послов Н. Н. Шебеко и
М. Н. Гирса, генералов Миллера, Богаевского, Граббе и др., а также пред-
ставителей Русского национального комитета (часть бывшего Национального
центра) проф. А. В. Карташева, М. М. Федорова и ряда других видных деятелей
умеренного крыла эмиграции.
До самой смерти генерала Врангеля в 1928 году Савич продолжал с ним
оживленную переписку. Его письма, сохранившиеся в Гуверовском архиве
Стенфордского университета (фонд № 452), принимали иногда форму докладов
с анализом политического положения и высоко ценились генералом Врангелем.
6 августа 1923 года генерал писал Савичу: «Очень прошу Вас, дорогой Никанор
Васильевич, не оставлять меня Вашими письмами, которыми, как уже говорил
Вам, особенно дорожу. Горячо надеюсь на участие Ваше в той деловой работе,
которая, хочу верить, в ближайшее время должна начаться».
Как генерал Врангель, так и Савич был разочарован Российским зару-
бежным съездом, открытым в парижском отеле «Мажестик» 4 апреля 1926 года.
Несмотря на все усилия Инициативной группы, на Съезде не было достиг-
нуто единства. Ни одна из участвовавших на Съезде организаций не сумела
занять ведущего положения и, в силу этого, отпали надежды на «деловую
работу», о которой писал генерал Врангель.
После Съезда Савич постепенно отходит от общественной и политической
жизни эмиграции. Начиная с 1927 года, он посвящает все свое свободное время
работе над своими воспоминаниями. Поселившись окончательно в одном из пред-
местий Парижа — Аньере, Савич возвращается к описанию своей деятельности
в Государственной Думе. Первые две совершенно законченные части его
воспоминаний, относящиеся к дореволюционному периоду, были им уже подго-
товлены к печати (они опубликованы нами в№ 127 и 129 журнала «Грани»).-
Третья — посвящена Февралю и доведена до Государственного Совещания
в Москве («Грани», № 130). Далее, вплоть до вызова Савича генералом
Деникиным в Екатеринодар в марте 1919 года, в бумагах Савича сохранились
лишь отдельные незаконченные главы. Одна из них посвящена Ясскому Сове-
щанию, выдержки из которой мы приводили («Русское прошлое», № 3).
Таким образом, между воспоминаниями, над которыми Савич работал
* Основные положения Декларации Конституционных Монархистов, при-
нятые на Делегатском собрании 1 —19 мая 1924 г. (Ротаторное издание в бума-
гах Савича).
10
в Аньере начиная с 1927 года, и законченным трудом «Закат Белого движения»,
написанном, как мы видели, им значительно раньше, остается пробел, объяс-
нимый, возможно, трудностями эмигрантской жизни.
Но нет сомнения в том, что в конце 30-х годов Савич готовил свой обширный
труд для печати, ибо он был случайно найден вместе с другими бумагами сорок
лет спустя при очистке подвала одного из давно прекративших свое суще-
ствование русских издательств в Париже. Начавшиеся в сентябре 1939 года
война и последующая оккупация Франции остановили, а в ряде случаев и
навсегда прекратили издательскую деятельность эмиграции.
Потеряв надежду на издание своих воспоминаний, Никанор Васильевич
Савич скончался в Аньере 14 марта 1942 года и был похоронен на русском
кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
* * *
На первой странице машинописного текста манускрипта «Закат Белого
движения» стоит подчеркнутая Савичем надпись: «Доверительно». Закончив
работу над этой последней частью своих воспоминаний в 1924 году, Савич,
очевидно, в то время не предназначал ее для печати. Как видно из письма
генерала Врангеля от 15 июля 1927 года, он уклонился от опубликования этой
части своих воспоминаний в выходивших, начиная с 1926 года, сборниках
«Белое Дело».
Однако еще в период 1921 — 1924 гг. Савич, как мы уже упоминали, не
отказывал в помощи генералу Деникину, обращавшемуся к нему, видимо,
не раз через проф. М. В. Бернацкого, ведавшего Финансовым управлением
в Особом Совещании и при генерале Врангеле в Крыму. В сохранившемся
дневнике Савич записал 14 ноября 1921 года: «Написал по просьбе Бернац-
кого) свои воспоминания об участии общественников в выступлении Корни-
лова... Заговорил на днях об этом с Гучковым, который, по моему мнению,
единственный из нас мог знать кое-что об этом деле». Далее в дневнике следует
черновая запись рассказа Гучкова.
Не вызывает сомнения, что по просьбе генерала Деникина Савич еще раз
составил для него записку о своих расхождениях с лидерами Национального
центра в Особом Совещании. Цитаты из этой записки или письма Савича
приводит Н. Г. Думова, ссылаясь на документы ЦГАОР, в своем труде «Кадет-
ская контрреволюция и ее разгром», вышедшем в 1982 году.
Здесь уместно заметить, что большую часть своего архива и материалов,
использованных им при работе над «Очерками русской смуты», генерал Дени-
кин лично сдал в Русский Заграничный Исторический Архив во время поездки
в Прагу в 1934 году. Богатейшие коллекции этого архива, обычно называемого
Пражским, были вывезены в Москву при непосредственном участии проф.
А. Л. Сидорова в 1945 году.
В течение многих десятилетий доступ к Пражскому архиву, попавшему
в спецхран ЦГАОР, был наглухо закрыт. Н. Г. Думова была одной из первых,
получивших возможность пользоваться материалами из пражских коллекций,
и поэтому можно сказать, что она первая после генерала Деникина восполь-
зовалась записками и письмами Савича... Опубликование их, конечно, в какой-
11
то степени заполнило бы пробел в сохранившихся воспоминаниях Н. В. Савича.
В заключение остается лишь выразить надежду, что наступило время
для возвращения к истории гражданской войны, вернее, для изучения заново
этого судьбоносного периода нашей истории, остававшегося до сих пор в одно-
стороннем освещении, когда все рассматривалось только с одной, «красной»
стороны.
Воспоминания Савича не только дополняют то, что успели написать
генералы Деникин, Врангель, Лукомский о гражданском управлении Белого
Юга России, но и позволяют, как пишет сам Савич, «...еще и еще проверить
правильность опубликованных до сих пор мемуаров, сопоставить показания
разных свидетелей страшных событий и из массы иногда противоречивых
воспоминаний извлечь зерно истинного представления о происшедшем»*.
Н. Рутыч
Аньер, Франция. Декабрь 1992.
* См. «Грани» № 130, с. 17.
ЧАСТЬ I
В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ
Карьера по ошибке
После смерти отца на моих руках осталось
большое запущенное имение,
материальное положение семьи было трудное,
братья еще учились. Пришлось переехать
в деревню, начать перестраивать хозяйство
на новый лад.
Я жил очень уединенно, почти никого
не видал, в город ездил лишь по делу на очень
короткое время, ни с кем из обитателей
Сумского уезда знаком не был, словом — жил
отшельником.
Поэтому велико было мое удивление, когда
однажды я из местной хроники в газете
«Южный Край» узнал, что меня выбрали
гласным сумского уездного земства.
Осенью я получил повестку, вызывавшую
меня на очередную сессию земского собрания.
Я поехал.
Состав гласных был мне совершенно
незнаком, даже И. Д. Траскина, нашего
предводителя дворянства, я до того ни разу
не видел. Я начал отбывание новой
повинности с того, что сделал ему визит. Он
оказался очень милым, симпатичным человеком,
уже пожилым, хорошо знал когда-то моего
отца, принял меня приветливо, но у него была,
видимо, какая-то нотка не то недоверия, не то
настороженности в отношении к моей будущей
земской деятельности.
Только потом, в конце сессии, он мне
поведал, что это было вызвано тем, что меня
предложила на выборах в качестве
кандидата в гласные группа «либералов»,
как он называл партию нашего уездного
13
председателя управы. То были годы, предшествовавшие волне
«освободительного движения», которая у нас пока что выража-
лась в громких застольных речах да в сильном разбухании
земской сметы. Уезд был богатый, поэтому было с чего «гнать
деньгу» на нужды младшего брата.
Председатель управы, И. М. Линтварев, был человек энер-
гичный, любил популярность, конечно, принадлежал к левому
крылу общественности. Сам мелкий землевладелец, он сумел
установить близкий контакт с группой гласных-крестьян, с по-
мощью которых успешно боролся с «правой» группировкой,
все стремление которой выражалось в одном слове — экономия.
В этой борьбе интересов собрание раскололось почти на две
равные группировки, каждый голос был на счету, поэтому
казалось несомненным, что либералы выставили мою кандида-
туру потому, что были уверены в моем «либерализме», т. е. в го-
товности вотировать возможно больше новых расходов. Траскин
очень удивился, когда я ему сказал вскользь, что «никого
цз гласных не знаю и прошу его, нашего предводителя, меня
познакомить с коллегами по собранию и в первую очередь
с председателем управы».
На земском собрании мне повезло. Собрание, как всегда,
началось с выбора секретаря. Обычай был, что эту повинность
отбывают по очереди самые молодые по годам и по избранию
члены собрания. В данном случае таким оказался я, и на меня
возложили обязанность секретаря. У меня была острая память,
способность схватывать сущность прений, умение почти стено-
графически записывать речи ораторов, словом, мой первый же
журнал произвел благоприятное впечатление, моя карьера
земского гласного была обеспечена.
Очень скоро я вошел в курс наших земских дел, быстро
разобрался в вопросах, стоявших на очереди, понял причину
происходившей в собрании борьбы.
Будучи естественником по образованию, пройдя суровую
хозяйственную школу в период приведения в порядок своего
собственного дела, я развил и укрепил прирожденный инстинкт,
побуждавший, с одной стороны, к улучшению и развитию
всякого дела, за которое я брался, а с другой — к стремлению
соблюдать во всем возможную экономию, избегать всякого
расхода, который не является строго необходимым для развития
дела.
Поэтому в происходящих прениях в идущей среди гласных
борьбе я занял среднюю линию — я поддерживал все начина-
ния, имевшие целью развитие основных задач земского дела,
и боролся против всякого ненужного раздувания сметы, к чему
у нас стремился третий земский элемент, незаинтересованный
в политике сберегания денег плательщика и уже пропитанный
социалистическими устремлениями. В результате первой сессии
собрания меня выбрали во все земские комиссии, что дало
14
возможность иметь уже большое, часто решающее значение
в направлении дела.
Когда сессия кончилась, меня пригласили гласные «левой»
группы участвовать в их товарищеском ужине. Тут я не удер-
жался, спросил их, почему они, совершенно меня не зная,
выставили мою кандидатуру в гласные.
Брат председателя управы, Г. М. Линтварев, впоследствии
перводумец, признался, что «вышла ошибка». За выбытием
кого-то из числа гласных имелась вакансия, а подходящего
кандидата у их группы нр было. Они опасались, что будет
выбран кто-либо из сторонников «консервативной партии»,
т. е. из лиц, которые намерены были ставить препятствия к рас-
ширению земского хозяйства. Они знали, что в глуши уезда,
в селе Беловоды, живет один из братьев Савичей, человек
еще молодой, который недавно приезжал в местный суд по ка-
кому-то делу. Его они не знали, но слыхали, что он помощник
присяжного поверенного петербургской палаты. А раз он молод
и притом принадлежит к сословию адвокатов, значит, должен
быть «прогрессистом». Вот почему они выставили эту кандида-
туру. Но никто не знал, как зовут этого Савича, а в списке
избирателей Сумского уезда было несколько лиц этой семьи.
Стали наводить справки, кто-то из управляющих сказал, что
беловодского Савича зовут Никанором — вот они и выставили
его кандидатом. Потом оказалось, что они имели в виду моего
брата Николая, который действительно был помощником при-
сяжного поверенного. Но делать было нечего, выборы состоя-
лись, я был уже выбран, как оказалось, по ошибке.
Так началась «по ошибке» моя земская карьера. Вскоре я
увлекся земским делом, приобрел известное влияние у себя
в уезде. Отныне дальнейшее мое переизбрание было обеспечено,
я оставался гласным до революции.
Наступили трудные времена. На Дальнем Востоке шла тя-
гостная война. Внутри нарастала революционная волна, кото-
рая уже выражалась не в безобидных застольных спичах,
а в кровавом зареве «иллюминаций».
Однажды я получил повестку от предводителя, который
созывал гласных земского собрания для совещания по поводу
текущих событий.
Как раз в то время происходили съезды земских и городских
деятелей, формировались кадры будущей партии кадетов. Все
чаще в печати и в обществе дебатировался вопрос об отчужде-
нии частновладельческой земли, о формах будущей конститу-
ции, о избирательных системах в будущее народное предста-
вительство.
Я, конечно, поехал. В здании земской управы я застал, кроме
земских гласных, значительное число лиц, мне неизвестных:
землевладельцев, промышленников, купцов,— словом, все
сливки сумского общества. Места для публики были перепол-
15
йены. Траскин довольно путанно изложил, что он просил нас,
собравшихся, побеседовать по злободневным вопросам, так как
вопрос о созыве народного представительства близок к разре-
шению и надо заранее знать, как отнестись к разным вопросам,
которые будут поставлены на очередь в новых законодательных
учреждениях. Для введения в прения председатель управы
любезно согласился сделать доклад о том, что он узнал во время
последней поездки на съезд земских деятелей.
После этого Линтварев сделал длинный доклад о решениях,
принятых на съезде, и подробно развил программу об отчуж-
дении земель. После него говорил очень богатый землевладелец
Прянешников, убеждавший собрание принять эту программу,
которая одна может спасти нас от катастрофы. Он, видимо,
был в полной панике, ему мерещилась уже гильотина, окровав-
ленные головы, катящиеся по земле.
Настроение собравшихся стало подавленным, никто не смел
слова молвить, не только что возражать. Находившаяся среди
публики молодежь шумно приветствовала обоих ораторов,
устраивала овации каждому из их демагогических выводов.
В то время я очень много читал вообще, а на животрепе-
щущие темы момента особенно. Литература затронутых вопро-
сов мне была хорошо известна, у меня была хорошая память,
все цифры, вся статистика вопроса была у меня в голове. Я мог
цитировать любую таблицу по памяти. Поэтому я попросил
слова, которое мне охотно дали, никто больше говорить не хотел
или не смел.
Это была моя первая политическая речь. Я никогда не считал
себя оратором, не думал, что .могу говорить, увлекая слушате-
лей. Но тут что-то меня подхлестнуло — я говорил более полу-
часа. Сперва по пунктам я разбил, опираясь на статистические
данные, выводы Линтварева, указал на отсутствие в его постро-
ении знания современных условий сельского хозяйства в России,
затем перешел к политическому значению поднятого им вопроса,
его крайней рискованности для экономического и хозяйственного
развития России, опасности вызывать духов демагогии наружу,
коих потом никто, менее всего вызвавшие, не будут в силах
ввести в оглобли. Словом, я увлекся. Сперва мне оппонировали
из публики, прерывали враждебными возгласами. Потом все
затихло — люди слушали.
Когда я кончил, водворилось на момент гробовое молча-
ние, потом начались аплодисменты.
Моя политическая карьера началась. Тут же, после заседа-
ния, меня окружили, пожимали руку, благодарили за то, что я
так полно осветил вопрос об отчуждении земли и заставил сту-
шеваться сторонников этой меры. Реакция от моего выступления
была сильна не только среди крупных землевладельцев, но и
среди крестьян-собственников.
Этот очень многочисленный в нашем уезде класс до послед-
16
4его времени находился под влиянием группы земских гласных,
объединившихся около председателя управы. Мелкие землевла-
дельцы-крестьяне всегда принимали близко к сердцу интересы
крестьянской массы, они всецело сочувствовали расширению
деятельности земства в пользу обслуживания крестьянства,
поэтому они были на стороне «либеральной» группы против
слишком прямолинейной политики «консерваторов». Но у них,
мелких собственников, был резко развитый инстинкт собствен-
ности, они по природе своей были хозяйственниками, ревниво
относились к общественной копейке, были противниками всяко-
го расхода, если таковой не был необходим для обслуживания
насущных нужд крестьянства. Занятая мною позиция в вопро-
сах земской деятельности им была близка и понятна, соответ-
ствовала их устремлениям. Поэтому за последнее время они
делили свои симпатии между «либералами» и группой, органи-
зовавшейся около меня.
Начавшаяся революционная агитация в уезде их перепу-
гала. Они близко стояли к массам, отлично сознавали, откуда
идут «иллюминации», кто им сочувствует, кто против них
не борется.
Их собственнический инстинкт был возмущен, они боялись
и за себя, за свое имущество. Перепуганные и смущенные, они
не знали, куда податься, за кем идти, на какую платформу им
надлежит встать.
Мое выступление сыграло большую роль в деле политиче-
ской ориентировки присутствовавших представителей этой сре-
ды: оно соответствовало их внутренней психологии, они и поспе-
шили занять определенную позицию. Отныне можно было на-
деяться, что на будущих выборах этот очень многочисленный
и потому влиятельный класс пойдет с нами, представителями
умеренно-прогрессивного течения, и против левых, и против
крайних правых.
Что касается крупных собственников уезда — они решили,
что впредь при выборах в политические учреждения следует
поддержать меня и тех, кто идет со мной. По крайней мере,
один из наиболее влиятельных представителей крупного земле-
владения подошел ко мне и сказал: «Если будут выборы в Думу,
вы — мой кандидат».
Эта группа будущих избирателей обратилась ко мне с прось-
бой записать сущность моей речи, чтобы они могли ее напеча-
тать и распространить в уезде.
Негодованию группы «либералов» не было границ. Ведь это
они вытащили меня из глуши почти насильно, а теперь я им
встал поперек дороги.
Для них было ясно, что будущую избирательную кампанию,
по крайней мере среди землевладельческой курии, они безвоз-
вратно проиграли. Так оно и было, ни разу за все четыре изби-
рательные кампании от этой курии не прошел ни один кадет
2
Заказ 195
17
или левый, хотя наиболее влиятельную по числу группу избира-
телей составляли уполномоченные от мелких собственников.
Ибо эта избирательная коллегия была на моей стороне, она раз
навсегда встала на известную политическую платформу, с ко-
торой ее могли сбить разве только события в стиле революции
1917 года.
С этого памятного дня мой уезд нашел свою политическую
физиономию: земская среда и землевладельческий класс встали
на октябристскую платформу, пошли по руслу умеренно-либе-
рального течения.
Первые выборы в Государственную Думу
Выборы в первую Государственную Думу были моментом,
который никогда не изгладится из памяти участников этой
первой избирательной борьбы в русское вновь народившееся
народное представительство. В этот момент все мы в отдель-
ности и вся Россия в целом держали экзамен на политическую
зрелость, ибо от исхода избирательной борьбы зависело не толь-
ко ближайшее будущее русского народного представительства,
но и судьба самой русской Державы, предрешение вопроса
о том, пойдет ли наша история по пути мирной эволюции в ре-
зультате совместной работы народного представительства с
исторической властью, или же нашей Родине суждено будет
пройти через величайшие потрясения, вызванные усилением
революционного напора снизу и отчаянного сопротивления
ему сверху, словом, продолжением и углублением деления
нации на «мы» и «они».
История доказала, что Россия 1906 года этого экзамена
не выдержала, первая Государственная Дума не сумела встать
на путь соглашения и сотрудничества с еще сильной централь-
ной властью, она приняла вызывающий тон, не использовала
представлявшихся ей возможностей и проиграла в безнадежной
борьбе, отрезав тем самым и себе самой и своим наследницам
путь к участию во власти, в управлении страной. Тем самым
она сыграла на руку и реакционерам и революционерам в одно
и то же время.
Впрочем, во время выборов в первую Государственную
Думу положение умеренных и более или менее зрелых в полити-
ческом отношении кругов русского общества было незавидное.
За двести лет, протекших после упразднения при Петре
Великом последних остатков участия общественных представи-
телей в управлении государством, русское общество отвыкло
от ответственного участия в распоряжении судьбами страны,
оно все более и более привыкало к мысли, что власть есть
символ всяческого утеснения обывателя, что позволительно
18
всемерно с нею бороться, не считаясь с тем, как эта борьба
отражается на судьбах государства и народа. Особой прямо-
линейностью в это время отличалось миросозерцание нашей
мелкой служилой интеллигенции, вышедшей в большинстве
из низших этажей социальной лестницы и пропитанной со-
циалистическими идеями, которые притом плохо и примитивно
ею переваривались.
В стране только что пронеслось революционное настроение,
подавленное силою оружия и полицейской репрессией. Вся
или почти вся провинциальная интеллигенция и полуинтелли-
генция этому довольно хаотическому, но определенно револю-
ционному движению сочувствовала. В его подавлении эти
элементы видели свое собственное поражение, или по крайней
мере поражение своих идеалов. На душе у них было разочаро-
вание, озлобление, жажда реванша.
Выборы давали легкий и легальный выход этим чувствам,
возможность свести счеты с одними, насолить другим, во всяком
случае, возобновить на легальном поприще борьбу, проигран-
ную на путях открытой попытки силою захватить власть.
Для этих очень влиятельных в провинции элементов выборы
в Государственную Думу стали средством борьбы за власть,
все остальное отходило на второй план.
Рядом с этими элементами, страстными и неискушенными
в работе на общественной ниве, а потому политически непод-
готовленными к законодательной деятельности, имелись другие,
прошедшие долгую школу в органах самоуправления, привык-
шие к созидательной работе на общественном поприще. То были
представители земских и городских общественных деятелей
цензового периода наших самоуправлений. От них можно было
ожидать, можно было требовать вдумчивого отношения к пред-
стоящей работе новых законодательных учреждений. Ведь как
раз цз этой среды столько времени раздавались требования,
слышались петиции и просьбы о необходимости увенчания
здания, о создании органов народного представительства, о воз-
вращении к тем отдаленным временам, когда Земский собор
постановлял, а Государь приказывал на основании этого по-
становления.
Бюрократическая власть, перепуганная народным движе-
нием 1905—1906 гг., признавшая неизбежность созыва народ-
ного представительства, отлично понимала, что из всех элемен-
тов русского общества представители земских и городских
органов самоуправления являются той единственной силой,
которая может явиться естественным заместителем чисто бюро-
кратического порядка управления страной. С ними и только
с ними приходилось бы считаться, если бы у нас действительно
установился представительный строй. Все остальное в стране
она считала совершенно неподготовленным, а потому и неопас-
ным для бюрократического самовластия. Особенно низко в этом
2*
19
отношении она расценивала крестьянскую массу. Она привыкла
считать крестьян опорой самодержавия, людьми, готовыми
подчиняться начальству и гнуть спину перед любым становым,
тем более перед губернатором или министром. Отсюда лозунг
при составлении булыгинского избирательного закона в Госу-
дарственную Думу — «побольше добрых мужичков, поменьше
либеральных земцев». Действительно, в губернских избиратель-
ных собраниях для выбора депутатов в Государственную Думу
в большинстве случаев численно наиболее сильной группой
были крестьяне. Правда, если бы все остальные элементы были
объединены, влияние крестьян не было бы подавляющим, но
т. к. представители землевладельцев и горожан резко раздели-
лись на два враждебных блока, то фактически выборы зависели
от того, с кем пойдут крестьяне, за кого они подадут голоса.
К несчастью для России наиболее подготовленные к участию
в управлении государством элементы, т. е. те классы, которые
участвовали через своих выборных в организации и деятельно-
сти земских и городских органов самоуправления, не были
единодушны в этот исторический момент, напротив, среди них
воцарилась гибельная рознь, доходящая до явной вражды.
Значительная часть наиболее активных элементов этих классов
населения уже давно соединилась с бесклассовой или по край-
ней мере бесцензовой интеллигенцией, с третьим земским эле-
ментом и представителями либеральных профессий, в боль-
шинстве с резким социалистическим наклоном. В борьбе против
всесильной до того бюрократией левое крыло земцев оторвалось
от своего класса, идейно подчинилось влиянию городской
интеллигенции, всегда далеко стоявшей от народа, его не знав-
шей, и вошло в состав партии кадетов. Под влиянием своих
городских сочленов они приняли земельную программу, рас-
считанную на уловление крестьянских голосов на выборах.
Они не пошли так далеко по пути отрицания частной собствен-
ности на землю, как то делали их социалистические союзники,
но тем не менее их программа резко расколола цензовую
среду, внесла в нее внутреннюю рознь. Эта программа как бы
стала линией водораздела: с одной стороны сгруппировалось
все левое течение русской общественности, с другой — все,
что было правее кадетов. Так мы предстали перед выборами
в первую Государственную Думу. Выборы в уездах происходили
довольно хаотически, по крайней мере с правой стороны не было
ни руководства, ни единства, ни какого-либо подобия партий-
ной организации. Выбирали, как кому Бог на душу положит.
Поэтому было частым явлением, что землевладельческое изби-
рательное собрание выбирало выборщиком кадета, т. е. пред-
ставителя партии, настаивавшей на отчуждении земли, что
было явно противно интересам этого круга избирателей.
В губернских избирательных собраниях дело обстояло уже
иначе. Там обе стороны имели своих вождей, людей, прошедших
20
стаж земской и городской деятельности, умевших разбираться
в политической обстановке.
Столкнулись два блока, правый, где господствовали в боль-
шинстве случаев октябристы, т. е. представители умеренно-
либерального течения общественной мысли, и левый блок с силь-
ным социалистическим уклоном под руководством кадетов. Еще
недавно главари обоих блоков работали совместно на земской
и городской ниве, между ними еще не было вражды, часто они
были приятелями или добрыми знакомыми. Но политически их
разделила земельная программа. Она на время заслонила
перед их умственным взором все остальные вопросы, в том числе
и проблему переустройства бюрократически-самодержавного
строя в конституционную монархию.
Это разделение усиливалось тем фактом, что у кадетов
с первых же шагов их партийной жизни очень сильно было
чувство партийной дисциплины, подчинения периферии руко-
водству Центрального комитета партии. А там руководящую
позицию заняли элементы,далекие от жизни провинции, нахо-
дившиеся под сильным воздействием городской интеллигенции,
лиц либеральных профессий.
Тем не менее соглашение между октябристами и кадетами
в губернских избирательных собраниях было еще возможно
и с общегосударственной точки зрения желательно. Оно поз-
волило бы провести в Государственную Думу лучшие элементы
обеих партий, имевших разную психологию и различные про-
граммы, но которые долго работали совместно на общественной
ниве, имели достаточную подготовку для политической деятель-
ности, дополняли идейно друг друга хотя бы тем, что это и толь-
ко это соглашение обеспечивало бы кадетам в новом законо-
дательном учреждении выгодное центральное положение между
двумя крыльями, которое давало им возможность парламент-
ского маневрирования, полную свободу действий от давления
каждого из крыльев, т. к. они всегда могли бы опереться на
голоса другого крыла, чтобы противостоять натиску слишком
требовательного союзника.
Это обстоятельство дало бы им некоторый шанс прийти
лояльным образом к власти. Ведь участие в управлении в ка-
честве министров, опирающихся на народное представитель-
ство, могло быть им предложено лишь в том случае, если бы
они или располагали абсолютным большинством, что при нашей
избирательной системе было исключено, или если бы они могли
в случае нужды опираться на такого союзника, который не вы-
зывал бы паники в верхах управления страной, который дал бы
им возможность наложить вето на явно революционные устрем-
ления социалистической демократии. К несчастью для всех,
этого соглашения не произошло.
Вот как, по крайности у нас в Харькове, произошли эти
решающие для судеб страны выборы.
21
Как я уже говорил, самой сильной группой в губернском
избирательном собрании были крестьяне. Состав их был пест-
рый, малограмотный, но среди них было несколько партийных
работников, принадлежавших к левому крылу эсеров. Это были
опытные демагоги с хорошо подвешенным языком. Они сразу
в своей крестьянской среде завоевали руководящую роль, они
распоряжались голосами этой группы. Следующей по численно-
сти группой был правый блок, тогда руководимый октябристами.
Третьей группой был блок, руководимый кадетами. В составе
последнего находился пр. М. М. Ковалевский, представитель
партии демократических реформ, которого провели в выбор-
щики октябристы Харьковского уезда. Подсчет голосов по-
казал, что ни одна из групп не может самостоятельно провести
свой список депутатов. Нужен был блок двух для того, чтобы
иметь абсолютное большинство голосов. Подсчитав гблоса,
мы решили предложить кадетам разделить депутатские манда-
ты, предоставив крестьянам лишь то место, которое им обеспе-
чивал закон. Такому сговору очень сочувствовал Ковалевский,
далекий от партийной нетерпимости, достаточно европейски
культурный человек, чтобы понимать, что нельзя впервые соби-
раемый парламент загромождать людьми от сохи, хотя бы и
подпавшими под руководство партийных вожаков. Среди мест-
ных кадетов-выборщиков эта точка зрения тоже господство-
вала, среди них наиболее влиятельными были губернские зем-
ские гласные, многолетние наши сотрудники на земской ниве.
Однако они не могли решать свободно, вопреки директивам,
полученным из Центра. Поэтому переговоры приостановились
впредь до получения ответа на их представление о желатель-
ности блока с октябристами в последней стадии выборов,
что обеспечит наиболее сильное численное представительство
партии и даст возможность провести в депутаты наиболее
им желательные элементы из нашей среды.
Но очень скоро получился, как они нам передали, реши-
тельный ответ Центра: «Никаких блоков с группами правее
партии демократических реформ». Естественно, всякие согла-
шения с нами стали немыслимыми, притом не только на эти
выборы, но и на все следующие. Это решение партийного центра
предрешило по крайней мере на 10 лет невозможность блоков
между единственно подготовленными для парламентской рабо-
ты партиями. В частности, при выборах в первую Государствен-
ную Думу нашим кадетам ничего не оставалось, как вступить
в торг с крестьянской группой, вернее с ее эсеровским возглав-
лением. При этом эти элементы, как более сильные числом,
получили свою львиную часть мандатов. Правда, прошел один и
из нашей среды благодаря тому, что крестьяне уезда, где он
был долгие годы предводителем, голосовали за него вопреки
указке своих главарей. Прошел также пр. Ковалевский, за ко-
торого голосовали все октябристы и кадеты.
22
Как обстояло дело в других местах, я не знаю, но, судя по
рассказам, подобная же картина наблюдалась в большинстве
земских губерний.
Как бы то ни было, результат выборов был решительный
и для будущности русского парламента печальный.
Правого крыла в Государственной Думе практически не ока-
залось, т. к. малое число депутатов, принадлежавших к правому
и национальному сектору, было в думской арифметике невесо-
мой величиной. Тем самым кадеты были отброшены на скамьи
правого крыла Государственной Думы, центра не оказалось,
а абсолютное большинство принадлежало многочисленной мас-
се малограмотных, политически невежественных представите-
лей революционной демократии, главным образом, эсеровского
толка, принявших защитную кличку «трудовиков». Правда,
кадеты были хорошо организованы, составляли культурную
элиту левого блока. Они на первое время могли захватить
дирижерскую палочку в Государственной Думе, вести ее за со-
бой, но могли сохранять это руководящее положение лишь
постольку, поскольку их поддерживали вожди эсеров, т. е. пока
они шли налево и еще налево. Они вынуждены были все время
леветь, чтобы не остаться на мели, в меньшинстве, что было
неизбежно, если бы они остановились на этом скользком пути.
Вследствие этого, несмотря на наличие на верхах сильного
течения к соглашению, к передаче власти и ответственности
министерству, составленному из кадетов (известно, что такой
проект существовал), Верховная Власть была лишена воз-
можности испробовать этот путь.
Ведь было ясно, что министерство, ответственное перед Госу-
дарственной Думой такого состава, могло держаться, только
пока его поддерживало левое крыло, и должно было пасть
в тот день, когда оно решилось бы положить предел вожделе-
ниям этого союзника, открыто домогавшегося ликвидации мо-
нархического строя и всего социального уклада тогдашней
России.
Так лозунг булыгинского избирательного закона — «по-
больше добрых мужичков...» в связи с невозможностью за-
ключать избирательные блоки между кадетами и октябристами
привел к неизбежности столкновения нового народного пред-
ставительства с исторической властью. В результате после-
довал роспуск Государственной Думы, Выборгское воззва-
ние и углубление разрыва между Властью и народом в лице
народного представительства.
Первая Государственная Дума должна была вырыть и вы-
рыла такую пропасть между собой и Короной, которая стала
непроходимым препятствием к соглашению между ее наследни-
цами и сильной еще властью. Разделение на «мы» и «они»
усилилось и привело всех к разбитому корыту.
23
В ожидании государственного переворота
Вторая Государственная Дума оказалась еще более рево-
люционно настроенной и антигосударственной, чем первая.
На выборах ярко оказалось преобладающее влияние малокуль-
турной, но многочисленной крестьянской курии, на этот раз
потерпели поражение не только октябристы и умеренные, но и
кадеты, по крайней мере численность их партии в Государствен-
ной Думе чрезвычайно сократилась, ее влияние уменьшилось,
зато усилилось преобладание представителей революционной
демократии и несколько анархического и хаотического много-
голового левого крыла. Положение стало явно нетерпимым.
Встать на путь соглашения с Государственной Думой такого
состава Верховная Власть явно не могла, это было бы равно-
сильно отказу от своего собственного бытия, от своей истори-
ческой роли, это привело бы быстрым темпом к крушению
государственности, к распаду России.
Роспуск и новые выборы были тоже бесполезны. Опыт
показал, что при существовавшем выборном законе не было
надежды на то, что состав следующей Государственной Думы
может быть более государственно настроенным, менее револю-
ционным и анархическим, чем то имелось во второй Государ-
ственной Думе, которую с первых же ее шагов окрестили «Ду-
мой народного невежества».
Первые же заседания этой Государственной Думы поста-
вили перед правительством и той частью общества, которая
еще не потеряла инстинкта государственности, вопрос, что же
делать дальше, куда идти, к чему стремиться.
В сущности, перед Властью и страной было два пути: или
повернуть круто вспять, открыто признать, что Россия еще
не доросла до конституционного строя, или встать на путь
изменения существующего избирательного закона, как то сде-
лала когда-то при аналогичных условиях Пруссия. В последнем
случае надо было делать ставку совсем на другие классы и слои
населения, чем то было сделано при составлении первого изби-
рательного закона в Государственную Думу.
. И тот и другой путь имел своих сильных на верхах бюро-
кратии защитников, но в правительстве явно преобладало вто-
рое течение.
В этом пришлось очень скоро убедиться.
В то время в Петербурге организовался и процветал клуб
«правых и умеренных» на Моховой ул. № 6. Там всегда было
много народу: губернские и уездные земские гласные, предводи-
тели дворянства, выборщики, принимавшие участие в выборах
в первые две Государственные Думы — вот тот контингент, ко-
торый преобладал на собраниях клуба. Там же можно было
видеть членов Государственного Совета и Государственной Ду-
мы, принадлежащих к правому сектору этих учреждений. После
24
созыва второй Государственной Думы заседания клуба приняли
ярко политический характер и представляли собою большой ин-
терес. Клуб стал штаб-квартирой депутатов правого блока, среди
них особенно ярко выделялись Марков и Пуришкевич, гр.
Вл. А. Бобринский и Шульгин, представители партий правой и
умеренной.
Здесь сразу и определенно решили, что ни соглашения,
ни сотрудничества, ни просто совместного существования Го-
сударственной Думы такого состава и правительства быть
не может. Было ясно, что роспуск неизбежен, это было вопросом
нескольких недель. Но что будет дальше, куда идти, в какую
сторону следует толкать правительство — вот вопросы, которые
стали предметом страстных дебатов. Из двух возможных пу-
тей — т. е. отмены основных законов 1906 г. и возвращения
к чисто самодержавному управлению страной, или попытки
изменить состав Государственной Думы путем изменения изби-
рательного закона, подавляющее большинство явно останавли-
валось на втором варианте. Всем было ясно, что существующий
избирательный закон — печальное произведение творчества
Булыгина и Витте — был главной причиной подбора в депутаты
элементов, не имевших никакой подготовки для работы на обще-
ственном поприще, лишенных чувства ответственности за судь-
бы государства, у которых революционный пыл заглушал их сла-
бый инстинкт государственности, если таковой у них вообще был.
Поэтому вопрос о необходимости изменить выборный закон,
чтобы спасти народное правительство, был всем ясен и не вызы-
вал разногласий. Но перед собранием вставало осложнение чис-
то юридического свойства: как, каким путем достигнуть наме-
чаемой цели, каким способом провести в жизнь изменение
избирательного закона.
Было ясно, что при наличии второй Государственной Думы
не было надежды добиться этого легальным образом, провести
изменение в законодательном порядке. Путь 87 ст. осн. зак.
в данном случае был неприменим, в законе ясно было указано,
что статья эта не может быть использована для изменения
избирательного закона в Государственную Думу.
Таким образом, как будто мы были в заколдованном круге:
без изменения избирательного закона нельзя было иметь жизне:
способной Государственной Думы, а от Государственной Думы
нельзя было получить согласие на такое изменение. Стало
ясно, что выхода надо было искать только путем нажима на
закон, только на путях государственного переворота.
Сразу же был намечен проект издания нового избиратель-
ного закона указом Государя, который-де сохранил за собою
«учредительные права».
Эта мысль, в основе коей лежал известный софизм, была
принята общественным мнением как исход единственно воз-
можный в создавшихся обстоятельствах. Нам было сообщено,
25
что предполагается поднесение петиции Государю от обществен-
ников, в коей высказывается просьба о скорейшем роспуске
и об издании нового избирательного закона Высочайшим ука-
зом. Под этой петицией собирались подписи. Помню, когда я
ее подписывал, я обратил внимание на то, что она была уже
подписана очень многими губернскими и уездными земскими
гласными, предводителями дворянства, вообще лицами, принад-
лежавшими к правому крылу нашей общественности.
Подошел момент, когда правые и умеренные депутаты
Государственной Думы должны были представляться Государю.
Накануне этого дня в клубе шло обсуждение той линии пове-
дения, коей следует держаться депутатам во время аудиенции.
В этот момент и Верховная Власть, и правительство уже
сделали выбор пути, которым нужно было идти после неизбеж-
ного роспуска Второй Государственной Думы. Идея возвраще-
ния к самодержавно-бюрократическому правлению была от-
вергнута. Добровольная поддержка и моральное содействие
депутатов правого блока, в громадном большинстве принадле-
жавших к классу земельных собственников, и представителей
наших земских и городских органов самоуправления, являлись
показателем того, что, опираясь на «либеральных земцев»,
правительство может добиться возможности совместного суще-
ствования и сотрудничества Власти с новым народным пред-
ставительством.
Тем самым наметился путь, по коему следовало идти Сто-
лыпину и его сотрудникам в деле развития и укрепления у нас
представительного строя, постепенного перехода к конститу-
ционному правлению в России.
Столыпин в своей прошлой деятельности имел случай близко
узнать работу на местах земского элемента, изучить его психо-
логию, он прекрасно сознавал, что те элементы, которые в те-
чение десятилетий выделяли из своей среды организаторов и
деятелей русского самоуправления, являются наиболее подго-
товленными и для парламентской деятельности, по крайней мере
в первый период работы новых законодательных установлений.
Ведь всего в законе предусмотреть все равно было нельзя.
В деле развития и укрепления конституционного строя не менее
важную роль играет традиция, выработка и укрепление извест-
ных правил и взаимоотношений между властью и народным
представительством. Для этого нужна известная традиция
во-взаимных отношениях власти и народного представитель-
ства,— вернее, тех классов населения, которые играют доми-
нирующую роль на выборах.
Столыпин сознательно пошел по раз избранному пути, он
делал ставку на земский элемент, на класс земельных собствен-
ников. Представительство этих элементов во Второй Государ-
ственной Думе укрепило его в этом намерении, дало ему веще-
ственное доказательство правильности избранного пути.
26
Прошло несколько недель. Вторая Государственная Дума
была распущена. Последовал указ о новом избирательном
законе, получивший название Закона 3-го июня. Закон был
издан в порядке указа, он был по существу государственным
переворотом. Но он спасал самую сущность нового консти-
туционного строя, «представительного строя», как его называл
сам Столыпин.
В той среде, к которой я принадлежал, этот закон встретили
с нескрываемым ликованием. Для нас это было симптомом
того, что, несмотря на нелепое поведение первых двух Государ-
ственных Дум, «увенчание здания», которого столько десяти-
летий добивались земцы, не получило смертельного удара,
что сохранилось участие представителей общественности в деле
управления государством, в контроле над деятельностью испол-
нительной власти. Вместе с тем мы полагали, что отныне путь
революции будет оставлен, что общество убедится в том, что
будущность и расцвет государства — в спокойной эволюции,
в сотрудничестве представителей общества с наследственной
Властью. Мы сознавали, что новый закон, давая нам большие
права, тем самым налагал на нас большую ответственность
за будущее страны. Но тогда мы верили в свои силы, вернее —
в свои добрые намерения. Мы были убеждены, что, став на путь
созидательной работы совместно со Столыпиным, нам удастся
прочно наладить отношения Власти с народом в лице вновь
созданного народного представительства.
Третья Дума
Первые шаги Третьей Государственной Думы кончились
неудачей, известным конфузом, в котором суеверные люди ви-
дели плохое предзнаменование для нового народного представи-
тельства. После довольно длинных прений по декларации пра-
вительства и ответному адресу Государственная Дума не могла
принять какую-либо мотивированную формулу перехода к оче-
редным делам, оказалась бессильной высказать какое-либо
определенное мнение.
Дело обстояло так.
Когда мы собрались в Петербурге после выборов, прави-
тельство считало, что громадное большинство депутатов при-
надлежит к крайним правым. Того же мнения держались и
лидеры этой партии, да и мы, октябристы, боялись, что преобла-
дающая роль попадет в руки Маркова и К°.
Причиной такого заблуждения было то, что на выборах
не было яркого разделения между разными оттенками полити-
ческих настроений среди того антиреволюционного блока, ко-
торый объединил все консервативное, умеренное и просто пере-
пуганное «иллюминациями» и разгромами имений глубоко мир-
ное, имущее и цензовое большинство обывателей провинции.
27
Выбирали не по принадлежности к той или другой партии,
в этом еще не разбирались, а излюбленным кандидатом являл-
ся тот, кто проявил наибольшую активность во время выборных
кампаний против левого картеля.
В силу этого обстоятельства местная администрация при-
числила всех выборщиков, прошедших в уездах по списку
правого блока, к правым. Губернаторы, в свою очередь, теле-
графировали в министерство, что выбраны такие-то депутаты,
принадлежащие к «правым». Поэтому официальная статистика
давала сводки, согласно коим почти 2/3 избранных принад-
лежали к партии «правых».
Когда мы съехались, к услугам новых депутатов правого
блока было два места для сбора, для взаимных встреч. Оба
помещения находились на Моховой, одно было — «Клуб правых
и умеренных», организованный еще во время Второй Государ-
ственной Думы. Хозяевами там были П. Н. Крупенский, Мар-
ков П-й и другие бывшие втородумцы. Другим местом собраний
был клуб «общественных деятелей», где явно превалировали
более либеральные деятели, в том числе многие видные октяб-
ристы. Съехавшиеся депутаты на первых порах ходили в оба
места, слушали речи будущих ораторов, присматривались,
словом — самоопределялись. Я был членом первого клуба
с момента его образования, хотя и был определившимся уже
октябристом с первого дня образования этой партии. Поэтому
в первые дни я заходил в клуб правого толка, чтобы посмотреть,
с кем мы будем иметь дело в Государственной Думе. Тут я
наслушался крайне агрессивных речей Маркова П-го и К°,
которые видели себя победителями, вершителями судеб Думы
и мечтали использовать последнюю как орудие крайней реак-
ции, вплоть до. самоликвидации народного представительства.
Для этой цели они хотели прежде всего захватить в свои руки
весь президиум Государственной Думы, составить его сплошь
из членов своей фракции. Тут они впервые встретили некоторое
возражение со стороны своих же сочленов, которые учитывали
большой моральный, общественный и интеллектуальный вес
представителей октябристской среды на местах, боялись ссо-
риться с ней, отбросить ее в оппозицию. Тогда Марков в виде
уступки этим соображениям милостиво согласился уступить
октябристам «одно место в президиуме,— например, должность
младшего товарища председателя», но и это при условии, что
они будут поддерживать политику правых.
После этой речи я больше в этом клубе никогда не был.
Агрессивность лидеров крайних правых ярко отличалась от спо-
койной и умеренной точки зрения, которую проявляли лидеры
октябристов. Последние выставили только одно требование,
именно,— они хотели иметь в своих руках пост председателя
Государственной Думы, чтобы влиять через него на общую
политику. Это желание было с презрением отвергнуто правыми,
28
которые считали себя хозяевами положения. Но они просчита-
лись: когда началась запись в партии, то большинство правого
блока оказалось в октябристском списке. Правда, на первое
время люди записывались только как «примыкающие» к нашей
"фракции, но для выбора президиума это не меняло положения:
наша фракция оказалась накануне выборов президиума более
многочисленной, чем правые, именно — нас было 165—168 чело-
век против 145—150 правых. Притом мы занимали центральное
положение, что давало возможность выбирать союзников на
обоих флангах. Сперва правые уперлись, не шли ни на какие
соглашения, уступки. Они требовали себе оба главнейших
места в президиуме — председателя Государственной Думы и
ее секретаря, в руках которого по закону была вся канцелярия
Думы, который притом выбирался на все 5 лет деятельности
этого учреждения.
Соглашения не последовало, наступил канун выборов. Ле-
вые, конечно, узнали о происшедшем в правом блоке расколе,
о сваре из-за председательского места. Они решили использо-
вать положение, углубить раскол, разъединить нас и правых
раз навсегда. Они сообщили нашему бюро, что готовы поддер-
жать кандидатуру нашего председателя, если только у нас
произойдет разрыв с правыми. Как только это стало известно,
мы заговорили с правыми другим языком: отпало опасение,
что Государственная Дума не сможет выбрать даже своего
председателя, которого придется тогда выбирать относительным
большинством. Мы ультимативно обратились к лидерам правого
крыла с предложением дать им три места в президиуме, в том
числе место секретаря, при условии, что они согласятся под-
держать нашего кандидата в председатели Государственной
Думы.
Во все время этих нудных переговоров, при которых лидеры
правых проявили максимум возможной аррогантности, Столы-
пин не оставался безучастным. Третья Государственная Дума
была созвана по его закону, в ее судьбе он был очень заинте-
ресован, он понимал, что ее крушение есть начало ликвидации
Манифеста 17 октября и нового строя. Он ни на минуту не мог
допустить, чтобы «Государственная Дума 3-го июня», как ее
уже называла левая пресса, могла начать свою работу с выбо-
ров, проведенных в блоке с левыми против правых. Это было бы
крушением всей его политики. И он немедленно вмешался.
Это облегчалось тем, что и у нас, и у правых были лица, которые
буквально висели на телефонном проводе, связывавшем наши
клубы с кабинетом Столыпина. Среди правых сразу обозначи-
лось два течения: одно крайнее, возглавляемое Марковым;
другое более умеренное, во главе коего встали Балашев, гр.
Вд. А. Бобринский и Крупенский. Эти люди были как раз наибо-
лее близки к председателю Совета Министров, на них он и
нажал. Они, в свою очередь, сумели доказать своим софрак-
30
пионерам, что все равно место председателя Государственной
Думы обеспечено октябристам, что дальнейшее упорство только
приведет к образованию октябристско-левого большинства, от-
ветственность за которое падет на их непримиримость. Наконец,
они указывали, что нашим кандидатом является Хомяков,
личность коего имела большой моральный вес, который был
приемлем даже для многих правых, в особенности для духо-
венства. Была вероятность, что даже при разрывае с октябрис-
тами очень многие батюшки будут, вопреки директивам фрак-
ции, голосовать за Хомякова, что приведет лишь к конфузу лиде-
ров их партии. Эти соображения привели к тому, что среди
ночи, когда поздно ложившийся Петербург уже мирно спал,
состоялось, наконец, соглашение с марковцами. Они получили
три места в президиуме, мы два, но Хомяков был намечен
как единственный кандидат в председатели.
Марков и его сотоварищи подчинились, но затаили злобу.
Они поняли, что от решения судеб русского народного предста-
вительства они отстранены, что дирижерская палочка не в их
руках. Они решили сосчитаться при первой возможности. Таким
удобным случаем явились прения по ответному адресу и форму-
ле перехода по декларации правительства.
Первая Государственная Дума не выполнила обязанности
выразить Царю чувство благодарности за дарование народу
права участия в законодательстве, за введение в России кон-
ституционной формы правления, за реализацию давнишней
мечты русского общества, которая еще всего десять лет назад
считалась «несбыточными мечтаниями». Когда теперь эта мечта
осуществилась, первое народное представительство не нашло
нужным сказать русское «спасибо». Оно сказало другое —
«мало».
Третья Государственная Дума решила начать свою работу
с того, что не было сделано ее предшественницами, сказать
Царю это «спасибо». Но при обсуждении текста, а равно при
прениях по декларации Столыпина, которая произвела на всех,
как на его союзников, так и на его врагов, очень сильное впечат-
ление, мы, как истинные русские, перессорились, разъединились,
ни до чего не могли договориться. Поводом ссоры с правыми
были слова «конституционное правление». Столыпин выразился
осторожнее — «представительный строй». Мы не считали нуж-
ным усваивать такую китайскую формулу, высказали прямо,
что основные законы устанавливают у нас конституционную
форму правления. Это слово было ввернуто и в ответный адрес,
и в формулу перехода. Левые вообще были против всякого
адреса, тем более они были против формулы перехода, в общем
выражавшей одобрение деятельности правительства и его де-
кларации, подчеркивавшей наши симпатии к Столыпину. Пра-
вые протестовали против замены «самодержавного правления»
понятием о конституционном строе.
31
Они решили объединиться с левым крылом, чтобы провалить
все, что будет нами внесено. Положение было трудное. С во-
просом об ответном адресе Государю мы кое-как выкарабка-
лись, благодаря тому, что кадеты, а за ними весь левый сектор,
не желавшие вотировать наш адрес, решили просто воздер-
жаться, не хотели проваливать обращения Государственной
Думы к Царю. Это обстоятельство обеспечило нам возможность,
провести выработанную нами форму адреса, к которой, однако,
правые не присоединились. Они составили собственную редак-
цию адреса, которую и препроводили отдельно Государю после
того, как наш текст был одобрен голосами октябристов и вновь
народившейся в этот момент фракции умеренно-правых.
В образовании этой фракции сыграли роль два обстоятель-
ства. Среди правых было много людей, прошедших под флагом
этой партии, но в сущности очень умеренных, пришедших в
Государственную Думу не для того, чтобы ее дискредитировать,
а чтобы использовать новое учреждение для удовлетворения
ряда местных интересов. Особенно много депутатов так настро-
енных дали западные губернии, где русское большинство вело
тяжелую борьбу с сильным польским элементом за располячи-
вание края. Они нуждались в опоре правительства, искали
помощи в русском народном представительстве. В то же время
они были близки Столыпину, готовы были всячески поддер-
живать его политику. Они были возмущены тактикой Маркова
и Пуришкевича, отказ от принятия нашей формы адреса их
окончательно укрепил в мысли освободиться от слепой партий-
ной дисциплины, безоговорочного подчинения директивам лиде-
ров крайней правой. Столыпин этим воспользовался, он их
убедил в необходимости формального раскола правого крыла.
Он прекрасно понимал, что Государственная Дума без прочного
большинства работать не может, и стал действовать, чтобы
помочь ей найти это большинство. Умеренно-правые представ-
ляли тот элемент, с помощью которого он надеялся достичь
своих целей. Отношение правых к ответному адресу было
использовано до дна, правые раскололись. Правда, у нас на
первых порах вместе с умеренными не было еще большинства,
однако одно существование в центре Государственной Думы
прочного блока из 200 с лишком человек давало возможность
в будущем набрать недостающее число голосов, т. к. в Думе
все еще было некоторое число депутатов, кочевавших из партии
в партию, все еще не успевших самоопределиться.
Однако к моменту голосования мотивированной формулы
перехода к очередным делам, определявшей отношение Государ-
ственной Думы к декларации правительства, оказалось, что
у нас с умеренными нет большинства. Формулы, внесенные
другими фракциями, были отклонены, но когда приступили
к голосованию нашей формулы, она тоже торжественно прова-
лилась, не хватило нескольких голосов. Получился форменный
32
конфуз, первый политический акт Государственной Думы вышел
комом.
Левая пресса ликовала. Казалось несомненным, что «Дума
3-го июня» выявила свою беспомощность, свою неработоспо-
собность, доказала свое моральное бессилие. Разрыв между
октябристами и правыми стал совершившимся фактом. В своем
восторге левые называли Третью Государственную Думу —
«Дума без формулы». .
Ликовали и правые — теперь они были уверены, что нам
придется капитулировать, установить работу по соглашению
с ними, что дало бы им возможность решительно влиять на
политику Государственной Думы. Но и те, и другие ошиблись.
Столыпин усилил свою работу в смысле организации проч-
ного большинства; благодаря своему громадному престижу и
влиянию среди депутатов, он ускорил процесс распада фракции
правых, переход от нее к умеренным ряда депутатов. Посте-
пенно образовалось небольшое, но прочное большинство —
блок октябристов (которых тогда многие называли, по примеру
германских партийных кличек, национал-либералами) с уме-
ренными, кои приняли название националистов.
Конечно, в этом процессе сыграл большую роль такт, про-
явленный в первые месяцы работы Думы лидерами октябрис-
тов, но достижение столь быстрого результата надо было при-
писать еще двум факторам: прежде всего грубой прямолиней-
ности и крайностям лидеров правой фракции и настойчивой
политике премьера, который тут показал себя и другом народ-
ного представительства, и человеком, понимавшим сущность
работы законодательного учреждения.
С этого момента работа нового законодательного аппарата
пошла гладко. Но с этого же момента началась неумолимая
травля Столыпина правыми кругами, понявшими, что в его лице
они имеют непримиримого врага в деле дискредитирования и
ликвидации принципа народного представительства. Он встал
на путь конституционного правления и потому являлся врагом,
в борьбе с коим все средства были хороши.
Самым сильным оружием Государственной Думы в борьбе
за укрепление конституционного строя в России было ее право
рассмотрения и вотирования бюджета. Возможность разрешать,
сокращать или отклонять кредиты давала ей неоспоримое
влияние на политику и деятельность отдельных министерств,
постоянно нуждавшихся в увеличении средств на работу их
органов на местах. И Дума широко пользовалась этим обсто-
ятельством.
Правда, еще раньше ч,ем была выбрана Бюджетная комис-
сия Третьей Государственной Думы, и среди депутатов, и среди
общества, и в прессе было широко распространено мнение, что
бюджетные права Государственной Думы так сильно урезаны,
что самовластие бюрократии прочно забронировано от воздей-
3
Заказ 195
33
ствия народного представительства, что последнему предостав-
лена лишь видимость бюджетного права, что самодержавное
правление у нас по существу не изменилось, т. к. Государствен-
ная Дума лишена самого важного права народного представи-
тельства, именно — права располагать государственным ко-
шельком.
Вне сомнения, кое-что из этих жалоб и обвинений власти
было справедливо, но только кое-что и далеко не все.
Если власть не была отдана на усмотрение народного пред-
ставительства, еще совершенно неопытного в деле управления
важнейшими интересами страны, то, в свою очередь, и Государ-
ственная Дума не была безоружна, если бы власть решила
с нею не считаться. Большой процент кредитов, исчисляемых
в сметном порядке, быстрый темп роста расходов во всех от-
раслях деятельности правительственного аппарата заставляли
министров искать контакта с Государственной Думой, если
только они не мирились с мыслью заморозить кредиты своего
ведомства на достигнутом уровне.
Отсюда большой моральный и политический вес Бюджетной
комиссии, громадная роль, сыгранная ею в думский период
русской истории как в деле укрепления конституционного строя,
так особенно в деле упорядочения целого ряда сторон государ-
ственного управления.
Она стала тем политическим центром, незримое влияние
коего чувствовалось далеко за пределами Таврического Дворца,
к голосу коего прислушивались и министерские канцелярии,
и земские собрания, и обыватели медвежьих углов страны.
Конечно, такое значение она приобрела не сразу и не только
в силу одних прав, предоставленных Государственной Думе
по закону о бюджетных правилах. Громадную роль в этом
сыграли упорная, систематическая работа, политический такт
и государственный инстинкт, проявленные ею в период двух
последних Дум.
Последнее обстоятельство в большой мере зависело от лич-
ных свойств ее руководителей, ее президиума и докладчиков,
особенно же ее председателя, профессора Алексеенко.
Нас в Бюджетной комиссии было 66 человек, представителей
всех думских фракций. Такое многоголовое и разномыслящее
собрание людей могло планомерно и целесообразно работать
только при условии организации и направления всей его дея-
тельности опытным, тактичным и авторитетным руководителем.
Такого руководителя мы нашли в лице депутата от Екатерино-
славской губернии М. М. Алексеенко. Он был в одно и то же
время культурным сельским хозяином, передовым земцем и
профессором финансового права, таким образом, в нем счаст-
ливо сочетались психология осторожного, расчетливого Произ-
водителя ценностей, привычка общественной работы на земской
#иве, наконец, большой научный багаж теоретика финансовых
вопросов.
34
Если прибавить к этому большой житейский такт, громадную
выдержку, усидчивость в работе и большую чуткость ко всему,
что касалось прав народного представительства, то не мудрено,
что он скоро приобрел громадное влияние на членов Бюджетной
комиссии, не только на своих сочленов по фракции, но даже
на оппозиционеров.
Это обстоятельство давало ему возможность не только
всегда с успехом отстаивать права Государственной Думы
в бюджетном вопросе, но и часто играть большую роль при
решении крупных вопросов, стоявших перед Думой.
Под его председательством, по существу под его направля-
ющим руководством, Бюджетная комиссия никогда не сходила
с раз избранного пути: мы пришли сотрудничать с правитель-
ством, со Столыпиным в деле упорядочения и реорганизации
государственного управления, а равно в стремлении развить и
укрепить конституционный строй в России, поэтому Бюджетная
комиссия стремилась работать совместно с правительством,
не вызывать лишних с ним столкновений, если только само
правительство не встанет на почву вражды к Государственной
Думе, не начнет политику умаления ее прав. В то же время
Бюджетная комиссия не отступала от возможности борьбы
с отдельными министрами и министерствами, если последние
не хотели считаться со справедливыми указаниями и пожела-
ниями комиссии, если они продолжали политику упорствования
в старых ошибках и заблуждениях. Так было, например, в деле
борьбы с Морским министерством за реорганизацию его учреж-
дений. Эта борьба, проведенная с большим упорством, несмотря
на явную поддержку морского ведомства Государственным
Советом, несмотря на моральное давление, кое оказывалось
на Государственную Думу Высшей Властью в защиту интере-
сов морского ведомства, кончилась отставкой двух министров,
не сумевших наладить отношения ведомства с Думой, а равно
полной реорганизацией ведомства при третьем министре, ко-
торый при своем назначении получил совет «ладить».
Однако и в этой борьбе Алексеенко умел ввести взаимные
отношения в приличные, корректные формы, устранить излиш-
нюю остроту, придать ей форму спора технического характера.
Такую же по существу реорганизационную работу выполни-
ло под влиянием и давлением Государственной Думы ведомство
путей сообщения в деле хозяйства казенных железных дорог.
Когда мы собрались, казенные железные дороги имели большой
дефицит, далеко не покрывали расходов по платежам, вызван-
ным их сооружением.
Под воздействием Бюджетной комиссии, главным образом
ее докладчика Герценвица, началась систематическая работа
по упорядочению этой отрасли государственного управления.
Тут не было видимости той острой борьбы, как в случае с моря-
ками, но по существу происходило то же самое, та же настой-
3* 35
чивая борьба за реорганизацию управления. Министерство
скоро пошло навстречу Бюджетной комиссии, отношения не
обострились, а в результате дело был сделано: Управление
казенных железных дорог стало источником крупного дохода
казны.
При рассмотрении смет отдельных ведомств Комиссия не
ограничивалась только финансовой стороной вопроса. Она ста-
ралась вникать в самую сущность деятельности соответствую-
щего министерства, указывала на дефекты, которые, по ее
мнению, там существуют, на изменения, кои ей желательны.
Эти пожелания часто выражались в мотивированных форму-
лах перехода к очередным делам, которые Комиссия предлагала
принять Государственной Думе. В большинстве случаев с этими
пожеланиями ведомства считались, особенно в таких случаях,
когда то или иное министерство добивалось серьезного увели-
чения сметы.
Правда, это происходило еще потому, что за все годы работы
Бюджетной комиссии ее председатель умел находить поддержку
министра финансов, одного из наиболее влиятельных министров
вообще. Между Коковцевым и Алексеенко был постоянный
контакт, у этих двух государственных людей было много об-
щего, особенно во взгляде на методы управления нашими
финансами. В психике обоих было нечто общее — большая
осторожность, расчетливость, любовь к законности.
Мне казалось, что они недолюбливали друг друга, но очень
ценили корректность установившихся между ними отношений.
Министр финансов находил в председателе Бюджетной комис-
сии деятельного сотрудника в проведении той линии финан-
совой политики, которую он сам считал единственно правильной.
Ведь у Государственной Думы было право инициативы в фи-
нансовых и бюджетных вопросах, ей так легко было бы встать
на путь бюджетной демагогии, которая наблюдается даже в
странах, имевших длительную практику парламентского строя.
Тем более этого надо было опасаться у нас, где вообще искание
дешевой популярности было в моде.
Несмотря на свою молодость, Государственная Дума ни-
когда на этот путь не становилась. Алексеенко проводил реши-
тельно ту линию, что нам, Комиссии, нельзя допускать увели-
чения кредитов, вносимых в смету правительством. Он всячески
мешал попыткам подобного рода новаций, находил, что это
привело бы к расстройству финансов. Если и были исключения
для школьного дела, то и это делалось не без предварительного
сговора с министром финансов, притом лишь тогда, когда бюд-
жет был уже по существу рассмотрен и было ясно, что достигну-
тые сбережения по другим статьям сметы дают возможность
увеличить данный кредит без нарушения бюджетного равно-
весия.
Если большинство министерств стремилось жить в мире и
36
согласии с Бюджетной комиссией, то все же нельзя не отметить,
что были и такие министры, кои не скрывали своей к нам враж-
ды. Они тем самым ставили крест на возможности роста бюд-
жета своего ведомства. Единственным исключением было Воен-
ное министерство, которое, несмотря на то, что Сухомлинов
явно игнорировал Государственную Думу, получало все нужные
на оборону кредиты. Но тут играл роль инстинкт государствен-
ного самосохранения, который заставлял нас ради спасения
нации приносить в жертву не только наше самолюбие, но в
известной мере престиж Государственной Думы.
Прямая задача Бюджетной комиссии — содействие укреп-
лению финансов страны и особенно упрочение бюджета — была
в общем к началу войны выполнена.
Первый бюджет, который ей пришлось рассматривать, был
внесен к нам с дефицитом в 200 млн. руб. Тщательная проверка
отдельных смет дала возможность сделать сбережения на сумму
около 55 млн. руб., которые, однако, тогда же целиком были
направлены на приступ к осуществлению малой военной про-
граммы и на пополнение запасов Черноморского флота. Сле-
дующий бюджет (на 1909 г.) был сведен правительством
в сумме около 10 млн. руб. Из Бюджетной комиссии он вышел
полностью сбалансированным, даже с маленьким излишком
доходов. Все остальные бюджеты вплоть до войны, несмотря
на бурный рост расходов, всегда сводились с превышением
доходов над расходами. Это дало возможность уменьшить
в период работ Третьей Государственной Думы государствен-
ный долг на сумму, превышавшую тот заем, который ей при-
шлось вотировать для покрытия дефицита бюджета 1908 г.
Сверх того к началу войны свободная наличность государствен-
ного казначейства превышала огромную для тогдашнего време-
ни сумму в 500 млн. руб.
И все это было достигнуто почти без новых налогов, без
переобременения населения налоговым прессом.
Конфликт Государственной Думы с Морским министерством
Весною 1908 г. Государственная Дума отказала Морскому
министерству в кредитах на сооружение четырех дредноутов
для Балтийского флота. Это решение произвело чрезвычайное
впечатление, во-первых, потому, что это было первое резкое
расхождение с правительством, притом на почве обороны стра-
ны, а во-вторых, всем было известно особое покровительство
в деле судостроения, коим пользовалось ведомство в Царском
Селе. Отсюда опасения, что отказ вызовет конфликт с Короной.
Самый этот отказ в кредитах произошел так. При рассмот-
рении проекта сметы на 1908 г. мы нашли в ней громадный
37
дефицит, причем никаких сумм не предполагалось отпустить
на пополнение запасов армии, которая была разута и раздета,
без нового оружия, с крайне ограниченным запасом патронов
и снарядов, словом, по словам Военного министра, небоеспособ-
на. В то же время в смете имелись крупные кредиты на новое
судостроение, именно — кроме сумм на продолжение постройки
ранее начатых судов, уже устаревших типов, а именно двух
броненосцев, двух крейсеров и двух заградителей для Балтий-
ского флота и двух броненосцев для Черноморского, испраши-
вались кредиты на закладку четырех дредноутов на Балтике и
пяти турбинных миноносцев на Черном море. Дредноуты долж-
ны были иметь 21000 тонну водоизмещения, 21 узел хода и во-
оружение из 12 двенадцатидюймовок*. Водоизмещение черно-
морских миноносцев — 750 тонн, скорость — 25—26 узлов, во-
оружение — 2 пушки среднего калибра. Сметная стоимость
четырех дредноутов исчислялась в 84 млн. руб.
Прежде чем составить себе какое-либо суждение о предпо-
ложенных ведомством мероприятиях, мы решили основательно
изучить вопрос о положении дела в Морском министерстве и
о реформах, которые бы сделали невозможным повторение
печальных обстоятельств, приведших нас к Цусиме.
Морское министерство пошло нам навстречу, оно устроило
целый ряд совместных заседаний представителей ведомства
с членами Думской комиссии по обороне государства. Часть
этих заседаний имела официальный характер и происходила
в Таврическом Дворце, но чаще мы собирались в интимной
обстановке на частных квартирах, у Милютина или кого-либо
другого. Там моряки под руководством товарища Морского
министра Бострема давала нам подробные объяснения по инте-
ресовавшим нас вопросам, касавшимся как предполагаемой
судостроительной программы, так и тех изменений в конструк-
ции и службе ведомства, которые признавались необходимыми
для блага флота. Нужно прибавить, что мы в этих частных
беседах имели дело главным образом с чинами вновь созданного
Морского Генерального Штаба.
Все это была молодежь, недавние строевые офицеры, талант-
ливые и страстно-нетерпеливые**. Они на собственной шкуре,
что называется, пережили перипетии войны, ужас и позор
поражения, часто — плена. У них было страстное желание
увидеть возможно скорее возрождение родного флота и едва
* Это были линейные корабли типа «Севастополь», вошедшие в строй
в 1915 г., два из которых — «Петропавловск» и «Тангут», переименованные
в «Октябрьскую Революцию» и «Марат»,— приняли участие в обороне Ленин-
града и Кронштадта в 1941 —1944 гг.
** Среди молодых офицеров Морского Штаба с боевым опытом, участво-
вавших в работах Комиссии Государственной Думы, был тогда и капитан
1-го ранга Александр Васильевич Колчак, будущий Верховный Правитель
в Сибири. Ему Н. В. Савич посвятил свою единственную (насколько нам из-
вестно) опубликованную статью: «Три встречи» (А. В. Колчак и Госуд. Дума).
См. «Архив Русской Революции», том X, с. 169—174.
38
скрываемое негодование на те порядки, которые привели к по-
ражению. Конечно, они имели задание доказать нам, что
отпуск средств на немедленное сооружение дредноутов крайне
необходим, и это обстоятельство мы учитывали. Но кроме этих
официальных или официозных встреч с моряками, мы имели
общение и с иными элементами флота.
Особенно много случаев бесед с моряками и служащими
ведомства было у меня и у Звегинцева, т. к. мы были доклад-
чиками морской сметы в Комиссиях бюджетной и по обороне
государства. Тут с нами встречались люди, свободные от влияния
и давления начальства. То были добровольцы-осведомители,
которые рисковали своей карьерой, если бы начальство узнало
про наши встречи. Их речи были более откровенными, их
разоблачения непорядков ведомства более полные и неприкры-
тые. Они дополняли и расшифровывали то, что официальные
представители ведомства обходили молчанием или ограничи-
вались намеком.
Оба мы умели молчать, что скоро стало известным, привле-
кало доверие, уничтожало опасения за свою судьбу у осведоми-
телей. Сведения потекли широкой струей, надо было их только
тщательно проверять, так как они часто исходили от обиженных
и оскорбленных.
Большое влияние имело одно обстоятельство. Тогда только
что начал развиваться подводный флот.
Русские люди вообще склонны к увлечению, к фантастике.
Тут создавалось новое оружие, еще не испытанное, на войне.
Старое морское оружие — броненосный флот — только что
принес величайшее разочарование. Стоил он дорого, денег было
крайне мало. Как тут не соблазниться мыслью найти в новом
оружии панацею от всех страхов за наше побережье. Особенно
сильно увлечение это было у людей чуждых морю. В то время
военные тщетно умоляли об отпуске средств хотя бы на осуще-
ствление малой программы, но Министерство финансов не на-
шло возможным что-либо внести в дефицитную смету. Совет
Государственной Обороны под председательством В. К. Нико-
лая Николаевича еще недавно высказался против идеи построй-
ки линейного флота, как непосильного по финансовым обстоя-
тельствам, до полного переустройства сухопутных военных сил.
А тут предлагают новое оружие, быть может, суррогат, но такой,
который сделает пока что ненужными затраты нам непосильные
и только мешающие усилению армии.
После основательного изучения вопроса мы убедились, что
Морское министерство физически не сможет начать постройку
кораблей в ближайшем будущем.
Никакой сметы стоимости кораблей не было хотя бы уже
потому, что ведомство не знало, что оно намерено строить,
т. к. к составлению проекта кораблей еще не приступили, шли
только споры о том, какие задания надо поставить для будущего
39
конкурса на проект. Оно еще не строило турбинных судов,
не имело понятия, во что такая постройка может обойтись,
поэтому исчисленная в смете стоимость кораблей в 84 млн. руб.
была чистой фантазией. Однако можно было сказать, что пере-
расход неизбежен, и очень большой. Постройка проектирова-
лась на заводах, для того не приспособленных, их стапеля
были слишком малы для таких больших кораблей, оборудо-
вание недостаточно, частью его не было вовсе. Так Обуховский
завод, которому предстояло соорудить новые двенадцати-
дюймовки в 50 калибров, не имел для того станков, кои надо
было заказать за границей и ждать их изготовления года пол-
тора. Переоборудование заводов требовало много времени и
денег, которых ни у них, ни у ведомства не было, как не было
и проекта переоборудования.
Ведомство и его заводы запутались в долгах. Уже давно
оно усвоило систему использования денег, отпущенных на по-
стройку боевых судов, на сооружение других судов, на которые
оно не рассчитывало получить кредитов. При этом оно входило
с представлением в высшую инстанцию о том, что от постройки
разрешенных судов у него должны получиться значительные
прибыли, которые оно и просит направить на постройку такого-
то корабля, не предусмотренного программой. Затем оказыва-
лось, что никакой экономии от постройки разрешенных програм-
мой судов не получалось, а заложенные небоевые суда строи-
лись. Естественно, накоплялась задолженность заводам, кото-
рые, в свою очередь, писали и переписывали векселя в банках.
Экономии при постройках быть не могло, причин тому было
много, но главнейшая состояла в том, что во время самой
постройки по несколько раз менялись задания, приходилось
переделывать сделанное или строить вновь ту или иную деталь
взамен измененной. Так, помнится, броневые рубки кораблей
типа «Павел I» переделывались 9 раз. Естественно, это сильно
удорожало постройку и ее чрезвычайно замедляло, почему суда
строились по шесть и более лет. Эта система не была оставлена
и после войны, мы застали строившимися транспорты «Вайгач»
и «Таймыр», канонерки «Карс» и «Ардаган», на которые отпус-
ков из казны не испрашивалось. Ясно, что эта система должна
была привести к финансовому краху. Теперь он был близок,
у заводов не было больше денег, а им надо было платить по век-
селям, хотя бы частично. Идти в Совет Министров и признаться,
что ведомство много лет скрывало истину, Морское министер-
ство не хотело. Оно предпочитало вертеться, как белка в колесе,
задыхаясь в тисках долгов, но их скрывать, видимо, рассчиты-
вая получить под постройку новых кораблей большие авансы
и извернуться.
Уже одно это не располагало комиссию к отпуску кредитов.
Но было еще кое-что другое.
По-прежнему во главе многих ответственных органов ведом-
40
ства стояли старые работники, уже раз приведшие флот к раз-
грому. Например, начальником артиллерийского отдела Глав-
ного управления кораблестроения мы застали генерала, играв-
шего еще до воины большую роль в делах этого учреждения.
Он считался талантливым морским артиллеристом, но, к не-
счастью для флота, был изобретателем. Как все неудачные
изобретатели, он не признавал других усовершенствований,
кроме своих.
В результате наш флот в японской войне имел пушки, усту-
павшие японским в скорострельности и в дальнобойности, наши
снаряды, короткие и легкие, были снаряжены ничтожным коли-
чеством бездымного пороха, тогда как у японцев они имели
громадный заряд сильнодействующего взрывчатого вещества.
Несмотря на эти былые дефекты артиллерийского отдела, этот
генерал опять должен был вооружать новые дредноуты, если бы
мы дали деньги на их постройку. Было ясно, что все в ведомстве
остается по-старому, оно опять подготовит нам Цусиму.
Мы решили дать ему бой, нанести моральный удар по «шпи-
цу»*, заставить правительство, премьера, самую Верховную
Власть обратить внимание на то, что делается в Морском мини-
стерстве.
Мы, члены Комиссии, сознавали, что это решение возбудит
против нас сильные круги, что сам Царь воспримет этот отказ
как удар по престижу. Ведь все знали, что только под его давле-
нием правительство согласилось включить в смету кредиты
на дредноуты. Но это нас не остановило.
Одни видели в этом отказе единственную возможность про-
вести в жизнь реформу ведомства, другие шли дальше. Их
мысль резюмировал Гучков, когда при обсуждении этого вопро-
са в бюро фракции он сказал: «Нужно сломить острие само-
державия». Как бы то ни было, Комиссия в отпуске кредитов
на постройку дредноутов отказала, сохранив в смете все суммы
на достройку ранее начатых судов и на закладку черноморских
миноносцев. Это решение вызвало чрезвычайный эффект.
Государственная Дума была еще в моде. Ее до сих пор
упрекали в излишней щедрости на оборону государства, а тут
последовал отказ, да еще с резкими суждениями по адресу
ведомства. Столыпин не остался бездеятельным, приехав на спе-
циально устроенное заседание Комиссии в сопровождении выс-
ших представителей Морского министерства. Он произнес блес-
тящую речь в защиту интересов ведомства, уверял, что все его
дефекты будут исправлены, лишь бы оказали ему доверие
авансом. Он был красноречив, но не убедил нас. Окончательно
погубил дело ведомства адм. Диков. Это был почтенный, но
очень старый моряк, совершенно неприспособленный к роли
министра при новом строе. Он начал свою речь с опровержения
* Условное название Морского министерства, находившегося в здании,
увенчанном сАдмиралтейской иглой>.
41
указаний на дефекты ведомства, по его мнению, все там об-
стояло благополучно. Заводы были-де вполне приспособлены
к немедленной и успешной постройке дредноутов. Мы уже имеем
два броненосца на Балтике, строим еще два, равным образом
строятся четыре броненосных крейсера. Когда будут готовы эти
четыре дредноута, они вместе с другими судами составят полно-
ценную эскадру, которая будет плавать и учиться совместно.,
• После этого несколько наивного выступления участь креди-
тов была решена, всякие колебания отпали. Дума в общем
собрании в отпуске кредитов отказала, что называется с «над-
дранием», ведомство пережило горькие минуты. Оно говорило,
что мы заставили его пережить вторую Цусиму.
Хотя Государственный Совет, опираясь на 13-ю статью
сметных правил, этот кредит восстановил, но адм. Диков,
тогда Морской министр, не пожелал оставаться у власти, вести
борьбу с новым законодательным учреждением, и вышел в от-
ставку. На его место был назначен вице-адмирал Воеводский.
Мы, думцы, совершенно не знали нового министра, но его
молодость, репутация щепетильно-честного человека, наконец,
принадлежность до недавнего прошлого к составу плавающего
флота, давали надежду на коренное изменение курса ведомства,
на проведение требующихся обстоятельствами серьезных ре-
форм «под шпицем», на предпочтение в будущем интересов
боевого флота над береговым.
Многое, очень многое зависело от наших первых с ним
встреч.
Как раз в это время ведомство внесло законопроект об от-
пуске в спешном порядке сверхсметного кредита в сумме
8,5 млн. руб. на пополнение запасов Черноморского флота.
Зимою турки как-то подозрительно зашевелились, ясно было
что кто-то их толкает. Военное ведомство приняло на Кавказе
ряд предупредительных мер вплоть до переброски скорострель-
ной горной артиллерии с Дальнего Востока. Черноморский
флот тоже получил приказание быть готовым в любой момент
начать военные действия. Вот тут-то и оказалось, что он к этому
не готов. Запас боевых припасов был далеко не полный, притом
состоял из устаревших снарядов. Не хватало даже 12000 комп-
лектов обмундирования против предусмотренного мобилиза-
ционным планом количества. Для приведения всего этого в по-
рядок испрашивался настоящий кредит.
Законопроект этот был легко одобрен обеими комиссиями
Государственной Думы. Конечно, во время его обсуждения
были ссылки на то, что Дума была права, обвиняя ведомство
в пренебрежении боевыми интересами флота, т. к. только
чрезвычайные обстоятельства заставили его признать то, что
оно скрывало при рассмотрении сметы.
Я в качестве докладчика составил текст законопроекта
для общего собрания Государственной Думы, притом в выра-
42
жениях крайне осторожных. Не было указания ни на причины
внесения законопроекта, ни на подразделения потребностей,
на кои деньги отпускаются, словом, ничего такого, что дало бы
возможность постороннему человеку понять сущность проекти-
руемых мероприятий.
Однако, частью из лишней щепетильности, частью из чрез-
мерной вежливости, я послал текст законопроекта Морскому
министру с просьбой сообщить, нет ли с его стороны возражений
по тексту этого секретного законопроекта. Бюджетная комиссия
была убеждена, что возражений быть не может, что я зря
послал проект текста. Каково же было наше удивление, когда
на другой день министр вернул проект, из коего все, решительно
все, было вычеркнуто. Сохранились лишь две фразы: первая,
гласящая, что ведомство испрашивает 8,5 млн. руб. на нужды
Черноморского флота, и последняя, в коей указывалось, что
Бюджетная комиссия просит Государственную Думу эту сумму
отпустить. В личных объяснениях министр пояснил, что указа-
ние на пополнение запасов флота может быть истолковано
неблагоприятно для ведомства.
Создавать конфликт по такому поводу мы не хотели, я просто
отказался от доклада, новый докладчик не был связан решением
министра по тексту доклада, он несколько изменил первона-
чальный текст и внес в Думу без сообщения его морякам.
Вопрос был исчерпан. Молодой министр торжествовал: он
получил от Думы сверхсметный кредит.
Но у нас он свой первый экзамен не выдержал. Мы поняли,
что главной заботой нового министра будет замазывание тене-
вых сторон работы его учреждений, а отнюдь не борьба против
них, что по-прежнему интересы «шпица» будут стоять выше
нужд плавающего флота, а главное, мы потеряли веру в, его
искренность.
Дальнейшие наши встречи укрепили первое отрицательное
впечатление. Борьба между Государственной Думой и минис-
терством за реформы ведомства продолжалась. Мы вычеркнули
кредиты на дредноуты из сметы 1909 и 1910 гг. Конечно, Госу-
дарственный Совет их восстановил. Но тут получилось нечто,
чего ни он, ни министерство не предвидели.
Именно в смету 1910 г. министерство внесло смехотворно
малую сумму на дредноуты. Вероятно, это было сделано потому,
что фактически к постройке еще не приступали, кредиты 1908
и 1909 гг. оставались неиспользованными, а может быть, мини-
стерство надеялось, что Дума, только что отпустившая кредиты
на переоборудование заводов ведомства, не рискнет отказать
в столь малой сумме (кажется, всего 4 млн. руб.) на самые
корабли.
В таком случае она дала бы принципиальное согласие на их
постройку и была бы связана. Но этого не произошло, Бюджет-
ная комиссия исключила этот кредит. Отныне Государственный
43
Совет мог бы восстановить сумму не свыше 4 млн. руб., т. е. кре-
дит совершенно недостаточный, чтобы можно было строить ко-
рабли без согласия Государственной Думы. Ведомство попало
в ловушку, которая предназначалась для нас.
Столыпин созвал у себя на Фонтанке совещание наиболее
влиятельных членов Комиссий по обороне государства и бюд-
жетной, принадлежавших к центру Государственной Думы,
с несколькими министрами. Помню в том числе — министров
военного, морского, финансов и государственного контролера.
Столыпин выступил в защиту ведомства и необходимости
отпустить ему деньги на постройку кораблей, которые в ближай-
шем будущем станут основным ядром сил, защищающих под-
ходы к столице с моря. Он указывал, что по крайней мере в об-
ласти технической ведомство теперь подготовлено к быстрой
и планомерной постройке судов, что многие реформы, коих
добивалась Государственная Дума, выполнены.
Мы возражали, в свою очередь переходили в наступление,
обвиняли ведомство в нежелании быть искренним, в стремле-
нии вводить в заблуждение не только думцев, но и самих ми-
нистров. Как на пример, докладчик указал на факт, что ведом-
ство, испрашивая кредиты на постройку судов, прекрасно
знало, что оно их немедленно строить не будет, да и не может,
что и было доказано потом фактом внесения законопроекта об
отпуске более девяти миллионов на переустройство заводов,
без чего оно строить не могло. Между тем оно надеялось, по-
лучив деньги, как-то изворачиваться, чтобы скрыть факт его
большой задолженности, которая достигает громадной суммы
в 44 млн. руб.
Это заявление произвело известное впечатление на членов
правительства. Столыпин обратился к Харитонову с просьбой
дать разъяснения. Тот ответил, что ничего не знает, в первый
раз слышит. Тогда премьер запросил адм. Воеводского. Адми-
рал смутился. Точность цифры доказывала, что докладчик имеет
сведения из первоисточника, от управлений самих морских
заводов. Поэтому он ответил неопределенно, что эта сторона
вопроса лучше известна товарищу министра адм. Григоровичу,
стоящему во главе технических сил ведомства. Столыпин обра-
тился за разъяснениями к Григоровичу. Настал животрепещу-
щий момент. Мы знали, что адмирал рисковал всей своей карь-
ерой, если он скажет правду, выдаст тем секреты ведомства,
которые тщательно скрывались от всего мира. С другой стороны,
он считался у нас искренним человеком, не склонным втирать
очки. Как сейчас помню, как поднялся этот высокий, уже седой
адмирал и заявил, что долги есть, что точной суммы их он без
справки сказать не может, но что цифра, указанная докладчи-
ком, близка к действительности.
Если бы взорвалась бомба, она, вероятно, не произвела бы
большего эффекта. Сразу, в нескольких словах, было вынесено
44
оправдание поведению Государственной Думы и осуждена
политика ведомства, направленная к скрыванию истины.
Совещание было скомкано, премьер нас быстро отпустил.
Мы уходили, сознавая, что Григорович сломал свою карьеру,
но у нас, в нашем мнении, он экзамен выдержал. Отныне мы
знали, что это за человек, что его слову можно верить, что он
не ставит свою карьеру выше правды и пользы дела.
История одной отставки
и назначение адмирала Григоровича министром
В конце 1910 г. было достигнуто соглашение с правитель-
ством, в силу которого мы обязались сделать все возможное,
чтобы провести кредиты на достройку балтийских кораблей и
на усиление Черноморского флота. Несмотря на это, отношения
между Государственной Думой и Морским министерством оста-
вались натянутыми, взаимного доверия не было, конфликт был
замазан внешне, но не разрешен по существу. Огонь тлел
под пеплом, в каждую минуту пламя могло вырваться наружу —
и тогда прощай с трудом достигнутое соглашение... Как раз
оно совпало с моментом, когда подошло в Государственной Ду-
ме рассмотрение сметы Морского министерства. Последнее
знало, что оно опять будет мишенью яростных нападок со сто-
роны части членов Думы. Вместе с тем оно знало, что представ-
ленный Особой комиссией доклад являлся документом строго
секретным, неизвестным думцам.
Вот тут молодой Морской министр сделал громадную психо-
логическую ошибку, которая чуть не погубила все с таким
трудом налаженное дело возрождения флота и которая во
всяком случае стоила ему министерского портфеля.
В докладе Особой комиссии, назначенной Высочайшим при-
казом, имелось очень много материала, всецело подтверждаю-
щего обвинения Государственной Думы. Это касалось и техни-
ческой постановки дела, и существовавшей неразберихи в де-
нежных вопросах. Но подтверждая ряд подлежавших исправ-
лению дефектов, Комиссия считала своим долгом отметить,
что прямых хищений или злоупотреблений на денежной почве
она не могла констатировать.
Вот этой фразой об отсутствии указаний на воровство или
денежные злоупотребления и воспользовался Морской министр,
которому удалось добиться издания Высочайшего Манифеста
с выявлением особливого удовольствия Государя по поводу
свидетельства Комиссии о том, что ею не обнаружено случаев
денежного злоупотребления в ведомстве. По тексту манифеста
выходило, что все под «шпицем» благополучно, что все к луч-
шему в этом лучшем из министерств, что в результате обследо-
вания оно получает Высочайшую благодарность.
Сразу стало известным, что текст этот выработан в ми-
нистерстве, что о нем до опубликования не знали ни прави-
тельство, ни члены Особой следственной комиссии. Велико было
раздражение в Думе, но не менее возмутились против министра
и члены Комиссии — ведь со стороны можно было подумать,
что они составили заведомо лживый доклад, скрыли правду
от Государя, вводили в заблуждение общество.
Их раздражение выявилось в том, что на другой же день
многие из нас, в том числе даже члены оппозиции, получили
оттиски секретного доклада Комиссии.
Мы убедились, что доклад этот, написанный в благожела-
тельных для ведомства тонах, содержал много правды, всецело
подтверждал многие упреки Государственной Думы — словом,
по существу был осуждением, и очень тяжелым, былой работы
ведомства.
Раздражение, направившееся сперва против ведомства во-
обще, очень скоро обратилось лично против министра, оконча-
тельно провалившегося в нашем мнении.
Наступил день обсуждения в Государственной Думе сметы
Морского министерства. Ко мне подошел деп. Челноков (партии
кадетов) и попросил указать, какие цифры отдельных парагра-
фов морской сметы можно еще так сократить, чтобы Государ-
ственный Совет не мог восстановить этих сокращений.
Я составил список возможных сокращений, но указал,
что Бюджетная комиссия их не предусматривала, притом же
они будут резать флот по живому.
Челноков объяснил мне, что среди членов Думы появилась
мысль сделать внушительную демонстрацию против министра,
добившегося реабилитирующего ведомство манифеста. Под
поправкой этой подписалось очень много депутатов всех фрак-
ций, кроме крайних правых. У нас был обычай, что Государ-
ственная Дума не делала сокращений цифр, которые были
одобрены Бюджетной комиссией. В данном случае этот обычай
был нарушен, ко мне обратился председатель Бюджетной ко-
миссии и от имени ее президиума просил не возражать против
предложенной поправки. Я так и сделал, после чего она была
принята, из сметы было вычеркнуто несколько миллионов руб-
лей. Это было явной демонстрацией, притом в форме совершенно
небывалой. Вместе с тем это было предостережением по адресу
не только ведомства, но и правительства вообще: ведь если
Государственная Дума вопреки двум своим Комиссиям (по обо-
роне государства и бюджетной) вычеркнула кредиты, ими
одобренные, то отпадала, казалось, надежда, что она согласится
принять законопроекты, оправдывающие условные кредиты на
постройку дредноутов.
словом, эта демонстрация и среди публики, и среди прави-
тельства произвела впечатление. Понял это и сам министр.
По крайней мере при первой же встрече со мной он сказал:
46
«После того, что произошло, совместная работа становится
невозможной».
Я поднял перчатку и ответил: «Совершенно верно, я того же
мнения, кому-то надо уходить для блага флота, или нам, или
вам».
Министр ничего не ответил.
Прошло несколько дней. Однажды утром меня подозвали
к телефону, говорил товарищ Морского министра, адм. Григо-
рович. Он сообщил нам, что адм. Воеводский подал в отставку,
которая принята; временно, до назначения нового министра ему,
как товарищу министра, поручено управление ведомством,
почему он и вызвал меня, чтобы условиться о дне рассмотрения
какого-то вопроса, касающегося ведомства.
За кулисами, как всегда, начались поиски кандидата в ми-
нистры, привычные в таком случае интриги. Сразу выдвинулись
две кандидатуры: одним кандидатом был кн. Ливен, его ланси-
ровали от имени плавающего флота, почему симпатии наши
были на его стороне, хотя почти никто его не знал. Другим
кандидатом был адм. Григорович, которого поддерживал Нилов
и многие высшие чины министерства.
Как раз в этот момент председатель Государственной Думы
имел очередной доклад в Царском, причем разговор, естествен-
но, касался последних событий в Думе со сметой Морского
министерства. В своем докладе председатель остановился на
оценке, которую встречают в Думе те или иные кандидатуры,
причем не скрыл, что плавающий состав очень хвалит кн. Ливе-
на. Государь ни единым движением, ни единым словом не выдал,
что им уже принято решение по этому вопросу.
Кажется, через день утром меня опять вызвали из Морского
министерства по телефону, причем на этот раз офицер сказал:
«Господня Морской министр желает с вами говорить». Я тотчас
понял, что назначение уже состоялось, что назначен именно
Григорович.
Действительно, через несколько мгновений я услышал голос
Григоровича, который сообщил, что он только что вернулся
из Царского, что Государь назначил его Морским министром,
имел с ним длинный разговор и, прощаясь, сказал: «Прошу
вас ладить с Думой». Вот последнее он и поторопился мне
передать и просил помочь ему наладить отношения.
Я искренне его поздравил с высоким назначением и приба-
вил, что если он и впредь будет ставить интересы боевого флота
выше ведомственных и береговых, то наши отношения очень
скоро сами собой примут характер тесного сотрудничества.
Так оно и вышло.
Через несколько дней Государственная Дума приняла три
законопроекта: первый отпускал средства на постройку четырех
балтийских линейных кораблей, второй касался отпуска средств
на усиление Черноморского флота и третий разрешал кредиты
47
на ликвидацию задолженности Морского министерства. В об-
щем получалась весьма внушительная сумма, поступившая
в распоряжение нового министра.
Таков был первый дебют Григоровича в Государственной
Думе. Интересно отметить при этом маленькую подробность
прохождения этих законопроектов в общем собрании. Оппози-
ция вообще, в частности кадеты, были всегда против ассигнова-
ний на флот. Но когда дело дошло до обсуждения кредитов
на черноморские корабли, на кафедру взошел Милюков —
не для того, чтобы оспаривать ассигнование, напротив, он его
всецело поддерживал,— но чтобы прочитать ведомству нотацию
за то, что из-за его медлительности и непредусмотрительности
наши черноморские дредноуты будут иметь пушки меньшего
калибра, чем турецкие.
Новые взаимоотношения Государственной Думы с ведом-
ством вскоре получили еще другое подтверждение.
Собралась согласительная комиссия членов Государствен-
ного Совета и Государственной Думы по бюджетным разно-
гласиям между палатами. Когда дело дошло до морской сметы,
то представители Государственного Совета считали, что поло-
жение их безнадежно, ведь 13-я статья сметных правил была
на нашей стороне. Их докладчик, адм. Бирилев, все же защи-
щал идею восстановления кредитов, исключенных в порядке
поправки Челнокова. Каково же было их изумление, когда
докладчик Государственной Думы предложил восстановить
значительную часть этих кредитов. Конечно, они поспешили
согласиться на все предложения. Восстановлено было кредитов
на довольно большую сумму, в том числе на перевооружение
и перебронирование старого корабля «Три Святителя».
После заседания адм. Бирилев высказал мне свое удивление
по случаю нашей уступчивости, особенно в отношении пере-
стройки старых кораблей.
Я ответил, что если в 1914 г. нашим старикам, быть может,
придется бороться с новыми судами турок, тогда всякая посуди-
на будет на счету, лишь бы она была сносно вооружена.
К моменту рассмотрения в Думских комиссиях сметы мор-
ского ведомства за 1910 г. среди членов Государственной Думы
поползли тревожные слухи о том, что турки решили принять
меры к срочному усилению своего флота. Для всех было ясно,
что кто-то работает за их спиной, что вряд ли сами они решились
бы на такие затраты. Они уже ранее купили два старых немецких
корабля, но эти суда можно было рассматривать только как
учебный отряд, на котором они намерены подготовить экипажи
для судов, о постройке которых теперь заговорили.
Слухи эти внесли в наши ряды большое волнение. Из посто
янного общения с военными мы знали, что наш план войны
построен на предположении, что наш Черноморский флот явля-
48
ется господствующей силой на юге, что на нем лежит забота
о защите берегов и сообщений по морю.
Мало того, он должен был настолько там доминировать,
чтобы быть серьезной угрозой для турок в смысле возможности
перенесения борьбы в случае нужды на их собственные берега.
Это и только это могло бы удержать Турцию от участия в войне
на стороне наших возможных противников. Поэтому высшие
представители военного ведомства, не скрывавшие своего отри-
цательного отношения к постройке дредноутов на Балтике,
постоянно указывали нам, что на юге мы должны быть во что бы
то ни стало сильнее турок на море. Эти идеи мы всецело раз-
деляли.
При рассмотрении сметы нами был поднят вопрос о том,
не пора ли в первую голову принять меры для срочного усиления
Черноморского флота. Доходило до того, что кое-кем был
поднят нереальный вопрос о желательности отбросить начатую
постройку балтийских дредноутов, разобрать то, что там сдела-
но, для того чтобы возможно скорее построить их на юге.
Конечно, представители ведомства энергично запротестовали,
но было ясно, что они были смущены. Вероятно, в этом они
увидели попытку раз навсегда похоронить по первому разряду
сооружение дредноутов на Балтике. Во всяком случае, они
насторожились. Вместе с тем они дали нам успокоительные
заверения, что наши страхи напрасны, что они тщательно
следят за тем, что делается в Константинополе.
Прошло несколько месяцев. Мы кредиты на балтийские
корабли опять исключили, конфликт углубился. Для ведомства
создавалось трагическое положение: оно начало постройку
кораблей без Государственной Думы и против нее, опираясь
на помощь Государственного Совета. Но отныне последний мог
в силу сметных правил в будущем восстанавливать на это дело
только ничтожную сумму (4 млн. руб. в год). Ясно, что на это
ничего не построишь. Столыпин опять вмешался. Поздней
весной 1910 г. он созвал нас, членов президиума нашей партии
и Комиссий — по обороне государства и бюджетной,— у себя
на даче на Елагином острове. При этом присутствовали минист-
ры финансов, контроля, Военный и Морской, а также начальник
Морского Генерального Штаба.
По обыкновению, премьер был очень красноречив. Он взывал
к нашему патриотизму, указывал, что время не терпит, что опас-
ность осложнений велика. Говорил, что на эти суда ляжет
трудная задача быть ядром обороны Финского побережья,
что ведомство с технической стороны совершенно готово для
успешной постройки, очень многие реформы, требЬвавшиеся
Государственной Думой, уже осуществлены. Словом, это была
прекрасная защитительная речь.
Мы защищались, как могли, перешли в наступление на
Морское министерство. Самым тяжелым нашим обвинением
4
Заказ 195
49
было утверждение, что ведомство продолжает быть неискрен-
ним, продолжает пренебрегать насущными интересами обороны
ради ведомственного самолюбия, не позволяющего сознаться
в ошибках. Как на пример последнего мы указали, что сейчас
наиболее неотложной задачей его следует считать срочное
усиление Черноморского флота, т. к. в связи с доходящими
сведениями о заказе турками дредноутов мы рискуем потерять
господство на Черном море. Ведомство отрицает эту опасность,
закрывает на нее глаза, тогда как у нас есть ощущение ее
реальности до такой степени, что мы готовы поставить вопрос
ребром: или надо строить корабли на Черном море параллельно
с постройкой балтийских дредноутов, или вовсе ничего не стро-
ить. В последнем случае мы готовы все свое внимание и все
средства государства направить на срочное усиление армии.
Столыпин поднял перчатку. Он, ссылаясь на авторитет
Морского Генерального Штаба, утверждал, что наши опасения
за Черное море ни на чем не основаны, что турки действительно
вели разговоры о покупке крейсера «Блюхер», но эти перего-
воры отпали. Притом, если покупка эта осуществилась, она
не изменила бы соотношения сил в Черном море. Затем он
предоставил слово адм. Эбергарду, начальнику Морского Гене-
рального Штаба.
Адмирал вообще не был красноречив, его речь была веской я
краткой репликой. Он полностью подтвердил слова Столыпина
и от себя прибавил: если у нас есть достаточно средств, чтобы
строить не одну, а две бригады линейных кораблей, то я предпо-
читаю и вторую строить на Балтике. Всякие дальнейшие споры
были излишни, мы опять ни до чего не могли договориться,
разошлись еще более разъединенными, чем до заседания.
Наступило лето, мы разъехались. Гучков поехал в Констан-
тинополь. Там от наших дипломатических и военно-морских
представителей он узнал правду. Оказалось, что турки только
что заказали в Англии* один дредноут, вооруженный десятью
орудиями 34-сантим, калибра, который должен быть готов летом
1914 г., т. е. к самому критическому моменту. Одновременно
шли переговоры о втором корабле, но они еще не были закон-
чены. Наши представители в Константинополе волновались.
Гучков вернулся в Петербург и сейчас же был принят премь-
ером, которому и передал свои сведения. В то время я лежал
в Кауфмановской общине Красного Креста, куда после свида-
ния со Столыпиным заехал ко мне Гучков. Произошел разговор,
которого я никогда не забуду. Гучков рассказал мне, что он
передал все сведения Столыпину, который уже сам был в курсе
* Этот мощный линейный корабль «Решил» был действительно готов
к лету 1914 года и вместе с «Тебеном» должен был обеспечить Турции господство
на Черном море до вступления в строй русских линкоров типа «Императрица
Мария» в 1915 г. Он был конфискован Англией и включен в состав Британского
флота в августе 1914 г.
50
дела. Правительство получило все эти данные, которые под-
тверждались из дипломатических источников. Само Морское
министерство било тревогу, оно понимало угрозу, которая
создавалась на юге. Им спешно разрабатывался вопрос о по-
стройке сразу трех дредноутов для Черноморского флота.
Краткость срока, который мы имели для постройки, не позво-
ляла вооружить суда четырехдюймовками, приходилось дать
им пушки меньшего калибра против тех, коими будут вооружены
турки, поэтому решено строить три корабля против двух турец-
ких. Столыпин припомнил наши настроения весной того же
года, он настаивал на необходимости срочно парировать опас-
ность, взывал к нашему патриотизму. Однако он не скрывал,
что придется одновременно строить и балтийские корабли,
прибавив, что финансовое ведомство уверено, что положение
бюджета позволит выполнить обе задачи.
Теперь перед нами остро встал вопрос, как должна отнестись
к этому проекту Государственная Дума. Вот по этому поводу
Гучков и приехал со мной посоветоваться, т. к. от позиции бюро
нашей партии в большой мере зависело направление дела.
Гучкова пугала величина суммы, которую приходилось затра-
тить на постройку семи дредноутов, стоимость каждого исчис-
лялась в 34 млн. руб. С одной стороны, после трех лет повтор-
ных отказов было трудно сразу повернуть Думу на 180 градусов,
у многоголового собрания есть своя логика, сила инерции
кое-что да значит. Притом же надо было как-то подготовить
и общественное мнение к восприятию этого поворота. Словом,
было много вопросов, очень сложных и трудных психологически.
Тем не менее мы оба сразу решили, что черноморские дред-
ноуты строить нужно, и как можно скорее. Конечно, при этом
мы сходили с той принципиальной позиции в нашем споре
с ведомством, которой три года держались. Если оно достаточно
реформировано для постройки кораблей на юге, нельзя будет
утверждать, что оно неспособно их строить на Балтике. При-
ходилось выбирать — или строить 7 судов, или ни одного.
Мы оба не колебались, нам было ясно, что строить нужно,
но при этом приходилось еще обсудить вопрос о том, как, какими
гарантиями обставить дело так на будущее время, чтобы раз
навсегда обезопасить Думу от злоупотреблений со стороны пра-
вительства и Государственного Совета пресловутою 13-й стать-
ею сметных правил.
Соглашаясь на 7 дредноутов, мы хотели сохранить свободу
решений Думы в будущем. Остановились на мысли, что как
теперь, так и в будущем все кредиты на постройку кораблей
должны быть вносимы в смету в виде условных кредитов,
оправдываемых каждый раз особым законопроектом.
Затем мы обсудили вопрос, не следует ли выторговать
у правительства, которому мы делаем столь большую уступку
4'
51
в деле судостроения, кое-что для страны, для наших избирате-
лей, особенно для земской среды.
В то время нас очень занимал вопрос о введении всеобщего
народного образования. По этому вопросу между нами и пра-
вительством вышло разногласие, возник спор, который ставил
под вопрос все это дело, столь близкое земским людям. Правда,
правительство вносило ежегодно в смету на развитие школьного
дела кредиты, превышавшие прошлогодний отпуск приблизи-
тельно на 8 млн. руб. Но оно решительно возражало против
зафиксирования в законодательном порядке принципа прогрес-
сивного увеличения этого кредита из года в год на определенную
сумму, притом на много лет вперед.
Правительство указывало, что после благоприятных в фи-
нансовом отношении лет могут наступить трудные времена,
когда никакого увеличения кредитов нельзя будет допустить.
Оно имело сильную поддержку в лице Государственного Совета,
поэтому разработанный нашей Комиссией по народному обра-
зованию законопроект о введении всеобщего обучения в 8-лет-
ний срок не имел шансов увидеть свет. Между тем этим законо-
проектом мы очень дорожили, так как без такого предрешения
будущих отпусков Министерство народного просвещения не
имело право вступить с земствами в договорные отношения
о плане постройки сети школ, рассчитанной на много лет вперед.
А без этого все дело введения всеобщего обучения отсрочи-
валось на много лет.
Вот теперь представился благоприятный случай, можно
было поторговаться с правительством. Оно испрашивало боль-
шие кредиты на ряд лет — постройка должна была длиться
около 4 или 5 лет: следовательно, оно само сходило для дела
судостроения с своей принципиальной позиции — несвязыва-
ния рук на будущее время в финансовых вопросах. Размер
кредитов на школьное дело не был так чрезмерно велик, чтобы
для него нельзя было сделать исключения. Притом правитель-
ство знало, как трудно сдвинуть Государственную Думу с мерт-
вой точки в морском вопросе. Оно чрезвычайно дорожило
отпуском денег на дредноуты, ибо это означало бы конец конф-
ликта Думы с морским ведомством; оно должно было опасаться,
что этого не случится, что опять все останется по-старому,
что Дума откажет в кредитах.
Поэтому мы думали, что нам удастся его убедить в том,
что в его собственных интересах с нами сторговаться и уступить
нам в школьном вопросе в том случае, если мы поможем ему
получить деньги на судостроение. Однако мы понимали, что
торг будет трудным, правительство будет упираться, но дело
не казалось безнадежным, особенно если мы проявим твердость
и будем стоять на позиции «ДО УТ ДЕС», если правительство
до последнего момента не будет знать, что в душе мы уже
предрешили вопрос об отпуске денег на корабли, если оно
52
вплоть до окончания торга будет под впечатлением, что мы
денег не дадим, раз соглашения не последует. На этом и поре-
шили. Когда собралась Бюджетная комиссия, мы начали про-
водить в жизнь наш план.
Надо было убедить влиятельных членов нашей фракции
принять нашу тактику и одновременно вести переговоры с пра-
вительством. Работа в думской среде привела к благоприятному
результату: Бюджетная комиссия на этот раз не исключила
кредитов на корабли из сметы, но перечислила их в разряд
условных кредитов.
Морское ведомство перепугалось, ведь условные кредиты
могли отпасть в любой момент путем отклонения Думою законо-
проекта, их оправдывающего, тут уж Государственный Совет
был бы бессилен помочь. Этот перепуг облегчал переговоры
с правительством. Столыпин не отрицал возможности принять
наши условия, но указывал на трудность их осуществления,
на оппозицию министра финансов, на противодействие Государ-
ственного Совета. Мы решительно стояли на своем. Наконец,
Столыпин решил уступить. Он приехал в Таврический Дворец
в сопровождении министра финансов и моряков. Состоялось
оформление окончательно достигнутого соглашения.
В этом заседании с нашей стороны участвовали: докладчик
по морской смете, председатель Комиссии по народному обра-
зованию фон Анреп и, если не ошибаюсь, председатель Финан-
совой комиссии Лерхе, все трое члены бюро нашей фракции.
Сперва Столыпин старался разделить два вопроса, пред-
решить морской, оставив висеть в воздухе народное образова-
ние. Но мы уже чувствовали, что он уступит, поэтому стояли
твердо на своем, доказывали, что общественное мнение земской
среды не простит нам, если мы уступим в морском вопросе,
ничего не дав взамен нашим избирателям. Столыпин это оспа-
ривал, он говорил: «Что вы ссылаетесь на общественное мнение,
ведь вы сами его создаете». В конце концов он уступил, но при
этом и он, и министр финансов поставили нам два условия.
1. Возрастание кредитов на дело всеобщего образования
должно происходить в арифметической прогрессии, прибавляя
по 8 млн. руб. в год к сметному назначению предыдущего года.
2. Самое соглашение должно оставаться в строгой тайне.
Первое условие было необходимо, по их словам, потому,
что Государственный Совет уже привык к ежегодному увеличе-
нию кредита на эту сумму и его невозможно переубедить увели-
чить этот кредит.
Второе условие было поставлено правительством потому,
что в то время Государственный Совет уже вел глухую борьбу
против Столыпина, что наглядно выявилось в вопросе о штатах
Морского Генерального Штаба. Теперь Столыпин опасался, что
разглашение факта соглашения правительства с Государствен-
ной Думой даст главарям правой оппозиции верхней палаты
53
сильное оружие для дискредитирования правительства в
Царском.
Мы оба эти условия приняли, соглашение состоялось. Так
в коротком заседании, происходившем в министерском павиль-
оне Таврического Дворца, был окончательно ликвидирован
трехлетний конфликт Государственной Думы с Морским минис-
терством.
В силу этого соглашения министерство получило громадные
суммы на достройку балтийских дредноутов и на спешную
постройку на Черном море трех дредноутов, девяти миноносцев
и шести подводных лодок.
Земельный вопрос в Государственной Думе
третьего созыва и реформа местного суда
Выборы в первые две Государственные Думы прошли под
знаком борьбы вокруг аграрного вопроса. В России, стране
земледельческой и крестьянской, аграрный вопрос, естественно,
должен был играть первенствующую роль во внутренней поли-
тике; правильное и своевременное его решение должно было
иметь громадное значение для экономического прогресса и
социального мира страны. Но ему не повезло. Именно, при
решении вопросов земельного устройства крестьянской массы
на первый план выступили не сельскохозяйственные и экономи-
ческие интересы деревенского населения, не соображения со-
циального устроения основной массы крестьян-землеробов,
а привходящие политические или даже фискальные сообра-
жения.
При реформе 1861 года законодатель ради удобства взыска-
ния выкупных платежей лишил наибольшую часть деревенского
населения — многомиллионное великорусское крестьянство —
права собственности на землю, которую оно должно было
обрабатывать и выкупать. Собственником земли в большей
части России становилась община, многоголовый мир, который
мог в любой момент отнять простым голосованием о переделе
у крестьянина землю, которую тот обрабатыал, удобрял и выку-
пал в течение долгого ряда лет. В результате у крестьянина ис-
чезло понятие о собственности на землю, он перестал понимать,
почему одна земля являлась собственностью других классов,
когда надельная земля, данная ему государством и им выку-
паемая в течение многих лет, ему не принадлежит, может
перейти к другому лицу без его согласия, в результате чужого
волеизъявления.
Роковые последствия этой основной ошибки освободитель-
ной реформы 1861 года сказались не сразу. Вредные ее стороны
не только не были исправлены в следующее царствование,
54
но, напротив, они были усилены под влиянием ложного пред-
ставления о том, что институт земельной общины есть один
из устоев нашей самобытности, основа нашего государственного
уклада и вернейшее средство против появления у нас револю-
ционного пролетариата. Благодаря этому недомыслию всякая
возможность высвободиться из пут общины, которую еще
допускал законодатель 1861 года, была вытравлена с корнем.
Жизнь показала ошибочность всех этих надежд. Проле-
тариат начал расти, как только начала развиваться наша
промышленность. Зато община способствовала обеднению де-
ревни, вела к понижению урожайности, прививала крестьянству
идею социальной справедливости в форме черного передела,
укрепляла и углубляла рознь между ним и другими классами,
особенно живущими в деревне.
Горькие плоды начали сказываться еще до японской войны
в форме вспыхивавших то тут, то там аграрных беспорядков.
Но ни власть, ни общество еще не учитывали всего значения
этих симптомов. Наступила несчастная японская война. Она
принесла бесконечное разочарование, тяжкое оскорбление на-
ционального чувства, показала глубокие язвы государственного
строя, бессилие власти справиться с исключительными обстоя-
тельствами. Революционные настроения, давно работавшие под
спудом, вышли наружу, началось открытое революционное дви-
жение. Все левые партии, начавшие штурм власти, ухватились за
аграрный вопрос как за средство поколебать старый социальный
строй, стремились использовать неурядицу земельных отношений
для борьбы против самодержавия, старались захватить руковод-
ство крестьянским движением. Судьба русского сельского хо-
зяйства, экономическое процветание деревни и финансовое бла-
гополучие государства в их глазах отходили на второй план, их
аграрные программы имели целью прежде всего достижение оче-
редной политической задачи, именно — борьбу против власти и
элементов, которые по традиции считались опорою этой власти.
Поэтому все их программы были построены на одном и
том же принципе отрицания права собственности на землю всех
слоев общества и народа, за исключением крестьянской массы.
В этой погоне за демагогией, конечно, крайние партии имели
преимущество перед сравнительно умеренными. При выборах
в первые две Думы, когда выборщики от крестьянской курии
имели преобладающее значение в губернских избирательных
собраниях, аграрный вопрос стал во главе угла выборной борь-
бы, вокруг него произошли главные схватки. Крестьяне шли за
теми, кто им больше обещал, левые должны были победить и
победили. В результате — две революционно настроенные Го-
сударственные Думы, обе распущенные через несколько недель
после созыва, обе поколебавшие престиж нового строя, обе
поставившие под вопрос самое существование у нас народного
представительства.
55
Если бы Столыпин хотел ликвидировать Думу, ему доста-
точно было бы созвать Третью Государственную Думу при
существовании прежнего избирательного закона. Но он пошел
по иному пути. Еще до созыва Второй Государственной Думы
он подготовил и внес ряд законопроектов, имевших целью
удовлетворить назревшие потребности страны. Естественно,
он не мог пройти мимо такого животрепещущего вопроса,
как аграрная проблема. Однако при решении этой задачи он
не пошел по пути, проторенному политическими партиями,
не погнался за популярностью. Он, видимо, давно и основатель-
но понимал главное зло наших земельных порядков, сознавал
вред общинного земледелия. Вместе с тем он понимал, что
власть не может бороться с пропагандой левых партий только
мерами репрессий, запрещения, отрицания. Нужно было дать
какое-то положительное решение, какой-то план переустройства
земельного уклада деревни, направить мысль в другую сторону
от ставшей ходячею идеи удовлетворения малоземелья путем
нового наделения за счет остатков частной земельной соб-
ственности.
Продолжительное общение с земским элементом, наблюде-
ние сельской жизни Западного края, где в значительной степени
было развито хуторское хозяйство мелких собственников-хлебо-
робов, все это привело его к убеждению в необходимости ко-
ренной перестройки земельных отношений среди крестьянской
массы, изменения порядка землеиспользования на надельных
землях, раскрепощения мужика от пут общины. Это было
коренной реформой всего деревенского быта, ломкой десяти-
летиями сложившегося социального порядка и привычек самой
косной и темной массы населения. Для такого мероприятия,
в котором было столько риска, нужно было много воли и му-
жества. Столыпин проявил и то и другое. Он разработал и про-
вел в жизнь закон о «выходе из общины», который был утверж-
ден в порядке 87-й ст. основных законов.
Вторая Государственная Дума не удосужилась рассмотреть
внесенные Столыпиным законопроекты, все они мирно долежали
до созыва Третьей Думы.
Третья Государственная Дума была по преимуществу зем-
ской и землевладельческой, выбрана она была, когда отголоски
борьбы по аграрному вопросу еще не были изжиты, но благо-
детельные результаты закона о выходе из общины уже обозна-
чились, как выявилось уже и отношение к нему значительной
части лучших элементов крестьянства.
Поэтому отношение Государственной Думы к этому закону
проявилось сразу, и в самой положительной форме. Немедленно
была образована Земельная комиссия под председательством
видного лидера октябристов — Родзянко. В составе Комиссии
числились наиболее активные и влиятельные члены руководя-
щего большинства Думы; оппозиция тоже послала туда своих
56
лучших борцов. Занятия Комиссии приняли с первых же дней
боевой, агрессивный характер, началась ожесточенная словес-
ная борьба за и против закона.
Негодование левого сектора против меры Столыпина не име-
ло границ. Они видели в ней покушение на излюбленный ими
принцип отчуждения частновладельческих земель, полагали,
что главною целью закона является создание многочисленного,
зажиточного и преданного принципу собственности на землю
класса крестьян-собственников, который станет опорой частного
землевладения вообще и существующего социального строя
в особенности. Притом же разрушение общинного землевла-
дения, становившееся вероятным, судя по встрече нового закона
крестьянством, представлялось как покушение на зачаток того
социалистического идеала землепользования, который сохра-
нился у нас в виде земельной общины. Но главное было в том,
чтобы, провалив закон, уже введенный в жизнь по 87 ст. осн.
зак., подорвать престиж и власть ненавистного Столыпина.
Когда Струве и кое-кто из недавних кадетов-экономистов вы-
сказались за эту меру как за прогресс в области экономических
отношений, их встретили улюлюканьем, произвели в ренегаты.
Отрицательное отношение закон встретил и со стороны
некоторых крайних правых, видевших в нем покушение на
«устои», на «самобытность». Однако то обстоятельство, что за-
кон уже был утвержден Государем, заставляло их быть сдер-
жанными, не выступать открыто и принципиально против него,
ограничиться внесением поправок. Эта оппозиция не была опас-
ной, тем более, что громадное большинство Центра и правого
сектора горой стояло за закон. Представителям правительства
в Комиссии почти не нужно было выступать в защиту закона,
так как докладчик — видный октябрист Шидловский* — и
остальные члены нашей партии энергично защищали закон,
мало того, они стремились внести некоторые поправки, имевшие
целью усилить действенность закона в смысле процесса разло-
жения общины и превращения основной массы крестьянства
в собственников надельных земель. В этом отношении прихо-
дилось скорее сдерживать многих представителей Центра,
убеждать их быть менее радикальными. Моя личная роль
в Комиссии была очень скромная, единственное яркое воспоми-
нание об этом моменте моей думской работы состоит в том,
что тут мне впервые пришлось столкнуться с Шингаревым,
в первый раз доказывать ему, что его точка зрения продикто-
вана партийными соображениями, причем интерес борьбы за-
слоняет сущность дела. Впоследствии почти во всю мою дум-
скую деятельность мне приходилось постоянно бороться с Анд-
реем Ивановичем, и только во время войны, когда он был избран
* См.: С. И. Шидловский. Воспоминания ч. I, с. 131 и далее. Берлин, 1923 г.
57
председателем Военно-морской комиссии, мы стали работать
параллельно, даже совместно, а не друг против друга.
Как бы то ни было, благодаря содействию партии октябрис-
тов, видевших в законе о выходе из общины крупнейшую и
благодетельную реформу, закон этот был окончательно утверж-
ден в Государственной Думе. В Государственном Совете он
тоже прошел благополучно, хотя часть правых несколько против
него будировала. Проведение его в жизнь, которое частично
уже началось раньше, усиливалось другим законом, внесенным
Столыпиным и тоже принятым Государственной Думой. Я имею
в виду закон о землеустройстве, докладчиком по которому
был октябрист гр. Капнист. Законопроект этот не встретил
такого ожесточенного сопротивления, как первый. Он техни-
чески был чрезвычайно удачен, можно сказать, что он был
лучшим в мире законом о землеустройстве. В его разработке
я уже не принимал участия, т. к. окончательно специализи-
ровался на военных и морских вопросах, которые в связи с ра-
ботой в Бюджетной комиссии поглощали все мое время. Да и
интерес острой политической борьбы по земельному вопросу
отпал, т. к. с принятием закона о выходе из общины оппозиция
перестала им интересоваться, лучшие ее борцы вышли из Зе-
мельной комиссии. Проведение на местах в жизнь нового аграр-
ного законодательства возлагалось по закону на землеустрои-
тельные комиссии следующего состава: председателем был
предводитель дворянства, членами — председатель земской
управы, член от судебного ведомства и чиновник Министерства
земледелия со званием непременного члена комиссии. Техни-
ческую работу вел, конечно, последний, но в деле направления
деятельности комиссий, как видно, земский и поместно-земле-
владельческий элементы играли громадную роль.
Если честь инициативы и первоначального проведения
в жизнь закона о выходе из общины принадлежит Столыпину,
то все же и Государственная Дума приложила к этому делу
свою руку. Она утвердила закон, улучшила и углубила его,
а главное — дополнила изданием закона о землеустройстве,
который чрезвычайно облегчил и ускорил процесс превращения
общинного землевладения в институт частной собственности
на землю. Пусть главная заслуга принадлежит Столыпину, но и
народное представительство не только не помешало ему в дости-
жении намеченной цели, но всячески помогло ускорить пере-
устройство деревенского быта. Эта поддержка имела громадное
значение для ускорения проведения в жизнь закона. До того
сильнейшая оппозиция почти всей русской интеллигенции мерам
Столыпина отнимала у населения веру в прочность и долговеч-
ность закона, подрывала энергию исполнителей, думавших,
что они заняты гиблым и обреченным на провал делом. С момен-
та публичного обсуждения вопроса в Думе отношение к закону,
по крайней мере на местах, круто изменилось. У врагов опусти-
58
лись руки, исполнители уверовали в свое дело, в его прочность
и благодетельность для страны.
Лучшая часть крестьянства, его наиболее энергичные эле-
менты, увидели в выходе из общины и в хуторском землеполь-
зовании вернейшее средство упрочить свое благосостояние.
Реформа отныне пошла полным ходом. Эту моральную
помощь нельзя недооценивать.
Государственная Дума посвящала много времени и-внима-
ния вопросам правовым, ее Юридическая комиссия усиленно
работала.
В этой области в активе народного представительства чис-
лится большой вклад, который имел бы огромное влияние
на русское правосознание, на укрепление чувства законности
и уважения к закону и праву, если бы революция не смыла
все честное, светлое и прогрессивное, что было накоплено
в несчастной России за века петербургского периода ее истории^
Конечно, в этом всеобщем крушении погибло также все, что
было сделано Государственной Думой в области суда, развития
правосудия и укрепления права и законности.
Об этой стороне деятельности народного представительства
мне не следовало бы вообще говорить, слишком далеко я стоял
от этой работы, слишком был поглощен другими сторонами
государственной деятельности, притом моя память не могла
сохранить сколько-нибудь интересных деталей борьбы, которую
вела Дума по этим вопросам, т. к. с тех пор прошло около
четверти столетия и в памяти запечатлелось лишь то, в чем я сам
принимал деятельное участие.
Тем не менее я хотел бы попытаться восстановить здесь
один эпизод борьбы за развитие чувства законности в стране
и за усовершенствование отправления правосудия в деревне,
т. е. в большей части России.
Я имею в виду проведение в жизнь закона о мировом суде,
который имел не только чисто профессиональное судейское
значение, но представлял собой большой политический акт,
одно из звеньев в той схеме переустройства внутреннего управ-
ления, которая в конечном счете вела к передаче преимуще-
ственного влияния на жизнь деревни в руки земской среды
с устранением, елико возможно, чрезмерно разросшейся опеки
административной власти. Политику эту мы неуклонно пресле-
довали, хотя громко о ней говорить не могли.
В законе о мировом суде имелась эта политическая сторона,
заставлявшая им интересоваться ту руководящую ячейку нашей
партии, секретарем которой я тогда состоял.
Вследствие этого бюро партии все время было в курсе всех
перипетий борьбы за реформу, интересовалось ее политической
стороной и в решающий момент борьбы за законопроект вынуж-
дено было дать согласие на известный компромисс, хотя тем
59
самым социально-политическая задача реформы значительно
умалялась.
Во главе Министерства юстиции тогда стоял Щегловитов,
который когда-то разработал законопроект по соглашению
со Столыпиным и внес его в Государственную Думу в момент,
когда правительство готово было идти навстречу назревшим
потребностям страны, а премьер нащупывал почву для того>
чтобы опереться на земскую среду при предстоявшей попытке
изменить избирательный закон в Государственную Думу.
Щегловитов был умный и беспринципный политикан, он
отлично учел, что к моменту рассмотрения законопроекта в Ду-
ме внешние обстоятельства резко изменились. Революционное
настроение в стране явно пошло на убыль, в законодательных
палатах образовались мощные партии крайних правых, кото-
рые, особенно в Государственном Совете, вели явную борьбу
с премьером и с Государственной Думой как учреждением.
Он видел, что в этой борьбе правые имеют поддержку в окру-
жении Императора, что доверие последнего к первому министру
начало колебаться. Поэтому он счел своевременным начать
отступление от принципов, еще недавно положенных им самим
в основу законопроекта. Естественно, в правых он имел горячих
защитников и союзников.
Нашим представителям в Юридической комиссии, особенно
докладчику законопроекта Шубинскому, пришлось приложить
много стараний, затратить массу труда и выдержки, чтобы
отстоять основы законопроекта, провести такой текст его,
который сохранил бы за земским элементом возможность иметь
решающую роль при подборе мировых судей и тем иметь
известное влияние на осуществление правосудия на местах.
Мировой суд не был по существу у нас новостью. Первое
его введение в жизнь произошло в эпоху реформ Императора
Александра II. Но потом, в следующее царствование, при
наступившей реакции он был упразднен почти во всей России,
по крайней мере в уездах. Судьи, выбиравшиеся органами
самоуправления, были заменены чиновниками, всецело зависев-
шими от центральной власти. Особенно ярко эта зависимость
проявлялась в деревне, где судил земский начальник, всецело
зависящий от губернатора. Притом же деятельность земского
начальника переплеталась с чисто административными функ-
циями, получалось смешение в одном лице судебной и адми-
нистративной властей.
Рядом с судебной властью земского начальника продолжал
жить и развиваться сословный волостной суд, чисто крестьян-
ское учреждение, вполне подчиненное в лице писаря земскому
начальнику, всецело находившееся под опекой администрации.
Суд этот давно принял странные, уродливые формы. Он не руко-
водствовался в своей деятельности какими-либо писаными
нормами, не считался с существующими законами. В основу
60
его решений обычно принимались в соображение местные
обычаи, чаще всего произвольное толкование их писарем.
При этом, конечно, не было предела произволу и взяточничеству,
главная масса деревенского населения постепенно утратила
веру в закон и представление о законности. Не мудрено,
что народная мудрость выработала пословицы: «С сильным
не борись — с богатым не судись», или еще хуже: «Закон что
дышло, куда ни поверни — туда и вышло». Это вело к потере
веры в законность, отнимало уважение к закону. Эта психоло-
гия, повсеместно распространившаяся в деревне, являлась
грозным предостережением для государственной власти, угро-
зой для всего социального строя.
Мы, близко стоявшие к деревенской жизни, понимали, что
невозможно государству требовать уважения к закону от насе-
ления, 85% которого живет в условиях, наглядно выражавших-
ся в этих двух пословицах.
Вследствие этого земская среда давно требовала восстанов-
ления в уездах мирового суда и упразднения или по крайней
мере чрезвычайного сокращения компетенции сословного во-
лостного суда.
Теперь, когда законопроект этот встал на обсуждение Дум-
ской комиссии, правые элементы старались ослабить его зна-
чение, по крайней мере отстранить влияние выборного земского
элемента на подбор судей, кои будут осуществлять правосудие
на местах. Вместе с тем они стремились сохранить возможно
полнее функции сословного крестьянского суда, видя в нем один
из устоев нашей самобытности.
В Щегловитове они нашли сильного союзника. Он был
человек властный, ему хотелось сохранить в своих руках воз-
можно больше власти, влияния на отправление правосудия
в большей части России. Идея замены выборного института
судей людьми по назначению, от него зависимыми и им руково-
димыми, ему очень улыбалась. Ему ничего не стоило отойти
от основ законопроекта, но делать это слишком демонстративно
он не хотел, эту работу должны были сделать за него его новые
союзники. Однако в этом отношении думское большинство
проявило большую настойчивость, несговорчивость. Мы хотели
иметь не только новый суд, но именно такой суд, который будет
иметь тесное соприкосновение с местной жизнью, личный состав
которого будет в большей части состоять из местных людей,
притом излюбленных людей местных органов самоуправления.
В смысле ценза, материального и образовательного, кото-
рый нужно было требовать от кандидатов в мировые судьи,
мы готовы были идти на уступки, но принцип выборности
судей и председателей мировых съездов мы всячески отстаива-
ли. Щегловитов уступил. Труднее всего ему, видимо, было
отказаться от мысли назначать своею властью будущих пред-
седателей съездов мировых судей, истинных руководителей
61
деятельности нового института, председателей апелляционной
инстанции. Тем не менее он в конце концов с нами согласился,
выборный принцип признал, заявил об этом публично. В смысле
сохранения волостного суда был выработан известный ком-
промисс.
В общем собрании Государственной Думы Шубинскому
пришлось очень много бороться и направо, и налево: одни
хотели как можно больше сохранить от существующего поло-
жения вещей, другие, как всегда, стремились внести такие
демагогические поправки, которые бы поставили всю реформу
под удар в Государственном Совете, притом в условиях, обеспе-
чивавших ее отклонение.
Наиболее спорный пункт, о выборных председателях съез-
дов мировых судей, прошел в редакции комиссии, т. е. в такой,
которая давала нам полное удовлетворение. Щегловитов это
решение принял.
Волостной суд не был уничтожен, в этом смысле пришлось
сделать уступку правым, но он становился чисто факультатив-
ной инстанцией, любая из тяжущихся сторон могла от него
отказаться, и тогда разбирательство переходило к мировому
судье. Самая его компетенция в смысле подведомственных дел
очень суживалась. Можно было надеяться, что жизнь сама
сделает остальное в смысле его ликвидации.
В таком виде законопроект был передан в Государственный
Совет.
Тут произошло то, чего мы не ожидали. При обсуждении
законопроекта в Государственном Совете Щегловитов загово-
рил совсем иным языком, чем в Государственной Думе. Он
окончательно сделал ставку на правое большинство Государ-
ственного Совета, откровенно отказывался от того, что прини-
мал в Думе. В частности, он встал на определенно непримири-
мую позицию в вопросе о председателях съездов. Резко отме-
жевался он и от текста первоначального проекта закона, когда-
то им внесенного в Думу, и от своего заявления, сделанного
столь недавно при обсуждении в Думе законопроекта. Теперь
он был непримирим в этом вопросе, его горячо поддерживало
правое крыло Государственного Совета. Естественно, он побе-
дил в общем собрании Государственного Совета.
Зубоскалы в Думе уверяли, что Щегловитов успел изменить
свое мнение в этом вопросе за время, которое потребовалось
ему для переезда из Таврического Дворца на Мариинскую
площадь. Но нам было не до смеха.
Законопроект вышел из Государственного Совета неполным,
не вполне отвечавшим чаяниям земской среды. Назначение
в административном порядке председателей съезда мировых
судей ставило выполнение всей реформы в зависимость от
министра юстиции, влияние земского элемента на местный суд
62
тем в значительной мере суживалось, реформа оказывалась
недоделанной, искалеченной.
Однако наше бюро было осведомлено, что Государственный
Совет занял определенную, решительную позицию, что он,
поддерживаемый Щегловитовым, ни на какую уступку в вопросе
о председателях мирового съезда не пойдет. Если бы в согласи-
тельной комиссии палат в этом вопросе не было достигнуто
соглашение, то весь законопроект был был похоронен. Перед
нами встал вопрос: или остаться при старом положении, вернее,
при старых беспорядках в деле местного суда, или пойти на
компромисс с Щегловитовым и Государственным Советом,
т. е. согласиться на назначение председателей съездов мировых
судей властью министра, сохранив за земскими собраниями
право выбирать кандидатов в мировые судьи.
После некоторого колебания пришлось идти на компромисс
с Государственным Советом, уступить Щегловитову право на-
значать председателей съездов. Все же принятый при такой
комбинации закон был крупным прогрессом в деле организации
местного суда и при этом попутно закладывалась база для
постепенного полного упразднения архаического .волостного
суда.
Притом же реформа была шагом вперед в деле расширения
влияния земского элемента на местах, его участия в деле под-
бора лиц, призванных укреплять правосудие в деревне.
Земство в западнорусских губерниях
и политическая интрига против Столыпина
Третья Государственная Дума была по своему составу
земской Думой, большой процент депутатов вышел из рядов
земских и городских гласных, особенно сильно было преобла-
дание земцев в партии октябристов, т. е. в руководящем центре
Думы. Естественно, земцы стремились расширить права мест-
ного самоуправления и ввести его там, где его еще не было.
Особое внимание наше было обращено на 9 западнорусских
губерний с их русским в большинстве населением.
Когда-то еще Горемыкин предполагал ввести там земство,
но эта попытка кончилась, как известно, для него полным про-
валом под влиянием оппозиции всесильного тогда Витте. Нами
были предприняты шаги, чтобы прозондировать, как Столыпин
отнесется к проекту введения там земства. Результат был
печальный. Столыпин вообще не был врагом земства и земцев,
в своем законе 3 июня он поставил ставку на этот элемент.
Однако он сознавал трудности, стоявшие на пути введения
земства в западнорусских губерниях *.
* См. статью А. П. Столыпина на ту же тему в сборнике «Россия в эпоху
реформ», с. 218. Изд. «Посев», 1981 г.
63
Частное землевладение там в большой мере продолжало
еще находиться в руках поляков, элемента культурного, спло-
ченного и относившегося враждебно ко всему, что могло спо-
собствовать укреплению связи края с остальной Россией, про-
должавшего политику полонизации крестьян, несмотря на более
чем столетнее воссоединение этих губерний с русским государ-
ством. Естественно, при введении там земства этот культурный
и враждебный русской государственной идее элемент получил
бы преобладающее влияние в новых органах самоуправления
и использовал бы их для вящей полонизации края, чего прави-
тельство не могло допустить.
Затем местный крупный промышленный и земельный капи-
тал вообще был крайне враждебен введению там земства.
При существовавших порядках обложение на местные нужды
было минимальным, вне всякого сравнения с тем, что имелось
в староземских губерниях. Ясно, что введение земских учреж-
дений очень быстро подняло бы это обложение, направило бы
миллионы рублей на нужды местного крестьянства, и миллионы
эти в значительной части были бы взяты из карманов этого
богатого и эгоистического класса. Он имел сильную поддержку
среди крайних правых Государственного Совета и среди высшей
бюрократии. Последняя была более решительным противником
земства вообще, а в этих губерниях в частности.
Ведь до сих пор губернии эти управлялись в порядке адми-
нистративного назначения чиновников, ведающих местными
нуждами. Это составляло кадры в несколько сот, всецело от
администрации и, в частности, от губернаторов зависевших
людей, которые при введении земства остались бы за бортом
и были бы автоматически заменены выборным элементом,
часто оппозиционным местному губернатору. Наконец, не забыт
был еще эффект провала Горемыкина. Вот все это вместе взятое
отнимало у нас всякую надежду увидеть введение земства
в этих губерниях.
Прошло несколько лет, приблизился срок выборов в Госу-
дарственный Совет от курии землевладельцев западнорусских
губерний.
На прежних выборах неизменно одерживали победу более
многочисленные и сильно сплоченные землевладельцы-поляки,
они проводили в Государственный Совет кого хотели. Это об-
стоятельство сильно раздражало депутатов от тех же губерний
в Государственной Думе, которые все же были русской нацио-
нальности и в большинстве принадлежали к фракции национа-
листов, одним из лозунгов которых была борьба с поляками
за обрусение края. Им, при их повышенном национализме,
казалось оскорбительным вновь пережить поражение на близ-
ких выборах, что по соотношению сил в курии было неизбежно.
Однажды ко мне в Бюджетной комиссии подсел депутат
Сувчинский и рассказал, что он только что с несколькими
64
коллегами по фракции был в Царском, где они просили Госу-
даря вмешаться и принять меры к тому, чтобы был издан
закон об изменении системы выборов в Государственный Совет
от западнорусских губерний. Государь с ними беседовал очень
милостиво и, прощаясь, обещал им положительно, что следую-
щие выборы произойдут по новому закону.
Это было для меня целое откровение. Стало совершенно
очевидным, что прием депутации есть дело рук премьера, что
без надлежащей с его стороны подготовки не было бы ни самого
приема, ни^тем более такого заявления, в сущности обещания,
со стороны Государя. Ясно было, что такое обещание обязывает,
что теперь премьер сделает все, что в его силах, чтобы оно было
осуществлено.
Я сейчас же собрал бюро нашей фракции, секретарем коего
я тогда был. Последовало самое серьезное обсуждение небы-
валого в нашей парламентской жизни факта — обещания
Государя вмешаться в законодательную по существу меру.
Решено было это обстоятельство использовать для того, чтобы
заставить правительство сойти с его враждебной позиции
к западному земству, превратить Столыпина в нашего союзника
в этом деле.
Прежде всего было решено держать все в секрете. Скоро
Столыпин внес законопроект, коим предполагалось продлить
полномочия членов Государственного Совета от девяти западно-
русских губерний на год, чтобы, очевидно, иметь время провести
изменение выборного закона. Наше бюро пригласило предсе-
дателя Комиссии законодательных предположений Антонова,
которому было преподано указание, чтобы наши представители
в Комитете сделали все возможное для отклонения законо-
проекта. Он был очень удивлен, но, понимая, что тут что-то
не договаривается, поручение выполнил. К великому удивлению
Столыпина и к вящему негодованию националистов, законо-
проект был в Комиссии провален. Начались оживленные пере-
говоры премьера с нашим бюро. Столыпин волновался и сер-
дился: он понимал, что без помощи бюро законопроект будет
провален в общем собрании Государственной Думы, а тогда
автоматически наступит срок выборов в Государственный Со-
вет, причем обещание Государя останется неисполненным. Идти
же на государственный переворот из-за 9 мест в Государствен-
ном Совете ему не хотелось. Сперва он пробовал нас убедить
отказаться от нашей оппозиции законопроекту, но мы упира-
лись. Мы ему говорили: если правительство хочет изменить
выборный закон в этих губерниях, у него есть простое и законное
средство — стоит ввести там земские учреждения и тогда
автоматически, в силу основных законов, выборы от землевла-
дельческой курии будут заменены выборами от губернских
земств, цель будет достигнута.
Столыпин приводил все возражения против введения там
5
Заказ 195
65
земских учреждений, из коих реальную силу имело одно —
боязнь, что земства попадут под исключительное влияние
поляков и будут служить орудием для полонизации края.
На это мы предложили провести в законе принцип ограждения
русских интересов путем установления курий по националь-
ностям, выделение поляков в особую курию с предоставлением
им небольшого представительства в земских собраниях, напри-
мер, пропорционально их численности в крае. Сперва Столыпин
пробовал возражать, указывать, что национальных курий у нас
никогда не было, что это не земский принцип. Мы парировали
эти указания тем, что сперва земство не знало сословных курий,
потом последние были введены, но земство не погибло, про-
должало жить и развиваться. Если можно было ввести курию
дворянскую, почему нельзя ввести курию польскую, русскую
и т. д. Всякая курия имеет целью оградить известные государ-
ственные интересы путем усиления предствительства тех или
иных слоев населения.
Долго он упирался, потом сдался, особенно когда мы стали
доказывать, что под русским владычеством эти губернии с рус-
ским в большинстве населением не только не обрусели за
с лишком сто лет, но там процветает борьба польской идеи
против русского государства. Земства же в руках местного
русского элемента, настроенного ярко националистически, в
скором времени поднимут русскую культуру края, сблизят
его со староземскими губерниями, спаяют край с остальной
Россией. Столыпин был русским патриотом-националистом. Он
понял роль, которую в этом смысле может выполнить русское
земство. Он обдумал положение и стал нашим горячим союз-
ником в деле проведения земства на указанных выше началах.
Однако он сознавал, что дело это трудное. И поляки, и крайние
правые, и крупные промышленники — все эти сильные против-
ники реформы сделают все возможное, чтобы помешать прове-
дению в жизнь намеченного плана.
Но для нас было уже большим успехом то, что отныне мы
имели в Столыпине убежденного союзника. По соглашению
с ним было решено, что в общем собрании Государственная
Дума примет поправку к законопроекту в том смысле, что сле-
дующие выборы состоятся в законный срок, но полномочия
выбранных членов Государственного Совета ограничатся одним
годом. Самая мера мотивировалась обещанием правительства
внести законопроект о введении земских учреждений в крае.
Осенью Столыпин внес законопроект о введении земства
в шести западных губерниях. Он решил сперва попытаться
провести принцип национальных курий в этих губерниях, где
процент русского населения был более высокий, чем в трех
остальных. Этого требовала осторожность; так как стало оче-
видно, какие трудности встретит эта мера в верхней палате.
Чтобы ослабить эту оппозицию, Столыпин постарался привлечь
66
на свою сторону Государя, пояснить ему, какое громадное
влияние может иметь земство на усиление связи края с Рос-
сией. Ему удалось всецело убедить Государя в важности про-
ведения меры с точки зрения национальной, сделать его союз-
ником в этом вопросе. Однако и в Государственной Думе
проведение земства с национальными куриями встретило боль-
шие затруднения. Против нового мероприятия яростно боролись
поляки, их поддерживала вся левая часть Думы, не призна-
вавшая иной выборной системы, кроме «четыреххвостки».
Наконец, крайние правые, получившие директивы из правой
группы Государственного Совета, всячески противились про-
хождению законопроекта. Тем не менее нам удалось законо-
проект провести, хотя с некоторыми поправками, на которые,
впрочем, Столыпин согласился. Но на этом трудности не кон-
чились, они только начались.
Главный бой предстояло выдержать в Государственном
Совете, где господствовала фракция крайних правых, скрыто,
но яростно боровшихся против Столыпина, видевших в нем
главную помеху их политике дискредитирования нового строя
в глазах Царя и страны. Они понимали роковую роль, которую
когда-то в судьбе Горемыкина сыграло западное земство, они и
теперь решили им воспользоваться, чтобы или свалить Столы-
пина, или хоть окончательно скомпрометировать его авторитет.
Законопроект стал средством достижения этой цели, орудием
политической интриги.
Столыпин знал, насколько велика опасность, но, как страст-
ный политический боец, он не отступал перед препятствиями,
старался их преодолеть, сломать. Он вложил в борьбу всего
себя, поставил на карту все свое влияние, все свое красноречие,
умение убеждать. Наконец, он прибег к помощи авторитета
Верховной Власти. Но и противники не дремали, мобилизовали
все силы, игра шла ва-банк.
Столыпин торопил нас с передачей законопроекта в Госу-
дарственный Совет, говоря, что необходимо добиться рассмот-
рения там законопроекта до возвращения из-за границы
П. Н. Дурново, лидера крайних правых в Государственном
Совете, который, как опасный и ловкий интриган, может все
провалить.
В комиссии Государственного Совета законопроект прошел,
хотя не без трений и не без поправок, но при этом правые сумели
выиграть время до возвращения их лидера в Петербург. Нако-
нец настал день обсуждения законопроекта в Государственном
Совете. За несколько дней до этого председатель Государствен-
ного Совета, а также член фракции правых Трепов были вызва-
ны в Царское, где Государь определенно дал понять, что он
очень дорожит прохождением законопроекта. Однако по возвра-
щении Трепов скрыл это обстоятельство от членов Государ-
ственного Совета по назначению, коим просто сообщил, что от
5*
67
них ждут, что каждый будет вотировать по своему убеждению.
Большинство поняло это как предложение отклонить законо-
проект. Так оно и вышло. Несмотря на энергичную защиту
законопроекта правительством, он был отклонен голосами
крайних правых, левых и поляков. Столыпин немедленно подал
в отставку. Его положение действительно стало невыносимым.
Он от имени правительства внес законопроект, защищал его
всемерно, а в результате законопроект отклонен главным об-
разом голосами членов по назначению. Но не менее резкую
реакцию вызвало это отклонение и в Царском: ведь члены
по назначению пошли против явно выраженной воли Власти,
их назначившей. Отставка Столыпина не была принята.
Последовал трехдневный роспуск законодательных палат,
проведение закона о земстве в шести западных губерниях
в порядке 87-й ст. осн. зак. и принудительный вояж за границу
Трепова и Дурново.
Эта резкая мера, не вяжущаяся с новым строем, вызвала
определенное осуждение обеих палат, но дело было сделано,
земство введено и просуществовало благополучно до самой
революции.
В самом начале деятельности Третьей Государственной
Думы нам пришлось рассмотреть целый ряд мелких законо-
проектов штатного характера, т. к. за время войны, революци-
онного брожения и последовавшего после издания новых основ-
ных законов перерыва законодательных работ, вследствие
досрочных роспусков первых двух Дум, накопилось много
законопроектов, имевших в виду изменение и дополнение шта-
тов центральных и местных правительственных органов. Все
эти лишенные принципиального характера законопроекты про-
ходили после рассмотрения их комиссиями через общее собра-
ние Государственной Думы без прений в порядке, как тогда
говорили, законодательной «вермишели».
В числе такой «вермишели» имелся небольшой законопроект
об отпуске штатных сумм на содержание Морского Генераль-
ного Штаба. До войны такого учреждения у нас не было, за что
наш флот жестоко поплатился, т. к. не было организации,
предназначенной подготовить флот к войне, изучить силы и
стратегические возможности, коими должен был в случае воен-
ных действий располагать возможный противник, выработать
контрмеры с нашей стороны и вообще теоретически разработать
план войны на Дальнем Востоке.
Отсутствие Морского Генерального Штаба настолько остро
чувствовалось личным составом флота, что первым шагом в деле
возрождения наших морских сил было намечено создание
этого органа. Он и был создан, но его организация была вре-
менной мерой, выполненной за счет некоторых сокращений
в других органах Морского министерства, причем ведомство
68
сознавало, что новая организация должна быть значительно
дополнена и развита, чтобы она могла выполнить возложенную
на нее функцию. Вот чтобы окончательно легализовать и
реорганизовать новый орган, и был внесен этот законопроект.
По существу его возражений не было, в комиссиях он про-
шел единогласно. Мне пришлось быть докладчиком законо-
проекта, и на мне лежала обязанность внести в Государствен-
ную Думу соответствующий доклад и текст закона, подлежа-
щего принятию Думою.
В то время мы были еще новички в деле законодательства,
особенно чувствовалось отсутствие навыка в составлении тек-
ста принимаемых законопроектов. Поэтому, составляя мой
доклад, я механически скопировал текст других штатных зако-
нопроектов, уже ставших утвержденными законами. В разъяс-
нение испрашиваемых сумм к законопроекту было приложено
штатное расписание будущего штаба. По примеру прочих
аналогичных законопроектов я включил это расписание в текст
закона, так что при его одобрении законодательными учреж-
дениями утверждалось и самое приложенное штатное распи-
сание.
Никто на это не обратил внимания, у нас думали, что так и
полагается по закону. Министерство не возражало ни в комис-
сии, ни в общем собрании Государственный Думы. Этот текст
закона и был одобрен.
В то время в Государственном Совете был обычай такие
мелкие законопроекты не рассматривать по существу, просто
председатель докладывал о поступлении таких-то законопроек-
тов и спрашивал для формы, желает ли Государственный
Совет их передать в комиссии или считать принятыми. Всегда
их просто признавали принятыми без прений. На этот раз
вышло не так.
В то время отношения между двумя палатами были натя-
нутыми. Мы только что отклонили кредиты на балтийские
дредноуты. В Морском министерстве царило величайшее возму-
щение, говорили, что мы заставили моряков пережить вторую
Цусиму.
Большое неудовольствие Думой чувствовалось и в Царском
Селе. Ни для кого не было тайной, что Государь очень любил
флот, что он очень болезненно пережил уничтожение наших
эскадр на Дальнем Востоке, что с тех пор создание нового
флота было его любимой мечтой. Поэтому всем было ясно,
что благодаря его влиянию в смете на 1908 г. появились крупные
ассигнования на начало постройки дредноутов, несмотря на
дефицит в 200 миллионов руб. и на невозможность отпустить
какую-либо сумму на начало выполнения жизненно необхо-
димой малой военной программы.
Отклонение этих кредитов на дредноуты в Царском почув-
ствовали как удар по престижу, тем более, что наши враги
69
сумели подчеркнуть, что Государственная Дума сделала это
не по финансовым соображениям, что-де в сфере ее компетен-
ции, а требуя коренных реформ ведомства, что-де относится
к прерогативам Верховной Власти в силу 86-й ст. основных
законов. Словом, все дело было представлено как покушение
на расширение прав Государственной Думы в области, ей
не принадлежащей. Столыпин постарался не обострять конф-
ликт народного представительства с Короной, он его по воз-
можности сгладил. Кредиты были восстановлены в силу 13-й ст.
сметных правил, ведомство получило возможность строить
суда. Этого не могли простить премьеру его враги справа,
которые стремились использовать всякий довод, чтобы подо-
рвать прочность нового строя, обострить недоброжелательство
к Государственной Думе.
К тому же произошел еще инцидент, который их страшно
вооружил против Государственной Думы и Столыпина. Я имею
в виду так называемый «конституционный рубль», незначитель-
ный факт, который, однако, имел на нашу внутреннюю поли-
тику большое влияние.
Желая выразить неодобрение какому-то из министров, Госу-
дарственная Дума приняла сокращение на один рубль кредита
на содержание личного состава этого министерства. В данном
случае мы имитировали практику английской палаты, которая,
выражая неудовольствие деятельностью того или иного мини-
стра, сокращает содержание его ведомства на ничтожную сумму,
которая не может отразиться на работе министерства, но имеет
характер порицания министру.
Мы были уверены, что Государственный Совет этот рубль
восстановит, ибо сокращение технически не было мотивировано,
13-я ст. см. правил была на стороне Государственного Совета.
Однако группа Центра Государственного Совета и его левое
крыло всецело разделяли точку зрения Думы и это сокращение
приняли. Таким образом министерство получило двойной удар
по самолюбию. Вот это обстоятельство страшно раздражило
крайних правых, усмотревших в нем попытку внедрения у нас
западного парламентаризма. То обстоятельство, что правитель-
ство отнеслось пассивно, не выступило против Думы со всей
силой своего авторитета, было истолковано как молчаливое
соучастие Столыпина в деле расширения прав народного пред-
ставительства. Поэтому было решено воспользоваться законо-
проектом о Морском Генеральном Штабе, чтобы не только
свести счеты с Государственной Думой, но и сыграть под козыря
самому премьеру, дать ему почувствовать опасность совместной
работы с Думой и, если он не пойдет против нее, нанести тяже-
лый удар его влиянию.
Когда законопроект этот попал на обсуждение в общее
собрание Государственного Совета, целый ряд ораторов с край-
них правых скамей выступили с резкими нападками на Думу.
70
При этом они воспользовались текстом законопроекта, тем,
что в него было включено само штатное расписание нового
штаба. Они доказывали, что Морской Генеральный Штаб есть
чисто военное установление, его организация принадлежит,
в силу 86-й ст. основных законов, прерогативе Верховной Вла-
сти, а следовательно, Дума, утвердив штатное расписание,
тем самым вмешалась в область, принадлежащую компетенции
лишь Верховного Вождя, стремилась узурпировать его власть.
Попутно досталось и правительству за то, что оно не противи-
лось этому покушению на права Государя, а молча ему потвор-
ствовало.
Если бы Государственный Совет считал, что тут нами допу-
щена ошибка, он мог бы передать законопроект в согласитель-
ную комиссию, где, вероятно, не встретилось бы препятствий
к урегулированию разногласия. Но в данном случае дело шло
только о том, чтобы использовать текст законопроекта для
борьбы против Государственной Думы, чтобы подорвать дове-
рие к ее лояльности, укрепить недоверие Государя к народному
представительству, зародившееся еще благодаря тактике Пер-
вой Думы. Одновременно стремились внушить, что только одни
крайние правые являются истинными защитниками прерогатив
Монарха против происков его ближайших слуг, самого премь-
ера, слишком склонного потворствовать Государственной Думе.
Представители Морского министерства, присутствовавшие
на заседании, набрали в рот воды, законопроект защищал,
хотя слабо, один из штатских министров, однако он был от-
клонен, как попытка покушения на прерогативы Царя.
Мы отлично понимали, что все это было политической ин-
тригой, шахматным ходом одновременно против Думы и Сто-
лыпина. Его положение тогда было еще настолько прочным,
что Государственный Совет не мог рассчитывать, что он сделает
ему шах и мат, но все же это было ловким ходом, после которого
Столыпину надо было держаться настороже.
Прошло около года. Правительство опять внесло этот зако-
нопроект о штатах Морского Генерального Штаба в прежней
редакции. Пред нами встал вопрос, что делать. Простейшим
решением было бы отклонить законопроект или положить его
в дальнюю папку, заставив тем правительство начать усиленные
хлопоты о его прохождении. Мы поступили иначе: законопроект
был одобрен в редакции, нами однажды принятой. При этом
мы мотивировали это примерно так: Государственный Совет
ошибался, считая утверждение штатного расписания Штаба
за нарушение прерогатив Короны. Если бы дело шло о чисто
военной или морской строевой организации или о каком-либо
установлении, принадлежащем к составу вооруженных морских
сил, то, может быть, он был бы прав, обвинив Государственную
Думу в превышении власти. Но в данном случае дело шло
о создании органа, принадлежащего к составу центрального
71
учреждения одного из министерств, составлявшего часть цент-
рального правительства, а не армии или флота. Между тем все
центральное правительство в целом и в его частях находится
под контролем Государственной Думы в смысле правильности
и закономерности его деятельности, почему мы можем вносить
запросы о незакономерных действиях Морского министра. Меж-
ду тем право запросов не распространяется на чисто военные
части или эскадры, их деятельность может быть контролируема
только Верховным Вождем. Поэтому имеется громадное раз-
личие между Морским Генеральным Штабом, как частью цент-
рального управления, и, скажем, штабом эскадры или морской
крепости, нам действительно неподведомственной организации.
Словом, мы не признавали, что мы ошибались, а что Государ-
ственный Совет, вылив на нас ушаты обвинений, был прав.
Правительство опять промолчало. Когда законопроект
поступил в Государственный Совет, там он встретил те же воз-
ражения, что и год назад. Но на этот раз правительство не умыло
рук в споре. Напротив, от его лица выступил Государственный
контролер Харитонов и в обширной речи поддержал точку
зрения Думы. Он тоже рассматривал Морской Генеральный
Штаб как часть центральной правительственной системы, как
орган правительства вообще.
Это выступление вызвало смятение. Группа центра и на этот
раз отделилась от правых своих коллег, она вместе с левыми
членами Государственного Совета вотировала за Государствен-
ную Думу и за правительство. Законопроект был принят.
Но тут случилось то, чего никто не мог ожидать. Как всегда
председатель Государственного Совета повез законопроект на
утверждение Государю. Когда он вернулся, среди правых нача-
лось необычное ликование, распространился слух, что законо-
проект не будет утвержден Государем. Так оно и случилось.
Это было уже явное выражение недоверия и неудовольствия
по отношению к правительству вообще и Столыпину, в част-
ности. Стало очевидным, что в споре между Государственной
Думой и Государственным Советом о пределах прав законода-
тельных учреждений Государь встал на сторону крайних правых
и против Думы, и против правительства.
Шах против Государственный Думы обратился в шах против
премьера, который немедленно подал в отставку. Эта отставка
страстно обсуждалась в политических кругах того времени,
в частности, у нас большинство было того мнения, что Столы-
пину следовало бы на ней настоять, если законопроект действи-
тельно не будет утвержден. Но вышло иначе. В то время престиж
Столыпина не был еще окончательно подорван правыми. Госу-
дарь еще боялся с ним расстаться ввиду незаглохшей еще
работы террористов, поэтому он отставки премьера не принял,
но и законопроекта не утвердил. Как компромисс последовало
приказание создать Особое Совещание для выработки правил
72
о прохождении законопроектов, касающихся морского и воен-
ного ведомств, дабы раз навсегда выяснить права законода-
тельных учреждений и разграничить их компетенцию от пре-
рогатив Верховного Вождя.
Работы этого совещания были опубликованы как инструкция
морскому и военному ведомствам, как, в какой редакции им
надлежит вносить впредь законопроекты в Государственную
Думу. С тех пор мы не утверждали штатных расписаний, но
принимали законопроекты в такой редакции: «Отпустить столь-
ко-то рублей для создания такого-то штаба», в том числе на
содержание начальника штаба — столько-то, на содержание
его помощника — столько-то, и т. д., перечислялись все чины
штаба и сколько кому назначается. Словом, выходило то же
штатное расписание, только в иной редакции. Однако, если
по существу как будто ничего особенного не произошло, на
самом деле наша внутренняя политика в корне изменилась.
Было сильно подорвано доверие к Столыпину в Царском, это
было учтено его врагами, понявшими, что закат его влияния
начался.
Еще резче этот случай сказался при следующих назначе-
ниях в Государственный Совет. Теперь только голос предсе-
дателя Государственного Совета, принадлежавшего к правой
группе, принимался во внимание при новых назначениях. На-
чалось систематическое заполнение Государственного Совета
только членами, принадлежавшими к крайней правой, постепен-
ное ослабление группы Центра, как недостаточно благонадеж-
ной. В результате соотношение сил* в верхней палате измени-
лось: правая группа получила абсолютное большинство. С тех
пор Государственный Совет не только стал, как его скоро
признали, законодательной пробкой, но сделался центром поли-
тической интриги против Столыпина вообще. Кульминационной
точки борьба премьера с верхней палатой достигла в вопросе
о земстве в западных губерниях, но и на этот раз шах королю,
т. е. премьеру, не удался.
К началу 1911 года явно обозначился закат влияния прести-
жа Столыпина. Длительная, систематически веденная против
него подрывная работа крайних правых начала приносить
свои плоды. В Государственном Совете организовалось боль-
шинство, явно враждебное ему и его политике. Главари этой
оппозиции имели поддержку при Дворце, в ближайшем окруже-
нии Императорской Семьи. Государю внушалось, что Столыпин
слишком менажирует Государственную Думу, слишком гонится
за популярностью среди думцев, недостаточно энергично от-
стаивает прерогативы Короны против наших поползновений.
Около Царицы работали друзья и приверженцы Распутина,
к которому Столыпин относился враждебно, а тот это знал.
Но все же его положение казалось крепким, когда внезапно
73
разразился кризис из-за законопроекта о западнорусском зем-
стве. Крайние правые поставили «ва-банк» и проиграли.
Столыпин вновь победил, но это была его пиррова победа.
Подвела его несчастная идея трехдневного роспуска палат
для проведения закона по 87-й ст. основных законов.
Это было явной натяжкой, открытым нажимом на закон.
Эта необдуманная мера не могла не встретить протеста со сто-
роны законодательных учреждений, весь смысл коих ставил-
ся применением подобной тактики под сомнение.
Прежде всего и крайне резко реагировал Гучков. Как
только он узнал о предположенном роспуске, он полетел к Сто-
лыпину, старался всячески отговорить его от этой меры. Он
приводил все доводы против проведения закона по 87-й ст.
основных законов в течение трехдневного роспуска, указывал
на тягостный конфликт, который подобная мера должна вы-
звать. Столыпин стоял на своем, говорил, что теперь уже
поздно перерешать дело, получившее Высочайшее одобрение.
Он знал, как не любил Государь отменять свое решение, как
только оно уже стало известно, притом же сам Столыпин пред-
ложил эту меру. Тогда Гучков, сам страстный политический
боец, забывавший в пылу схватки о последствиях принятых
для одержания ближайшего успеха средств борьбы, заявил
определенно, что если закон о земстве пройдет таким образом,
как предполагал Столыпин, то Государственная Дума отвергнет
этот закон, как только он поступит на утверждение.
Столыпин не ожидал этого. Он знал, как наша фракция
дорожила этим законопроектом, лучше, чем кто-либо, он пони-
мал, что инициатива исходила от нас, что это мы его заставили
внести и провести законопроект о западнорусском земстве.
Тем не менее он сознавал, что Гучков бросил эту угрозу не на
ветер, что он лидер самой крупной и ответственной группы
в Государственной Думе. Он холодно ответил, что если мы
отклоним осенью закон, проведенный по 87-й ст. осн. зак.,
решение его будет определенно и безвозвратно — он выйдет
в отставку.
На этом расстались эти два человека, когда-то работавшие
совместно, а теперь разошедшиеся навсегда из-за тактического
вопроса. Оба они были слишком властны и слишком страстны,
оба в момент борьбы не видели леса из-за деревьев. Мне ка-
жется, они больше не видались.
Столыпин свое дело сделал. Законопроект был проведен
в течение трехдневного роспуска. Раздражение этой мерой
было велико и в Государственной Думе, и в Государственном
Совете, особенно в последнем. Вокруг Столыпина образовалась
пустота. Против него, против его меры были и правые, и левые,
хотя и по разным соображениям. Принимая свою неудачную
меру, предлагая ее Государю, он был убежден, что в этой борьбе
с Государственным Советом, ставшим «законодательной проб-
74
кой», он найдет определенную, решительную поддержку со сто-
роны Думы, всего прогрессивно мыслящего общества. Ведь
дело шло не только о мере борьбы против законодательной
обструкции верхней палаты, не только о борьбе против посто-
янной оппозиции крайних правых всякой мере, имевшей целью
удовлетворение назревших нужд страны, но самая борьба
велась на почве закона, близкого сердцу громадного большин-
ства Думы.
Теперь вследствие трагической ошибки, слишком явного
игнорирования смысла и текста закона о прерогативах законо-
дательных палат он встретился с явной враждебностью и Думы,
и Совета, с противоестественным союзом обеих враждующих
палат, направленных против него, против его меры, которую
он предложил Царю, убедил того ее принять, хотя сознавал,
что эта мера и там, при Дворе, не вызовет сочувствия, что на нее
пошли скрепя сердце, под давлением опасения отставки Сто-
лыпина.
Как только собрались палаты, они поспешили внести за-
просы о нарушении закона, если не буквы его, то его духа,
при проведении законопроекта о земстве в порядке 87-й ст.
осн. зак. Особенно страстны и жестоки были прения в Государ-
ственной Думе.
Перед тем во фракции октябристов произошел надрыв,
оставивший след надолго.
Гучков, как только был проведен закон в трехдневный
перерыв, демонстративно вышел в отставку, сложил звание
председателя Государственной Думы. Затем он потребовал,
чтобы фракция приняла решение отклонить законопроект, как
только он поступит на утверждение Думы. Мы знали, что наш
лидер сказал уже Столыпину, что так и будет поступлено в дей-
ствительности. Перед нами было трудное решение: или поддер-
жать своего лидера — тогда, быть может, навсегда, во всяком
случае, на длинный ряд лет, проститься с мыслью увидеть
земство в западных губерниях, или открыто дезавуировать
своего лидера и тем открыть кризис внутри партии. Было от чего
прийти в величайшее волнение.
Лично для меня вопрос был ясен. Как ни велика была при-
вязанность к Гучкову, с которым нас соединяли многие годы
общей работы и личная дружба, мое земское сердце не допус-
кало мысли, что я могу поднять руку на наше общее земское
детище. Выбор был ясен. На ту же точку зрения встало боль-
шинство фракции, недаром среди нас было 70% земцев. После
страстных прений большинство решило, что наиболее правиль-
ным исходом будет просто не рассматривать законопроект,
когда он к нам попадет. Тем самым он будет лежать под спудом,
а земство будет жить и развиваться, причем оно скоро пустит
такие корни в жизнь края, что его просто невозможно будет
ликвидировать. В качестве компенсации Гучкову было решено
75
предъявить запрос Столыпину и провести все прения в наиболее
острой форме, причем сделать голосование запроса и формулы
перехода обязательным для членов партии.
Этот компромисс, как всякий компромисс, не удовлетворил
Гучкова и принес максимум возможного вреда Столыпину.
Гучков был возмущен тем, что фракция его дезавуировала.
Он вышел из состава бюро фракции, сложил звание председа-
теля партии и при первой возможности уехал на Дальний
Восток.
Запрос Столыпину был принят в Государственной Думе,
вставшей тем самым на защиту Государственного Совета,
своего антагониста. Прения, резолюция перехода — все про-
шло в приподнятых тонах. Сам я в этих заседаниях не участво-
вал, не слышал речи Столыпина, которую можно было назвать
его лебединой песней. Я уехал в Крым, чтобы не присутство-
вать на этом заседании, на прениях по запросу, которому я
не сочувствовал. Мне казалось более правильным использо-
вать положение для борьбы с Государственным Советом, с край-
ними правыми в нем, с темными силами, уже начавшими под-
нимать голову. Для всего этого нужна была поддержка Сто-
лыпина, ломать его влияние мне казалось неполитичным. Но у
нас рассуждали иначе, из-за деревьев не видели леса, темного
и мрачного, надвигавшегося вплотную на Россию.
Дни премьера были сочтены, отныне стали искать, как и куда
его сплавить, кем его заменить.
Наступило лето, Государственная Дума была распущена.
Настала пора, наиболее удобная для всякого рода интриг.
Поползли слухи, что начались поиски кандидатов, по крайней
мере на должность министра внутренних дел. В Нижний Новго-
род приехал Распутин, якобы для того, чтобы посмотреть,
что собой представляет А. Н. Хвостов, бывший там губернато-
ром, человек еще молодой, принадлежащий к крайним правым
и отличавшийся большою решительностью характера. Вот как
потом, уже в Четвертой Государственной Думе, рассказывал
нам об этой встрече сам Хвостов.
Распутин приехал якобы по поручению лиц, коих он не на-
звал, но дал понять, что они близки придворному кругу. «При-
ехал посмотреть, каков ты»,— сказал он Хвостову. Тот знал
о влиянии Распутина, принял его наилучшим образом. Погово-
рив о том, о сем, Распутин вдруг спросил Хвостова, хочет ли
тот быть министром внутренних дел. Хвостов боялся ловушки
и ответил уклончиво, что-де об этом говорить не стоит, ведь
министром у нас Столыпин, человек молодой и сильный, прочно
сидящий на своему посту. Распутин ответил, что «и не такие
дубы ломаются, посильнее его люди выходят в отставку». Тогда
Хвостов сказал, что ему страшно стать министром, ведь ми-
нистров убивают, как убили Плеве и Сипягина,-как охотятся
теперь на Столыпина, а он пока живет спокойно. «Вот какая
76
здесь благодать»,— прибавил он, указывая на расстилавшуюся
перед окнами панораму. Его собеседник это парировал сло-
вами: «Сидишь, пока тебя министр не выгонит, а когда ми-
нистром будешь, сам других гонять будешь». Тогда Хвостов
сказал, что он за себя боится, очень уж он нравом крут, если
кто с ним не поладит, если кто против него пойдет, то он того
в куль, да и в воду. Эти слова произвели, видимо, сильное
впечатление, его собеседник долго и молча на него смотрел,
искоса и подозрительно, и вдруг сказал: «Вот ты таков, этак ты,
пожалуй, и меня когда-либо в куль, да в воду». Потом прекратил
серьезный разговор, скоро потребовал телеграфный бланк и
написал телеграмму Вырубовой: «Видел, говорил, сердце хо-
рошее, но молод, горяч, погодить надоть»*.
Тем это свидание и кончилось, Хвостов о нем разблаговестил.
Но были и другие, более серьезные признаки приближающегося
увольнения Столыпина. Упорно говорили, очевидно опираясь
на осведомленный источник, что ведутся переговоры со старым
наместником Кавказа Воронцовым-Дашковым о возможности
уступки им своего места Столыпину, дабы облегчить Государю
трудный шаг — уволить министра, подавившего революционное
брожение, установившего относительный внутренний порядок
и наладившего работу с Думой.
Но судьба решила иначе. Прогремел выстрел Богрова, Сто-
лыпина не стало. Этот акт террора произвел в нашей среде
чрезвычайное впечатление. Убийца был секретный агент охран-
ного отделения, полуреволюционер, полупровокатор, полу-
сотрудник полиции. Было хорошо известно, что после разобла-
чения Азефа был отдал строжайший приказ не допускать
присутствия таких подозрительных агентов, полуреволюционе-
ров, полусотрудников, туда, где находятся Государь и Сто-
лыпин. Теперь стало известно, что вопреки этому приказу
Богров был введен в театр начальником местной охранки
Кулябко, что было отказано в билете на этот спектакль пред-
седателю правления Киевской жел. дороги за неимением билета,
а этот билет был передан Богрову. Было известно, что Богров
был перед спектаклем вооружен браунингом, выданным из
охранки. Все это создавало тяжелую атмосферу подозрений
и агитации. Националисты волновались больше всех, многие
из них открыто обвиняли охранное отделение не только в без-
действии, но и в худшем.
У нас сложилось впечатление, что между тем, что произошло
весной в связи с западным земством, и киевской драмой есть
какая-то связь. Поэтому ждали с величайшим нетерпением,
как пойдет следствие. При этом было заранее сложившееся
убеждение, что если следствие не будет доведено до конца,
* Очень близкий вариант этого рассказа Хвостова о приезде к нему
Распутина передает в своих воспоминаниях и А. И. Гучков.— «Последние
Новости», 6.9.1936.
77
если оно будет прекращено преждевременно, то это будет явным
доказательством, что убийство не есть только дело рук револю-
ционера, что последний лишь орудие в чьих-то темных руках.
Этим объясняется мало кому понятная фраза Гучкова в его
речи по поводу убийства Столыпина: он сказал, что если свет
не будет пролит до дна, то надо признать, что «власть есть
обреченная власть».
Следствие было прекращено, истинные виновники не обна-
ружены, предсказание Гучкова оправдалось.
А. И. Гучков — председатель Государственной Думы
и его положение во фракции октябристов
Первым председателем Третьей Государственной Думы был
Хомяков. Умный, пожалуй, скорее остроумный, скептик по при-
роде, оппозиционно настроенный к Петербургу славянофил
московской закваски, он был типичным русским барином ста-
рого закала. Его оппозиция петербургскому миру, однако, была
лишена злобности и ненависти, столь свойственной русской
левой общественности, она смягчалась его прирожденной доб-
ротой и мягкостью характера, притом развитый государствен-
ный инстинкт побуждал его дорожить теми национальными
силами, кои создали в течение столетий русское могущество.
В силу этих своих свойств он оказался в рядах октябрист-
ской фракции, хотя ее сотрудничество со Столыпиным в начале
работ Государственной Думы его порою шокировало. Он при-
мыкал поэтому к левому крылу фракции, был часто в оппози-
ции ее политической линии, выступал против ее бюро. Но мы
знали, что он будет, как председатель Государственной Думы,
лояльным и по отношению к избравшему его большинству,
и особенно по отношению к Высшей Власти, с которой мы
тогда стремились установить сотрудничество и взаимное до-
верие.
Последнее было трудным делом, слишком были испорчены
отношения народного представительства с Короной в период
первых двух Дум. Хомяков имел свойства приятного собесед-
ника, обладал светским тактом, мы надеялись, что при личных
сношениях с Царем он найдет надлежащий язык, что его манера
подходить к вопросам с легкой иронией, порой с некоторой
насмешливостью, всегда остроумно и без необходимости для
собеседника дать немедленно ответ по существу, помогут ему
установить добрые отношения с Царем, подозрительным, недо-
верчивым и относившимся к нам с большим предубеждением.
Эти предположения оправдались, но результата, на который
мы рассчитывали, не получилось.
Скоро мы стали остро чувствовать, что личные доклады
78
председателя Государственной Думы не освещали Государю
усвоенную нами на те или иные вопросы точку зрения, что
недоразумения между Царем и Думой накопляются, что ее
политика не встречает со стороны нашего председателя доста-
точной поддержки в Царском. Голос законодательного учреж-
дения не доходил с достаточной определенностью до Верховной
Власти.
А как раз в это время Государственный Совет вел скрытую,
но решительную интригу против Государственной Думы как
учреждения и против Столыпина, якобы слишком заигрывавше-
го с Думой. Противодействия с нашей стороны мы не ощущали,
отсюда известное недовольство, которое стало проявляться
среди бюро по отношению к Хомякову. Попытки побудить его
считаться с пожеланиями бюро были тщетны, Хомякову орга-
нически были противны подпольная борьба и дрязги полити-
ческих противников, с которыми ему нужно было бы бороться,
если бы он пошел по пути, на который его толкало бюро. Он
поступил как избалованный барин — ушел, отряс прах с ног
своих.
Его отставка была болезненным и опасным для нашей
фракции кризисом. Заместителем Хомякова являлся, в порядке
фракционных влияний, Родзянко. Его с первых дней Государ-
ственной Думы проводило правое крыло фракции, слабо орга-
низованное, но очень многочисленное течение. Эта кандидатура
встречала решительное противодействие со стороны левого
течения партии, очень активного и способного расколоть нашу
фракцию, если бы правое большинство отказалось считаться
с мнением меньшинства. С отставкой Хомякова эта опасность
становилась первоочередной, т. к. обойти Родзянко было трудно.
Но произошло то, чего мы не ожидали: совершенно неожи-
данно для нас выставил свою кандидатуру на пост председателя
Государственной Думы наш лидер — Гучков.
Положение лидера большинства было гораздо более влия-
тельным, неизмеримо более активным, чем пост председателя
Государственной Думы, т. к. вся политика, вся деятельность
законодательного учреждения в то время зависели от решений
руководящего ядра нашей фракции, составлявшей основу дум-
ского большинства. Гучков был очень активным политическим
деятелем, мы не могли ожидать, чтобы он мог удовольство-
ваться высоким, но пассивным положением председателя Госу-
дарственной Думы, которое его политически обезличивало,
навязывало роль беспартийного руководителя прениями, стави-
ло в необходимость выйти, хотя бы формально, из состава
фракции, еще далеко не спаянной и достаточно разношерстной
по своему составу.
На посту председателя Государственной Думы Гучков не мог
уже отдавать все свое время, все силы работе во фракции и
в комиссиях, в том числе в Комиссии по обороне, душой которой
79
он до того был. Мы теряли разом руководителя думской работы,
искусного председателя фракции, единственного из нас, кому
по плечу было сглаживать острые углы внутрипартийных
трений.
Словом, кандидатура Гучкова нас резала насмерть. Но мы
не могли решительно поставить «вето» на планы Гучкова. Мы
отлично знали характер нашего лидера. При большом уме,
талантливости, ярко выраженных способностях парламентского
борца Гучков был очень самолюбив, даже тщеславен, притом
он отличался упрямым характером, не терпевшим противодей-
ствия его планам. В последнем случае он реагировал резко и
решительно, становился сразу в позу врага.
Он верил в свою звезду, в свое уменье ладить с людьми,
подчинять их своему влиянию. Было ясно, что пост председа-
теля Государственной Думы ему нужен для того, чтобы иметь
возможность подойти к Государю, постараться путем личного
воздействия на последнего разбить лед между Царем и народ-
ным представительством, завоевать личное доверие Государя
и получить таким путем влияние на внутреннюю политику.
С этими надеждами у него были связаны отнюдь не личные,
карьерные расчеты, прежде всего он хотел устранить то между-
стение, кое все еще существовало между Царем и народным
представительством, а также противодействовать тем силам,
кои вели тогда подкоп и против нас, и против Столыпина, коего
Гучков очень ценил.
А раз Гучков ждал так много от возможности подойти
к Государю, то нам было невозможно ему мешать, хотя боль-
шинство не разделяло его надежд, было уверено, что эта попыт-
ка кончится провалом, что по пословице: «Ночная кукушка
перекукует дневную». Однако делать было нечего, пришлось
примириться. Ведь откажи мы Гучкову в его желании — про-
изошел бы полный разрыв между ним и нами.
Первые доклады Гучкова у Царя имели успех. В то время
Государь еще не относился с предубеждением и враждой
к лидеру октябристов, он много о нем слышал, ему любопытно
было с ним встретиться.
Гучков был интересным, очень осведомленным собеседником,
он умел и любил рассказывать, говорить, но не слушать. Царь,
как раз наоборот, любил слушать, не высказывать своего
мнения, предпочитал задавать вопросы или отделываться ко-
роткими репликами, чтобы одобрить собеседника, направить
разговор на темы, его интересующие. Интересных для Государя
тем у Гучкова было много, недаром он был больше двух лет
председателем комиссии по обороне, недаром к нему за все это
время стекались всякого рода сведения от официальных и
тайных осведомителей. Притом же он прекрасно знал всю
подноготную нашей внутренней политики, закулисной борьбы
разных сил. Неудивительно, что первые же доклады нового
80
председателя Государственной Думы приняли характер длин-
ных и занимательных для Государя бесед на интересующие
Царя темы, иногда даже не имевшие прямого отношения
к текущим делам Думы. Царь охотно назначал эти доклады
по первой же просьбе Гучкова, встречал его чрезвычайно
любезно, милостиво*. Мало-помалу Гучкову стало казаться,
что он завоевывает симпатии недоверчивого Царя, что его
доклады имеют успех, что лед начал таять.
Об этих докладах, вернее беседах, становившихся все более
интимными, доверительными, Гучков обычно делился в тесном
кругу своих ближайших политических друзей. Конечно, мы уме-
ли молчать: все, что нам рассказывал Гучков, оставалось
в строгой тайне.
Гучков, видимо, был уже почти уверен, что его стратегиче-
ский план удастся, что лед между Царем и им, как представи-
телем Государственной Думы, стал таять.
Но тут вдруг произошел обвал.
Однажды Царь встретил Гучкова необычно милостиво, до-
верчиво, долго и весело разговаривал на разные темы, свободно
высказывал свое мнение. Гучков вернулся чрезвычайно до-
вольным, он явно был в сильно повышенном настроении, ему
казалось, что отныне он кампанию выиграл.
Ему, видимо, очень хотелось поделиться своим успехом,
своими надеждами не только с нами, с тесным кружком его
всегдашних сотрудников, но хотя бы отчасти и с более широ-
кими общественными кругами. Словом, он не выдержал обычной
осторожной линии, рассказал о своей беседе с Царем многим
лицам, членам сеньорен-конвента, как у нас называли предста-
вителей фракций при президиуме Государственной Думы. Точно
теперь не помню кто, но кто-то разболтал все, что слышал
от Гучкова. Все это дошло до сведения печати, на другой же
день было подробно напечатано в газете, притом с такими
подробностями, что было ясно, откуда могли получиться эти
сведения. Хуже всего было то, что преданы гласности были
не только факты, о которых шла речь, но и некоторые мнения,
высказанные Государем.
Наши политические противники уже давно с негодованием
и опасением смотрели на эти повторные и продолжительные
беседы Царя с Гучковым, теперь они воспользовались оплош-
ностью, появлением в печати сущности одной из бесед. Соот-
ветствующий номер попал на глаза Государю. Реакция была
необычайно сильная.
Всегда недоверчивый Государь, едва начавший привыкать
* Сам Гучков по этому поводу вспоминает: «Вскоре после выборов в III Гос.
Думу мой брат Николай, бывший тогда московским городским головой, пред-
ставился Государю и Государыне. На приеме Государь сказал моему брату:
«Я узнал, что брат ваш выбран в Думу. Мы очень этому рады». А. И. Гучков.
Из «Воспоминаний». «Последние Новости», 19 августа 1936 г.
6
Заказ 195
81
к новому и подозрительному по своему положению думца
собеседнику, сразу от него отшатнулся. Факт оглашения в печа-
ти его интимной беседы он воспринял как оскорбление, как
предательство. Он круто и резко изменил свое отношение
к Гучкову, стал относиться явно враждебно.
Когда Гучков опять добился, не без труда и проволочек,
очередной аудиенции, Государь встретил его стоя, холодно,
сухо, чисто формально. Едва выслушав очередное дело, доклад
о текущих вопросах, он поспешил отпустить председателя
Государственной Думы.
Было ясно, что он не желает больше разговаривать с Гуч-
ковым, что едва наладившиеся отношения оборвались, притом
безвозвратно. Попытка перекинуть мостик между Царем и
Государственной Думой потерпела крушение.
Вместе с тем рушились и все планы Гучкова, ради до-
стижения коих он сел на председательское кресло, отка-
зался от активной работы в партии и в комиссиях, от реша-
ющего до того руководства всей политикой Государственной
Думы.
За время пребывания Гучкова на председательском посту
фракция испытала много тяжелых минут, его заменивший
во фракции младший товарищ председателя — Анреп не имел
ни достаточного престижа, ни умения руководить разношерст-
ной фракцией из 160 'членов. Мы пережили много внутренних
трений, пока жизнь не утряслась, пока в составе бюро не сорга-
низовалось небольшое ядро, я бы сказал, род партийной олигар-
хии, которое и взяло в свои руки дирижерскую палочку. Оно
повело политику, не всегда совпадающую с видами и желаниями
Гучкова. Словом, он утратил и во фракции ту власть, то бес-
предельное влияние, которые имел до решения сесть на место
председателя Думы. Теперь он почувствовал, что этот его шаг
был большой ошибкой, он только углубил разрыв между Царем
и Думой, повел к крушению личного престижа ее председателя.
Вместе с тем он воспринял перемену отношения Государя
к нему как личную кровную обиду. А он не был из тех, кто умеет
прощать или забывать обиды. В этом отношении оба они —
и Царь и его подданный — походили друг на друга, оба имели
одинаковое свойство характера. С тех пор взаимные отношения
этих двух людей начали быстро и неуклонно портиться, начала
нарастать вражда, личная неприязнь.
Как всегда, вражда открывает глаза на слабые стороны
врага, заставляет не видеть и не ценить положительных. Мало-
помалу Гучков начал видеть в Государе, в личных свойствах
его характера, основную помеху благополучию страны. Он стал
явно тяготиться ролью председателя Думы, искать предлог
отказаться от этого почетного поста. Такой случай скоро
представился.
Государственный Совет отклонил законопроект о западном
82
земстве, последовал трехдневный роспуск палат и проведение
закона в порядке 87-й ст. осн. зак.
Гучков был резко против такого «нажима» на закон и закон-
ность, он протестовал всеми зависевшими от него способами,
но Столыпин уперся, закон был проведен в этом порядке. Гучков
немедленно в виде протеста подал в отставку, которая была
учтена не только как протест против Столыпина, но и как
протест против Царя, утвердившего закон. Гучков это сознавал,
но он уже не стеснялся, корабли все равно были сожжены*.
Вернувшись во фракцию, он скоро убедился в происшедшей
там перемене. Когда он решительно потребовал, чтобы мы
отклонили имевший поступить на утверждение Государственной
Думы законопроект о западном земстве, только что проведен-
ный в порядке 87-й ст. осн. зак., мы воспротивились, Гучков
остался в меньшинстве. Он отказался от звания члена бюро
фракции и ее председателя и уехал на Дальний Восток.
Когда он вернулся осенью в Государственную Думу, Сто-
лыпина уже не было в живых. Гучков вновь был избран пред-
седателем фракции, но былых отношений восстановить было
нельзя.
Сам Гучков начал резко переходить в оппозицию прави-
тельству и самому Государю. Скоро последовала его речь
о Распутине, которая была полной неожиданностью для фрак-
ции и ее бюро. У нас ее квалифицировали как «удар по алькову».
Было ясно, что в Царском ее не забудут, что отныне не только
Гучков, но вся Дума имеют непримиримого врага в лице Госу-
дарыни, что последняя надежда на улучшение отношений
между Царем и народным представительством навсегда
утрачена.
Когда состоялась прощальная аудиенция Государственной
Думы, Царь сделал вид, что не знает Гучкова, прошел мимо,
не подав руки. Тот это отметил в своем сердце, ненависть
между двумя людьми все углублялась.
Им пришлось еще раз свидеться в трагической обстановке,
именно — в Пскове в царском поезде, когда Гучков приехал
требовать от имени восставших сил Петрограда отречения
Государя.
Так печально, трагически кончилась эта попытка личного
общения председателя Государственной Думы Гучкова с Госу-
дарем. Я могу только засвидетельствовать, что в тот момент,
когда Гучков выставил свою кандидатуру в председатели Госу-
дарственной Думы, он был верным и лояльным слугой своего
Царя, страстным патриотом, готовым пожертвовать всем ради
блага Родины и славы своего Государя.
* А. И. Гучков по этому поводу пишет: «Столыпин очень удивился моей
отставке. Он не понимал ее смысла, так как закон был издан в том виде, в каком
он прошел через Думу». «Последние Новости», 30 августа 1936 г.
6*
83
Кто знает, если бы в свое время Гучков не совершил роковой
неосторожности, если бы Государь не оттолкнул, а приблизил
к себе этого сильного и активного политического деятеля, быть
может, наша история пошла бы по иному пути.
При избрании президиума и бюро фракции октябристов
я вошел в состав руководящего партийного органа в качестве
секретаря, поэтому мне пришлось с самого начала деятельно-
сти Государственной Думы принять участие во всех его заседа-
ниях. На меня, провинциала, чуждого петербургских канцеля-
рий и далекого от министерских сфер, произвело большое
впечатление то обстоятельство, что наш фракционный телефон
находился в постоянном контакте с телефоном № 101, под коим,
как мне известно, значился номер телефона в личном кабинете
Столыпина.
Я не удивлялся тому, что наш лидер — Гучков — время
от времени звонил по этому телефону, беседовал с премьером.
Мы пришли в Государственную Думу не бороться с правитель-
ством, а для того, чтобы помочь Столыпину в его борьбе за поря-
док и законность против революционной волны, уже шедшей
на убыль, но далеко еще не лишенной опасности. Сверх того, мы
сочувствовали многим реформам, намеченным премьером, кото-
рые он уже успел выработать и внести во Вторую Думу. Есте-
ственно, мы встретились в Государственной Думе как союзники,
разговоры представителя фракции с главой власти были жела-
тельны и необходимы.
Но меня удивляло то, что по тому же телефону постоянно
звонил, притом в форме известной фамильярности, рядовой
член фракции — гр. Уваров.
Уваров сразу же обратил на себя мое внимание. Это был
средних лет человек, видимо, неглупый, ловкий и хитрый карье-
рист, легко владевший словом, хотя его нельзя было причислить
к талантливым ораторам. Он проявлял большую активность,
напористость в отстаивании своих предложений, старался выде-
литься и занять одну из командных высот в партии. Ему это
определенно не удавалось, чувствовалось к нему какое-то недо-
говоренное предубеждение, недоверие. Мне тоже он определен-
но не нравился. Было в нем что-то неприятное, отталкивающее;
глядя на него, хотелось сказать — какие у него повадки волка.
Его постоянное стремление к саморекламе, его козыряние
мнимой или действительной близостью к премьеру меня шоки-
ровали. Все его попытки добраться до одного из руководящих
в партии постов оказались тщетными: не помогли ни настойчи-
вость, ни способность продираться хотя бы локтями туда,
куда ему хотелось сесть. Он остался за флагом, должен был
удовольствоваться положением рядового члена фракции. Это
обстоятельство его, видимо, раздражало, его тщеславие было
уязвлено, он занял позицию партийной оппозиции всему, что
84
проводило наше бюро. Он усиленно работал во фракции,
стремился противопоставить свою волю мнению бюро, интри-
говал, вел подпольную борьбу.
Очень скоро эта борьба для него оказалась непосильной,
авторитет бюро окреп, а личные свойства Уварова заставили
от него отшатнуться тех, на поддержку коих он рассчитывал.
Именно, наши требования к прошлому членов фракции были
тогда очень повышенные, а сведения с Волги, из губернии,
избравшей Уварова, не могли поднять в нашем мнении его
репутацию. Притом его подчеркивание близости к Столыпину
от него отталкивало, в этом факте видели известного рода
хлестаковщину, тем более, что очень скоро убедились в том,
что никакой особой личной близости между ними не было,
лишь простое знакомство прежних лет,— вероятно, восходив-
шее к времени, когда премьер был губернатором.
Мы были союзниками Столыпина, но не хотели быть его
вассалами. Мы старались работать с правительством, но отка-
зывались быть под его опекой. Мы готовы были провести в
жизнь реформы и законопроекты, выработанные Столыпиным,
т. к. они отвечали нашему пониманию пользы для государства,
но указаний от него получать не собирались, слишком мы
дорожили своей политической независимостью. Поэтому присут-
ствие среди нас человека, которого мы считали агентом или
осведомителем премьера, было нам неприятно, опасно. При нем
невольно язык прилипал к гортани каждый раз,' когда подни-
малось обсуждение вопроса, долженствующего остаться между
нами.
Так как Уваров продолжал постоянно бороться против
предложений бюро и его председателя, особенно в вопросах,
вызывавших расхождение взглядов между нами и премьером,
то отношения руководящей головки фракции с ним явно порти-
лись. Особенно резко это сказывалось на его отношениях
с Гучковым.
Гучков вообще был очень властным человеком, он не терпел
противодействия своим планам, раздражался, резко реагировал
в таких случаях. Уварова он сразу возненавидел, презирал
за его стремление выставить себя близким к Столыпину чело-
веком.
Между ними, видимо, возникла с первых дней Государ-
ственной Думы борьба, соперничество, которое очень скоро
привело к полной изоляции Уварова, вокруг коего образовалась
пустота. Он завял, реже стал появляться во фракции, но не вы-
шел из ее состава, что-то ему мешало это сделать.
Но когда на очереди были острые вопросы, когда мы прово-
дили политику, расходящуюся с видами Столыпина, он неизмен-
но появлялся в нашей среде, отстаивал позиции вразрез с пла-
нами бюро, противодействовал ему, как мог. Хотя эти попытки
заранее были обречены на неудачу, они выводили из себя
85
властного лидера, смущали нас, так как мы были уверены,
что все, у нас происходящее, завтра же будет известно на
Фонтанке.
Чтобы положить конец такому ненормальному положению
вещей, следовало бы заставить Уварова уйти из фракции,
но сделать это было трудно; с некоторых пор он стал очень
осторожен, не давал поводов к нему придраться.
События шли своим чередом, отношения между Гучковым
и Уваровым все ухудшались. Отзывы нашего лидера о графе
становились все более резкими, оскорбительными. Надо было
ждать острого между ними столкновения, достаточно было
видеть, какой ненавистью загорались глаза Гучкова, как только
его взор останавливался на тучной фигуре графа.
Это ненормальное положение разрешилось неожиданно,
грубо, едва не привело к кровавой развязке.
Однажды я встретил утром Гучкова в круглом зале Таври-
ческого Дворца, он ходил под руку с Звегинцевым. Увидя меня,
он подозвал и тоже взял под руку. Так мы продолжали ходить
взад и вперед, Гучков рассказывал какой-то случай, не имев-
ший большого значения, он, видимо, тянул время, чего-то ждал,
хотя председательский звонок давно звал нас в зал заседаний.
Вдруг он круто повернулся на месте, направился к входу
в зал со стороны шинельной. Там в дверях стоял гр. Уваров.
Гучков, не выпуская нас со Звегинцевым, направился прямо
к нему. Тот, завидя нас, пошел навстречу, улыбаясь и, видимо,
имея намерение с нами поздороваться. Тут произошла безобраз-
ная сцена.
Гучков не подал руки Уварову, протянутая тем рука осталась
в воздухе. Резким металлическим голосом он отчеканил по
адресу Уварова невозможное оскорбление.
Тот побледнел, повернулся на каблуках и быстро направился
к выходу.
Я пережил как невольный свидетель этого инцидента гне-
тущее чувство. Было ясно, что Гучков, наскучив постоянным
противодействием Уварова во фракции, его ролью агента ми-
нистра внутренних дел среди депутатов-софракционеров, решил
от него отделаться путем доведения столкновения до дуэли.
Гучков всегда был очень храбрым человеком, чувство само-
сохранения не было у него развито, в прошлом были уже у него
случаи явного спровоцирования дуэли. Он считался прекрасным
стрелком из пистолета, умел ненавидеть и доводить свою
ненависть до логического конца. Было очевидно, что отныне
развязка не заставит себя ждать, что Уваров не может прогло-
тить такого оскорбления, что дуэль неизбежна, а тогда кровавый
исход более чем вероятен.
Прошло несколько дней, но о дуэли мы не слышали. Уваров
во фракции не появлялся, но никаких мер не предпринимал.
Однажды Гучков во время очередного заседания Комиссии
86
(я обычно сидел рядом с ним) показал мне копию письма,
которое он только что отправил Уварову. В нем Гучков писал,
что все эти дни ждал секундантов от Уварова, но так и не до-
ждался. Теперь он предупреждает, что если так будет продол-
жаться, он вынужден будет принять меры физического воз-
действия.
Очевидно, Уваров боялся дуэли, ее избегал, а Гучков решил
его к ней принудить. Признаюсь, эта настойчивость в решении
отделаться от политического противника путем пистолета мне
не нравилась, произвела на меня тягостное впечатление. Гучков
это понял, сделал соответствующий вывод и, когда через день
после письма к нему прибыли секунданты Уварова, он указал
со своей стороны секундантами Звегинцева и Крупенского.
Дня через два должна была наконец состояться эта дуэль,
но она не осуществилась: кто-то предупредил полицию о месте
и времени дуэли, прибывшие противники и секунданты были
встречены властями и принуждены разъехаться.
Но Гучков уже закусил удила, он поехал объясняться
со Столыпиным. Переговоры о дуэли продолжались.
Наконец неизбежное совершилось.
Шло очередное заседание Комиссии по Обороне. Я сидел
рядом с Гучковым, который как ни в чем не бывало руководил
самым хладнокровным образом прениями, сам принимал в них
деятельное участие. Против нас сидел ген. Поливанов, который
как-то вопросительно на нас смотрел. За полчаса до перерыва
Гучков вдруг сказал мне, что ему необходимо на время уда-
литься, что он передает председательствование Хвощинскому.
После этого он встал и ушел, никто не обратил на это большого
внимания, только ген. Поливанов нервно задергал плечом,
повернулся всем корпусом на стуле и смотрел вслед уходящему
Гучкову. Видимо, он что-то знал. Завтракали мы по обыкнове-
нию все вместе, депутаты и представители правительства.
Поливанов сидел рядом со мной. Вдруг подошел ко мне курьер
и сказал, что меня просят к телефону.
То был Гучков, он мне сообщил, что дуэль состоялась,
что он цел, но, к сожалению, «как следует не удалось проды-
рявить Уварова», последний получил лишь ожог, царапину
на спине.
Когда я вернулся, довольный этим исходом, Поливанов
не выдержал и спросил тихо: «Цел?». Я ответил, что «да». По-
ливанов перекрестился. Было очевидно, что правительство было
осведомлено о дуэли, но решило на этот раз ей не мешать.
Выходя из буфета, я встретил только что вернувшегося в Тав-
рический Дворец депутата. Львова, одного из секундантов
Уварова. Он весь еще был под впечатлением только что пере-
житого, потрясен тем, что произошло. С негодованием расска-
зывал он, что никогда не подозревал, что ему придется видеть,
как хладнокровно и с намерением убить противника Гучков
выцеливал Уварова.
К счастью, секунданты приняли кое-какие меры, чтобы
смягчить условия дуэли, они выбрали гладкоствольные писто-
леты без мушки, отмерили шаги возможно крупные.
В результате пуля Гучкова только чиркнула по спине Уваро-
ва, который стоял боком, чтобы уменьшить площадь для прице-
ла противника. Она прошла под кожей по клетчатке и жировым
тканям, но кровь была пролита, секунданты объявили дуэль
конченной.
Политическая цель, которую себе поставил Гучков, доби-
ваясь дуэли, была достигнута: Уваров вышел из фракции,
с тех пор он стал политически мертвым человеком, его провал
на следующих выборах был обеспечен.
Эта история имела свой эпилог.
Противников судили, Уваров был оправдан, а Гучков приго-
ворен к четырем месяцам заключения в крепости. К этому
моменту он был уже председателем Государственной Думы,
поэтому выполнение приговора было отсрочено до летних ва-
кансий. Летом Гучков сложил с себя звание председателя
Государственной Думы и сел в крепость. Через две недели,
много через три, Государь его помиловал, освободил от даль-
нейшего заключения. У меня долго хранилась открытка с видом
Петропавловской крепости, где рукою Гучкова было отмечено
окно бастиона с надписью «моя камера».
Так благополучно кончилась эта печальная дуэль.
Мои отношения с А. И. Гучковым
При выборах в Четвертую Государственную Думу партия
октябристов понесла чувствительный урон. Не только число
ее представителей в Думе сократилось примерно на треть,
хуже было то, что не прошли наиболее яркие депутаты Третьей
Государственной Думы, которые составляли в ней активное
ядро партии, входили в руководящую ячейку фракции, имена
коих чаще всего появлялись в думских отчетах. В числе забалло-
тированных был и лидер нашей фракции, Гучков.
Этот погром объяснялся многими причинами, из коих две
бросались в глаза. Правые выборщики, с коими мы по-прежне-
му стремились составить выборный блок, под давлением своих
партийных вождей сплошь и рядом отказывались голосовать
за октябристского кандидата, особенно если он принадлежал
клевому крылу фракции. При прямых выборах в городах наши
кандидаты тоже потеряли голоса правых, на коих мы опирались
при выборах в Третью Думу. Это было следствием разрыва
между нами и лидерами правой партии в начале Третьей Думы.
Вторым условием неуспеха многих видных членов нашей
фракции было давление администрации на выборы. У меня нет
88
оснований утверждать, что правительство в целом или по край-
ней мере министр внутренних дел дали указания губернаторам
провалить тех или иных кандидатов из нашей среды. Но было
бесспорным, что местные губернские власти, прекрасно осве-
домленные о том крайне отрицательном отношении, которое
создалось к Гучкову и его окружению в Царском Селе, стара-
лись изо всех сил сделать приятное высшим властям, чиня
всяческие препятствия успеху «гучковцев». В ход были пущены
всевозможные средства, вплоть до нажима на закон, до аннуля-
ции, хотя бы на несколько дней, избрания ряда выборщиков,
иногда целых уездов, с тем расчетом, чтобы за это время, пока
сенат не восстановил прав выборщиков, могли произойти выбо-
ры в губернском избирательном собрании без участия выбор-
щиков, избрание коих было кассировано.
Как бы то ни было — результат получился для Четвертой
Государственной Думы печальный. По-прежнему фракция ок-
тябристов занимала центральное положение в Государственной
Думе, без нее никакое большинство, никакая работа не были
возможны. Численно она была самой сильной фракцией в Думе,
но качественно чрезвычайно отличалась от своей предшествен-
ницы в Третьей Думе. Состав ее был серенький, отсутствовали
многие яркие фигуры, в том числе и Гучков.
Наладить при таких условиях работу законодательного
учреждения было трудно, не было среди нас никого, кто мог бы
взять дирижерскую палочку, вести работу по внутреннему
сплочению фракции и направить политику ее по определенному
руслу. Естественно, на первых порах делегаты Третьей Госу-
дарственной Думы старались захватить если не главенство,
то хотя бы положение инструкторов по организации парла-
ментской работы. Но это оказалось не так просто, как казалось.
Большой процент новых людей внес новую струю, они принесли
свои выборные настроения. У одних было раздражение против
правых, у других против левых, третьи с негодованием говорили
о давлении на выборы со стороны губернаторов.
Это вело к усилению розни внутри, к появлению более опре-
деленной оппозиционности к власти. О сотрудничестве с ней,
как то было в начале Третьей Думы при Столыпине, не могло
быть и речи, слишком много горечи осталось после выборов.
С преемником Столыпина установились вежливые, но холодные
отношения, не то что ему не доверяли, а просто сознавали,
что не он главная сила, не он определяет политику власти.
Если прибавить отсутствие среди нас сильного и авторитетного
человека, могущего быть лидером, станет понятным тот разброд,
который наблюдался в руководящей фракции Четвертой Госу-
дарственной Думы.
Конечно, за пять лет работы Думы выработались известные
навыки, известная традиция, которые помогли нам кое-как
наладить текущую деятельность законодательного учреждения.
89
Настоящего большинства в Думе не было, приходилось от слу-
чая к случаю набирать достаточное число голосов, чтобы про-
вести в жизнь то или иное законодательное предположение.
Так как прежней отчужденности от кадетов уже не наблюда-
лось, соглашения с оппозиционными фракциями стали столько
же возможными, как и с правым крылом.
Благодаря этому, мы сторговывались с одними о проведении
одних мероприятий, с другими о поддержке иных законов,—
словом, маневрировали, как могли. Все было основано на торге,
на соглашениях, на компромиссах. Естественно, это вызывало
неудовольствие то в той, то в другой группе, болезненно отра-
жалось на внутренней сплоченности фракции. Ее правое крыло,
полное прежнего непримиримого отношения к левым, особенно
к кадетам, негодовало, что фракция соглашательствует с левы-
ми, что она становится в позу оппозиции к ряду министерств.
Среди левого течения, численно ослабленного, но еще не забыв-
шего о той руководящей роли, которую оно имело в Третьей
Государственной Думе, назрело чувство обиды и разочарова-
ния при виде усилий центральной группы поддерживать равно-
весие между правым и левым крыльями, стремление сгладить
отношения с министрами казалось им чем-то вроде предатель-
ства по отношению к их «разъясненным» коллегам. Последние,
обиженные и оскорбленные, оставшиеся за флагом думской
деятельности, но продолжавшие иметь общение со своими
друзьями по Третьей Думе, толкали наше левое крыло на шаги
против власти, от них приходилось теперь слышать лозунг
«Чем левее, тем лучше». Словом, постепенно назревал если
не раскол, то, по крайней мере, дух оппозиции тому ядру, новому
бюро, которое в порядке текущей работы было выдвинуто
центральным течением фракции.
Так прошло около года.
В это время председатель партии Гучков, оставшийся за
бортом политической активной деятельности, не складывал рук.
Он был волевой, активный политический борец, напрасно власти
и правые, способствовавшие его провалу на выборах, думали
этим его отстранить от реальной жизни. Он начал искать и
нашел приложение своим недюжинным силам. Сперва он про-
шел в петербургскую городскую думу, где занял сразу влиятель-
ное положение председателя комиссии по постройке водопрово-
да. Затем он добился выбора в члены Государственного Совета
от промышленности и торговли. Но это положение, эта деятель-
ность, недостаточно боевая, его не удовлетворяла. Он пережи-
вал настроения, которые его роднили психологически с резко
выраженными оппозиционными течениями общественности.
Еще в Третьей Государственной Думе он кончил тем, что встал
в явно оппозиционную позицию к власти, постепенно у него
нарастало сознание, что правительства, министры,— все это
не является основной причиной того, что мешало государствен-
90
ному кораблю идти по пути, который должен был вести к раз-
витию благополучия и мощи отечества. Сам сильный, страстный,
он возмущался отсутствием определенности и слабостью воли
носителя Высшей Власти. По своему характеру Гучков не вы-
носил противодействия своей воле, своим убеждениям. Он
не умел быть снисходительным к инакомыслящим, они для
него становились немедленно врагами, которых надо сокрушить,
сломать, сбросить со своего пути.
Посвятив все свои силы, все свое внимание делу укрепления
нашей военной мощи и развитию конституционной жизни вну-
три, он пришел к убеждению, что Царское Село, поддерживая
ничтожного и опасного для обороны государства Сухомли-
нова, относится безразлично к подлинному развитию военной
силы, что, усиливая крайних правых в Государственном Совете
и подбирая министров вроде Маклакова, Щегловитова, Сабле-
ра, власть идет по пути борьбы с народным представительством,
имеет в виду ослабить, если не свести на нет, то, что она дала
в Манифесте 17 октября. Словом, постепенно он встал в оппо-
зицию уже «его величеству».
Естественно, позиция Четвертой Думы ему не нравилась.
Хотя там не было того стремления к сотрудничеству с властью,
которое он проводил в начале Третьей Думы, но и оппозицион-
ное настроение не было достаточно ярким, как ему бы того
хотелось. Он оставался главою Союза 17 октября, лидером,
если не фракции, то партии в целом. Попытки влиять на наши
дела со стороны ни к чему не приводили, между ним и централь-
ным течением фракции, наиболее численно сильной группой ее,
наметилось глубокое психологическое расхождение.
Он решил действовать решительно, как всегда быстро и
для своих противников неожиданно.
В качестве председателя партии он решил созвать партий-
ную конференцию, которая должна была обсудить политическое
положение в стране и дать своей фракции руководящие дирек-
тивы.
По положению в конференции участвовали, кроме специ-
ально выбранных делегатов, члены Центрального комитета
партии и все члены законодательных палат, принадлежавших
к партии, в том числе все третьедумцы.
Эта конференция состоялась и превратилась в судище
над нами, четверодумцами. Положение было трудное. Прояв-
лялись очень резкие тенденции, исходящие от лиц, не ответ-
ственных за судьбу Государственной Думы и за те государ-
ственные интересы, которые с ее деятельностью были связаны.
Отношение к текущему моменту у думцев и у лиц посторон-
них было различное, психология у оставшихся за бортом дум-
ской работы и у нас, членов Государственной Думы, совсем
иная. Гучков ловко вел прения, он сам выступал мало, но его
политику проводили преданные его идеям люди, нападавшие
91
не только на правительственную политику, но и на отношение
к ней думской фракции. Настроение нашего правого крыла
совершенно не соответствовало общему течению, господство-
вавшему на конференции. Между его представителями и боль-
шинством определился резкий идейный раскол. Но все как-то
удалось замазать. Провинциальные представители не были
склонны вызывать раскол в партии и во фракции, к чему явна
клонило левое крыло, имевшее целью отбросить правых октяб-
ристов, подчинить своей воле многочисленный, но слабо орга-
низованный Центр и бросить фракцию резко налево, вплоть,
быть может, до полного слияния с левым блоком, если не до
подчинения нашей фракции директивам оппозиционных групп.
В конце концов вся конференция кончилась ничем: люди
поговорили, произвели сотрясение воздуха, взаимно друг к дру-
гу набрались неприятного чувства и разошлись. Резко, очень
резко критиковали политику власти, высказывали по ее адресу
ряд осуждений и предостережений — и только. Никаких свя-
зывавших фракцию директив дано не было. А для нас это было
главной целью — сохранить свободу решений.
План Гучкова, тогда для меня неясный, не осуществился.
Не произошло ни откола правого фланга, ни установления
директив, вынуждавших фракцию идти по пути, которым она
спровоцировала бы роспуск Думы.
Говоря откровенно, я вздохнул свободно. В то время меня
интересовали исключительно вопросы усиления армии и флота,
все остальное казалось мелким, ничтожным в перспективе той
борьбы титанов, которая неотступно стояла пред моим умствен-
ным взором. Все сведения, кои до меня доходили, приводили
к неизбежному выводу, что не далее 1915 года, может быть,
немного ранее, когда военная мощь Германии будет подавляю-
щей, мы должны ждать трагических событий. Поэтому всю
свою политическую деятельность я подчинил интересам подго-
товки государства к международной борьбе, к великому экза-
мену, который нации предстояло держать. Естественно, обост-
рение внутренних настроений, усиление партийной борьбы и
оппозиционных настроений против власти не могло входить
в мои цели. Гучков тоже сознавал, что роковой час экзамена
близок, но логического вывода он из этого не делал. Слишком
он был страстный человек, слишком коренной москвич. Для
него было ясно, что существующая власть, особенно ее высший
Носитель, мало пригодны для того, чтобы подготовить страну
к великой борьбе, чтобы успешно ее вести и довести до конца.
Отсюда его отношение, которое можно было характеризовать
одним словом — «долой!»
Во время этой конференции он говорил мне: «Власть идет
по роковому пути. Она не сознает, что приведет к революцион-
ному выступлению внутри, чем соседи воспользуются, нападут,
и тогда прощай, Великая Россия. Или соседи в расчете на нашу
92
внутреннюю рознь спровоцируют войну, и тогда вспыхнет на-
родная революция, которая все снесет». При этом он передал
мне свой разговор с Кассо, министром народного просвещения.
Кассо на упреки Гучкова, указывавшего, что политика
власти может привести к вспышке революционных страстей,
ответил: «Да, революция возможна, но умный будет тот из нас,
кто вовремя переберется за границу».
Гучков негодовал на этот ответ, говорил — вот они, негодяи,
сбегут, а мы, связанные бесчисленными нитями с Родиной,
будем расхлебывать кашу, ими заваренную.
Он пытался убедить меня в необходимости встать на резко
оппозиционную позицию, считал, что только такой тактикой
можно остановить власть на том скользком пути, на который
ее толкали реакционные силы. Я соглашался с ним в его оценке
положения политики власти, но не видел выхода в применении
его методов. Напротив, я старался доказать, что этим мы еще
больше и резче толкаем власть направо, вплоть до попыток
полной ликвидации зачатков конституционных свобод, даро-
ванных Манифестом 17 октября. Было ясно, что политические
наши пути начали определенно расходиться, что как-то и
формулировал Гучков с полной откровенностью. Наши личные
отношения не изменились, они оставались дружественными,
но прежней близости, особенно в вопросах политических, не бы-
ло. Нас продолжали сближать заботы об интересах обороны
страны: несмотря на оппозиционный уклон, Гучков оставался
все тем же страстным патриотом, он сознавал опасность между-
народного положения, знал о нашей относительной военной
слабости, всемерно одобрял мою работу в Думе по усилению
армии и флота. Но он считал, что, пока во главе военного
ведомства стоит Сухомлинов, армия, любимое детище Гучкова,
не может быть доведена до желанного совершенства. Вместе
с тем он в личных свойствах Государя видел помеху попыткам
удалить Сухомлинова. Отсюда, гораздо больше чем из-за лич-
ных антипатий или обид самолюбия, зародилось его резкое,
непримиримо враждебное отношение и к правительству, и ко
Двору.
Словом, все как будто оставалось в прежнем положении.
Опасность превращения Думы в оппозиционно настроенное
учреждение, поставившее своей целью безудержную борьбу
с властью, которая рано или поздно должна была кончиться
досрочным роспуском и новыми выборами в крайне невыгодной
для Центра обстановке, отпала окончательно.
План лиц, оставшихся вне Думы и стремившихся вызвать
ее крушение и преждевременный роспуск, не удался.
Отныне мы знали, что работа законодательного учреждения
пойдет нормальным путем. Правда, нельзя было себе делать
иллюзий, отношения с властью были сильно испорчены, цент-
ральное правительство было еще очень сильно, следовательно,
93
многие министры, учитывая это, стремились укрепить свое
положение путем игнорирования Государственной Думы или
даже явной борьбы против нее. Конечно, работа от этого очень
страдала. Притом же нажим крайней правой продолжался
вовсю, что ярко сказалось на провале законопроекта о само-
управлении в Царстве Польском.
Тем не менее кризис Думы был пережит благополучно.
В стране никто этого, по-видимому, даже не подозревал, для
публики было просто непонятно, почему люди, работавшие
в Третьей Думе мирно и рука об руку, вдруг перегрызлись и
раскололи свою фракцию на три группы.
Для меня началась трудная и ответственная пора. Фракция
фактически осталась без лидера. Единственным человеком,
который мог бы ее вести, который имел должный авторитет
и подготовку, был Алексеенко, но он решительно от этой роли
отказался. Он был уже стар, прихварывал, притом всецело
ушел в работу Бюджетной комиссии, председателем которой
был с самого начала Третьей Государственной Думы. Родзянко,
самый влиятельный из нас член фракции, пожелал остаться
председателем Государственной Думы. Это положение обязы-
вало его отойти от текущей работы фракции, мешало встать
во главе ее, ему нужно было, хотя бы формально, оставаться
вне партии, нейтральным представителем законодательного
учреждения.
Словом, у нас не оказалось главы.
Правда, было избрано бюро, многоголовая коллегия, кото-
рая официально встала во главе фракции, но такая коллегия
не могла заменить лидера, руководителя партии, который мог бы
направлять политику фракции, принимать в должный момент
ответственные решения, говорить от имени своих коллег.
В Третьей Государственной Думе я был секретарем пар-
тии — следовательно, ближайшим помощником председателя
фракции, в Четвертой Думе я был избран товарищем предсе-
дателя бюро фракции, и теперь на меня пала тягостная ответ-
ственность заменять, хотя бы временно, отсутствующего пред-
седателя фракции. Но для этого у меня не было ни достаточного
авторитета внутри фракции, среди моих коллег, ни вкуса к вла-
сти, умения принимать быстрые решения и проводить их в жизнь
Я был слишком поглощен своей непосредственной работой
в Военно-морской комиссии и все, что меня от этой прямой
задачи отвлекало, было мне невыносимо тягостно. Конечно,
я по мере сил выполнял текущую работу по составлению и
выполнению плана деятельности Государственной Думы, вел
нужные переговоры с другими партиями, сторговывался с со-
седями для нахождения нужного большинства и так далее.
Но на роль руководителя партией я не претендовал, от этой
чести всячески уклонялся. Так мы и остались без лидера.
Пока положение было нормально, пока мир не был нарушен,
94
особого неудобства я не замечал. Я всегда имел возможность
вовремя созвать бюро, провести в нем тот или иной вопрос,
тот или другой план работ Думы.
Но когда началась война, положение круто изменилось.
Нужно было, чтобы кто-то мог говорить с правительством
от имени, если не Государственной Думы, то хоть от ее влиятель-
ного большинства. А такого человека не было. Это привело
к тому, что очень скоро Родзянко, чувствуя свою фактическую
безответственность перед обезглавленной фракцией, усвоил
манеру говорить от имени Думы. Постепенно он начал привы-
кать к мысли, что — «Государственная Дума — это я, Род-
зянко». Не встречая противодействия, сознавая, что другой
решающей воли во фракции нет, он все больше отождествлял
свои мысли с волей большинства, у него развивалось и укреп-
лялось самомнение, самоуверенность, он перестал считаться
со своими коллегами, выдавал свое личное мнение за «голос
Государственной Думы».
Долгое время это не вызывало особых неудобств.
Первое столкновение — правда, мимолетное — произошло
у меня с ним, когда в конце 1916 г. начались разговоры об от-
ветственном министерстве, когда явились надежды, что Власть
наконец решится опереться на народное представительство.
Родзянко решил, что это он должен составить список нового
правительства, подобрать и рекомендовать Государю кандида-
тов на министерские посты. Он мне в порядке доверительном
показал этот список и был крайне удивлен и возмущен, когда
я ему ответил самым решительным образом, что составление и
обсуждение списка кандидатов не входит в его полномочия,
что это дело президиума Прогрессивного блока, что лично я
сделаю все возможное, чтобы исключить из его проекта мини-
стерства ряд лиц, им намеченных, что вообще он ошибается,
если думает, что он может единолично решать столь важный
вопрос.
Родзянко был раздражен, мы чуть не поссорились, но все
кончилось мирно. Царь и не думал к нам обращаться, премьером
был назначен Трепов, никакого сближения с Думой не после-
довало.
Однако это столкновение было предупреждением, кое нами
учтено не было. В результате в решительный момент, 27 фев-
раля 1917 г., Родзянко выступил единолично от имени Государ-
ственной Думы и тем сыграл решающую роль для торжества
рёволюции. Его голос был принят за голос народного представи-
тельства и Царем, и особенно высшим командным составом
армии, и это заблуждение явилось решающим фактором в поль-
зу революции.
Теперь я жалею, что содействовал срыву политики Гучкова
на конференции. Тогда бы Родзянко в феврале 1917 г. во главе
Думы не было.
95
Весною 1912 г. после четырех с лишком месяцев, проведен-
ных в госпитале, я наконец вернулся домой. Еще приходилось
лежать большую часть дня, но дело шло явно на поправку, силы
прибывали, вернулся интерес к политическим вопросам, к по-
вседневной борьбе в Думе.
Конечно, я сам в ней принимать участия еще не мог, но уже
лихорадочно следил по газетам, что там происходило. Мои
товарищи по фракции меня навещали, рассказывали о текущих
событиях, и я их всегда ожидал с нетерпением.
Однажды ко мне заехал Гучков. Я как раз лежал в постели,
он уселся рядом и прежде- всего задал вопрос, можно ли мне
вести серьезный разговор, который может меня взволновать.
Я видел, что у него какой-то особый, взволнованный и расстро-
енный, вид, что он переживает что-то такое, что его потрясло,
что вызвало чрезвычайную реакцию. Я его часто видел за по-
следние годы, но таким еще не приходилось его наблюдать.
Было ясно, что в его душе зреет какое-то важное решение,
которое еще не выкристаллизовалось, не определилось, что он
еще не знает, как поступить.
Конечно, я стал настаивать, чтобы он мне сообщил, в чем
дело.
Тогда он рассказал следующее.
Из очень осведомленного и безусловно надежного источника
он узнал, что наши военные тайны, наиболее секретные данные,
становятся известны штабам соседних империй. Это обстоя-
тельство очень взволновало военные круги, кои приняли меры
к выяснению путей и каналов, по которым происходит утечка
военных секретов. Началась тщательная слежка, напряженная
работа контрразведки. Мало-помалу картина стала раскры-
ваться, все нити приводили к Центру, откуда происходила
утечка. . Постепенно добираясь до источников германско-
австрийского осведомления, убедились, что оно происходит
из непосредственного окружения Военного министра, ген. Су-
хомлинова. Около него вертелось несколько лиц, безусловно,
подозрительных и с моральной стороны, и с точки зрения их
лояльности Русскому государству.
За ними была организована слежка, которая привела к
убеждению, что виновниками проникновения за границу наших
секретов могут быть два лица: бывший жандармский офицер
Мясоедов и иностранный подданный Альтшиллер.
Оба они были очень близки военному министру, постоянно
находились около него, пользовались его неограниченным дове-
рием. Жена Сухомлинова была дружна с женою Мясоедова,
нерусской по происхождению, Альтшиллер оказал какие-то
услуги супругам Сухомлиновым и теперь пользовался их пре-
данной дружбой. Между тем наша контрразведка установила,
что они, особенно Мясоедов, являются тем каналом, по которому
доходят до сведения соседей наши тайны. Тот высокопостав-
96
ленный военный, который передал Гучкову эти сведения, сказал,
что доверие Сухомлинова к его друзьям таково, что попытки
обезвредить подозрительных лиц ни к чему не привели. От-
чаявшись что-либо сделать своими силами, военные решили
обратиться к помощи члена Государственной Думы.
Гучков немедленно поехал к председателю Совета Ми-
нистров, рассказал ему все это. К его крайнему удивлению,
премьер ответил, что правительство обо всем уже осведомлено,
но попытки вмешаться ни к чему не привели. Он не скрывал
своего раздражения против Сухомлинова, но доказывал, что
сделать ничего не может ввиду отношения военного министра
к вопросу. Обращаться к Верховной Власти бесполезно, дело
касается военного ведомства, глава коего пользуется неограни-
ченным доверием Государя, поэтому последнее слово будет
принадлежать Сухомлинову, ответственному за интересы оборо-
ны страны.
Вот после этого разговора Гучков решил приехать ко мне
посоветоваться, что теперь надо сделать. Он еще ни на чем
окончательно не остановился, но у него бродит мысль поехать
к главному военному прокурору и подать ему официальное
обвинение Мясоедова в шпионской деятельности. Он думал,
что прокурор может допросить кого нужно и вскрыть все нити
преступления.
Я решительно против этого возражал, говоря, что все дело
в том, может ли Гучков в своей жалобе или в объяснении ее
сослаться на тех лиц, которые дали ему обвинительный мате-
риал. Если нет, если эти лица желают остаться в тени, то ничего
из подобной жалобы, кроме конфуза, не выйдет. Военный
прокурор — человек гибкий, притом зависящий от Военного
министра, он ничего не сделает такого, что неугодно Сухомли-
нову. Раз жалоба Гучкова не будет подкреплена фактами
или ссылками на источник осведомления, дело будет прекра-
щено и сам он попадет в положение клеветника. Надо избрать
какой-то иной путь. Но какой именно, мы так и не смогли окон-
чательно наметить, хотя перебирали все возможности.
Прошло несколько дней, в течение коих я Гучкова не видел.
Однажды я был поражен тем, что в двух газетах, именно в
«Вечернем Времени» и в «Голосе Москвы», появились заметки
о наличии шпионажа в военном ведомстве, причем был назван
полковник Мясоедов как глава этого шпионажа.
Естественно, это была сенсация, весь город, Государствен-
ная Дума, Государственный Совет, все военное ведомство
были охвачены как бы лихорадкой. Все знали, что Мясоедов —
друг Военного министра, тяжкое обвинение, возведенное против
друга министра, косвенно было обвинением Сухомлинова в
преступном легкомыслии, в пренебрежении интересами обороны,
которые ему были доверены. Ждали, что из всего этого выйдет.
В частности, в Думе отлично знали, что заметки эти появились
7
Заказ 195
97
под влиянием Гучкова, что это он дал их в редакции. Скандал
был громадный.
Мясоедов встретил Бориса Суворина, редактора «Вечернего
Времени», где-то на скачках и побил его. Одновременно он
подал жалобу в суд на обе газеты, обвиняя их в клевете.
Вопрос о Мясоедове был поставлен на обсуждение в бли-
жайшем заседании думской Комиссии по обороне государства.
Как ни был я еще слаб, на это заседание я поехал.
Сухомлинов явился в сопровождении начальника Генераль-
ного Штаба и высших чинов ведомства. Он имел какой-то
сконфуженный и вместе с тем озлобленный вид. Он начал
с того, что все появившееся в газетах есть выдумка, вздорная
ложь, что никогда Мясоедов не имел доступа к тайнам военного
ведомства, что он просто физически ничего не мог выдать, так
как ничего не знал. Между прочим Гучкову было известно,
что однажды Военный министр послал Мясоедова отвезти
в Париж один сверхсекретный документ, который по дороге
мог бы быть открыт противной стороне. Сухомлинов это нацело
отрицал, причем сослался на Жилинского, начальника Гене-
рального Штаба. Тот немедленно пришел на выручку своему
начальству и утверждал, что действительно Мясоедов не мог
быть в курсе наших секретов, что вся заметка ошибочная.
Попутно был поднят другой вопрос, тоже живо взволно-
вавший комиссию. Гучков сообщил, что в военном ведомстве
устроена система политического шпионажа за офицерством,
есть организация, занимающаяся этим и ведущая списки лиц,
по ее мнению, благонадежных или нет, без апробации этой
организации никакое движение по службе больше невозможно,
она может затормозить карьеру любого офицера, как бы доб-
лестен он ни был, если только поставленное во главе разведки
лицо не даст своего согласия на повышение.
Имя Мясоедова тоже имело какое-то отношение к этой
организации. Сухомлинов и тут выступил с категорическим
опровержением, сказал, что это все вздор. Тогда Гучков вынул
из кармана официальный документ и попросил председателя
его огласить. То был секретный циркуляр начальника Главного
Штаба, который от имени Военного министра давал распоря-
жение не делать никаких представлений о повышении по службе
без благоприятного отзыва органа политического наблюдения
за офицерством, т. е. именно того органа, существование коего
отрицал министр. Получилось тягостное положение. Министр
окончательно растерялся, он начал уверять, что ему ничего
не было известно, что циркуляр этот подписан не им, а началь-
ником Главного Штаба без его ведома. Это была явная ложь,
никто ей не мог поверить. Она только вселила недоверие к
остальным опровержениям министра. Сухомлинов уехал крайне
раздраженный, озлобленный против Думы. Комиссия разо-
шлась, окончательно потеряв к нему доверие.
98
Через несколько дней Мясоедов вызвал на дуэль Гучкова.
У Гучкова была репутация хорошего стрелка из пистолета,
самая дуэль должна была состояться на нарезных пистолетах,
условия были тяжелые. Поэтому многие ждали, что она кончит-
ся трагически, один из дуэлянтов ляжет. Особенно мало, каза-
лось, было шансов у Мясоедова выйти благополучно из игры.
К удивлению всех, поединок оказался бескровным.
Звегинцев, секундант Гучкова, потом рассказывал, что он
наблюдал за Мясоедовым, когда тот поднял пистолет и начал
целиться. Сперва рука была, видимо, твердая, потом, по мере
того как Мясоедов продолжал целиться, она начала дрожать,
пистолет как-то заерзал, задрожал. Наконец последовал выст-
рел, промах. Гучков все время стоял спокойно, а когда пуля
пролетела мимо, поднял пистолет и выстрелил вверх. Своим
секундантам он сказал, что не хотел стрелять в Мясоедова,
так как «тот должен умереть на виселице».
Публика была убеждена, что привлеченные за клевету
газеты будут осуждены, ведь так трудно было их положение.
К великому удивлению всего Петербурга, в том числе и членов
законодательных палат, суд оправдал газетчиков после того,
как Гучков дал показания при закрытых дверях. В чем заклю-
чались эти показания, ни я, ни кто-либо другой не знали. Но
факт был несомненный: газета обвиняла офицера, близкого
друга Военного министра, в том, что он шпион иностранной
разведки, что он выдавал тайны военного ведомства. Привле-
ченная за это к суду, газета была оправдана коронным судом.
Ясно, что имелись какие-то основания для высказанных
ею обвинений. Скандал стал еще больше. Положение Сухомли-
нова стало трудным. Во всякой другой стране такой исход
подобного процесса привел бы к крупным результатам. Самым
вероятным исходом был бы вынужденный отказ министра от
портфеля, его уход в отставку. Затем, несомненно, везде в мире
военная прокуратура заинтересовалась бы делом, начала бы
проверку обвинений, возведенных на Мясоедова.
К несчастью для России, у нас ничего подобного не после-
довало. Сухомлинов постарался замолчать неприятное для него
дело. Правительство не имело гражданского мужества его
поднять, выяснить до дна. Верховная Власть не реагировала.
Все осталось по-прежнему, Мясоедов и Альтшиллер благоден-
ствовали, общественное мнение страны и, в частности, армии
было возмущено.
Между тем это дело впоследствии должно было сыграть
громадную роль в судьбах России вообще, а монархического
режима в частности.
В этот момент решительно все: и мы, и общество, и прави-
тельство, и сама Верховная Власть — упускали из виду, что
прочность монархической власти зиждется вовсе не на одной
физической силе штыка или полиции, что главную опору ее
7* 99
составляет некоторая мистическая вера в то, что монарх есть
высший блюститель интересов народа и государства, что он
выше интересов частных, партийных или личных, что он есть
«первый слуга России», как то не раз провозглашали русские
цари. Тяжкое обвинение, возведенное на окружение Военного
министра, которое налагало и на него самого подозрение в не-
простительном легкомыслии и пренебрежении интересами госу-
дарства, должно было вызвать вмешательство власти, постав-
ленной на страже высших интересов страны. Этого не после-
довало. А между тем через два года с небольшим во время
начавшейся войны этот самый Мясоедов, устроенный на какое-
то ответственное место его другом Сухомлиновым, был обвинен
в шпионской работе, судим и приговорен к виселице.
Это обстоятельство показало обществу и армии, что возве-
денные Гучковым на окружение Сухомлинова обвинения имели
под собой полное основание.
Отсюда один шаг до мысли, что правительство и Верховная
Власть, не пожелавшие вовремя раскрыть истину, не выполнили
своей обязанности перед страной. Это обстоятельство отягча-
лось тем, что Сухомлинов продолжал оставаться Военным
министром, несмотря на то, что все усиливавшиеся вопли с
фронта открыли страшную картину провала снабжения армии
боевыми припасами и оружием.
Все это вместе взятое способствовало созданию условий,
которые привели к крушению престижа царской власти в самый
страшный для России и династии момент.
В заключение следует добавить, что Гучков свято хранил
в секрете имя того военного, кто ему сообщил данные о Мясо-
едове и К°. Сухомлинов заподозрил, что источником сведений
был ген. Поливанов, и добился его увольнения. Только в изгна-
нии я узнал, что все эти сведения шли от ген. Иванова, коман-
дующего Киевским военным округом.
Государственная Дума и внешняя политика
С Извольским я познакомился в первые месяцы работы
Третьей Государственной Думы. Хотя вопросы внешней полити-
ки не входили в сферу деятельности законодательных палат,
тем не менее мы живо интересовались международной полити-
ческой обстановкой, отношениями нашего отечества к иностран-
ным державам и особенно всем, что могло грозить нам внеш-
ними осложнениями.
Мы только что получили сведения о жалком положении
дела вооружения и снабжения армии, приняли решение прово-
дить в жизнь малую военную программу и отлично сознавали,
что пока она не выполнена, мы находимся в такой степени
100
неготовности к внешним осложнениям, при которой было бы
безумием втянуться в любое столкновение.
В то же время мы чувствовали, что над Россией нависает
внешняя опасность. Поэтому мы обратились к премьеру с прось-
бой осветить нам наше международное положение и приоткрыть,
насколько возможно, ближайшие задачи, которые преследует
правительство во внешней политике. Как всегда, Столыпин
пошел нам навстречу. Это было тем легче, что министр ино-
странных дел Извольский не был врагом народного представи-
тельства, напротив, он отлично понимал, какие выгоды можно
извлечь из сотрудничества с Государственной Думой даже
в вопросах, ее прямо не касавшихся. Он не только не уклонился
от встречи с нами, но специально испросил разрешения осветить
нам главные линии нашей внешней политики.
Самое заседание, в котором он давал объяснения, было,
конечно, строго секретным. Даже членам Думы, не входившим
в состав комиссии, доступ был воспрещен. При этих условиях
министр говорил, как нам казалось, вполне откровенно, быть
может, кое-что не договаривая, но в общем правдиво и искренне.
Он указал, что в то время на международной политической
арене шла борьба между Англией и Германией за мировую
гегемонию, этапом в которой была борьба за господство на море.
Обе стороны сознают, что это соперничество кончится воору-
женным конфликтом, в ожидании коего они ведут искусную
политическую борьбу, имевшую целью обеспечить себе макси-
мум благоприятных возможностей. Оба противника подготов-
ляют себе союзников и стараются ослабить другую сторону,
создавая осложнения для союзников противника, стараясь их
отделить или ослабить. Россия слишком большой козырь в этой
игре, чтобы обе стороны могли допустить возможность для нее
остаться нейтральной в этом споре. Каждая готова притянуть
ее на свою сторону, а если это окажется невозможным, то по-
старается вывести ее из строя до начала основного конфликта,
т. к., останься мы нейтральными в конце борьбы, когда обе
стороны оказались бы истощенными, Россия могла бы продикто-
вать свои условия победителю. Поэтому хотим мы этого или нет,
нас в борьбу втянут, уйти от нее нам не удастся.
В этой борьбе наши симпатии должны склоняться в сторону
Англии, потому что, останься Германия победительницей, она
закроет нам Балтийское море, как сейчас закрыто Черное,
что низвело бы Россию на степень экономического данника
Германии. Сейчас Германия уверена в поддержке Австрии,
ее подневольного союзника. Она рассчитывает также на помощь
Италии и Турции, если борьба начнется со столкновения
на суше между Двойственным и Тройственным союзами. Из-
вольский опасался, что борьба двух главных противников
начнется именно с того, что одна из сторон нас спровоцирует,
желая предварительно ослабить возможного союзника ее сопер-
101
ника. В предвидении этого перед нашей дипломатией стоит
задача отдалить момент борьбы до приведения в боевую готов-
ность нашей армии и флота. Вместе с тем нам необходимо
поскорее наладить отношения с теми державами, которые
могут остаться нейтральными или даже быть нашими добро-
желателями.
Наша дипломатия делала большие усилия, чтобы закрепить
дружественные отношения с Англией, которая, впрочем, под
влиянием германской угрозы сближается очень тесно с Франци-
ей, нашим союзником. Разделявшие нас в Средней Азии во-
просы — на пути полного урегулирования без ущерба для наших
жизненных интересов и национальной чести. То же самое
делается на Дальнем Востоке, где отношения с Японией, не-
смотря на горечь, оставшуюся после недавней войны, стано-
вятся все более искренними и дружественными. Соглашения
последнего времени по вопросам о рыбной ловле и наше явное
стремление отказаться от захватнической политики в Маньчжу-
рии очень содействуют установлению хороших отношений, над
чем работают не только наши, но и японские дипломаты, осо-
бенно их посланник в Петербурге.
Впрочем, на Дальнем Востоке произошли большие перем’е-
ны. Там наше влияние ослабело, зато выросло значение Аме-
рики. В будущем, быть может отдаленном, вероятно столкно-
вение интересов Америки с Японией, борьба между ними за
господство на Тихом океане. Это соперничество нам на руку,
т. к. побуждает японцев к мирному сожительству с нами.
Извольский надеялся, что в возможном европейском конфликте
японцы против нас не выступят. Он указывал также на то,
что и русская и французская дипломатия работают над тем,
чтобы улучшить по возможности отношения с Италией. Что
касается Турции, то он очень опасался все усиливающегося
там влияния Германии, но видел противовес в растущей мощи
славянских государств. Мы его спросили о китайской опасности,
о которой порою тогда говорили в связи с реорганизацией
китайской армии по немецким шаблонам. Он ответил очень
спокойно, что не опасается Китая, т. к. в этой стране элита
нации перестала идеализировать государство, погрязла в узком
эгоизме и шкурничестве. Там изречение римлян — «сладко
умереть за отечество» — непонятно и чуждо уму и душе совре-
менного китайца. Такая нация не может быть опасным против-
ником, она обречена на разложение и распад.
Этот первый контакт с Извольским произвел на меня весьма
благоприятное впечатление. Перед нами был вдумчивый и
умный человек, сознававший опасность положения России,
ставивший себе целью осторожную и уклончивую политику
до момента, еще очень отдаленного, готовности страны к напря-
жению, неизбежному в момент обострения внешних отношений.
Мы могли быть спокойными за ближайшие годы, по крайней
102
мере мы знали, что наша дипломатия сделает все для избежания
конфликта. Со своей стороны, мы выразили готовность сделать
все возможное, чтобы помочь правительству в преследовании
этой цели. Когда вскоре министерство внесло законопроект
о возведении посланника в Токио в ранг посла и об отпуске
на это средств, мы провели законопроект в ускоренном порядке.
Равным образом мы сделали все от нас зависящее, чтобы
провести в жизнь постройку Амурской железной дороги, что
должно было в большой мере внести успокоение в наши отно-
шения с Японией.
Прошло много месяцев. Политический горизонт вдруг по-
крылся тучами, в воздухе почувствовалось приближение грозы.
Недоговоренность на свидании в Бухлау дала предлог австрий-
цам утверждать, что Россия устами Извольского дала согласие
на аннексию Боснии и Герцеговины. Эти провинции уже давно
были в фактическом владении Австрии, непосредственного
ущерба для нас от этой аннексии произойти не могло, мы могли
бы остаться посторонними зрителями. Но тут вмешалось одно
привходящее обстоятельство. С некоторых пор среди русского
общества до самых его верхов выявилась яркая тенденция
славянофильства. Как-то незаметно была усвоена мысль, что
Россия есть защитница и опекун всех славян, что она должна
жертвовать своими непосредственными интересами и кровью
ее сынов ради защиты и счастья братушек — славян. Эта тен-
денция крайне осложнила работу нашей дипломатии, связывала
ее свободу действия и создавала у соседей недоброжелатель-
ство и недоверие к нам. И в данном случае эта тенденция едва
не привела нас к катастрофе. Мы, конечно, были далеки от того,
что делалось в дипломатических канцеляриях, но и до нас
долетали отголоски тревоги, охватившей верхи нашего диплома-
тического ведомства,— вернее, до нас доходили те отзвуки ее,
кои имели отражение в верхах военного ведомства. Перед
Либавой, где обычно зимовали наши слабые морские силы,
состоявшие из минной флотилии адм. Эссена, продефилировал
в блестящем вооружении флот верного союзника Австрии,
вооруженного до зубов. Мы знали, что Балканы забурлили,
что настроение в Сербии крайне повышенное. Конечно, она
не могла сама по себе рискнуть столкновением с Австрией,
но если она тем не менее упорствовала в своей позиции, то это
доказывало, что она рассчитывает на чужую силу, на чужие
штыки. У нас перехватило дух: казалось, вот-вот начнется
на Балканах и разольется по всей Европе вихрь безумия и
разрушения. Но вдруг все затихло. Сербы вынуждены были
пойти в Каноссу, Австрия удовольствовалась дипломатической
победой в дополнение к двум аннексированным провинциям.
Только тогда мы получили кое-какие разъяснения о том,
что произошло. Мы узнали, что Россия была накануне катастро-
фы, накануне опасности быть втянутой в войну, к которой она
юз
совершенно не была готова и которая могла стать началом
конца, тем более, что внутри еще не все было благополучно,
низы едва были успокоены, значительная часть интеллигенции
все еще держалась лозунга «Чем хуже — тем лучше».
Однажды Столыпин рассказал некоторым из нас, каких
трудов стоило ему уговорить Государя дать понять сербам,
что они не могут рассчитывать на вооруженную поддержку
с нашей стороны, если бы они втянулись в войну с Австрией
по боснийскому вопросу. Оказывается, Государь еще раньше
имел по этому поводу разговор с сербским наследником и
обещал ему, что Россия не позволит австрийцам раздавить
Сербию. Теперь Государь считал, что он связан словом, которое
он обязан выполнить при всяких обстоятельствах. Только под
давлением всего министерства, особенно Военного министра,
указавшего на полную нашу неготовность к войне, Государь
согласился с точкой зрения премьера и Извольского и преподал
сербам совет уладить вопрос миром, причем им дано было
определенно понять, что Россия, во всяком случае ради этого
вопроса, воевать не будет. Столыпин говорил, как тяжело было
Государю это решение, он принял его ради блага родины
со слезами на глазах.
Правительство поступило мудро, оно избавило Россию от
величайшей опасности, отсрочило конфликт на несколько лет,
в течение которых мы имели возможность далеко продвинуть
нашу военную подготовку, несмотря на маразм, воцарившийся
в военном ведомстве с назначением Сухомлинова. Но, конечно,
главные персонажи, заставившие Государя принять решение,
которое было в его глазах величайшим для него унижением —
неисполнение слова,— рисковали своей карьерой.
Извольский остро почувствовал удар, нанесенный лично ему,
его влиянию и политике, всем этим инцидентом. На него падала
доля ответственности за сюрприз, поднесенный нам австрийской
политикой. Он стал тяготиться своим положением, искать
возможности отойти от власти. До нас доходили сведения,
что он просит дать ему место посла в одной из дружественных
столиц, т. к. его личное состояние якобы сильно расстроено
непосильными расходами, связанными с исполнением должно-
сти министра. Мы очень жалели о том, что руководство внешней
политикой уйдет из рук человека осторожного и имевшего
силу воли отстаивать свои идеи даже тогда, когда это грозило
его карьере. Но мы не имели права голоса в этом вопросе, были
только пассивными свидетелями событий. Когда пришла весть
о назначении Извольского послом в Париж, мы приняли ее
как неизбежное зло, борьба с коим была все равно невозможна.
Еще раньше Извольского был вынужден оставить свой пост
ген. Редигер, на которогб косвенно падала ответственность
за то, что к моменту эрентальевской авантюры Россия совер-
шенно не была готова к войне. Однако последнее обстоятельство
104
имело кое-какие благие последствия, по крайней мере в смысле
усиления обороны столицы с моря, на что до того времени
не обращали внимания. Оказалось, что, перепугавшись, воен-
ные власти Кронштадта вынуждены были признать, что кре-
пость эта совершенно неприспособлена к борьбе с современной
судовой артиллерией, почему всю зиму и весну шли экстренные
работы по усилению ее обороны, создавались форты Ино и
Красная Горка. Наконец, была заказана новая береговая
артиллерия, аналогичная той, коей были вооружены последние
немецкие дредноуты. Словом, грянул гром, и Главное Артил-
лерийское Управление начало креститься.
Теперь германская пропаганда старается выставить Изволь-
ского как непримиримого врага германизма, сознательно под-
готовившего войну с немцами и сыгравшего большую роль
в ее возникновении. Я убежден, что это ложь.
Он сознавал, что война возможна, что немцы нас втянут,
чтобы вывести из строя до их столкновения с Англией, он этого
боялся. Притом он лучше, чем кто-либо из современных дипло-
матов, знал, насколько Россия к этой войне не подготовлена.
Поэтому все его усилия клонились к тому, чтобы отсрочить
возможное столкновение до нашей готовности, которая не могла
быть достигнута ранее конца 1917 или середины 1918 гг. Сле-
довательно, если бы он даже хотел войны, он должен был бы
сделать все возможное, чтобы ее отсрочить до этого момента,
как когда-то он настоял на уступке Австрии в вопросе аннексии
славянских провинций, что привело к концу его карьеры.
Назначение Сазонова министром иностранных дел не вызва-
ло сколько-нибудь значительной реакции в Государственной
Думе. Пожалели Извольского, которого считали другом народ-
ного представительства, но и против Сазонова ничего не имели.
Про него говорили, что он культурный, европейски образо-
ванный человек, либеральный чиновник, дороживший новым
строем, приближавшим Россию к Западу, к европейским поня-
тиям и идеям. Но вместе с тем передавали, что своим назна-
чением он обязан не столько своим личным качествам, сколько
тому обстоятельству, что он приходился бофрером Столыпину.
Сазонов, как и его предшественник, не уклонялся от общения
с думцами. Он посвящал нас периодически в подробности
международного положения.
Он был любезен и внимателен к нам, очень осторожен в своих
выражениях и суждениях, но все его обращение, вся его внеш-
ность, фигура, манера речи — все вместе произвело неблаго-
приятное впечатление. Может быть, это впечатление происходи-
ло отчасти от невольного сравнения, которое само собой напра-
шивалось при сопоставлении с впечатлением от другого нашего
собеседника, Столыпина. Эти два человека казались, по крайней
мере когда были вместе, как бы демонстративным выражением
105
двух противоположных типов государственного человека. Высо-
кого роста, физически сильный, волевой, решительный в своих
суждениях и действиях премьер, а рядом с ним новый министр,
маленький, слабый физически человек, с тихим голосом, ли-
шенным решительных, императивных нот, осторожно выбираю-
щий свои выражения, воплощающий свою речь в нарочито
туманные, расплывчатые образы. Насколько у премьера на пер-
вом плане была решительность, определенность и целостность
характера, настолько второй представлял собою нечто скольз-
кое, лавирующее, мягкотелое. Международное положение
тогда было запутанное, полное тревог и опасностей. Армия
наша абсолютно не была готова к войне, внутреннее положение
далеко еще не стабилизировалось в достаточной мере, чтобы
Россия могла считаться готовой к внешним осложнениям. Это
положение обязывало к осторожной, продуманной, последова-
тельно проводимой внешней политике, при которой первейшей
задачей нашей дипломатии являлась не охрана престижа,
не постановка на очередь больших исторических задач России,
а сохранение мира во что бы то ни стало с целью выигрыша
времени, достаточного для приведения в порядок армии и
устройства внутренних дел. Извольский это положение созна-
вал, при нем была уверенность, что действиями его будет
руководить холодный расчет, что политика чувства, к которой
так склонна была русская дипломатия, не явится решающим
фактором в наших отношениях с соседями.
Общение с Сазоновым этой уверенности не вселяло. Не то,
чтобы он не понимал положения, напротив, он высказывал
те же мысли, что и его предшественник, но в его словах не было
уверенности, убежденности, которые прежде нас успокаивали.
Чувствовалось какое-то «НО» и «ЕСЛИ» — вот это наводило
на размышления.
После смерти Столыпина наше внимание было всецело
поглощено внутренними вопросами. Отношения с новым премь-
ером* установились вежливые, но холодные, с другими ми-
нистрами они начали портиться, началась открытая борьба с
ген. Сухомлиновым, наш лидер стал определенно переходить
в оппозицию... словом, о Сазонове забыли.
Осенью 1912 г., когда шла выборная борьба в Четвертую
Государственную Думу, неожиданно началась война на Балка-
нах. Правда, Балканский полуостров всегда считался самым
опасным местом, где давно боролись великие державы за пре-
обладание и за вопросы престижа, где преследования христиан
испортили много крови европейским дипломатам, но как-то
давно привыкли к мысли, что сами славянские державы слиш-
ком слабы, чтобы рискнуть разрешить свой спор с турками
собственными силами. Притом они были разъединены, вечно
* В. Н. Коковцовым.
106
ссорились друг с другом, взаимно друг другу не доверяли и друг
друга ослабляли. Теперь вдруг совершилось чудо: славяне ока-^
зались объединенными, сплоченными, действующими по зара-
нее выработанному плану. Сперва за них стало страшно, каза-
лось, что Турция, только что реорганизовавшая свою армию
по немецким шаблонам и с помощью немецких инструкторов,
легко справится с молодыми славянскими армиями. Однако
скоро события показали, что балканский союз представлял
собою большую политическую и военную силу, турки терпели
поражение за поражением, победа союзников была вне со-
мнения.
Когда собралась IV Государственная Дума, когда вновь
состоялись собеседования членов Военно-морской комиссии
с Сазоновым, исход борьбы уже определился. Однако полити-
ческая подоплека всего происходившего оставалась непонятной,
невыясненной. Все попытки вызвать Сазонова на откровенность,
на объяснение того, как мог состояться балканский союз дер-
жав, которые вечно ссорились между собою, оставались тщет-
ными. Он уклонялся, не хотел говорить об этом.
Однако в его словах чувствовалась известная тревога, он,
видимо, начал уже сознавать, что балканские события могут
принести России большие осложнения.
Враждебное отношение Австрии к Сербии не было секретом,
было ясно, что австрийцы не примирятся без борьбы с увеличе-
нием мощи и престижа сербского королевства. А между тем
общественное мнение в России было всецело на стороне славян,
успехи их оружия приветствовались с таким энтузиазмом,
как будто то были победы русского оружия. В прессе, в обществе,
в законодательных палатах, наконец при Дворе, прокатилась
мощная волна славянофильства. Эти настроения начали оказы-
вать влияние и на нашу дипломатию, ибо Сазонов был очень
чувствителен к популярности, к газетной шумихе. Правда,
официально правительство соблюдало нейтралитет, но скоро мы
узнали, что это только для отвода глаз.
При рассмотрении сметы чрезвычайных расходов военного
ведомства мы убедились, что значительные количества предме-
тов вооружения и интендантского довольствия были вскоре
после начала мобилизации балканских армий переданы славян-
ским державам. Это не было покупкой у частных лиц, нет,
тут наше правительство передавало часть своих неприкосновен-
ных запасов военного времени державам, находившимся в войне
с Турцией, с которой мы не воевали. Это было уже нарушением
нейтралитета.
Сазонов это сознавал, но оправдывался тем, что такова-де
воля Государя, как будто он сам не являлся ответственным
советником по делам внешней политики. Но о своем участии
в деле подготовки и выработки союзного договора балканских
107
держав он упорно молчал и после выяснения факта передачи
оружия союзникам.
Правда приоткрылась, да и то не вполне, только после того,
как союзники не поделили турецкого наследства и перессори-
лись между собой. Телеграммы Государя к болгарскому царю
и сербскому королю доказывали, что в силу договора Импера-
тор являлся арбитром в этом споре, что заранее, еще в момент
подписания союзного договора, русская дипломатия дала согла-
сие на то, что весь союзный договор ставился как бы под опеку,
протекторат русского Государя. Участие Сазнова в подготовке
и выработке союзного договора стало несомненным, на него
легла громадная моральная ответственность за те последствия,
которые логически с договорами были связаны.
Русские дипломаты, участвовавшие в составлении договора,
имели в виду использовать его скорее против Австрии, они
приняли меры к тому, чтобы иметь голос в выборе момента,
когда союзный договор должен был начать действовать. Для
этого они оговорили, что самая мобилизация войск союзников
производится с ведома и разрешения русского Царя. Наконец,
они считали, что все соглашение должно сохраняться в строгой
тайне. Последнее было явной наивностью. Симпатия царя
Фердинанда к австрийскому двору, его неприязнь к России и
русской династии были общеизвестны. Ясно было, что все ему
известное станет скоро известно и Вене.
Расчет русских дипломатов на то, что их слово сыграет
решающую роль в определении момента применения союзного
договора, не оправдался. Балканским союзникам не было дела
до того, готова Россия или нет к постановке на очередь
вопросов о перекройке карты Балкан. Они-то были готовы к
войне с турками, союзный договор их для этой цели объединил.
Они и поторопились использовать положение, осуществить свои
национальные задачи собственными силами. Немецкая дипло-
матия могла только использовать это положение. Она была
уверена, что турки легко справятся со славянскими державами.
Она старалась толкнуть турок и славян на эту борьбу, что облег-
чалось известной близостью царя Фердинанда к Вене.
Война и началась, когда русская дипломатия менее всего
ее ожидала.
Насколько Сазонов считал в глубине души участие нашей
дипломатии в заключении Балканского союза рискованным
шагом, видно из того, что он тщательно скрывал самое суще-
ствование Союза от французского правительства. Только тогда,
когда война началась в самый неудобный для России момент,
он, видимо, учел всю опасность для русской державы этой
авантюры.
Но отступать было уже нельзя, правда постепенно выявля-
лась все больше и больше, его роль становилась очевидной
для всякого грамотного дипломата. Он видел нарастание раз-
108
дражения в Вене, где в любой момент готовы были перейти
от слов к делу, силой помешать усилению престижа Сербского
королевства. В то же время не сдерживаемая ничем волна
сочувствия славянам, охватившая Россию, припирала его к сте-
не, она выявляла воочию нашу моральную связь со славянами
и мешала ему отступить, если бы австрийцы перешли к военным
действиям. Таким образом перед ним вставал грозный признак
возможной войны, к которой Россия, как он знал, совершенно
не была готова.
Когда наступление болгарских армий захлебнулось у Чатал-
джи, а турки, владея Черным морем, могли подвозить из Малой
Азии подкрепления в любых количествах, болгарское правитель-
ство прислало в Петербург чрезвычайное посольство с просьбой
о помощи, хотя бы флотом, что, несомненно, немедленно привело
бы к падению Константинополя. За эту помощь болгары готовы
были заплатить хотя бы проливами.
Однако в Петербурге сознавали, что такое наше выступление
неизбежно вызвало бы всеобщую войну, чего мы не хотели.
Болгарские предложения, их просьбы и упреки были встречены
холодно, их отклонили. Болгары уехали раздраженные и огор-
ченные. С этого момента наш престиж в Болгарии был потерян.
Фердинанд решил, что с Россией считаться не стоит, она больше
не сила, ни на что серьезное не способна. Он окончательно
впрягся в фарватер австрийской политики. Под влиянием Вены
он обострил свои отношения со своими союзниками и скоро
бросил свою армию против Сербии, отбросив мирное посред-
ничество русского Царя. Балканский союз был разорван. Вместе
с тем была разорвана кровная связь, существовавшая между
Россией и Болгарией.
Отныне мы не могли рассчитывать на то, что в мировой
войне, к которой мир шел роковым путем, Болгария будет
нашей союзницей. Сазонов это сознавал. Он нам откровенно
признался, что больше мы рассчитывать на Болгарию не мо-
жем, что свою ставку на Балканах мы можем делать только
на Сербию.
У нас это положение принимали с грустью. Я помню, как
на одном из фракционных заседаний барон Мейендорф протес-
товал против того факта, что благодаря тактике Сазонова
наша политика якобы вынуждена руководствоваться директи-
вами или по крайней мере интересами Сербии.
Как бы то ни было, несвоевременно созданный Балканский
союз привел к величайшей для славян трагедии. Они передра-
лись между собой, их солидарность была разбита раз навсег-
да,— по крайней мере, надолго. Вместе с тем создалось поло-
жение, которое роковым путем привело к тому поразительному
факту, что Болгария, освобожденная тридцать пять лет перед
тем потоками русской крови, встала на сторону Турции в первой
же войне, которую России пришлось вести с турками после
войны за освобождение Болгарии.
Четвертая Государственная Дума собралась, когда резуль-
таты первой Балканской войны уже определились, турецкая
армия была разбита, Адрианополь осажден, а турецкие силы,
ежедневно усиливавшиеся прибывавшими из Азии подкрепле-
ниями, прочно зацепились за укрепление линии у Чаталджи
и у Булаира. Началась тяжелая, истощающая обе стороны,
траншейная война, конца которой не предвиделось. Ни та,
ни другая сторона не были в силах выйти из своих траншей,
прорвать расположение противника.
Надо было искать выхода, или найти новые силы, новых
союзников, чтобы сломить силою врага, или попытаться догово-
риться дипломатическим путем, пойдя на какой-то компромисс.
Особенно осложнялось положение болгар. Они понесли большие
потери в боях, на их долю выпала задача сломить .сопротив-
ление главных сил Турции, они теперь осаждали Адрианополь
и сдерживали всю турецкую армию у Чаталджи и Булаира.
К тому же Румыния начала предъявлять требования о компен-
сации, покушалась на чисто болгарскую территорию южной
Добруджи.
Болгары давно привыкли считать Россию своей покрови-
тельницей, с которой они, правда, не хотели считаться, когда
им было хорошо, но которая, по их мнению, должна была им
помогать, раз им становилось трудно.
События вчерашнего дня их в этом еще больше убеждали.
Они начали войну без соглашения с русской дипломатией,
вопреки точному смыслу недавнего союзного договора славян.
Когда же оказалось, что для ведения войны у них не хватило
оружия, снабжения и интендантского довольствия, Россия снаб-
дила их всем этим из своих далеко не полных неприкосновенных
запасов военного времени.
Все русское общество, затаив дыхание, следило за успеш-
ными операциями балканских славян, особенно болгарской
армии. Оно радовалось и ликовало по случаю их побед. Это
внушило славянам вообще, а болгарам в особенности, уве-
ренность, что Россия их выручит, если им станет тяжело. Они
поверили, что русское общество сможет в крайнем случае
оказать на правительство такое же давление, как то было
в 1877 г., заставит его обнажить меч в защиту интересов
«братушек».
Эти тенденции представляли собою большую опасность,
они возбуждали подозрительность и беспокойство у соседей
в минуту, когда русская армия и флот не были готовы к войне,
когда программа судостроения была в самом начале выпол-
нения, а большая военная программа только еще разрабаты-
валась в тиши кабинетов Военного министерства.
Наконец, у турок создавалось впечатление, что Россия
проявляет к ним непримиримую враждебность, что она явля-
ется наследственным врагом Турецкой империи.
но
Теперь, когда борьба у Чаталджи и у Булаира приняла
форму траншейной войны, болгары решили, что настал момент,
когда Россия обязана вмешаться, вытащить для них каштаны
из огня. Они решили обратиться непосредственно к русскому
Императору, апеллировать к нашему общественному мнению.
Они послали в Петербург специальное посольство с Даневым
и ген. Радкой Дмитриевым во главе.
Наше дипломатическое ведомство, сознавшее опасность
международного политического положения, приняло их вежливо,
любезно, но сдержанно. Государь принял их в особой секретной
аудиенции, в результате коей болгары, видимо, были обескура-
жены. Для нас осталось тайной все, что говорилось на этой
аудиенции, но ее неуспех для болгарских домогательств был
очевидным. Да болгары и не скрывали своего разочарования,
раздражения, огорчения. Они не сразу сложили оружие, про-
бовали апеллировать к нашему общественному мнению, посети-
ли Думу, виднейших политических деятелей, жаловались и
убеждали. Мало-помалу у нас сложилось впечатление, что они
добивались нашего прямого вмешательства в их тяжбу с тур-
ками. Они понимали, что при том равновесии сил у Чаталджи,
кое тогда установилось, достаточно было появления нашего
Черноморского флота в тылу и на фланге этой турецкой линии
защиты, чтобы спор был решен в их пользу. За эту помощь они
готовы были заплатить проливами. Русское правительство от-
лично понимало, что наше открытое вмешательство в войну,
да еще с целью захвата проливов, несомненно вызовет обще-
европейскую войну при невыгодных для нас условиях. Оно
определенно отклонило болгарскую просьбу, ограничилось со-
ветами быть умеренными, сговориться с противниками и сосе-
дями,— в частности, оно указало на необходимость уступить
что-то румынам, хотя бы город Силистрию.
Болгары этого не ожидали. Они были уверены в русской
помощи, они только что были всюду встречаемы овациями,
а теперь все их просьбы отклонены, все их предложения встре-
чены недоверчиво, отрицательно. Они были раздражены, оби-
жены, они смотрели на поведение русского правительства
как на своего рода измену славянскому делу. Они определенно
не верили, что действиями русского правительства руководит
лишь разум, сознание опасности для интересов государства.
По крайней мере ген. Радко Дмитриев с возмущением говорил,
что не понимает, как государство, которое может выставить
в поле шестимиллионную армию, боится столкновения с таким
противником, как австрийцы.
Однажды я встретил болгарское посольство, т. е. Данева,
ген. Радко Дмитриева и петербургского их посланника Бобчева
у Родзянко. Разговор все время шел об их просьбе о помощи,
которую отклонило русское правительство, о трудном положе-
нии, в которое попало болгарское государство, о причинах
111
отказа России от вмешательства в борьбу. Генерал был убеж-
ден, что главная причина, побудившая наше правительство
занять уклончивую позицию, кроется в том еще не изжитом
моральном потрясении, подавленности духа, которые были
следствием недавно проигранной на Дальнем Востоке войны.
Видимо, они определенно не верили, что Россия к войне не го-
това. По крайней мере Бобчев отозвал меня в сторону и попьь
тался вызвать на откровенный разговор. Он начал с вопроса,
каково мое мнение по вопросу об уступке Силистрии румынам,
что им настоятельно советовало наше Министерство иностран-
ных дел. Я ответил уклончиво, что недостаточно в курсе дела,
что все зависит от того, каковы их отношения с союзниками,
сербами и греками, а также насколько они уверены, что в случае
нового столкновения турки не шевельнутся. Я видел, что моего
собеседника мало интересует подобное рассуждение, из коего
было ясно, что им надо рассчитывать только на свои силы.
Тогда он задал как бы вскользь вопрос, правда ли, что мы
к войне не готовы, «вот нам говорят, что раньше 1914 г. вы
не будете готовы».
Я ответил, что война нам не желательна, что впереди еще
много работы в области доведения армии до надлежащей
высоты, что мы только что начали строить новый флот, что
вообще нам нужен мир на долгие годы, поэтому лично я сейчас
одобряю осторожную линию поведения правительства. Он круто
оборвал разговор, отошел в сторону.
Прошло некоторое время.
Шло обычное заседание Государственной Думы, не пред-
ставляющее большого интереса, на кафедре что-то говорил
очередной оратор, депутаты почти не слушали, кто читал газеты,
кто разговаривал вполголоса с соседом,— словом, сидели в зале
для кворума. Вдруг произошло какое-то замешательство. К
председателю подбежал кто-то из депутатов, кажется, то был
Крупенский. Он что-то сообщил председателю, что того взвол-
новало. Как только оратор закончил свою речь, председатель
дал слово вне очереди и в нарушение наказа депутату, только
что сделавшему ему какое-то сообщение. Тот, взойдя на кафед-
ру, сообщил, что только что получена телеграмма о том, что
болгары взяли штурмом Адрианополь. Эти слова были встречены
громом аплодисментов, все депутаты встали и начали кричать
«ура».
Произошла бурная и продолжительная овация, после коей
было поручено председателю немедленно послать от имени
Государственной Думы поздравительную телеграмму болгар-
скому собранию, вернее, председателю болгарского народного
представительства. Если бы пришло известие о победе русского
оружия, вряд ли Дума могла проявить больше восторга, радо-
сти. Это проявление болгарофильства опять произвело извест-
ное впечатление, особенно на болгар.
112
По существу эта победа кончила борьбу. Спорный вопрос
о второй столице турок был разрешен силою оружия, дальней-
шая борьба была бесполезна для обеих сторон. Переговоры
о мире пошли полным ходом.
Но тут начались осложнения, коих наши дипломаты не суме-
ли ни предвидеть, ни предупредить.
Союзники передрались из-за дележа добычи. Конечно, тут
играла роль австрийская дипломатия, стремившаяся разрушить
союз славянских народов, сказалась личность царя Фердинан-
да, всегда ненавидевшего Россию и русского Императора,
оставшегося в душе австрийцем на славянском престоле. Но и
ошибки наших дипломатов имели большое влияние на возник-
новение распри, которая раз навсегда разделила два братских
славянских народа, последствия которой, закрепленные в унизи-
тельном для болгар Бухарестском мире, подготовили присоеди-
нение Болгарии к блоку центральных империй во время Великой
войны, чем надолго был отсрочен благоприятный исход этого
столкновения славянского мира с пангерманской идеей.
Болгария, разбитая, униженная, опять просила нашей помо-
щи, но встретила со стороны нашей дипломатии холодную враж-
дебность. Сазонов не мог простить ей выступления против
Сербии вопреки телеграмме Государя к славянским монархам.
За личную политику Фердинанда пришлось расплачиваться
народу, верившему до того момента в симпатии к нему русского
народа и Государя, а теперь оставленного на произвол и раз-
грабление победоносных соседей.
Последние годы до Великой войны прошли в беспрерывной
тревоге. Внешние осложнения и опасности следовали одни за
другими почти без перерыва: то марокканские дела, то Балкан-
ские войны грозили поджечь Европу со всех концов. Члены
Государственной Думы, работавшие в Военно-морской комис-
сии, жили в постоянном ожидании катастрофы, мы стали очень
щедры, порою расточительны, в расходах на оборону. Даже
суровый и скуповатый председатель Бюджетной комиссии, ко-
торый в Третьей Государственной Думе еще протестовал против
«милитаризации бюджета», теперь делался сразу тароватым,
как только дело касалось расходов Военного или Морского
министерств.
Конечно, мы теперь стремились как можно чаще встречаться
с Сазоновым, получать освещения политического положения
из первоисточника. Сазонов не уклонялся, но с некоторых пор
его объяснения становились все сдержаннее и неопределеннее,
особенно относительно всего, что касалось балканских событий.
Вместе с тем постепенно его оптимизм заменялся видимой
озабоченностью, особенно после второй Балканской войны,
отбросившей Болгарию в лагерь германской ориентации. Он
нам тогда прямо сказал, что отныне мы более на Болгарию
8 Заказ 195 1 13
рассчитывать не можем, приходится делать ставку на одну
Сербию.
В то же время он охотно рассказывал о том, насколько ему
удается выполнить план сближения с державами, могущими
стать в известных случаях нашими сотрудниками или друже-
ственно-нейтральными. В первую голову он подчеркивал все
продолжающееся сближение с Японией, переходящее постепен-
но в тесное сотрудничество на Дальнем Востоке, благодаря
чему он совершенно успокоился за судьбу нашей отдаленной
окраины. Успешное разрешение вопроса о Внешней Монголии
было доказательством правильности оценки положения, там
создавшегося. Точно так же отношения с Англией продолжали
делаться все более сердечными, несмотря на отдельные случаи
шероховатостей, вызываемых личной политикой кое-каких мел-
ких агентов на Среднем Востоке. Все это легко улаживалось,
т. к. обе стороны имели определенное желание теснейшего
между ними сближения. Но зато все попытки нашей и француз-
ской дипломатии добиться заключения Англией союза с одной
или обеими державами двойственного союза не удавались.
У него было определенное ощущение, что, заключи подобный
союз Англия, хотя бы в форме писанной военно-морской кон-
венции, мир в Европе был бы на долгие годы обеспечен. Так
думало и правительство, по крайней мере адм. Григорович
неоднократно говорил мне об усилиях, делаемых нами для
заключения конвенции с Англией с целью прочного обеспе-
чения мира. Англичане ссылались на свою традицию свободы
рук, на нежелание быть связанными письменным обязатель-
ством на долгие годы вперед. Это объяснение не совсем вяза-
лось с фактом англо-японского союза, просуществовавшего уже
более 10 лет, направленного явно против нас и связывавшего
их свободу действия в известных случаях. Между тем герман-
ская опасность в Европе была для их морского могущества
неизмеримо большей, чем расширение сфер влияния России
на Дальнем Востоке или в Средней Азии.
Особым пессимизмом были пропитаны речи Сазонова в са-
мом начале 1914 года.
Мы сами давно опасались этого года. Из многочисленных
данных, имевшихся в распоряжении наших военных агентов,
вытекало, что как раз к этому сроку будет закончена вчерне
большая военная программа Германии, обложившей для этой
цели свое население единовременным двухмиллиардным на-
логом. Это было похоже на контрибуцию, добровольно упла-
ченную Германией с какою-то определенной целью, притом
спешной, приуроченной к известному сроку. Военное преиму-
щество, достигаемое Германией благодаря этой мере, было
неоспоримо, оно внушало нам величайшую тревогу. Правитель-
ство решило парировать опасность путем проведения спешных
и крупных военных мер.
114
Еще в 1912 г. Дума пошла навстречу морскому ведомству,
отпустив около 500 млн. руб. на спешное усиление Балтийского
флота. Эту судостроительную программу ведомство должно
было выполнить не позднее начала 1917 г., т. е. срока окончания
программы вооружений австрийской армии. Теперь наступила
очередь сделать максимальное усилие для приведения армии
в соответствие с изменившимися силами возможных против-
ников. Догнать немцев к концу 1914 г. было уже нельзя, но
можно было попытаться сделать громадное усилие и подрав-
нять наши силы с силами германской коалиции к сроку, когда
австрийцы разовьют свои вооружения. Так и было решено.
Правительство наконец внесло в Государственную Думу зако-
нопроект о Большой военной программе, принятие коего Думой
было бы громадным самопожертвованием со стороны русского
народа, которое можно объяснить только явной и осознанной
угрозой для его существования и свободы.
Естественно, главная задача оправдания этого законопроек-
та, его необходимости и своевременности с точки зрения внеш-
ней политики, падала на Сазонова. Военное ведомство было
только техническим исполнителем мероприятия, которое вызы-
валось и оправдывалось главным образом существовавшим
напряжением в сфере внешней политики, назревавшим и чув-
ствуемым все острее общеевропейским конфликтом. Сазонов
и дал нам соответственное освещение положения. Сперва
в малом составе, потом в расширенном совещании, происходив-
шем в кабинете председателя Государственной Думы, он ста-
рался доказать необходимость этих срочных мер, если мы хотим
сохранить мир после 1917 г., срока полного расцвета австрий-
ского военного могущества.
При этом он был, конечно, сдержанно-осторожным, но очень
мрачно настроенным экспертом. Он указал, что аппетиты сосе-
дей растут, что австрийская политика, уступив в 1913 г., после
второй Балканской войны, далеко не успокоилась. Она видит
в результатах этой войны неудачу своей политики, направлен-
ной к ослаблению Сербии и к подготовке преобладания австрий-
ского престижа на Балканах. Она отступила тогда, т. к. не была
готова, как не была готова и ее союзница, но она не отказалась
от своей заветной цели. В будущем, и возможно, близком буду-
щем, она может вернуться к осуществлению своих планов,
которые не позволят нам остаться безучастными зрителями
крушения вековой политики России на Балканах. Чтобы предуп-
редить это, нам нужно быть достаточно сильными, чтобы ав-
стрийские политики дважды подумали, прежде чем бросать нам
вызов. Точно так же поведение Германии становится все тре-
вожнее, она готова и сознает это. Вместе с тем она понимает,
что эта готовность дает ей превосходство лишь временное, пока
не стали реальностью меры, принимаемые французами, и те,
кои должны теперь принять мы. Но пока что сдерживающим
8*
115
началом служат многие факторы, в том числе относительная
слабость австрийской армии. Положение может в будущем
измениться, особенно если мы ничего не сделаем. Поэтому
Сазонов горой стоял за скорейшее осуществление большой
военной программы. Конечно, есть опасность, что ’конфликт
создастся раньше, чем мы будем готовы, но, начав выполнение
мероприятий сейчас, мы будем ослаблять неравенство в военном
смысле по мере того, как наше мероприятие будет выполняться.
Сазонов признался, что не удалось добиться союза или
письменного соглашения с Англией, но он был уверен, что Анг-
лия ни в коем случае не останется нейтральной, он только
боялся, что она вмешается не в первые дни возможной войны,
а тогда, когда будет уже поздно, чтобы предотвратить возмож-
ный успех немецкой коалиции. Что касается Италии, то он был
очень определенно убежден в ее нейтралитете, считал, что она
не выступит на стороне австрийцев, если последние спрово-
цируют войну. Точно так же он надеялся, что нашей дипломатии
удастся удержать от вмешательства в борьбу Румынию, отно-
шения с которой после Бухарестского мира настолько улуч-
шились, что давали надежду на ее нейтралитет, конечно,
если нападающей стороной будут австрийцы. В деле улучшения
отношений с этой державой сыграл, по его словам, большую
роль Государь во время свидания с королевской семьей, причем
пожалование фельдмаршальского жезла, сделанное по личному
почину Государя, имело большое значение.
Особые опасения высказывал он относительно Турции, толь-
ко что призвавшей немецкого генерала для возглавления Кон-
стантинопольского гарнизона. Там влияние германских держав
стало преобладающим, не было сомнения, что в возможном
европейском конфликте турки встанут в ряды наших против-
ников. В связи с этим громадное влияние на события должен
был оказать Черноморский флот. Если он будет преобладающей
силой на Черном море, то турки будут стеснены в своих дей-
ствиях настолько, что это может их побудить воздержаться
от участия в борьбе. Но если они будут чувствовать себя госпо-
дами черноморских вод, они выступят. Вот почему правитель-
ство настаивает на том, чтобы одновременно с усилением
армии был усилен и Черноморский флот.
Действительно, в Государственную Думу вместе с Большой
военной программой правительство внесло законопроект об от-
пуске свыше 100 млн. руб. на постройку четвертого дредноута,
двух крейсеров, 9-ти миноносцев и дивизиона подлодок для
Черного моря. Это затрудняло прохождение большой военной
программы, налагая новые тяготы на казначейство, но сам
по себе законопроект не встречал больших возражений.
В то время было известно, что турки вели переговоры с
аргентинским правительством о продаже двух строившихся
в Англии для Аргентины очень сильных дредноутов, которые
116
были почти готовы и могли летом войти в строй. Поэтому еще
зимой докладчик по морской смете имел по поручению прези-
диума Бюджетной комиссии переговоры с адм. Григоровичем
о мерах к покупке нами этих судов, дабы помешать переходу их
в руки турок, что сделало бы в ближайшие годы положение
нашего.Черноморского флота невыносимым. Подобные же раз-
говоры мы имели с премьером Коковцевым, который не встретил
препятствий к этой покупке. После этого Григорович испросил
согласие Государя и, заручившись формальным обещанием
президиума Бюджетной комиссии провести постфактум законо-
проект о кредите на покупку, спешно и в полной тайне послал
доверенных лиц купить суда. Но как ни было это обставлено
тайной, немцы узнали все, как только начались переговоры
с аргентинцами. Они вмешались и добились, что аргентинское
правительство обещало никому судов не продавать. Тем самым
главная наша цель — не допустить срочного усиления турецкого
флота — была достигнута. Но в Англии уже строились еще
два корабля для Чили и один для Бразилии, мы очень боялись,
что их купит Турция. Поэтому с большим удовлетворением
было встречено заявление Григоровича, который после речи
Сазонова довел до нашего сведения полученное известие, под-
тверждавшее согласие чилийского правительства продать свои
корабли нам. Это заявление было встречено громом аплодис-
ментов, которые лучше слов иллюстрировали отношение думцев
к вопросам обороны.
После этого заседания, крайне облегчившего прохождение
военных и морских законопроектов, у меня создалось убеж-
дение, что мир Европы в величайшей опасности, что ждать
катастрофы осталось недолго. Особенно это чувство усилилось
после того, как Военный министр в разговоре с газетным кор-
респондентом заявил, что Россия совершенно готова к войне,
что было неверно, и министр знал, что это неправда.
Прошло несколько месяцев. В Россию должна была прибыть
английская эскадра адм. Битти. У нас явилась мысль исполь-
зовать это событие для демонстрации симпатий русского народ-
ного представительства к английскому народу. Сазонов за эту
мысль ухватился, думской делегации, которая должна была
встретить англичан в Ревеле, был предоставлен крейсер. Встре-
ча была более чем радушная, речь председателя Государствен-
ной Думы и ответ адмирала были явной демонстрацией брат-
ства по оружию, указывали на то, что обе стороны сознают
близость и неизбежность событий, при которых двум нациям
придется бороться за свою свободу и существование против
общего врага, хотя последний и не назывался. Было ясно, что
английские моряки отлично понимали политическое положение
и неизбежность грядущих событий.
Через несколько недель прогремели роковые выстрелы в
Сараеве. Великая трагедия началась. Могли ли мы избежать
117
войны, не быть втянутыми в вихрь событий — вот вопрос,
до сих пор не разрешенный. Чтобы понять отчасти события,
надо вернуться к несчастному 1909 году.
В книге воспоминаний ген. Конрада, б. начальника генераль-
ного штаба австрийской армии, есть письмо, написанное ему
его германским коллегой и личным другом ген. Мольтке. В нем
Мольтке на жалобы Конрада, упрекавшего своих министров
в том, что они упустили случай уничтожить Сербию, пишет,
что министры были правы, т. к. германская армия еще не вполне
готова к молниеносной войне с Францией, не имеет достаточно
сокрушительного перевеса над французской. Поэтому немцы
лихорадочно работают и будут готовы в 1914 г. Тогда момент
настанет, и ему, ген. Конраду, надлежит создать какой-либо
инцидент на сербской границе и под этим предлогом вырвать
у штатских министров и у императора согласие на мобилизацию
нескольких корпусов. От него будет зависеть, какие корпуса
мобилизовать, и он должен выбрать те, кои стоят на русской
границе. Если Россия останется безучастной, Австрия сможет
сделать из Сербии все, что захочет. Но возможно, что обеспо-
коенная Россия примет контрмеры, мобилизует тоже несколько
округов, тогда это будет для немцев казус федерис.
Так оно и произошло, два генеральных штаба разыграли
как по нотам свой план. Отсюда назначение маневров на гра-
нице Сербии, в гнезде сербской ирриденты, притом в день,
особенно дорогой сердцам сербских националистов. Отсюда
откомандирование на эти маневры австрийского наследника,
не любимого австрийскими пангерманистами. Отсюда непонят-
ная беспечность и бездеятельность властей, полицейских и
военных, несмотря на предупреждение, сделанное сербами,
о подготовке заговора. Наконец, отсюда непонятный факт —
власти уже после первого неудачного покушения разрешили
эрцгерцогу следовать через весь город в открытом автомобиле
сквозь враждебную толпу, где не только могли, но должны были
находиться остальные соучастники заговора.
Если эти факты сопоставить с заявлением австрийского
посла в Берлине, сделанным полковнику Юзу, принесшему
выражения соболезнования по поводу убийства эрцгерцога,
что, конечно, по-человечески очень жаль убитого, но надо
помнить, что его вступление на престол было бы сигналом
к междоусобной борьбе, то многое станет понятным.
Но для того, чтобы это убийство могло сыграть роль эмской
депеши, нужна была психологическая подготовка, нужно было
так обработать верхи правительств и психику двух императоров,
чтобы те без колебаний бросились в борьбу. Для этого надо
было пользоваться прежде всего ошибками противной стороны.
Вот тут политика поддержки Сербии, которую допустил Сазо-
нов, сыграла большую роль. Она дала возможность военным
118
запугать воображение дипломатов, особенно экспансивного
Вильгельма II.
В начале июня 1914 г. английская эскадра адм. Битти
пришла в Кронштадт с официальным визитом, подчеркивавшим
установившиеся тесные, дружеские отношения между двумя
великими державами.
Необходимость пропустить через общее собрание Государ-
ственной Думы множество военных и морских законопроектов
помешала мне участвовать в торжественной встрече, которую
устроили эскадре члены Думы с ее председателем во главе.
Встреча эта происходила в Ревеле, куда депутаты отправились
на специально присланном за ними крейсере. Я очень жалел,
что не смог участвовать в этой поездке, т. к., сверх встречи
с англичанами, мне хотелось осмотреть в Ревеле начавшиеся
работы по оборудованию этой базы и по укреплению Ревель-
Поркалаутского района.
Мне в свое время пришлось затратить много труда, чтобы
провести в законодательном порядке громадные кредиты на осу-
ществление этих работ, бороться против глухой, но решительной
оппозиции Сухомлинова и его приближенных. Я сознавал
важность и спешность этого предприятия, поэтому мне очень
хотелось убедиться, насколько успешно справляется морское
ведомство с новой для него задачей сооружения сухопутных
укреплений. Я высказал свое желание Морскому министру,
который несколько дней спустя сообщил мне, что в любой
момент, как только я освобожусь от спешных дел в Думе, я могу
поехать в Ревель; что адмиралу Эссену даны свыше указания
показать мне все, что касается выполнения работ по укреплению
и сооружению ревельской базы.
В то время политическое положение, особенно на Балканах,
было крайне натянутым. Ежеминутно можно было ожидать
каких-либо шагов со стороны германских держав, которые
угрожали вызывать всеевропейский пожар. Я знал, что налич-
ный состав министерства не дает ни малейшей надежды на то,
что мы останемся вне возможных событий. Председателем
Совета Министров был престарелый Горемыкин, циник и скеп-
тик, полная противоположность Столыпину, который в 1909 г.,
рискуя своей карьерой, приложил все усилия, чтобы удержать
государственный корабль на краю пропасти, куда его влекли
рыцарские, но недостаточно продуманные симпатии к южным
славянам. О Сазонове и Сухомлинове и говорить не приходи-
лось, они были полной противоположностью Извольскому и
Редигеру, которые тогда пожертвовали своим положением,
чтобы помочь Столыпину спасти Родину от великого риска.
Рядом с легкомысленным Сухомлиновым главным советником
Государя в военном вопросе в случае осложнений являлся
начальник Генерального Штаба Янушкевич, только что заняв-
119
ший этот пост генерал, который ранее был статистиком и ни-
какого никогда отношения к делу подготовки России к войне
не имел. Он не внушал мне ни малейшего доверия, его назна-
чение я считал величайшим несчастьем, а потому не мог ждать
от него в грозный момент вдумчивого отношения к вопросам
мира и войны. Словом, самые пессимистические настроения
владели тогда моим воображением. Тем с большим основанием,
хотелось побывать в Ревеле и посмотреть, что делается и что уже
сделано для обороны входа в Финский залив.
При первой же возможности я воспользовался любезностью
Морского министерства и выехал в Ревель. Вместе со мной
ехал капитан Морского Генерального Штаба Альтфатер, на-
чальник оперативного отдела Балтийского моря. Это был спо-
собный офицер, которого я знал давно. Теперь он был отко-
мандирован сопровождать меня и показать все, что там де-
лается.
В Ревель мы прибыли рано утром и, к великому удивлению
Альтфатера, не нашли у мола обещанной шлюпки, должен-
ствовавшей доставить нас на крейсер «Рюрик», на котором
держал флаг адм. Эссен. Заработал семафор, а мы рассматри-
вали эскадру в бинокли. Вдруг Альтфатер вскрикнул: «„Анд-
рей" под креном!». Действительно, вглядевшись, и я начал
различать, что корабль этот как-то особенно глубоко сел носом.
Отсутствие катера стало понятным: видимо, произошло какое-то
несчастье с одним из двух наиболее сильных наших кораблей.
Скоро от его борта отвалил катер, который на всех парах пошел
к нам. Когда мы наконец взошли на него, бывший там офицер
сообщил, что адмирал только что перешел на «Андрея», вер-
нувшегося с моря с большой аварией в подводной части. Он
просит меня идти на «Рюрика», куда он прибудет, как только
отдаст все необходимые распоряжения для доставки «Андрея»
в кронштадтский док.
Оказалось, что ночью корабль был в море и получил прика-
зание вернуться утром для участия в смотровой стрельбе со-
вместно с «Павлом I», которая должна была происходить
в присутствии адмирала. Идя утром по фарватеру, которым
ходили всегда наши корабли чуть ли не со времен Петра Пер-
вого, «Андрей» вдруг коснулся острой скалы или камня, нахо-
дившегося на большой глубине и не отмеченного до сих пор
на картах. Он пропорол себе наружное днище на большом
протяжении, вода заполнила пространство между двумя днами,
что и повело к крену. Непосредственной опасности не было,
но корабль выбыл из строя на долгий срок. Плохое это было
предзнаменование в это тревожное время.
Когда адм. Эссен вернулся на свой адмиральский корабль,
он был спокоен, но очень серьезен.
Меня он встретил очень радушно, дружески, как старого
товарища и сотрудника по общему делу воссоздания русского
120
флота. Меня поместили в каюте на «Рюрике», я был все время
гостем адмирала и его штаба, которые мне оказывали возмож-
ное содействие и внимание в течение тех немногих дней, которые
я провел в этой дружной и славной морской семье.
Вскоре после возвращения адмирала «Рюрик» и «Павел I»
снялись с якоря и пошли в море на смотровую стрельбу, при
этом «Рюрик» должен был заменить выбывшего из строя
«Андрея».
Погода была великолепная, дул легкий бриз, солнце светило
ярко, но видимость была средняя, легкая туманность, подни-
мавшаяся с холодной поверхности моря, ограничивала поле
зрения. Когда раздался первый залп с шедшего немного впе-
реди «Павла I», я не сразу увидел в мой сильный цейс, по какой
цели он открыл огонь. Но падение снарядов, подымавших
большие белые столбы воды, помогли различить щит, по кото-
рому открыли огонь корабли. Стрельба давала хорошие ре-
зультаты, часто слышались одобрительные возгласы штабных
офицеров, следивших за падением снарядов. Адмирал остался
очень доволен результатами стрельбы. Эта бригада только что
закончила курс практической стрельбы, и это был экзамен,
который она держала в присутствии адмирала.
После завтрака, на котором присутствовали все офицеры
штаба, адмирал пригласил меня к себе в каюту, где у нас про-
исходил доверительный разговор. Сперва мы оставались одни,
потом пришел Колчак, от которого у адмирала, видимо, не было
секретов. Разговор шел о политическом положении, о возмож-
ности международных осложнений. Я был тогда очень мрачно
настроен, считал, что немцы, сознавая свое явное превосход-
ство и учитывая неопределенное положение Англии, руководи-
мой либеральным министерством, вероятно, захотят использо-
вать выгодный момент, который наступит ближайшей осенью.
Я не скрывал своих опасений, особенно обострившихся
в связи с австро-сербскими трениями. Адмирал был того же
мнения, у него не было иллюзий, хорошо поставленная морская
разведка давала ему основание считать, что не только австрий-
цы, но и немцы спешно готовятся к решению натянутых между-
народных вопросов силою оружия.
Он знал, что в ближайшем будущем на карту будет постав-
лена судьба его эскадры и его собственная жизнь. Но он
спокойно смотрел в будущее, хладнокровно готовился к неиз-
бежному. Все, решительно все вперед было им и его штабом
предусмотрено, малейшие возможности склонить весы в нашу
сторону учтены. Усиленно обучали команду, доводили до воз-
можного совершенства искусство стрельбы на большом расстоя-
нии. В Ревельском порту лихорадочно работали, подготовляли
возможность использовать его в ближайшее время для обслу-
живания передовых частей флота. Особое внимание адмирал
обращал на укрепление островов и шхерного района Ревель-
121
Поркалаутского пролива. Тут по плану войны он предполагал
поставить главную линию минной обороны и ради защиты
последней нужно было предвидеть первое и решающее столк-
новение двух флотов.
Так как постоянные батареи, вооруженные самыми могу-
щественными и современными орудиями, не могли быть готовы
ранее весны будущего года, то, не останавливая эту работу,
адмирал распорядился соорудить некоторое число временных
батарей, для вооружения коих взяли пушки среднего калибра
из неприкосновенных запасов флота. Эти орудия были хорошо
замаскированы удачным применением к местности и могли в
ближайшее же время принести существенную пользу для охра-
ны минных заграждений, препятствуя неприятелю производить
работы по тралению мин.
На другой же день адмирал дал мне возможность лично
убедиться в том, что делается и что уже сделано по организа-
ции обороны Ревеля и пролива.
Эти работы велись под общим руководством адм. Гераси-
мова и были хорошо организованы. В порту экскаваторы спешно
рыли доки, на берегу строились батареи. При этом я обратил
внимание на то, что некоторые из них были расположены
почти на тех же местах, на которых стояли пушки Петра Вели-
кого, когда он сделал Ревель оперативной базой флота.
Часть временных батарей была уже готова, их вооружение
состояло из легких 120-миллиметровых пушек, только на север-
ной части острова Наргена устанавливали батарею восьми-
дюймовой. Усиленно работали на острове Макелот, но дело там
шло не так успешно, сперва надо было создать приличную
пристань к этой гранитной скале, да и самая работа состояла
в необходимости долбить этот твердый камень. Но и тут заме-
чался большой прогресс.
Моряки были убеждены, что если судьба даст им год времени
на то, чтобы продвинуть начатые работы, вход в Финский залив
будет закрыт даже для очень сильного противника.
Когда мы возвращались с острова Макелот, с мостика
миноносца «Ген. Кондратенко» заметили на горизонте четыре
дымка. Скоро показались трубы и мачты больших кораблей,
то возвращалась в Англию эскадра адм. Битти.
Адм. Эссен послал по беспроволочному телеграфу привет-
ствие английскому коллеге и пожелание счастливого плавания,
англичанин немедленно ответил в самых любезных выраже-
ниях. То был обмен приветствиями двух морских волков, кото-
рые прекрасно сознавали, что события могут в любой момент
сделать их не только друзьями, но и союзниками против общего
врага, уже определившегося в дымке ближайших судеб мира.
Во время пребывания в гостях у адмирала на меня большое
впечатление произвели взаимоотношения, существовавшие
между командующим флотом и его офицерами. Мы обедали и
122
завтракали за общим столом, все время велись непринужденные
разговоры, все свободно высказывали свое мнение, не стесняясь
присутствием адмирала, но слово последнего выслушивалось
с величайшим вниманием, видно было, что он тут играет роль,
которая в патриархальной среде отводилась когда-то отцу —
старшему в роде члену семьи.
Правда, разговоры не касались острых политических момен-
тов, они вертелись около чисто морских вопросов, затрагива-
лись темы, касавшиеся профессиональных интересов морской
среды. Было ясно, что и офицерство считается с возможностью,
даже с вероятностью вооруженной борьбы в ближайшее время,
что все его интересы сводятся к возможно лучшей подготовке
своих подчиненных да и их самих к предстоящему кровавому
экзамену.
Адмирал Эссен не только технически подготовил и обучил
свою эскадру, он возродил наш флот морально, спаял морскую
среду в одно монолитное целое, верящее в свои силы, готовое
пожертвовать своею жизнью с твердой верой в то, что эта
жертва будет принесена не только ради спасения чести родного
флота, но прежде всего в видах достижения конечной победы
России, в чем молодежь не сомневалась. Я слушал эти откро-
венные речи, отражавшие веру в свои силы и в своего вождя,
любовался этой готовностью отдать свою жизнь ради служения
родине и славе флота и с большим волнением глядел на этого
маленького, коренастого человека с тремя орлами на погонах,
который заставил забыть переживания послецусимского пе-
риода, вернул личный состав к лучшим традициям петровского
и екатерининского времени.
Спокойный и уравновешенный, настоящий морской волк
легендарных времен, этот прямой потомок былых викингов
всем своим внешним видом напоминал своих отдаленных пред-
ков. Из обескураженной и рассеянной во все стороны после
Цусимы морской среды он создавал и создал однородный и
мощный духом организм плавающего флота, перед которым
открывались ныне широкие горизонты.
Теперь дело было только в том, чтобы дать флоту техни-
ческое оборудование, суда и артиллерию новейших образцов,
для того чтобы быть уверенным, что Россия опять обладает
надежной морской силой.
Я знал, что в этом отношении очень много делается, что ма-
териальная часть не заставит себя ждать. Впереди было много
надежд, лишь бы война не поставила крест на все эти начинания.
Начало войны. Большая военная программа
и закон «О воспрещении пьянства навсегда»
Война началась в момент, когда Государственная Дума
была распущена на летние каникулы. Я в то время жил в дерев-
не около Рыбинска, где пришлось пережить незабываемые дни,
предшествовавшие мобилизации, самую мобилизацию и извес-
тие об объявлении нам войны. Мобилизация прошла гладко,
как хорошо налаженный часовой механизм. Население явилось
послушно на сборные пункты. Народ уже знал, что Австрия
объявила войну Сербии, что Россия выступила на защиту
последней, в результате — война с немцами.
При первой возможности я выехал в Петербург, куда
отовсюду уже стекались депутаты, т. к. все были уверены,
что в такое тревожное время Государственная Дума должна
будет сказать свое слово, что власть должна будет опереться
на авторитет народного представительства.
Действительно, через несколько дней состоялось в Зимнем
Дворце торжественное собрание, на котором Государь прочел
Обращение,или Манифест по случаю объявления войны, причем
вспомнил слова Александра I, что он не положит оружия, пока
хоть один вооруженный неприятель находится на земле русской.
На собрании было много народа, присутствовали представители
династии, члены законодательных палат, сенаторы, правитель-
ство, высшие военные, морские, гражданские и администра-
тивные чины империи.
Государь был бледен, утомлен, говорил слабым голосом,
в котором выявились не столько непреклонные сила воли и
уверенность в себе, сколько мистическое настроение и вера
в Провидение.
Только ответ председателя Государственной Думы был
яркий и сильный, в нем была гордость народной силой и вера
в несомненный успех, ее можно было резюмировать двумя
словами: «Мужайся, Государь».
Все остальное было бледно и слабо, невольно сравнивал я
Столыпина с невзрачным Горемыкиным, одной своею внеш-
ностью олицетворявшего старческую немощность. И думалось
мне, как великолепен был бы на его месте Петр Аркадьевич,
какую бы сильную, блестящую речь мы теперь услышали,
как бы крепко он теперь держал бразды правления, насколько
спокойнее встретил бы я известие о войне.
Затем состоялось заседание Государственной Думы, тоже
невзрачное и не радостное. Сазонов произнес длинную речь,
излагал перипетии, приведшие к войне.
Представители фракций по очереди выходили на кафедру,
произносили патриотические речи и обещали полную поддержку
правительству в деле ведения войны. В этом отношении не было
разницы между речами правых и оппозиции, т. е. кадетов и
124
прогрессистов. Война как бы всех сравняла, пред внешней
опасностью замолкли домашние свары. Только Чхеидзе внес
диссонанс, но он был тогда представителем группы из несколь-
ких депутатов, на него не обратили внимания. Затем приняли
наспех кое-какие финансовые мероприятия и разошлись.
Правительство поспешило вновь распустить Государствен-
ную Думу, чтобы «не мешала вести войну». Наша мечта быть
полезными в трагических обстоятельствах борьбы за самое
существование Великой России — потерпела полное фиаско.
Горемыкин всегда презирал народное представительство, он его
лишь терпел, видел в нем результат минутной слабости Госу-
даря, но работать с ним рука об руку не мог, да и не хотел.
Кое-то из депутатов, бывших когда-то военными, поступил
в строй, другие пристраивались к Красному Кресту, бюджет-
ники имели в виду необходимость в скором времени собраться
для рассмотрения проекта росписи, но большинство томилось
в бездействии, околачивалось в кулуарах и в кабинете предсе-
дателя, куда притекали самые последние новости с театра
войны.
Меня осаждали депутаты с расспросами, что я думаю о воз-
можном исходе войны, как скоро можно ждать ее окончания.
Я мог только ответить, что будущее никому не известно, что
история знала много коалиционных войн, которые обычно имеют
затяжной характер. Притом же влияние морской силы в таких
войнах бывает решающим, приводит к истощению той стороны,
которая потеряла господство на море, но процесс истощения
идет очень медленно, годами. Поэтому с момента вступления
в войну Англии надо ждать, что немецкие империи в конце
концов проиграют войну, но когда это случится, одному Богу
известно. Нам следует запастись терпением и выдержкой,
рассчитывать на многие годы войны, вопрос только в том,
хватит ли для этого нервов.
Исходя из тех же предпосылок о вероятной длительности
войны, я убедил Родзянко в необходимости принятия некоторых
законодательных новелл, которые бы позволили правительству
заблаговременно принять меры к пополнению убыли в личном
составе, особенно в корпусе офицеров запаса. Поэтому он
сообщил Сухомлинову, что с ним необходимо переговорить
по очень важному делу. Сухомлинов сейчас же назначил час
приема. К нему отправились Родзянко, я и один из членов бюро
партии. Мы изложили министру наши опасения того, что при
затяжке войны, при неизбежной при этом громадной убыли
офицерского состава нам угрожает недостаток в пополнении
армии офицерами — не хватит существующего кадра прапор-
щиков запаса для пополнения армии. Подготовка резервного
офицера требует много времени, около года или несколько
менее. Поэтому мы предлагаем министру помочь ему провести
закон о немедленном призыве молодых людей, достигших
125
возраста последнего призыва, которые учатся в высшей школе
или уже окончили 6 классов средних учебных заведений, чтобы
откомандировать их в особые школы прапорщиков запаса,
специально для того создаваемые. Сверх этой меры мы пред-
лагали вотировать немедленный досрочный призыв молодых
людей, коим срок призыва наступит в конце года и в следую-
щем году, чтобы теперь же начать их обучение в запасных
батальонах.
Министр нас поблагодарил за готовность идти навстречу
нуждам армии, но решительно отказался от предложения. Он
сказал, что не верит в длительность войны, что он считает
для нас немыслимым вести войну в течение нескольких лет.
Напротив, мы должны ее кончить несколькими сильными
ударами, которые выбьют врага из строя. Первым таким ударом
будет удар по Австрии, от которого он ждал решения борьбы.
Поэтому вопрос, нами поднятый, его не интересует, по крайней
мере в области призыва всей учащейся молодежи. Что же
касается нижних чинов, то он только что призвал 4.100.000 чело-
век и решительно не знает, куда их деть, что с ними делать.
Мы могли только откланяться, спорить с ним было бесполезно.
Прошло полгода, и военное ведомство стало посылать на фронт
людей, едва умевших держать в руках ружье, а через год пра-
порщиков готовили чуть не в три месяца, для чего призвали
всех студентов первых трех курсов.
Время шло, победы чередовались с поражениями, война
явно принимала затяжной характер.
В Военном министерстве царило спокойствие. Правда, с
фронта приходили тревожные вести, что запасы снарядов и
патронов истощаются, что приходится давать указания артил-
лерии беречь снаряды. Но, по-видимому, это мало смущало
Сухомлинова и его коллег. Он согласился на образование
Комиссии заготовления артиллерийского имущества под пред-
седательством В. К. Сергея Михайловича, т. е. на акт, идущий
вразрез с политикой его предшественника ген. Редигера,
который стремился отстранить великих князей от хозяйственно-
финансовых должностей в военном ведомстве. С тех пор эта
Комиссия забрала в свои руки все дело заготовления боевого
снаряжения армии, ее председатель, конечно, не мог знать
возможностей русской промышленности, стоял слишком далеко
от жизни, от деловых людей. Все дело попало в руки прежних
заправил Артиллерийского Управления и замерло.
До нас доходили жалобы промышленников на Комиссию,
на главарей Артиллерийского Управления, которые с легким
сердцем отклоняли предложения на поставку снарядов, на
расширение действующих заводов, на создание новых под пред-
логом, что война, вероятно, будет короткой, что нельзя делать
заказов, связывавших казну на длительные сроки..
Мы помнили разговор с Сухомлиновым в первые дни
126
войны, поэтому позиция артиллерийских главарей нас не
удивляла. Однако и до нас стали доходить сведения о сокра-
щении запасов снарядов, о мерах, принятых в армии для более
экономного расходования патронов.
Но мы как учреждение были отстранены от всякого влияния
на ход дел не только в узко военном смысле, но и в жизни тыла.
Мало того, приходилось ежечасно убеждаться в крайне неблаго-
приятном отношении власти к малейшей попытке даже отдель-
ных членов Государственной Думы прийти на помощь делу
снабжения.
Наступил новый год. Правительству нужно было получить
юридическое право на увеличение выпуска бумажных денег,
бывшее формально под контролем законодательных учрежде-
ний, требовалось также утверждение бюджета, уже рассмотрен-
ного Бюджетной комиссией. Горемыкину пришлось созвать
Государственную Думу. Мы знали, что сессия ее будет крайне
непродолжительной, ограничится двумя-тремя днями. Тем не
менее было решено воспользоваться моментом и допросить
Сухомлинова о тревожных слухах, доходивших до нас с фронта.
Конечно, произошло это при закрытых дверях в соединен-
ном заседании Комиссий бюджетной и военных дел. На тре-
вожные вопросы членов Думы Сухомлинов по обыкновению
ответил успокаивающими словами. Он решительно отрицал
недостаток снарядов и вообще военного снабжения, указывал
на успешное пополнение запасов фронта тылом. По его при-
казанию председатель Генерального Штаба (кажется, Добро-
рольский) сделал сообщение о наличии снарядов в Третьей
армии, которая вела все время упорные бои. Он сказал, что при
ревизии ее наличности оказалось, что она имеет свыше 500 сна-
рядов на орудие, что вполне достаточно, если принять во вни-
мание нормальный ее расход. Мы несколько успокоились.
Только впоследствии мы узнали, что и на этот раз Сухомлинов
сказал не всю правду, а неполная правда часто бывает хуже
явной лжи. Так было на этот раз. Говоря о числе снарядов в
Третьей армии, он умолчал о том, что для того, чтобы ее снаб-
дить этим числом патронов, пришлось почти опустошить не
только склады фронта, но и в большой мере истощить резерв
тыла, так что это было по существу последнее напряжение,
которое мог себе позволить тыл. Притом же он скрыл, что
в остальных армиях положение было неизмеримо хуже. Между
тем это был последний случай, чтобы обеспечить дружную сов-
местную работу правительства с обществом в лице Государ-
ственной Думы. В этот момент разочарование не было всеоб-
щим, все партии одинаково стремились прийти на помощь
армии, сотрудничать с властью в деле ведения войны. Если бы
нам была открыта неприглядная правда, конечно, мы не могли
бы сидеть сложа руки, пришлось бы выработать какие-то меры
к вовлечению в войну всего промышленного аппарата страны,
127
пришлось бы создать либо особое совещание, подобное создан-
ному после катастрофы, или организовать Министерство снаб-
жения с участием, и влиятельным, думского элемента в его
работах. Словом, и правительство и общество были бы постав-
лены перед необходимостью сделать максимум усилий для снаб-
жения армии, притом в полном единении власти с народным
представительством и промышленной средой. Ничего подобного
не произошло. Сухомлинов скрыл неприглядный факт неизбеж-
ного крушения дела снабжения, чего он не мог не знать. Он
отдалил принятие необходимых мер на полгода, дал тем возмож-
ность развиться кризису снабжения до размеров полной ката-
строфы. На что он рассчитывал, сказать трудно.
Но ясно было одно: он выигрывал время, скрывая от всех
истину, обманывал и Царя, и правительство, и Государствен-
ную Думу, и общество, дотягивал вскрытие нарыва до момента,
когда хирургическое вмешательство проявится в форме немец-
кого нашествия.
Правда, этим он отстранил Государственную Думу и обще-
ство от всякого участия в работе на войну на полгода.
Мы опять разошлись, разочарованные в возможности при-
нести посильную пользу. Так продолжалось до прорыва у Гор-
лицы, после чего началась катастрофа, приведшая к органи-
зации Особого Совещания по обороне государства.
Этот орган, созданный по инициативе председателя Государ-
ственной Думы, начал усиленную работу по мобилизации про-
мышленности, привлек к делу все живые силы страны, начиная
с земств и городов и кончая объединениями промышленного
мира. Его работа дала блестящие результаты, но все было на-
чато слишком поздно, чтобы предотвратить разгром безоруж-
ной армии. Насколько жизненным оказался этот орган, видно
из того факта, что он пережил одну революцию, пережил вто-
рую и долго существовал, — конечно, в измененном составе —
даже после Бреста.
Впрочем, в отстранении Государственной Думы повинен
не один Сухомлинов, он делал это злое дело в согласии с пред-
седателем Совета Министров, презиравшим так же, как и он,
Думу, но в оправдание Горемыкина можно сказать, что он не
знал, в каком положении находилось дело снабжения армии
боевыми припасами.
В связи с этим необходимо вернуться к вопросу о принятии
Думой Большой военной программы.
О Большой военной программе мы услышали впервые от
Военного министра ген. Редигера еще в конце 1907 г., когда
он, говоря о катастрофическом положении снабжения и воору-
жения армии, просил помочь ему провести в жизнь хотя бы
Малую военную программу стоимостью в 300 млн. руб., которая
сама составляла часть большой, уже разработанной Военным
128
министерством и имевшей целью полностью обеспечить воору-
жение и развитие наших вооруженных сил до размеров, гаран-
тирующих нас от нападения соседей. Однако эта Большая
программа стоила свыше миллиарда рублей, а потому временно
считалась непосильной для обедневшего государства.
Правда, тогда же некоторые из, его подчиненных указы-
вали, что государству выгоднее временно приостановить рост
всех остальных расходов на культурные надобности, но спешно
выполнить Большую программу вооружений, так как иначе
мы рискуем, что лучше вооруженный сосед спровоцирует
войну, которую мы проиграем и вынуждены будем заплатить
контрибуцию, во много раз большую, чем стоимость Большой
программы. Однако само ведомство на этой точке зрения не
стояло, ограничивалось временно Малой программой, которую
мы и приняли.
Срок выполнения Малой программы был установлен в пять
лет, однако постепенно темп работы в военном ведомстве ослаб-
лялся, особенно когда между Сухомлиновым и Государствен-
ной Думой возник конфликт, который усиливался из-за того,
что министр не обращал внимания на указания Думы на медлен-
ность выполнения работ по Малой программе.
В результате Третья Государственная Дума, начав свои
работы в тесном союзе с военным ведомством, находилась
в конце своих полномочий в открытой войне с Военным мини-
стром.
Четвертая Государственная Дума в вопросах обороны госу-
дарства шла по стопам своей предшественницы: трения с Сухо-
млиновым продолжались, но в кредитах военным не отказывали,
напротив, их торопили в деле развития вооруженных сил.
К этому времени финансовое положение государства резко
изменилось. О дефицитах не было помина, ежегодно от выпол-
нения росписей оставались громадные излишки, постоянно
накоплялась свободная наличность казначейству, несмотря на
бурное увеличение расходов на культурные надобности.
Настал момент для приступа, хотя бы частично, к выпол-
нению мероприятий, предусматривавшихся Большой програм-
мой. Однако этому мешало то, что работы по Малой еще не были
закончены, мало того, на счетах ведомства все еще остава-
лись неиспользованными громадные суммы, отпущенные на
Малую программу. Это обстоятельство являлось большим ору-
жием в руках ведомств финансов и контроля против поползно-
вения военных увеличить размеры ежегодных отпусков на воен-
ные цели.
Тем не менее в смете на 1913 г. появились кредиты на выпол-
нение кое-каких мероприятий, выходивших за пределы Малой
программы. При этом в объяснениях, данных ведомством
докладчику, оно пояснило, что настал момент для осуществле-
ния Большой программы, но она еще технически не готова
9
Заказ 195
129
к внесению в законодательные учреждения, еще не все согла-
совано в междуведомственных совещаниях, да и в самом ведом-
стве есть кое-какие разногласия по деталям законопроекта.
Поэтому министерство выделило из нее некоторые мероприя-
тия, которые представляются неотложными, составляют часть
Большой программы, но если бы последняя и не была принята,
то они сами имеют громадное значение для боеспособности
армии. Эта так называемая промежуточная программа стои-
мостью около 123 млн. руб. должна быть выполнена в течение
двух ближайших лет. Если же в это время будет принят законо-
проект о большой программе, то мероприятия по промежуточ-
ной войдут в состав общего плана увеличения нашей армии
по Большой программе.
Программа эта была принята, никакого шума или сопротив-
ления не вызвала. По существу почти никто не разобрал, в
чем дело, большинство считало, что все эти новые мероприятия
составляют часть Малой программы, все еще не конченной.
В смете на 1914 г. имелись лишь кредиты на завершение этой
промежуточной программы, которые, конечно, возражений
не вызывали.
В самом начале 1914 г. ведомство наконец вошло в Государ-
ственную Думу с представлением об отпуске средств на выпол-
нение большой военной программы. По законопроекту требо-
валось отпустить на единовременные расходы по выполнению
программы сверх сумм, отпущенных на Малую программу,
кредит в 800 миллионов рублей в течение ближайших трех лет.
Сверх того им предусматривалось увеличение мирного состава
армии на 468 тысяч человек, в связи с чем увеличивался постоян-
ный расход на содержание армии на сумму в 200 млн. руб.
в год. Для увеличения мирного состава армии приходилось
увеличить ежегодный набор новобранцев в такой степени, что
впредь пришлось бы призывать не только всех лиц, имевших
третью льготу, но и значительную часть молодых людей, пользо-
вавшихся правами на вторую льготу, которая до тех пор счи-
талась вполне гарантирующей от призыва.
Естественно, впечатление от этого законопроекта было
громадно. Он вызвал страстное возбуждение в Государственной
Думе, в обществе и за границей.
Левая часть Думы встретила законопроект крайне враж-
дебно. Он не только почти полностью исчерпывал накоплен-
ную с таким трудом свободную наличность казначейства, не
только сильно сокращал возможность роста в ближайшие годы
отпусков на культурные надобности страны, но налагал тяже-
лую личную повинность на значительные слои населения,
которые до того были от нее освобождены.
К тому же премьером был Горемыкин, который выявил
свое презрение к народному представительству еще в период
Первой Государственной Думы, а Военным министром, в руки
130
которого надо было отпустить эти суммы, оставался Сухом-
линов, враждебность коего к Думе была общеизвестна. Все
это усиливало психологические трудности для благополучного
прохождения законопроекта через Государственную Думу, но не
меньшую для него опасность представляли некоторые его тех-
нические особенности.
В конце концов законопроект был разработан в том отде-
лении Генерального Штаба, во главе коего стоял ген. Беляев.
Это был трудолюбивый и усидчивый офицер, педантичный до
мелочей, проводивший все ночи за работой в своем бюро, но
производивший впечатление человека очень ограниченного,
без дара творчества и воображения, без способности быстро
схватывать сущность положения вещей и окружающей обста-
новки. Родзянко прозвал его «генералом Пфулем», и это проз-
вище у нас укоренилось. Впрочем, и товарищи звали его «мерт-
вая голова», что явно характеризовало их отношение к этому
упорному работнику. Законопроект был в конечной стадии раз-
работан им и носил отпечаток свойств автора. Это было собра-
нием многих толстых томов схем и выкладок, статистических
таблиц и графических изображений. Чтобы изучить такое
произведение, надо было очень много времени, усидчивости и
любви к делу. Для профанов в военном деле, каковыми были
в большинстве члены Государственной Думы, это был абсо-
лютно неудобоваримый материал, притом столь обширный, что
у большинства отпадала всякая охота с ним знакомиться после
первого же взгляда на эту груду печатного материала.
По заведенному правилу мне пришлось быть докладчиком
в Бюджетной комиссии. Чтобы изучить законопроект, пришлось
не только затратить много времени, но и иметь консультацию
с рядом компетентных лиц, чтобы хоть как-нибудь в нем разо-
браться.
Главной особенностью законопроекта было то, что, несмотря
на громадное увеличение состава армии в мирное время, новых
крупных воинских частей формировать почти не предполага-
лось *, если не считать создания 22-х кавалерийских полков.
Все остальное чрезвычайное увеличение численности армии
предназначалось на усиление технических войск, увеличение
артиллерии и авиации и на создание сильных скрытых кадров
в существовавших уже частях, что должно было дать нам воз-
можность имитировать систему развертывания армии, принятую
немцами по последнему закону. Этот законопроект сильно
увеличивал боеспособность нашей армии и в смысле разверты-
вания новых частей, и в смысле ее оборудования артиллерией
и техническими средствами, так что в конце 1917 г. она пред-
ставляла бы собою такую силу, которая могла нам гарантиро-
вать мир на многие годы.
* Кроме уже разрешенного по промежуточной программе Финляндского
корпуса создавалась одна Сибирская дивизия.
9* 131
Конечно, была опасность, что соседи, уже готовые к войне,
не будут ждать, пока мы окончим эту программу, а ускорят
возможную развязку. Было совершенно ясно, что реформа
такого размаха не может пройти незамеченной немцами, имев-
шими великолепно организованную службу шпионажа.
Но выбора не было. Мы знали, что немцы будут готовы
к 1915 году и с этого момента на их стороне будет значитель.
ное преимущество и в смысле численности выставляемой при
развертывании армии, и в смысле оборудования ее артиллерией
и техникой. Это невыгодное положение становилось совершенно
катастрофическим в 1918 г., т. к. к этому сроку должны были
окончиться военные приготовления Австрии.
Поэтому сидеть спокойно означало сознательно идти на
разгром. Принятием законопроекта мы отвечали такой мерой,
которая с каждым годом по мере осуществления запроектиро-
ванных мероприятий сравнивала это военное неравенство, а
в момент завершения программы мы получили бы значитель-
ное преимущество над соседями.
Эти соображения побудили меня выступить с докладом
в пользу принятия законопроекта, хотя тяжесть, возлагаемая
его осуществлением на казначейство и на население, была
ясна. Само ведомство это обстоятельство учитывало и, видимо,
далеко не было уверено в благополучном прохождении законо-
проекта.
Рассмотрение его происходило в соединенном заседании
Комиссий бюджетной и военно-морской. На это заседание
прибыли, кроме представителей военного ведомства, министр
финансов Барк и чин этого министерства, слывший в то время
за величайшего знатока по составлению бюджета. Появление
Барка сперва меня удивило, но скоро все стало ясно. Законо-
проект требовал громадных единовременных расходов — около
800 млн. руб. сверх уже отпущенных ведомству кредитов на
Малую программу. Кроме того, предвиделось ежегодное увели-
чение бюджета Военного министерства на 200 с лишком млн.
руб.; естественно, у министра финансов явилась мысль, нельзя
ли под предлогом финансирования законопроекта провести ряд
новых налогов. Поэтому при начале обсуждения законопроекта
и вызываемых им расходов он дал слово своему помощнику —
специалисту по бюджету. Тот представил схему будущего возра-
стания расходов и доходов, причем сделал маленькую пере-
держку, именно расходы он исчислил на ряд ближайших лет
в геометрической прогрессии, а доходы в арифметической.
Получалось так, что при принятии законопроекта без новых
налогов мы не только не закончим выполнения законопроекта,
но просто обанкротимся в самом близком будущем.
Эффект получился потрясающий.
Военные были подавлены, пришиблены, они поняли, что все
пропало. Среди членов комиссий, принадлежавших к правым
132
и центральным фракциям Государственной Думы, царила пол-
ная растерянность, зато левые пришли в полный восторг.
Особенно блестяще использовал оплошность Барка депутат
Шингарев. С присущим ему талантом и красноречием он обру-
шился на проект, доказывая, что вообще о нем больше разго-
варивать не стоит, он нам не по силам. Ведь если выкладки
Министерства финансов правильны, а мы не имеем основания
в этом сомневаться, то нам и без всякой военной программы
грозит банкротство в самом близком будущем, следовательно,
законопроект надо отклонить и вообще приостановиться в
расходовании средств на военные надобности.
Я выступил с опровержением выкладок Министерства
финансов, указал, что нельзя применять двух мерок при исчис-
лении расходов и доходов. Затем последовал перерыв заседа-
ния на несколько дней.
В этот перерыв я с Родзянко поехали к Горемыкину. Я изло-
жил премьеру все, что произошло в комиссиях, указал, что
неудачое выступление Барка и передержки его сотрудника
поставили под угрозу весь законопроект, прохождение которого
и так не обеспечено, но станет совершенно невозможным, если
сами члены правительства будут его проваливать своими не-
согласованными выступлениями. К моему удивлению, Горемы-
кин отнесся к делу очень спокойно. Он стал меня успокаивать
и сказал, что вызовет Барка, который-де к будущему заседа-
нию комиссии представит другую схему, где все будет сбалан-
сировано, итоги которой докажут, что средств у нас хватит и на
Большую программу и на множество иных надобностей госу-
дарства. Словом, он считал возможной эту недостойную игру
в жонглирование цифрами. Мы возмутились и просто просили
предложить Барку воздержаться от дальнейшего участия в рас-
смотрении законопроекта, так как представление новых схем
только подорвет окончательно престиж правительства. Скоро
прибыл вызванный Горемыкиным министр финансов, очень спо-
койный и не понимавший, что он вставил палки в колеса законо-
проекту. Он так был уверен в том, что прохождение обеспе-
чено, что не считал опасным попутно протиснуть налоги. Узнав,
как обстоит дело, он выразил готовность исправить произве-
денное им впечатление.
На следующем заседании председатель Бюджетной комис-
сии внес поправки к исчислениям финансового ведомства, пред-
ставленным на предыдущем заседании, Барк подтвердил пра-
вильность заключений пр. Алексеенко. После этого перешли
к обсуждению вопроса по существу. Провести законопроект
было очень трудно, но в конце концов удалось этого достигнуть,
он был принят без изменений.
Конечно, все обсуждение законопроекта происходило при
закрытых дверях, в секретном порядке, но немцы о нем узнали.
Они поняли, что столь благоприятное для них соотношение
133
военных сил, какое имелось в 1914 г., не повторится, что оно
будет ослабляться с каждым годом и в конце 1917 г. будет
поздно начинать «предупредительную войну», равновесие сил
будет восстановлено. Перед их Генеральным Штабом встал
вопрос: или спровоцировать войну немедленно, не откладывая
ее ни на один год, или отказаться на многие годы от надежды
на легкую победу. Они выбрали первое решение.
Самым крупным источником доходов казны была винная
монополия. Детище Витте, усовершенствованная и прекрасно
организованная при Коковцове казенная продажа вина явля-
лась мишенью нападок со стороны русского общества. Стало
ходячим мнением утверждение, что казенная продажа вина
есть безобразное явление, эксплуатация правительством народ-
ного порока, сознательное разорение широких масс ради воз-
можности набить казенный сундук для содержания админи-
стративного аппарата и непроизводительных расходов на
армию и флот. Обычно при этом повторяли фразу, будто бы
сказанную каким-то министром при Николае I: «Что ни кабак —
то батальон».
Особенно обострилось отношение к винной монополии после
событий 1906 г., когда был дан лозунг: «Выбирайте вклады
из сберегательных касс, притом непременно в золоте». Тогда
действительно начался известный отлив из сберегательных
касс, но опасения финансового ведомства были непродолжи-
тельны: очень скоро значительная часть выбранных денег
стала поступать в кассы винной монополии. С этого момента
агитация против казенной продажи вина чрезвычайно усили-
лась, в ней видели не только эксплуатацию порока населе-
ния, но и серьезную опору самодержавного режима. Вместе
с тем эта шумиха давала возможность дискредитировать
власть, обвинять ее в отсутствии действительной заботливости
о благе народа.
Словом, к моменту созыва Третьей Государственной Думы
в обществе и в прессе идея упразднения винной монополии
была достаточно распространена.
Когда собралась Третья Государственная Дума, все обра-
тили внимание на одного депутата южноволжской губернии.
Громадного роста, широкоплечий, с копной черных волос,
остриженных в скобу, одетый в долгополый кафтан, депутат
Челышев казался воплощением кряжистого типа старозавет-
ного русского человека, ярко описанного в романах Писем-
ского.
Он был выходцем из толщи народной, лишь слегка воспри-
нял лоск европейской культуры, нисколько не реагировал на
модные веяния интеллигенции. Изо всех идей й верований
последней он воспринял, но зато крепко усвоил лишь одну
идею, одну мысль: надо уничтожить народный порок — пьян-
134
ство, — а для этого нет другого средства, как полная принуди-
тельная трезвость, запрещение государственною властью вы-
делки и продажи в России спиртных напитков.
Эта идея стала целью его жизни, во всяком случае руково-
дила всей его политической деятельность^, ради нее он пришел
в Государственную Думу, с помощью кое!й он надеялся убедить
правительство, а в случае крайности и принудить его отка-
заться от казенной винной монополии, ввести в России сухой
режим. Сущность его рассуждений по этому сложному вопросу
была до крайности проста. Он говорил: пьянство—порок,
разоряющий множество русских людей, пить будут, пока есть
водка, пока можно будет найти вино. Следовательно, чтобы
искоренить пьянство, надо запретить выделку и продажу вина,
притом всех напитков, содержащих алкоголь.
Когда ему осторожно указывали, что нельзя бороться
мерами запрещения с вековыми привычками нации, что это
вызовет лишь пассивное сопротивление большинства населения,
борьбу всех против закона и его исполнителей, приведет к
умалению престижа закона, законности и правительственной
власти, а в результате начнется процветание контрабанды,
тайной выделки и продажи вина или его суррогатов, он выходил
из себя. При этом ярко сказывался атавизм его отдаленных
азиатских прародителей. Челышев происходил из той части
России, где славянское племя в течение веков перемешива-
лось с монголо-татарскими выходцами, где создался и выкри-
сталлизовался особый тип русских людей. В его лице опреде-
ленно сохранялись следы этого сложного происхождения его
предков, в его характере ярко сказывались черты азиатского
родича. Когда возражали против его любимой мечты, он сразу
зверел, говорил, что тех, кто будет противиться принудительной
трезвости, начнет тайную продажу вина или выделку послед-
него, надлежит жестоко карать как убийц, ссылать на каторгу
и т. д.
Тут воочию сказывалась его психология, его понимание
сущности и пределов прав государственной власти. Для него
русский Царь был то же, что хан, который все может, который
не считается с нравами и волей народа.
Челышев скоро понял, что у нас его идея сочувствия не
найдет. Он приписал это нежеланию ссориться с правительст-
вом, боязни за равновесие бюджета. Тогда он начал пропаганду
своей любимой идеи, используя для этого всякий случай, всякую
возможность. Как талантливый самородок, он был хорошим
оратором, этим свойством он злоупотреблял, обращая думскую
кафедру в арену для пропаганды своей идеи. У нас, в Центре,
он успехом не пользовался, мы были тогда слишком уравно-
вешенными, чтобы увлечься такими химерами, да и на задачи
власти смотрели совсем иными глазами. Иное отношение его
135
речи встречали в левых кругах, там это была вода на их мель-
ницу.
Так прошло пять лет, ничего фактически в этом деле не
изменилось, но сдвиг в общественном мнении в сторону идей
Челышева несомненно наблюдался. В этом была в известной
мере и наша вина, мы решительно ничего не сделали, чтобы
противодействовать его пропаганде.
Между тем это было возможно. Достаточно было бы ука-
зать ему и его приверженцам, что вопрос о введении сухого
режима не был новинкой на Руси.
Впервые вопрос о запрещении потребления вина поднимался
еще на заре русской истории, в легендарный ее период, когда
Владимир Святой отверг магометанскую религию на том будто
бы основании, что она воспрещает пить вино. «Веселие Руси
есть пити», — будто бы сказал это князь, у которого еще
сильна была варяжско-европейская психология, который пони-
мал, что власть обязана считаться с вековыми привычками
нации.
Конечно, история никогда никого и ничему не учит, но этот
урок следовало бы помнить. Ни Челышев, ни его левые союз-
ники, ни мы, противники, об этом не думали.
В Четвертой Государственной Думе Челышева уже не было.
Наступил страшный 1914 год, немцы объявили нам войну.
Первой мерой власти было запрещение продажи вина в момент
объявления мобилизации. Эта мера была встречена сочувст-
венно. Все еще помнили пьяные дебоши в момент частичных
мобилизаций 1904—1905 гг.
Но мобилизация давно кончилась, а мера эта не отменялась.
Поползли странные слухи. Говорили, что окружение Государя
всецело разделяет идеи Челышева о необходимости раз на-
всегда запретить продажу спиртных напитков, что временная
мера должна превратиться в постоянное мероприятие, уста-
новленное в законодательном порядке. В связь с этими расту-
щими при Дворе настроениями ставили происшедшее несколько
месяцев до начала войны увольнение в отставку Коковцева.
Против последнего уже давно шла глухая борьба, вели
подкоп приближенные Императрицы. Но убедить Государя
расстаться с этим верным слугой трона, опытным министром
финансов и председателем Совета Министров, было трудно.
Чтобы сломить это сопротивление, воспользовались «пьяным
вопросом». Прежде всего подготовили Государя к мысли, что
запрещение продажи вина есть священная задача его царство-
вания, завещанная ему от Господа. Его убедили, что он спасет
свой народ от величайшего несчастия — пьянства, — сделает
его богатым и счастливым, если раз навсегда запретит продажу
вина на Руси. В то время Государь уже начал впадать в некото-
рый мистицизм, эта идея ему понравилась.
Было ясно, что Коковцов никогда не согласится на упразд-
136
нение винной монополии. Поэтому первым подготовительным
шагом к осуществлению этой идеи должно было быть уволь-
нение этого министра. Это и было осуществлено.
Барк сразу, как только началась война, использовал это
обстоятельство для начала осуществления плана введения
сухого режима, временная мера начала превращаться в по-
стоянную. Общественное мнение это приветствовало.
Когда Барк заговорил открыто о проведении законо-
проекта, имевшего целью ввести сухой режим навсегда, это
известие было встречено сочувственно, особенно на левых
скамьях. За эту меру были все левые, все наше духовенство,
это уже составляло больше 40% Государственной Думы.
Наконец, очень много людей, еще недавно относившихся отри-
цательно к этой мере, теперь готовы были ее принять. Одни —
потому, что считали себя обязанными поддержать меру, пред-
ложенную от имени Государя и им явно патронируемую,
другие — потому, что не хотели создавать конфликта с Верхов-
ною Властью в момент войны. Война резко изменила психологию
многих думцев. Думали только о войне, о борьбе с неприятелем,
все остальные вопросы, заботы отошли на задний план. Когда
же стало известным, что Царь очень дорожит законопроектом,
что отклонение последнего создало бы острый внутренний
кризис, то большинство депутатов Центра махнуло рукой, ре-
шило, что создавать конфликт с Короной по этому поводу не-
возможно, что это помешало бы успешному ведению войны.
Прохождение законопроекта о сухом режиме вдруг1 стало
вне сомнения. Любопытно, как в это время менялись люди. При-
веду, как пример, тот факт, что председатель Государствен-
ной Думы Родзянко, еще недавно относившийся скептически
к Челышеву, в своей речи при открытии одной из сессий Думы
сказал фразу: «И пьянство, павшее по манию Царя».
Еще более страстным защитником законопроекта вдруг
оказался левый октябрист Годнее.
Годнее был полной противоположностью Челышева. Ма-
ленький, толстый Годнее и по характеру своему больше походил
на обрусевшего азиата, чем на славянина. По крайней мере
отличительной чертой его была крайняя злобность, его малень-
кие, раскосые глазки отражали хитрость и злость, даже его
симпатии к чему бы то ни было выражались в проявлении
лютой ненависти к тому или тем, кого он считал враждебным
предмету его симпатии. Он был плохим оратором, занимался
главным образом в Комиссии по исполнению росписи, со сметой
Государственного контроля. Эта работа больше всего отвечала
его характеру, ибо самым большим удовольствием его было
кого-то ущемить. Теперь он вдруг проникся озлоблением и к
винной монополии,и к ее творцам. Как врач по профессии, он
считал себя наиболее подготовленным для того, чтобы быть
докладчиком по законопроекту, внесенному Барком, о воспре-
137
щении продажи и потребления вина. Под его редакторским
пером законопроект принял крайние формы, принцип сухого
режима доводился до предела, до абсурда. Противники не
считали нужным бороться против этих крайностей, они гово-
рили, что прохождение закона обеспечено, что мера эта на-
столько резко расходится с народной психологией и вековыми
нравами населения, является таким ярким примером насилия
правительственной власти, что долго она существовать не
может. Пока идет война, народ, быть может, будет еще мириться
с этим нарушением его понятий и вековых привычек, но затем
всеобщее возмущение должно все равно снести эту новеллу.
Крайности закона лишь скорее выявят его абсурдность. Таким
образом законопроект попал в общее собрание Государствен-
ной Думы в редакции автора под титулом закона «О воспре-
щении пьянства навсегда». В таком виде он и был принят.
Сухой режим водворился в России.
Население тотчас и резко реагировало. Несмотря на сочув-
ственное отношение нашей общественности, поддержку всей
прессы, всюду началось пассивное сопротивление закону. Народ
начал пить денатурат, несмотря на массовые случаи слепоты
как следствие потребления примешиваемого к денатурату про-
пилового спирта. Пришлось даже, в силу распоряжения принца
Ольденбургского, изменить состав примесей, чтобы избегнуть
этих печальных последствий. В деревнях скоро начали гнать
самогон, население отравлялось отвратительным пойлом, вред-
ным для его здоровья и дававшим большой доход распро-
странившемуся шинкарству. Высшие классы тоже пили, нахо-
дили возможность получать вина в любых количествах, только
попойки стоили дороже. Нижние чины, лишенные обычной чарки
вина, с завистью и негодованием смотрели на то, как началь-
ство находило возможность выпить каждый раз, когда этого
хотело. Словом, с первых же шагов стало ясно, что закон встре-
тил общее противодействие, что ликвидация его — вопрос
времени.
Но скоро начало выявляться еще нечто, чего не ожидали
авторы закона. Лишенное привычного напитка население на-
чало роптать — сперва, раздражаться — потом. Энергия, при-
выкшая находить выход в потреблении алкоголя, должна была
направиться по другому направлению. Она и выливалась в уси-
лении того общего недовольства и раздражения низов против
верхов социальной лестницы, которые так ярко проявились в
момент наступившего революционного движения.
Наступила роковая весна 1915 г. Уже 9 месяцев свиреп-
ствует величайшая в истории человеческая бойня, миллионы
людей уже выбыли из строя враждующих армий. Если бы
расчеты военных специалистов довоенного времени были верны,
война должна была бы давно прекратиться за полным исто-
138
щением обученных людей и накопленного военного материала,
запасов вооружения и снабжения. Но авгуры ошиблись, мил-
лионы рекрутов и ополченцев влиты в строй, фабрики и заводы
всюду лихорадочно работают, пополняя истощенные запасы
и снабжая бойцов средствами истребления.
Особенно остро стоял всюду вопрос снабжения скорострель-
ной артиллерии боевыми припасами. Новая скорострельная
пушка, ставшая владычицей поля сражения, оказалась чрез-
вычайно расточительной в расходовании патронов. Нигде, ни
в одной армии, размеров этого расхода не могли предусмотреть,
всюду расчеты мирного времени оказались ошибочными. Так у
французов недостаток снарядов к 75-миллиметровым пушкам
выяснился еще во время боев на Марне, когда оказалось изра-
сходованным 2/3 боевого запаса, причем почти полностью был
истощен комплект мелинитовых гранат. То же, хотя несколько
слабее, замечалось у противников.
Но западные державы сразу или почти сразу мобилизо-
вали свои заводы, приняли меры к развитию производства
артиллерийских припасов, и теперь, к весне 1915 г., у них давно
был изжит снарядный кризис, тыл успевал вырабатывать все
то, что нужно было армии для продолжения борьбы. Так было
всюду, но не у нас.
Наибольший наш месячный расход в период интенсивной
маневренной войны осенью 1914 г. равнялся приблизительно
1,5 миллиона трехдюймовых патронов. Начали мы войну, имея
6 млн. этих патронов, производительность заводов, работав-
ших в мирное время на оборону, равнялась 300—350 тыс.
патронов в месяц, следовательно, нам хватало запасов этих
патронов приблизительно на 5 месяцев. Конечно, уже давно
были приняты меры к сокращению расхода, артиллерии даны
были указания беречь патроны, она и берегла их, кровь рус-
ского солдата заменяла недостающий материал. Благодаря
этому мы тоже дотянули войну до девятого месяца.
Министерство, руководимое легкомысленнейшим Сухомли-
новым, оставалось невозмутимым, несмотря на настояния и
упреки Ставки. Правда, юридически Сухомлинов не был с
начала войны ответствен за то, что делалось в Главном Артил-
лерийском Управлении по отделу заготовления материальной
части артиллерии и боевых припасов. Он допустил образование
Особой заготовительной комиссии под председательством
В. К. Сергея Михайловича, которой было поручено все дело
заготовления артиллерийского имущества. Она получила ис-
ключительные права, вышла из-под влияния Военного мини-
стра, практически его отстранила. В ее состав вошли все гла-
вари Артиллерийского Управления, главным ее работником,
душой и мозгом Комиссии был ген. Смысловский, начальник
хозяйственного отдела Главного Артиллерийского Управления.
Прикрываясь Комиссией, именем ее августейшего председателя,
он делал, что хотел, и в Комиссии и в Управлении. Сухомли-
нов покрывал главарей Артиллерийского Управления, как он
их когда-то покрыл после единодушного осуждения Государ-
ственной Думой их работы. В дела Комиссии Сухомлинов якобы
не вмешивался, но он ею очень ловко прикрывался, с него юри-
дически снималась ответственность за все то, что делали или,
вернее, не делали его ставленники — Кузьмин-Караваев, Смыс-
ловскии и др. деятели Артиллерийского Управления. Несмотря
на явно назревавшую катастрофу снабжения фронта, несмотря
на крики отчаяния Ставки, он молчал, скрывал правду от всех:
от правительства, от Думы, от Государя.
Естественно, катастрофа должна была наступить, и она
наступила. С наступлением весны германо-австрийские армии
перешли в решительное наступление, расчищая себе путь ура-
ганным огнем из пушек всех калибров, до самых крупных
включительно. Наши армии, почти без снарядов, могли противо-
поставить лавине огня и стали только грудь русского солдата.
Борьба была неравной, истекая кровью, армия наша покати-
лась назад, отдавая врагу не только завоеванную с таким
трудом Галицию, но и обширные пространства русской земли.
Наши потери убитыми, ранеными, пленными были колоссаль-
ны. Всюду распространилось уныние, потеря веры в свои силы,
дух народный был поколеблен.
В Ставке отдавали себе отчет в трагизме положения. Там
перестали менажировать военное ведомство, открыто его обви-
няли в бездействии, в пренебрежении интересами армии. Воен-
ный министр ссылался на прерогативы Заготовительной комис-
сии, сваливал на нее, на ее председателя ответственность
за катастрофу. Шла бесполезная ведомственная грызня, но
дело не двигалось. Ген. Кузьмин-Караваев, честный, но недале-
кий и безвольный человек, которым вертел, как хотел, Смыслов-
ский, потерял голову, у него и у его ближайших сотрудников
опустились руки, по пословице «семь бед — один ответ» они
решили, что рыпаться больше не стоит, что все потеряно. Они
уверяли, что Главное Артиллерийское Управление сделало
все, что физически возможно, для увеличения выработки пред-
метов артиллерийского снабжения, что не его вина в том, что
Россия страна земледельческая со слабо развитой промышлен-
ностью, которую-де они использовали полностью, до отказа.
Не так думали в Ставке, а тем более в Государственной
Думе.
Ставка продолжала надеяться на улучшение положения на
фронте, если тыл усилит снабжение артиллерийским имуще-
ством и боевыми припасами, считала, что для последнего
не все возможности исчерпаны. Теперь она уже не стеснялась
обвинять министерство и Артиллерийское Управление в без-
деятельности, жаловалась всем, кому могла: и Государю, и
представителям Думы. В Думе негодование против Сухомли-
140
нова и главарей Артиллерийского Управления не имело границ.
Их еще не обвиняли открыто в измене, в сознательном саботаже
войны, но до этого было уже недалеко. По крайней мере, часто
вспоминали, что один из интимных друзей Военного министра,
Альтшиллер, скрылся в момент мобилизации, а другой, Мясо-
едов, повешен за измену.
К нам все чаще начали поступать жалобы промышленников,
обвинявших артиллерийское ведомство в том, что оно с самого
начала войны отказывалось от предложений заводов устано-
вить у них новое производство снарядов.
Однажды к Родзянко явилась депутация заводчиков и
банковских деятелей, которая сообщила, что они объединили
группу сильных заводов, предложивших поставить в опреде-
ленный срок три миллиона гранат к легким пушкам. Ведом-
ство отказало в заказе под предлогом, что для фронта нужны
не отдельные части патронов, а целые выстрелы, т. е. граната,
взрыватель, порох, гильза и взрывчатое вещество. Оно может
поэтому равняться только по тому элементу, который имеется
в наименьшем количестве. В данном случае у него нет ни пороха,
ни взрывателей, ни взрывчатого вещества, чтобы использовать
предлагаемые гранаты. Тогда заводчики снеслись со своими
заграничными корреспондентами и, обеспечив возможность
частью создать производство недостающих элементов дома,
частью получить их из-за границы, предложили поставить в
известный срок 3 миллиона готовых патронов. Тогда после-
довал вторичный отказ под предлогом, что ведомство не может
давать заказов на срок более шести месяцев, т. к. никто не
может гарантировать, что война продолжится дольше, а заводы
в шестимесячный срок выполнить заказа не могут. Промышлен-
ники указывали, что эта канитель тянется уже давно, что если
бы ведомство сразу согласилось давать заказы на более долгие
сроки, многие заводы были бы переоборудованы и работали
бы на оборону. Рисковать же большими затратами на обору-
дование, не имея прочного заказа, заводы боятся.
Родзянко вскоре поехал на фронт, насмотрелся там всех
ужасов отступления, наслушался жалоб от войсковых началь-
ников и бросился в Ставку, чтобы сообщить Верховному, что
он видел и слышал. Естественно, там все это отлично созна-
вали, но дело снабжения зависело от тыла. Великий Князь
мог только просить Государственную Думу помочь ему и армии,
бросить на весы все ее влияние, чтобы улучшить дело снаб-
жения. Тогда Родзянко, преисполненный негодования на Сухом-
линова и Комиссию В. К. Сергея, рассказал Верховному о пред-
ложении группы промышленников и об отказе ведомства дать
заказ на 3 млн. гранатных патронов. Великий Князь возму-
тился. Сам он только что дал заказ помимо ведомства и Загото-
вительной комиссии на патроны в Америке, срок исполнения
коего, довольно неопределенный, зависит от многих обстоя-
141
тельств, но во всяком случае он больше того, который назна-
чали наши промышленники. Ведь никто не знал, когда кончится
война, тем более Артиллерийское Управление не имеет права
его предрешать. В заключение он просил сделать все возмож-
ное, чтобы вопрос был пересмотрен и заказ дан. Родзянко вы-
сказал мысль, что говорить с деятелями Главного Артиллерий-
ского Управления бесполезно, они все равно дело провалят,
Ведь если заказ будет выполнен, то это будет наглядным доказа-
тельством того, насколько бездеятельно было ведомство, на-
сколько его политика была преступно ошибочна. Перебирая
способы, чтобы обеспечить беспристрастное рассмотрение пред-
ложения, чтобы обезвредить Комиссию и ее главарей, он пред-
ложил Великому Князю следующую комбинацию. Пусть Вер-
ховный испросит согласие Государя на созыв Особого Сове-
щания под председательством Военного министра из нескольких
представителей военного и морского ведомств с участием не-
скольких членов Государственной Думы и представителей
съезда промышленников. Этому совещанию должно быть дано
право рассмотреть вопрос помимо Комиссии заготовлений
артиллерийского имущества и, если оно найдет предложение
приемлемым, дать заказ непосредственно приказом его пред-
седателя. Хотя таким образом опять к делу привлекался Сухом-
линов, но избежать этого было невозможно, притом же он,
чувствуя непрочность своего положения, начал поворачивать
руль по ветру, который в тот момент дул в сторону Государ-
ственной Думы.
Мысль понравилась Верховному, и он обещал при первом
свидании убедить Государя испытать это средство.
Прошло несколько дней. Однажды Родзянко сообщил мне,
что его только что уведомили о том, что Верховный доложил
Государю о желательности создания Особого Совещания при
Военном министре для рассмотрения заказа как на 3 млн. гра-
натных патронов, так и могущих быть других предложений
такого рода, с тем, чтобы это совещание работало независимо
от Заготовительной комиссии и параллельно с ней. О последо-
вавшем решении будет сообщено дополнительно.
Действительно, вскоре была получена телеграмма Верхов-
ного на имя Военного министра, которая уведомляла, что Госу-
дарь приказал немедленно сформировать Особое Совещание в
пределах, указанных в докладе Великого Князя, для обсужде-
ния мероприятий по усилению снабжения армии артиллерий-
ским имуществом, причем ему предоставляется право давать
заказы в количествах и на сроки по его усмотрению*. От Госу-
дарственной Думы назначаются по Высочайшему повелению
* Закон от 17 августа 1915 г. об учреждении Особого Совещания хотя и
был издан с большим опозданием, но сыграл исключительно важную роль
в деле спешного развития военной экономики и бесперебойного снабжения
142
Родзянко, Протопопов, Дмитрюков и Савич. Первые трое были
членами президиума Думы и, видимо, были включены по этому
признаку, мое назначение осталось для меня загадкой.
Созданием этого Совещания был нанесен смертельный удар
Комиссии заготовлений артиллерийского имущества и главным
персонажам Артиллерийского Управления. Великий Князь
Сергей Михайлович, видимо, воспользовался случаем ликвиди-
ровать свою Комиссию, по крайней мере мы об ней больше не
слыхали. С главарями Артиллерийского Управления началась
борьба. Ставка поставила перед нами известные задания,
которые признавались старыми деятелями Артиллерийского
Управления явно неисполнимыми. Мы на это смотрели иначе,
раз для успеха борьбы на фронте нужно было дать армии
определенное количество боевого материала, мы должны были
его достать или создать, на то мы и были призваны. Таким
образом столкнулись две психологии, совместная работа была
почти невозможна, борьба становилась вероятной. Она и про-
изошла. Только после ухода главарей Артиллерийского Управ-
ления могла наладиться производительная работа, которая
привела к блестящим результатам.
Приблизительно через 5 месяцев поставленная Ставкой
норма патронов для легких пушек была достигнута, что явля-
ется лучшим доказательством того, что, начни артиллерий-
ское ведомство работу по мобилизации промышленности в пер-
вые недели войны, к весне 1915 года никакого снарядного
кризиса у нас бы не было, армия получала бы все, что ей нужно
было для ведения борьбы, ей не пришлось бы сражаться голыми
руками против вооруженного врага.
Первое заседание Особого Совещания по обороне государ-
ства состоялось 15-го мая 1915 г. С этого момента началось
участие членов Государственной Думы в деле мобилизации
русской промышленности для снабжения армии и ее вооруже-
ния. Ген. Сухомлинов получил от В. К. Николая Николаевича
телеграмму, извещающую, что Государь приказал образовать
под председательством Военного министра Особое Совещание
из представителей ведомств, 4-х членов Государственной Думы,
представителей промышленности и сведущих лиц по усмотрению
министра для рассмотрения предложения, сделанного группой,
возглавляемой Путиловым, о поставке трех миллионов гранат-
ных патронов для легких пушек с правом, если совещание
найдет нужным, дать заказы на любое количество. Предста-
вителями от Государственной Думы назначались: председа-
тель Государственной Думы — Родзянко, секретарь — Дмит-
армии на фронте вооружением и боеприпасами. Как видно из «Журнала
Особого Совещания» за 1915 и 1916 гг. (изд. Института истории АН СССР,
Москва, 1975—1977 гг.), Н. В. Савич активно участвовал во всех заседаниях
Особого Совещания.
143
рюков, товарищ председателя ее — Протопопов и я. На первом
заседании было несколько военных, в том числе ген. Вернардер
(помощник Военного министра), ген. Беляев (нач. Генераль-
ного Штаба), Кузьмин-Караваев (нач. Главного Артиллерий-
ского Управления), ген. Маниковский и др.
По оглашении «текста телеграммы стало ясно, что функции
Совещания не ограничиваются рассмотрением одного заказа на
3 миллиона патронов, что от него ждут и в дальнейшем работы
по расширению отечественного производства предметов воору-
жения армии, что, одним словом, создается новая организация,
параллельная существовавшей ранее Комиссии заготовлений
В. К. Сергея Михайловича. Она получала очень большие,
хотя неопределенные права, юридически не была в достаточной
мере легализована. В то же время она должна была неизбежно
вступить в соперничество с Комиссией Вел. Князя, начать с нею
борьбу. В исходе этой борьбы не могло быть сомнений. В то
время снарядный кризис давно превратился в полную ката-
строфу снабжения армии боевыми припасами, повлекшую за
собою поражение наших армий. Высшее командование и част-
ные начальники единодушно сваливали ответственность за
эти поражения на органы артиллерийского снабжения. В Глав-
ном Артиллерийском Управлении царила растерянность и
паника. Конечно, они оправдывались тем, что они не виноваты
в том, что Ставка предъявляет требования явно неисполни-
мые для русской слабо развитой промышленности. При таких
условиях можно было ожидать, что сам Великий Князь будет
рад отойти от дела снабжения, попавшего в тупик, а без его
поддержки главари Артиллерийского Управления не представ-
ляли силы, способной вступить в борьбу с учреждением, опи-
равшимся на авторитет членов Государственной Думы.
Однако на всякий случай было решено подвести под новое
учреждение прочный юридический фундамент и расширить его
базу введением в его состав представителей от других мини-
стерств и от Государственного Совета, а также трех делегатов
от Совета съездов промышленности и торговли. Лукомский
получил поручение изготовить соответствующий законопроект
для представления на утверждение в порядке 87 ст. осн. зак.
Сам Сухомлинов, видимо, был доволен образованием под его
председательством нового органа, давшего ему большие права
и фактически вновь сосредоточившего в его руках дело заготов-
ления артиллерийского имущества, столь неудачно передоверен-
ное в начале войны Заготовительной комиссии. Притом же он
начал чувствовать непрочность своего положения, не прочь был
вновь наладить отношения с Думой, авторитет которой стал
быстро возрастать уже только потому, что она была «отстра-
нена» от участия в деле организации тыла теми, кто взялись
одни вести войну и так жестоко провалились.
Первое заседание было заполнено главным образом сообще-
144
нием ген. Беляева о тех требованиях, кои Ставка считает не-
обходимыми для успешного продолжения войны, причем им
указывалось, что из требуемого может сейчас дать тыл. Картина
получалась потрясающая.
Мы начали войну, имея немногим больше 6 тысяч легких
пушек, в мае оставалось около трех тысяч. Остальные были
потеряны в боях, подбиты, испорчены и вообще вышли из строя
по разным причинам. Ежемесячная поставка этих пушек была
около 30 штук, а потребность в них для замены выбывающих —
не менее 265. Отсюда можно легко подсчитать, когда армия
вынуждена будет капитулировать за полным отсутствием
полевых пушек.
Расход снарядов к ним в первые месяцы войны был около
1.450 тысяч штук в месяц, теперь Ставка определяла потреб-
ность в них в полтора миллиона в месяц, а тыл подавал от 300
до 350 тысяч. То же самое наблюдалось в других видах артил-
лерийского снабжения. Словом, было ясно, что армия наша
разоружена, что Артиллерийское Управление не имеет ни
малейшей надежды усилить производство предметов воору-
жения, что при таких обстоятельствах воевать нельзя. Эффект
был полный. Дмитрюков, вообще отличавшийся слабостью
нервов, плакал, у других реакция была иной — негодование
против Артиллерийского Управления и решимость сделать все
возможное для усиления снабжения армии, сломать все пре-
пятствия, могущие тормозить это дело.
Первым делом нашим было рассмотрение предложения
группы Путилова о поставке трех миллионов гранатных патро-
нов. Оно вызвало острый конфликт с главарями Артиллерий-
ского Управления, уже однажды отклонившими это предло-
жение. Сперва они заявили, что норма гранатных патронов
установлена в 10% от числа шрапнелей, что эта норма уже
достигнута, а увеличить выход шрапнельных патронов невоз-
можно за отсутствием трубок. Мы этот отвод отбросили сразу,
говоря, что лучше стрелять гранатами, чем совсем не иметь воз-
можности стрелять, поэтому мы будем давать армии безраз-
лично и шрапнель, и гранаты, лишь бы их было побольше.
Тогда ген. Смысловский заявил, что это предложение вообще
не реально, т. к. пороховой завод, долженствовавший по проекту
дать необходимое количество пороха, не может начать работу
ранее многих месяцев, само производство требует долгого срока,
так что нет надежды получать по 300 тысяч патронов в месяц
ранее года или того позднее.
Предприниматели указали, что до готовности завода они
будут получать порох из-за границы, именно из Франции и из
Америки, где установлено производство пороха французского
образца. Ген. Смысловский немедленно заявил, что наши пушки
не приспособлены для французских порохов, что французы
вырабатывают «ленточный» порох, а наша полевая артиллерия
10
Заказ 195
145
употребляет «макаронный» порох иного качества, почему
Артиллерийское Управление не может допустить снаряжение
патронов французским порохом. Это авторитетное, казалось
бы, заявление специалиста вызвало замешательство. Тогда я
напомнил присутствующим, что наша пушка спроектирована
Путиловским заводом в сотрудничестве с фирмой Крезо,
что в основу тогда были положены данные о французских
порохах, что во время японской войны мы заказывали патроны
к нашим пушкам во Франции. Затем я обратился к присут-
ствовавшим на заседании морским артиллеристам за разъясне-
нием. Адм. Гире, начальник артиллерийского отдела Морского
министерства, подтвердил, что по существу французский порох
аналогичен нашему, отличается только^ внешним видом, т. к.
изготовляется в форме лент, тогда как мы перешли к форме
макарон. Это обстоятельство требует лишь небольшого изме-
нения в способе снаряжения патрона, но баллистические
качества те же самые. Мало того, мы, приняв скорострельную
пушку, установили у себя производство пироксилинового пороха
по французскому образцу, лишь впоследствии изменив его
внешнюю форму. Но и сейчас один из наших заводов готовит
некоторое количество ленточного пороха. Сами моряки заказы-
вают часть пороха в Америке у Дюпона, который может дать
пироксилиновый порох требуемого качества.
Получился форменный конфуз, Смысловский замолчал,
заказ после обсуждения разных деталей был дан. Но составле-
ние самого договора, писание контракта должно было выпол-
нить Артиллерийское Управление. Тут начались непонятные
придирки, бумажная волокита, время шло, а контракт не под-
писывался под разными предлогами, несмотря на прямой
приказ министра. Назревал конфликт.
Его ускорили еще два столкновения. Первое произошло по
вопросу об увеличении выработки нашими заводами пороха.
В мирное время военное ведомство стремилось получать порох,
способный храниться без изменения в течение многих лет, не
менее десяти. Это свойство достигалось особым высушива-
нием, которое требовало очень длительного срока, а следо-
вательно, процесс выработки был очень медленный. С начала
войны все воюющие державы перешли на ускоренный способ
выработки пороха, причем производство сильно возрастало,
но получаемый порох не мог бы долго храниться на складах,
не более двух-трех лет, после чего его пришлось бы переделать.
Но баллистические качества такого пороха не отличались от
стойких порохов. У нас по рутине продолжали вырабатывать
стойкий порох, хотя его месячного производства хватило бы
едва на неделю. Естественно, возник вопрос о немедленном
переходе к быстро изготовляемому пороху, что увеличивало
его производство. Артиллерийское Управление и тут заявило
протест, ссылаясь на утвержденные правила приема. Совеща-
146
ние возмутилось, решило обойтись без согласия артиллерий-
ских главарей. Были приглашены представители заводов, с
коими обсудили вопрос о скорейшем увеличении производи-
тельности. Они получили необходимые средства для расши-
рения заводов и приказ непосредственно от министра выраба-
тывать как можно больше пороха, хотя бы ускоренным спо-
собом.
Последним конфликтом, который привел к вскрытию нарыва
был вопрос о срочном увеличении выработки легких пушек.
Как я уже указал, месячную потребность в этих пушках для
пополнения убыли Ставка исчисляла в 265 полевых и 25 гор-
ных орудия. Тыл ставил около 30 полевых и 20 горных. Между
тем директор Путиловского завода ген. Меллер уверял, что его
завод мог бы давно перейти на поставку 110 полевых и 30 гор-
ных орудий в месяц, если бы Артиллерийское Управление
согласилось увеличить цену орудия. Завод этот заключил не-
задолго до начала войны контракт на поставку известного
числа этих орудий по ценам мирного времени. Он только что
начал поставку, как началась война. Все цены на материалы и
рабочую силу сильно возросли, на каждой пушке завод нес
большие убытки. Он тщетно просил либо отсрочить ему выпол-
нение заказа до наступления мира, или увеличить плату. Артил-
лерийское Управление ему отказало. Завод встал перед ди-
леммой — или выполнить заказ и тогда обанкротиться, или
тянуть поставку в надежде вынудить артиллеристов пойти
на уступки. Он выбрал второй исход. Теперь он ставил по 15
орудий трехдюймового калибра в месяц, хотя сам директор
признавал, что мог бы довести производство.до 140—150 штук,
конечно, введя три смены рабочих, что еще увеличивало стои-
мость производства. Особое Совещание, обсудив вопрос,
решило отсрочить поставку по довоенному заказу до заклю-
чения мира и дать заказ на условиях, выработанных в соответ-
ствии с изменением цен на материалы и рабочую силу, конечно,
при условии, чтобы завод, введя три смены, поставлял обещан-
ное количество легких пушек, не уменьшая выхода гаубиц,
которые он ставил уже по новым ценам. Завод согласился,
но не то было с Артиллерийским Управлением. Смысловский
стоял на том, что по закону завод должен сперва выполнить
старый заказ и только тогда ему можно дать новый. Он высчи-
тал, сколько теряет казна при принятии новой схемы, и реши-
тельно отказывался подписать контракт. Создался конфликт:
ведь он и его учреждение были исполнительными органами
военного ведомства, глава коего был председателем Совещания.
Сухомлинов колебался принять репрессивные меры против
своего подчиненного, дерзость коего дошла до того, что он
однажды приехал ко мне на квартиру, чтобы убедить меня
отказать заводу в этом заказе. Тогда мы использовали послед-
нее средство.
10*
147
В то время старший товарищ председателя Государствен-
ной Думы решил сменить свое положение на должность това-
рища министра. Он давно был лично известен Государю, поль-
зовался его доверием. Теперь он должен был ехать представ-
ляться. Этим мы воспользовались и просили при случае доло-
жить о создавшемся конфликте, о нежелании Сухомлинова
удалить лицо, пользовавшееся когда-то доверием В. К. Сергея
Михайловича и, злоупотребляя этим доверием, обострившее
так положение, что мы, члены Государственной Думы, решили
выйти с протестом и скандалом из Совещания, если главари
Артиллерийского Управления останутся на своих местах.
Через день Сухомлинов был вызван к телефону из Царского
Села, откуда ему было приказано сместить Смысловского.
Последний тотчас же получил назначение на фронт, и мы его
больше не видали. Через несколько дней состоялось назначе-
ние ген. Маниковского начальником Артиллерийского Управ-
ления взамен подавшего в отставку Кузмина-Караваева. Это
был блестящий выбор. Работа закипела в полном единении Ар-
тиллерийского Управления, представителей Думы и русской
промышленности, мобилизовавшей все свои силы на работу
в пользу армии. Результатом было то, что через 4—5 месяцев
мы могли уже посылать на фронт по 1.500.000 пушечных патро-
нов в месяц, что казалось Ставке еще в мае безнадежной
мечтой. А вскоре и самого Сухомлинова заменил генерал
Поливанов.
Ген. Поливанова мы знали с первых дней Третьей Государ-х
ственной Думы. Он был тогда помощником Военного министра,
его правой рукой, ему Редигер поручил организовать ряд собе-
седований членов Думской комиссии по обороне с представи-
телями ведомства по деталям Малой военной программы,
которую ведомство предполагало внести в Думу. Поливанов
был осторожный и ловкий политик, умел ладить с людьми,
искусно использовал наше патриотическое воодушевление для
защиты интересов ведомства. Его влияние на членов Комиссии
было велико, благодаря чему он неоднократно проводил в жизнь
свои идеи и пожелания не только через Думу, но и через меж-
ведомственные совещания.
Сам он был, или казался, всегда вполне с нами откро-
венным, не скрывал темных сторон ведомства. Естественно,
отношения его с думцами стали дружественными, прониклись
известным взаимным доверием. Эта близость не осталась
тайной, особенно для крайне правых. Последние скоро увидели
в центральных группах Думы самое большое препятствие для
захвата власти их единомышленниками и стали относиться к
нам с величайшей подозрительностью. Отсюда начало тех
интриг, той политической игры, которые имели целью внушить
недоверие к руководящему Центру Думы и подорвать влияние
148
тех правительственных лиц, кои считали необходимым работать
совместно с думцами.
Естественно, в первую очередь их борьба была направлена
против ген. Редигера и его помощника. Последнего они особенно
ненавидели за его близость к «гучковцам», как они назвали
кружок лиц, стоявших во главе Комиссии по обороне государ-
ства. Эта близость казалась доказательством его конституцион-
ных симпатий. Дошли до того, что заподозрили его и офицеров,
собиравшихся под его председательством на заседания, в коих
они разъясняли нам подробности Малой военной программы,
в революционном заговоре, называли военных «младотурками»,
которые участвуют в секретных переговорах с «гучковцами».
В этом смысле была составлена брошюра, оказавшаяся в один
прекрасный день на письменном столе Государя. Тут была
спекуляция на известной подозрительности Царя, попытка заро-
нить в его душу семя сомнений в лояльности генерала.
'Когда Редигера сменил Сухомлинов, последний учитывал
настроения, приведшие к падение его предшественника, и с
первых дней вступления во власть начал постепенно удаляться
от Государственной Думы, избегать личных встреч с членами
комиссий, почти перестал появляться в Таврическом Дворце.
Все дело представительства интересов ведомства в Думе он
передал Поливанову, сам в это дело не вмешивался. Сперва
дело шло по заведенному руслу, но постепенно отношения
начали портиться, особенно когда чины ведомства поняли новую
линию поведения по отношению к Думе главы Военного мини-
стерства. Они начали игнорировть указания и пожелания Думы,
самая работа как-то ослабла, темп выполнения мероприятий
замедлялся. Поливанов перестал быть всевластным в ведомстве,
особенно в сфере деятельности Главного Артиллерийского
Управления. Начались трения Сухомлинова с нами, кои кон-
чились открытым разрывом на почве мясоедовского дела, во
время которого Сухомлинов попал в очень трудное положение.
Уверенный в том, что секретные документы не могли попасть
в руки Гучкова, он неосторожно выступил с опровержением
и встретился с фактом немедленного оглашения подобного
документа. Естественно, его негодование направилось против
лиц, кои передали секреты ведомства думцам. Но, конечно, он
не мог найти виновника*, тем более, что Гучков строго хранил
тайну своего осведомителя. В конце концов Сухомлинов за-
подозрил в передаче документа Поливанова, тем более ему
опасного, что с некоторых пор Государь, видимо, стал интере-
соваться докладами помощника Военного министра, который во
время отпуска Сухомлинова сумел понравиться и заинтере-
совать Царя своими обстоятельными и яркими докладами.
Сухомлинов цеплялся за место и боялся соперничества своего
* Командующий Киевским В. О. ген. И. Иванов.
149
помощника. Теперь представился случай сломать ему шею, что
он и сделал.
Он поехал в Ливадию, где жил тогда Государь, и сумел
убедить последнего в том, что автором разоблачений, столь
навредивших военному ведомству и его главе, был Полива-
нов, известный друг и союзник Гучкова, к коему тогда отно-
сились подозрительно. По возвращении в Петербург Сухомли-
нов, передал Поливанову, что он освобожден от должности
помощника Военного министра с оставлением в Государст-
венном Совете.
Поливанова заменил старик Вернардер, который сразу
оборвал всякие связи с думцами.
Прошло несколько лет, уже шла Великая война. Наша
армия, терпя острый недостаток в патронах, в оружии и в артил-
лерии, истекая кровью, стремительно отступала перед воору-
женным до зубов врагом. Ставка не скрывала своего раздра-
жения против Военного министерства, сваливала на него вину
за поражения. Притом же приближался момент созыва законо-
дательных учреждений для проведения спешных мероприятий,
ставших неизбежными для продолжения войны. Было ясно, что
Государственная Дума, отражая настроения армии и общества,
обратится в обвинительную камеру против Сухомлинова и его
присных.
При таких обстоятельствах Власть решила расстаться с
Сухомлиновым. Начались поиски его заместителя. Почти сразу
выдвинулась кандидатура Поливанова, который и в Государ-
ственном Совете поддерживал близкие отношения с думскими
кругами. В то время казалось вероятным, что он лучше, чем
кто-либо другой, сумеет вновь наладить отношения ведомства с
Думой и поможет правительству пережить тяжкий момент не-
прерывных поражений на фронте. Это назначение и состоялось,
хотя всем было известно, что в Царском к нему продолжают
относиться с плохо скрытым недоверием.
Поливанов энергично взялся за дело. Он начал с того, что
раскассировал сухомлиновский антураж, решительно сблизился
с членами законодательных палат, работавшими в Особом
Совещании по обороне, предоставил им максимум возмож-
ного влияния и ответственности в деле мобилизации русской
промышленности и приспособления ее для работ на армию.
Под его председательством был разработан и начал прово-
диться в жизнь обширный план индустриализации страны,
имевший в виду такое ее оборудование промышленными и тех-
ническими учреждениями, кои во время войны полностью
обеспечили бы потребности обороны, а в мирное время освобо-
дили бы Россию от необходимости обращаться к иностранной
промышленности для удовлетворения текущей потребности
страны. Словом, это был план превращения нашего Отечества
в самодовлеющую экономическую державу, могущую жить в
150
мирное и военное время без необходимости обращаться к
ввозу промышленных изделий из-за границы. При этом вновь
создаваемые промышленные предприятия располагались пре-
имущественно в местностях, безопасных с точки зрения воз-
можного покушения на них западного противника.
’Результатом этой работы было то, что задания Ставки, еще
недавно казавшиеся недостижимыми, были выполнены и прев-
зойдены почти во всех отраслях снабжения к концу 1915 года,
а приблизительно через год тыл мог посылать на фронт около
трех миллионов пушечных патронов в месяц, т. е. в два раза
больше первоначального задания и почти в десять раз больше
того, что посылалось в момент вступления Поливанова в долж-
ность Военного министра. Словом, технический успех был гро-
мадный, исключительный, что и дало возможность нашим
армиям летом 1916 г. выполнить знаменитое Брусиловское
наступление, нанесшее такое поражение Австрии, от коего она
уже не могла оправиться.
Казалось, положение Поливанова, наладившего трудное
дело снабжения армии, должно было стать прочным. Сам
Царь стал к нему относиться с большей доверчивостью, по
крайней мере наружно. Он любил выслушивать полные содер-
жания, ясные и точные доклады Военного министра. Но вдруг,
совершенно неожиданно для нас, произошло событие, всех
поразившее.
В Ставку был вызван главный интендант, ген. Шуваев,
честный, но далеко не умный служака, коему был предложен
пост Военного министра. Сперва Шуваев растерялся, он этого
не мог ожидать, но потом согласился. По возвращении он
сообщил Поливанову о решении Государя и передал, что Поли-
ванов по-прежнему остается в числе присутствующих в законо-
дательном собрании членов Государственного Совета. Это было
страшным ударом, сразившим Поливанова. Я видел, как он
горько плакал, не скрывая этих слез от думца.
Вместе с тем Шуваев позвал Лукомского, бывшего при Поли-
ванове помощником Военного министра, и спросил его, согласен
ли он остаться помощником; если нет, то ему обеспечено коман-
дование корпусом. Лукомский отклонил и то, и другое, прося
дать ему пока дивизию, коей он еще не командовал. Через
несколько дней он получил дивизию на Юго-Западном фронте
и уехал в армию. С ним я встретился только во время Белого
движения.
Долгое время для меня было загадкой это необычное проис-
шествие: смена Поливанова и Лукомского, столь успешно
выполнявших тяжелые обязанности -организации тыла. Я, ко-
нечно, знал, что Государь потерял доверие ко всем министрам,
которые высказались против принятия им функций Верховного
Главнокомандующего. Все они один за другим под разными
предлогами получали отставку. Но как раз Поливанов и Григо-
151
рович не сочли возможным присоединиться к тем министрам,
которые открыто противились вступлению Царя в должность
Верховного. Конечно, они оба были против этого, но официально
не выступали, поэтому явного неудовольствия из-за этого факта
не могло быть. Я терялся в догадках.
Только впоследствии я узнал о маленьком факте, который,
по-видимому, послужил если не поводом, то предлогом отставки
генерала Поливанова.
В Петрограде в 1915 г. стал обивать пороги разных военных
управлений некий господин, по фамилии, кажется, Богомолов,
который уверял, что он изобрел какой-то необычный зажига-
тельный состав, с помощью коего можно легко сжечь все
оборонительные сооружения врага, если в их конструкцию
входит дерево или другой горящий предмет. Всюду его изобре-
тение было признано не заслуживающим внимания, на него
смотрели не то как на неудачного изобретателя, не то как на
шарлатана.
Тогда он бросился к членам Государственной Думы и Госу-
дарственного Совета с жалобами на военные учреждения,
отклонявшие его изобретения якобы потому, что у него нет
протекции и возможности давать взятки. Последние обрати-
лись ко мне. Я уже слышал кое-что неблагоприятное для изобре-
тателя, но, не будучи достаточно в курсе, просил начальника
морской артиллерии, с коим я был в прекрасных отношениях
и коему безусловно доверял, расследовать подробно это дело.
Морское министерство в то время помогало мне во всем, что
касалось вопросов вооружения армии, поэтому моя просьба
была немедленно исполнена: лучшие техники исследовали
вопрос и, как можно было ожидать, выводы специалистов
оказались убийственными для изобретателя. Я препроводил
ответ тем, кто ко мне обратился, и они заявили г-ну Б., чтобы
он их оставил в покое. Тогда этот господин пролез как-то к
Великому Князю Михаилу Александровичу и демонстрировал
ему свое изобретение. Демонстрация заключалась в том, что
в присутствии Великого Князя было обильно полита водою
поленница дров, в которую был произведен выстрел снарядом,
заключавшим небольшое количество изобретенной смеси. Полен-
ница загорелась, и ее не могли потушить. Равным образом
выстрелили в растущее дерево, которое тоже загорелось ярким
огнем. Великий Князь пришел в восторг, уверовал в сверх-
греческий огонь и отправился в Ставку докладывать Государю
о виденном. Конечно, он не знал, что изобретатель заранее
смачивал и поленницу, и дерево известною жидкостью, которая
при соединении со смесью изобретателя воспламеняется и дает
очень высокую температуру горения. Поэтому все изобретение,
притом отлично известное ученым-химикам, не имело никакого
практического значения, т. к. немцы, конечно, не позволили
бы предварительно смачивать их сооружения, чтобы смесь
152
могла их воспламенить. Словом, все дело было основано на
обмане. Тем не менее результатом доклада Великого Князя
было то, что последовал приказ открыть изобретателю кредит
на организацию производства его смеси в сумме 10 млн. руб.
и ему было предоставлено право реквизиции любого помеще-
ния, пригодного для этой цели. Последним он тотчас же восполь-
зовался, начал шантажировать домовладельцев, грозя их
выселить, если они не откупятся. Те бросились с жалобами к
Военному министру и к члену Государственной Думы Милютину.
Поливанов немедленно поехал в Ставку, где и выяснил сущность
дела. Тогда Государь приказал отобрать указ о праве реквизи-
ции помещения и прекратить выдачу денег обманщику, который,
впрочем, уже успел кое-что получить, кажется, тысяч двести.
Затем дело было замято.
Прошло несколько месяцев. В одном из заседаний Военной
комиссии и Государственной Думы депутат Милютин поднял
этот вопрос, попросил разъяснений Военного министра. Тот
давно привык быть с нами откровенными, знал, что мы умеем
молчать, поэтому он с полной откровенностью отвечал на
вопросы и предложил присутствовавшему Лукомскому сооб-
щить все подробности дела, что тот и сделал, причем вскры-
лась роль Великого Князя и факт неосторожного приказа
Государя. Но Поливанов не учел, что в то время председа-
телем комиссии был вновь избранный Шингарев, который при-
гласил на заседание стенографисток. Затем Шингарев не-
осторожно препроводил стенограмму в Ставку ген. Алексееву,
который ее показал Государю. Последний возмутился. Ему
казалось несомненным, что Поливанов и Лукомский не только
не выгородили Великого Князя, но и не оградили в должной
мере престиж царской власти, не защитили интересы династии
и престола.
Последовал вызов ген. Шуваева и предложение ему занять
пост Военного министра.
Весна и лето 1915 г. были периодом тяжких разочарований,
поражения следовали за поражениями, наша армия, лишенная
боевых припасов, стремительно катилась назад, отдавая врагу
обширные территории и оставляя в его руках сотни тысяч
пленных и множество трофеев.
Но решение правительства продолжать войну и довести ее
во что бы то ни стало до благоприятного конца было неизмен-
ным. Основным фактором такой твердости духа было обще-
известное настроение Государя, его решение, провозглашенное
в момент объявления войны, не заключать мира, пока хоть
один вооруженный враг попирает русскую землю.
Но в обществе падение настроения было всеобщим. Многие
отводили душу в критике Сухомлинова, правительства, начи-
нали кивать на самую Верховную Власть.
153
Как. ни странно, эта критика почти не касалась Ставки,
особенно личности Великого Князя. Всегда и везде замечается
стремление возлагать вину за повторные поражения на лиц,
стоящих во главе битых армий. У нас этого не было. Напротив,
как будто не замечали, что повторные поражения начались
еще в то время, когда никакого недостатка в вооружении и
снабжении армии не было. Особенно резко это проявилось,
в Восточной Пруссии, где Танненберг и Мазурские бои про-
изошли в самом начале военных действий, явно доказав недо-
статки нашего высшего командного состава. Но на последний
факт общественное мнение закрывало глаза, оправдывало
командный состав, перекладывало вину исключительно на цент-
ральное правительство.
При таких настроениях неудивительно, что известие о пере-
мене в верхах армии, о смене Великого Князя, должно было
произвести большое впечатление. Эффект этого неожиданного
известия усугублялся тем, что в командование всеми русскими
армиями вступал непосредственно сам Государь. Было обще-
известно, что в момент объявления войны Государь хотел всту-
пить в должность Верховного Главнокомандующего, но отка-
зался от этой мысли под давлением всего, на этот раз объединив-
шегося, Совета Министров. Сделал он эту уступку крайне
неохотно, но общественное мнение было всецело на стороне
Совета Министров, разделяло мнение о нежелательности вступ-
ления в высшее командование Государя, коему в тяжелых
обстоятельствах небывалой войны необходимо было оставаться
ближе к центру управления и координации деятельности как
тыловых, так и строевых властей.
Поэтому назначение Великого Князя Верховным было
встречено сочувственно, с симпатией.
Никто из нас, конечно, не знал, насколько Великий Князь
подготовлен к высокому и ответственному посту, насколько он
сможет и сумеет подобрать себе подходящий штаб, своих
ближайших помощников в деле водительства миллионными
армиями. В то время даже мы, члены Комиссии по военным
делам, не знали подробностей пресловутого положения о Поле-
вом Управлении Войск, в силу коего начальник Генерального
Штаба ген. Янушкевич автоматически становился начальником
штаба Верховного, а ген. Данилов «Черный» первым генерал-
квартирмейстером Ставки.
Когда эти назначения стали известны, мною овладели самые
тяжелые, пессимистические настроения. Я вообще был настроен
не радостно, дефекты нашего снабжения мне были известны,
но сознание, что судьбы армии, а следовательно> и России,
находятся в руках такого военного ничтожества, как ген. Януш-
кевич, приводило меня в отчаяние. Ген. Данилов производил
лучшее впечатление, но и он был лишь упорным и трудолюби-
вым кабинетным работником, притом неглупым и не лишенным
154
военного образования. Но всякое общение с ним производило
впечатление, что это человек, совершенно лишенный дара твор-
чества и способности быстро оценивать обстановку и новое
положение. Было в нем что-то упорно предвзятое. Он мог быть
исполнительным подчиненным, но отнюдь не руководителем
большого дела, где нужна изобретательность, инициатива,
творческая мысль.
Эти два генерала, взятые вместе, были худшей комбина-
цией, которую можно было себе представить. Она предопре-
деляла черную будущность для Русской армии.
Если к этому прибавить назначение ген. Желинского Главно-
командующим всеми силами, предназначенными действовать
против Германии, то можно было заранее предвидеть неизбеж-
ность Сольдау-Танненберга и Мазурских боев.
Пассивное согласие Великого Князя на все эти назначения
подрывало веру в силу его воли, в умение подбирать своих
помощников, без чего никакого большого дела вести нельзя.
Но оставалась надежда, что после первого периода войны,
выявившего отличительные особенности первых персонажей
Ставки, Великий Князь подберет себе других сотрудников.
К середине лета и в этом отношении всякие иллюзии отпали,
Янушкевич, видимо, сумел завоевать доверие Верховного,
несмотря на ряд повторных и катастрофических неудач на
фронте. Надежды на изменение личного состава Ставки испа-
рились, будущее казалось безнадежным, тем более, что под
влиянием постоянных поражений у распорядителей судьбами
армии должна была выработаться «битая» психология
морально сломленных, духовно побежденных людей.
Следовательно, перемены в высшем командовании станови-
лись желательными, необходимыми, если мы вообще хотели
продолжать войну.
В Совете Министров, видимо, это сознавали, но от этого
сознания до апробирования мысли, что отныне Верховным
становится сам Император — дистанция огромного размера.
Тут на первый план выступали вопросы не только высшего
командования, как ни важны они были сами по себе. Подни-
мался общий, важнейший вопрос, можно ли Государю рискнуть
взять на себя высшую военную ответственность в минуту,
когда положение на фронте казалось столь безотрадным, почти
безнадежным. Возникало опасение, что при дальнейших не-
удачах, весьма возможных при обескровлении армии и ее пло-
хого снабжения военными припасами, пострадает престиж
самого Государя. Притом же внутреннее положение станови-
лось весьма смутным, верхи общества волновались, низы впали
в полное отчаяние, всюду поднимался ропот, раздражение
нарастало. Притом в связи с оставлением обширных областей
и спешной их эвакуации замечался беспорядок в тылу и раз-
руха транспорта — как следствие отсутствия координации
155
между тылом и районом, управляемым из Ставки. Все это
указывало, что нужен властный орган управления страной,
всеми ее ресурсами. Возглавление армии Государем было
равносильно его удалению от центра управления, вело к усиле-
нию давления со стороны Ставки на центральную власть, уве-
личивало двойственность и разнобой в управлении страной.
Притом личные свойства Государя, его слабая воля и малая
подготовленность в военном деле, не располагали министров
согласиться с легким сердцем на возглавление им наших армий.
В силу этих соображений предложение Государя встретило
в Совете Министров большое сопротивление*, но единства там
не было. Особенно определенно возражал против всякой по-
пытки отговаривать Государя премьер Горемыкин. Вероятно,
он лучше знал отличительные качества Царя — его упрямство
и мистицизм, притом он был осведомлен лучше других о том,
что в данном вопросе Государя энергично, всем своим влиянием,
поддерживает Государыня.
Горемыкин не хотел ссориться с властной Царицей, он был
скептик и эгоист, свою задачу он видел в том, чтобы быть при-
ятным «Самодержцу».
Среди министров возник раздор, часть энергично отгова-
ривала Государя, но встретила резкий отпор. Решение было
уже принято, и бесповоротно.
Конечно, мы, думцы, были осведомлены об этой внутри-
министерской борьбе, о роли того или другого министра. Сим-
патии большинства были на стороне тех, которые старались
отговорить Государя от вступления в командование армиями.
Но активной роли в этом вопросе мы иметь не могли. Однажды
меня вызвал к себе министр внутренних дел кн. Щербатов.
Его я знал давно, он принадлежал к нашей земской среде, был
ранее предводителем дворянства, членом Государственного
Совета по выбору от губернского земства, наконец, несколько
лет занимал пост главы Государственного коннозаводства.
Я застал князя крайне взволнованным, потрясенным. Он
рассказал мне о спорах, возникших в Совете Министров в связи
с решением Государя сменить В. К. Николая Николаевича и
лично вступить в командование армиями, подробно остановился
на позиции, занятой в этом вопросе премьером. Щербатов был
убежденным и горячим монархистом, он не скрывал опасений,
которые возникли у него в связи с возможными последствиями
от вступления Государя на пост Верховного. Ему, как министру
* О сопротивлении уходу Государя в Ставку в качестве номинального
Верховного Главнокомандующего таких министров, как мин. ин. дел. С. Д. Сазо-
нов, мин. вн. дел кн. Щербатов, А. В. Кривошеин, Воен. мин. ген. Поливанов
и ряда других см. исключительно военную публикацию б. помощника управ-
ляющего делами Совета Министров Арк. Ник. Яхонтова: «Тяжелые дни»
(секретные заседания Совета Министров 16 июля — 2 сентября (ст. стиль)
1915 г.) — Архив Русской Революции, Берлин, 1926, том XVIII, с. 5—136.
156
внутренних дел, прекрасно было известно, что в стране поды-
мается волна недовольства, разочарования и оппозиции, притом
не только правительству, но и самому носителю Верховной
Власти. Князь боялся, что вступление Государя в высшее
командование только усилит эти настроения, даст пищу для
нападений на Государя за возможные неудачи, поведет к окон-
чательному крушению престижа Верховной Власти. Если в самом
Совете Министров раздавались голоса, что Государь не может
брать на себя функций Верховного, то чего же можно было
ждать от многочисленных врагов режима или просто людей,
начавших видеть в государственном строе основную причину
неудач на фронте? Князь так остро относился к этому вопросу,
что готов был рисковать своей карьерой, но отнюдь не согла-
ситься на шаг Государя, в коем он видел источник великой
смуты умов. Он искал в Думе совета и поддержки.
Но что я мог ему сказать?
Вопрос этот нас не касался, мы не имели права и возмож-
ности в него мешаться.
Упрямство и мистицизм Государя нам были так же хорошо
известны, как и самому князю. Было ясно, что Царь считает
не только своим правом, но долгом, завещанным от Господа,
встать во главе Русской армии и разделить с ней невзгоды
тяжкой войны. Сбить его с этой позиции надежды не было, тем
более при поддержке его намерений частью министров.
Притом же опасения Щербатова не были бесспорны.
Правда, неудачи на войне были вероятны, даже неизбежны
при тогдашнем соотношении сил. Но ведь было ясно, что, если
мы проиграем войну, нам не удастся избежать революционного
взрыва. Следовательно, прежде всего надо было сделать все
возможное, чтобы выиграть войну. А для этого первейшей
задачей являлась перемена личного состава Ставки. В тылу
Сухомлинов и его присные были уже удалены, надо было теперь
вырвать власть из рук Янушкевича и Данилова на фронте.
Сделать это при сохранении Верховным Великого Князя было
трудно, безнадежно. Надеяться на то, что Царь согласится
сменить Верховного на простого генерала, было невозможно.
Слишком велик был в династии престиж Великого Князя.
Следовательно, надо было примириться с мыслью, что его за-
менит сам Император. Ясно, что его командование может быть
только номинальным, что настоящими руководителями опера-
ций на фронте будут будущий начальник штаба и его первый
генерал-квартирмейстер. В то время уже говорили, что началь-
ником штаба Верховного предполагался ген. Алексеев. Это
был лучший по тому времени кандидат — следовательно, при-
ходилось мириться с теневыми сторонами этого решения,
использовать возможно полнее положительные.
Одним из явных минусов этого решения было следующее
обстоятельство. Успех войны требовал согласования деятель-
157
ности высшего управления страной с распоряжениями Ставки,
прекращения того гибельного разнобоя, иногда соперничества,
которые до того наблюдались в деятельности военных и граж-
данских властей.
Удаление Государя из столицы, отход его от управления
делами тыла при наличии такого старого и безразличного ко
всему происходящему премьера, каким был Горемыкин, могло
отразиться крайне неблагоприятно на общей деятельности внут-
реннего управления. Поэтому первейшей задачей Совета Мини-
стров, казалось бы, должна была быть забота о том, чтобы
ослдбить это опасное положение, найти такой выход, чтобы
совместить пребывание Государя во главе армии с его ближай-
шим участием в координации действий тыла и фронта. Для
этого его надо было занять в тылу каким-либо интересным и
производительным делом, имевшим прямое и тесное отношение
к тому, чем тогда было поглощено его внимание, т. е. ведением
войны. В то время для обслуживания армии и для мобилизации
с этой целью производительных сил страны было создано
Особое Совещание по обороне. Его председатель, Военный
министр, становился теоретически как бы диктатором тыла, но
с первых же шагов нового учреждения выяснилась ревность
к нему со стороны части министров, трения с главными персо-
нажами Ставки. Мне казалось желательным убедить Государя
возглавить, хотя бы номинально, эту организацию, работав-
шую исключительно на цели войны. Конечно, Царю не нужно
было входить в мелочи работы, лично участвовать в текущих
заседаниях, он мог ограничиться тем, что, становясь юридически
во главе Совещания и имея около себя помощником Военного
министра, он являлся бы высшим арбитром, увеличивал бы
тем авторитет своего помощника и регулировал бы отношения
между тылом и фронтом. Попутно достигалась бы возможность
удерживать его больше в тылу и содействовать знакомству
Царя с представителями законодательных палат и промышлен-
ной среды, представленными в Особом Совещании.
Эти предложения я высказал князю, прибавив, что добиться
такого решения можно только при условии единодушной под-
держки всеми министрами, что, в свою очередь, предопределяет
необходимость согласия их между собою в вопросе о возглав-
лении армии Государем.
Князь меня внимательно выслушал, но своего окончатель-
ного мнения не высказал. Видимо, он не был согласен. Во вся-
ком случае.ничего из этого разговора не получилось, Щерба-
тов продолжал стоять на своем, в Совете Министров он и его
единомышленники решительно противились плану Государя,
отстаивали оставление Великого Князя в должности Вер-
ховного.
В результате неизбежное случилось.
Царь все равно вступил в высшее командование, а мини-
158
стры, противившиеся этому намерению, вылетели в отставку.
Горемыкин победил. Единственным последствием этого упор-
ства в отстаивании своего мнения частью министров было то,
что все те министры, с коими общественное мнение кое-как еще
мирилось, были вынуждены уйти, уступив свое место пред-
ставителям крайне правого течения. Началась министерская
чехарда.
Прогрессивный блок и атмосфера в Государственной Думе
накануне февральских событий
Патриотический энтузиазм, столь ярко разгоревшийся при
известии об объявлении нам войны немцами, давно погас. Ряд
повторных неудач и поражений, выявившаяся полная неспособ-
ность военного ведомства справиться с делом подготовки
России к войне и особенно проявленные властью безразличие
и бездеятельность в деле снабжения армии боевыми припасами
в течение самой войны давно потушили бенгальский огонь
воодушевления, царившего в первый период войны. Время
шло, положение на фронте было безрадостное, в стране наме-
чалось чувство разочарования и усталости.
Если верхи общества еще держались, если они еще могли
учитывать благоприятные политические возможности, давав-
шие надежду на приличный выход из тяжкой борьбы, то низы
народные давно опустили руки, давно пришли к выводу, что
войны мы не выиграем, что продолжать ее равносильно при-
несению в жертву без пользы для страны бесчисленных чело-
веческих жизней.
В стране нарастало тягостное чувство недовольства.
В то же время установившийся в первый период войны
контакт между властью и обществом в лице Государственной
Думы давно был нарушен. Началось с образования Прогрес-
сивного блока, имевшего целью ослабить революционное на-
строение путем привлечения оппозиции к сотрудничеству с
властью. Правительство этого не учло, оно поспешило отпра-
вить Государственную Думу на подножный корм.
Отношения начали обостряться. Между обществом и прави-
тельственной властью легла пропасть, которая углублялась с
каждым известием, приносящим с фронта разочарование за
разочарованием. Государственная Дума не была исключением
в русском море, она была захлестнута волной общего недоволь-
ства, потоком нарастающей оппозиции, которая постепенно из
оппозиции «его величества» превращалась в оппозицию «его
величеству».
От критики Сухомлинова и К0 открыто стали переходить
к критике Верховной Власти, удерживавшей так долго у власти
159
столь легкомысленных и безграмотных вершителей судеб Рус-
ской армии, а следовательно, и русского государства, какими
были Сухомлинов и его окружение.
Начавшаяся вскоре министерская чехарда, влияние Госуда-
рыни на дела государства, в особенности на подбор и смену
министров — все это переполнило чашу терпения изнервничав-
шихся и измотанных войною людей. Постепенно слагалось
убеждение, что так дальше жить нельзя, что надо признать
открыто, что носитель исторической власти не в силах спра-
виться сам с положением, не способен разобраться в тесной
паутине интриг и личных влияний, опутавших Трон, что един-
ственный выход из положения — это переход к иным поряд-
кам назначения министров.
Прогрессисты первые открыто заговорили с кафедры об
Ответственном министерстве. Кадеты их не поддержали, они
выставили иной лозунг — «Министерство общественного до-
верия». Сперва мы не разобрали этого нюанса, но потом стало
известно, что эта разница неспроста.
Говорили, что у кадетов было совещание, причем было
решено заменить термин «Ответственное министерство» сло-
вами «Министерство общественного доверия» потому, что
первое при наличии Четвертой Государственной Думы не-
минуемо передало бы власть или по крайней мере преобла-
дающее влияние на власть в руки октябристской фракции,
как центральной и наиболее многочисленной в Думе, без коей
никакое большинство вообще было немыслимо. Министерство
же «общественного доверия» переносило центр тяжести на
внедумские течения общественности, более левые по существу
и во главе коих тогда стояли большие объединения, как Зем-
ский союз или Союз городов, шедших рука об руку и руководи-
мых кн. Львовым и Челноковым, т. е. лицами, близкими к кадет-
ской фракции по своим устремлениям.
Мы, октябристы, не остались чужды общему настроению,
мы тоже в осторожной форме начали настаивать на мысли, что
раз Верховная Власть не назначает губернского предводителя
дворянства без того, чтобы соответствующее дворянское со-
брание предварительно не представило ей двух <воих канди-
датов, то нет основания считать, что Россия рухнет, если при
назначении министров Государь будет запрашивать мнение
Думы о тех или иных кандидатах в министры.
Но на все эти поползновения последовал определенный
и резкий реприманд, министров меняли как перчатки, Думу
продолжали при этом игнорировать, мало того — выбирали
людей, явно ей враждебных, или таких, с коими она ужиться
мирно не могла.
Общественнвое мнение замутилось. Умеренные элементы
приходили в отчаяние, революционные — подняли голову.
Впереди было смутно, никто не знал, чего ждать, на что на-
160
деяться. Были среди нас такие, которые настолько разочаро-
вались в возможности благополучно выйти из положения без
революционного взрыва, что они находили полезным просто
спровоцировать досрочный роспуск Думы, дабы снять с себя
ответственность за будущее, чтобы поставить власть перед
перспективой решиться на этот шаг, последствий коего никто
учесть не мог. Конечно, голос этих отчаявшихся не был услышан
большинством, продолжавшим на что-то надеяться, решившим
тянуть до конца.
Вот в этот период наибольшей депрессии духа произошло
событие, которое могло бы иметь громадное значение для
спасения России, если бы оно имело реальные последствия.
Однажды в период общего мрачного упадка духа в Госу-
дарственной Думе меня вызвал утром Родзянко. Он был какой-
то торжественный и взволнованный, явно чем-то сильно нерви-
рованный. Он мне сказал, предварительно закрыв плотно все
двери, что сегодня, вот сейчас, через самое короткое время, в
Государственную Думу приедет сам Император. Я вытаращил
глаза, первой мыслью было, что он шутит. Но Родзянко не
шутил. Он, видимо, уже имел точные сведения об этом приезде,
молчал об этом посещении, пока было можно. Теперь, когда
приезд должен был совершиться через самое короткое время,
когда до него оставалось несколько минут, он предупредил меня.
Он сам ничего не понимал, не знал, почему Государь решил
посетить Думу, которую столь долгое время явно игнорировал,
отклонял всякую возможность сближения с нею. Как человек
импульсивный, Родзянко склонен был видеть в этом посещении
не только акт любезности по отношению к Думе. Ему хотелось
верить, что мы присутствуем при многозначительной встрече
Царя с народом в лице народного представительства, которая
явится поворотным пунктом их взаимоотношений, началом
новой эры сотрудничества, ликвидацией разделения на «мы»
и «они».
К несчастью, ближайшее будущее показало, что эти на-
дежды, вспыхнувшие под впечатлением известия о небывалом
и неожиданном посещении Царем Государственной Думы,
оказались «несбыточными мечтаниями», одинокой ласточкой,
которая не сделала «весны».
Само посещение прошло неорганизованно, хаотично, непро-
думанно.
Государь прибыл в сопровождении своего брата, Великого
Князя Михаила, и важнейших министров. Его встретил пре-
зидиум Государственной Думы, депутаты сделали овацию. На-
лицо была почти вся Дума, только несколько человек с крайних
левых скамей блистали отсутствием, но и они просто скрылись,
не сделали ни малейшего жеста протеста. Вся остальная оппо-
зиция соперничала с умеренными и правыми в выражении
своего уважения и лояльности к монарху, впервые посетившему
11
Заказ 195
161
народное представительство. Я видел, какое сильное впечат-
ление этот акт произвел на людей, еще накануне ярых оппози-
ционеров. Было ясно, что тут, при этой встрече, могло свер-
шиться великое дело объединения Трона с подданными, спайки
в одно целое нации с ее возглавлением, если бы у Государя
был продуманный и решенный план действий, если бы он вос-
пользовался этим случаем, чтобы провозгласить и закрепить
новые взаимоотношения между ним и народным пр»едстави-
тельством.
Почва была расчищена, настроение благоприятное. Депу-
таты инстинктивно чего-то ждали от Государя, не хотели
верить, что приезд этот не имеет политической подкладки. Они
смотрели опять на него с надеждой и ожиданием чего-то нового.
Государь мог в тот момент, что называется, взять нас голыми
руками, так приподнято было настроение всех без изъятия.
Я видел, как сильно реагировал вождь оппозиции Милю-
ков, когда Государь обратился к нему с ласковыми словами,
с любезным приветствием. Человек этого не ожидал и был в
этот миг весь — лояльность.
Сделай Государь тогда призыв к сотрудничеству, решись
он призвать нас к управлению, хотя бы на время войны, к уча-
стию в деле подбора и комплектования Совета Министров —
он вызвал бы среди нас бурю восторженной преданности
Трону и ему самому. Почти уверен, что война кончилась бы
тогда иначе, судьбы династии, России и самого Императора
были бы иные.
Конечно, я далек от мысли, что мы могли бы дать очень
высокосортный подбор министров, быть может, многие из них
на практике бы оказались не высокого качества. Но тогда
важно было использовать психологический момент.
Страна разочаровалась в прежнем строе, требовалось изме-
нение в управлении страной. Общественное мнение было под-
готовлено к восприятию идеи Ответственного министерства.
На первых порах она этим бы удовлетворилась. Притом же
эти министры, вышедшие из нашей среды, имели бы за собой
поддержку Думы, которая бы замалчивала и покрывала их
ошибки, если бы таковые были. Она была мощным фактором
в деле создания общественного мнения и использовала бы эту
силу для поддержки своих ставленников.
Тем самым общественному мнению было бы дано удовлетво-
рение, которое во всяком случае дало бы правительству воз-
можность выиграть время, вероятно, достаточно длинное, чтобы
благополучно закончить войну.
Вероятно, Государь, решаясь ехать в Государственную
Думу, инстинктивно чувствовал, что настал момент, когда надо
что-то сделать для сближения с ней, с народом в ее лице. Но
этот инстинктивный порыв не был продуман, не было сделано
ни им, ни его ближайшими советниками логического вывода
162
из предпосылки о необходимости сближения. Не было учтено,
при каких обстоятельствах это посещение даст реальные плоды,
а не только одно лишнее разочарование.
Поэтому оно оказалось бесплодным и скорее вредным, при-
неся лишь впечатление пустого места.
Все оно прошло банально и бесцельно. Отслужили торже-
ственный молебен, Родзянко сказал несколько патриотических
фраз, Царь высказал несколько любезностей — и все.
А между тем не такое тогда было время, чтобы можно было
ограничиваться ничего не значащими любезностями.
Частичные смены министров, наиболее одиозных в глазах
общества, как будто давали надежду на то, что власть понимает
трудность момента, что она готова идти на соглашение с обще-
ственными силами, что она не откажется на этот раз от сотруд-
ничества с народным представительством. От этого зависела
возможность если не уйти совсем от внутренних трений, то по
крайней мере отложить их проявление до конца войны.
У нас началось усиленное ухаживание за кадетами, пред-
полагаемыми хозяевами положения в стране.
Первым признаком было переизбрание Комиссии военных
и морских дел, где кадеты до того почти представлены не были.
Теперь оппозиция не только получила полное пропорционально
ее численности представительство в Комиссии, но и председа-
телем ее был избран кадет Шингарев, все отношение коего
до сих пор к военным и морским делам заключалось в том, что
он всегда и неизменно отвергал все, что просили Военный и
Морской министры.
Это избрание не явилось одиночной ласточкой, отныне в
Государственной Думе ничего не делалось без предваритель-
ного сговора с кадетами, которые сразу из безответственной
оппозиции становились в ряды руководящих сил Думы.
Не помню теперь, кем и когда была внесена на обсуждение
мысль о необходимости центральным и умеренным силам Думы
попытаться сорганизоваться в блок партий, имеющий целью
проведение ряда мероприятий законодательного характера,
которые могли бы внести в страну некоторое успокоение, дать
отдушину сгустившемуся настроению. Во всяком случае, это
предложение исходило не от нашей фракции.
Признаюсь, я этой затее не очень сочувствовал, казалось
невозможным впрячь в одну телегу коня и трепетную лань.
Притом же было вероятно, что руководящую силу в этом объе-
динении фракций получат кадеты, а я еще с гимназических лет
помнил стих: «Бойся данайцев, дары приносящих».
Однако фракция не сочла возможным уклониться от пере-
говоров, в коих изъявили согласие участвовать даже группы,
стоявшие правее нас. В этих переговорах я участия не прини-
мал, был слишком занят работой по проведению в жизнь воен-
11*
163
ных законопроектов и участием в артиллерийской комиссии
Особого Совещания по обороне.
Конечно,бюро нашей фракции было в курсе того, что обсуж-
далось в согласительной комиссии фракций.
К моему удивлению, фракция кадетов проявляла необычай-
ную умеренность, она, видимо, не желала создавать ослож-
нений по частным вопросам, находила такую редакцию, которую
при желании можно было толковать и так и этак — и в духе
требований передовой демократии, и согласовать с настроением
такой консервативной фракции, каковой была партия национа-
листов. Для примера укажу, что они сразу же отказались от
требования, выдвинутого прогрессистами, об Ответственном
министерстве. Они заменили это требование, вероятно, для
Царского Села неприемлемое, более эластичной формулой —
«Министерство общественного доверия», под такую формулу
можно было при желании подвести и чисто думское министер-
ство, и такое, которое, будучи ответственно только перед монар-
хом, состояло бы из лиц, пользующихся уважением и дове-
рием известных кругов общества. Правда, эта формула имела
для них то удобство, что под нее можно было подвести мини-
стерство, возглавляемое кн. Львовым, который уже тогда ими
лансировался и который никогда в Думе не получил бы необхо-
димого большинства.
Между тем они понимали, что та партия, которая возьмет
на себя руководство таким министерством и доведет войну до
благополучного конца, будет иметь на следующих выборах
громадные шансы на успех. По соотношению сил в Думе такой
партией при Ответственном министерстве, вероятно, была бы
партия октябристов. Князь же Львов не принадлежал офи-
циально ни к какой партии, хотя ближе всего примыкал к
кадетам.
Другой пример умеренности кадетов дало обсуждение еврей-
ского вопроса. Было ясно, что кадеты не могут не включить его
в программу блока. С другой стороны, правее нас стоявшие
группировки вообще были проникнуты боязнью поднимать этот
вопрос, притом же всем было хорошо известно, что Столыпин
в свое время хотел вырвать эту наболевшую занозу из русского
государственного тела, он выработал законопроект об отмене
законоположений, направленных против евреев, и провел его
через Совет Министров для представления Государю на утверж-
дение в поряде 87 ст. основных законов. Однако Государь
решительно отказался санкционировать эту новеллу. С тех пор
вопрос этот был заложен в дальний ящик, никому не было
охоты вступать в конфликт с Короной по этому вопросу.
Поэтому теперь, по предложению кадетов, этот вопрос
вносился в программу в самой безобидной форме, притом до-
статочно эластичной. Говорилось лишь о необходимости посте-
пенного изменения и упразднения стеснительных для евреев
164
положений в порядке административного распоряжения. Так
как в то время само правительство вынуждено было сделать
ряд облегчений и изменений административной практики в
отношении евреев, особенно в связи с массовой эвакуацией
населения из прифронтовой полосы, то эта осторожная фор-
мула, которая ничего не предрешала, но что-то обещала, не
могла никого запугать.
Как бы то ни было, фракции на программе договорились,
хотя каждая из них понимала ее по-своему. Для всякой государ-
ственной власти, понимавшей трудность внутреннего положения
в период длительных и тяжких военных неудач, такая про-
грамма должна была явиться кладом. Если бы даже она пре-
вышала размер уступок, кои власть готова была сделать обще-
ству, программа эта давала возможность торга, сговора,
наконец, известные ее детали могли быть подвергнуты дли-
тельному обсуждению с целью выиграть время вплоть до изме-
нения положения на фронте.
Но тут было одно обстоятельство, которое не могло не
смущать. Ведь программа одно, а ее проведение в жизнь совсем
другое, тут тактика, применяемая сговорившимися на известной
платформе партиями, имеет превалирующее значение. Послед-
нее обстоятельство должно было играть тем большую роль, что
не было секретом отрицательное отношение к Государственной
Думе председателя Совета Министров Горемыкина. Было ясно,
что теперь, когда от лица Государственной Думы будет говорить
объединение фракций, принявшее наименование Прогрессивный
блок, и в коем партия кадетов играла столь видную роль,
подозрительность может легко перейти у него в открытую
враждебность, в стремление не только не использовать воз-
можность сотрудничества с народными избранниками, но
начать борьбу против блока, самое название коего могло ему
казаться революционным, противоправительственным. Между
тем было ясно, что фракции, объединившиеся в Прогрессивный
блок, будут вынуждены приложить все усилия, чтобы провести
в жизнь хоть что-либо из их программы. Отсюда возникали
опасения возможности новой борьбы между Думой и властью,
что в условиях тогдашнего момента грозило величайшими
осложнениями. Эти соображения вызывали известную тревогу,
известный резерв в отношении новой организации.
Во всяком случае, я не был горячим защитником этого
блока — я его боялся. Однако большинство фракции смотрело
на вещи иначе, люди видели, что при удаче, в случае согласия
власти пойти рука об руку с блоком, опасности внутренних
осложнений если не исчезают, то по крайней мере чрезвычайно
уменьшаются и отдаляются.
Надо было попробовать поставить эту карту, дать Высшей
Власти возможность опереться на ВСЮ Государственную
Думу, а не только на часть ее, хотя бы эта часть и составляла
165
большинство. Дума была самым фактом образвания блока
морально подготовлена к искренней и решительной совмест-
ной работе с исторической властью, которая еще была сильна,
которая была необходима для доведения войны до благополуч-
ного конца. В то время патриотические настроения домини-
ровали над партийными, ни о чем, кроме войны, мы не думали.
Поэтому соглашение о Прогрессивном блоке было подписано,
последняя ставка была сделана*.
Будущее зависело теперь в большой мере от власти. Вопрос
стоял так: захочет власть использовать шанс, который ей
представился теперь для сотрудничества с народным предста-
вительством, — возможная катастрофа, бунт во время войны,
будет снята со счетов вероятности. С другой стороны, возникно-
вение борьбы между властью и блоком неминуемо должно было
самым мощным образом увеличить оппозиционные и револю-
ционные настроения в стране, что грозило неминуемой ката-
строфой. Вопрос теперь был поставлен «ва-банк»: поймет
власть положение, захочет сделать соответствующие выводы,
и власть, и благоприятный исход войны были бы обеспечены от
всякой неожиданности. В состав бюро Прогрессивного блока
я не вошел, туда выбрали людей, кои с первых дней были
партизанами его создания. Кажется, это были гр. Капнист 2-й
и Шидловский 2-й.
Когда межфракционные переговоры были закончены, согла-
шение подписано, я уехал на несколько дней в деревню, где
не был с начала войны. В Государственной Думе все было
спокойно, никаких осложнений не прёдвиделось.
Каково было мое изумление, когда несколько дней спустя
я получил уведомление, что Дума распущена на неопределен-
ное время. Я знал, что на очереди было несколько законо-
проектов, в коих военное ведомство было очень заинтересовано.
Я ничего не понимал, но было ясно, что случилось что-то не-
обычное, что заставило правительство прибегнуть к такой мере.
С первым же поездом я выехал в столицу. Там я узнал сле-
дующее: бюро Прогрессивного блока отправило к Горемыкину
делегацию, которая должна была вручить премьеру програм-
му блока и объяснить на словах цели и задания нового объ-
единения. Премьер принял делегатов более чем холодно,
привычная внешняя вежливость старого царедворца едва при-
* Прогрессивный блок, образованный в августе 1915 г. во время летней
сессии Государственной Думы с целью создания «правительства доверия»,
составлял абсолютное большинство, ибо в него входили 236 депутатов из 420.
Соглашение о Прогрессивном блоке подписали 22 августа 1915 г.: прогрессивные
националисты (группа В. В. Шульгина), группа Центра, земцы-октябристы,
фракция «Союза 17 октября», кадеты, прогрессисты. Кроме того, в Прогрессив-
ный блок вошли три фракции Государственного Совета. Председателем бюро
Прогрессивного блока был избран член Государственного Совета барон
А. Н. Меллер-Закомельский.
166
крывала враждебное его отношение. Программой он интересо-
вался мало, скользил по ее деталям, видимо, он ее уже знал. Его
интересовал только один пункт — о комплектовании министер-
ства лицами, кои могли наладить отношения власти с Думой,
кои пользовались доверием общества.
В то время уже осуществилась частичная смена Совета
Министров: Поливанов, Щербатов, Григорович, Сазонов,
Игнатьев — вот лица, которых в Думе уважали, ценили, против
которых не велось борьбы. Не эти частичные смены интере-
совали Горемыкина, он хотел выяснить, каково отношение
лично к нему как председателю Совета Министров. Он и задал
в этом смысле определенный вопрос, поставил его ребром. Один
из членов делегации на это ответил ему с полной откровен-
ностью, что теперь идет война, она требует во главе прави-
тельства человека.,полного сил и энергии, который мог объеди-
нить действенно работу в тылу, был бы фактическим руководи-
телем правительственной власти, которому бы верила страна.
Поэтому делегация не скрыла от него, что хотела бы видеть на
его месте иное лицо.
Этого было достаточно, чтобы сразу изменить отношение
Горемыкина к делегации, исчезла внешняя вежливость, его
речь стала полна насмешки, вражды, издевки. Едва скрываемая
ненависть вылилась наружу без всяких покровов. Аудиенция
была кончена.
В тот же вечер он решил распустить Государственную
Думу: у него был на всякий случай заготовленный и подписан-
ный указ о роспуске. Он созвал Совет Министров и предложил
немедленно опубликовать указ. Впоследствии мне передавали,
что на вопросы министров, что же собственно произошло, какие
требования предъявили делегаты блока, какую программу они
представили, он ответил уклончиво, неопределенно, сказал
только: «Они предъявляют глупые требования». Но в настаи-
вании на своем решении он был непреклонен. На другой же
день указ о роспуске был опубликован.
Трудно оценить влияние этой легкомысленной меры на
течение дел в нашем отечестве.
В стране, все надежды связывавшей с работой Государ-
ственной Думы, после краткого момента недоумения и растерян-
ности, поднялась мощная волна негодования, озлобления
против власти.
Государственная Дума восприняла эту меру как вызов.
Повторилось то положение, которое создалось в эпоху
Первой Государственной Думы, только позиции сторон были
обратные. Тогда левая Дума встала по отношению к власти
в непримиримо враждебную позу, разрыв был вызван левым
большинством народного представительства. Теперь глава пра-
вительственнвой власти объявил войну Думе, патриотически
настроенной, и в ее лице русской общественности, притом в
167
момент, когда внешняя война требовала внутренней спайки
всех сил нации для противодействия внешнему нашествию.
И без того существовавшая рознь между властью и страной
углублялась, усиливалась. Ров, когда-то вырытый первыми
Думами между Короной и народным представительством,
преднамеренно углублялся, превращался в непроходимую
пропасть. Трудно было себе представить, как теперь прави-
тельство созовет Думу, если обстоятельства того потребуют.
Горемыкин ее и не собирал, а когда военные условия потребо-
вали ее созыва, он вынужден был уйти.
Ровно через 18 месяцев после этого несчастного роспуска
Государственной Думы я увидел Горемыкина в Таврическом
Дворце, куда его в первые дни революции притащили рево-
люционные толпы. Он был жалок, видимо, ничего не понимал,
во всяком случае ему в этот момент не могло прийти в ум, что
между его теперешним положением и бывшей когда-то беседой
с делегатами Прогрессивного блока могла быть какая-то внут-
ренняя, причинная связь.
Ибо разрыв между властью и народным представитель-
ством, ярко выявившийся в результате этой встречи, вопло-
тившийся в роспуске Думы, должен был иметь и имел роковые
последствия, он прямой дорогой вел к катастрофе 27 февраля
1917 года.
Конец 1916 года был смутной, тяжелой порой, когда, каза-
лось, отлетели в вечность последние надежды на благополуч-
ный исход войны и особенно внутреннего кризиса, ежеминутно
грозившего разрядиться какой-то катастрофой: не то цареубий-
ством, не то военным бунтом, не то всеобщей революцией.
Надежды, столь ярко вспыхнувшие в начале лета под
впечатлением Брусиловского наступления, завяли. Радость
сменилась тягостным сознанием напрасно растраченных усилий,
блестящий успех сменился бессмысленным и кровопролитным
побоищем у Стохода, растратой последних обученных кадров.
Оптимизм, связанный с вступлением в борьбу Румынии, рас-
сеялся как дым под влиянием разгрома Румынского фронта,
тягость впечатления усиливалась сознанием поражений, на-
несенных нашему корпусу в Добрудже болгарскими войсками,
про которые еще недавно говорили, что они против нас драться
не будут. Дух народный заколебался. Одновременно внутри
велась ловкая и упорная агитация против режима вообще,
против Двора в частности.
Действительно, в управлении страной все шло как нельзя
хуже. Разрыв общества с властью был полный, сверху чередо-
вались смены министров, получившие кличку «министерской
чехарды», снизу начали организовываться заговоры, револю-
ционные объединения, притом не только в подполье, среди
социалистов и профессиональных революционеров, но и среди
168
буржуазии, интеллигенции, промышленного мира, сильного
своей амбицией и громадными денежными средствами, усилен-
ными военными доходами. В этих обстоятельствах последо-
вало назначение Протопопова министром внутренних дел.
Возможно, что, назначая Протопопова на этот пост, Го-
сударь думал внести некоторое успокоение в общество, по
крайней мере в думскую среду. Вышло как раз наоборот.
С первого взгляда это кажется непонятным: Протопопов
был 9 лет членом Государственной Думы, принадлежал там
к среднему течению во фракции октябристов. Все это время он
нес обязанности председателя Комиссии по торговле и промыш-
ленности, а за последние годы был даже товарищем предсе-
дателя Государственной Думы. Все как будто должно было быть
доказательством, что он пользуется полным доверием думских
кругов, является среди нас своим и близким человеком. Однако
ни одно назначение министром, а тогда было много таких назна-
чений, не вызвало такого раздражения и недовольства, как
Протопопова. Причиной было следующее.
В Третьей Государственной Думе, действительно, Прото-
попов был среди видных членов нашей фракции. Старый земец,
предводитель дворянства, человек хорошо воспитанный, ласко-
вый и обаятельный в обращении, умевший обласкать малень-
ких людей и польстить большим, притом недурной оратор и
хороший работник, он скоро выдвинулся в первые ряды партии.
Богатый фабрикант — он мог играть роль посредника между
миром промышленников и земской средой, имевшей в Думе
дирижерскую палочку. Благодаря этому его положение пред-
седателя Комиссии по торговле и промышленности было очень
ответственное и вместе с тем выдвигало его на авансцену.
В то же время он был деятельным членом Комиссии по обороне
государства, что сближало его с наиболее активными членами
фракции. Он мог иметь успех. Но ему помешало одно обстоя-
тельство, именно — его большая близость к Сухомлинову в
момент обострения отношений последнего с Думой.
В конце деятельности Третьей Государственной Думы нам
пришлось встретиться с очень сложным и ответственным законо-
проектом об изменении устава о воинской повинности. Этой
мерой налагались новые и серьезные тяготы на население,
главным образом на его культурную часть. Интересы простых
масс затрагивались сравнительно мало, зато значительно увели-
чивался срок службы лиц, имевших права по образованию не
ниже 6-ти классов средних учебных заведений. Смысл этой
меры был в увеличении числа прапорщиков запаса и в усиле-
нии их подготовки к службе в офицерских чинах. Докладчиком
был избран Протопопов, бывший когда-то офицером Генераль-
ного штаба. Среди членов Думы законопроект встречен был
недоброжелательно, особенно со стороны левых партий. Ведь им
налагались тяготы именно на интеллигенцию, а от нее зависело
169
в большой мере переизбрание депутатов на близких уже вы-
борах. Впрочем, кадеты опасались, что это есть только подго-
товительная мера к увеличению численности армии вообще, по
крайней мере Челноков мне раз сказал, что внесением законо-
проекта правительство доказывает, что оно имеет в виду войну
в близком будущем. Тем не менее мы, октябристы, решили
законопроект принять, такую задачу получил от бюро доклад:
чик. Он и повел все дело в тех тонах, кои совпадали с намере-
ниями Сухомлинова, но поработать ему пришлось много, многое
мы изменили — конечно, в деталях, — кое в чем пришлось
уступить, чтобы не перетягивать отношения. В конце концов
законопроект был принят. Вот тут произошел необычный в лето-
писях Государственной Думы факт. Сухомлинов добился пожа-
лования Протопопову за эту работу Высочайшего подарка, зо-
лотого портсигара с бриллиантовыми вензелями. Протопопов
был на седьмом небе, начал хвастаться, показывал думцам пода-
рок. Не так реагировала Дума. Это был совершенно недопусти-
мый, с нашей точки зрения, прецедент, стремление Сухомлинова
внести смуту и разложение в нашу среду, попытка привить под-
куп и промессы. Ведь если сегодня будут жаловать ценные по-
дарки за проведение законопроекта, то завтра могут начать
давать и деньги или выражать порицания за отклонение проектов
правительства. Протопопов не только принял подарок, но просто
сиял; при его близости с Сухомлиновым, которую он до тех пор
объяснял тем, что он был когда-то учеником последнего, стало
ясно, что самое пожалование произошло не без ведома Протопо-
пова. Отношение к Протопопову с тех пор резко изменилось, ему
перестали доверять. Вскоре последовал роспуск Государственной
Думы, новые выборы (1912 г.), при которых он опять был избран
по списку октябристов. В новой Думе он по традиции занял мес-
то председателя той же комиссии, но в бюро фракции не попал.
Так шло до 1914 года.
Приближался конец весенней сессии, в Думе спешно ликви-
дировали всю накопившуюся законодательную мелочь, про-
пускали почти без прений условные кредиты, мелкие законо-
проекты, все то, что у нас называли законодательной «верми-
шелью». Заседания шли почти ежедневно, притом с утра до
позднего вечера. Никакого политического интереса весь этот
материал не представлял, проходил автоматически, но времени
требовалось много. Старший товарищ председателя Государ-
ственной Думы был в отпуску, было известно, что до конца
сессии он не возвратится. Родзянко прихворнул, ему было
очень тяжело сидеть долго на председательской кафедре. Глав-
ная тяжесть председательствования пала на второго товарища
председателя — Коновалова. Последний был выбран в пре-
зидиум помимо согласия правого крыла, он принадлежал к
прогрессистам, к левому блоку, сам был лидером левого крыла
своей группы. Правые его не выносили, делали ему всяческие
170
неприятности. Однажды вечером, когда шла какая-то мелочь,
против которой возражали больше для порядка крайние левые,
большинство депутатов разбрелось по кулуарам: кто курил,
кто болтал, кто пил чай в буфете, всем одинаково — и кадетам,
и октябристам, и прогрессистам, и националистам — было не-
вмоготу слушать нудную речь оратора социалистов. Конечно,
все социалисты были на местах, чтобы морально поддержать
коллегу. На местах были и правые, которые переругивались
с социалами, бросали реплики по адресу оратора, — словом,
развлекались. Кто-то из социалистов, обидевшись на реплику
правых, выкинул какую-то непозволительную штуку. Предсе-
дательствовавший Коновалов призвал его к порядку, больше
так, для видимости. Но тот вдруг закинулся, ответил какой-то
непозволительной дерзостью по адресу председателя. Конова-
лов вообще был человек избалованный, властный, с большой
амбицией. Тут он вышел из себя, немедленно, не обращая вни-
мания на пустоту на скамьях Центра и кадетов, он принял
меру цензуры против обидчика, предложил его исключить из
заседания. Он даже не подождал, пока соберутся вызываемые
звонком из кулуаров депутаты, начал голосовать, будучи
уверен, что все, кроме социалистов, поддержат эту меру. Но
вышло иначе. Правые, чтобы сделать гадость Коновалову, голо-
совали против исключения социалиста, коллеги последнего
тоже, получилось ничтожное, но все-таки большинство, откло-
нившее меру, предложенную председателем, причем, однако,
кворум оказался налицо, законность голосования была несом-
ненна. Коновалов счел себя оскорбленным, считал, что Дума
как учреждение его дезавуировала. Он немедленно сложил
звание товарища председателя. Родзянко остался один, сидеть
все время на кафедре ему было не под силу, он взмолился,
просил выбрать товарища. Все попытки убедить Коновалова
взять назад отставку оказались тщетны. Никто из его партии
не хотел выставлять своей кандидатуры, чтобы с ним не ссо-
риться, отказались выставить своего кандидата и кадеты. Это
было тем более объяснимо, что через две-три недели должно
было последовать прекращение работ Думы, наступали летние
вакации, а осенью все равно должны были произойти пере-
выборы. Кому же была охота идти на страду, притом на столь
короткое время, без уверенности быть переизбранным осенью.
Наступил кризис председательствования.
Кадеты предложили нам избрать кого-либо из нашей среды
как временного председательствующего в помощь Родзянко.
Они говорили — ведь председатель-то ваш, вы его и выручайте,
а мы поддержим, кого вы выставите. После долгих разговоров
мы выставили кандидатуру гр. Бенигсена, он был членом нашего
бюро, много лет был предводителем, следовательно, имел опыт
председательствования в. большом собрании. Тут вышел казус.
Оказалось, что когда Милюков сообщил Центральному комитету
171
своей партии о кандидатуре гр. Бенигсена, то получил реши-
тельный отказ, комитет запретил голосовать за Бенигсена,
которого с некоторых пор бойкотировала партия за его выступ-
ление по еврейскому вопросу. Начались нудные переговоры,
никто другой не соглашался при таких условиях выставлять
свою кандидатуру, без поддержки кадетов трудно было кого-
либо выбрать, не хватало голосов. Наши после афронта Бениг-
сена не шли, других кандидатов не было. Родзянко был в отчая-
нии, просил его выручить. Вдруг раздался в одном из заседаний
фракции голос: «Я готов». Это был Протопопов. Все страшно
обрадовались, его немедленно выбрали товарищем предсе-
дателя, думая, что выборы действительны лишь до конца сессии.
Но летом началась война, когда мы опять собрались на не-
сколько дней, было не до перевыборов президиума, продолжа-
лись автоматически полномочия старого, так Протопопов и
остался в президиуме не потому, что он был «излюбленный
человек», а в силу слов: «Я готов».
Война шла, как член президиума он попал в Особое Сове-
щание по обороне. Когда решено было послать к союзникам
парламентскую делегацию, стали искать людей состоятельных,
со светским лоском, владеющих языками. Опять Протопопов
сказал: «Я готов ехать». Опять автоматически, как член пре-
зидиума, он оказался во главе делегации русских парламен-
тариев. На обратном пути он сделал громадную неосторож-
ность — имел свидание с немецким агентом. По приезде он
дал в Думе все необходимые разъяснения по этому поводу,
но впечатление гафы, непростительной оплошности, осталось.
На него стали косо смотреть. Но та же гафа принесла ему
пользу в том новом кругу, где он начал нащупывать почву.
Еще в самом начале войны Протопопов тяжело заболел,
открылись раны на ногах, хирурги считали нужным радикаль-
ную операцию, но Протопопов колебался, тем более, что тибет-
ский знахарь Бадмаев обещал его вылечить без применения
ножа. Протопопов ему доверился, переехал к нему на дачу
около Шувалова. Там его подвергли какому-то тяжелому ре-
жиму, варварскому курсу лечения. Действительно, Бадмаев
его поставил на ноги, но после этого лечения его уже нельзя
было узнать. Помню ясно то тягостное впечатление, которое
на меня и Родзянко произвело состояние Протопопова при
нашем первом посещении его у Бадмаева. Он не только страшно
исхудал, подался физически, но и умственно был неузнаваем.
Исчезла ясность мысли, последовательность' рассуждения.
Когда мы вышли, я сказал Родзянко: «Ведь Протопопов кон-
ченный человек, у него и мозги высохли». Оказалось, что
у него были последствия сифилиса, который начал свою разру-
шительную работу на его психику. Затем он несколько попра-
вился, переехал в здание Думы, т. к. был слишком нервным,
чтобы жить у себя на Таврической ул., малейший шум выводил
172
его из равновесия. Эта болезнь, это лечение у Бадмаева имели
громадные последствия. С одной стороны, это было началом той
душевной болезни, о существовании коей мы догадались лишь
после его назначения министром. С другой — это было началом
сближения Протопопова с кружком Распутина, куда его ввел
Бадмаев. Через этих лиц он стал известен Императрице, произ-
вел на нее наилучшее впечатление. Он в свое время много
читал как раз в той области, которая интересовала Императ-
рицу, он умел быть льстивым и ловким собеседником. Крайне
тщеславный и честолюбивый, он никогда не мог мечтать о тех
возможностях пробраться к власти, которые ему теперь откры-
вало сближение с этим своеобразным миром. Он понимал,
что в Думе это вызвало бы величайший скандал, поэтому он
вел свою политику хитро и тайно, отрицая всякую тень близости
с этим кругом до тех пор, пока мы однажды с изумлением не
узнали, что предстоит его назначение министром. Родзянко
немедленно ему позвонил, спросил, правда ли это, на что полу-
чил ответ, что Государь только что его вызывал в Царское
Село и предложил место министра внутренних дел. Надо по-
яснить, что еще до болезни Протопопова как-то раз говоря с
Государем о неудачном выборе министра торговли и промыш-
ленности, Родзянко сказал: «Почему бы Вам, Ваше Величе-
ство, не взять в министры торговли и промышленности пред-
седателя нашей комиссии, Протопопова». Царь это помнил и,
назначая Протопопова, был убежден, что его выбор пал на
кандидата, близкого сердцу Думы. Протопопов это припомнил
Родзянко, когда тот выявил свое возмущение тем, что он, член
президиума и старый член фракции, принял решение без ведома
и согласия своей фракции. Он прибавил, что теперь война и
никто не может отказываться от ответственности. Произошел
разрыв. Вскоре стала известна вся подноготная назначения,
роли Бадмаева и Распутина. Репутация Протопопова в Думе
погибла окончательно. Но он не отчаивался. Как-то раз он
попросил Родзянко собрать у себя членов разных партий, с
коими он хотел вступить в контакт по вопросу о продоволь-
ственном деле, которое он стремился прибрать в свои руки.
Мы собрались, Протопопов начал говорить, старался нас
привлечь на свою сторону, обворожить. Но он встретил резкий
отпор, этим делом ведало в то время Министерство земледелия
в сотрудничестве с земствами, ясно, что мы были всецело на
стороне старого порядка. Протопопов стал нервничать, вышел
из равновесия. Его душевный недуг вдруг выявился с полной
отчетливостью. Разговор не привел ни к чему, он ушел раздра-
женный. Мы остались в подавленном состоянии. Помню резюме
Шингарева, врача по профессии: «Господа, ведь это же ужас,
ведь Протопопов несомненно болен началом прогрессивного
паралича». Эти слова открыли нам глаза, отныне мы смотрели
на него, как на опасного больного.
173
Пробовали это довести до сведения Царя, но ничего не
вышло, Протопопов еще умел скрывать свое положение, когда
был в покойном состоянии духа. Но чувствуя, что в лице Думы
он имеет неумолимого врага, Протопопов еще теснее сблизился
с темными кругами, стал там подлаживаться. Однажды, впро-
чем, он пытался привлечь на свою сторону Родзянко, приехал
уговорить последнего помириться с Императрицей и ее кружком,
уверял, что он может сыграть роль посредника, старался сму-
тить того перспективой назначения министром иностранных
дел, а затем и премьером. Родзянко грубо его отшил, наговорив
лишнего не только по адресу самого Протопопова, но и Импе-
ратрицы.
Разрыв был полный; между Думой и Протопоповым, вышед-
шим в люди благодаря Думе, началась борьба.
В первых числах ноября 1916 года наш представитель в
бюро Прогрессивного блока сообщил мне, что на другой день
должно состояться совещание чрезвычайной важности у барона
Меллер-Закомельского, председателя Прогрессивной группы
Государственного Совета, на которое прибудут делегаты от
московских общественных и политических группировок. На это
совещание приглашаются делегаты нашей фракции, помимо
постоянных ее представителей в бюро Прогрессивного блока.
В то время я исполнял обязанности председательствующего
в бюро партии,и поэтому мне пришлось принять участие в этом
заседании, хотя я уже тогда недолюбливал подобные конспи-
ративные собрания людей, далеких от революционных вожде-
лений, в душе боявшихся революции как огня, но по внеш-
ности имитировавших систему собраний, принятых людьми из
подполья.
К моему удивлению, собрание было очень многочисленное.
В обширном кабинете барона едва помещались все прибыв-
шие. Тут были представители всех партий, входивших в Про-
грессивный блок, президиум Государственной Думы, много
членов Государственного Совета, примыкавших к блоку,
наконец, москвичи. Из последних я хорошо знал только Челно-
кова, члена Думы и председателя Союза городов. Затем на
самом почетном месте я увидел кн. Львова, которого знал в
лицо, хотя мы не были знакомы. Рядом с ним сидел господин
с нервным лицом, которого мне назвали: «Это Астров, видный
московский кадет и городской деятель». Затем, помнится,
против нас сидел человек, про которого мне сказали: «Кажется,
это доктор Кишкин, глава московского кадетства».
С последним я так и не познакомился. Затем было еще
несколько москвичей, все представители либо промышленной,
либо кадетской среды.
Из вводного слова хозяина — председателя собрания — я
понял, что предметом беседы будет предположение москвичей
об изменении тактики Думы в связи с обостренным настрое-
174
кием общества и назревавшим революционным брожением.
Действительно, кн. Львов в очень мягкой по форме речи указал
на полное несоответствие поведения Думы с теми настроениями
и чаяниями, кои наблюдаются на местах, где ждут от народного
представительства решительных выступлений против власти,
открытого призыва к борьбе, в результате коего может быть,
конечно, преждевременный роспуск Государственной Думы.
Но, по его мнению, этого опасаться не следовало, так как
народ поддержит думцев, вставших на защиту народных прав.
Словом, хотя прямо не было того сказано, он требовал от нас
прямого выступления, граничащего с переходом на путь револю-
ционной борьбы. Другие его московские коллеги были того же
мнения, лишь заостряли его мысль, укоряли Думу в излишней
осторожности, в недопустимой в нынешних обстоятельствах
лояльности к Высшей Власти, потерявшей связь с народом
и ощущение действительности.
Эти настояния встретили со стороны членов Государствен-
ной Думы резкий отпор. Одни из них не имели ни малейшего
желания провоцировать преждевременный роспуск. Другие
просто считали, что москвичи вмешиваются в дело, их совер-
шенно не касающееся, в котором они мало осведомлены и не
компетентны. Третьи вообще боялись всякого усиления револю-
ционного движения в стране и не имели ни малейшего жела-
ния ему потворствовать. Отпор начался, как можно было
ожидать, с правых фракций, входивших в блок. Ясно, что такие
люди, как гр. Бобринский, Чихачев, Шульгин — не могли пойти
навстречу пожеланиям москвичей, самое выступление коих
казалось им непонятным и недопустимым. Но их речи, опреде-
ленные в смысле несогласия с линией, намеченной Москвою,
не были ни достаточно доказательными, ни облеченными в
достаточно резкую, отчеканенную форму. Они давали возмож-
ность дальнейшей дискуссии. От Центра выступали Родзянко
и я, причем я имел возможность высказать надежду на то,
что мы, быть может, накануне такого переформировния испол-
нительной власти, которое сделает ненужным и невозможным
план москвичей. Я намекал на только что происшедший в то
время мой разговор с адм. Григоровичем, из коего я понял,
что возможно создание министерства, пользующегося доверием
большинства Думы. Многие лидеры думского блока знали об
этом разговоре, хотя я не мог сообщить им имя министра,
с которым имел беседу.
Как бы то ни было, я от лица моей фракции заявил, что на
путь, рекомендуемый москвичами, она не пойдет. Но я все же
был представителем правого сектора русской общественности,
поэтому вопрос не был еще решен, т. к. левый фланг был доста-
точно сильно представлен, чтобы помешать спокойному течению
дел в Думе, если бы он решил встать на революционный путь.
Дело затруднялось еще тем, что представители фракции про-
175
грессистов держались какой-то двусмысленной позиции, не
решались открыто рекомендовать революционный путь, но и не
открещивались от него. Было ясно, что некоторые из них сочув-
ствуют москвичам, если не являются их союзниками. Поэтому
я с большим нетерпением ждал решающего слова представи-
телей кадетской партии, особенно Милюкова. Первым от них
говорил Шингарев. Он в то время был председателем Комиссии
по военным и морским делам и членом Особого Совещания
по обороне, а следовательно, в курсе всего, что делалось для
продолжения войны, для организации победы. Он мог считаться
компетентным человеком в своей среде, его слово могло иметь
вес.
К моему большому удовольствию, он выступил с заявле-
нием, аналогичным тому, что утверждали октябристы. Трудно
было отличить, говорит ли то представитель правого центра
или лидер левого течения кадетства в Думе. Он жестоко разоча-
ровал москвичей. За ним последовало выступление Милюкова,
все еще пользовавшегося громадным влиянием в партии. Он
говорил в других выражениях, нападал на власть имущих, но
решительно отмежевался от тактики, предложенной москви-
чами. При этом он прочел им приличествующую случаю
нотацию. Они-де ничего не знают, что делается в Думе и за ее
кулисами, судят по слухам и газетным известиям, проявляют
отсутствие политического чутья и играют, сами того не желая,
на руку черной реакции. Единственная фракция, которая бы
приветствовала тактику москвичей, была бы крайняя правая,
ибо в таком случае она имела бы шанс выиграть игру, которую
ведет с начала деятельности Думы, именно — окончательный
подрыв престижа и значения народного представительства, что
повело бы, быть может, к засилию крайних правых и низведению
Думы на роль совещательного органа, лишенного всякого зна-
чения для дела развития у нас конституционного строя. Словом,
он не только решительно и бесповоротно отмежевался от
москвичей, но еще прочел им такую лекцию, после которой их
дело надо было считать окончательно проигранным. Мы разош-
лись, причем у меня отлегло от сердца.
Перед этим заседанием Родзянко сообщил мне, что у него
был кн. Львов, который поставил ему вопрос ребром. Он
говорил, что образовалась группа, ставившая себе целью доби-
ваться перемен в конструкции правительственной власти и
объединяющая русскую общественность. Поэтому им крайне
важно знать, какова будет линия председателя Думы, пойдет
ли он с общественными элементами или против них. Родзянко
уклонился от углубления вопроса, он понял, что подготовляется
какая-то конспиративная организация, куда его хотят втянуть.
Кн. Львова он недолюбливал и не доверял ему. Поэтому он
не хотел ни участвовать в ней, ни даже знать что-либо об ней,
указав князю, что ему как председателю Государственной
176
Думы невозможно участвовать в какой-либо организации без
одобрения сеньорен-конвента. Ему остается только остаться
в нейтральной позиции.
Теперь стало ясно, какой помощи добивались от него кн.
Львов и компания. Только после революции я узнал о том, что
в то время в Москве сформировался революционный центр под
председательством кн. Львова. Видимо, одним из его актов было
это пресловутое совещание.
Прошло несколько дней. Григорович вернулся ни с чем из
Ставки, премьером был назначен Трепов, ничего не перемени-
лось. В Думе состоялось бурное заседание, Трепову левые не
позволяли говорить, пришлось прибегнуть к мерам исключения
ряда депутатов. Но особенно жестоко досталось Протопопову,
притом как раз с правых скамей и от его недавних коллег по
фракции. Последнюю речь пришлось произнести мне, что было
очень тягостно, т. к. мы были почти 10 лет в лично очень хороших
отношениях и только его неожиданная министерская карьера
нас разъединила. Особенно резок был выпад гр. Бобринского,
принятый Протопоповым за личное оскорбление. После этой речи
я застал Протопопова в кабинете Родзянко очень взволнован-
ным, говорившим, что ему ничего не остается, как вызвать
гр. Бобринского на дуэль. Родзянко его уговаривал ограни-
читься ответом с кафедры. Лично я считал, что для нас дуэль
была бы лучшим исходом, но какое-то чувство не позволило
поддержать проект Протопопова, сыграть роль провокатора.
Я молчал. Протопопов вернулся к вопросу об отставке, о кото-
рой у нас с ним был разговор несколько дней тому назад. При
этом он, подозрительно глядя на меня, сказал, что его отставки
добиваются конституционалисты, которые хотят заставить Госу-
даря присягнуть на верность конституции, т. е. парламента-
ризму на западный образец. Он-де в курсе всех этих начинаний,
следит за ними шаг за шагом и не допустит осуществления
этих проектов. Чтобы доказать мне, насколько он осведомлен,
он сделал недвусмысленный намек на секретное задание у
Меллер-Закомельского, о котором я говорил выше, причем
повторил буквально часть речи одного оратора и отлично знал
мою отповедь москвичам. Для меня стало ясно, что наше
«тайное» заседание не осталось тайной для департамента поли-
ции, что, вероятно, среди нас был секретный осведомитель.
Я это подозрение высказал Родзянко, и мы твердо решили
больше ни в каких «тайных» собраниях кн. Львова и компании
не участвовать.
Впоследствии — кажется, в первых числах февраля 1917
года — меня опять пригласили на какое-то подобное заседание.
Приглашение шло от Милюкова, но я понял, что москвичи будут
представлены. Собрание считалось архисекретным, поэтому я
сразу решил, что полиция будет обо всем осведомлена. В этом
смысле я высказался в бюро нашей фракции, когда обсуждался
12
Заказ 195
177
вопрос, следует ли нам делегировать своего представителя.
Мы решили, что нет.
Впоследствии Шингарев передавал мне, что тогда обсуж-
дался вопрос, в чью пользу следует добиваться отречения.
Было решено якобы, что претендентом будет Наследник Цеса-
ревич. Теперь, когда мне стало известным существование двух
революционных центров, организовавшихся в 1916 г., мне
становится понятным многое из того, на что намекал когда-то
Протопопов, когда он защищал свой отказ выйти в отставку.
Возможно, что он предвидел открытую борьбу или по крайней
мере ликвидацию заговора в последнюю минуту, что должно
было чрезвычайно укрепить его положение и создать ему славу
«спасителя Трона».
Только что отзвучала известная речь кадетского лидера —
«глупость или измена». Велико было смущение, ею вызванное,
в рядах октябристов, до того крепких приверженцев Прогрес-
сивного блока. Нас смутило не то, что выпады в адрес Штюр-
мера были малодоказательными, к такого рода нападкам оппо-
зиции на членов правительства все давно привыкли, но другое
место речи — выпады против Императрицы Александры Федо-
ровны — произвело тягостное впечатление. Лично к ней громад-
ное большинство партии относилось резко отрицательно, явно
враждебно, однако публично брошенное ее окружению, а вместе
с тем и ей самой, обвинение было воспринято как удар по
престижу династии, подрывающий моральный авторитет Цар-
ской Власти, который мог окончательно разрушить надежду
на сотрудничество Короны с народным представительством, в
чем многие из нас все еще видели единственную возможность
предупредить надвигающуюся революцию.
Посыпались упреки по адресу председательствовавшего в
заседании Думы старшего товарища председателя Варун-
Секрета, не остановившего Милюкова и не призвавшего его к
порядку. Ему пришлось платить за разбитые горшки. Он сделал
в ближайшем заседании Думы заявление, что пропустил этот
антидинастический выпад Милюкова без замечания потому, что,
не зная немецкого языка, не понял смысла фразы, часть которой
являлась цитатой из немецкого текста.
Вслед за тем он отказался от вполне обеспеченного пере-
избрания в президиум Государственной Думы.
Это выступление, сделанное по его личному почину, видимо,
имело целью смягчить естественное раздражение в Ставке
и в Царском, вызванное выпадом Милюкова против Царицы.
Насколько его самопожертвование достигло цели — вопрос
другой, события скоро дали на это определенный ответ.
После прений, гвоздем коих была указанная выше речь,
приступили к выработке в бюро Прогрессивного блока формулы
перехода к очередным делам. В это бюро я не входил, хотя в то
178
время исполнял обязанности председательствующего в нашей
фракции. Самое обсуждение проекта формулы, внесенной
Милюковым, происходило в большой тайне, даже я не знал о
происходящих в бюро прениях.
Конечно, всякий принятый в бюро проект формулы до вне-
сения в Государственную Думу должен был подвергнуться
предварительному обсуждению во фракции.
Еще до внесения текста в нашу фракцию я был вызван в
Морское министерство «по очень спешному делу», как сказал
передавший приглашение офицер.
Я застал адмирала Григоровича очень озабоченным. Делая
ударение на некоторых местах, он стал доказывать мне, что
правительство не может отнестись безразлично к предложен-
ному тексту формулы Милюкова. Конечно, громадное большин-
ство министров не солидарно со Штюрмером, дни власти кото-
рого уже сочтены, однако прямое обвинение в измене, которое
будто бы имеется в формуле, направленное против всего пра-
вительства, должно неизбежно вызвать резкий конфликт с пра-
вительством в целом и сделает невозможным дальнейшую
совместную работу. Между тем он не исключал возможности
в близком будущем сотрудничества власти с Думой, притом
в формах более тесных, чем когда-либо.
Я мог только заверить адмирала, что мне до сих пор проект
формулы не известен, что он не обсуждался еще во фракции и
что я уверен, насколько я знаю настроения нашей группы, что
Дума не примет такого текста, который бы сделал невозмож-
ным в будущем сотрудничество народного представительства
со Ставкой.
ПослЪ этого разговор перешел на вопросы внутренней
политики в связи с обостренным настроением в стране. Григо-
рович прекрасно отдавал себе отчет в сложности положения,
но у него доминировали бодрые ноты оптимизма, которого я
давно у него не замечал, он, видимо, на что-то надеялся. В конце
концов он как бы мимоходом спросил меня: «Если бы Государь
вдруг решил назначить министерство из лиц, пользующихся
доверием Государственной Думы, кого вы, зная думские на-
строения, могли бы указать в качестве министров?».
Я понял, что это не пустое любопытство, что за этим вопро-
сом что-то скрывается. Я насторожился и ответил уклончиво:
«Если когда-либо Государь поручит вам или другому лицу сфор-
мировать подобное министерство, позовите меня и поручите
выяснить этот вопрос с моими коллегами. Я переговорю с бюро
Прогрессивного блока и дам вам исчерпывающий ответ. Думаю,
что на каждый министерский пост мы сможем назвать не-
сколько лиц, из коих Государь может выбрать подходящих
министров, пользующихся доверием думских кругов и в то же
время наименее антипатичных ему. Во всяком случае» мы не
12*
179
назовем своих кандидатов на посты министров Двора, Уделов
и Морское».
В ближайшем заседании нашей фракции был доложен
проект формулы Милюкова и тех изменений, кои были к ней
предложены представителями других групп. В конце концов
была принята формула, из коей были выброшены наиболее
одиозные слова, причем мне даже не пришлось сообщать моим
коллегам о разговоре с Григоровичем. Конфликт с правитель-
ством был избегнут, участь Штюрмера была решена.
Вскоре после этого, точного дня теперь уже не помню, рано
утром меня разбудил звонок телефона. Мне сообщили, что
министр внутренних дел — Протопопов — желает меня видеть
по спешному делу и просит его принять немедленно. Я, конечно,
согласился, и ровно через 15 минут Протопопов был у меня. Он
был одет в форму генерала корпуса жандармов.
Без всяких вводных слов Протопопов стал просить меня
помирить его с Григоровичем. Я удивился. Правда, я давно знал,
что Григорович относится к Протопопову отрицательно, считает
его «неответственным неврастеником». Но вмешиваться в
отношения двух министров я не хотел, да и не мог, поэтому
я решительно ответил: «Я вас не ссорил, но и вмешиваться в
ваши взаимоотношения не желаю, ни мирить вас с ним, ни
даже просто говорить с ним о вас я не буду, считаю это совер-
шенно невозможным».
Протопопов пришел в величайшее возбуждение, он то гро-
зил мне и Государственной Думе, то опять убеждал меня, что
я неправ, что я обязан вмешаться, что дело гораздо более
серьезно, чем я могу предполагать. Я попытался выведать,
в чем дело, но он взял себя в руки и не проговорился. «После
узнаете», — вот все, что я услышал. Только раз он бросил не-
осторожную фразу: «Ведь Григорович самый умный из нас,
министров, но он враждебно ко мне относится. Если его назна-
чат премьером, он меня в три счета выгонит».
Я этой фразой воспользовался и стал уговаривать Протопо-
пова уйти самому в отставку. Я говорил: «Ведь вы, Алек-
сандр Дмитриевич, достигли высшей власти, доступной про-
стому смертному, ваше здоровье крайне расшатано, с Думой
вы поссорились. Что вам за охота цепляться за власть, которая
вам так тяжела, уйдите сами, вам сейчас обеспечено пожиз-
ненное место в Государственном Совете, положение почетное,
спокойное, обеспеченное».
Протопопов пришел в раж и стал захлебываясь говорить:
он всю жизнь мечтал о власти, хотя бы губернаторской, теперь
он министр внутренних дел, а я ему говорю — подайте в от-
ставку. Ведь он мечтал о власти не для того, чтобы, получив
ее, через несколько месяцев уйти на покой. В конце концов
он стал прощаться и уже в передней угрожающе сказал: «Я от
вас еду в Царское, мы еще посмотрим, кто кого. Может быть,
180
вы скоро раскаетесь, что отказали мне в моей просьбе».
Я ничего не понимал. Через день или два появилось сообще-
ние о назначении Трепова премьером. В общем положении
никаких перемен не произошло, оптимистические намеки Григо-
ровича не оправдались, наш разговор более не возобновлялся.
Прошло полтора года. В это время и адмирал, и я, мы оба,
были под угрозой, оба в крайне трудном положении. Это нас
сближало, как, впрочем, еще больше сближало воспоминание об
общей работе по восстановлению русского флота. Мы часто
виделись, подолгу разговаривали.
Однажды он рассказал мне один эпизод, который раскрыл
мне глаза на изложенный выше мой с ним разговор и на после-
дующее посещение Протопопова.
Последующее передаю так, как то сохранила моя память о
рассказе Григоровича.
В конце 1916 года и в морской среде, и среди ближайших
сотрудников Государя в Ставке созрело убеждение, что продол-
жать прежнюю политику относительно Думы и общества ста-
новится крайне опасным. Все данные, весьма точные и разно-
образные, указывали, что и в стране, и в политических кругах,
даже среди армии, растет недовольство и неуверенность, что
усиливаются не только оппозиционные, но прямо революцион-
ные настроения, принимающие порой антидинастический
характер.
В связи с этим начали подготовлять Государя к мысли, что
самым верным выходом из положения был бы крутой поворот
во взаимоотношениях Государя и Думы. Если бы Государь
согласился поручить человеку, которому он лично вполне дове-
ряет, который при этом был бы приемлем для большинства
Думы, составление министерства из членов Государственной
Думы и Государственного Совета, пользующихся доверием
большинства Думы, то такая мера в большой степени успокоила
бы общество, министерство нашло бы моральную поддержку
в большинстве Думы, наладилась бы дружная работа прави-
тельства и общества со Ставкой, что дало бы возможность без-
болезненно пережить кризис и продолжать войну до победы.
Однако, чтобы мера эта дала реальные плоды, нужно, чтобы
будущий председатель Совета Министров имел полную свободу
выбора сотрудников по соглашению с Государственной Думой.
Мысль эта, сперва встреченная холодно, потом будто бы
получила шансы на осуществление. Конечно, вся эта подгото-
вительная работа, требовавшая большой осторожности, велась
в большой тайне, особенно от Царского Села. Труднее всего
было найти кандидата, который был бы и для Думы приемлем
и которому бы согласился довериться Государь, вообще недо-
верчивый. Остановились на Григоровиче, надеясь, что он дого-
ворится с думцами, а в то же время он пользовался доверием
Царя.
181
Как раз в момент, когда этот проект начал налаживаться,
прозвучала речь — «глупость или измена». Когда этот казус
был ликвидирован, участь Штюрмера решена, то настал момент
реализовать плоды длинной и трудной подготовки.
Григорович был вызван экстренно в Ставку. Это было в
начале ноября. Его отъезд в Могилев был окружен большой
тайной, даже в Царском, по-видимому, о нем не знали. Но Про-
топопов, как оказалось потом, узнал через своих агентов, равно
как и о цели поездки.
Как бы то ни было, по приезде в Могилев Григорович был
встречен очень торжественно, как никогда, его вышли встретить
высшие чины штаба. Начальник штаба отвел его в сторону и
сообщил, что все подготовлено, что Государь будет иметь
с адмиралом решительный разговор и предложит ему сформи-
ровать министерство на указанных выше началах. Григорович
сперва начал отказываться, говоря, что он солдат, не политик,
что лучше призвать другое лицо, более искушенное в полити-
ческой борьбе, но ему было указано, что другого лица, коему
Царь доверил бы подобное поручение, нет. Он согласился.
Его провели к Государю.
Государь встретил его крайне милостиво, дружески, но он
имел озабоченный вид и сказал: «Мне нужно с вами перего-
ворить о крайне важном деле, но вот сейчас меня почему-то
спешно вызвала к прямому проводу Государыня. Подождите,
пожалуйста, я сейчас с ней поговорю, узнаю, что там слу-
чилось».
К общему удивлению, этот неожиданный разговор по пря-
мому проводу продолжался очень долго, чуть ли не час. Когда
же он кончился, Государь вышел совершенно смущенный,
совсем другим человеком. Он ласково, но решительно укло-
нился от немедленного разговора с Григоровичем, говоря,
что уже поздно, что надо скоро завтракать, что он переговорит
после завтрака.
Действительно, после завтрака Григоровича позвали к
Царю, который был очень ласков, но избегал говорить о чем-
либо ином, кроме текущих морских мелочей. Очень быстро он
отпустил адмирала. Когда последний вышел из кабинета, все
к нему бросились, спрашивая, можно ли его поздравить с
ответственным поручением и высоким назначением на пост
премьера. Григорович мог только ответить, что Государь не
сделал в этом смысле ни единого намека, разговор шел только
о текущих назначениях и наградах по ведомству.
Наступило тягостное молчание, только один голос с отчая-
нием произнес: «Это она узнала, теперь все потеряно». Григо-
рович немедленно выехал в Петроград, подъезжая к которому
он встретил поезд, в котором ехал вызванный в Ставку Трепов.
На другой день в «Правительственном вестнике» появился
указ о назначении Трепова премьером.
182
Все осталось по-старому, Россия продолжала катиться
в бездну.
К началу ноября 1916 года чрезвычайное возбуждение
охватило широкие круги русской общественности, страна изве-
рилась в носителях власти, оппозиционные настроения все
усиливались, грозя переродиться в явно революционные выступ-
ления. Государственная Дума не могла остаться неприступным
островком патриотических настроений в этом разбушевавшемся
океане общественного недовольства и отчаяния.
Долго она стремилась канализировать это недовольство,
играть роль тормоза в нарастании той противоправительствен-
ной волны, которая явно начала угрожать мирному течению
жизни внутри страны. Но повторные политические ошибки и —
более того — военные неудачи, следовавшие одна за другой,
приводили русское общество к убеждению, что правитель-
ственные верхи совершенно неспособны справиться с положе-
нием, им не под силу довести войну до благополучного
конца. Отсюда возникновение течения, которое можно было оха-
рактеризовать хохлацкой поговоркой — «хоть гирше, да инше».
Эти настроения начали постепенно захлестывать известные
круги Думы. Люди опасались оторваться от господствующих
среди избирателей требований и чаяний.
Это сказалось в начале осенней сессии Думы.
Не только пресловутая речь кадетского лидера — «глупость
или измена», — но и все остальные выступления, даже со скамей
умеренных и правых, показывали, что душевное равновесие
в Думе утрачено, люди потеряли всякую веру в лучшее будущее,
их речи, обращенные к Высшей Власти, имевшие целью убедить
ее в необходимости крутого поворота во внутренней политике,
в конце концов играли только на руку тем, кто стремился исполь-
зовать положение в целях революционного взрыва.
Наконец до нас дошли вести, что дни Штюрмера сочтены.
Военное окружение Государя, бывшее в курсе настроений
в тылу и в армии, понимавшее, что так дальше воевать нельзя,
что ежеминутно грозившие вспыхнуть беспорядки могут ском-
прометировать наше положение на фронте, стало убеждать Царя
в необходимости изменить отношение к Думе, расстаться с
премьером, которому никто не верил, которого все ненавидели.
Заговорили, что вопрос о министерстве из лиц, пользующихся
общественным доверием, близок к благоприятному разрешению.
На момент — правда, на короткий момент — в Думе повеяло
духом надежд и оптимизма.
Но разочарование наступило скорее, чем думали. Правда,
Штюрмера «ушли», но на его место был назначен Трепов.
Все остальное, особенно положение Протопопова, осталось
без перемен, что показывало, насколько мало в Царском счи-
таются с общественными настроениями, с пожеланиями народ-
ного представительства.
Трепов не был для нас неизвестной величиной. Он унасле-
довал Министерство путей сообщения после Рухлова. Так же,
как его предшественник, он не был ни инженером, ни техником.
Он был умным администратором, толковым чиновником, силь-
ным волею и работоспособностью. В Государственном Совете
он принадлежал к правому крылу, — следовательно, входил
в организацию, которая явно вела кампанию против Думы и
основных законов 1906 г. Но он умел скрывать свое личное к нам
отношение, как чиновник он понимал, что ему приходится иметь
дело с народным представительством, пока оно существует, что
невозможно управлять министерством, имея против себя в лице
Думы открытого врага. Между ним и нами давно уже устано-
вились отношения вооружённого нейтралитета.
Поэтому его назначение было встречено как доказатель-
ство того, что в Царском опять возобладали течения к нам
неприязненные. Это отлично учли те элементы, которые явно
работали над обострением отношений внутри страны. По край-
ней мере с крайне левого сектора Думы был пущен слух, что
едва ли Трепову удастся безнаказанно появиться в Думе.
Особенно ; при этом спекулировали на том, что Протопопов
остался на своем посту министра внутренних дел — следова-
тельно, внутренняя политика осталась неизменной.
Правда, Трепов после своего назначения премьером побывал
у Родзянко, беседовал с последним довольно откровенно. Он
не скрывал, что всегда относился весьма отрицательно к Прото-
попову, что он это высказал Государю, когда тот предложил
ему пост премьера. Он шел даже дальше, говорил, что уйдет,
если в конце концов Государь откажет ему в просьбе переменить
министра внутренних дел. Трепов не шел так далеко в оценке
Протопопова, как, например, адм. Григорович, который считал
Протопопова просто ненормальным человеком. Тем не менее
Трепов сразу же вступил в борьбу со своим коллегой — мини-
стром внутренних дел. Государь, как всегда, уклонился от немед-
ленного решения, когда Трепов, соглашаясь стать премьером,
сказал ему, что он решительно настаивает на отставке Протопо-
пова. Царь ответил, что этот вопрос надо отложить до другого
раза, он еще должен обдумать положение.
Родзянко вынес впечатление от этого разговора, что в дан-
ном случае Трепов был искренним, что он будет настаивать на
своем решении освободиться от сотрудничества с человеком,
которому он не доверял, с которым явно не мог ужиться. Но мы
знали, что акции Протопопова расцениваются очень высоко
в Царском, особенно к нему благоволила Государыня. Поэтому
исход борьбы между новым премьером и министром внутренних
дел являлся большой загадкой.
Казалось бы, что Дума должна была в этой борьбе под-
держать премьера, который, правда, не мог считаться в числе
друзей народного представительства, но который в тот момент
184
был все-таки ее союзником в борьбе с Протопоповым, с которым
у нее был открытый разрыв. Однако эти соображения, видимо,
никому в голову не приходили, Трепов был живым воплощением
разочарования, которое испытало большинство Думы при изве-
стии, что надежда на министерство из пользующихся доверием
общества лиц погибла раньше, чем успела расцвести. Левые
стремились использовать это чувство разочарования. Когда
новый премьер появился в Думе, его встретили гробовым молча-
нием в Центре и на скамьях умеренного сектора. Левые не
удержались от враждебных выпадов. Когда же Трепов взошел
на кафедру, чтобы произнести свою программную речь, со
скамей крайне левого сектора началась настоящая вакханалия
враждебных криков, бранных выражений, — словом, была
устроена дикая враждебная демонстрация, какой еще никогда
ни в Четвертой, ни в Третьей Думе не было.
Трепов спокойно стоял на кафедре, но не мог произнести
ни одного слова. Все попытки председателя Государственной
Думы успокоить скандалящих депутатов не привели ни к чему.
Пришлось прервать заседание, но и это не могло внести успокое-
ния. Тогда Родзянко предложил Думе удалить из заседания
наиболее страстных скандалистов. Большинство его поддер-
жало, несколько человек из крайне левых депутатов были
удалены.
Но когда Трепов опять взошел на кафедру — повторилась
прежняя история, ему опять не дали говорить. Опять приш-
лось исключить несколько человек. Это повторялось до тех пор,
пока большинство социалистов не было удалено из зала засе-
даний.
Наконец Трепов получил возможность произнести свою речь.
Она была встречена более чем холодно, не было ни одного
хлопка, если не считать скамей крайней правой. Даже то место,
которое было, очевидно, коронным в его декларации, где он
упомянул, что в силу соглашения с союзниками Россия получит
в случае победы союзной коалиции Константинополь и про-
ливы, было встречено сравнительно холодно. Видимо, Трепов
знал, что в Думе имелось очень сильное течение в пользу ради-
кального решения вопроса о проливах, что там, даже на кадет-
ских скамьях, было сильно сознание, что вопрос этот является
одним из наиболее важных, поставленных на очередь Великой
войной. Давнишняя мечта русского общества — проливы и пра-
вославный крест на Св. Софии — казалось, была близка к
благоприятному разрешению. Поэтому он не задумался, оче-
видно, чтобы разбить лед между правительством и Думой,
предать гласности это секретное соглашение между союзни-
ками, которое открывало завесу над одной из целей войны
противогерманской коалиции.
Сравнительно холодная встреча этого первоклассного, с
точки зрения русских интересов, дипломатического достижения
185
объяснялась тем, что в Думе уже давно о нем имелись кое-
какие сведения, причем успех в этом деле приписывали дипло-
матии времен Сазонова. Во всяком случае, Трепов и его коллеги
по кабинету тут были ни при чем.
Притом же в это время внимание сосредоточивалось вокруг
внутренних вопросов, от решения которых зависело, выиграем
ли мы войну вообще, или же у нас вспыхнет революция, которая
все снесет.
Как бы то ни было, Трепов закончил свою декларацию среди
гробового молчания. Он сам, видимо, не ожидал такой встречи.
Особенно показательны для него были крайне резкие выпады
против присутствия в его министерстве Протопопова, притом
не только со стороны левых, но и из рядов умеренных и октя-
бристов. При этом указывалось, что в той борьбе, которая
началась между ним и его министром внутренних дел, послед-
ний имеет все шансы на успех.
Трепов понял, что наладить мирную работу с Думой ему
будет вообще трудно, а при наличии Протопопова в министер-
стве совершенно невозможно. Между тем положение внутри
страны становилось настолько неустойчивым, что он не коле-
бался в выводе, что ему надо во что бы то ни стало отделаться
от Протопопова, чтобы иметь возможность мирно работать
в тылу. Поэтому он, как человек волевой, вел настойчиво борьбу
против своего министра, не упускал ни одного случая, чтобы
напомнить Государю о том, что он согласился стать председа-
телем Совета Министров лишь при условии смены министра
внутренних дел. Его поддерживало военное окружение Царя,
но и Протопопов имел сильных сторонников и покровителей,
особенно в лице Государыни. Этой борьбой Трепов ставил на
карту свое положение, свою карьеру. Он, конечно, это понимал,
но не колебался.
Трепов был противником стремления Думы упрочить и раз-
вить ее влияние в деле управления Россией, он был человеком
очень консервативных убеждений, идейным противником кон-
ституционного строя, но он был государственником. Он понимал,
что в той титанической борьбе, в которую была вовлечена Рос-
сия, возможность конечного успеха зависит от того, будет ли или
нет сохранен внутренний мир. Ради этой главной цели он готов
был на уступки общественному мнению, понимал, что надо
в первую голову так или иначе договориться с Думой. Он ей не
сочувствовал, но все его с ней разногласия казались ему нич-
тожными по сравнению с той грандиозной задачей, которую
ставила перед властью Великая война. Желая отделаться
в первую голову от Протопопова, он попытался использовать
голос Думы, опереться на ее мнение.
Но тут он просчитался.
С Думой у него установились холодные, вежливые, но
чисто официальные отношения. Тут ему не доверяли. Зато
.186
защитники Протопопова использовали эту его тактику вовсю.
Они стали доказывать, что увольнение Протопопова в угоду
Думе есть роковая ошибка, которая неизбежно приведет к уста-
новлению у нас «конституции», к ограничению власти монарха,
к низведению ее на степень прав английского короля, который
царствует, но не правит. Отсюда один шаг до обвинения Тре-
пова в соучастии с Думой в попытке ее ввести в России «кон-
ституционный режим» или, по крайней мере, в такой с его
стороны слабости в деле защиты прав Монарха, которая гра-
ничит с попустительством.
Особенно сильную поддержку Протопопову оказала Госу-
дарыня, которая совершенно не знала России, верила крайне
правым организациям, забрасывавшим Трон сфабрикованными
ими петициями, якобы отправляемыми из разных концов страны
от лица миллионов простых русских людей, требовавших сохра-
нения самодержавия «как встарь» и умолявших не уступать
Думе.
Сильная воля Государыни в конце концов одержала верх в
этом споре премьера, стоявшего на государственной точке
зрения, и его министра внутренних дел, преследовавшего цели
лишь своего самолюбия.
Государь сделал между ними свой выбор, Трепов должен
был уйти.
Вместе с тем Верховная Власть сама лишила себя послед-
него слуги, одаренного волей и умом, она убрала с пути уже
грядущей революции последнее препятствие, последнего воле-
вого человека, который мог не только говорить, но и действо-
вать, не только интриговать, но и противопоставить подни-
мавшейся силе анархии силу организованного государствен-
ного аппарата.
Трепова на посту премьера сменил кн. Голицын, совер-
шенное политическое ничтожество.
Путь для революции был расчищен.
Тяжелое, угнетенное настроение переживал Петроград
позднею осенью 1916 года. Разочарование ходом военных
действий, явное утомление масс от затянувшейся войны, к кото-
рой Россия не была подготовлена ни материально, ни духовно,
разруха правительственной власти, — все это доводило до
отчаяния, до ожесточения, до ожидания каких-то крутых пере-
мен внутри решительно все слои русского общества.
В чем должна была заключаться эта спасительная пере-
мена, мало кто отдавал себе отчет, каждый представлял себе
ее иначе, чем сосед, всякий принимал свое затаенные мечтания
за единственное правильное решение вопроса. Среди этого
умственного сумбура Думе пришлось выслушать речь Пуриш-
кевича, в которой этот правый демагог умолял министров
пасть на колени пред Государем и просить его прогнать Распу-
187
тина. Если бы эту речь произнес представитель оппозицион-
ной или революционной группы, она не произвела бы впечат-
ления. Влияние «темных сил», в центре коих фигурировало
имя Распутина, было излюбленной темой всякого рода резо-
люций и речей оппозиционных элементов того времени. Но
теперь громко, на всю Россию, с кафедры Думы раздались
страстные призывы, грозные предостерегающие слова из уст
одного из лидеров крайней правой, главы черносотенного
«Союза Михаила Архангела». Эта речь утверждала веру в пра-
вильность того, что говорили до того оппозиционеры, подво-
дила фундамент под речь Милюкова — «глупость или измена».
Реакция от речи была сильная даже в нашей обстрелянной
среде. Как раз после нее у меня был любопытный разговор
с депутатом Замысловским, причем этот видный лидер правых
сказал: неужели не найдется ни одного патриота, который
освободил бы Россию и династию от этого рокового «старца».
Я давно подозревал близость Замысловского к Министерству
внутренних дел, поэтому прекратил разговор, не ответил на
его выпад, но эти слова показывали, в какую сторону направ-
ляются мысли людей, тесно связанных с существовавшим
положением.
Прошло несколько недель. Премьером был Трепов, все знали
о его разногласиях и вражде с Протопоповым, ничего по
существу в России не переменилось.
Однажды я сидел в Бюджетной комиссии, когда меня срочно
потребовал председатель Государственной Думы «по крайне
важному делу». Я поспешил в кабинет Родзянко, при входе
в который столкнулся с думским корреспондентом «Бирже-
вых Ведомостей». Родзянко я застал в состоянии крайнего
возбуждения. Прежде чем я успел закрыть дверь кабинета,
он выпалил фразу: «Распутин убит».
Я был поражен этим и спросил немедленно — когда, где и
кем убит Распутин.
Родзянко ответил, что убийство произошло сегодня ночью,
около часу, что все держится пока в строжайшей тайне, власти
не предупреждены. Затем на мои расспросы он пояснил, что
убийство произошло во дворце Юсуповых, а на вопрос, «кто
убил», ответил неопределенно: «Кажется, Феликс, но наверно
я не знаю». Потом по обыкновению прибавил: .«Конечно, пока
что помалкивайте».
Во все время разговора Родзянко был очень взволнован,
я понимал, что он очень беспокоился за своего родственника,
князя Юсупова. Самое странное во всем этом было то, что источ-
ником осведомления был, по-видимому, тот корреспондент,
с коим я только что столкнулся в дверях. Было ясно, что, раз
газетный репортер осведомлен, дело в секрете не удержишь.
Тем не менее, когда мы прошли в буфет и стали завтракать,
Родзянко сохранил полное спокойствие, хладнокровие и вы-
188
держку. Никто из депутатов, которые с нами завтракали, не
могли заметить ни малейшей нервности, ни малейшего намека
на то душевное состояние, которое он, несомненно, пережи-
вал. После завтрака мы поехали в Мариинский Дворец, где
должно было состояться очередное заседание Особого Сове-
щания по обороне.
Там царило обычное спокойное и будничное настроение,
заседание шло тихо, докладывались текущие дела по артил-
лерийскому ведомству. Все — как всегда.
Вдруг среди заседания входит офицер с листом газеты в
руках. Он быстро подходит к ген. Маниковскому и передает
ему газету. Тот пробегает что-то, нервно вскакивает и подходит
к Шингареву, сидевшему к нему ближе, чем остальные думцы.
Несмотря на то, что в этот момент кто-то говорил по очеред-
ному делу, несмотря на удивленный вид председателя — Воен-
ного министра, — Маниковский о чем-то оживленно обменялся
мнениями с Шингаревым. Было ясно, что должно было про-
изойти что-то необычное, что могло так вывести из равно-
весия и привычки к дисциплине и к порядку такого служаку,
каким был Маниковский.
В свою очередь Шингарев, пробежав газету, вскочил и
направился к Военному министру и Родзянко, сидевшему рядом
с первым. Он быстро сказал им что-то на ухо, что произвело
чрезвычайное впечатление на министра, вырвавшего газету из
рук Шингарева. Родзянко остался невозмутимым, как будто
сведение это его не интересует или он о нем уже осведомлен.
Тогда Шингарев, видимо, удивленный отношением Родзянко,
подошел ко мне и шепнул на ухо о том, что убит Распутин.
Эта новость, конечно, не могла меня удивить. После того, что
мне рассказал утром Родзянко, было ясно, что корреспондент
не будет держать в секрете такой сенсационной новости. По-
этому я только сказал что-то вроде следующего: «Так,.значит,
уже есть в газете, уже разболтали». Шингарев окончательно
был сбит с толку этим отношением к сенсации, — вероятно,
он заподозрил нас с Родзянко в участии в заговоре. Как бы
то ни было, заседание было скомкано, Военный министр громко
прочитал новость, все бросили заниматься и начался общий
разговор, причем превалировали радостные ноты, люди, видимо,
думали, что произошло что-то чрезвычайное, что выведет Рос-
сию из того тупика, в котором она заблудилась, что власть
теперь освободится от влияния «темных сил».
Пришлось прервать заседание, так все были возбуждены.
То же ликование царило и в городе, все приветствовали
этот акт, как национальный праздник, как день освобождения
от ужасного кошмара, придавившего все, что еще было монар-
хически настроенного в Петрограде.
Тут выявилось то обстоятельство, насколько общество
преувеличивало значение тех или иных личных влияний, на-
189
сколько оно недооценивало основных, гораздо более важных,
и глубоких причин разрухи верхов нашего государственного
аппарата.
Три дня город ликовал, жил исключительно интересами
этого дела, причем чем выше стояли люди на социальной лест-
нице, тем большее значенйе они придавали происшедшему,
тем больше они надеялись на резкую перемену управления
страной.
Между тем радоваться было нечему, — напротив, в сущ-
ности, никакой основной перемены управления не произошло,
да и не могло произойти. Ушла одна темная фигура из окру-
жения Царского Села, другие остались, причем влияние Прото-
попова только возросло. Это тотчас стало ясно из исхода борьбы
Трепова против министра внутренних дел, которого новый
премьер хотел удалить из состава министерства. Вдумчивые
люди это отлично понимали. Так, в первые же дни после убий-
ства одна знакомая дама из высшего общества встретила
на Невском профессора, который всегда высказывал очень
мрачные мысли по поводу нашего внутреннего положения.
Увидев его, дама радостно сказала: «Ну что вы, пессимист,
теперь скажете, не правда ли, какие молодцы»? Профессор
грустно на нее посмотрел и ответил: «Не с того конца начали,
княгиня».
Вот эта опасность, что общество придет к выводу, что «не с
того конца начали», становилась все более и более вероятной.
В убийстве приняли участие самые верхи петербургской
знати, называли с первых же дней одного Великого Князя,
затем Юсупова, женатого на племяннице Государя, наконец
члена Государственной Думы Пуришкевича, лидера крайней
правой. Участие этих лиц доказывало в глазах общества спра-
ведливость всех грязных слухов, кои циркулировали в Петро-
граде, свидетельствовало о том, что других, более легальных
средств избавить государство от влияния проходимца не име-
лось. Отсюда один шаг до заключения, что Россия попала в
такой тупик в смысле управления, что выхода, кроме насилия,
быть не может, а следовательно, все методы стали допустимы,
если даже после этого акта власть останется на прежнем пути.
А между тем ничего измениться не могло, разве только
увеличилось отчуждение Царского Села от остальной России,
так как решительно все общество бурно радовалось тому, что
там так болезненно переживали, взаимное недоверие и недобро-
желательство обострились.
Попытки воздействия на Двор членов Династии тоже не
привели ни к чему, если не считать того, что и В. К. Дмитрий
Павлович, и Юсупов вынуждены были отправиться в ссылку,
а член Думы Пуришкевич остался на свободе и мог продолжать
болтать о своей роли. Произошел разрыв и с Династией, Пре-
стол окончательно был изолирован от всей страны.
190
Это очень скоро все почувствовали, революционное настрое-
ние обострилось, захватило верхи общества, вершины управ-
ления страной. Сознание, что спасение в применении силы и
только силы, стало почти всеобщим, оно проникло вплоть до
верхов армии. Вот почему через несколько недель, когда в сто-
лице начался бунт запасных батальонов, никто не поддержал
Государя, который остался трагически одиноким даже среди
своей армии, высшие представители коей его в решительный
момент оставили.
Таким образом, убийство темного проходимца, каким был
Распутин, не принесло, да и не могло принести ожидаемой
пользы. Оно не ослабило влияния закулисных сил на Престол,
который оказался еще более изолированным, еще теснее окру-
женным темными элементами.
Это обстоятельство привело к усилению антимонархического
движения, заострило в сознании общества мысль, что причина
катастрофы управления страной не в окружении.
С этого момента все чаще и откровеннее стали говорить
о том, что спасение на путях дворцового переворота или повто-
рения трагедии Инженерного замка. Начались организовы-
ваться заговоры в этом смысле, все чаще подобные слухи стали
долетать и до меня, но я сразу же отстранился, и меня оставили
в покое.
Только после революции я узнал, что перед самым восста-
нием 27 февраля был подготовлен переворот сверху, но его не
успели осуществить, о нем мне говорили как о: Неиспользован-
ной возможности. Спасло ли бы это Россию, я не знаю.
ЧАСТЬ II
ФЕВРАЛЬ. УХОД НА БЕЛЫЙ ЮГ
Мои друзья и родные часто упрекают
меня за то, что я не записал того,
чего свидетелем меня Господь поставил.
Особенно сурово упрекают меня, что я не
издал воспоминаний и заметок о начале
революции в России. Ведь как-никак я был,
что называется, в самой гуще событий,
ближайшим, если не соучастником, то хотя бы
свидетелем происходившего в те страшные дни
преступления пред Родиной и Царем, которому
мы все в свое время присягали. Я видел, как
вспыхнул солдатский бунт, как к начавшемуся
движению примазывались элементы, ранее
о революции не думавшие или ее боявшиеся,
как под различными воздействиями бунт
превратился в организованную революцию, пред
которой пассивно склонилась историческая
власть, и как из общего непротивления выросло
движение, логически приведшее Россию к
развалу, к большевизму, к гибели.
Естественно, что многие, которые знают о
тех днях понаслышке, упрекают соучастников
и свидетелей событий за то, что обстоятельства,
предшествовавшие революции, а равно самое
развертывание революции, недостаточно полно
освещены, что многое остается, да, вероятно,
и останется, неясным для современников,
а может быть, и для истории. То освещение,
которое дается записками многих соучастников
этой трагедии, по необходимости ведь
односторонне, пристрастно, часто умышленно
неправильно. Ибо люди, писавшие о страшных
днях народного позора и несчастья, в
большинстве случаев принимали сами то или
192
иное участие в происходившем, видели лишь одну сторону
медали, переживали события в субъективном освещении, погло-
щенные страстью политической борьбы, в которой на карту были
поставлены порою не только их доброе имя, но и головы.
Публика инстинктивно чувствует неполноту и односторон-
ность даваемого событиям освещения, ищет правды, не мирится
с тем, что противоречит ее новым, послебольшевистским, поня-
тиям и представлениям. Она хочет еще и еще проверить пра-
вильность опубликованных до сих пор мемуаров, сопоставить
показания разных свидетелей страшных событий и из массы
иногда противоречивых воспоминаний извлечь зерно истинного
представления о происшедшем.
Вот почему так настойчиво и многократно мои близкие
настаивали, чтобы я тоже отбросил присущую мне лень и нере-
шительность и занес бы на бумагу то немногое, что еще сохра-
нила память о первых днях революции.
С тех пор прошло десять лет, многое, очень многое успело
уже покрыться дымкой забвения. Слишком много пришлось
с тех пор пережить, чтобы претендовать на возможность систе-
матически и протокольно изложить описание событий, свидете-
лем коих пришлось быть. До сих пор я не хотел этого делать,
не хотел здесь, на чужбине, не имея под рукой ни материалов,
ни документов, браться за описание первых дней революции.
Все как-то надеялся, что авось большевизм не вечен, что авось
это ниспосланное на Русь наказание скоро кончится, что авось
скоро можно будет вернуться на родину и тогда, имея под рукой
массу материалов, можно будет дать более полное и системати-
ческое изложение революционных событий.
Но время идет, память мало-помалу ослабевает, отдельные
факты и образы стираются, воспоминания делаются все более
бледными, а большевизм живет, укрепляется, и конца ему не
предвидится, по крайней мере в ближайшем будущем. И хотя
режим этот несомненно обречен, его насильственная гибель
неизбежна, неотвратима, но когда она настанет, никто не
знает.
Для будущих строителей Русской земли, по настоянию
моих близких, я решаюсь попытаться занести на бумагу те
отрывки воспоминаний о страшных и позорных днях великого
предательства Родины, которые еще сохранила моя слабеющая
память.
Рубикон
Утром 25 февраля 1917 г. я должен был в составе депутации
членов Государственного Совета и Государственной Думы
посетить Военного министра, ген. Беляева, чтобы просить его
13 Заказ 195 193
освободить с фронта одного нашего земца, который в силу
закона должен был вступить в исполнение обязанностей пред-
водителя дворянства одного из уездов Харьковской губернии.
Хотя настроение населения столицы, особенно среди рабочих
кварталов, было чрезвычайно тревожное, но утром этого дня,
идя пешком почти через весь Петроград, я не заметил ничего
особенного, улицы были почти пустые, Невский не был оживлен,
городовые мирно стояли на своих постах, словом — все как
всегда.
У ген. Беляева прием уже начался, пришлось подождать,
затем разговор наш с ним продолжался довольно долго. Выйдя
от министра, я решил опять идти домой пешком. Подойдя к
Невскому, я был поражен, как резко изменился внешний вид
проспекта за этот час, который я провел на Мойке. Тротуары
были полны народу, который стремился по направлению к Ка-
занскому собору или к городской Думе. Среди публики преобла-
дала молодежь и дамы, все крайне возбужденные, жестикули-
ровали, обменивались громкими отрывочными фразами. Мне
было по пути с толпами, и я вмешался в их ряды. С каждым
моментом количество публики на Невском увеличивалось, из
всех боковых улиц вливались непрерывной струей все новые
и новые вереницы людей.
Видимо, по какому-то незримому сигналу народ устрем-
лялся к какой-то определенной точке столицы, к какому-то
сборному пункту.
Вскоре я встретил члена Государственного Совета графа
А. Бобринского, который возвращался с Казанской площади.
Я его хорошо знал еще по Третьей Думе, потом встречал, когда
он был министром земледелия. Когда-то в разговоре с Шингаре-
вым он сказал фразу: «Знаю, что революция будет, но когда
еще она будет...» Теперь, встретив меня, он взволнованно стал
рассказывать, что на Казанской площади и у городской Думы
громадные толпы народа, настроенного крайне революционно,
полицейских властей нигде не видно, улица в руках толпы.
«Вот как начинается наша революция», — закончил свой рас-
сказ гр. Бобринский.
Я был удивлен его растерянным и расстроенным видом,
особенно его последними словами.
Попрощавшись, я направился к Казанской площади, туда,
где, по словам графа, — «начинается революция».
Подходя к площади, я увидел, что она вся запружена толпой,
люди, видимо, сами хорошо не знали, зачем они пришли, что
им надлежит делать. Всюду образовывались летучие митинги,
всюду о чем-то горячо спорили, везде выскакивали импровизи-
рованные ораторы, которые произносили зажигательные речи,
встречаемые общим одобрением. Полиции, властей не было
видно, проследовать чрез эти разрозненные толпы не представ-
ляло труда. Первого стража порядка, представителя предер-
194
жащей власти, я встретил на углу Михайловской улицы в
лице стоящего около тротуара верхового казака. По-видимому,
это был казак третьей очереди, уже пожилой, с проседью в
длинной бороде. Он сидел на маленькой сивой лошаденке,
помахивал длинной нагайкой и добродушно пересмеивался
с толпой, которая его окружила тесным кольцом, мирно с ним
о чем-то разговаривала. Между этим стражем порядка и толпой,
протестующей против этого порядка, была уже установлена
моральная связь, первый признак братания вооруженной силы
с бунтующим народом.
Домой я дошел благополучно, никаких других воспомина-
ний об этом дне не сохранилось в моей памяти, очевидно, не
было ничего, что бы резко поразило мое воображение, отпеча-
талось в моем сознании.
Вечером я получил записку от Н. Н. Покровского, тогда
министра иностранных дел. Он просил завтра утром прибыть
в Зимний Дворец, где он. жил, для какого-то важного разго-
вора по поводу текущих событий.
Утром 26 февраля трамваи уже не ходили, добраться на
извозчике по запруженным улицам было трудно, решил опять
идти пешком. В этот день улицы имели уже совсем иной вид.
Как только я свернул с тихого Стремянного переулка на Влади-
мирскую, дорогу мне загородили солдаты. Перекресток Нев-
ского, Литейного и Владимирского занимал сильный пехотный
отряд с двумя офицерами во главе. Солдаты направляли пуле-
меты на Литейный, никого не подпускали на почтительное
расстояние от угла.
Меня остановили, потребовали пропуска. Я обратился к
офицеру, назвал себя, показал письмо министра, вызывавшее
меня в Зимний Дворец. Он посоветовал мне идти боковыми
улицами до Фонтанки, вдоль реки пересечь Невский и следовать
далее по боковым улицам, т. к. на Невском меня будут поми-
нутно останавливать, причем легко попасть в передрягу. Я так
и сделал.
У Покровского я застал А. А. Риттиха, министра земле-
делия и государственных имуществ. Оба министра были в
крайне подавленном состоянии, смущены и перепуганы всем
происходящим. Покровский сообщил, что беспорядки приняли
открыто революционный характер, особенно агрессивно была
настроена рабочая среда, многие сотни тысяч людей, занятых
в предприятиях, работавших на оборону. Там революционная
пропаганда делала громадные успехи, движение, до сих пор
скрывавшееся в тени, вышло на улицу, проявлялось в открытом
возмущении против власти, против ее распоряжений.
Но хуже всего было то, что оба министра, видимо, начали
сомневаться в надежности той воинской силы, которую прави-
тельство имело в столице.
Министры с негодованием говорили о беспомощности, расте-
13*
195
рянности и безволии высшего командного состава в Петрограде,
особенно ген. Хабалова, в руки коего переходила теперь ответ-
ственность за поддержание порядка в столице.
Вчера, например, военное начальство выслало войска против
толпы, с которой полиция якобы не могла справиться. Части
эти, как и весь почти петроградский гарнизон, состояли из
недавно призванных ополченцев второго разряда, мало обучен-
ных, плохо дисциплинированных, сильно затронутых револю-
ционной пропагандой. Этих людей оставили бездеятельными
свидетелями народных волнений, безуспешной борьбы полиции
с бунтарями. Офицерский состав, в большинстве скоропа-
лительно испеченные прапорщики, не имел никаких определен-
ных инструкций, оставался пассивным зрителем бездействия
военной силы и ее братания с волнующимся населением. Это
было самым верным средством разложить эти части, лишить
власть возможности опереться в случае нужды на воинские
силы.
Так же растерянность и бездействие царили в Министерстве
внутренних дел. Протопопов совершенно растерялся, его болез-
ненное состояние выявилось с полной очевидностью. В грозную
минуту, когда каждая минута была дорога, когда надо было
действовать быстро и решительно, он мог только кататься в
сплошной истерике.
Словом, министры нарисовали ужасающую картину. В сущ-
ности, в минуту начавшегося революционного выступления
низов власти в столице фактически не существовало, не было
управляющего центра, который мог бы быстро и решительно
принять необходимые меры, отдать разумные распоряжения.
Дошло до того, что в ночь на 26 февраля казармы посе-
щались какими-то агитаторами, которые назвались членами
Государственной Думы, произносили зажигательные речи,
убеждали солдат не поднимать оружия против их братьев-
рабочих, помочь последним сбросить ненавистную власть.
Министры не знали, действительно ли то были члены Думы
или самозванцы, но их более всего возмущало то, что военное
начальство, зная об этом, не предприняло ничего, чтобы аресто-
вать и предать полевому суду этих агитаторов, если бы даже
оказалось, что это действительно депутаты. Ведь мы тогда были
во время войны, Петроград мог быть объявлен в любой момент
на военном положении, да он в сущности и был в таком состоя-
нии. Ведь на улицах шел открытый бунт.
Закончив обзор этого безнадежного положения, министры
сообщили о причинах, заставивших их меня вызвать.
Они признавали, что момент настолько грозен, что медлить
более нельзя, время полумер прошло. Надо признать, что стояв-
шее у власти министерство не годится, по своему личному со-
ставу оно не сможет справиться с событиями. У него нет необхо-
димого авторитета в стране и армии, в его среде нет лица,
196
которое бы могло решительно взять в руки дело подавления
движения, обладало бы достаточной энергией для успокоения
разбушевавшейся стихии. Поэтому единственным выходом им
казалось немедленное сформирование ответственного пред Го-
сударственной Думой министерства, передача власти прави-
тельству, вышедшему из состава законодательных палат,
которое бы могло рассчитывать на моральную поддержку
страны и армии, которому бы поверили народные массы, кото-
рое, наконец, могло бы выдвинуть из своей среды лиц, имевших
достаточную энергию и силу воли, чтобы справиться с револю-
ционными настроениями внутри и дать тем возможность про-
должать войну. По-видимому, они уже говорили об этом кое с
кем из думцев, в том числе даже с кадетами. Теперь они хотели
знать мое мнение, прощупать почву о возможном личном со-
ставе ответственного пред Думой министерства.
Я ответил, что вполне разделяю их точку зрения, но боюсь
только, что решение придет слишком поздно. О возможном со-
ставе такого министерства я ничего не ответил, ограничился
указанием, что бюро Прогрессивного блока так сработалось за
последние годы, что ему будет нетрудно составить подходящий
список кандидатов, лишь бы Государь дал согласие на этот
исход. В последнем я видел главное затруднение для благо-
приятного решения вопроса. Теперь каждая минута дорога,
а если Государь будет колебаться, оттягивать решение, то могут
произойти события, которые сделают предложенное решение
невозможным.
Дело министров убедить Государя, заставить его поручить
составление министерства кому-либо из думцев.
Затем министры сказали, что пока это решение не принято,
пока власть находится в руках правительства нынешнего со-
става, оно должно приложить все силы для поддержания по-
рядка в столице. Поэтому сегодня будут даны строгие прика-
зания разгонять толпы хотя бы силою оружия, хотя бы приш-
лось стрелять в бунтующий народ.
На этом мы простились.
В Думе я застал большое волнение. Но еще никто ничего
не знал точно, передавали лишь разнообразные слухи. Было
лишь ясно одно, что недостаток хлеба, якобы вызвавший выход
народа на улицу, был лишь предлогом, что вопрос стоит гораздо
глубже, что это начало революционного движения, попытка
начать открытую борьбу. Все были очень смущены, но надежда
на благоприятный исход еще не была потеряна, особенно в
силу наметившегося среди самого правительства течения пойти
на уступки общественному мнению. Мы близоруко считали,
что Дума есть тот политический центр страны, к которому все
устремляется, что она является тем нервным узлом, который
управляет умственным движением страны. Мы смешивали
общественное мнение верхов социальной лестницы с глубин-
197
ными движениями в толще народной. Мы думали, что народное
движение направлено только против Протопопова, Императ-
рицы и ее окружения, в крайнем случае против Николая II.
Поэтому среди нас нельзя было услышать правильной оценки
положения, думцы переоценивали свои силы, свое влияние.
Весь день мы провели в большом волнении, страхи за завтраш-
ний день сменялись надеждами на лучшее будущее.
Поздно вечером, когда мы продолжали еще сидеть в обшир-
ном кабинете председателя Государственной Думы в ожида-
нии очередных новостей, затрещал звонок телефона. Родзянко
тотчас взял трубку и долго слушал то, что ему сообщали. Затем
он молча повесил трубку, подошел к нам с лицом, изменив-
шимся от внутреннего волнения. Прерывающимся голосом
он нам поведал только что им услышанное. Оказалось сле-
дующее: весь день шли волнения, улица приняла явно револю-
ционный вид. Толпы народа не подчинялись приказам властей,
их приходилось разгонять силою оружия. Была стрельба в на-
род, много убитых и раненых, есть жертвы и среди полиции.
Но хуже всего было другое. Когда вернулся в казармы
Павловский запасной батальон, частям которого пришлось
стрелять в толпу, то в одной из рот произошло невероятное
событие. Ротный командир был убит пред фронтом в самом
помещении полка, причем солдаты скрыли убийцу. Это было
уже прямым бунтом. Пришлось вызвать части другого полка,
которые арестовали всю роту, отправили ее под арест в кре-
пость.
Волнение в казармах было страшное, растерянность властей
полная. Так началось выступление петроградского гарнизона.
Жребий был брошен. Рубикон перейден.
Печальной памяти день 27 февраля 1917 года.
Рано утром, я был еще в постели, затрещал телефон. Член
Государственной Думы Стемпковский спешил передать мне, что
в Волынском полку происходит что-то необычайное. Он из окна
своего кабинета может видеть внутренность двора казарм
этого полка, и ему кажется, что там началось открытое восста-
ние солдат против командного состава. Слышны были выстрелы,
мятежные крики, наблюдается необычное возбуждение нижних
чинов, которые явно митингуют.
Я поспешил одеться. Через короткое время опять зазвонил
телефон. На этот раз мне передавали из Думы, что Родзянко
просит меня немедленно приехать туда, что получен указ с
роспуском Думы и в городе начались чрезвычайные события.
Родзянко выслал за мной свой автомобиль, и через 15 минут я
был уже в Таврическом Дворце, который походил на потрево-
женный муравейник.
198
Тяжелая, мрачная атмосфера царила в кулуарах. Расте-
рянные, взволнованные, перепуганные депутаты сновали без
дела по залам и комиссионным помещениям, от которых как-то
сразу отлетела привычная жизнь законодательного учреждения.
Я нашел Родзянко в его роскошном кабинете. Он был взвол-
нован и встревожен. Молча протянул он мне указ о роспуске
Государственной Думы. На мой вопрос, что же собственно
происходит, он ответил, что утром, когда был выстроен Волын-
ский полк, — вернее, резервный батальон этого полка — пред
строем одной из рот унтер выстрелом из винтовки убил рот-
ного командира. Этот выстрел был сигналом к открытому вос-
станию солдат против командного состава. В несколько минут
полк превратился в бунтующую банду, которая под водитель-
ством восставших унтеров вышла на улицу, направляясь к
казармам других частей с целью привлечь солдатскую массу
на сторону восставших.
Пока что нигде и никто не оказывает ни малейшего сопро-
тивления восставшим, благодаря этому движение быстро раз-
растается. И в эту тревожную минуту правительство нашло
нужным объявить указ о роспуске Думы.
Родзянко был совершенно сбит с толку, не знал, что ему
надо делать, на что решиться. Он только что послал срочную
телеграмму Государю, требуя немедленного решения, назначе-
ния Ответственного министерства и указывая, что каждая
минута дорога.
Вскоре произошло чрезвычайное событие. К Таврическому
Дворцу подошла большая группа солдат, принадлежавших
в большинстве к нестроевой роте одного из гвардейских резерв-
ных полков. Этой толпой командовал какой-то субъект в штат-
ском. Она вошла во двор, и ее делегаты проникли в караульное
помещение Дворца, где в тот день несла караул рота ополчен-
цев под командой прапорщика запаса. Последний, вместо того
чтобы отдать приказ силою не допускать восставших во Дво-
рец, вступил в переговоры с субъектом, командовавшим мятеж-
никами. Последний не долго вел переговоры, он внезапно выхва-
тил револьвер и выстрелил в живот несчастного прапорщика.
Тот упал и вскоре умер в думской амбулатории. Его рота
немедленно сдалась восставшим. Таким образом Дума была
фактически захвачена восставшими в самом начале движения.
После этого всюду появились какие-то новые незнакомые
личности, не то журналисты, не то революционеры, не то просто
охранники.
Вскоре произошел инцидент, имевший некоторое влияние
на развитие событий. При том хаосе, который водворился после
захвата помещения Думы революционными солдатами, кабинет
председателя Думы стал центром, куда все стремились: одни,
чтобы узнать о происходящем, другие, чтобы сообщить послед-
ние новости, третьи, чтобы получить какие-либо инструкции.
199
Словом, там было столпотворение вавилонское. Указ о роспуске
и телеграмма Родзянко к Государю лежали на столе. Вдруг,
когда хватились этих документов, оказалось, что телеграмма
Родзянко исчезла. Все поиски были напрасны, было ясно, что
кто-то ее унес. Прошло несколько времени, и телеграмма опять
оказалась на своем месте. Но в вечерней газете ее текст поя-
вился полностью. Было ясно, что это проделка одного из журна-
листов.
Наконец Родзянко собрал Совет старейшин, т. е. предста-
вителей партий. После долгих разговоров решили созвать в
полуциркульном зале частное совещание наличных членов
Думы, чтобы обсудить положение и наметить какой-либо план
действий. На это совещание собрались члены Думы всех партий,
не было видно только крайних правых, кои уже попрятались на
всякий случай. На совещании было решено избрать из пред-
ставителей всех партий особый комитет, в состав коего по долж-
ности должны были войти все члены президиума Думы. Им
было поручено посетить председателя Совета Министров с
целью убедить его в том, что чрезвычайные события требуют
быстрых и радикальных решений, именно, по мнению большин-
ства, только немедленное образование ответственного пред
Думой министерства могло бы ввести в законное русло разра-
ставшееся движение.
Немедленно выбрали комитет, который впоследствии полу-
чил наименование Временного Комитета Государственной
Думы.
Когда происходило это совещание, В. К. Михаил Александ-
рович вызвал к телефону председателя Думы и имел с ним
длинный разговор. Поэтому совещание поручило своему Коми-
тету постараться повидать Великого Князя и уговорить его
поддержать шаги думской делегации пред Государем. Самое
совещание было очень бурным. Левые элементы требовали
заявления о том, что Дума не признает указа о роспуске. Они
предлагали перейти в зал общих собраний и объявить о продол-
жении деятельности Думы. Были голоса, которые требовали,
чтобы Дума встала открыто во главе начавшегося революцион-
ного движения, объявила бы себя Учредительным собранием.
Эти требования встретили решительный отпор не только
со стороны умеренных, но и многих кадетов. В частности, Милю-
ков поддержал развивавшуюся мною точку зрения о том, что
нам сходить с лояльного, закономерного пути невозможно.
Большинство с нашей точкой зрения согласилось и дальнейшее
ведение переговоров передало Комитету.
По окончании совещания Временный Комитет решил пору-
чить предварительные переговоры с Великим Князем и кн. Го-
лицыным президиуму Думы, т. е. Родзянко, Некрасову и Дмит-
рюкову. В последний момент, когда уже подан был автомобиль,
Родзянко стал настаивать, чтобы с ним ехал и я, — вероятно,
200
потому, что в числе членов Временного Комитета не было
официального представителя нашей фракции, т. к. Родзянко
и Дмитрюков входили в его состав как члены президиума.
Большинство Временного Комитета не возражало, я согла-
сился ехать.
Мы немедленно сели в автомобиль. Около Таврического
Дворца была уже давка, рабочие, студенты, солдаты с ору-
жием и без оного, а больше всего люди неопределенного состоя-
ния, не то любопытные, не то подозрительные подонки общества
с развитым чутьем, ждущие момента поживиться.
Нас окружили, автомобиль остановился, люди вскочили на
подножку и начали расспросы — кто едет, куда едут, зачем
едут.
Некрасов ответил. Он, видимо, был в каком-то мало для
нас понятном контакте с немногими еще главарями толпы,
они друг друга понимали с полуслова. Как только толпа узнала,
в чем дело, начались крики «ура», толпа расступилась, и мы
тронулись. Вслед неслись крики: «Господин председатель,
спасите нас, устройте новое правительство».
Эти возгласы показывали, как неуверены были участники
восстания в его успехе, как они трусили в тот момент и как
готовы были идти на компромисс.
На всех перекрестках повторялись подобные сцены вплоть
до Летнего сада, который, видимо, был границей влияния
восставших. Далее началась нейтральная зона вплоть до Ад-
миралтейства, где сосредоточился главный центр сопротивления
бунту. По приезде в Мариинский Дворец мы прошли наверх.
Там, к моему большому удивлению, я увидел почти весь Совет
Министров, не было только Протопопова и Григоровича.
Я подошел. Меня встретили недоверчиво, первым вопросом
было: «Вы член Временного Комитета?»
Я ответил, что «нет». Лед растаял. Начался общий разго-
вор, люди были, видимо, очень расстроены, растеряны. Первым
делом мне сообщили, что «Протопопов больше не министр».
Оказывается, он подал в отставку, когда увидел, что беспо-
рядки перешли в вооруженное восстание гарнизона. Наиболь-
шее хладнокровие соблюдал Крыжановский, который, помню,
говорил, что если бы послушались три дня назад и арестовали
несколько десятков вожаков, в том числе несколько думцев, то
ничего серьезного бы не произошло.
Меня особенно поразили слова главного военного проку-
рора, который подошел ко мне и сказал, что самое страшное
в происходящих событиях то, что движению сочувствуют воен-
ные. Пока я беседовал с министрами, Родзянко и кн. Голицын
уединились в одну из соседних комнат и долго вели какой-то
разговор. Только много времени спустя Родзянко рассказывал,
что он настаивал на отставке министерства и на необходимости
передать власть правительству, составленному по соглашению
201
с Думой. Премьер не возражал по существу, но сказал, что он
уже подавал в отставку, которая, однако, была отклонена.
Поэтому в настоящий критический момент он не может бежать
с поста, которого не искал и от которого всегда был бы рад
избавиться.
Когда приехал Великий Князь, он тотчас же позвал к себе
Родзянко и Голицына. Сущности их беседы и не знаю. Потом
премьер удалился, и мы, члены Думы, были приглашены в поме-
щение, где находились В. К. Михаил и Родзянко, который
в кратких словах сообщил, что он уже передал Великому Князю
мнение совещания членов Думы. Мы все по очереди, хотя в
разных выражениях, изложили однородные по существу взгляды
на положение вещей, причем в конечном счете выражали на-
дежду, что еще есть возможность избежать крушения суще-
ствующего строя, если Государь решится передать немедленно
власть в руки правительства, ответственного пред Думой. Нам
казалось, что эта мера удовлетворит одних, успокоит опасе-
ния за последствия выступления у других, даст надежду третьим
на легальное развитие парламентской жизни, — словом,
разобьет хотя бы на момент сплоченность сил, вовлеченных
в борьбу против существующей власти. Притом такое мини-
стерство могло рассчитывать найти полную поддержку в армии.
Надо было только действовать крайне быстро и решительно,
пока восстание не нашло еще своих вожаков, не имело руково-
дящего центра, не осознало еще своей силы.
Великий Князь выслушал нас внимательно, его редкие
реплики показывали, что он прекрасно понимает положение
и всецело разделяет наши взгляды.
В результате он сказал, что сейчас постарается перего-
ворить с Государем и убедить его в том, что спасение от междо-
усобной борьбы в быстром исполнении предложенных нами
мероприятий. Затем он удалился, кажется, он уехал в Адмирал-
тейство, откуда можно было говорить по прямому проводу
со Ставкой.
Мы остались ждать исхода этого разговора. Между тем
обстановка вне Мариинского Дворца быстро и радикально
менялась. События шли с головокружительной быстротой,
все новые и новые полки приходили в Думу, ставя себя в распо-
ряжение революционных сил. Правительственная власть не
существовала, высшее военное командование в столице было
в полном параличе, всякое сопротивление восстанию отпало.
Но и силы восстания не были еще организованы, революцион-
ного центра еще не было, среди антиправительственной стороны,
очень активной, еще господствовал хаос.
Драгоценное время шло, мы ждали с величайшим нетерпе-
нием возвращения Михаила Александровича, хотя, по правде,
у меня было очень мало надежд на благоприятный исход
переговоров. Уже давно стемнело, ранняя петербургская ночь
202
незаметно подкралась, доносились дальние выстрелы, на душе
было тягостно, сумрачно.
Наконец доложили, что Великий Князь вернулся. К нему
тотчас отправился Родзянко, потом вызвали кн. Голицына.
Мы, думцы, сидели и ждали.
Когда пришел Родзянко, он был мрачнее тучи. Мы узнали,
что Великому Князю не удалось убедить Государя, напротив,
он встретил резкий отпор, ему просто приказали не вмеши-
ваться не в свое дело.
Великий Князь понимал трагизм создавшегося положения,
но, как верный подданный и лояльный брат, он решил подчи-
ниться полученному приказанию. Он сказал, что ничего больше
сделать не может и отныне устраняется от всякого вмеша-
тельства в происходящие события. После этого он уехал. Я по-
шел его проводить. Как сейчас вижу его высокую, тонкую
фигуру, взволнованное, грустное лицо. Я не сознавал, что его
больше не увижу.
Вслед за ним двинулись в путь и мы, думцы. При этом
произошла немая сцена. Выходя из дворца, внизу у лестницы
я вдруг столкнулся с Протопоповым. В тот момент никто не
знал, где он скрывается, революционные добровольцы его
всюду разыскивали и не находили. Увидя меня, он на мгнове-
ние остановился, потом быстро опустил голову и прошел мимо,
делая вид, что не узнал меня. Это тоже было последнее с ним
свидание. Чрез несколько дней, когда успех революции выяс-
нился, он пришел в Таврический Дворец и отдался в руки
Керенского, министра юстиции.
Мрачные, подавленные ехали мы назад. Все иллюзии были
разбиты, впереди мрак и позор. И улицы были какие-то мрач-
ные, полуосвещенные: повсюду толпы вооруженного сброда,
но солдат среди них было мало. Поминутно нас останавливали,
начинались расспросы «кто, куда...». Опять с толпой объяснялся
Некрасов. Узнав, что едет председатель Думы, люди расступа-
лись, пропуская автомобиль, но в их приветствиях не было
той сердечности, энтузиазма, которые проявляли солдаты,
когда мы ехали в Мариинский Дворец. Видимо, для этих,
преимущественно рабочих, Родзянко был только желанным,
но временным союзником, попутчиком, но не вождем. У них
были другие, более им близкие вожди-друзья.
Родзянко спросил нас, кого куда отвезти. Я ответил, что
мне больше в Думе делать нечего, что я еду домой, куда меня
и отвезли. Я уговаривал моих коллег тоже отправиться домой,
сообщив в Думу, что наша миссия не удалась. Дмитрюков
так и сделал, но Родзянко и Некрасов считали своим долгом
лично отправиться в Таврический Дворец и сообщить членам
Временного Комитета о неудаче переговоров с Великим Князем
и главой правительства.
Когда через день меня вызвали в Думу, революция повсюду
203
торжествовала, власть в столице всецело была в руках восстав-
ших, Временный Комитет, задача которого первоначально со-
стояла в переговорах с властью, сам пытался стать властью
и возглавить революцию, надеясь ввести ее в государственное
русло. Однако было ясно, что эта надежда была тщетной, рево-
люция уже нашла своих настоящих вождей, кои еще скрыва-
лись в тени, но были сильнее Родзянко.
Последствия одной политической ошибки
Есть небольшое число политических деятелей, острый и
быстро работающий ум которых сразу улавливает основные
особенности и свойства событий и обстоятельств, внезапных
и неожиданных, но требующих немедленного решения или
определения отношения к ним, т. е. таких действий, которые
иногда предрешают ход событий большой политической важ-
ности. Такие политики, обладающие развитым политическим
глазомером, сравнительно редки, это борцы первого класса.
Гораздо больше среди нас, русских политических деятелей
последнего царствования, было людей, коим нужно было много
раз и подолгу подумать, чтобы разобраться в сложной обста-
новке, создаваемой затянувшейся войной и предреволюцион-
ными настроениями. А пока такие люди думали и рассуждали,
события неслись с головокружительной быстротой, то требуя
немедленной реакции, то ставя их пред совершившимся фактом.
В результате люди вынуждались принимать решения, непроду-
манные по существу и опасные по последствиям, за которые
потом приходилось тяжко платиться и им самим, и особенно
делу, коему они служили. Счастливы среди них еще были те,
у кого имелся известный политический такт, особое врожден-
ное свойство, почти животный инстинкт, который подсказывал
в момент, когда надо было принять то или другое решение, что1
данный акт является опасным, что его делать нельзя. Этот
инстинкт спасал иногда от ошибок людей не очень умных, во
всяком случае, не разбиравшихся лучше, чем другие, во вне-
запно сложившейся обстановке, если только они привыкли руко-
водиться этим своим врожденным свойством.
Родзянко не принадлежал к политикам первой категории,
у него ум работал медленно, тяжеловесно. Все внезапное,
неожиданное производило на его сознание впечатление шока,
требовало времени, чтобы перевариться в его умственном
аппарате. Он мог хорошо и с пользой для своей Родины и Госу-
даря работать в привычной, нормальной обстановке мирного
времени, когда все можно было не торопясь обдумать и вперед
предусмотреть, но оказался совершенно беспомощным полити-
ческим борцом, когда обстановка тяжкой войны и духовной
204
внутренней смуты поставила его пред необходимостью прини-
мать немедленные решения в обстоятельствах, коих он не успе-
вал понять и не имел времени с кем-либо посоветоваться. А так
как у него не было врожденного инстинкта, предостерегав-
шего от совершения опасных шагов, то в результате он принял
ряд решений или шагов, в коих потом, вероятно, должен был
жестоко раскаиваться, которые во всяком случае шли вразрез
со всей его духовной личностью, со всеми его политическими
верованиями, со всеми его личными интересами.
Этими его свойствами — отсутствием способности быстро
ориентироваться и воздержаться от ложного шага — я объяс-
нял себе его появление во главе революционного движения.
Как я уже упоминал, мы, делегаты членов Государственной
Думы, после неудачи наших переговоров с правительством и
В. К- Михаилом возвращались домой в крайне подавленном
настроении, нам было ясно, что отныне революция пойдет
полным ходом, что едва ли нам удастся ее ввести в государ-
ственное русло. Я считал, что нам больше в Думе делать нечего,
что нам туда вообще показываться нельзя. Я отказался туда
вернуться, стал уговаривать Родзянко тоже отправиться домой
и по телефону уведомить членов Временного Комитета, что
роль последнего кончена. Он согласился, что ему оставаться
в Таврическом Дворце не следует, но заявил, что он должен
лично доложить Временному Комитету о неудаче нашей миссии
и лично распустить Комитет.
Велико было мое изумление на другой день, когда из летучек
я узнал, что председатель Временного Комитета не только не
распустил последний, но сам явно встал на путь революции,
возглавил движение. За 10 лет совместной работы с Родзянко
я привык видеть в нем искреннего монархиста и ненавистника
революции, который иногда выступал против тех или иных актов
Высшей Власти, но делал это не с целью ее дискредитировать,
а скорее надеясь защитить ее престиж, порою вопреки действиям
самой власти. Я терялся в догадках и только позднее узнал
от участников, как произошла эта загадочная метаморфоза.
Вот что мне тогда передали. Когда Родзянко кончил свое
сообщение о провале переговоров с правительством и об ответе
Царя на обращение В. К. Михаила, начались, как всегда,
бесконечные прения, выявившие полный разброд мыслей и ч.ая-
ний собравшихся.
Некоторые настаивали на том, что ввиду явного паралича
правительственной власти, Временный Комитет должен взять
на себя задачу поддержания порядка в столице и довести до
конца поручение совещания членов Думы об организации
новой, более действенной власти. Другие резко возражали,
в первую голову сам Родзянко. Он был упрям и переубедить
его было трудно. Но тут случилось одно привходящее обстоя-
205
тельство, которое имело громадные последствия, хотя само по
себе было ничтожно.
Кто-то сообщил по телефону, что под влиянием начав-
шейся среди правительственных чинов паники и анархии мысли
охрана казначейства, Государственного банка и винных складов
бросила свои посты, учреждения остались без призора.
Люди, ответственные за целость этих казенных учрежде- .
ний, обратились в Думу со слезной просьбой принять меры,
чтобы спасти казенное имущество и капиталы от расхищения,
т. к. анархически настроенная толпа ежеминутно угрожает
ворваться и все снести. От правительства ждать помощи было
невозможно, оно попросту было в нетях, никто не знал, где оно
находится.
Члены Временного Комитета обратились тогда к Родзянко
с просьбой принять меры охраны, распорядиться об отправке
вооруженного караула куда следует. Они говорили, что теперь
он единственное лицо, которого послушается взволнованная
всем происходящим солдатская масса.
Действительно, в течение дня почти от всех запасных полков
гвардии приходили в Таврический Дворец депутации, а то и
вся часть целиком, с выражением преданности и готовности
исполнить все, что прикажет ее председатель.
Родзянко не сообразил, какие последствия может иметь
такой акт, как отдача приказа восставшему против законной
власти полку. Его первой мыслью было — спасти казначейство
и Государственный банк от разграбления, он и реагировал
немедленно. Он подозвал члена Думы полковника Энгельгарда
и попросил его соединиться по телефону с Преображенским
полком, который один из первых приходил в Думу заявлять
свою революционную преданность, и передать туда приказ от
имени председателя Думы о немедленной высылке вооружен-
ного караула для охраны казенных учреждений.
Энгельгард это поручение выполнил, а революционный
полк немедленно и с большой охотой это первое приказание
председателя Государственной Думы исполнил, Караулы были
посланы, здания заняты.
Вскоре после этого Родзянко захотел осуществить свое
первоначальное намерение — распустить Временный Комитет
и отправиться домой. Но тут он уже встретил резкое сопротив-
ление. Ему стали доказывать, что он уже встал на революцион-
ный путь, отдавая приказы взбунтовавшемуся полку, что он
тем самым встал во главе мятежного гарнизона, тем самым
отрезал путь отступления и самому себе, и всему Временному
Комитету. Ведь если теперь последует анархия и, как следствие,
ее кровавое подавление бунта воинской силой, оставшейся
верной власти, то и сам он, и все члены Комитета рискуют своими
головами за только что совершенный им поступок. Выход только
один: идти по раз избранному пути и попытаться убедить власть
206
пойти на уступки, на образование ответственного пред Думой
министерства, которое начнет свою работу актом амнистии.
Эти аргументы произвели на Родзянко потрясающее впечат-
ление, только теперь он понял, какой ложный шаг он совершил.
Он удалился в соседнюю комнату и стал обдумывать поло-
жение. Когда он вернулся, он был мрачнее ночи, но, видимо,
решился на что-то такое, что ему было очень тягостно. Тем не
менее он сказал, что он решил идти дальше по раз избранному
пути, и остался в Думе.
Так совершился этот непонятный для меня факт, что во
главе революции оказался человек, который ее в душе глубоко
ненавидел. Ему показалось, что он попал в тупик, что иного
выхода для него не осталось.
С этого момента вплоть до отречения В. К- Михаила и
образования самодержавного Временного правительства со-
бытия неслись с такой головокружительной быстротой, ко-
торая не давала ему возможности опомниться, осмотреться,
разобраться в обстановке. Он уже не руководил событиями,
не был хозяином своих действий, значения коих он даже не
всегда понимал, во всяком случае не учитывал их последствий.
Стихия его несла все вперед по скользкому пути, как несет
в бурю волна утлую щепку.
Он должен был при таких условиях совершать ошибку за
ошибкой, одну политическую гафу за другой. Он это и делал.
Одной из таких решающих для его судьбы ошибок было его
поведение на пресловутом заседании у кн. Путятина, на котором
члены Временного Комитета и новое правительство вынудили
В. К. Михаила отказаться принять корону, завещанную ему
Государем, причем вся власть передавалась Временному пра-
вительству, а Дума оставалась за флагом, по существу упразд-
нялась.
Эти решения шли вразрез со всеми верованиями и убеж-
дениями Родзянко, они противоречили его монархическим
идеалам и его личным интересам.
Отречение Государя сохранило монархический строй и дина-
стию, в то же время оно поднимало до предельной высоты
значение Государственной Думы, во главе коей стоял Родзянко.
Приведение в действие этого акта отречения совершенно
устраивало Родзянко, оно дало бы ему ореол реформатора,
спасшего страну от анархии в критический момент, вместе
с тем оно сулило ему одно из первых мест по влиянию и поло-
жению. Было из-за чего бороться, хотя бы с некоторым риском
в первые дни. Правда, столица была захвачена чернью, но
престиж Думы был еще высок в армии и стране, даже среди
петроградского гарнизона его личное влияние не было еще
изжито. Командный состав армии еще смотрел на него как на
опору против возможной анархии и всецело поддержал бы его,
возглавляемую им Думу и нового Императора, если бы револю-
207
ционная демократия решилась силою довести свои планы до
конца. Партия не была безнадежной, напротив. Среди новых
министров двое, притом из наиболее видных, его несомненно
бы поддержали. Ведь и Гучков, Военный министр, и Милю-
ков, министр иностранных дел, сами по себе отстаивали мысль,
что Михаил должен вступить на престол. Но Родзянко не
нашелся, не оценил положение. Его смутили возражения Керен-
ского и кн. Львова, он пред ними капитулировал. Когда
В. К. Михаил, прежде чем принять какое-либо решение, захотел
посоветоваться с ним как с председателем Думы, он мог бы еще,
быть может, предупредить гибельное отречение. Он этого не
сделал, не учел последствий этой импровизации. Мало того,
когда стали составлять текст отречения В. К. Михаила, одного
его веского еще слова было бы достаточно, чтобы сохранить
в тексте фразу, имевшуюся в отречении Государя, которая
предопределяла роль Думы в конструкции будущей власти,
ставя управление страной на парламентарную платформу,
обязуя новую власть управлять в «единении с Государственной
Думой».
В отстаивании этой формы, быть может трудно осуществи-
мой, но все же не безнадежной, он сам был кровно заинтере-
сован, как председатель Думы он обязан был это сделать.
Но он даже не попытался бороться за положение учреж-
дения, председателем коего состоял, не потому, что он в Думе
разочаровался, а просто потому, что не сообразил, куда клонит
составитель текста отречения В. К. Михаила. Эту ошибку он
осознал очень скоро, когда на его пожелание о созыве Думы
он встретил энергичный отпор. Ему было вежливо, но реши-
тельно указано, что мавр уже сделал свое дело и может уходить,
созыв Думы-де противоречит точному смыслу отречения
В. К. Михаила, передавшего всю полноту исполнительной и
законодательной власти Временному правительству. На этой
же точке зрения стояла революционная демократия, перестав-
шая опасаться Временного правительства, но боявшаяся, что
возобновление деятельности цензовой Думы может создать ей
опасный противовес.
Только тогда он сообразил, в какую ловушку он попал сам
и какую роль его ошибка предопределила учреждению, во
главе коего он стоял. Но было уже поздно.
В первый день революции, когда Родзянко, встав во главе
движения, попытался ввести его в русло переворота сверху,
имевшего целью перемену лица на престоле, а не свержение
существующего политического и социального строя, около него
объединилось несколько лиц из состава думской канцелярии,
которые, рискуя своими головами, старались помочь ему, чем
могли. В числе таких лиц был Глинка, начальник первого отдела
думской канцелярии.
208
Глинка не был революционером, напротив, — это был
типичный русский интеллигент, несколько кадетствующий, но
долголетняя служба в Думе, среди ее умеренного большинства,
в непосредственном подчинении ряда председателей из октябри-
стской среды выработала из него усердного и спокойного чинов-
ника, ожидавшего прогресса от эволюции, а не от революцион-
ного взрыва. Поэтому его готовность помогать Родзянко на
революционном пути я объяснял многолетней привычкой к сот-
рудничеству с ним, к подчинению его авторитету. Как бы то
ни было, Глинка в первый же день состоял при Родзянко в роли
начальника революционной канцелярии.
Прошло несколько дней, революционная борьба кончилась
с образованием Временного правительства, Родзянко и его Вре-
менный Комитет остались не у дел, за бортом революционной
жизни. Вместе с ним остался не у дел и Глинка.
Но он сохранил большие связи. Временное правительство,
ставшее полновластным, хотя только на бумаге, властителем
России, помнило его работу в Думе, видело его революционные
заслуги. Он имел право надеяться на компенсацию. И он ее полу-
чил. Приблизительно в начале лета он был назначен сенатором.
Это было всегда венцом карьеры для любого чиновника, теперь
Глинка этого достиг и ликовал. Родзянко указал лицо, кому
он должен передать архив, бумаги, дела и пр.
За время революции, когда толпа захватила Таврический
Дворец, когда не только чиновники, но и сам председатель были
внезапно вытеснены из помещений, им отведенных, естественно,
архивы пришли в расстройство, пришлось поработать, чтобы
в них разобраться. Вот тут произошел необычный случай.
Однажды Глинка пришел к Родзянко и в моем присутствии
рассказал следующее.
Разбирая свой письменный стол, запертый им в первые дни
революции, он, к удивлению своему, нашел там великолепный
кожаный портфель, набитый до отказа бумагами. Сперва он не
мог понять, как могла попасть к нему эта чужая вещь, и только
разобравшись в ее содержимом, он вспомнил происхождение
портфеля.
В первый день революции, еще 27 февраля, в Думу при-
была толпа солдат и вооруженной молодежи под предводитель-
ством неизвестного человека, который объяснил, что они имели
намерение арестовать председателя Совета Министров кн. Го-
лицына, всюду его искали, но не нашли. При обыске в служеб-
ном кабинете премьера они нашли на столе шикарный порт-
фель с бумагами и, не имея возможности привести в Думу
самого министра, решили хотя бы доставить туда его портфель.
Глинке тогда было не до портфеля, он поблагодарил, взял
портфель и бросил его в стол, а потом о нем забыл.
Теперь он разобрался в содержимом портфеля и, к величай-
шему своему удивлению, нашел там между прочими бумагами
14
Заказ 195
209
донесение департамента полиции министру внутренних дел.
В этом рапорте департамент доносил, что существуют целых
два революционных заговора, возглавляемых каждый своим
независимым революционным центром.
Первый из них создался в Москве, его состав чисто буржуаз-
ный, в него входят крупные промышленники и политические
деятели, объединяющиеся около ЗЕМГОРа и Военно-про-
мышленного комитета. Эти лица многократно собирались
сперва у Коновалова, потом у другого лица и выделили из
своей среды революционный центр из пяти лиц, возглавляемый
кн. Львовым. В состав этого центра входят Челноков — как
председатель Городского союза, Коновалов — как председатель
Военно-промышленного комитета, П. П. Рябушинский — пред-
седатель Московского биржевого комитета, и еще одно лицо,
имя коего я забыл, которое являлось представителем Викжеля.
Вторая революционная организация, гораздо более актив-
ная и опасная, состоит из социалистов. Ее возглавляет револю-
ционный комитет из одиннадцати лиц, в том числе несколько
членов Думы, как Керенский, Чхеидзе, Скобелев.
Полиция тщательно следит за обеими организациями, знает
каждый их шаг. Рядом с квартирой, где собираются члены
социалистической организации, департамент имеет помещение,
связанное с первой сетью микрофонов, с помощью коих все
речи, все разговоры революционеров подслушиваются и стено-
графируются. Оба центра находятся в связи, работают совме-
стно. Но первый работает в верхах общества и армии и финан-
сирует вторую организацию, а социалисты агитируют в казар-
мах и на фабриках. Получая деньги от первого, они формально
принимают его директивы, но они решили быть самостоятель-
ными и захватить власть при удаче переворота в свою пользу.
Департамент считал, что настал момент произвести аресты
главных деятелей обеих организаций, но так как в числе лиц,
подлежащих аресту, имеются члены Государственной Думы и
Государственного Совета, то он не рискует действовать само-
стоятельно и испрашивает прямого указания министра.
Никакой резолюции, видимо, правительством не было при-
нято, доклад мирно лежал в портфеле премьера до тех пор, пока
его не принесли в Думу революционные солдаты. Что стало
потом с этим любопытным документом, я не знаю, Глинка уже
сдал дела, это был его прощальный визит в Таврический Дво-
рец, больше я его никогда не видал.
Прошло почти три года. Разбитые остатки Добровольческой
армии спешно отступали к Новороссийску. Женщин, детей,
больных, раненых вывозили англичане, мы, гражданские сот-
рудники Деникина, оставшиеся за флагом при последней пере-
мене «ориентации», ловчились, как могли, чтобы попасть на
один из последних уходивших за границу пароходов. Я попал
в самый последний момент на пароход «Св. Николай», уже
210
переполненный до отвала. Пришлось ютиться на палубе, под
дождем и ветром, при сильном норд-осте. Чрез несколько дней
я тяжело заболел. Когда мне стало легче и я получил возмож-
ность болтать с тем, кто приходил меня проведать, однажды ко
мне подошел невысокого роста генерал. Я его не помнил, но он
представился и сказал, что давно и хорошо меня знает по
моей думской работе и по участию в Особом Совещании при
Деникине. Это был Климович, который играл когда-то большую
роль в департаменте полиции. Он оказался очень интересным
собеседником, много видел на своем веку, знал много народа,
был наблюдателен и прекрасно умел излагать свои мысли. Мы
частое ним разговаривали, — впрочем, он больше рассказывал,
а я слушал.
Однажды он рассказал мне некоторые эпизоды, предшество-
вавшие революции. Он уверял, что подготовка революции не
осталась незамеченной департаментом полиции. Напротив,
последний прекрасно был обо всем осведомлен, и не его вина,
что дело зашло так далеко, что вспыхнул бунт гарнизона. По
сведениям департамента, в 1916 г. существовало два револю-
ционных центра. Один из них состоял приблизительно из 40 че-
ловек, главным образом промышленников и политических дея-
телей Москвы. Члены его собирались сперва у Коновалова,
потом у Кишкина, игравшего вообще большую родь в органи-
зации. Во главе ее стоял комитет из пяти человек под пред-
седательством кн. Львова, членами были Челноков и Рябушин-
ский и еще двое. Эта организация имела очень большие
средства на революционную деятельность, собранные по подпис-
ке крупными промышленниками. Наибольшую лепту внес
Терещенко, за ним следовал Коновалов. Она имела многочис-
ленных сотрудников в лице служащих Земского союза, Город-
ского союза, Московского биржевого комитета, военно-промыш-
ленных комитетов и железнодорожных служащих. С помощью
этих лиц организация проникала в армию и в административные
аппараты, ее главари сами работали в верхах армии. Но они
не имели доступа в казармы и на фабрики, там у них была
союзницей вторая организация, чисто социалистическая, кото-
рую они финансировали.
Социалистическая организация возглавлялась комитетом из
11 лиц, в том числе были Керенский, Чхеидзе, Брамсон
и др. Климович называл мне имена, но теперь я их не помню.
Департамент полиции следил шаг за шагом за развитием заго-
вора, был в курсе дела всех заседаний и решений обеих орга-
низаций. Откуда шло осведомление о первой организации —
он мне не сказал, но про вторую сообщил, что рядом с помеще-
нием революционеров департамент имел свое, которое было
соединено сетью микрофонов с первым, что и давало возмож-
ность улавливать каждое слово, сказанное на заседаниях
революционеров.
14*
211
Когда департамент решил, что настало время произвести
аресты главных деятелей обоих центров, что дальнейшее про-
медление может быть опасным, даст возможность развиться
восстанию, он представил Протопопову подробный доклад и
просил разрешения произвести аресты. Сам он не решался на
такой шаг, так как приходилось арестовать нескольких членов
Государственной Думы и Государственного Совета, притом
во время текущей сессии.
Протопопов тоже не решился взять на себя ответственность
за аресты, он решил передать дело на усмотрение Совета Ми-
нистров и препроводить доклад департамента полиции кн. Го-
лицыну. Но и премьер был старым человеком со слабой волей,
притом абсолютно неподготовленный к трудной роли главы
правительства в военное время. Он не торопился с этим не-
приятным делом, которое лежало без движения в то время,
когда революционеры лихорадочно работали. Так департамент
и не дождался резолюции правительства на свой доклад.
Наступила революция, которая все смела, и департамент
полиции, и министерство, и трехсотлетнюю историческую
власть.
Когда я слушал этот рассказ, который так близко сходился
с тем, что когда-то я слышал от Глинки, я понял, как прав был
Крыжановский, говоривший тоном упрека своим коллегам еще
27 февраля: «Надо было арестовать дня три назад несколько
главарей, и ничего подобного бы не было».
Если бы на месте слабого Голицына в этот трагический
момент русской истории премьером был хотя бы Григорович,
то, вероятно, главари революционной организации, если бы
таковая вообще в таком случае образовалась, были бы под
замком задолго до начала движения, что спутало бы все их
расчеты и, возможно, предупредило бы самое выступление.
К несчастью для России, после непопулярного, но все же
сильного волею Трепова премьером был назначен человек,
лично кристально честный, но слабый и старый, который сам
отлично сознавал свою непригодность для роли премьера.
Когда ему был предложен этот пост, он упорно отказывался
и уступил только потому, что Государь лично сказал ему, что
теперь военное время и что он не имеет права отказываться.
Впоследствии он рассказывал Родзянко, что, уговаривая Царя
освободить его от непосильного бремени премьерства, он наго-
ворил о себе таких вещей, что, если бы кто-либо другой это
повторил, то он вызвал бы того на дуэль.
Кн. Голицын погиб вследствие недостатка инстинкта власти,
которой он не искал и не хотел. Этого нельзя сказать про Прото-
попова, еще более ответственного за бездействие в самый кри-
тический момент нашей истории. Он знал, что он больной чело-
век, его уговаривали люди, в благожелательность коих он
должен был верить, чтобы он сам отошел от власти, которая
212
ему становилась не по силам, не по здоровью. Но он цеплялся
за власть, — вернее, за призрак власти, т. к. он уже не был
способен проявлять волю и решимость действовать, без чего
власть есть только фикция.
Ради сохранения этой фикции он не только сам дошел до
крепости, а потом до стенки, но и содействовал своим бездей-
ствием тому, что Россия оказалась на Голгофе.
Роковая ночь
День 28 февраля я провел на улицах взбунтовавшейся
столицы. Всюду сновали толпы распущенной солдатни и воору-
женного сброда. Кое-где производили обыски, жгли полицей-
ские участки, арестовывали чинов полиции и администрации.
Всем руководили новые начальники толпы, студенты и штат-
ские, надевшие для этого случая студенческие фуражки.
Ночь на первое марта прошла тревожно. В нашем квар-
тале, на углу Стремянной и Поварского, имелся участок,
который был подожжен толпой. Там случайно оставался какой-
то несчастный полицейский чин, боявшийся выйти на улицу
в форме. Поэтому он пробрался через слуховое окно на крышу
соседнего дома, где и старался спрятаться за трубами и карни-
зами, видимо, рассчитывая с наступлением темноты скрыться
через какой-либо чердак. К несчастью, кто-то его заметил, под-
нял крик, собралась толпа, дала знать «революционным силам».
Началась форменная охота на человека. Квартал оцепили,
чердаки заняли, началась стрельба с крыш более высоких
домов. Несчастный перебегал с дома на дом, стараясь скрыться,
всюду его преследовали выстрелы. Он начал отвечать из мау-
зера, преследователи вызвали броневики, всю ночь шла
стрельба из ружей, прерываемая отвратительной пулеметной
трескотней броневиков. К утру все стихло. Начались повальные
обыски в квартале, искали оружия, соучастников скрывшегося
противника, контрреволюции и просто — вина.
Часов в восемь утра толпа ввалилась в мою квартиру. Я и
мои братья были страстными охотниками, у нас было много
всякого рода охотничьих ружей. Солдаты немедленно всем этим
овладели — «конфисковали оружие». Появился и вождь, моло-
дой человек в форме Бехтеревского института. Сперва он был
очень нагл, но узнав, что я член Государственной Думы,
притом один из лидеров центральной фракции, входившей в
Прогрессивный блок, он немедленно изменил свое поведение,
сделался очень любезным и попросил разрешения переговорить
по телефону. Он вызвал Военную комиссию Государствен-
ной Думы, о существовании коей я еще не слыхал, и доложил
кому-то, что при обыске в квартире члена Государственной
213
Думы Савича найдена «масса всякого оружия». Затем, выслу-
шав ответ, он приказал солдатам убираться вон, прибавив, что
из Комиссии приказали немедленно вернуть все забранное
оружие. Солдаты скрылись, но вернуть наши ружья было уже
невозможно, ибо они давным-давно были разобраны солдатами,
из коих каждый, получив свою «добычу», немедленно исчезал
без остатка. Студент заявил, что они дело разберут, все взятое
будет возвращено, но было ясно, что он сам стремился поскорее
скрыться. Перед уходом он передал мне, что «полковник Энгель-
гард, председатель Военной комиссии Государственной Думы,
передает, что председатель Государственной Думы Родзянко
очень просит вас немедленно приехать».
Приблизительно через час или полтора я был в Тавриче-
ском Дворце. Его уже невозможно было узнать. Вместо чистень-
кого, щеголеватого помещения законодательного учреждения,
каким я привык его видеть за последние девять с половиной
лет и каким он был еще два дня назад, дворец «великолеп-
ного князя Тавриды» представлял собой теперь редкую картину
мерзости и запустения, какой-то бедлам или сумасшедший дом.
Вокруг шумела и галдела многочисленная пестрая толпа.
Тут были и мужчины, и женщины, солдаты и штатские, старики
и учащаяся молодежь, чиновничьи фуражки и гимназические
шинели, странная смесь одежд и лиц. Все это спорило, гал-
дело, чего-то ждало, чем-то восторгалось и чего-то боялось.
С трудом протискался к входу в Думу, он был занят воору-
женным караулом, который меня немедленно пропустил, когда я
себя назвал. Здание Думы было сплошь забито посторонними
людьми, преимущественно солдатами. В коридорах, в прихожей
была невообразимая давка, люди стояли или двигались непро-
извольно, носимые течением, прижатые один к другому, как
в Исаакиевском соборе во время пасхальной заутрени. В круг-
лом зале возвышалась чуть не до второго этажа громадная
груда мешков с мукой и всяких запасов, очевидно, кто-то снаб-
дил Таврический Дворец неприкосновенным запасом продоволь-
ствия на случай «осады». В Екатерининский зал я пробраться
не мог. Попытался проникнуть в кабинет председателя Думы
в надежде найти там Родзянко. Оказалось, что это не так
просто. Пространство, которое обычно требовало полминуты
или того меньше, теперь не легко было преодолеть. Проби-
вался, вероятно, не менее 15 минут, пока добрался до цели. Но
тут меня ждало разочарование. Я не нашел там Родзянко, он
был уже вытеснен из своего роскошного кабинета, коим завла-
дел новый владыка минуты — Керенский, туда теперь приво-
дили бывших сановников царского режима, арестованных в
порядке частной инициативы.
Как раз при мне притащили старика Горемыкина. Он был
в шубе с цепью св. Андрея Первозванного на шее. Вид у него
был жалкий, запуганный, старик стал как-то еще меньше
214
ростом, весь съежился. Керенский немедленно отвел его в угол
к камину, позвал двух юнкеров. Явилось целых трое. Он при-
крикнул, почему трое, а не два, как он приказал, потом поста-
вил двух из них с обнаженными шашками около Горемыкина
и приказал «никого не допускать к арестованному».
После этого еще тяжелее стало на душе, пошел искать Род-
зянко. Я его нашел в помещении Временного Комитета, как
теперь начали называть три малюсенькие комнатки, куда заг-
нали революционные силы Родзянко и возглавляемый им Вре-
менный Комитет. Это помещение занималось когда-то канце-
лярией думской библиотеки, там работали ее дактилографистки.
Теперь здесь находился главный штаб революции, ее умствен-
ный центр. По крайней мере тогда так казалось всей России,
да и мне в том числе. Я не мог понять только одного, почему
Родзянко понадобилось оставить свой удобный и роскошный
кабинет, почему он перебрался на задворки Таврического
Дворца, в его боковой флигель. Это обстоятельство как-то мало
вязалось с представлением о всемогуществе Временного Коми-
тета. Скоро все стало мне ясным.
Я застал Родзянко очень взволнованным, утомленным,
переменившимся. Это был совсем другой человек, чем дня три
тому назад. Меня он встретил приветливо, попенял, что я так
долго не появлялся в Думе. Затем он сообщил, что Временный
Комитет решил послать в Бологое делегацию из трех лиц требо-
вать отречения Царя. В* состав этой делегации входит он,
С. Ил. Шидловский и Чхеидзе.
Я сперва не понял, почему они едут в Бологое, но Родзянко
пояснил, что Государь, выехавший из Могилева в Петроград
через Николаевскую железную дорогу, не мог добраться до
столицы вследствие того, что Колпино оказалось уже в руках
восставших. Затем он сказал, что отречение должно состояться
в пользу малолетнего Цесаревича, таково соглашение, достиг-
нутое с президиумом совдепа. Я спросил, что же ждет Нико-
лая II в случае отречения, отправят ли его за границу или предо-
ставят право жить в Крыму. Оказалось, что об этом Времен-
ный Комитет не подумал, это-де вопрос второстепенный, об
этом подумаем после. Я высказал сомнение, что Государь согла-
сится подписать отречение, не зная, что после того ждет его
и его семью.
Тут произошел странный спор между будущими делегатами.
Они этого вопроса не обсуждали, каждый его представлял
по-своему. Родзянко склонялся к отправке Царской Семьи за
границу, но этому определенно воспротивился Чхеидзе, который
сказал: «Никогда, у него там имеются громадные деньги, 500
миллионов рублей золотом, он нам такую контрреволюцию
устроит, что от нас ничего не останется. Его надо здесь обез-
вредить».
Для меня было ясно, что этим судьба Николая II решается,
215
что никогда совдеп не согласится на его отъезд за границу,
что одно могло обеспечить его безопасность.
Тут я сделал громадную оплошность, ошибку, имевшую,
быть может, роковые последствия. Я спросил Родзянко, на-
сколько он уверен в том, что делегация вернется благополучно
в Петроград при всяком исходе ее миссии, есть ли гарантия,
что ее не арестуют в Бологом.
Эти слова произвели потрясающее впечатление на делега-
тов, видимо, и об этой возможности не подумали, не пред-
видели решительно ничего. По крайней мере Родзянко долго и
внимательно смотрел на меня и вдруг сказал: «Он прав, мне
как председателю Временного Комитета нельзя туда ехать».
Затем он решительно отказался от поездки, несмотря на настоя-
ния некоторых членов Временного Комитета. После этого отка-
зался ехать Шидловский, а затем и Чхеидзе. Словом, от деле-
гации ничего не осталось.
Тут на меня набросился Милюков с упреками за то, что я,
не войдя в состав Временного Комитета и не неся никакой ответ-
ственности, опрокидываю моим влиянием на Родзянко реше-
ния, единогласно принятые во Временном Комитете. Я встал и
вышел в соседнюю комнату, оставив их разбираться в их делах,
как они хотят.
Чрез некоторое время меня опять позвал Родзянко и просил
отыскать Гучкова. Временный Комитет в то время был очень
озабочен событиями в гарнизоне, где под влиянием Совета
рабочих и солдатских депутатов вспыхнули беспорядки, наси-
лия над офицерским составом.
Причиной этого прискорбного факта была уже начавшаяся
глухая борьба между Временным Комитетом и совдепом за
власть, особенно за власть над гарнизоном.
Накануне происходили длительные дебаты между ними по
вопросу о тексте обращения к населению столицы и к гарнизону.
Совдеп требовал включения в текст обязательства о невыводе
из столицы «революционного гарнизона» во все время войны.
Гучков, который в это время уже был намечен военным мини-
стром и в то же время стоял во главе «обороны столицы» против
двигавшихся для ее покорения отрядов ген. Иванова, ни за что
не соглашался на такое обязательство. Поэтому не состоялось
соглашения между двумя соперничавшими и друг другу не до-
верявшими революционными центрами, в результате чего левое
крыло совдепа издало свой пресловутый приказ. Пред общей
опасностью, возможностью усмирения бунта вооруженной
рукой, оба центра революции не перессорились немедленно,
но взаимное доверие и вражда усилились, стали очевидными.
Образовалось два враждебных центра, две силы, две соперни-
чавшие власти.
Теперь, когда поездка в Бологое была отменена, надо было
как-то договориться с совдепом. Без Гучкова это было немые-
216
лимо, а он, занятый мерами обороны столицы, глаз не показывал.
Я пошел его искать. Это было не так просто, как казалось
с первого раза... Он находился, вероятно, в помещении быв.
амбулатории. Чтобы пройти туда, потребовалось не меньше
получаса, такая была толпа и толкотня в коридорах. Наконец
прибыл по назначению, хотя шансов поймать Гучкова было
не много. Но мне повезло. Я увидел его говорящим с морским
офицером, стоявшим ко мне спиной. На плечах офицера были
погоны с орлами. Когда я приблизился, Гучков тотчас подозвал
меня и, не ожидая, пока я передам ему поручение Родзянко,
сказал: «Вот, позвольте вас познакомить, член Государствен-
ной Думы Савич — Великий Князь Кирилл Владимирович».
После этого он немедленно попытался скрыться, едва-едва
я успел ему передать поручение Родзянко.
Мы остались с Великим Князем одни. Оказалось, он прибыл
в Думу со своим гвардейским экипажем, пожелавшим присое-
диниться к движению. Видимо, он был сильно потрясен, поста-
вил себя в распоряжение революционной власти исключи-
тельно по принуждению, страха ради. В его разговоре можно
было уловить ноты отчаяния, опасения за будущее, сознание
происшедшей катастрофы. Между прочим он мне сказал, что
его жизнь уже почти кончена, а вот детей жалко, за них
страшно, что с ними будет. Я старался его ободрить, как мог,
говорил, что все со временем образуется.
Исполнив поручение, я вновь пробрался в помещение Вре-
менного Комитета. Когда кончилось совещание его членов и
Родзянко вышел в среднюю комнату, у меня с ним произошел
любопытный разговор. В то время трения с совдепом продолжа-
лись, соглашение не устраивалось. В зависимости от последнего
было назначение революционного Временного правительства,
имена министров перебирались, о них велись переговоры с сов-
депом. Между прочим Родзянко сказал: «Вам придется быть
морским министром, ваша кандидатура не встречает возра-
жений». Я немедленно отказался, указав, что не для того я 9 лет
работал над возрождением флота, чобы видеть; как он под моим
флагом погибнет. Последнее было ясно, флот слишком деликат-
ный организм, чтобы выдержать революцию, да еще в военное
время. Несмотря на уговоры других членов Временного Коми-
тета, я настоял на своем решении. Я провел весь остаток дня
в помещении Временного Комитета, но уже в комнату, где его
члены совещались, не входил, в их дела ни прямо, ни косвенно
не путался.
Насколько в этот момент отношения с совдепом порою
натягивались, видно из того, что в одну из таких минут напря-
жения Родзянко сказал мне: «Вы в приличных отношениях
с Керенским, узнайте, пожалуйста, обеспечена ли наша неприко-
сновенность».
Эта фраза показывала, в каком состоянии перенапряже-
217
ния нервов находились члены Временного Комитета, как они
были запуганы. Этим перепугом я в значительной мере объяснял
себе тот факт, что Родзянко, пришедший в Думу бороться с
революцией и революционерами, оказался вдруг во главе рево-
люции, ее приемным отцом. Он мог это сделать только в минуту
перепуга, под влиянием такого духовного потрясения, которое
перевернуло вверх дном всю его психику. Он был крупным
помещиком, земцем правого толка. Все его личные и имущест-
венные интересы были связаны со старым социальным строем,
он прекрасно понимал, что всякая революция у нас выльется
в грабеж его класса и его самого. Если он встал во главе
революционного Временного Комитета, то значит, в этот момент
он спасал тем свою жизнь, или, по крайней мере, думал, что
ее спасает.
Весь день 2 марта я провел в Таврическом Дворце. Насту-
пила ночь, ранняя, морозная петербургская ночь. Идти домой
почти чрез весь город было как-то неуютно, дворников уже
не было, полиция исчезла, всюду бродили толпы подозритель-
ных людей, подонков общества, почувствовавших себя героями
дня. Поэтому я охотно принял предложение Родзянко подож-
дать его возвращения в Думе. Он и кн. Львов, вновь назначен-
ный революционный премьер, должны были ехать в Военное
министерство, чтобы переговорить по прямому проводу со
Ставкой.
Я остался ожидать в помещении Временного Комитета,
в комнатах, где раньше находились машинистки библиотеки.
Тут же ожидали возвращения обоих лидеров остальные члены
Временного Комитета и министры Временного правительства.
Время шло, Таврический Дворец постепенно пустел, запол-
нявшие его целый день толпы распущенной солдатни и револю-
ционно настроенных рабочих разбрелись, остались только
наиболее упорные приверженцы вновь народившегося совдепа,
которые храпели, кто на диванах, кто просто на полу.
Министры, новые властители помешавшейся столицы, томи-
лись в напрасном ожидании: Родзянко и кн. Львов не возвра-
щались, куда-то исчезли. Пробовали их отыскать при помощи
телефона, но все было напрасно, их и след простыл.
А между тем момент был тревожный. Еще днем уехали в
Псков делегаты Временного Комитета, Гучков и Шульгин,
требовать отречения Императора в пользу Наследника Алек-
сея Николаевича. С тех пор прошло много времени, а известий
не было никаких. Естественно, новоиспеченные министры и
члены Временного Комитета с нетерпением ждали, что день
грядущий им готовит. Ведь не была исключена возможность
того, что делегаты арестованы, что тем самым надежда на
бескровную победу отпала, что впереди кровавая вооруженная
борьба, исхода которой никто не мог бы предсказать, но которая
218
поставила бы на карту их головы. Родзянко должен был выяс-
нить отношение Ставки к положению, поэтому его исчезновение
усилило тревогу.
Однако усталость от двух бессонных ночей давала себя
знать, люди начинали дремать, оживленный недавно разговор
затих, министры и члены Временного Комитета начали устраи-
ваться, кто на диване, кто на сдвинутых креслах, кто просто
на столах.
Среди ночи, приблизительно около часу, я услышал ожив-
ленный разговор в первой комнате, где дежурил депутат от
Харьковской губернии Лашкевич. Оказалось, что это капитан
1-го ранга гр. Капнист привез какую-то важную, только что
расшифрованную телеграмму, адресованную Родзянко или
кн. Львову. Очевидно, это было сообщение о результатах мис-
сии Гучкова и что-либо очень важное, так как ее привез сам
помощник начальника Морского Генерального Штаба, заме-
щавший в то время отсутствовавшего адм. Русина. Создава-
лось странное положение: приближался наиболее критический
момент революции, ежеминутно должно было прийти известие
из Пскова, могущее потребовать принятия немедленного реше-
ния, от коего могли зависеть судьбы России и движения, во
главе которого стояли Родзянко и кн. Львов, а оба они пре-
бывали в нетях. Только впоследствии мы узнали, что они оба
очень устали и решили хорошенько отдохнуть. А чтобы их не
могли найти, они тайно отправились спать, один к Вонлярляр-
скому, другой к Щепкину.
Я разбудил Милюкова, Керенского и прочих членов Вре-
менного Комитета и нового правительства. Они устроили лету-
чее совещание и решили вскрыть телеграмму, в которой, как
оказалось, Гучков извещал о состоявшемся отречении Нико-
лая II в пользу В. К. Михаила.
Факт отречения в пользу В. К. Михаила вызвал сенсацию.
Перед поездкой делегатов в Псков происходили между Времен-
ным Комитетом и президиумом Совета рабочих и солдатских
депутатов длинные и трудные переговоры о том, как и в пользу
кого надо требовать отречения. В то время с президиумом
совдепа еще можно было торговаться, они далеко не были
уверены в благоприятном исходе движения, отлично понимали,
что если дело дойдет до кровавой междоусобной войны, они
рискуют своими головами. Поэтому они боялись перетянуть
струну, готовы были идти на соглашения с Временным Коми-
тетом. Тогда договорились на том, что отречение должно
состояться в пользу малолетнего Цесаревича Алексея, при кото-
ром будет организовано регентство, установленное Учредитель-
ным собранием, созванным на основе четыреххвостки.
Теперь это соглашение отпадало. Если социалисты вчера
еще готовы были помириться на отречении в пользу ребенка,
не имевшего возможности немедленно взять в руки бразды
219
правления, то восшествие на престол В. К. Михаила — чело-
века взрослого и выросшего в известных традициях, — с их
точки зрения, в корне меняло положение. Притом же после
отречения Николая II всякие разговоры с ними становились
много труднее, ведь отпадала угроза того, что Император
придет с фронта во главе верных отрядов армии добывать
свой трон.
Это тотчас поняли многие из присутствующих, смятение
было чрезвычайное.
Было еще одно обстоятельство, о котором тогда, в поме-
щении Временного Комитета, никто не стал говорить. Цесаре-
вич Алексей Николаевич был еще ребенком, никаких решений,
имеющих юридическую силу, он принимать не мог. Следова-
тельно, не могло быть попыток заставить его отречься или отка-
заться занять престол. Временно, до созыва Учредительного
собрания, роль регентства пришлось бы исполнять либо лицу,
либо группе лиц, назначение которых не могло обойтись без
участия Временного Комитета и нового Временного правитель-
ства. Насильственное устранение их от власти совдепом было,
конечно, возможно, но это открыло бы глаза военному команд-
ному составу.
Последний считал, что движение поднято Государственной
Думой, отождествлял Временный Комитет с последней. Он
привык верить в патриотизм и государственный смысл народ-
ного представительства. Поэтому он в решительный момент
не вступил в вооруженную борьбу с движением, считая его
за попытку перемены лица на престоле, не понимая того, что
дело шло о социальной революции, о полном крушении всего
государственного и социального здания Русской Империи.
Если бы совдеп решился на насильственное и незакономер-
ное устранение малолетнего Императора и образованного
при нем регентства, то военные власти поняли бы, что Дума и ее
Временный Комитет уже устранены, что улица победила в Пет-
рограде. Тогда пред ними встал бы вопрос, что делать, как
спасти положение, как продолжать войну.
Их вмешательство становилось возможным, вероятным, а
надежные силы еще были, которые можно было двинуть спасать
малолетнего Императора и Думу. Вожди совдепа это понимали,
поэтому они могли не решиться на такой шаг, который притом
противоречил достигнутому соглашению.
Теперь у них руки были развязаны. Соглашение отпало.
Новый Император был, в сущности, их пленником, один среди
взбунтовавшейся столицы, где они властвовали. Новое Вре-
менное правительство тоже было в их власти, ему не на что
было опереться.
Как бы то ни было, решение отречься в пользу В. К. Ми-
хаила было фактом, оно спутало все карты, требовало принятия
каких-то мер, каких-то решений, притом немедленных. А между
220
тем новое правительство было без головы, — вернее, обе головы,
которые управляли движением, спрятались, мирно отдыхали в
укромном месте.
Первым овладел собою Керенский. Он бросился к теле-
фону предупреждать главарей совдепа о состоявшемся отре-
чении в пользу Михаила Александровича. Там ответственные
люди оказались на месте. Затем он позвонил на Миллион-
ную в квартиру кн. Путятина, где находился В. К. Михаил,
и потребовал, чтобы немедленно разбудили Великого Князя,
коему он должен сообщить известие чрезвычайной важности.
Вскоре В. К. Михаил подошел к телефону, и Керенский сообщил
ему о состоявшемся отречении в его, Михаила Александро-
вича, пользу, причем прибавил, что Великому Князю надле-
жит принять ответственное решение и что новое правитель-
ство утром приедет узнать, что решил Великий Князь.
Это было единственное действие со стороны членов Вре-
менного Комитета и Временного правительства в эту тревож-
ную ночь. Все остальное время до утра прошло в бесконечных
праздных разговорах в ожидании приезда Родзянко и кн. Льво-
ва. В моей памяти резко запечатлелся краткий обмен мнений
между Милюковым и Шингаревым. Последний был очень сму-
щен возможными последствиями отречения в пользу В. К. Миха-
ила и, обращаясь к своему лидеру, Милюкову, сказал: «Павел
Николаевич, как все запуталось». На это Милюков, спокойно
поправляя очки, ответил: «Напротив, все становится более
ясным. Михаил должен принять власть, и все отлично
устроится».
Время шло бесконечно долго, обоих лидеров все не было,
уже давно рассвело, город начал оживать. Социалисты не
дремали, они мобилизовали свои силы, Таврический Дворец
и Миллионная ул. наполнились возбужденными привержен-
цами совдепа. А в помещении Временного Комитета спокойно
ждали возвращения лидеров.
Наконец они явились, им сообщили содержание телеграммы
Гучкова, оба отнеслись к ней пассивно, как будто так и должно
было случиться. Никаких решений, никаких обсуждений нового
положения не было. Стали ждать возвращения Гучкова и
Шульгина с подлинным отречением — и только.
Наконец по телефону сообщили, что поезд из Пскова при-
был в Петроград. Затем приехал Шульгин, привез подлинное
отречение, а Гучкова все не было.
Оказалось, что по прибытии в Петроград он попытался
обратиться с речью к рабочим на вокзале, в которой сообщил,
что отречение состоялось и что теперь у нас новый Император
Михаил. За это его рабочие немедленно арестовали, главарям
совдепа пришлось его вызволять. Таков был первый дебют
члена Временного правительства.
Когда он наконец прибыл, все члены Временного Комитета
221
и Временного правительства отправились на Миллионную к
В. К. Михаилу. При этом опять никто не нашел нужным обсу-
дить положение, решить, как правительству надлежит отне-
стись, что рекомендовать Великому Князю, чего требовать, на
чем настаивать. Просто — снялись с якоря и поехали, как будто
дело шло об увеселительной прогулке.
Что происходило у Великого Князя, я знаю только по чужим,
воспоминаниям, появившимся в печати. Поэтому ничего об этом
писать не могу. Пробыли они на Миллионной довольно долго,
а когда наконец вернулись, многих нельзя было узнать. Видимо,
это катастрофическое по своим последствиям заседание произ-
вело на многих сильное впечатление.
Особенно возбужден был В. Н. Львов, новый прокурор
Св. Синода. Увидев нас, членов Государственной Думы, он
начал стучать по столу и кричать: «Плевать мне теперь на
Думу, я получил власть из рук революционного народа». Такова
была реакция этого неуравновешенного человека, вызван-
ная заседанием на Миллионной и особенно тем фактом, что
в манифесте об отказе от власти Михаила Александровича
было исключено указание на сотрудничество новой власти
с Государственной Думой.
Другие члены Временного правительства так резко своих
чувств не проявляли, но кн. Львов немедленно собрал летучий
Совет Министров, на который уже Родзянко и членов Времен-
ного Комитета не пустили.
Их роль была кончена навсегда, а вместе с тем и новая
власть, вырвавшая из-под себя возможную опору в лице Госу-
дарственной Думы, повисла в воздухе.
Скоро появилась карикатура, изображавшая Родзянко,
покрытого паутиной, под коей имелась надпись: «А старичка-то
и забыли».
Это было правдой.
Мавр сделал свое дело, революция в нем больше не нужда-
лась, он должен был отойти.
Судьба Государственной Думы и ее похоронный
юбилей
Уже почти два месяца правило на Руси Временное прави-
тельство, которое с момента вынужденного отказа В. К. Ми-
хаила принять уступленную ему Государем власть провозгла-
сило себя носителем полноты исполнительной и законодатель-
ной власти. Эта попытка была осуществлена путем корен-
ного изменения смысла взаимоотношений между Думой и бу-
дущей властью, которые имел в виду Государь в момент подпи-
сания манифеста о своем отречении.
222
Именно Государь в момент отказа от власти, завещанной
ему от предков, совершенно определенно выявил, кому и на
каких условиях он эту власть передает.
Он еще до отречения подписал указ о назначении главою
министерства кн. Львова. В то время вся наша радикальная
интеллигенция, голосу которой ошибочно придавали значение
голоса народа, требовала Министерства общественного дове-
рия, причем возглавителем такового называли кн. Львова.
Последний был также кандидатом думской фракции кадетов,
которой приписывали роль руководителей Прогрессивного
блока. Естественно, в представлении Царя и его окружения,
кн. Львов являлся тем излюбленным русскою общественностью,
возглавителем будущего конституционного правительства,
который пользуется обеспеченным доверием большинства
Думы. Его назначение в глазах Государя было решительным
переходом к той форме правления, которую при Дворе назы-
вали «конституцией» и которую в общежитии мы именуем
«парламентарным строем».
Еще резче подчеркнул он это свое решение текстом отре-
чения в пользу В. К. Михаила. Именно — там он определенно
ставил условием своему брату правление в «единении» с Госу-
дарственной Думой, т. е. устанавливался режим совместного
правления монархической власти и народного представитель-
ства, иначе говоря — парламентаризм. Такое его решение было*
понято.
В ту пору Государственная Дума была в зените своей попу-
лярности, она была центром, к которому устремлялись все
надежды и чаяния широких слоев русского общества.
Эта популярность за последнее время быстро возрастала
не столько в силу заслуг и качеств Думы, сколько в силу бурно
нараставшего недовольства деятельностью правительства и
разочарования в носителе наследственной власти. Дума была
как бы антагонистом этого опостылевшего, дискредитировав-
шего себя режима, поэтому на нее возлагали какие-то неясные;
но страстные надежды. Революционно настроенные круги
надеялись, что она станет притягательным центром для сил,
борющихся за свержение режима, противники революции
видели в ней единственную надежду выйти из обострившегося
внутреннего кризиса в порядке мирного компромисса, путем
эволюции, а не революционного взрыва.
Как на пример такой популярности Думы среди разных,
йногда враждебных ей по задачам, групп населения укажу
на следующий факт.
Когда 27 февраля, в смутный первый день революций,
Родзянко собрал нас, членов Государственной Думы, в полу-,
циркульном зале для обсуждения вопроса, что делать, как
реагировать на события, и предложил выбрать депутацию для
переговоров с правительством, произошли бурные прения.
223
Большинство депутатов склонялось принять его предло-
жение, исходящее, впрочем, от всего почти сеньорен-конвента,
но нашлось достаточно депутатов, которые с этой лояльной
тактикой не соглашались. Они требовали, чтобы Родзянко,
вопреки указу о роспуске, открыл формальное заседание Госу-
дарственной Думы в зале общих собраний, открыто бы тем
встал на путь неподчинения указу, причем Дума, по их мнению,,
должна была встать на явно революционный путь, провозгла-
сить себя «Учредительным собранием». Особенно яростно эту
точку зрения проводил депутат Дзюбинский — эсер. Он ру-
чался, что революционный гарнизон и рабочая среда как один
человек поддержат Думу, признают ее «учредилкой», будут
считать ее источником революционной власти. Конечно, Дума
ни по своему составу, ни по своим настроениям по этому пути
пойти не могла, она и не пошла, но это настроение показывало,
что в тот момент даже среди революционной демократии она
пользовалась каким-то престижем, вызывала какие-то на-
дежды.
Тем сильнее был ее престиж в кругах буржуазии и особенно
среди военной среды. Недаром в первые дни революции все
взбунтовавшиеся воинские части устремлялись самотеком к
Думе, в ней они видели свое спасение и от нее они ждали уста-
новления какой-то новой, лучшей государственной власти.
Эти настроения в известной мере докатились до Ставки,
отсюда решение Государя установить в момент отречения
новую, чисто парламентарную форму правления, осуществлять
которую был призван его брат, не связанный присягой сохра-
нять незыблемость «самодержавия», что до него клялись делать
наши Императоры при вступлении на престол.
Это выражение последней воли, можно сказать — полити-
ческого завещания последнего Императора, не было ни понято,
ни принято к исполнению Временным правительством. Напро-
тив, оно, предлагая В. К. Михаилу проект отречения от завещан-
ного ему трона, постаралось изгнать из текста отречения указа-
ния на взаимоотношения между новым правительством и Ду-
мой. В этом тексте не было указания на правление «в единении
с Государственной Думой», это место, бывшее в отречении
Императора, было заменено ничего не значащей фразой о пере-
даче власти правительству, «по почину Государственной Думы»
созданному. Таким образом, текст отречения В. К. Михаила
передавал как бы всю власть целиком Временному правитель-
ству, делал его совершенно независимым от Думы, освобождал
его от необходимости какого-либо с ней общения и сотрудни-
чества в деле управления страной. Текст Государя вводил у
нас не только конституционное, но и парламентарное прав-
ление, текст В. К. Михаила, написанный лицами, приглашен-
ными для того Временным правительством, вводил режим
«самодержавной» олигархии, передавал полноту власти неболь-
224
тому числу лиц, ни пред кем не ответственных, ни на какие
реальные силы в стране не опирающихся.
Эта политическая эквилибристика была понятна, хотя по
существу недальновидна. Государственная Дума по составу
своему была правее Временного правительства, особенно его
главы. Кн. Львов был чужой для Думы человек, она его мало
знала, он ее не знал совершенно, не мог ей доверять. Но он
понимал, что, останься она в положении источника власти,
у него неизбежно и немедленно возникнут трения с совдепом.
Последний увидел бы в ней своего соперника, учрежде-
ние, опасное для его стремления захватить полностью власть.
Временный Комитет и вышедшее из него Временное прави-
тельство уже не казались ему опасными, эти люди уже доказали
после истории с приказом № ПЕРВЫЙ, что они не видят против-
ников слева, что в этом направлении они бороться не будут.
Но революционная демократия имела основание опасаться
Думы как учреждения, постоянно действующего и претендую-
щего играть роль легального народного представительства в
парламентарной стране. Дума могла издать декреты о ликви-
дации совдепов, могла побудить правительство вступить в
борьбу с совдепчиками за власть, которую те явно стремились
узурпировать.
При ее популярности в первые дни революции, при доверии,
которым она пользовалась у буржуазии, чиновничества, осо-
бенно среди военных элементов, такая борьба правительства
в защиту прав Государственной Думы и своих собственных
могла легко кончиться победой власти, ликвидацией засилия
совдепчиков. Последние это понимали и без борьбы не согла-
сились бы на созыв Думы.
Кн. Львов вообще не был человеком борьбы, а на борьбу
с левыми ни он, ни поддерживавшие его кадеты абсолютно
не были способны. Упразднение Думы, установление собствен-
ного самодержавия пока что опасность этой борьбы устраняли.
Они и пошли по этому наиболее легкому пути.
Тем самым они упустили момент для укрепления своей,
да и вообще государственной власти, толкнули страну по
скользкому пути революционного эксперимента, не использо-
вали случай установить у нас режим парламентарного управ-
ления.
Таким образом, последний жест последнего Императора,
коим он вводил в России парламентарный строй, был аннули-
рован теми, кои годами вели борьбу с «самодержавием» якобы
ради установления этого парламентарного строя. Вместо по-
следнего они попытались, хотя бы на время, ввести правление
«самодержавной» олигархии.
Лишенные моральной поддержки Государственной Думы,
которая все же была народным представительством, хотя и
цензовым, но уже привычным и хорошо известным стране, они
15
Заказ 195
225
попали в положение узурпаторов, захвативших силой и хит-
ростью власть, никем, по существу, не выбранных. А в то время
только выборный принцип имел какой-либо престиж. В этом
отношении совдепы имели пред Временным правительством
громадное преимущество: они были собранием выборных людей,
пусть самочинной и нелегальной, но все же выбранной кем-то
организацией.
Всего этого Временное правительство не учло, проявило
тем свою недальновидность. А между тем после приказа
№ ПЕРВЫЙ оно должно было бы понять, что главная опас-
ность для него и для всего государства — это совдеп, револю-
ционная демократия. Впрочем, многие члены Временного пра-
вительства это отлично понимали, но соответствующих выводов
сделать не были способны, для этого надо было бы вступить
в немедленную борьбу со своим председателем.
Как бы то ни было, очень скоро стало всем ясно, а прави-
тельству лучше всего, что Временное правительство есть плен-
ник революционной демократии, что оно абсолютно не способно
сопротивляться домогательствам последней, что оно может
существовать, пока та его терпит.
С каждым днем это положение становилось все более ясным,
и окончательно оформилось к концу второго месяца власти
Временного правительства.
Как раз в это время под давлением слева правительство
решило оформить в официальном акте те требования, те зада-
ния, кои оно ставит для своей внешней политики в связи с Вели-
кой войной.
Министром иностранных дел был Милюков, единственный,
быть может, из членов правительства, еще не утративший
чувства ответственности за судьбы государства. Естественно, те
положения, те задачи, кои он наметил в этом документе, не
могли прийтись по вкусу революционной демократии, которая
явно встала уже на путь «без аннексий и контрибуций». Она
и решила протестовать, провести Временное правительство под
ярмом.
Как только стал известным текст документа нашего мини-
стра иностранных дел, она зашевелилась. Члены Петроград-
ского совдепа полетели в казармы, начали агитацию среди
разнузданной солдатни. На другой же день два запасных полка,
Финляндский и Балтийский флотский экипаж, вышли на улицу.
Несколько тысяч вооруженных людей в военной форме двину-
лись к Мариинскому Дворцу, где тогда заседал Совет Мини-
стров. В воздухе развевались красные тряпки, слышались
крики: «Долой министров-капиталистов», «Долой Гучкова и
Милюкова». Правительство было охвачено паникой. Правда,
Военное министерство, руководимое Гучковым, уже тяжело
больным сердечной болезнью, приняло меры к подавлению бун-
тарского выступления. Корнилов, который тогда еще был на-
226
чальником петроградского гарнизона, мобилизовал спешно
кое-какую воинскую силу, притом вполне надежную. Тут были
некоторые кавалерийские части, еще не распропагандирован-
ные, батальоны юнкеров, специальные войска и т. д. В общем,
собрался достаточный и верный власти кулак, который можно
было и нужно было немедленно пустить в дело, разогнать соб-
равшихся на Мариинской площади бунтарей картечью и пуле-
метами. Власть это сделать могла, она должна была восполь-
зоваться этим, быть может, последним случаем сломить рево-
люционную демократию. Но этого не произошло.
Совдеп, конечно, узнал о приготовлениях Корнилова, пре-
красно учел всю безвыходность своего положения, если бы
собранные силы были введены в действие. Он принял экстрен-
ные меры. Одни его представители полетели к главе прави-
тельства, прося запретить военным применять силу, обещая
ликвидировать выступление «по-хорошему». Другие нажали
на восставших, чтобы те убрались, пока целы, третьи посещали
казармы, убеждали солдат, что отныне они, совдеповцы, при-
нимают ответственность за покой в столице, что поэтому без
их формального ордера ни одна часть не может выходить из
казарм, исполнять какие-либо воинские задачи. Кн. Львов,
конечно, обрадовался возможности ликвидировать инцидент
без борьбы, без крови, без необходимости нанести удар по
близким его сердцу демократам. Правительство тотчас отдало
приказ частям, собранным Корниловым*, возвратиться в ка-
зармы, оставить улицу на усмотрение черни, воспользовавшейся
выступлением двух мятежных частей, чтобы примазаться к
движению. Правда, восставшие полки, проделав свою демон-
страцию, мирно вернулись в казармы согласно указке совдепа.
Но порядок далеко не был восстановлен.
Не только неорганизованная чернь, но и Ленин восполь-
зовался этим выступлением. Когда днем и вечером взбаламу-
ченная столица, инстинктивно понявшая, что произошло что-то
необычайной важности, высыпала на улицы, где чередовались
митинги в пользу и против Временного правительства, вдруг
появилась еще невиданная сила — вновь организованная Лени-
ным Красная гвардия.
То было отребье столицы с некоторой прослойкой партий-
ных работников большевистской партии. Вооруженные винтов-
ками, эти люди прошли по улицам с криком и революцион-
ными песнями, они без всякого повода открывали порою огонь
против беззащитной толпы и даже против невооруженных
солдат, запрудивших Невский. Смысл этого дикого выступле-
ния был непонятен, разве только Ленин захотел тем подчерк-
нуть свое бытие.
Возмущение было всеобщее, особенно в казармах.
* Почти сразу после описанных событий разочарованный ген. Корнилов
добился своей смены и уехал на фронт, где принял командование 8-й армией.
15* 227
Если бы кн. Львов пожелал воспользоваться этим общим
чувством негодования против первого выступления больше-
виков, он легко мог бы ликвидировать раз навсегда и Красную
гвардию, и самого Ленина, и всю анархическую банду в
столице.
Но опять он ничего не сделал, опять дал событиям идти
своим естественным ходом. Еще раз не воспользовался пред-
ставившимся выгодным обстоятельством, довел до конца свою
политику неиспользованных возможностей. Это было упущен-
ным случаем, который правительство имело, чтобы спасти
свой авторитет, чтобы предохранить страну от бурно надви-
гавшейся анархии, логическим последствием которой явился
большевизм.
С первых же дней вступления во власть Временного пра-
вительства члены Думы стали понимать, что они остались не
у дел, что правительство систематически игнорирует и самую
Думу, и ее Временный Комитет, который еще недавно породил
это самое правительство. Правда, правительство иногда пользо-
валось еще не изжитым престижем депутатского звания. Когда
где-либо волна мятежа и анархии переходила все границы,
когда его собственного авторитета было недостаточно, оно
обращалось с просьбой к тому или иному депутату поехать
в такое неблагополучное место, выступить на соответственном
митинге, урезонить толпу, чаще всего солдат или матросов.
По старой памяти толпа встречала таких ораторов довольно
благожелательно, их выслушивали и кричали «ура», но значе-
ния от таких выступлений было мало, масса чувствовала свою
силу, беспомощность правительственной власти, ей было
приятнее идти за выступавшими вслед за депутатом ораторами
от совдепа, которые сулили непосредственные выгоды, а не
обращались к патриотизму и сознанию долга пред страной.
Словом, толку не было, и это отлично сознавали депутаты,
выполнявшие поручения правительства по части «уговари-
вания».
В то же время не было и речи о созыве Государственной
Думы как учреждения, ее правительство бойкотировало.
Среди нас началось недовольство, проявлявшееся остро
в нападках на председателя, который не хочет добиться созыва
Государственной Думы. Родзянко отбивался от упреков, дока-
зывал, что в условиях современной анархии созыв Думы не-
возможен, что он вызовет открытое столкновение с совдепом
при невыгодных для нас условиях, т. к. правительство опре-
деленно враждебно настроено по отношению к возобновлению
сессии Думы, по крайней мере в настоящий момент.
Сам он тоже очень тяготился бездействием в минуту, когда
события шли с головокружительной быстротой, когда все устои
государства явно расшатывались, когда авторитет правитель-
228
ственной власти и особенно командного состава армии стре-
мительно разрушался под влиянием бездействия правительства
кн. Львова и социалистической агитации. Он сам считал, что
правительство могло бы реагировать против натиска слева,
только опираясь на Думу, поэтому он старался побудить пред-
седателя Совета Министров созвать ее как можно скорее.
Но тут он встретил определенное сопротивление. Кн. Львов
не желал идти на ссору с совдепом, не желал вступать в борьбу
из-за попытки «гальванизировать политический труп», как тогда
выражались в противодумских кругах. Он делал ставку на
левые круги, видел в них новую растущую силу, старался пола-
дить с ней «по-хорошему». Всю свою политическую карьеру
он сделал, опираясь на левую ногу, революционная волна вы-
несла его на вершину власти, он и дальше думал делать свое
счастье, лавируя все левее и левее. Дума могла быть только
помехой, он от нее и отмахивался. Но не будучи человеком
открытой борьбы, привыкшим устраивать свои дела при помощи
лавирования, он не решался грубо отклонить настояния Род-
зянко, он приводил доводы в пользу лишь отсрочки, тянул
дело, откладывал решение.
В конце концов, видя нетерпение председателя Государ-
ственной Думы, подхлестываемого в свою очередь настояниями
членов последней, кн. Львов пообещал созвать Думу 27 апреля,
в день десятилетия открытия заседаний Государственной
Думы первого созыва.
На первых порах среди нас был заметный подъем настрое-
ния, начали на что-то надеяться.
Однако этот оптимизм очень скоро рассеялся.
Стало известным, что и тут кн. Львов нашел изворот, изви-
листый выход из трудного положения.
И он, и особенно революционная демократия могли спра-
ведливо опасаться начала новой сессии Думы, если бы таковая
была созвана как регулярно действующее народное предста-
вительство. Созвать его было легко, но разойдется ли оно после
первого, чисто юбилейного заседания, никто предвидеть не мог.
Конечно, в случае нужды Думу можно было разогнать,
если бы она захотела продолжать свои занятия, но это было
бы уже актом силы, началом открытой борьбы, хотя бы и совер-
шенно безопасной и беспроигрышной для объединенных сил
правительства и революционной демократии. Но такой акт
открыто бы выявил расхождение правительства с буржуазными
кругами, еще не доказавшими своего полного политического
бессилия. Кн. Львов не склонен был вступать с кем-либо в
борьбу, он ловко обошел препятствие, опасность. Он просто
решил, и сообщил это решение Родзянко как факт, что в юби-
лейном заседании 27 апреля примут участие не только члены
юридически действующей Государственной Думы, но и все те
депутаты первых трех Дум, кои окажутся в этот день в столице.
229
Этим решением заседание утрачивало характер легальной
сессии законодательного учреждения, оно превращалось в про-
стой митинг членов всех Государственных Дум, причем в одну
кучу соединялись и те депутаты, кои еще принадлежали к
юридическому действующему законодательному учреждению,
и те, полномочия коих давно истекли, у одних почти пять, у
других шесть или семь лет тому назад.
Вместе с тем отпадало всякое опасение левых кругов, что
на этом заседании Дума примет какое-либо постановление,
будь то даже чисто платонического свойства. Митинг есть
митинг, и больше ничего, с ним не нужно было вовсе считаться.
Родзянко мог отказаться от этой комбинации, мог вступить
на этой почве в конфликт с властью, заявить, что ни он, ни
председательствуемая им Государственная Дума не могут при-
нять участие в таком митинге. Но он этого не сделал, на пред-
ложение кн. Львова согласился.
Отчасти он не понимал, куда тот клонит, отчасти не считал
возможным в это роковое время выступить в чем-либо против
Временного правительства, и без того ослабленного и колеблю-
щегося под напором революционной демократии. Он говорил,
что надо это правительство подкрепить, дать ему возможность
поддерживать свой авторитет, продолжать ведение войны.
Как бы то ни было, это юбилейное заседание членов четы-
рех Государственных Дум состоялось 27 апреля 1917 года.
Открыл его Родзянко, рядом с ним сидели бывшие председатели
Второй и Третьей Дум.
Народу было много, ложи полны представителями револю-
ционной демократии, пришедшей поддержать своих немногочи-
сленных единомышленников.
Полились речи, красивые по форме, никчемные по суще-
ству. Представители разных политических группировок всех
Государственных Дум соперничали в красноречии, в слово-
извержении, которому они сами не придавали никакого зна-
чения. Сразу стало ясно, что эти речи по значению можно было
приравнять к застольным спичам на похоронном обеде. Хоро-
нили торжественно знатного покойника, до которого, по суще-
ству, собравшимся нет дела, о котором они не жалеют в душе.
На меня произвели известное впечатление лишь четыре
речи. Первую из них произнес Винавер. Его я слышал впервые.
Он был хороший оратор, с темпераментом. Вторая речь, произ-
ведшая на меня впечатление, была произнесена Гучковым.
Он еще был, кажется, военным министром, но уже решил
подать в отставку, видя свою беспомощность остановить развал
армии. Он был хороший оратор, но его речи всегда обраща-
лись к уму, а не к чувству слушателей, на толпу они мало дейст-
вовали, это были речи для избранных. На этот раз он говорил
с большим темпераментом, с дрожью в голосе. Сущность речи
была та, что Россия в величайшей опасности, что политика
230
власти и работа революционной демократии ведут к катастрофе.
Он кончил возгласом, что Родина не только в опасности, но что
она на краю гибели. Его призыв к патриотизму не был услышан
левыми, они встретили его речь холодно, враждебно. Речь
председателя кн. Львова тоже произвела на меня удручающее
впечатление, но совсем по иным основаниям. Он не говорил ни
о трудности положения Родины, ни о необходимости сделать
все возможное, чтобы прекратить работу крайних элементов
по разрушению армии. Он слишком хорошо понимал настроение
левой аудитории, играл на их струнах. Он говорил о своем
оптимизме, пел дифирамбы революции. Он кончил возгласом,
что «свобода, я никогда в тебе не разочаруюсь». Этот показной
оптимизм главы власти доказывал, что нет ни малейшей на-
дежды на поворот в линии поведения правительства, что оно
не сможет, да и не захочет воздвигнуть преграды разрушитель-
ному потоку слева, управляемому людьми, прибывшими в за-
пломбированном вагоне. Было ясно, что впереди все мрачно в
этой обреченной стране.
Последнюю речь, которую я еще помню, произнес депутат
Четвертой Государственной Думы Скобелев. Это был социалист
второго сорта, плохой оратор, не игравший, видимо, большой
роли даже в своей среде. Его внезапно вынесли на поверхность
события 27 февраля, он и старался держаться на гребне мутной
волны. В его речи было ценно последнее место, он сказал:
«Государственная Дума сделала свое дело, Государственная
Дума умерла, да здравствует Учредительное собрание». Эти
слова были встречены бурными, долго не смолкавшими аплоди:
сментами райка. Видимо, вся его речь была заранее построена
для этих слов, для этого заключения. Она, вероятно, была
заранее согласована с главарями революционной демократии.
Это был осиновый кол, который надо было забить в спину
«политического трупа».
Вскоре после этой речи заседание было закончено, по край-
ней мере память моя ничего особенного больше не отметила.
Все остальное и прежде,и после было переливанием из пустого
в порожнее.
Политическое значение юбилейного заседания было сформу-
лировано в этих словах Скобелева, больше говорить было
нечего.
Мрачные и подавленные разошлись мы с этого похоронного
юбилея.
Назначение первого морского министра после
революции и два совещания
В первые дни революции, когда борьба далеко еще не была
окончена, когда эшелоны ген. Иванова еще двигались к Петро-
граду усмирять «бунт», а царский поезд метался между Бологое
и Псковом в тщетной надежде добраться до Царского Села,
Временный Комитет Государственной Думы начал переговоры
с президиумом совдепа о сформировании нового министерства.
С первого взгляда такая поспешность казалась непонятной
и недопустимой неосторожностью. Ведь борьба с царской
властью не была закончена, все дело революции висело на
волоске, для ее успешного завершения нужна была прежде
всего сплоченность всех революционных сил, их,тесное сотруд-
ничество, для возможности коего нужно было избегать всего,
что могло внести раздоры в среду революционеров, вызвать
между ними раскол. А как раз создание новой власти, образо-
вание революционного министерства, было такой темой, которая
могла привести к острой борьбе двух уже явно обозначившихся
и явно друг другу не доверявших революционных центров.
Между тем вопрос о создании министерства был поднят
едва ли не на второй день революции, причем инициатива
исходила от Временного Комитета. Эта поспешность объясня-
ется той психологией и моральной подавленностью главарей
Временного Комитета, которая явно обозначилась первого
марта. По внешности Временный Комитет и особенно его пред-
седатель были мозгом и сердцем революции, ее распоряди-
тельным центром, откуда шли все директивы по революцион-
ной линии. Но это было только обманом зрения, все шло как-то
самотеком в результате частной инициативы отдельных лиц и
групп, причем симпатии масс явно склонялись в сторону нового
органа — совдепа. Временный Комитет это очень скоро почув-
ствовал, учел фактическую силу своего соперника, но в то же
время не понимал того, что, видимо, инстинктивно оценил его
конкурент. Именно — Временный Комитет, пока историческая
власть не отреклась от своей миссии возглавления векового
строя, являлся той ширмой, тем фасадом революции, которые
единственно могли побудить ближайших слуг и естественных
защитников царского правительства, ослабив силу сопротивле-
ния, искать компромисса с движением, которое иначе они вы-
нуждены были бы стараться сломить хотя бы силой оружия,
ценою гражданской войны. Поэтому Временный Комитет недо-
оценивал своего значения в лагере восставших и чувствовал
себя не в силах взнуздать разбушевавшуюся стихию.
Психологически Родзянко не был подготовлен к роли возгла-
вителя революции, которую он столько лет ненавидел и которой
всегда опасался. Если он в минуту душевного потрясения
очутился в этой несвойственной ему роли, то это несчастное
232
для него стечение обстоятельств не могло сразу изменить его
духовную сущность. Он оставался далек и чужд силам, которые
оншытался возглавить, ввести их по возможности в государ-
ственное русло. Но с каждой минутой, когда корабли были уже
сожжены, он все более и более чувствовал свою отчужденность
от стихии, не доверял ей, как и она ему не доверяла. Бродя во
второй деньфевблюции среди возбужденной толпы, я по крайней
мере уже слышал, как какие-то юркие господа агитировали
в толп£: «Родзянко владелец латифундий, у него 50 тысяч
десятин, не верьте ему, он тянет руку помещиков и эксплуа-
таторов».
Чувствуя инстинктивно свою беспомощность в деле взнузда-
ния взбаламученной народной стихии, не имея сильно разви-
того инстинкта власти и воли к борьбе на два фронта, Времен-
ный Комитет пришел к привычному для представителей русской
общественности решению: создать какой-то исполнительный
орган, выделить какую-то организацию, — конечно, коллектив-
ную,— коей и передоверить и свою власть, и взятую на'Себя
неосторожно несвойственную роль, возложить заодно на нее
ответственность за могущие быть последствия. Словом, пошли
по проторенной доройте — когда дело осложняется, сдать его
в комиссию. Такою комиссией на этот раз должно было быть
новое министерство.
Но провести это в жизнь оказалось не так-то просто. Совдеп
заупрямился. Не то чтобы он был против, нет, но он хотел
сказать и свое слово. Перессорились прежде всего по вопросу
о тексте воззвания к населению, которое должно было сопут-
ствовать публикации списка министров.
Отношения сразу обострились, в Таврическом Дворце это
остро почувствовали. Но в то время Временный Комитет пред-
ставлял собою еще большую силу, его влияние на солдат было
еще велико. Когда член Государственной Думы Караулов
попытался, как он саЪг мне в этом потом признался, послать
агитатора проповедовать солдатам идею отстранения Времен-
ного Комитета и передачи власти совдепу, то солдаты чуть не
растерзали говорившего, приняв его за провокатора. Совдеп,
стоявший неизмеримо ближек массам, это учитывал. Ему нужно
было прежде всего завладеть солдатской массой, как он уже
зладел’фабочей средой. Он поторопился выпустить пресловутый
приказ № ПЕРВЫЙ, с помощью коего он рассчитывал разло-
жить армию, противопоставить солдат офицерству, подорвать
влияние последнего. Вместе с тем он учитывал, что офицерство
идейно гораздо ближе к Временному Комитету, чем к совдепу,
что в возможном столкновении двух центров революции оно
встанет скорее на сторону Временного Комитета. Поэтому
надо было его ослабить, запугать, отделить от солдатской
массы. Если бы Временный Комитет, что было вероятно, встал
на защиту офицерства, то это было бы удобным и верным
233
средством подорвать окончательно влияние Временного Коми-
тета среди солдат, что привело бы к полному торжеству совдепа.
Так оно и вышло. Временный Комитет был глубоко возму-
щен приказом, он даже проявил какое-то неясное желание
действовать решительно и против приказа, и против его авто-
ров. Но тут главари совдепа проявили большую дипломатиче-
скую сноровку, они выразили готовность взять назад приказ,
который, в сущности, уже свое дело сделал, заявили свою несоли-
дарность с его прямыми авторами, словом, повели переговоры,
затягивали дело, пока воинственные пары членов Временного
Комитета не выдохлись.
После этого акта можно было считать, что престиж Времен-
ного Комитета был окончательно сломлен, всем стало ясно, по
крайней мере в Таврическом Дворце, что истинным там хозяи-
ном является не он, а совдеп.
Последний заставил Временный Комитет пройти под ярмом:
спорный пункт о невыводе из Петрограда революционного
гарнизона был в конце концов принят Временным Комитетом,
причем солдатская масса, не имевшая ни малейшего желания
идти на фронт, увидела в совдепе своего защитника и покрови-
теля против «империалистических тенденций» буржуазного
Временного Комитета. С момента издания этого обращения к
населению дело Временного Комитета было окончательно
проиграно; он перестал быть опасным совдепу.
Вместе с тем до крайности облегчился вопрос о создании
нового министерства, которое, выйдя из недр Временного
Комитета, уже не пугало совдепчиков, а известную пользу
в продолжающейся еще борьбе могло принести.
Переговоры отныне пошли гладко. На пост председателя
давно был намечен кн. Львов. Еще в первый день революции —
27 февраля — я говорил с Милюковым о возможном составе
нового министерства, тогда еще конституционном правитель-
стве, и назвал имя Родзянко, но получил в ответ решительный
отказ, причем единственным кандидатом являлся якобы
кн. Львов. Так же легко были намечены кандидатуры Керен-
ского, Терещенко и Гучкова.
Почему выплыл Терещенко, человек совершенно чуждый
тогдашней политической среде, я понять не мог. Гучков стоял
уже во главе органа, призванного бороться с подходившими
эшелонами ген. Иванова, он был председателем Комиссии по
обороне в Третьей Государственной Думе и председателем
военно-промышленных комитетов во время войны, поэтому его
назначение военным министром было естественно. На пост мор-
ского министра, по словам Родзянко, предназначали меня. Для
меня это было полной неожиданностью, я никакого участия
в революции не принимал. Я немедленно отказался, несмотря
на то, что некоторые члены Временного Комитета на том очень
настаивали. В конце концов так и не нашли кандидата на пост
234
морского министра и в момент окончательного сформирования
министерства, уже после отречения Государя, исполнение обя-
занностей морского министра возложили на Гучкова, который
таким образом должен был возглавить два министерства, что,
конечно, было ему непосильно, тем более, что его здоровье в
этот момент оставляло желать лучшего. Он только недавно
перенес тяжелую сердечную болезнь, которая едва не свела его
в могилу, и все еще не вполне оправился.
Когда после условного отречения Михаила Александровича
вступил во власть новый состав Совета Министров, который
принял название Временного правительства, и в силу акта отре-
чения, составленного бароном Нольде, объявил себя облечен-
ным полнотою прав, пред Гучковым* встал вопрос, как орга-
низовать управление двумя министерствами, из коих каждое
требовало в условиях продолжающейся войны напряженной
работы, особенно после революции, отразившейся гибельно
на дисциплине армии и флота. Он вызвал меня, у нас опять
было несколько разговоров, я понял, что он хотел бы возложить
на меня обязанности морского министра, но я опять уклонился.
Тогда он решил избрать себе энергичного и знающего флот
помощника в деле управления Морским министерством, чтобы
передоверить ему всю технику этого дела, сохранить за собою
лишь политическое и общее руководство, а также представи-
тельство интересов ведомства в Совете Министров.
В силу этого решения он отправился немедленно после
вступления в должность в адмиралтейство, причем я должен
был ему сопутствовать в качестве постоянного докладчика по
моркой смете, знакомого почти со всем личным составом мини-
стерства. Пред тем у нас был короткий разговор, в коем обсуж-
дались возможные кандидатуры на пост старшего товарища
морского министра. Выбор это был до крайности затруднен
наступившим во флоте революционным брожением.
Флот всегда был революционно настроен. Нижние чины
комплектовались преимущественно из рабочих больших метал-
лургических и механических заводов, т. к. Морское министер-
ство утверждало, что из этого элемента легче и скорее выраба-
тывались хорошие специалисты, главная сила современного
флота. С этой тенденцией я вел в Думе многолетнюю борьбу,
т. к. мне было ясно, что рабочие представляют собою опасный
элемент, уже распропагандированный с давних лет на заводах.
Почти все они были склонны к социалистическим бредням,
а так как надзор командного состава был в условиях судовой
жизни очень затруднительным, если не невозможным,, то мало-
помалу флот заполнялся сплошь элементом мало надежным,
революционно настроенным и враждебным существовавшему
социальному и государственному строю, а т. к. офицерство
* См. ниже письмо А. И. Гучкова ген. Д. В. Филатьеву.
235
считалось опорою последнего, то, естественно, против него шла
неудержная агитация, особенно среди машинной и кочегарной
команды.
Но все попытки изменить систему комплектования остава-
лись тщетными. К моменту революции в состав команд было
влито много запасных, которые после отбытия службы во
флоте служили на заводах, где материально были хороша
обставлены. Теперь они два с половиной года сидели на судах,
а их семьи голодали. Естественно, почва для агитации была
подготовлена, она и началась очень скоро после начала войны.
Это лучше всего было показано случаем с броненосцем «Сла-
ва», посланным в Рижский залив, причем на этом переходе,
когда на горизонте показалось какое-то трехтрубное судно,
принятое сперва за немецкий крейсер «Роон», на броненосце
вдруг оказалось выключенным все электричество. Если бы в
этот момент произошел бой, корабль стал бы добычей более
слабого врага. К счастью, то был наш «Рюрик». Это дело явно
указывало на известное неблагополучие в смысле настроения
части команды. Но большинство было лояльно, и дело шло
благополучно вплоть до революции, когда крайние элементы,
организованные тайно агентами врага, подняли голову и захва-
тили дирижерскую палочку.
Чтобы как-то справиться с положением, нужно было иметь
человека твердого и вместе с тем достаточно популярного
во флоте. Перебирая возможных кандидатов, мы останови-
лись на трех фамилиях, адмиралах Колчаке, Кедрове и Бахи-
реве. Каждый имел свои достоинства и недостатки. Колчак
пользовался популярностью, но его присутствие в Черном море
считалось необходимым, т. к. только его влиянию можно было
приписать то, что черноморцы сохранили полную дисциплину,
несмотря на революцию. Непенин, наиболее подходивший на
этот пост, был уже убит, по-видимому, переодетым немецким
агентом. Бахирев был прекрасный строевик, но пользовался
славой слишком сурового морского волка, недостаточно гибкого
в революционных условиях. Оставался Кедров.
Когда мы прибыли в Морское министерство, мы прошли
к адм. Григоровичу, который продолжал жить в адмиралтей-
стве. Я его с трудом узнал, так он осунулся за это время. На-
чался общий и дружественный разговор об организации Мор-
ского министерства на будущее время, перебирались кандида-
туры на различные посты в министерстве, на которых в усло-
виях революции нельзя было бы сохранить прежних лиц. Григо-
рович дал приблизительно ту же характеристику кандидатов,
что и я. Тут же, на этом совещании, были намечены главней-
шие перемены и назначения, кои были неизбежны. В том числе
товарищем морского министра было решено назначить Кедрова.
При выходе от Григоровича мы увидели на стене приказ
К? ПЕРВЫЙ, который никто не решался снять. Гучков подошел
236
к стене и в присутствии писарей, самого революционного
элемента, сорвал приказ и бросил на пол, сказав, что приказы
будут отдаваться им и только им, а не самочинными организа-
циями.
Затем Гучков произнес краткую речь собранным чинам
ведомства, и мы удалились. Пред тем, впрочем, он утвердил
в должности командующего флотом «красного адмифала»
Максимова, только что выбранного экипажами.
После отречения Государя и сформирования Временного
правительства, пользовавшегося на бумаге полнотою админи-
стративной и законодательной власти, Государственная Дума
как учреждение перестала существовать, с нею больше не счита-
лись, ни разу ее не собирали. Вместе с тем мы, октябристы,
представители ее руководящего центра, перестали играть
какую-либо роль во внутренней жизни страны. В составе нового
правительства наших представителей не было, т. к. Гучков уже
давно состоял членом Государственного Совета и политически
разошелся с нашей фракцией, а Годнее давно из нее вышел,
войдя в состав небольшой группы, именовавшейся «левыми
октябристами», фактически шедшей на буксире кадетской
фракции.
Тем не менее правительство кое-когда привлекало некоторых
членов нашей фракции, если не для решения, то хоть для обсуж-
дения отдельных важных вопросов текущей политики.
Первое такое наше участие в правительственном совеща-
нии произошло в самом начале деятельности Временного
правительства.
Как известно, Государь перед своим отречением подписал
приказ о назначении В. К. Николая Николаевича Верхов-
ным Главнокомандующим. Великий Князь немедленно выехал
в Могилев, но вступить в командование не успел, дорогой
он получил уведомление, что Временное правительство не на-
ходит возможным при сложившихся обстоятельствах его вступ-
ление в исполнение обязанностей Верховного.
Время было военное, оставлять незамещенным пост Верхов-
ного было невозможно, надо было немедленно выбрать другого
кандидата на этот пост. Вот для решения этого важного вопроса
правительство созвало Особое Совещание с участием несколь-
ких членов Государственной Думы, в том числе были приглаше-
ны Родзянко и я.
Заседание Совещания состоялось в том помещении Мариин-
ского Дворца, где когда-то собиралась Согласительная комис-
сия Государственного Совета и Государственной Думы, где еще
так недавно мне приходилось тщетно отстаивать сравнительно
робкие попытки либеральных новшеств, принятые Думой и
встречавшие непреодолимое сопротивление со стороны правых
членов Государственного Совета, главным образом членов по
237
назначению. Невольно, переступив порог этой комнаты, я
вспомнил это недавнее время, контраст с коим резко подчерк-
нуло только что пред тем состоявшееся заседание Особого
Совещания по обороне под председательством Гучкова, пер-
вого революционного военного министра. Когда он вошел в уже
полный зал, почти все присутствующие встретили его громом
аплодисментов, причем особенно усердствовал один член Госу-
дарственного Совета по назначению, принадлежавший ранее к
группе крайних правых.
Совещание открыл кн. Львов, давший краткое резюме поло-
жения, побудившего правительство отстранить Великого Князя
от Верховного командования и сообщивший решение правитель-
ства избрать заместителя Великого Князя после обсуждения
возможных кандидатур в настоящем совещании.
Затем Гучков, как военный министр, дал краткий обзор
положения и возможных кандидатур, характеристику некото-
рых генералов, пользовавшихся популярностью.
Из его речи я вывел заключение, что, хотя совещанию
никакого имени не навязывалось, но выбор правительства, по-
видимому, уже сделан, по крайней мере Гучков явно склонялся
к назначению ген. Алексеева.
Имя ген. Алексеева было хорошо известно, его роль и за-
слуги в течение великой войны были у всех на виду, его пози-
ция в момент последних событий, приведших к отречению Госу-
даря, была нам, присутствующим на заседании, ясна. Поэтому
выбор правительства был понятен, для него Алексеев был свой
человек, хорошо известный, уже фактически выполнявший обя-
занности Верховного командования в качестве начальника
штаба при Государе, который, как все знали, был только номи-
нальным командующим. Но лично мне эта кандидатура не
нравилась.
Я знал, что Алексеев за последнее время сильно болел, что
его болезнь, затяжная и изнурительная, не может быть излечена
без трудной операции, которая должна вывести пациента из
строя на очень долгий срок. Правда, генерал, обладая силь-
ным характером, пренебрегал своим здоровьем, не обращал
внимания на свои страдания, продолжал работать как прежде,
но это не могло не отразиться на его психике, на характере его
деятельности. Между тем положение с каждым днем осложня-
лось, Верховному теперь надо было вести борьбу не только
против внешнего врага, далеко не сломленного, но и против
внутреннего, а именно — против элементов, стремившихся раз-
ложить фронтовую армию так, как они уже успели разложить
петербургский гарнизон.
Это мог выполнить только человек очень сильный физиче-
ски и морально, спокойный и решительный, притом уверенный
в себе, еще не сломленный тягостными переживаниями военного
времени и последних событий.
238
Словом, я считал, что Алексеев уже до дна использованный
человек, что новая задача, которую на него хотят возложить,
уже ему не по плечу, что надо искать другого, более молодого
и сильного волей человека.
Из всех наших высших военачальников останавливали на
себе мое внимание два генерала — Гурко и Юденич, первого
я знал лично еще в период Третьей Государственной Думы, о
втором мог себе составить впечатление только на основании
тех сведений, кои притекали ко мне с Кавказа за время войны.
Оба они были сравнительно молоды, оба физически крепкие
люди, оба обладали большой силой воли. Но из двух я отдавал
предпочтение Юденичу. Все его операции на Кавказском
фронте, за которыми я все время следил с захватывающим
дух вниманием, доказывали два свойства его характера: 1) вер-
ность суждения, уменье быстро ориентироваться и разбираться
в сложных и трудных обстоятельствах и 2) уменье спокойно
принять ответственное решение и с непреклонной волей довести
до конца раз намеченный план действий. Эти его свойства —
хладнокровие, энергия и последовательность в осуществлении
принятого решения — меня подкупили, и я решительно выска-
зался за его кандидатуру.
Когда я кончил, царило неловкое молчание, как будто я
сделал какую-то ужасную гафу, какую-то непростительную бес-
тактность. Гучков молчал, но заговорил Керенский. Он был
министром юстиции, но его голос уже доминировал, видимо,
даже в военных вопросах. По крайней мере он мне решительно
и без обиняков ответил, что никогда подобного назначения быть
не может, нельзя в такое смутное и тревожное время назначать
Верховным подобного «бурбона», каким был якобы Юденич.
Я ждал, что меня поддержит Родзянко, но и он высказался
за Алексеева, около имени коего таким образом объединились
все присутствующие, кроме меня. Вопрос был решен, и мы ра-
зошлись.
Прошло около двух месяцев. Опять Родзянко передал мне,
что правительство приглашает его и меня для участия в сове-
щании, которое будет иметь место в Мариинском Дворце и на
которое прибудут приезжающие с фронта четыре Главнокоман-
дующих.
Когда я пришел во Дворец к указанному сроку, я застал
там Совет Министров, ряд виднейших лидеров Совета рабочих
и солдатских депутатов. Скоро прибыли генералы — Алексе-
ев, Гурко, Драгомиров и Щербачев.
Гучков, который еще был военным министром, но уже поду-
мывал об отставке, сказал вступительное слово, но указал на
растущий развал армии, на быстрое падение дисциплины на
фронте и в тылу, на величайшую опасность, которая является
следствием пропаганды социалистических элементов в окопах и
в казармах. Я понял, что настоящее заседание имело целью
239
убедить «товарищей» прекратить разложение армии и помочь
генералам ввести какой-либо порядок на фронте.
Затем слово было предоставлено генералам. Первым гово-
рил Алексеев. Он был в этот момент уже сломленным человеком,
уже не способным к борьбе за спасение армии, он мог только
убеждать «товарищей», молить их не губить армию. Он под-
робно обрисовывал положение на фронте, указывал на необхо-
димость срочных мер к установлению порядка и дисциплины.
Надо прибавить, что правительство к тому времени ввело закон,
упразднявший смертную казнь даже на фронте, чем был нанесен
смертельный удар дисциплине и самой возможности продол-
жать войну. Эта нелепая мера была проведена без видимого
протеста со стороны высшего управления военного ведомства.
Теперь начали пожинать ее плоды.
После Верховного говорили другие генералы, командовав-
шие фронтами. Особой разницы в их речах я не видел, повто-
рялись те же самые аргументы, преподносились те же выводы
под разными соусами. Меня только несколько удивило вы-
ступление Драгомирова, видимо, очень искреннего человека,
но уже сильно изнервничавшегося. Когда он говорил, в голосе
слышались спазмы истерического характера, на глазах были
слезы.
Он, видимо, страшно скорбел за армию, за Родину, но это
проявление истерии показывало, как износился нервно наш
командный состав.
Генералам отвечал один из «товарищей». Я и сейчас не могу
сказать, кто это был, тогда я так был возмущен его речью,
встреченной восторженно его коллегами, что немедленно после
нее ушел, даже не спросил, кто автор. Но это был, видимо, один
из лидеров социалистов, т. к. он говорил «мы» и они его апроби-
ровали. В его речи явно сквозила яркая германская ориента-
ция, он говорил не о войне, а о необходимости немедленного
мира, сепаратного мира, если нельзя заключить общего. Обра-
щаясь больше к правительству, чем к генералам, он говорил
приблизительно следующее: «Вы не способны дать народу то,
что он требует, именно — немедленный мир. Мы это сделать
можем, уступите нам власть». Вот мысль его довольно длинной
речи, остальное было обычной варьяцией на социалистическое
красноречие. У своих коллег он не вызвал протеста, напротив.
Ясно стало, что вся эта недостойная комедия с попытками
убедить заведомых пораженцев ни к чему привести не может,
с ними можно было разговаривать только на языке силы, мо-
ральной и физической, чего у правительства уже не было, как
не было и у главного командования. Я видел потом в вагонах
этих генералов пред их отъездом, они были мрачнее тучи.
Гурко определенно выразил то, что они думали. Он сказал:
«Без крови не обойдешься, притом придется пролить много
крови». Это было верно по существу, но уже неисполнимо.
240
Очень скоро после того Гучков подал в отставку, военным
министром стал Керенский, Гурко вылетел в отставку.
Гучков опять встал во главе Военно-промышленного коми-
тета, но теперь работа там была одним разочарованием, влия-
ние «товарищей» на рабочую среду сводило на нет все усилия
работников Комитета. Как-то я к нему зашел и застал в крайне
угнетенном состоянии. Помню, он верно анализировал положе-
ние, признавал неизбежность разгрома России, гибели всего,
что нам было так дорого, за что мы столько лет боролись.
Тогда он уже понял, что 27 февраля было началом ликвидации
Великой России.
Первое выступление большевиков
В середине лета 1917 г. результаты «великой и бескровной»
стали ясны для всякого здравомыслящего обывателя. Развал
в тылу был полный, фактически все органы правительственной
власти были в параличе, администрация под мудрым управле-
нием министра внутренних дел давно перестала существовать.
Временное правительство после ухода Гучкова и вынужденной
левыми отставки Милюкова существовало больше для види-
мости, оно решительно капитулировало пред революционной
демократией, держалось только по милости последней.
Хуже всего было то, что процесс распада начал захваты-
вать самую армию, под неослабным воздействием пропаганды
социалистов всех мастей авторитет командного состава быстро
падал, дисциплина разрушалась вконец. Правительство не
реагировало. Правда, сперва пробовали «уговаривать» солдат-
ню, посылали на фронт кое-кого из левых депутатов говорить
никчемные речи, но скоро убедились, что ораторы большевиков
и левых эсеров имеют над ними решительный перевес. Сам
командный состав был бессилен, отмена смертной казни в
разгар войны выбила у него аппарат воздействия, а без террора
вообще воевать нельзя.
Большинство членов Государственной Думы разбрелись
кто куда. Ведь мы знали, что нас больше не соберут, что песенка
наша спета. Но несколько человек оставалось в Петрограде,
главным образом члены Особых Совещаний, кои пытались
продолжать работу, ставшую, правда, беспредметной вследст-
вие остановки боевых действий на фронте и поведения рабочей
среды в самой стране.
Мы по-прежнему продолжали собираться почти ежедневно
в Таврическом Дворце у Родзянко, коему было отведено малень-
кое помещение на задворках Дворца. Здесь мы обменивались
текущими новостями, узнавали, что делается на фронте. К Род-
зянко по старой памяти заходили иногда члены социалистиче-
16 Заказ 195 241
ских фракций Думы, от них мы узнавали, что делается и гово-
рится в Совете рабочих и солдатских депутатов, куда они были
вхожи и где имели связи.
В конце июня они начали передавать слухи, что в казармах
и на фабриках идет пропаганда в пользу устройства «варфоло-
меевской ночи», т. е. попросту резни «цензовиков», буржуев,
министров-капиталистов и прочей «контры». Агитацию эту вели
сторонники левого течения совдепа, главным образом привер-
женцы Ленина и прочей банды, прибывшей в запломбирован-
ном вагоне.
Мы относились к этим слухам легкомысленно, но они, ви-
димо, имели кое-какие основания, т. к. наши левые коллеги
были очень озабочены, а ведь они принадлежали к группиров-
кам, господствующим в совдепе, пока еще оборончески наст-
роенным и не желавшим открытой резни. Было ясно, что они
начали бояться своих большевизанствующих товарищей, тем
более, что власть теряла всякий авторитет. Правда, казарма
в большинстве еще была верна умеренным лидерам совдепа,
большинство солдат еще открыто исповедовало эсеровскую
веру, но можно было опасаться, что, перейди большевики от
слов к открытому выступлению, никто им не окажет сопротив-
ления, т. к. во главе правительства стоял по-прежнему
кн. Львов, уже доказавший, что бороться с эксцессами слева
он не может и не хочет. Время шло, ничего срашного не случи-
лось, мы начали успокаиваться. Однажды утром, это было в
начале июле, я по обычаю пришел в Таврический Дворец
повидать Родзянко.
Я застал его и бывших тзм депутатов крайне взволнован-
ными. Мне сообщили, что только что от членов совдепа пришло
известие о начавшемся выступлении большевиков и против
Временного правительства, и против большинства совдепа,
которое обвиняется в соглашательстве с капиталистами и в
измене делу пролетариата. Лозунгом движения было — «Вся
власть Советам». Таврический Дворец уже походил на потре-
воженный муравейник, всюду сновали перепуганные предста-
вители большинства совдепа, вчера еще самоуверенные, а
ныне почувствовавшие угрозу их положению и влиянию.
Спешно был созван пленум совдепа, но его главари, видимо,
ни на что не могли решиться, все свои надежды возлагали
на Керенского. Правда, они знали, что ворон ворону глаз не
выклюет, что их жизни ничто не угрожает, но расставаться
с властью, с влиянием на массы и на правительство им не
хотелось.
Вскоре от них прибыли гонцы к Родзянко, кои передали,
что ему, да и всем нам, лучше — пока можно — разойтись
по домам, т. к. к Дворцу направляются вооруженные банды,
а Временное правительство совершенно растерялось, сам
кн. Львов якобы отсиживается в Аничковом Дворце и никаких
242
вооруженных сил в его распоряжении не имеется. На вопрос,
где военный министр — Керенский, — последовал уклончивый
ответ.
Мы решили разойтись. На Таврической было много народу,
часто попадались автомобили, переполненные вооруженными
рабочими или матросами. Многие автомобили были снабжены
пулеметами, все они неслись по направлению к Таврическому
Дворцу, выполняли, видимо, какой-то заранее выработанный
революционный план. Картина была внушительная, встречная
публика в страхе разбегалась.
На Невском картина была совсем необычная. Сам проспект
был почти пуст, публика пряталась по боковым улицам, боялась
показаться на проспекте, выглядывала из-за углов. Вдали по
проспекту двигались какие-то толпы, слышались выстрелы,
шум и рев приближавшейся людской массы. На Стремянной
я встретил беспрерывную линию куда-то спешивших солдат
и матросов, все они были вооружены ружьями, все выходили
из одного и того же дома на Дмитровском переулке, где, видимо,
была какая-то революционная штаб-квартира. На лицах этих
людей нельзя было заметить какого-либо воодушевления, скорее
это было перепуганное и озабоченное стадо, покорно исполняв-
шее чуждое задание, пассивно подчинявшееся чужой сильной
воле.
Днем пришлось либо сидеть дома, либо слоняться по нашему
кварталу, т. к. перейти Невский было небезопасно, там воору-
женный сброд пользовался случаем пустить пулю в каждого, кто
появлялся на проспекте. Правда, крови я не видел, страдали
больше окна и стены.
Ничего толком нельзя было понять, доносились издали
звуки ружейной перестрелки, шум и крики отдаленной толпы.
Мой телефон не действовал, — вероятно, его выключили на
центральной станции. Во второй половине дня на боковых ули-
цах и переулках нашего квартала стали появляться сперва в
одиночку, потом группами, наконец беспрерывной лентой сум-
рачные, растерянные и как-то притихшие солдаты и матросы.
Они куда-то спешили изо всех сил, ни на что и ни на кого не
обращали внимания. Было ясно, что это беглецы, спешно
оставлявшие поле революционного сражения.
Было похоже, что выступление сорвалось. К вечеру к моей
прислуге пришел ее родственник, служивший солдатом на одной
из кронштадтских батарей. Он был в полной панике, просил,
чтобы ему позволили спрятаться на кухне, отсидеться до тем-
ноты. Этот храбрый революционер рассказывал, что он и его
товарищи по батарее были вызваны по тревоге местной больше-
вистской ячейкой, им было предложено немедленно идти на
военном корабле в Петроград поддержать товарищей, высту-
пивших в пользу полноты советской власти против министров-
капиталистов. За это выступление им обещали хорошие деньги
16*
243
и дали в задаток по 10 рублей. Он думал, что дело идет о простой
манифестации, не посмел уклониться. В столице, однако, он
попал в вооруженную толпу, имевшую целью захват власти.
Эта толпа, идя по Невскому, встретила на перекрестке другую
вооруженную толпу, которую по ошибке они приняли за не-
приятеля, т. е. за верные правительству воинские силы. Начали
в нее стрелять, на выстрелы последовали ответные выстрелы,
кое-кто был ранен. Обе толпы в панике разбежались. Он этим
воспользовался, пробрался задними улицами к нам на кухню,
где и скрылся до ночи.
Поздно вечером, когда я был уже в постели, затрещал мой
телефон. Я понял, что центральная станция опять свободна, что
произошел какой-то решительный поворот в положении. Я подо-
шел. То говорил член Государственного Совета Карпов, кото-
рый от имени Родзянко передавал мне, что опасность захвата
власти большевиками миновала. Он рассказывал, что где-то
казаки попали в засаду, были обстреляны красными, понесли
потери и озлились. Они начали дело усмирения бунта всерьез.
Командующий военными силами столицы ген. Половцев взял
дело подавления выступления в свои руки, мобилизовал кое-
какие надежные части, в том числе юнкеров. После нескольких
орудийных выстрелов по бунтовщикам последние бежали в раз-
ные стороны. Было ясно, что движение сломлено, но дело теперь
идет о ликвидации последних очагов движения.
Я спокойно лег спать.
На другой день в центре столицы было тихо. Конечно,
улицы были полны взбудораженной толпой, но это были уже
потревоженные накануне обыватели, о большевиках не было и
помина. На улицах появились плакаты, которые сообщали о том,
что Ленин и прочие господа, прибывшие в запломбированном
вагоне, являются немецкими шпионами, действующими по гер-
манской указке и на немецкие деньги. Этому известию, которое,
впрочем, имело видимость официального сообщения, охотно
верили, не могли только понять, почему власть с этими измен-
никами и шпионами так церемонится.
Особенно возмущали слухи о том, что главари вчерашнего
бунтарского выступления не только не выводятся в расход в
порядке революционной юстиции, но попросту выпускаются на
все четыре стороны почти немедленно после их ареста воин-
скими отрядами, приступившими к окончательной ликвидации
последних очагов восстания на окраинах и к арестам вожа-
ков движения. Особенно негодовала на эту слабость власти
казарма, еще вчера растерявшаяся и в массе готовая объявить
нейтралитет в ожидании того, чья возьмет. Теперь, когда провал
начинания большевиков был несомненен, когда их приверженцы
разбежались, а вожаки с Лениным во главе попрятались,
храбрый революционный гарнизон готов был проявить макси-
мум революционной жестокости, чтобы отомстить за вчерашний
244
переполох и за жизнь нескольких солдат, подстреленных рево-
люционерами. Обыватель тоже был полон ненависти к больше-
викам, особенно когда узнал, что революционная чернь успела
кое-где хорошо пограбить, изнасиловать несколько женщин,
потрепать и побить многих неосторожно попавшихся ей под
руку буржуев, — словом, проделать все, что полагается делать
во славу революции.
Первая радость от подавления выступления скоро рассея-
лась. Стало известным, что кн. Львов остался верен себе. Пра-
вительство не только не хотело ликвидировать на месте главарей
восстания, но вело к тому, чтобы обеспечить им полную без-
наказанность. Правда, Ленин скрылся в Финляндии, но об этом
все знали, было нетрудно его выловить, если бы правительство
показало, что оно приступило к искоренению большевистского
зла. Вместо этого рассказывали, что когда юнкера арестовали
Троцкого и привезли его в Таврический Дворец, его встре-
тили главари совдепа словами: «Вы свободны, товарищ».
Немудрено, что казаки, кои понесли наибольшие потери
при подавлении восстания, пришли в ярость. Они открыто гово-
рили, что больше никогда за это правительство драться не
будут. Это обещание они в октябре выполнили.
Отныне стало ясно, что хотя большевики в данном выступ-
лении разбиты, но в общем они выиграли, отныне они морально
сильнее и Временного правительства, и большинства совдепа,
которые доказали свое полное моральное бессилие, отсутствие
воли к борьбе и инстинкта власти.
А между тем все козыри были в этот момент в руках власти.
При наличии общего возмущения большевиками, при распро-
странившейся уверенности, что люди из запломбированного
вагона простые предатели и шпионы, при готовности петроград-
ского гарнизона покончить физически с виновниками недавнего
междоусобного кровопролития кн. Львов и руководимое им
правительство могли еще спасти Родину, покончить с больше-
вистской опасностью, задавить ленинизм в зародыше. Для этого
надо было иметь только решимость действовать и желание
укрепить свою власть. Надо было иметь волю к борьбе и чувство
ответственности за будущее родной страны.
Конечно, обстоятельства требовали быстрых действий, ре-
шительных актов в порядке «революционной юстиции», т. е.
попросту надо было отдать приказ ликвидировть вожаков дви-
жения на месте, при самом аресте. Ошибок быть не могло, весь
Петроград знал этих господ поименно. Но кн. Львов по пути
спасения Родины не пошел. Он поступил как Пилат, умыл руки.
Он подал в отставку, выпустил бразды правления из своих
рук, отказался от власти, которой так добивался в последние
годы старого режима. Последний случай спасти Россию от
надвигавшейся анархии и большевизма этим непротивленцем
был упущен.
245
Обычно говорят, что Керенский был предтечей большеви-
ков, что он своею слабостью подготовил захват ими власти.
Это верно, но только отчасти. Главная роль в этой политике
непротивленства и неиспользования представляющихся воз-
можностей спасти Родину принадлежит тому, кто в минуту
падения Трона взял всю полноту государственной власти в
свои руки, сделался главою Временного правительства и вся
деятельность которого в это смутное время сводилась к постоян-
ной сдаче своих позиций.
Преждевременное выступление большевиков в июле давало
ему последний случай спасти свою власть и выполнить принятую
на себя пред страною ответственность.
Но непротивленец оказался непротивленцем.
Россия была обречена.
Всероссийское Государственное Совещание
Лето смутного 1917 года. Дела на фронте шли отврати-
тельно. Керенский, получивший в общежитии титул «Главно-
уговаривающего», окончательно провалился как глава прави-
тельства и особенно как военный министр. Начатое по его
настоянию наступление в Галиции после мимолетного успеха у
Галича превратилось в полный и позорный разгром, распропа-
гандированная армия покатилась назад, бросая целые горы с
таким трудом созданного снаряжения и вооружения.
Пришлось хоть на момент опереться на авторитет какого-
либо выдающегося генерала, вновь ввести смертную казнь,
и т. д. Загорелась, как метеор на темном небе, яркая звезда
Корнилова.
Но сразу же, с первого момента призвания к власти и к сот-
рудничеству этого генерала, революционная демократия
вообще, а Керенский в частности, почувствовали к нему извест-
ную ревность, инстинктивное недоверие и подозрительность.
Как только стал проходить страх, вызванный развалом фронта,
как только там стал устанавливаться какой-то минимальный
порядок, между Корниловым — носителем идеи дисциплины и
самопожертвования ради блага государства — и революцион-
ной демократией проявилось то взаимное отталкивание,
скрытая враждебность, которые были неизбежны при соприко-
сновении людей столь различных психологических типов.
Офицерство, остатки государственно мыслящих элементов,
все, кому дорого было будущее Велукой России, склонялись
явно на сторону Ставки. Революционная демократия, опираю-
щаяся на распоясавшиеся массы народных низов, стреми-
тельно левела, несмотря на недавний урок, неудавшееся выступ-
ление большевиков. Балансировать между этими противо-
246
положными силами становилось все более затруднительно,
почва начинала уходить из-под ног Временного правительства
вообще, а у Керенского в особенности. Явно чувствовалось
приближение конца их престижа и влияния. Поэтому никто
не удивился, когда стало известно о предстоящем съезде в
Москве Всероссийского Государственного Совещания. Это
известие было воспринято как очередная попытка Времен-
ного правительства найти опору в разных слоях общества для
возможного отпора нажиму с двух противоположных флангов.
На этом Совещании и должны были присутствовать все
члены всех четырех Государственных Дум, бесконечное число
представителей разных демократических и революционных ор-
ганизаций и партий, вообще весьма странный и разношерст-
ный подбор самых разнообразных по своим устремлениям
группировок.
Сразу стало ясно, что ничего серьезного, делового выйти
из этой затеи не может: это не был парламент, решающий
дела по большинству, а состав Совещания предопределял такое
вавилонское столпотворение мнений и вожделений, что никто
и никакого «совета» от такого сборища получить не мог.
Совещание должно было собраться в августе в Москве,
которая была тогда переполнена. Найти там сносное помещение
на несколько дней было трудно, надеяться на помощь властей
невозможно, нужно было ловчиться. Мне повезло. У Родзянко
были в Москве родственники или близкие друзья, которые
пригласили его остановиться у них на время Совещания, причем
предоставили ему привезти с собою одного или двух секретарей
или членов Государственной Думы. Он предложил мне оста-
новиться с ним у его знакомых, что меня очень устроило. Бла-
годаря этому я был в курсе всех разговоров, которые он вел
в Москве с лицами, прибывавшими из Ставки.
Как только начали съезжаться члены Совещания, сразу
выявилось их разделение на два враждебных лагеря, имев-
ших разную психологию и различное отношение к задачам,
стоявшим на очереди. Громадное большинство съехавшихся
демократов состояло из лиц, для коих «углубление» революции
было первейшей задачей. Они опирались на вышедшую из
берегов государственности народную стихию, стремились быть
на поверхности разбушевавшегося моря страстей, понимали,
что они могут играть роль вождей постольку, поскольку они
впереди движения, толпы, пока они кажутся элементом направ-
ляющим, а не задерживающим стремительное сползание влево,
в ближайшее соседство с большевиками и пораженцами.
С другой стороны было меньшинство, состоявшее из предста-
вителей русской интеллигенции, буржуазии, старого правя-
щего класса, военных. Все эти остатки разбитой революцией
русской элиты, осколки старого государственного аппарата,
еще недавно враждовавшие друг с другом, а теперь объеди-
247
ненные смертельным страхом за судьбу русской государствен-
ности, стремились противопоставить разрушительному потоку
демагогии свой высокий когда-то общественный и государствен-
ный опыт и еще не совсем забытый авторитет.
Особенно ярко это сказалось на предварительных собра-
ниях членов Государственных Дум, где появлялись давно
забытые социалистические лидеры — представители социали-
стических партий Первой и Второй Государственных Дум.
Тут стало ясно, что столкнулись две враждебные психологии,
между коими нет и не может быть соглашения, одна должна
будет искоренить другую. Наиболее ярким представителем
элемента, ставившего себе целью спасение великодержавности
русского государства, были военные, прибывшие в довольно
большом числе на Совещание с бывшим Верховным, генералом
Алексеевым, во главе. Они первые подняли перчатку, брошен-
ную революционной демократией защитникам государственной
идеи. Правда, они чувствовали себя плохими политиками,
отсюда их искание возможности опереться на профессиональ-
ных политических деятелей и интеллигентов.
В первые же дни нашего пребывания в Москве к Родзянко
прибыл посланец из Ставки. То был молодой человек, сын
нашего сотоварища по фракции в Думе, Лодыженский. Он
занимал какой-то пост в окружении Корнилова, был, видно,
доверенным лицом ген. Лукомского, нач. штаба Верховного,
прибыл по поручению штаба. После разговора с ним Родзянко
был очень смущен, озабочен. Сперва он молчал, но я видел, что
ему хочется поделиться своими впечатлениями от разговора.
Действительно, в конце концов он рассказал, что Лодыжен-
ского к нему прислало окружение Корнилова с извещением,
что в Ставке подготавливается переворот, имевший целью свер-
жение нынешней власти, опиравшейся на социалистов, уста-
новление взамен диктатуры, которая бы разогнала совдеп и
ввела суровую дисциплину в армии и в стране. Если Керенский
пойдет со Ставкой — тем лучше, если нет, обойдутся без него.
В предвидении изменения центральной власти Корнилов нащу-
пывает те элементы, на которые можно было бы морально
опереться и найти поддержку при реорганизации государствен-
ного аппарата.
После этого Лодыженский стал говорить свободно уже при
мне. Он был увлечен этой идеей, успех казался ему несомнен-
ным. Было ясно, что в Ставке замышляют переворот, но к нему
ничего не готово, все идет без определенного плана и руковод-
ства, по воле случая, Лодыженский имел миссию привлечь на
сторону заговорщиков Родзянко и думцев. Я мог его заверить,
что в лице думцев всех буржуазных партий новая власть, если
таковая сорганизовалась, найдет деятельных помощников в
деле организации государственного аппарата, но в процессе
борьбы эти элементы никакой пользы принести не могут. Вопрос
248
решится силой и только силой, поэтому организацию силы
Ставка должна взять на себя. Общественные организации
старого строя сейчас не имеют опоры в массах, не могут пред-
ставить собою реальной силы для борьбы. Лодыженский был,
видимо, обескуражен.
Вскоре Шингарев пригласил Родзянко и меня на «секретное
совещание», которое должно было происходить у Кишкина.
Мы отправились. Там мы застали несколько членов Думы,
главным образом кадетов, несколько военных. В числе послед-
них был Новосильцев, бывший член Государственной Думы,
а теперь председатель Союза офицеров фронта. Он нам пред-
ставил других военных, фамилии коих я, однако, разобрать не
мог. Ясно было одно — что все это офицеры, причисленные к
Ставке и прибывшие по ее поручению.
Один из них начал развивать мысль, что для спасения
армии от дальнейшего разложения, а следовательно для спа-
сения Родины, необходимо прибегнуть к радикальным мерам,
что, однако, при наличии совдепа и зависящего от него пра-
вительства, невозможно. Уже и сейчас, когда Ставка прибегла
лишь к полумерам, выявляется резкий отпор со стороны Центра,
назревает конфликт между военною и гражданскою властью.
Возможно в любой момент смещение по требованию совдепа
Корнилова, который определенно решил не подчиниться этому.
В таком случае создастся немедленный и острый конфликт,
который можно разрешить только силой. Если победит Центр,
совдеп и зависящее от него правительство, армия покатится
в пропасть, тогда все погибло. Поэтому офицерская среда ре-
шила поддержать Корнилова в возможной борьбе, Ставка в ней
имеет надежного союзника. Сейчас принимаются меры к органи-
зации сил на случай вооруженной борьбы, которая должна
кончиться свержением правительства Керенского в нынешнем
его составе. В случае удачного переворота, а в Ставке в этом
не сомневаются, придется провозгласить режим диктатуры.
Но всякому диктатору нужен государственный аппарат. Вот
для этой цели нужна прежде всего помощь всего государствен-
но мыслящего русского общества. Офицер обратился к нам, как
представителям этого общества, с просьбой помочь Верховному
устранить нынешнюю власть и содействовать в создании новой
власти, нового аппарата управления. Другие несколько допол-
нили его мысль, причем Новосильцев подтвердил, что органи-
зованное в союз офицерство всемерно сочувствует планам
Ставки и будет их поддерживать. Мы сидели и молчали, так
все было неожиданно-наивно и по-детски необдуманно. Вся
затея казалась представителям Ставки какой-то легкой военной
прогулкой, которая не встретит и не может встретить сопро-
тивления ни со стороны Керенского, ни со стороны революцион-
ной демократии. Когда они начали развивать подробности
своего плана захвата власти, нам стало ясно, что все, реши-
249
тельно все в этой авантюре не продумано и не подготовлено,
есть только болтовня и добрые намерения. Можно было поду-
мать, что эта фантазия безответственного болтуна, если бы
от Лодыженского я не знал, что тут дело пахнет не болтовней,
а кровью. Неприспособленность военных к подготовке заговора,
к организации переворота была очевидна, можно было быть
уверенным, что Керенский давно обо всем уже осведомлен, так
все было наивно у заговорщиков. Естественно, мы проявили
большой скептицизм. В основной идее мы были солидарны с
делегатами Ставки, не скрывали, что всемерно сочувствуем
планам Корнилова, но мы считали все дело настолько неорга-
низованным, что провал казался неизбежным. Мы начали
углубляться в разные детали, стараясь выяснить подробности,
причем все более и более убеждались, что дело в ненадежных
с технической точки зрения руках. Особенно странной была
роль политического комиссара правительства, имя коего не
было названо, но который якобы сочувствовал делу.
Заседание кончилось ничем, было как-то смазано. Никаких
обещаний помощи мы дать не могли, военные ушли разоча-
рованными.
На следующий день меня и Родзянко опять пригласили на
подобное же совещание. Происходило оно на квартире кн. Тру-
бецкого. На этот раз выступил родственник хозяина дома,
кн. Григорий Николаевич Трубецкой, состоявший при Ставке
по дипломатической части. Его речь была о том же, что мы
слышали у Кишкина. Очень умно и доказательно он развивал
идею необходимости переворота, установления в России режима
военной диктатуры, неизбежности столкновения Ставки с прави-
тельством Керенского. Но когда он перешел к вопросу о под-
готовке выступления, то мы могли опять убедиться в неподготов-
ленности лиц, стоявших во главе заговора, к конспиративной
работе. Впрочем, князь это сознавал и просил гражданские
элементы помочь в деле самого переворота, в его проведении
в жизнь. Когда он кончил, попросил слово Милюков. Мы были
все — одно внимание. Он сказал, что теоретически князь прав,
что цели Ставки патриотичны и высоко национальны. Но мы,
штатские политики, люди реальной действительности, сознаем,
что ничем Ставке помочь не можем, по крайней мере в период
открытой борьбы. Мы могли бы помочь лишь в случае, если бы
рассчитывали на опору широких слоев населения. Но этого нет,
массы не с нами, а в этом деле будут, вероятно, против нас,
если бы мы выступили. Точно так же можно сказать, что массы
пойдут против планов Ставки. Без опоры на массы мы не сила,
на нас поэтому рассчитывать нельзя, никакой помощи оказать
мы не можем. Все присутствующие члены Думы согласились
с Милюковым, вопрос был исчерпан.
Дня через два состоялось, наконец, пресловутое Государ-
ственное Совещание. Это был какой-то странный и никому не
250
нужный фарс. По очереди выходили на трибуну, — вернее,
на сцену (дело происходило в Большом театре), представители
разных партий и организаций и произносили краткие речи,
полемизируя с предыдущими ораторами или критикуя прави-
тельство. Каждому отводился минимум времени, ничего серьез-
ного никто сказать не мог. Даже речь Родзянко была прервана
за краткостью предоставленного ему времени. Конечно, лучшие
думские ораторы имели внешний успех, но дело от этого не
менялось: никтр никого не слушал,, все пришли с предвзятой
идеей. Из представителей демократии только бывший второ-
думец — Церетели — имел успех у правого лагеря, в его словах
послышался проблеск патриотизма, понимания долга пред Ро-
диной. Последовал символический жест — рукопожатие с дум-
цем Бубликовым. Но это была единственная ласточка, которая
весны не принесла. Самым драматическим моментом было появ-
ление Корнилова. Было известно, что правительство не желало
его приезда, но он приехал. Это было первым наглядным прояв-
лением розни, которая должна была чрез короткое время вы-
литься в кровавую драму. Появление Верховного, его краткая
речь, его предостережения, все это было предметом оваций
правого крыла, тогда как левое проявляло неприкрытую враж-
дебность, доходившую до ненависти.
Когда выступил Керенский — мы ждали разгадки созыва
Совещания, каких-либо программных деклараций. Ничего
подобного не было, он смело мог не произносить этого бессодер-
жательного набора слов. Он, видимо, уже знал о существовании
заговора в Ставке, как знал и о комплоте со стороны большеви-
ков. Он грозил на обе стороны, говорил, что правительство
в курсе всех начинаний, в каждый данный момент сильнее про-
тивника, сумеет выжечь каленым железом крамолу. Он в упор
смотрел на Родзянко, грозил ему пальцем. Было ясно, что ему
известны «секретные заседания» и приезды делегатов Ставки.
Еще раз выяснилось убожество заговорщиков в конспиратив-
ной работе, их неосторожная болтливость и доверчивость.
По тому, как враждебно встретила демократия Верховного,
можно было догадаться, что и ей многое из замышляемого в
Ставке известно. Ничего хорошего это не предвещало, было
ясно, насколько прав был Милюков, отклонивший участие
думцев в подготовке переворота, уже обреченного его же
организаторами.
После этого выступления Совещание кончилось как-то не-
заметно, осталось одно недоумение, кому и для чего оно было
нужно. Я уезжал из Москвы с тяжелым сердцем. О Совещании
я забыл, как только вышел из театра. Но осталось тяжелое
предчувствие надвигавшейся катастрофы, неизбежности столк-
новения военной власти с революционной демократией, которое
при детской неподготовленности к заговорам первой и при
поддержке массами второй не оставляло сомнений в исходе.
Опять нависли над Россией тяжелые тучи, выхода не было.
251
Первая эвакуация
Более семи месяцев прожил я в Петрограде под властью
большевиков. Хотя мне лично не пришлось испытать от них осо-
бых неприятностей, но состояние духа было подавленное. Бес-
прерывно приходили вести то об обысках, то об арестах, иногда
даже среди родных, притом людей, ничего общего с политикой
не имевших, ни в чем не замешанных. Притом же беспрестанно
происходило мелочное ущемление «недорезанных буржуев»: то
требование идти на принудительную работу, то очередная рекви-
зиция вещей, а главное — не было уверенности за завтрашний
день. Только раз пришлось пережить неприятные минуты. Ког-
да немцы в ответ на лозунг Троцкого «ни мира, ни войны» пре-
рвали переговоры в Бресте и начали наступление на столицу, в
Смольном перепугались насмерть. Как при всякой панике, нача-
ли распространяться нелепые слухи о предательстве, о шпио-
наже, об изменах. Так и тут конца вздорным слухам не было.
Между прочим, однажды большевистские газеты напечатали,
что в Пскове члены Государственной Думы Савич и Алексеев
ведут переговоры с немцами о заключении сёпаратного мира,
образовании контрреволюционного правительства и т. д. В боль-
шевистских органах началась свистопляска.
Близкие считали, что мне следует бежать из Петрограда или
скрыться в подполье. Но я ограничился опровержением в «Бир-
жевых» и еще какой-то буржуазной газете, указывая, что все
время живу безвыездно на своей квартире. В этот момент боль-
шевики капитулировали, наступление немцев прекратилось, все
успокоилось, меня не трогали. Но это было предостережением
на будущее. Было еще одно обстоятельство, внушавшее извест-
ную тревогу. Как только началось это немецкое наступление,
возобновило работу быв [шее] Особое Совещание по обороне *.
Там по-прежнему во главе Артиллерийского Управления стоял
ген. Маниковский; вероятно, по его почину мне стали присылать
повестки на заседания Совещания. Я, конечно, ни на одно из них
не пошел, а на большевистском жаргоне это называлось сабо-
тажем, за который тогда по головке не гладили. Словом, было
неуютно.
В то время все мы, представители старой общественности,
попрятались, избегали видеться, о политической жизни не было
и речи.
* В соответствии с Законом 17 августа 1915 г. были образованы Особые
Совещания по обороне, перевозкам, продовольствию и топливу в качестве
высших государственных учреждений, которым никто, кроме Императора,
не имел права давать каких-либо указаний. Среди этих учреждений наиболее
полномочным было Особое Совещание по обороне государства, которое во мно-
гом определяло деятельность всех остальных. Оно не было упразднено после
Февральской революции, а лишь несколько ограничило свои функции, про-
существовав вплоть до весны 1918 г. (см.: Воронкова С. В. Материалы Особого
Совещания по обороне государства: Источниковедческое исследование. М.,
1976).
252
Только когда началось продвижение немецких армий на
Украину, зашевелились наши германофильские круги. Люди
решили, что раз германцы идут освобождать южную Россию,
то нет основания сомневаться в том, что, выгнав большевиков
из Малороссии, они не остановятся на полпути, что они начнут
поход на далекую Москву, чтобы ради прекрасных глаз наших
германофилов освободить от красной нечисти всю Великорос-
сию, в особенности же спасти манатки и потроха этих русских
патриотов.
Однажды я получил приглашение прибыть к В. Ф. Трепову
для участия в обсуждении важных вопросов, связанных с
обозначившимся наступлением немцев на Юг России. До той
поры я В. Ф. Трепова не знал, ни разу с ним не встречался, но на
это приглашение решил отозваться. У него я застал довольно
много народу, чрезвычайно пестрое собрание. Тут было несколь-
ко человек членов Государственного Совета и Государственной
Думы, дипломаты и сановники, общественные деятели и военные.
Среди них были ярые германофилы, равно как убежденные по-
клонники политики верности Антанте, большинство же не знало,
на что решиться, что предпочесть. Началось довольно несвяз-
ное обсуждение событий на Юге, тех шагов, которые нужно
предпринять здесь.,чтобы убедить немцев помочь нам свергнуть
большевиков. Сразу же выявилось разномыслие собравшихся.
Одни говорили, что союзники намереваются организовать новый
Восточный фронт с помощью японских войск, что нам нужно
помочь этому начинанию. Другие отстаивали немецкую ориента-
цию, указывали, что союзникам не до Восточного фронта, они
не могут даже сдержать наступление немцев во Фландрии, что,
следовательно, только немцы могут оказать нам реальную по-
мощь, если мы сумеем доказать им, что восстановленная с их
помощью Россия будет им глубоко благодарна, явится их
постоянным союзником и другом. Последняя точка зрения, ви-
димо, разделялась большинством присутствующих, особенно
яростно ее защищал один полковник, назвавшийся представи-
телем генерала Шварца, который одно время вступил в обя-
занности начальника обороны столицы против наступавших
тогда немцев. Теперь Брестский мир давно был подписан, и я
не мог себе ясно представить, кого представлял этот офицер.
Я не стал спорить, но не мог разделить их надежд; мне каза-
лось невероятным, чтобы немцы решились изгнать во время про-
должающейся еще борьбы на Западе своих подневольных
союзников и послушных вассалов-большевиков.
На следующие заседания я просто не пошел. Кончились
эти собрания печально: большевики пронюхали и арестовали
гостеприимного хозяина.
Когда газеты сообщили, что немцы помогли хлеборобам
свергнуть Петлюру и создать правительство гетмана Скоропад-
253
ского *, я стал подумывать о том, как бы пробраться на Украину,
в родной мой Сумской уезд. Об этом я написал туда, сам стал
узнавать, как бы организовать переезд. Для этой цели прежде
всего нужно было запастись свидетельством о принадлежности
к украинскому гражданству. Эту формальность удалось выпол-
нить весьма просто. В Петрограде организовалось самоволь-
ным образом какое-то подобие консульства самостийной
Украины, где за сходную плату мне немедленно выдали нужную
бумагу.
В мае ко мне однажды явился незнакомый господин в
штатском, но все его манеры доказывали, что это военный чело-
век старого доброго царского времени. Он отрекомендовался
полковником гетманской службы Николаевым, прибывшим в
Петроград в качестве коменданта специального поезда, только
что пришедшего из Киева. Поезд этот послан для вывоза на юг
тех украинских граждан, застрявших на севере, в которых но-
вое правительство нуждается для организации административ-
ного аппарата украинского государства.
С большевиками предварительно было достигнуто соглаше-
ние о беспрепятственном выпуске этих лиц, в числе коих зна-
чилось и мое имя. При этом Николаев передал, что в организа-
ции новой власти принимали деятельное участие многие из моих
добрых знакомых и друзей по Государственной Думе и Харь-
ковскому губернскому земству. Им я был обязан тем, что меня
включили в список лиц, подлежащих вывозу в первую голову.
Надо было дать немедленно ответ, согласен ли я эвакуироваться
в самостийную Украину. Хотя я не чувствовал ни малейшей
симпатии к самостийным устремлениям гетмана, но колебаться
не приходилось, ведь по существу нужно было выбирать между
гетманом и Лениным. Последнее обстоятельство ярко выявилось
из моей недавней встречи с генералом Н. А. Даниловым, с
«рыжим Даниловым», как его называли в Государственной
Думе.
Данилова я знал давно, он читал лекции по стратегии в
Военной академии и много лет был начальником канцелярии
Военного министра. Человек он был умный, способный, его лю-
бил и выдвигал Сухомлинов. Когда бездарнейший генерал
Жилинский должен был оставить пост начальника Генерального
штаба, Сухомлинов выдвинул на эту ответственную роль гене-
рала Данилова. Это назначение считалось бесспорным, однаж-
* 16(29) апреля 1918 г. в Киеве был созван Хлеборобский конгресс,
организованный Украинской Народной Громадой и Союзом земельных соб-
ственников. В нем участвовало более 6 тыс. человек, преимущественно зажи-
точных крестьян. Был избран гетман — генерал П. П. Скоропадский, потомок
брата гетмана Ивана Скоропадского, сменившего в 1708 г. Мазепу. Централь-
ная Рада была распущена, образовано правительство Украинской Державы
вместо упраздненной Украинской Народной Республики. Переворот этот про-
изошел с ведома и согласия оккупационных германских властей, но без их
непосредственного участия.
254
ды Сухомлинов даже повез на утверждение Государя приказ
о назначении Данилова на этот пост. Но тут вышла осечка. Госу-
дарь вдруг заявил, что у него есть свой кандидат на должность
начальника Генерального штаба, именно генерал Янушкевич,
который в тот момент был начальником Военной академии. Как
военный Янушкевич был нулевой величиной, ранее он читал
лекции по снабжению и статистике, всю карьеру сделал по кан-
целярской части. Но он был красивый, видный мужчина, умев-
ший нравиться начальству, обладавший вкрадчивыми, светски-
ми манерами. Он произвел на Царя приятное впечатление,
когда ездил в Ливадийский дворец в составе депутации подно-
сить Царю какой-то юбилейный альбом Академии. С тех пор
царь его протежировал, назначил начальником Академии, как
только это место освободилось.
Теперь опять Государь пожелал выдвинуть своего любимца
на ответственный пост начальника Генерального штаба. Сухом-
линов прекрасно знал, что в силу уже разработанного в ту пору
положения о полевом управлении армии будущий начальник
Генерального штаба автоматически должен занять пост началь-
ника штаба при Верховном Главнокомандующем, каковым
намечался на случай общеевропейской войны сам Император,
что, следовательно, будущий нач [альник] Ген. штаба явится,
по существу, ответственным руководителем всех операций вой-
ны, в которой будут поставлены на карту не только целость
империи, но вся ее будущность, равно как судьба династии
и всего государственного режима. Он отлично сознавал, что
опасность такой войны становится все ближе и неизбежнее,
что Янушкевич абсолютно не подготовлен к ответственнейшей
роли распорядителя судьбами армии и государства, что это
назначение граничит с государственной катастрофой.
Будь у него хоть искра патриотизма и верности Государю,
он должен был бы сделать все усилия, чтобы отвратить Госу-
даря от этой гибельной идеи назначения Янушкевича, в крайнем
случае поставить вопрос о своей отставке, но он ничего, реши-
тельно ничего не сделал в этом смысле, напротив, был рад,
что может лишний раз сделать приятное Царю и тем усилить
свое личное положение. Он сразу и охотно согласился. Так
произошло это невероятное несчастье, распорядителем судеб
русских армий в момент великой борьбы за существование
государства явился чиновник.
Теперь, когда я встретил Данилова на Невском, он был в
величайшем смущении. До этого момента он уклонялся от служ-
бы в Красной Армии, но как раз в этот день получил от Троцкого
телеграмму с предложением выбирать между немедленным по-
ступлением в Красную Армию или тюрьмой. Он был в большом
расстройстве чувств, не знал, какое из двух зол выбрать. Я
понял, что останься я дольше в Совдепии — и мне предстояло
бы сделать подобный же выбор. Я заявил, что еду.
255
Как только это стало известно, ко мне начали обращаться
знакомые и незнакомые с просьбой передать то или иное изве-
стие их близким, живущим на Юге. В числе этих поручений было
одно политического свойства. Именно: однажды меня попросил
зайти к нему член Государственной Думы К. К. Черносвитов.
Когда я к нему пришел, то застал у него двух его коллег по пар-
тии * — чл [ена] Государственного Совета Гримма и, кажется,
Пепеляева, если память мне не изменяет. Они сказали мне при-
близительно следующее: «Наш Центральный Комитет совер-
шенно не разделяет германофильской позиции, которую занял
в Киеве Милюков**, поэтому мы просим вас отыскать там Ми-
люкова и передать ему, что партия считает его тактику ошибоч-
ной и опасной и что она находит правильным придерживаться
прежней политики верности союзникам и не ставить ставку на
немцев». Я обещал исполнить их просьбу, но заметил, что толку
из этого не выйдет, все равно Милюков мне не поверит, да
притом ведь он, по его мнению, никогда не ошибается, а следо-
вательно, и тут его не переубедишь. Через несколько дней
после того я выехал из Петрограда. Тяжело было уезжать,
прощаться, как мне казалось, навсегда с близкими, с этим горо-
дом, где я учился в гимназии и в университете, где прожил
полжизни, в том числе 10 лет в качестве депутата Государствен-
ной Думы. Но что делать, жребий был уже брошен.
В Москве последовала формальная проверка права на выезд,
причем удостоверение петроградского самочинного украинско-
го консула считалось достаточным. Там мы простояли недолго
и двинулись дальше. Только за Москвой сказался весь ужас
развала транспорта, одного из первых блестящих достижений
советского режима. Приходилось стоять часами на ничтожных
полустанках, двигались со скоростью черепахи. Притом же всю-
ду бросалось в глаза полное отсутствие продовольствия, пустые
буфеты и масса нищих. Часто попадались эшелоны с нашими
военнопленными, возвращавшимися из Германии. Одетые в ру-
бище, в опорках, изможденные, часто с одутловатыми от голода
лицами, они производили жалкое впечатление, просили у нас
милостыни. Но их приниженное, заискивающее отношение ра-
* Кадетов.
** После победы большевиков в Петрограде и Москве П. Н. Милюков при-
был на Дон, где принял определенное участие в выработке политической
программы и организационных основ Добровольческой армии. Весной 1918 г.
он оказался в Киеве, где вступил в тесные контакты с германским оккупа-
ционным командованием. Он считал, что немцам «самим выгоднее иметь в тылу
не большевиков и слабую Украину, а восстановленную с их помощью и, следо-
вательно, дружественную им Россию», надеялся «убедить немцев занять Москву
и Петербург (...) и помочь образованию всероссийской национальной власти».
Позиция П. Н. Милюкова способствовала падению его авторитета не только
в Добровольческой армии, но и среди коллег по партии. Он вынужден был
сложить с себя полномочия председателя кадетского ЦК (см.: Милюков П. Н.
Воспоминания. М., 1991, сс. 5—7).
256
•f . 8 МШШ
s огр лад
м
«ошп тшшъ
въ
УДОСТОВВРЕНС
П0СВ1ДЧСННЯ
. <> < »н
W; • w
Hl
П«т<х>,...
Отдать регистрами.
т/ г.
rWiw»<
r^te -Шй^-
jam йъ П у& ето^
<wt -«та й^£€$
н«рмр«я
। :«Т^ Й^=£> Ш ЙС^ Шл.Ш >
ВГЙИМ9 .>8йШХ.
д ЖЖ§? Ж - -
Вида регистраМйний.
М у? f
М<"
I . Г. W®
зом менялось, как только они узнавали, что наш поезд идет в
Киев. Лица делались озлобленными, они начинали кричать:
«К германцу едете, изменники!» Слышались угрозы, ругатель-
ства. Тяжело было выслушивать эти упреки несчастных, изму-
ченных людей, хотелось им сказать: «Вот поживете с больше-
виками, увидите, что они хуже немцев, ведь лакеи всегда хуже
хозяев».
Наконец поезд подошел к Орше, мы увидели первых часовых
в фельдграу. Стыдно признаться, но тогда мы вздохнули сво-
боднее.
Переехав границу, мы были поражены тем, как резко изме-
нился вид страны, по которой мы проезжали. Всюду спокойные
лица, масса всякой снеди, о чем мы давно забыли думать.
Больше всего поражало то, что люди смеются, всюду видны
улыбки, чего мы давно уже не видели. Видно было, что мир и
благорастворение воздухов царят на Украине.
То же впечатление сделал на меня и Киев, он только был
оживленнее, чем обыкновенно, да вместо русских военных мун-
диров всюду бросались в глаза подтянутые фигурки немецких
и австрийских офицеров. Они держали себя гордо, но вежливо,
не слишком давали чувствовать, что находятся здесь по праву
завоевателя. Вообще больше всего меня поразило полное отсут-
ствие признаков собственных военных сил нового государства,
да их, по-видимому, еще и не было. Люди усиленно работали
над созданием административного аппарата, а о своей собствен-
ной армии гетман как будто не думал, точно здесь забыли, что
первым признаком всякой самостоятельной государственной
власти является организованная военная сила.
Я легко отыскал Милюкова, посетил его, передал ему поруче-
ние, полученное у Черносвитова. У нас произошел довольно
продолжительный и интересный разговор, но убедить его я не
смог, а поручению моему он не придал веры. В то время мы, жи-
тели совдеповской страны, где печатались военные сводки обеих
боровшихся коалиций, уже начинали понимать, что решитель-
ное наступление немцев во Фландрии не удалось, что они исхо-
дят кровью, что американцы беспрепятственно начали прибы-
вать во Францию,— словом, что положение германцев стано-
вится с каждым днем труднее, безвыходнее. Лично для меня
было ясно, что карта Гинденбурга—Людендорфа бита. Не то
было в Малороссии. Здесь люди видели все через призму немец-
кой цензуры, им казалось, что победа германской коалиции
обеспечена. Не избежал этой аберрации и Милюков; он был
убежден, что немцы победят, что во всяком случае на Востоке
они надолго останутся распорядителями судеб нашей Родины.
Его пугало то, что делалось на Украине. Пока что начавшаяся
украинизация не представлялась опасной, но принятые меры по
созданию «мовы», насильственное внедрение галицийского на-
речия могли, по его мнению, подготовить в будущем отрыв
258
местного населения от общерусской культуры, чем был бы поло-
жен фундамент для прочного раздела Русского государства.
Чтобы предупредить эту опасность, он считал необходимым
договориться с немцами, достигнуть с ними какого-то соглаше-
ния, хотя бы ценою временного подчинения нашей политики
их видам, лишь бы отстоять целость Русской державы. Поэтому
он считал свою тактику единственно правильной, отказался
сообразоваться с директивой партии. Мне он сказал, что если
мои предположения о конечном поражении немцев правильны,
то все мои заключения о политике, коей нам следует держаться,
тоже верны, но так как в основном я ошибаюсь, то прав он,
а не я. На этом мы расстались.
Ту же веру в непобедимость немцев я встретил везде на
Украине, мои друзья в нее верили так же, как любой немецкий
лейтенант. Однажды они даже спросили меня: «Зачем же вы
сюда ехали, раз вы не верите в немецкую победу, в прочность
немецкой оккупации?» Я им старался доказать, что прочно
только то государственное образование, которое может само себя
защищать, что даже большевики догадались, что без регуляр-
ной собственной армии они обойтись не могут, что они начали
создавать Красную Армию, которая может в близком будущем
стать величайшей опасностью для украинской самостийной
власти. Но они кивали на немецких солдат и успокаивались.
Делать мне в Киеве было нечего, и я уехал в свой .родной
Сумской уезд. Первая моя эвакуация кончилась.
На пути в Яссы
В конце октября 1918 г. я жил в уездном городке Харьков-
ской губернии, почти на границе Советской Республики. По
внешности как будто ничего особенного не произошло, в городе
было спокойно, на привычных местах стояли подтянутые гер-
манские часовые, немецкие офицеры были хозяевами на желез-
ной дороге. Но несмотря на строжайшую военную цензуру,
скрывавшую от населения все, что происходило на театре воен-
ных действий, несмотря на непоколебавшийся еще престиж
Германии, несмотря на уверенность в победе немецких властей,
чувствовалась какая-то неуверенность в завтрашнем дне. Хотя
мы ничего решительно не знали о крутом повороте военного
счастья на всех фронтах борьбы, среди населения стали цирку-
лировать слухи о скором наступлении мира, об изменении поло-
жения на Украине, об уходе немцев.
На тревожные вопросы немецкие офицеры отвечали неопре-
деленно — они, видимо, знали больше, чем хотели то показать.
Наконец стало невозможно дольше скрывать правду: катастро-
фа, пережитая немцами на Западном фронте, капитуляция
17*
259
Болгарии и Турции, разгром Австрии, наконец, революционное
движение в самой Германии привели к крушению дисциплины
среди немецких войск, занимавших наш край. Немецкая сол-
датская масса вдруг забурлила.
Как раз в этот момент я получил телеграмму из Киева, сроч-
но вызывавшую меня туда ввиду предстоящей командировки
в Яссы, куда вызываются представители общественности для
разговоров с союзниками. В то время я входил в ядро организа-
ции, именовавшейся Совет Государственного объединения *,
но, живя в провинциальном городке, не принимал близкого
участия в ее работе и не был хорошо осведомлен о текущих
событиях. Тем не менее я немедленно отправился на вокзал
хлопотать о получении возможности попасть в Киев. Это не было
так просто, разруха и перегруженность железнодорожного
транспорта представляли большие трудности для передвиже-
ния. Только благодаря помощи немецкого офицера — комен-
данта станции — мне удалось выехать в Киев. Я предъявил ему
полученную телеграмму, признавшись, что не вполне понимаю
характер поездки в Яссы. Он высказал предположение, что дело
должно идти, вероятно, об участии русских представителей
в мирных переговорах, поэтому проявил большое внимание и
дал мне пропуск для следования в Киев в офицерском вагоне,
предназначенном для нужд германских войск.
Подъезжая к Киеву, я с удивлением увидел, что погоны нача-
ли исчезать с плеч германских военных, местами вместо офи-
цера-коменданта появлялись группы солдат — представителей
солдатских союзов и комитетов; видимо, дух Ленина незримо
царил уже среди германской армии на Украине. В самом Киеве
еще царили порядок и дисциплина. Остановился я у бывшего
члена Государственной Думы Демченко, игравшего закулисную,
но большую роль в гетманском управлении. Там в то время жило
несколько гетманских министров, постоянно собирались сове-
щания под руководством премьера Гербеля. С последним я был
знаком еще по Петрограду, где он был чл [еном] Государствен-
ного Совета по назначению **. Министры меня хорошо знали по
прежней моей работе в Государственной] Думе, совершенно
* Летом 1918 г. в Киеве было созвано совещание бывших членов Государ-
ственных Дум всех созывов и Государственного Совета, избравшее постоянно
действовавшее бюро. На основе совещания в октябре 1918 г. был образован
Совет государственного объединения России (СГОР), куда вошли также быв-
шие сенаторы, представители земского и городского самоуправления, торгово-
промышленных, церковных, академических кругов, землевладельцев, финан-
систов. Председателем СГОР стал барон В. В. Меллер-Закомельский, това-
рищами председателя — А. В. Кривошеин и П. Н. Милюков. После захвата
Киева петлюровцами организация вплоть до апреля 1919 г. находилась в Одес-
се. Члены СГОР составляли основу русской делегации на Ясском совещании.
** В соответствии с «Учреждением Государственного Совета* от 23 апреля
1906 г. половина его членов избиралась от дворянских собраний, земств,
торгово-промышленных, академических, церковных организаций, а половина
назначалась императором.
260
не стеснялись моим присутствием, вели при мне самые интимные
разговоры по текущим событиям. Я мог убедиться, что они пол-
ны тревоги за завтрашний день, их смущали не столько больше-
вики, кои были еще опасностью более отдаленного времени,
сколько странная позиция немецкого командования в петлюров-
ском вопросе. Между прочим, немцы вынудили освободить
наиболее опасных и энергичных приверженцев Петлюры, вели
какие-то подозрительные переговоры с галицийскими частя-
ми *. Сами министры отнюдь не принадлежали к непримири-
мым сепаратистам, напротив, они громко говорили о федерации,
чем просто прикрывалось стремление к воссозданию Великой
России. Все их надежды покоились на предположении, что те-
перь, когда Босфор будет не сегодня-завтра открыт, когда сила
германского блока сломлена, союзники придут на помощь, не
допустят захвата власти петлюровцами, первыми авторами
Брест-Литовского договора, тем более что последние вынужде-
ны будут скоро уступить свою власть большевикам, подобно
тому, как на Руси эсеры уступили ее Ленину и К°.
В этом отношении их очень ободрял вызов в Яссы предста-
вителей русской общественности. Правда, в чем была сущность
дела, никто не знал. Было только известно, что оттуда пришла
телеграмма полковника Ильина, в коей говорилось, что дипло-
матические представители Антанты хотели бы видеть в Яссах
представителей и уполномоченных крупных общерусских поли-
тических и общественных организаций, и сверх того, называ-
лось несколько политических деятелей думского периода, при-
сутствие коих при предстоящих разговорах считалось весьма
желательным. В числе последних были названы Милюков,
Кривошеин и я. В Киеве сразу же возникла идея, что союзники
хотят выяснить с представителями русской общественности во-
просы, как помочь России встать на ноги, в чем должна выра-
зиться необходимая помощь, какие меры нужно принять, чтобы
предупредить возрождение анархии на Украине и появление там
московских большевиков.
Вера в союзников, в их близкую помощь, была так сильна,
что решительно никто, начиная с гетманских министров и кон-
чая простым крестьянином, не сомневался в том, что в самом
близком будущем они придут помочь нам освободиться от нем-
цев и их ставленников — петлюровцев и большевиков, как они
сделали то в Сербии и Бельгии.
Поэтому на Совещание в Яссах возлагалось чрезвычайное
* Сложная и запутанная политическая ситуация на Украине вынуждала
германское оккупационное командование поддерживать различные, в том
числе и враждующие, политические силы с целью укрепления собственных
позиций. Информация о тяготении гетмана и его ближайшего окружения
к возвращению единой России, стремлении использовать условия германской
оккупации для реализации в последующем этой цели постоянно поступала
к оккупационным властям из самых разных источников и способствовала
усилению контактов с противниками власти Скоропадского.
261
упование. Первый эшелон с представителями, избранными от
организаций, уже выехал до моего приезда в Киев, когда новый
и неожиданный вольт немцев в сторону петлюровцев еще не
вполне определился. Теперь эта опасность становилась очеред-
ной, поэтому на эту тему пришлось выслушать много предполо-
жений и соображений, кои надо было иметь в виду при разгово-
рах в Яссах. В последний момент перед отъездом кто-то из оби-
тателей квартиры Демченки высказал предположение, что было
бы очень полезно, если бы я перед отъездом повидался со Ско-
ропадским и выслушал его соображения относительно вопросов,
могущих быть предметом суждения в Яссах.
До этого момента я гетмана не видал, знаком с ним не был,
особенного стремления быть у него не имел. Но раз подобное
мнение было высказано одним из членов местного правитель-
ства, то я, конечно, не возражал, сказал только, что устроить
это свидание, если оно считается полезным, должны те, кто
является его авторами. Все шаги по организации свидания взял
на себя Демченко, наиболее энергичный из всей этой компании.
Действительно, на следующий же день я был принят гетма-
ном в его дворце в Липках. Когда я туда прибыл, приемная была
пуста, там маячил только дежурный офицер, разодетый в какую-
то фантастическую, точно опереточную форму, который сооб-
щил мне, что гетман меня примет, как только кончится прием
одного царского министра. Действительно, через несколько ми-
нут от него вышел, насколько помню, Крыжановский. Меня
провели в кабинет Скоропадского. Навстречу мне поднялся
высокий и стройный человек, затянутый в странную, непри-
вычную форменную одежду, долженствующую, видимо, напоми-
нать о давно прошедших временах Тараса Бульбы и Мазепы.
Он был приветлив и любезен. В его манере держаться ска-
зывалась долголетняя выправка гвардейского офицера и школа
петербургского высшего общества. С ним легко было разго-
варивать.
Он сразу заговорил о предстоящем совещании в Яссах, о
том, что там, вероятно, будут обсуждаться вопросы о помощи
России, о борьбе с большевизмом, о роли союзников в этом деле.
В том, что союзники так или иначе придут на помощь, он не
сомневался, как не сомневался и в том, что помощь эта не может
ограничиться только снабжением и вооружением. Конечно,
главная тяжесть борьбы с большевиками должна быть выпол-
нена русскими руками, но, чтобы иметь возможность создать
дисциплинированную армию, нужно, чтобы союзники прислали
свои воинские части, под защитой которых будут формироваться
русские войска. Делу создания русской воинской силы для
освобождения России от большевиков он всецело сочувствует,
готов всячески помочь, согласен предоставить все средства
Украины. Но у него было одно «но».
Дело касалось высшего командования созидаемою для осво-
262
бождения Москвы армией. Он считал, что союзники, которые
дадут военную помощь в период формирования Русской армии,
не пожелают вести длительную войну с большевиками, не будут
участвовать в походе на Москву. Это должно быть сделано рус-
скими силами и под русским командованием. Конечно, возмож-
но, что французы захотят придать к будущему штабу своих спе-
циалистов, но Главнокомандующим будет, несомненно, русский
генерал. На этот пост возможны две кандидатуры: во-первых,
Великого Князя Николая Николаевича, быв[шего] Верховного
Главнокомандующего Русскою армией в первый период Великой
войны. Это было бы лучшим исходом. Имя Великого Князя
пользуется большой популярностью среди солдатской массы и
авторитетом среди командного состава. Но возможна другая
кандидатура, именно — генерала Деникина, командующего
Добровольческой армией. Но это назначение может вызвать
осложнения. По крайней мере он, Скоропадский, готов под-
чиниться Великому Князю как общему Главнокомандующему
силами, ведущими борьбу против большевиков, но никогда под
Деникина не пойдет, ни за что ему не подчинится, его распоря-
жений исполнять не будет. Остальные генералы, стоящие во
главе военных сил создавшихся ныне государственных ново-
образований, вероятно, будут того же мнения. Во всяком случае,
он, гетман Украины, хотел бы, чтобы при решении вопроса о
высшем командовании в Яссах знали его отношение к делу,
к возможной кандидатуре Деникина. Вот почему он считал по-
лезным повидаться со мной перед моей поездкой в Яссы. Весь
этот разговор происходил в форме монолога Скоропадского,
он говорил, а я слушал. Можно было бы назвать этот монолог
размышлением вслух.
Когда он кончил, я’ ответил, что считаю кандидатуру Велико-
го Князя наилучшим решением. Она примиряла множество не-
померно разросшихся самолюбий пореволюционного времени,
устраняла элементы местничества среди генералов, была понят-
на простому русскому солдату. Слова гетмана только подтверж-
дают то, что я ранее думал, поэтому я готов отстаивать свое
мнение и в Яссах, если там подобный вопрос будет поставлен на
очередь.
После этого Скоропадский со мной простился, больше нам
не пришлось встречаться.
Выходя от него, я мысленно спрашивал себя: где же тут то
зловредное самостийничество, о котором так много приходилось
слышать за последнее время? Со мной ведь говорил гетман,
самостийный правитель вольной Украины, а между тем я все
время видел перед собой и слышал голос русского гвардейского
офицера, генерал-адъютанта русского Императора, насквозь
пропитанного уважением к ореолу, окружавшему когда-то дина-
стию Романовых, относившегося свысока ко всему армейскому,
263
демократическому, не принадлежавшему к привилегированному
высшему классу и гвардейскому офицерству.
Ведь для гетмана, как и для меня, не могло быть секретом,
что возглавление освободительной Русской армии Великим Кня-
зем Николаем Николаевичем предрешало все будущее нашей
освободительной Родины. Было ясно, что это равносильно по-
вторению того, что произошло когда-то после смутного времени,
что Великий Князь привел бы к восстановлению монархическо-
го режима под скипетром старой династии, что Россия, быть
может, внешне обновленная и измененная, наружно по существу
осталась бы старой Великой Россией, где нет места ни для какой
самостийности.
На другой же день я выехал в Одессу для следования в Яссы,
дорогой доходили тревожные слухи, что где-то на западе от же-
лезнодорожной линии появились какие-то банды галичан, дви-
гавшихся без всякого сопротивления на Киев. Только по приезде
в Яссы мы узнали, что немцы в последний момент перед эваку-
ацией выпустили против гетмана и его правительства петлюров-
ские и галицийские банды, желая тем подложить свинью союз-
никам. Сверх того, они поняли, что и Гербель, и сам Скоропад-
ский такие же самостийники, как и любой русский человек под-
московного района. Видя, что они ошиблись в этих людях, они
свели с ними счеты в последний момент, выпустили против них
силы анархии и разложения.
Они могли сказать по адресу Скоропадского то, что Гоголь
вложил в уста Тарасу Бульбе в момент, когда тот встретил на
поле брани своего сына Андрия: «Я тебя породил, я тебя и убью».
Совещание в Яссах
Я выехал в Яссы со вторым эшелоном представителей рус-
ских организаций. Кроме нас, делегатов, и особо указанных в
списке Ильина лиц, 'ехало еще несколько общественников,
надеявшихся принять участие в Совещании хотя бы с правом
совещательного голоса. В состав эшелона входили: Шебеко,
Гурко, Рябушинский, Демченко, Дитмар и я. Присутствие Дем-
ченки было нам очень на руку, т. к. благодаря его старым связам
в железнодорожном мире он достал прекрасный вагон-салон
и обставил всю поездку возможно удобнее. На больших стан-
циях к нему приходило железнодорожное начальство, сообща-
ло все новости, передаваемые по железнодорожному телеграфу.
Благодаря этому мы, подъезжая к Одессе, уже знали, что дви-
жение сечевиков и петлюровцев к Киеву идет молниеносно, что
каждую минуту надо ждать перерыва железнодорожного сооб-
щения с украинской столицей, что дни гетманства, видимо,
сочтены. В Одессе мы не задержались. Шебеко быстро выпол-
нил формальности по видам, и мы тронулись дальше.
Грустную картину представляла собою Бессарабия, недавно
264
аннексированная румынами *. Железнодорожный персонал был
в большинстве еще на местах, работал под наблюдением окку-
пантов, видно было, что живется ему далеко не сладко.
На одной большой станции к нам явилась делегация желез-
нодорожных служащих, которые умоляли их не забывать, от-
стоять Бессарабию, не соглашаться на ее аннексию румынами.
Люди говорили со слезами на глазах, они были полны отчая-
ния. Мы их утешали, как могли. Признаюсь, в то время я еще не
вполне учитывал ужас катастрофы, постигшей Россию. Поэтому
я с полной искренностью уверял этих людей, что Россия их не
забудет, что она не примирится с этим захватом русской терри-
тории. Единственный человек, который имел иное мнение, но
пока его еще не высказывал громко, был Демченко. Этот реа-
лист и практик считал, что без вооруженной помощи нам с
большевиками не справиться, что большие державы много войск
не дадут, что они постараются сделать это руками маленьких
союзников, коим придется платить за помощь. Наиболее веро-
ятности было в том, что поручат таскать каштаны Румынии, но
она без хорошей платы ничего не сделает, такою платою могла
быть только Бессарабия. Поэтому он промолчал, когда к нему
по старой памяти обратились железнодорожники.
Яссы — небольшой и очень грязный губернский город — бы-
ли переполнены. Там тогда жил Двор, штаб армии, министер-
ства, громадный наплыв бежавшей из Бухареста знати. Достать
помещение в гостиницах было невозможно, наше консульство
тоже было переполнено, там работал наш посланник и ютился
персонал посольства. Пришлось оставаться в вагоне, но благо-
даря заботам Демченки и тут мы устроились отлично: вагон
перевели на какой-то запасный путь почти в самом городе.
В консульстве мы встретили своих коллег по делегации, при-
бывших ранее нас и уже осмотревшихся. Поклевский-Козелл,
наш посланник при румынском Дворе, ввел их в курс дела и вы-
лил немало холодной воды на их расплавленное надеждой во-
ображение. Оказалось, что никаких полномочий для серьезных
переговоров местные представители Антанты не имеют. Едва ли
не по почину местных людей создалась самая идея этого Сове-
щания. Единственно, чего можно было ожидать от Совещания,
это выяснения положения, определения возможности помочь
России, установления условий, при которых такая помощь мо-
жет быть оказана, наконец, исчисления средств и сил, необхо-
димых для борьбы с большевиками.
Тем не менее самый факт этого Совещания, этих разговоров,
был благоприятным признаком. Он устанавливал интерес союз-
* В результате революционных событий конца 1917 г., разложения старой
Русской армии на территорию Бессарабской губернии были введены румынские
войска. Данные позднее Советскому правительству обязательства о выводе
войск в двухмесячный срок так и не были выполнены румынами. Аннексиро-
ванная часть Бессарабской губернии находилась в составе Румынии вплоть
до июня 1940 г.
265
ников к делу освобождения России, ставил на очередь его об-
суждение не только здесь, но и в Центре, в Париже, куда, не-
сомненно, будут немедленно сообщены все результаты перего-
воров, происходивших в Яссах. Надо было использовать пред-
ставляющуюся возможность двинуть дело освобождения.
Прежде чем встретиться официально с дипломатами Антан-
ты, мы решили утрясти ряд вопросов в своей среде, чтобы не
было между нами разнобоя в разговорах с иностранцами.
Посланник предоставил нам для этого помещение в консуль-
стве, где мы проспорили не одно утро.
В сущности, подлежало обсудить, по существу, два вопроса.
Во-первых, может ли, по нашему мнению, Россия освободиться
сама, без вооруженной помощи соседей, т. е. достаточна ли бу-
дет помощь снабжением, вооружением и деньгами, или надо
просить присылки войск. В этом отношении разногласий как
будто не было, все понимали, что хоть на первое время помощь
войск союзников нам необходима. В этот момент организация
Украины уже разваливалась, да там никогда и не было серьез-
ной воинской силы. Силы добровольцев и казаков было явно
недостаточно, чтобы прикрыть богатый Юг России и дать тем
возможность мобилизовать там достаточные для похода на
Москву силы. Все согласились, что надо просить союзников при-
слать значительные воинские силы, хотя бы на первое время.
Другой вопрос, об организации власти на освобождаемой
территории и о лице, которое должно встать во главе армии,
вызвал резкие разногласия. Социалисты были за Директорию,
коей хотели подчинить будущего Главнокомандующего, все
остальные считали, что Главнокомандующий должен быть дик-
татором. Оказалось, что организации, приславшие делегатов в
Яссы, не установили по всем важнейшим вопросам единства
мысли в своей среде, их представители начали спор в Яссах о
том, кому быть Главнокомандующим и диктатором. Выдвинуты
были две канди да ту ты на этот пост, были названы Великий
князь Николай Николаевич и генерал Деникин.
Сторонники первого доказывали, что Великий Князь явля-
ется старшим по своему прежнему званию Верховного Главно-
командующего генералом Русской армии, назначение его на
пост Главнокомандующего освободительными армиями не уяз-
вит ничьего самолюбия, пред его именем замолкнут соображе-
ния генеральского местничества и мелкого соперничества, он
пользуется авторитетом среди офицерства и генералитета, попу-
лярностью среди части солдатской массы. Наконец, его хорошо
знают союзники, его слову они могут поверить, не сомневаются
в его симпатиях к союзникам. Его возглавление привлечет
сердца всех монархистов, число коих, особенно среди офицер-
ства, было тогда весьма велико. Поэтому группа делегатов
считала, что настал момент использовать имя Великого Князя
для того, чтобы облегчить и ускорить дело освобождения Родины.
266
Другая часть делегации, притом видимое большинство ее,
придерживалась другого мнения. Они говорили, что возглав-
ление освободительной армии Великим Князем предрешит во-
прос о будущей форме правления в смысле реставрации монар-
хии под скипетром старой династии, тогда как русский народ
еще недавно в лице Учредительного собрания высказался за
республику. Притом самое дело освобождения рискует встре-
титься с трудностями внутреннего характера, т. к. большое чис-
ло левых элементов, особенно эсеров, которые теперь против
большевиков, перейдут опять на сторону последних, раз освобо-
дительное движение будет окрашено в монархические цвета.
Они говорили, что главная организованная сила в настоящий
момент — это Добровольческая армия, которая в союзе с ка-
зачьими государственными образованиями, ярко республикан-
скими, ведет борьбу с большевиками. Она имеет свою психоло-
гию, далеко не монархическую, имеет своего вождя, которому
верит и которому безусловно подчиняется. С ним приходится
считаться, его нельзя односторонним решением со стороны под-
чинить без его воли и ведома кому бы то ни было. Вопросу о
генеральском местничестве они не придавали большого значе-
ния, равно как и монархическим устремлениям офицерской
среды, они считали, что все это может утрястись в порядке при-
нуждения и устрашения. Поэтому они настаивали, что в
переговорах с союзниками имя Великого Князя произносить
нельзя, что надо единодушно выставить кандидатуру генерала
Деникина. Долго мы спорили и ни до чего не договорились,
пришлось решить спор голосованием, причем за В [ел.] Князя
было подано только четыре голоса, в том числе мной и Криво-
шеиным.
Когда возник этот спор, я ожидал, что присутствующие
социалисты — Титов, Бунаков-Фундаминский — будут голосо-
вать против Великого Князя, для них, по образному выражению
Керенского на Московском Государственном Совещании, «нет
Родины без свободы», причем под этим термином подразуме-
валась республиканская форма правления. Что их поддерживал
радикал Маргулиес и пропагандист Особого Совещания при
генерале Деникине Федоров, тоже было естественно. Но меня
глубоко изумило поведение Милюкова.
Я отлично помнил, как текущим летом мы, быв[шие] члены
законодательных палат, собрались однажды у меня в Киеве.
Я жил тогда в квартире отсутствовавшего временно Варун-
Секрета. Обсуждали текущий момент, условия возможного
освобождения родины. Высказывали разные соображения для
организации собравшихся в Киеве общественных элементов,
могущих способствовать этой задаче. В этом собрании заложен
был фундамент объединения быв [ших] членов законодательных
палат, ставший исходной точкой для организации Совета Госу-
дарственного объединения. В числе речей, там произнесенных,
267
очень меня тогда поразила речь Милюкова. Он говорил, что
освобожденная Россия роковым путем вернется к монархии:
.называл возможного претендента в лице Дмитрия Павловича.
Но, говорил он, прежде чем в Москве можно будет короновать
нового Императора, придется пролить много крови, применить
жестокие репрессии против ряда главарей большевизма. Не-
возможно, чтобы это проделывал новый Государь, который, на-
против, должен начать свое правление с провозглашения при-
мирения, с общей амнистии. Поэтому дело очищения Москвы
от большевизма должно сделать другое лицо, взять на себя
одиум репрессий. Таким лицом может быть только Князь
Николай Николаевич, которого мы, общественные элементы,
должны побудить взять на себя громадную, но малопопулярную
задачу возглавления междоусобной войны и неизбежных ре-
прессий.
Правда, это было давно, много месяцев тому назад. С тех
пор Милюков побывал в Екатеринодаре, посоветовался со
своими друзьями, в первую голову с Винавером, узнал настрое-
ния, господствующие в Добрармии. О его повороте в этом вопро-
се на 180 градусов я до Ясс ничего не знал, но теперь, выслушав
его соображения, понял, что вопрос о назначении Князя похоро-
нен прочно, ведь Милюков все же являлся порт-пароль*
кадетской партии, представители коей были в большинстве.
Как бы то ни было, вопрос был решен в пользу генерала Дени-
кина, и мы, меньшинство, решили подчиниться и молчать о
нашем кандидате.
Наконец состоялось Совещание с дипломатами Антанты,
среди коих, видимо, доминировал французский представитель.
Об этом Совещании у меня сохранились самые смутные воспо-
минания. Было ясно одно, что дипломаты действительно ни на
что не уполномочены, что самое заседание есть лишь безответ-
ственный обмен мыслями вслух. Гора родила мышь.
Когда кончилось официальное Совещание, ко мне подсел
английский военный или военно-морской агент **, хорошо гово-
ривший по-русски, и начал разговор в частном порядке о мерах,
которые я лично считаю необходимыми для освобождения Рос-
сии от большевизма. Он сказал, что отлично осведомлен о
наших спорах относительно имени будущего Главнокомандую-
щего, считал, что вопрос о Великом Князе нашим решением снят
с очереди, и особенно остановился на числе дивизий, которые
необходимы для поддержки дела освобождения. Я ответил, что
считаю желательным присылку 12 дивизий, но он сказал, что это
невозможно, слишком много. Тогда я подробно пояснил, как я
приходил к этой цифре, указал ему, что можно ее уменьшить
* Porte-parole (фр.) — лицо, уполномоченное кем-либо для официальных
сообщений.
** Речь идет об английском генерале Балларде, внимательно следившем
за ходом дел Ясского совещания.
268
только в том случае, если они готовы идти на риск встретиться
с вооруженным сопротивлением большевиков и петлюровцев.
Если союзники пришлют большую армию, близкую к назван-
ной мною, то большевики не рискнут на нее напасть, просто от-
ступят и дадут возможность без пролития крови под защитой со-
юзных штыков создать Южно-Русские военные силы. Напротив,
присылка двух-трех дивизий может побудить большевиков ока-
зать им вооруженное сопротивление, приведет к необходимости
лить союзную кровь. Но, конечно, число необходимых дивизий
зависит от объема тех территорий, кои будут оккупировать для
создания плацдарма, где будут формироваться русские части.
Я имею в виду освобождение в кратчайший срок, что требует
больших сил, но в конечном счете всего выгоднее в смысле коли-
чества пролитой крови, ведь и большевики будут готовиться,
почему так дорого время. Затем мы перешли к вопросу о глав-
ном командовании. Англичанин был в курсе того, что я выска-
зался за кандидатуру Великого Князя, поэтому он спросил, по-
чему я против генерала Деникина. Я ответил, что я не против
Деникина, коего совершенно не знаю, но я был за Великого
Князя потому, что, зная русские нравы и амбиции русских гене-
ралов, боюсь, что назначение любого генерала из русских не-
пременно вызовет соперничество, зависть, недоброжелательство
других конкурентов. Я указал на слова Скоропадского, сказан-
ные им мне перед моим отъездом, как на вероятный пример
отношения других генералов, стоящих во главе отдельных воин-
ских сил. Только авторитет Великого Князя, быть может, поме-
шает этим распрям среди командного состава, ведь нельзя ра-
ботать, только опираясь на принуждения и репрессии, нужна
еще идеология, известный мистицизм власти, которой привыкли
подчиняться не за страх, а за совесть. Возможно, что Деникин
военный талант, я этого не знаю, возможно, что ему беспрекос-
ловно подчиняется добровольческая среда, но ведь этой силы
для борьбы мало, а вот пример Краснова * показывает, что
казачьи генералы не очень-то склонны считать Деникина таким
вождем, кому они беспрекословно подчинятся. Но большинство
делегатов смотрит иначе, для них на первый план выдвигается
вопрос об отношении к будущему Главнокомандующему поли-
тических партий и организаций, поэтому я вынужден был под-
чиниться большинству, не делать разногласий в нашей среде.
Англичанин внимательно выслушал и сказал мне фразу, кото-
рую я тогда не понял: «Обойдемся и без того, и без Деникина».
Мне пришла в голову мысль, что они хотят поставить во главе
власть в лице союзного генерала. Поэтому я прибавил, что
считаю неизбежным назначение русского Главнокомандующим
войсками, призванными идти на Москву. Мой собеседник ничего
* Речь идет о прогерманской позиции П. Н. Краснова в 1918 г. и о серь-
езных разногласиях между командованием Добровольческой армии и казачьими
административно-государственными образованиями.
269
не ответил и стал прощаться. У моих коллег было тоже грустное
впечатление от Совещания. Наш посланник подтвердил, что
наше впечатление правильное, что еще рано рассчитывать на
благоприятный результат от происшедшего обмена мыслями.
Оставалось складывать пожитки и возвращаться не солоно
ллебавши. Перед самым отъездом возник было вопрос о пред-
ставлении королю, но он тотчас отпал, так как это могло быть
связано с представлением о признании нами аннексии Бесса-
рабии.
Только много времени спустя после возвращения из Ясс я
узнал о перевороте в Сибири, о провозглашении Колчака дикта-
тором при содействии и попустительстве англичан *. Невольно
я связал это обстоятельство с намеком английского атташе;
мне приходило в голову, что он был уже в курсе намерений
своего правительства.
Поездка в Симферополь
8 декабря 1918 г. я покинул Одессу **, к которой вплотную
подошли петлюровские банды, и сел на пароход РОПиТА,
отправлявшийся срочным рейсом в Ялту. При посадке потребо-
валось предъявление заграничного паспорта, как будто мы в
самом деле отправляемся в чужое государство. Со мной выеха-
ли на том же пароходе Кривошеин, Демченко и гр. Капнист.
Так в порядке очередной эвакуации и кончилось мое участие в
работах ясской делегации.
Ялта была переполнена до отказа, тут можно было встретить
петербургский «монд» ***, общественных и политических деяте-
лей недавнего прошлого, все то общество, которое можно было
видеть минувшим летом в Киеве, поздней осенью в Одессе и
которое ныне среди зимы собралось на теплом берегу Крыма,
считавшегося ныне самостоятельным государством. Во главе
этого эфемерного государственного новообразования стояло
правительство, возглавляемое б[ывшим] чл[еном] Государст-
венного] Совета С. Крымом ****. Странное это было правитель-
* Имеются в виду события в Омске 5(18) ноября 1918 г., в ходе которых
была ликвидирована власть Директории, а адмирал А. В. Колчак, военный
министр, был провозглашен Верховным правителем России и Верховным
Главнокомандующим русскими армиями.
** Два последних заседания Ясского совещания проходили в Одессе
5(18) и 6(19) декабря 1918 г.
Monde (фр.) — здесь «свет>.
**** В июне 1918 г., в условиях германской оккупации Крыма, было образо-
вано правительство во главе с генералом М. А. Сулькевичем, стремившееся
к созданию независимого Крымского государства под покровительством Гер-
мании и Турции. После ухода оккупационных войск это правительство 2(15) но-
ября 1918 г. передало власть Крымскому краевому правительству под пред-
седательством С. С. Крыма.
270
ство, удивительная власть. Все в Ялте знали, что правительство
возглавляет Крым, что министром иностранных сношений явля-
ется Винавер, что министром юстиции был Набоков, но на этом
познание обывателя и кончалось. На мой вопрос, кто у них
министр военный, последовал недоуменный вопрос: «А вы ду-
маете, что у нас есть военный министр, мы об этом не слыхали».
Равным образом никто не мог мне ответить, есть ли у них армия.
Правда, в городе было много военных, частью признававших
себя подчиненными Деникина, частью просто проживавших на
положении беженцев, но об организованной военной силе, под-
чиненной местному правительству, никто ничего не знал.
Тем не менее жизнь шла почти спокойно, если не считать
редких случаев самоуправства отдельных групп военной мо-
лодежи.
Кривошеин поселился в Чаире, купленном в начале рево-
люции чл[еном] Г [осударственного] Совета Ивановым. Этот
прелестный уголок, недавнее имение Великого Князя Николая
Николаевича, стал центром собраний политических деятелей
правого толка. Сюда стекались все сведения, все новости, сюда
являлись добровольно военные, прибывшие из Екатеринодара.
Однажды меня вызвал к себе Кривошеин, с которым я в то
время очень сблизился, чтобы сообщить мне весть о скором при-
езде в Симферополь генерала Лукомского, бывшего тогда по-
мощником генерала Деникина. Кривошеин считал, что мне нуж-
но к этому моменту быть в Симферополе, чтобы переговорить
с Лукомским, тем более что несколько лиц из окружения гене-
рала Деникина хотели, чтобы эта встреча состоялась.
Я, конечно, выразил мое согласие на встречу, тем более, что
мы очень плохо были осведомлены обо всем, что делалось в
Екатеринодаре, о ближайшем окружении генерала Деникина,
об организации Особого Совещания при нем, игравшего роль
Совета Министров. Лукомского я знал давно, с первых лет
работы в Государственной Думе, он был военным министром и
членом Особого Совещания при генерале Деникине, с ним можно
было говорить откровенно. До того в Крым приезжали лишь
министры и члены Особого Совещания кадетского толка, на-
пример, Степанов или Астров, с которыми мы часто говорили на
’разных языках.
Крымское правительство было, видимо, в курсе того, что
мне нужно переговорить с Лукомским, готово было этому по-
мочь, организовать поездку в Симферополь. Кривошеин пере-
дал мне, что мне нужно быть готовым выехать в любой момент,
как только придет телеграмма о выезде из Екатеринодара
Лукомского, что правительство берет на себя организовать мой
переезд в Симферополь и устройство свидания. Оставалось
ждать.
Через несколько дней мне дали знать, что автомобиль, на
котором мне предстояло следовать в Симферополь, отправляет-
271
ся по назначению рано утром следующего дня. В назначенный
момент я был готов. Оказалось, что вместе со мной едут Богда-
нов — один из крымских министров — и Астров. Последнего
я немного знал еще по прежним встречам, теперь он был вид-
нейшим и влиятельнейшим членом Особого Совещания при Де-
никине, с ним было очень интересно побеседовать при предстоя-
щем длинном переезде, хотелось расспросить о том, каковы
отношения между главным командованием и властями казачьих
государственных новообразований, с коими приходится рабо-
тать Добрармии. Он охотно пошел навстречу, рассказывал о
трениях, неоднократно возникавших в Екатеринодаре между
Деникиным и самостийниками из казаков, дал обзор политиче-
ского положения на Кубани. Погода была прекрасная, теплая
и солнечная, переезд был приятной прогулкой.
По приезде в Симферополь бросилась в глаза сравнительная
запущенность города. Тут было значительно холоднее, кое-где
лежал полуталый, грязный снег, улицы малооживленные, мрач-
ные, вид глубокой провинции.
Город был переполнен, найти номер в гостиницах было не-
возможно. Поэтому меня поместили в реквизированном поме-
щении на квартире Налбандова. Когда-то богатый крымский по-
мещик и симферопольский домовладелец, Налбандов играл в
свое время большую роль в местной земской и общественной
жизни, был министром Крымского правительства правого толка,
предшествовавшего нынешней власти С. Крыма и К°. Я с ним
еще ни разу не встречался, не был знаком, но он оказался милым
и любезным хозяином, встретил меня как старого друга, хотя
знал меня только понаслышке или по газетным отчетам дум-
ского периода. Он был теперь частным человеком, но сохранил
связи в правительственных кругах, знал всю подноготную в
Симферополе, легко ориентировался в местной обстановке. Он
мне был очень полезен, т. к. благодаря разговорам с ним я срав-
нительно легко и скоро вошел в курс местных дел и влияний.
Утром я отправился в бывший губернаторский дом, где те-
перь ютилось «самостийное» Крымское правительство. Там я
встретился с Крымом, которого давно знал еще по Г [осудар-
ственной] Думе, он был, как всегда, крайне любезен, не считал
нужным играть в прятки, откровенно высказывал свои надежды
и опасения, кои внушались предстоящим разговором с пред-
ставителем правительства генерала Деникина.
Его очень обескураживало, что с уходом немцев все его
самостийное государство, лишенное военной силы, повисло
в воздухе. Он понимал, что задача создания армии, военной
организации Крымского государства стала первоочередной и
неотложной. Он хотел знать мое мнение о создании армии, но
всякое серьезное обсуждение этого вопроса было невозможно
потому, что он был уверен в том, что Лукомский должен при-
везти от Деникина конкретные предложения о совместной борь-
272
бе против большевиков под водительством и руководством
главного командования Добрармии. Крымское правительство
при этом хотело во всяком случае сохранить свою самостоятель-
ность как суверенное государственное образование. Поэтому
всякое решение по вопросу о создании самостоятельной крым-
ской армии и о назначении военного министра было отложено
до выяснения результата переговоров с Лукомским.
Скоро пришла телеграмма, извещавшая, что отъезд генера-
ла Лукомского отложен на несколько дней, что он просит его
подождать в Симферополе еще два-три дня. Пришлось сидеть
и ждать у моря погоды.
Вместе со мной там ждал Лукомского быв[ший] министр
финансов царского времени Барк. Он жил в самом бывшем гу-
бернаторском доме, занимаемом ныне правительством. Ему то-
же делать было нечего, поэтому мы с ним часто гуляли по окре-
стностям города, много беседовали о недавнем прошлом. Не раз
наш разговор возвращался к роковым минутам, предшество-
вавшим объявлению мобилизации и началу войны. Меня всегда
интересовал вопрос, могли ли мы избежать быть вовлеченными
в эту ставшую для России роковой войну. Барк твердо стоял
на той точке зрения, что мы должны были сделать то, что сдела-
ли, что мы не могли остаться пассивными зрителями того, как
Австрия разгромила бы Сербию. Это было бы не только тягчай-
шим национальным унижением, потерей всякого престижа на
Балканах, но и по существу было бы бесполезно, т. к. все равно
нас втянули бы в войну, которая была решена нашими соседями.
Приходилось не раз беседовать с Набоковым и Винавером.
Меня при этом поражало то, что эти безусловно умные, прошед-
шие большую общественную школу люди смотрели на свое по-
ложение министров крымской эфемериды как на что-то серьез-
ное, могущее иметь какое-то длительное и государственное зна-
чение. Особенно в этом отношении был забавен Винавер,
который себя держал как заправский министр иностранных дел
Российской державы.
Когда наконец приехал генерал Лукомский, его встретили
с большим почетом. Он имел с правительством несколько про-
должительных разговоров, которые, видимо, не привели к удов-
летворительному разрешению вопроса, т. к. проводы носили от-
печаток разочарования, отличались явным холодком.
Со мной генерал Лукомский встретился как старый знако-
мый и сотрудник по былой работе в Особом Совещании по
обороне государства. Мы долго и откровенно с ним беседовали,
он рассказал обо всем, что делается в Екатеринодаре, спросил
мое мнение о том, как и чем можно было бы дополнить и реорга-
низовать гражданскую власть при Главном командовании.
Я высказал свое мнение на вопрос, которое, впрочем, ока-
залось несовместимым с настроениями Екатеринодара. В за-
ключение Лукомский спросил меня, почему я сижу без дела в
18
Заказ 195
273
Ялте, не еду в Екатеринодар, где идет большая работа, где за-
кладываются основания для возрождения России, где находится
умственный и военный центр сил, борющихся за освобождение
Родины.
Я ответил, что, по моим сведениям, в Екатеринодаре царит
кадетское засилье, что все равно кадеты меня к делу не подпу-
стят, поэтому у меня нет шансов быть полезным армии и ее ко-
мандованию. Но если военная власть сочтет мой приезд жела-
тельным, то пусть мне телеграфируют, я немедленно приеду и
поставлю себя всецело в распоряжение Главного командования.
На этом мы простились, я скоро уехал обратно в Ялту. Но
этот разговор имел на мою личную судьбу большое влияние,
он предопределил мое участие в белой борьбе. Прошло около
трех месяцев. Однажды совершенно неожиданно я получил из
Екатеринодара телеграмму, предлагавшую мне прибыть в этот
центр белой борьбы.
Конечно, я не задумывался ни одной минуты, сел на бли-
жайший пароход, уходивший в Новороссийск. В этот момент я
старался не вспоминать мой разговор с Лебедевым, когда-то
посетившим меня еще в Петрограде и рассказавшим о большом
движении, захватившем казачество и Юг России и направлен-
ном против большевиков *.
Тогда я не имел возможности туда пробраться и только ме-
ланхолически ответил: «Дай Бог, только вряд ли Вандея может
оказаться победительницей Центра».
Теперь хотелось верить, что и «небывалое» бывает.
Вступление в аппарат Добрармии
В первых числах марта 1919 г. я получил телеграмму Криво-
шеина, которая вызывала меня в Екатеринодар для участия в
работе Комитета содействия Добровольческой армии. Я уже
давно ждал телеграммы из Екатеринодара, но подчеркивание
в ней факта, что меня вызывают в качестве члена частной об-
щественной организации, а не от имени Главного командования,
показывало, что кадетствующее окружение генерала Деникина
имело больше влияния, чем его непосредственные помощники,
генералы Лукомский и Драгомиров **. Было ясно, что никакой
политической роли мне там играть не придется, но все же я не-
медленно предпринял все меры, чтобы спешно погрузиться на
первый же пароход, отходящий из Ялты в Новороссийск.
* Речь идет о массовых выступлениях казачества против Советской
власти весной 1918 г.
** Кадеты, входившие в деникинское окружение, в свою очередь считали.,
что на Главнокомандующего значительно большее влияние оказывали правые
политические деятели и военачальники, в частности А. В. Кривошеин, А. С. Лу-
комский, А. М. Драгомиров и др.
274
Это было нелегким делом, пароходы ходили редко, были пе-
реполнены главным образом людьми, ехавшими по казенной
надобности. Получить билет частному лицу было трудно, хло-
потно и крайне дорого. Но мне повезло.
Портовые власти еще помнили о моей работе в Государст-
венной Думе, они приняли меня под свое покровительство,
агентство получило приказ погрузить меня на первый же паро-
ход для доставки в Новороссийск.
Был ясный весенний день, когда пароход «Константин»
ошвартовался у новороссийской набережной. Весело светило
солнце, ярко блестела начавшая пробиваться молодая зелень,
шумно гудел работавший полной жизнью порт. Весело было и
у меня на душе. То была пора утренней зари Белого движения.
Сойдя с парохода, я отправился на вокзал, чтобы немедленно
следовать в Екатеринодар. Но это было трудным делом, желез-
нодорожное движение явно хромало, поезда ходили редко, были
до крайности переполнены, но и тут «история» вывезла. На вок-
зале встретил генерала, которого знал еще по работе в Госу-
дарственной Думе и который во время войны занимал крупный
пост в управлении по перевозке войск. Он ехал тоже в Екатери-
нодар и, узнав о моих затруднениях, взял меня под свое покро-
вительство, переговорил с кем следует, после чего мне немедлен-
но выдали даровой билет и поместили в одном купе с генералом.
Тут впервые я убедился, до чего могли довести нашу желез-
нодорожную сеть «товарищи» за короткое время их хозяйни-
чанья: обивка диванов была сплошь ободрана, окна выбиты.
Но была уже весна, проехали мы удобно, без приключений.
Екатеринодар показался мне грязным губернским городом
средней руки, он был переполнен, найти помещение частному
лицу было невозможно. Я прямо проехал к Кривошеину, от
которого узнал невеселые новости. Кадетское окружение Дени-
кина работало вовсю, чтобы не допустить возможности Криво-
шеину играть какую-то роль, проявить какую-либо деятельность.
Он пробыл уже много больше месяца здесь, но кроме мимолет-
ного свидания с Деникиным ничего не мог добиться, его бойко-
тировали. Самый его приезд сюда был окрашен званием «обще-
ственного бедствия». Кривошеин был избран главою местного
представительства Государственного объединения, т. е. той об-
щественной группировки, которая объединила вокруг себя все
правое и умеренное течение цензовой общественности. Нанося
удары по Кривошеину, отстраняя его от всякой возможности
иметь влияние на правительственную политику, кадетское окру-
жение Главкома имело целью сохранить свое господствующее
положение, политическое влияние, отстранить «правых» от уча-
стия в деле освобождения России от большевистского ига.
В то время успехи Белого движения были бесспорны, цель,
поставленная себе Добрармией, казалось, была близка к осу-
ществлению, у «окружения» кружилась голова от успехов бело-
18*
275
го оружия, вся их политическая мудрость сводилась к одному —
быть полными и единственными хозяевами в политической об-
ласти в момент, когда белые полки торжественно войдут в
Москву.
Пока что Кривошеин успел только войти в состав Комитета
содействия Добрармии — частной организации, которая когда-
то, в эпоху партизанской борьбы на Северном Кавказе, ока-
зывала значительную помощь, но теперь, с развитием военных
действий, с организацией правительственного аппарата Добр-
армии, становилась ненужным пережитком, во всяком случае
крупной роли играть не могла. Притом она же была в полной
зависимости от административного аппарата, следовательно, ее
всегда можно было свести на нет. Кривошеин пытался оживить
деятельность Комитета, проявлял всю свою кипучую энергию,
но встречал помеху всем своим начинаниям.
Кривошеин понял, что его прошлое видного министра по-
следнего царствования и активного сотрудника Столыпина
по проведению в жизнь земельной реформы мешает ему играть
какую-либо роль в районе, подведомственном генералу Деники-
ну. Он с этим должен был примириться, но с торжеством кадет-
ского засилья, которое, как он был убежден, приведет рано или
поздно Белое движение к разбитому корыту, он примириться
не хотел.
Не имея возможности действовать самому, он решил сгово-
риться с сочувствующими ему генералами о проведении в пра-
вительственный аппарат кого-либо из активных политических
деятелей правого или умеренного лагеря, чтобы создать хоть
какой-либо противовес Астрову и Федорову. Выбор этой группы
остановился на мне — вот почему провели в члены Комитета
содействия, чтобы иметь предлог меня вызвать и познакомить
с генералом Деникиным. Ничего определенного пока намечено
не было, но было известно, что Главком не доволен Колоколь-
цевым, управляющим Министерством земледелия и государ-
ственных имуществ. Его провели на этот пост кадеты как одного
из самых видных земцев либерального лагеря, но он оказался
недостаточно покладистым, имел смелость проявить свое соб-
ственное мнение — словом, не подошел правящей кучке. Тогда
на него ополчились, пользуясь тем, что он был одно время гет-
манским министром, а все гетманское на Юге клеймилось как
вражеское, чуть ли не изменническое, движение. Пользуясь
этим и считая, что дни Колокольцева сочтены, генералы решили
предложить Деникину мою кандидатуру на открывающуюся
вакансию. Они рассчитывали, что мое имя менее одиозно в
левых кругах и что моя работа в Особом Совещании по обороне
во время войны еще не забыта военными.
Введя меня в курс местных дел, Кривошеин направил меня
к генералу Драгомирову, помощнику Главкома по делам Особо-
276
го Совещания, как тогда именовался на Юге орган, который
обычно носит название Совета Министров *.
Генерал встретил меня очень приветливо, рассказал о соз-
давшемся положении, о цели моего вызова. Он сказал, что ему
необходимо иметь в письменном виде изложение тех мероприя-
тий, которые, по моему убеждению, следует предпринять для
урегулирования существовавшего в то время хаоса в земельном
вопросе. Я обещал составить записку, после чего мы расстались.
Через несколько дней эту записку я ему отнес, пояснил на
словах кое-какие ее детали и стал ждать. Ждать пришлось
долго, никуда меня более не вызывали. Я мирно жил в Екатери-
нодаре, вошел в курс текущих дел Комитета содействия, пере-
знакомился с видными деятелями правительственного аппарата
и с верхами екатеринодарского общества. Там было тогда два
политических центра. Лидером правого течения был Кривошеин,
председатель отдела Государственного объединения; кадетские
круги объединялись вокруг Политического центра, виднейшими
и наиболее влиятельными представителями коего были Астров
и Федоров. Представители бюро обеих организаций кое-когда
встречались, беседовали по злободневным вопросам. На одном
из таких заседаний я присутствовал вскоре после моего прибы-
тия в Екатеринодар.
Открывая заседание, Астров сообщил, что возникла идея
просить Главкома издать манифест об аграрной политике пра-
вительства Юга России, причем как материал для дальнейших
прений он огласил проект такого манифеста. Во время чтения
документа Кривошеин проявил признаки большого нетерпения
и нервности. Едва Астров кончил чтение, как Кривошеин раз-
разился резкой филиппикой и против идеи издания манифеста,
и особенно против предложенного проекта. Он по пунктам раз-
громил этот проект, доказывал безграмотность его творца в
аграрном вопросе, незнание им действительного положения
сельскохозяйственного промысла в России и особенно условий
снабжения сельскохозяйственными продуктами городов и про-
мышленности. Он говорил, что автор имеет целью лишь достичь
призрачных успехов в политической области путем грубой дема-
гогии. Но и эта цель им не достигается, ибо большевики могут
обещать и уже обещали распропагандированной крестьянской
массе гораздо больше, чем то делает автор проекта. Это даст
агитаторам большевиков возможность лишь нападать на проект,
указывая, что «генералы-паны хотят отнять у мужика то, что
ему дала Советская власть». Поэтому Кривошеин считал самую
* 18(31) августа 1918 г. было образовано Особое Совещание при Верхов-
ном руководителе Добровольческой армии (позднее — при Главнокомандующем
Добровольческой армией, а затем — Вооруженными Силами на Юге России),
которое представляло собой высший совещательный орган в области законо-
дательства и верховного управления, во многом совмещая функции Совета
Министров и Государственного Совета Российской Империи.
277
идею издания манифеста о земле преждевременной, а форму
ее воплощения крайне неудачной.
Во время этой реплики Астров побагровел, а когда Криво-
шеин кончил, то он тотчас ответил, что считает минуту для
издания акта наступившей, что же касается текста проекта,
то он написан лично им и ни от одного из изложенных в нем
положений он отказаться не может. После этого произошел
довольно оживленный обмен мнениями, причем стороны оста-
лись каждая на своей точке зрения, как всегда, не договорились.
Для меня стало ясно, что отныне между Кривошеиным и Астро-
вым не только политическое расхождение, не только борьба мне-
ний, но чисто личная неприязнь, чтобы не сказать больше.
Прошло несколько дней. Вдруг, к всеобщему изумлению,
в газетах появилось сообщение правительства генерала Дени-
кина о земельной программе власти в форме не то рескрипта,
не то манифеста, подписанного Главкомом. С большим недоуме-
нием увидел я в этом документе почти дословное повторение
того, что мы слышали на указанном выше заседании как проект,
составленный Астровым.
Для чего было нужно издавать этот документ — до сих пор
не понимаю. Вскоре после этого выяснилось, что бывший тогда
во главе Министерства земледелия Колокольцев никакого отно-
шения к составлению и редакции документа не имел, да по су-
ществу ему и не сочувствовал. Политически этот документ
ничего нам не давал, демагогии его большевики давно проти-
вопоставили свою, гораздо более радикальную программу, кото-
рую к тому же уже провели в жизнь. Круги, на которые до сих
пор опиралось Белое движение, этот документ мог только охла-
дить, оттолкнуть. Когда вскоре была назначена Земельная ко-
миссия под председательством Колокольцева, она начала свою
работу с обсуждения по существу принципов, положенных в
основу этого манифеста, пересматривала их в корне. В конце
концов, когда ее работа была кончена, Деникин уволил Коло-
кольцева в отставку. Это было явным доказательством, что
основы манифеста Деникина о решении земельного вопроса
управляющим Министерством земледелия не разделялись. Оче-
видно, что вся авантюра с изданием манифеста была делом
рук той кучки, которая тесным кольцом окружила генерала
Деникина.
Для меня этот манифест был указанием, что моя кандида-
тура в члены правительства Юга России окончательно прова-
лилась, после этого документа для меня стало невозможным
встать во главе ведомства, которое должно было осуществлять
политику, для меня неприемлемую.
Прошло еще несколько недель. За это время я познакомился
и довольно близко сошелся с Чебышевым, управляющим Мини-
стерством внутренних дел. Он когда-то был либеральным про-
курором, очевидно, кадеты считали его своим человеком, они и
278
провели его в члены правительства. Это было лишним доказа-
тельством того, что Астров и Федоров плохо разбирались в лю-
дях. Чебышев, конечно, не был реакционером, но его психоло-
гия резко отличалась от психологии Федорова и Астрова —
представителей менталитета третьего элемента. Как только он
столкнулся с практической работой по организации распылен-
ной власти на местах, он начал искать себе сотрудников не
среди мечтателей и говорунов, а среди людей, имевших опыт
и привыкших к созидательной работе. Это приводило к тому,
что в его министерстве постепенно усиливалось влияние и зна-
чение чинов прежней бюрократии, прежних чиновников, что
вызывало раздражение «окружения». Но с этим мирились, пока
вопрос шел о замещении третьестепенных должностей. Труднее
было подобрать кандидатов на должности двух товарищей
начальника ведомства. Тут немедленно всплывал вопрос о по-
литической физиономии кандидата, т. к. товарищ Чебышева
мог в случае его болезни или временного отсутствия замещать
его в заседаниях Особого Совещания, т. е. Совета Министров,
влиять тем самым на общую политику, не говоря уже о том, что
ему представлялась возможность проводить свою линию в чисто
ведомственных делах. Как бы то ни было, к моменту моего
приезда в Екатеринодар Чебышев, видимо, был очень озабочен
вопросом выбора кандидата на пост товарища министра.
Когда выяснилось окончательно, что моя кандидатура на
пост управляющего ведомством земледелия отпала, он начал
зондировать почву о возможности провести меня на должность
его товарища. По-видимому, он не видел препятствий к этому
со стороны военной власти, т. к. однажды он сделал мне в этом
смысле определенное предложение, оговорив его совершенно
для меня неожиданной, странной тогда для меня фразой:
«Конечно, если не удадутся планы вашего назначения на более
высокий пост»,— что, видимо, должно было решиться в бли-
жайшее время.
Эта оговорка была для меня полной неожиданностью, я
давно привык к мысли, что на Юге мне делать нечего. Поэтому
предложение Чебышева меня вполне устраивало, оно давало
возможность известной работы в составе правительственного
аппарата Добрармии, более реальной и продуктивной, чем тол-
чение воды в Комитете содействия.
Поэтому я немедленно предложение Чебышева принял и
попросил его разъяснить смысл оговорки, но он от этого укло-
нился. Я пошел к Кривошеину, рассказал ему этот разговор,
просил выяснить, в чем дело.
Кривошеин очень одобрил мое согласие на предложенный
мне пост, но тоже сказал, что надо подождать несколько дней,
т. к. ему известно, что военные помощники генерала Деникина
проводят мою кандидатуру на пост министра без портфеля,
члена Особого Совещания, как у нас назывался этот пост.
279
Лично я очень мало верил в возможность успеха подобного
проекта, враждебность Астрова и Федорова к факту такого уси-
ления правого крыла Особого Совещания мне была ясна. Одна-
ко и на этот раз «история» вывезла. Совершенно неожиданно
я получил вызов к генералу Деникину, состоялся довольно
продолжительный и вежливый со мной разговор, вскоре после
этого я получил приказ о назначении в Особое Совещание в ка-
честве члена его без портфеля. Отныне мне предстояло стать
там лидером правого или, скорее, умеренного течения полити-
ческой мысли. Я вошел в состав аппарата Добрармии и разде-
лил с ней ее участь вплоть до крымской эвакуации.
ЧАСТЬ III
ЗАКАТ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ
Рано утром 1 марта 1920 года я решил
сесть на пароход «Св. Николай»,
отходивший в Константинополь с беженцами
так называемой сербской эвакуации. Все
необходимые визы уже давно были получены,
оставалось достать билеты. Все утро прошло в
хлопотах и хвостах: в помещении канцелярии
бывшего Особого Совещания дежурили длинные
вереницы жаждавших получить билеты на
пароход, увозивший в изгнание, в чуждую,
неизвестную страну. Жестокий закон гражданской
войны — когда нет пленных, когда побежденного
безжалостно уничтожают — вынуждал бросать
все, до семьи и родных включительно, и бежать,
чтобы спасти жизнь.
Атмосфера в Новороссийске была крайне
тягостная. Уже три дня, как в город вошли
марковцы, крепкая часть, как говорил генерал
Романовский. Но, Боже мой, какая это была
распущенная часть! Немедленно начались грубые
проявления произвола и насилия по отношению
к гражданскому населению. На улицах появились
пикеты, и солдаты обыскивали проходивших
штатских под предлогом ловли дезертиров,
отбирая при этом документы и деньги. Ко мне
за эти дни обращалось несколько чиновников
Управления продовольствия за помощью и с
жалобой на солдат. Но ведь я уже был не у дел;
у власти было демократическое правительство,
место пребывания коего мы, впрочем, хорошенько
не знали. А военные на нас, штатских, не
обращали ни малейшего внимания. Ясно, что
прибытие такого гарнизона только усилило
всеобщее стремление к эвакуации.
Днем мы начали посадку и погрузку на
281
«Св. Николай», который должен был уйти на другой день утром.
Однако, как только стемнело, на берегу около пристани начался
грабеж складов, перекинувшийся вскоре и на самую пристань,
где какие-то лица в солдатских шинелях расхищали товары,
предназначенные к погрузке. Капитан немедленно велел отдать
концы, снять трап и дал ход машине. Так мы и вышли в море
среди черной ночи в непроглядную темь.
Медлить больше было нельзя. На берегу продолжали выда-
вать билеты на пароход, не считаясь с тем, сколько народа он
может принять, ибо все сознавали, что надежды попасть на
следующий очень мало. Поведение войск показало, что если
даже придут новые пароходы, солдаты возьмут их штурмом и
не допустят гражданский элемент до посадки.
Из-за преждевременного ухода в пути не хватило пресной
воды. Правда, вместо 800 пассажиров, на какое число рассчи-
тывали запасы, нас было свыше 1500. Теснота и скученность
были страшные, но на это никто не обращал внимания, всякий
был рад, что попал в число счастливцев, избегших больше-
вистского плена. Первую ночь, несмотря на дождь, мне при-
шлось провести на открытой палубе, где я успел простудиться.
Тяжела была эта первая ненастная и темная ночь изгнания,
тяжело было уходить от негостеприимных, но все же родных
берегов Новороссийска, порывать связи с Родиной, пускаться
в неизвестную даль без средств, без знания языков, не имея
ремесла. Впереди все так же темно и мрачно, как темна окру-
жающая мгла, холодное, бурное Черное море, яростно ревевший
в снастях норд-ост. Тягостное настроение не оставляло нас в
последующие дни. Было ясно, что борьба с красными окончи-
лась их полною победою, что там, позади, в то время как мы
плывем в море, происходит последняя финальная драма, истреб-
ление побежденных в междоусобной войне врага-брата. Цвет
русского молодого поколения погибал в безнадежных боях, где
открытый враг — большевик — работал рука об руку со скры-
тым врагом — эсерством,— разлагавшим армию, распропаган-
дировавшим Кубань, изменившую Белому движению в самый
решительней момент. Злобный враг и беспощадный, ничем не
лучше большевиков, он был особенно опасен тем, что вел свою
борьбу скрытно, внутри белого лагеря. Он был всюду среди нас,
истинный волк в овечьей шкуре.
На рассвете 4 марта мы вошли в пролив. Море чувств
нахлынуло при виде заветных берегов. Сколько лет мечтаний и
трудов им отдано, сколько времени мы готовились, чтобы от-
крыть эту дверь юга России и положить ключ от нее в русский
карман.
Когда началась эта ужасная международная война, у меня
не было ни тени сомнения в конечном поражении немцев. Было
ясно, что бесспорное господство на море Антанты предопределя-
ет судьбу Германии и ее союзников, они обречены на истощение,
282
а следовательно, и на поражение. И мысленному взору не раз
мерещились сияющий православный крест на Св. Софии, рус-
ский флаг на берегах Босфора. Теперь пришлось входить в эти
воды не под сенью торжествующего Андреевского флага, а жал-
ким изгнанником, едва терпимым беженцем, отверженным пред-
ставителем отверженной нации. Не суждено нам, несчастному
поколению, обломкам былого величия России, увидеть что-либо,
что дало бы хоть малое удовлетворение чувству патриотизма
и народной гордости. У нас отнято даже право не стыдиться
принадлежности к родному народу. А сам народ на наших
глазах стал посмешищем’ в глазах всех наций. Недавний враг
называет его — народ-удобрение, бывшие союзники сравнивают
с каннибалами.
Мои заметки, которые я вел изо дня в день во время пребы-
вания в составе правительства генерала Деникина, обрывались
на поездке в Таганрог, куда я был вызван для обсуждения курса
внутренней политики, которой надлежало бы впредь держаться.
Выехал я туда вместе с членами Особого Совещания Астровым
и Соколовым и полагал, что обсуждение этого вопроса проис-
ходит по инициативе самого Деникина. Однако оказалось, что
инициатором был. Астров, по крайней мере, Деникин, принимая
нас, сказал ему: «Вы хотели меня видеть». Кроме нас, трех чле-
нов Особого Совещания, и Деникина в обсуждении вопроса при-
нимал участие генерал Романовский. Сперва нам дали очерк
положения внешних сношений, причем Деникин прочел письмо,
которое он только что отправил Пилсудскому. В нем он не про-
сил помощи у поляков, но доказывал, что для последних сейчас
выгодно нам помочь, так как красные, разбив нас, обрушатся
всеми силами на Польшу. Кроме того, он выражал надежду,
что Россия рано или поздно все равно восстановится и без
помощи Польши, и тогда русские будут долго помнить, что в
тяжелую минуту, когда Россия исходила кровью, поляки были
не с нею, а против нее. Письмо очень прямолинейное, напи-
санное с обычным для Деникина мастерством и силой. Видно,
что его писал солдат, а не дипломат. Ясно было, что помощи
от поляков мы все равно не получим. Быть может, если бы
Деникин вместо слов и убеждений предложил Польше крупные
территориальные уступки, поляки согласились бы оказать нам
военную поддержку, но на это Деникин никогда бы не пошел.
Собственно говоря, в том положении, в котором находилась
тогда Россия, можно было бы идти на территориальные жертвы,
твердо памятуя, что Россия, окрепнув, сумеет пересмотреть
вопрос о границах, в крайнем случае, отберет силой те области,
которые населены в большинстве русскими. Если же она будет
гнить под большевистским игом, все равно поляки сами заберут
283
все, что им покажется нужным. В политике можно и слукавить,
тем более, что вечных договоров не бывает. Деникин был дру-
гого мнения, он твердо стоял на том, что русскими землями он
не может поступиться.
Затем перешли к вопросам внутренней политики. Положе-
ние наше было не из блестящих: Екатеринослав все еще в руках
Махно, красная конница прорвалась в стык между Добрармией
и донцами, Харьков окружен с трех сторон и спешно эвакуи-
руется, Май-Маевский пьянствует, и разложение армии усили-
вается. Но в Ставке все веселы и бодры, о возможной ката-
строфе еще не думают, еще уверены, что удастся спасти кам-
панию, сделать надлежащие переброски войск и разбить про-
тивника по частям. Очевидно, что общая картина положения
на фронте и в тылу им еще не ясна. Там думают демократи-
ческими уступками спасти полупроигранную кампанию, наде-
ются привлечь на свою сторону солдата, мужика, рабочего.
При обсуждении курса внутренней политики это сказалось
чрезвычайно ярко. Романовский говорил, что он монархист, но
о монархии надо молчать хотя бы ради укрепления идеи. Для
того, чтобы приобрести симпатии солдата, надо твердо держать-
ся демократического курса. Деникин ему поддакивал, Астров
горячо поддерживал. Я высказал с полной откровенностью,
что спасение вижу лишь в призвании Великого Князя Николая
Николаевича, который должен начать с обращения к команд-
ному составу Красной Армии, с приказа об амнистии. Если
такой акт будет сделан в момент наших хотя бы кратковремен-
ных успехов, громадное большинство офицеров, измученных
междоусобицей и гражданской войной, воспользуется случаем
спасти свои головы, свое благополучие, обеспечить свое будущее,
перейдя на сторону Великого Князя, что сразу восстановит
гражданский мир на Руси. Конечно, такой эффект возможен
лишь в момент упадка духа красного командования, в резуль-
тате хотя бы частичного поражения, а также в расчете на то,
что большевистский режим в достаточной мере всем надоел,
что настроение большинства подготовлено к восстановлению
монархии. На мои доводы Деникин ответил, что за власть он
отнюдь не держится, но со мной совершенно не согласен. Это
была бы авантюра, заранее обреченная на неудачу вследствие
несочувствия казаков монархической идее, а призвание Велико-
го Князя в их глазах равносильно восстановлению монархии.
Затем, подумав немного, он сказал: «Ведь за Романовыми
опять потянутся все эти негодяи и опять все начнется сначала».
В последней фразе — вся сущность его отрицательного отноше-
ния к этому вопросу. Он, очевидно, в душе не монархист, во
всяком случае, отрицательно относится к семье Романовых;
это главное, а все остальное — аргументы для обоснования
своего настроения. Тут убедить нельзя, это дело веры. В свое
время выдвижение адмирала Колчака было противовесом идее
284
призвания Великого Князя, о чем мечтала значительная часть
офицерства. Я лично был убежден, что и хозяйственный мужик
перешел бы на сторону власти, во главе которой стоит Великий
Князь Николай Николаевич. Ибо и Колчак, и Деникин, и всякий
другой генерал в глазах крестьянства — прежде всего барин,
пан, а власть, ими возглавляемая, есть власть панская, барская,
то есть власть классовая, враждебная. Имя же Николая Нико-
лаевича в деревне стоит выше классов. Но кадеты, да и Деникин,
не могут этого понять, они не чувствуют души народной. Умом
они осознали, что мужик ненавидит барина-пана и желает ото-
брать панскую землю. Но выводов из этого они сделать не мо-
гут, не хотят понять, что они сами в глазах деревни такие же
паны и баре, как любой предводитель дворянства. Недаром же
большевики назвали себя «крестьянско-рабочая власть».
Романовский вполне поддерживал точку зрения Деникина,
и вопрос был исчерпан. Затем Астров прочел по пунктам выра-
ботанную им программу. Серьезно ее не обсуждали, даже Де-
никин сказал: «Все это лирика»,— но, тем не менее, содержание
этого документа я впоследствии узнал в наказе Деникина Осо-
бому Совещанию, объявленном почти накануне роспуска по-
следнего. Конечно’ кое-что было исправлено и изменено — но
суть та же. Так печально кончилась моя попытка провести в
жизнь идеи, которые роились в моей голове еще со времени
Ясского совещания. К удивлению, Деникин не изменил своего
отношения ко мне, несмотря на выявившееся политическое раз-
номыслие по основному вопросу. Астров впоследствии, переда-
вая эту сцену, говорил, что я впал в мистицизм. Хорошо еще,
что не в сумасшедшие записал.
Как раз в это время командующим добровольческими частя-
ми у Харькова был назначен генерал Врангель. Он был еще
в Ростове и собирался ехать на фронт. При нас в Ставке полу-
чали донесения Май-Маевского, в которых он уверял, что будет
защищать Харьков до последней крайности. Но, как всегда, это
были слова и ложь. Через несколько дней и он сам, и его
штаб так поспешно оставили Харьков, что когда прибыл Вран-
гель в армию, он долго не мог узнать место пребывания штаба,
который рассеялся по разным направлениям, и отдельные его
части потеряли между собою связь. О деятельности Май-Маев-
ского и его штаба ходили легенды, говорили, что он напивается
с утра. Вот что я слышал о приезде этого генерала в Сумы.
Когда поезд его прибыл на станцию, там ожидала уже вся знать
города. Духовенство вышло встречать освободителя с крестами,
дамы и дети с букетами цветов. Долго никто не показывался
из вагона, около которого стояла публика, наконец в откры-
тое окно вылетела пустая бутылка, вслед за которой показалась
285
красная физиономия генерала, отчеканившего: «Здорово, кор-
ниловцы»,— затем он опять скрылся. Нечего говорить, что
никаких корниловцев тут не было.
Когда на заседании у Деникина шло обсуждение будущего
курса внутренней политики, я стал доказывать, что главное зло
у нас в неудачном подборе административного персонала, что
пора подбирать людей не по политическому направлению, а по
признаку опыта и знания дела, притом надо искать людей с
волей, а не говорунов только. Нельзя сажать на пост губерна-
тора адвокатов как то было сделано в Полтаве. На это Рома-
новский возразил, что как раз этим губернатором очень доволен
Май-Маевский. Тогда Деникин заметил, что «Май-Маевский
ведь и Щетининым был доволен». Эта реплика показала,
какого невысокого мнения был Деникин об этом генерале, но
он все же, по-видимому, не знал о той репутации, которой
пользовался Май-Маевский, или, по крайней мере, не верил этим
слухам. Должен оговориться, что и у нас не было доказательств,
которые мы могли бы представить Деникину. Между Центром
и армией всегда была непроходимая стена, и мы узнавали о
том, что происходило на фронте, много времени спустя.
Между тем события пошли ускоренным темпом. Сам Дени-
кин приезжал еще раза два на заседания Особого Совещания,
причем обсуждалась внешняя политика, особенно вопрос о пере-
мене ориентации. Англичане вызывали сильнейшее раздраже-
ние, вели явно подозрительную игру. Для всех стало ясно, что
их задача — оторвать от России Кавказ. Мало того, с помощью
Румынии и Польши они стремились отобрать у нас даже области
с чисто русским населением, чтобы ослабить Россию и создать
ей врагов из этих соседей. Антибританские настроения росли
и ширились. Но они не возобладали среди членов Особого
Совещания, да и Деникин был верен раз избранному пути.
Таким образом,наша ориентация осталась неизменной. Впрочем,
очень скоро события на фронте заняли все внимание.
Прибыв на фронт, Врангель застал полный хаос и разложе-
ние. Дисциплина пала, царил разгул, солдаты распустились
и массами дезертировали. Население, видя развал и терпя от
грабежей, переменило отношение к Добрармии и начало про-
являть враждебность. Как велик был размах грабежа, видно
из того, что на полк, в составе которого числилось около
200 бойцов, в то время имелось имущества на 200 вагонов.
Естественно, его надо было беречь и возить, для чего требова-
лось гораздо больше людей, чем имелось в строю. Поезда стоя-
ли, заполненные имуществом, а составов для переброски под-
крепления и угля не хватало. Никто никого не слушал, железно-
дорожники сплошь и рядом саботировали. При таком положе-
нии вещей Врангель ничего сделать не мог. Как велик был бес-
порядок, видно из того, что потребовалось 5 дней, чтобы собрать
сведения, где находятся отдельные части штаба. Естественно,
286
что и отступление происходило в беспорядке. Какой был хаос
в умах солдат, я понял позднее из рассказа члена Государ-
ственной Думы Ханенко, который пробрался в Харьков уже на
другой день после очищения города, а затем догнал один из
запасных батальонов, с которым отступал пешком несколько
дней. Он вынес убеждение, что запасные — драться не будут.
Солдаты считали, что большевизм кончен, что Троцкий и прочие
комиссары сбежали и во главе Северной армии стоит генерал
Брусилов, который идет на Юг, чтобы сместить Деникина, объ-
единить Россию и посадить Царя. «Не все ли нам равно, Дени-
кин или Брусилов»,— говорили ему солдаты. Таковы были пло-
ды агитации, которую враги вели в нашем тылу.
Врангель, оглядевшись, послал Деникину бумагу, в которой
он припомнил весь давнишний их спор о плане кампании и
районе действия. Он доказывал, что был прав, и делал жестокие
для Деникина выводы. В заключение он предлагал ряд мер,
в том числе немедленное очищение Таганрога и Ростова от тыло-
вых элементов и гражданских учреждений. Это донесение было
сообщено мне через одного молодого человека, который показал
мне черновик другого документа, написанного, видимо, Твер-
ским, помощником Врангеля по гражданской части, где доказы-
валось, что нужно отсрочить до более удобного времени всякое
законодательство. Эта бумага не была передана Деникину:
Ставка была настолько убита всем происшедшим, что казалось
неблагородным наносить ей дальнейшие удары по самолюбию.
И действительно, это был момент растерянности Ставки. Пред-
ложения Врангеля были приняты и сообщены Особому Совеща-
нию в той мере, которая касалась его компетенции. Эвакуация
была решена, надо было обсудить — куда. Генерал Лукомский
настаивал на Севастополе, но Деникин, не желая «отрываться
от казаков», с этим не согласился. Но счет был составлен без
хозяина, ведь никто не знал, как нас встретят в Екатеринодаре.
В Особом Совещании рассмотрели план эвакуации, намети-
ли, куда послать квартирьеров. Но вдруг, уже в конце заседания,
Федоров произнес горячую речь, указывая, что Особое Совеща-
ние и его органы не могут эвакуироваться в первую голову.
Они должны оставаться с армией до конца и отступать вместе
с нею (при этом Федоров сделал жест, как будто он отстрели-
вается). Я, как всегда, возражал Федорову, который просил
доложить его мнение Деникину, поскольку знал уже требование
Врангеля начать эвакуацию и, не имея возможности сослаться
на этот документ, доказывал, что штатские люди, не зная воен-
ной обстановки, не могут вмешиваться в вопросы такого поряд-
ка и морально давить на Главкома, которому и без того страшно
трудно принять решение, равносильное признанию своего пора-
жения. Напротив, нам надо поддержать его в такую минуту,
а не сбивать его с раз принятого плана действий. Однако голос
мой остался одиноким, все были сконфужены, не верили в серь-
287
езность положения и боялись показаться трусами. На другой
день Лукомский был у Деникина и передал ему все, что произо-
шло в Особом Совещании. Деникин согласился с доводами
Федорова, велел благодарить членов Особого Совещания за
мужество и отложил общую эвакуацию, приказав ограничиться
подготовкой к отъезду больных и раненых. Но забота об этом
лежала всецело на Шереметеве, и нам тут делать было нечего.
Видимо, в Таганроге все еще не понимали серьезности положе-
ния, надеясь на то, что Врангель преувеличивает для того,
чтобы впоследствии, если опасность пройдет мимо, сказать, что
он спас армию в самый критический момент. С другой стороны,
эти колебания показывали степень неврастении, которою уже
тогда страдала Ставка. Однако прошло немного дней — это
было, кажется, в самом конце ноября,— как грянул второй
раскат грома.
Однажды ночью меня разбудил офицер, присланный из
штаба генерала Врангеля, и вручил копию нового рапорта
Врангеля Деникину. Вторая копия должна была быть передана
Лукомскому. Тон документа не оставлял никаких иллюзий.
Положение армии признавалось отчаянным, указывалось, что
она разрезана пополам, что в Добрармии всего около 8000 бой-
цов, в то время как в обозах и тылах 90 000 человек, что резервы
не дерутся и общий развал заставляет думать об отступлении
на какую-либо укрепленную линию. Надо спешно укреплять
Крым и подступы к Новороссийску, а также оборонительную
линию Таганрог — Новочеркасск, которая должна дать возмож-
ность остановиться, собраться с духом, привести армию в поря-
док. Только после этого в Ставке серьезно обеспокоились. Было
приказано составить план эвакуации. Опять в Особом Совеща-
нии начались разговоры о подготовке эвакуации. Вместо того,
чтобы принимать решения,— бесконечные прения в многоголо-
вой коллегии тогда, когда должен распоряжаться и решать
один толковый человек. Это было очередное проявление прокля-
тия русской жизни — говорить там, где надо действовать.
А в результате просто потеряли дорогое время, и только. Тих-
менев, начальник передвижения войск, предложил немедленно
отправить в безопасное место жен и семейства, что и было при-
нято. Боже, какой гвалт и возмущение вызвало это принятое,
но потом не выполненное постановление.
Женщины решительно заявили, что без мужей они никуда
не поедут, а мужья подняли крик, что не могут отпустить семьи.
Дня через два я застал у Лодыженских Похвиснева, бывшего
тогда товарищем начальника Управления внутренних дел, кото-
рый с горячностью нападал на это постановление и рассказы-
вал, как он сам во главе депутации чинов Управления пошел
к своему начальнику — Носовичу — и заявил, что самое ценное,
что у него осталось,— это жена, что он ее не отпустит без себя
и с ней не расстанется. Говорил он это Тихменеву, отлично зная,
288
что тот автор этого постановления. Тихменев флегматично отве-
тил: «Будь вы мой помощник, я бы вас за такое заявление мо-
ментально выгнал». Тем не менее это разумное предложение не
приняли и ничего не было сделано. Факт, характерный как пока-
затель полного падения авторитета власти и разложения адми-
нистративного аппарата. Власть не посмела настоять на своем
решении, семьи оставались до последнего момента, затруднив
и без того тягостную эвакуацию. Тысячи оставшихся в Ростове
больных и раненых — на совести храброго Федорова и наших
добродетельных дам, отказавшихся ехать без супругов. Конечно,
потом, когда опасность была на носу, об этой добродетели и
храбрости забыли и уезжали без мужей. Точно так же и члены
Особого Совещания вместе с армией не отступали, не отстрели-
вались, а как-то благополучно попали в поезда, вовремя пере-
правились в безопасное место. Конечно, сильная власть просто
составила бы расписание посадок и выезда из Ростова с тем,
что всякий, не севший в свой поезд, должен совсем остаться.
Это мелкий факт, но характерный для власти. Как бы то ни было,
армия стремительно отступала, а мы бесконечно разговаривали
об эвакуации. Наконец, в начале декабря началась тревога
среди публики. Через Новочеркасск и Ростов потянулись бес-
конечные вереницы обозов отступавших кубанцев, которые от-
кровенно удирали с фронта. К этому времени Рада, состояв-
шая на две трети из эсеров, успела достаточно поработать над
разложением казачества. В сущности, большинство кубанских
депутатов действовало полусознательно или даже совсем бес-
сознательно. Просто это были безграмотные в политическом
отношении полуинтеллигенты, натасканные с давних пор на эсе-
ровских брошюрках. Они как попугаи твердили всем и всюду
одно и то же: демократия, народоправство, борьба с реакцией
и диктатурой и т. д., забывая, что идет жестокая гражданская
война. Эта проповедь в умах уставших и темных казаков делала
такое же злое дело, каким была агитация первого совдепа во
времена Львова и Керенского. Только тогда был лозунг — «без
аннексий и контрибуций»,— а теперь — «демократическая
власть без диктатуры». Казаки стали говорить, что без полной
уверенности, что Деникин на это не пойдет, они воевать не могут.
Но если бы он и принял их требования, все равно кубанцы
воевать не стали. Ибо раз дисциплина сломлена и собственные
их вожди вселили в них мысль, что они вольны воевать или не
воевать по своему усмотрению, то, конечно, они воевать не бу-
дут: люди устали, награбили, каждый казак считал себя миллио-
нером, что же ему еще рисковать головою? Довольно, навоева-
лись, нажились — и по домам.
День и ночь через город тянулись обозы с разнообразным
добром под конвоем кубанцев на сытых прекрасных конях.
Люди прекрасно одеты, физиономии от жира лопнуть хотят. Все
веселы, довольны, поют песни, и никто не думает о защите своих
19 Заказ 195 289
домов. Ведь враг еще далеко, авось и без нас обойдется, авось
как-нибудь с ним столкуются на демократической платформе,
хотя бы ценой добровольческой крови.
На ростовцев это зрелище произвело сильное впечатление.
Первым побежало именитое купечество. Во время войны, рево-
люции и Белого движения эти господа вполне показали свою
сущность: гордость, зависть к аристократии, бесконечную жаж-
ду власти и еще больший эгоизм. В свое время они финанси-
ровали революцию. Однажды (еще до революции) Литвинов-
Фалинский, близко стоявший к этим кругам, рассказывал при
мне, что купечество Москвы решило дать десятки миллионов на
революцию. Я не поверил. Но во время эвакуации на «Св. Нико-
лае» генерал Климович описывал мне подготовку революции.
По его словам, в 1916 году в Москве был образован револю-
ционный штаб из пяти лиц: Коновалова, Челнокова, кн. Львова,
Бубликова и Рябушинского. Около них группировалось почти
все кадетствующее именитое купечество, деятели земского и
городского союзов. Питерские кадеты под влиянием их думской
фракции возражали против идеи революции во время войны и,
по-видимому, остались вне комбинации. Москвичи приняли го-
рячее участие в деле. Для них революция была борьбой за
власть, за влияние на направление политики государства. Они
дали средства. Земский и Городской союзы работали в армии и
среди буржуазии. Но ни у кого из этой компании не было щупаль-
цев в казармах и на фабриках. Поэтому они связались с левыми
Государственной Думы, с Керенским, Чхеидзе, Скобелевым и К°.
Последние работали в казармах и среди рабочих. Они образо-
вали из одних специалистов свой революционный комитет, кото-
рый был в контакте с первым, пользовался его средствами,
но вел свою собственную линию. Первые откладывали момент
революции, вторые его торопили. Взрыв в феврале 1917 года —
дело рук второй организации, которая воспользовалась деньга-
ми первой, чтобы зажечь пожар и вырвать власть не только
у старого врага, но и у нового союзника. Когда начался развал,
наши миллионеры, чтобы перестраховаться, давали деньги на
издание пробольшевистских газет. До большевиков они еще
надеялись спасти свою шкуру и капиталы, отдав на разграбле-
ние помещика. Потом часть их сразу сбежала за границу,
другие перебрались на юг, где своею деятельностью вызывали
негодование военного элемента. Так, углепромышленники вели
беспрерывную борьбу с начальником путей сообщения из-за
цен на уголь, в результате которой в решительный момент, когда
потребовалась усиленная работа по перевозке войск, у желез-
ных дорог ощущался резкий недостаток угля, десятки миллио-
нов которого потом достались большевикам даром. Для харак-
теристики этой публики, собравшейся в Ростове, достаточно
указать, что председателем их Союза был Сироткин, репутация
которого на Волге и деятельность в Архангельске во время вой-
290
ны хорошо известны. Теперь он первый решил удирать. Ко мне
пришел член Государственной Думы Ростовцев, служивший в
Торгово-промышленном союзе, и спросил: «Скажите по совести,
вероятно, тикать пора, дела плохи. Вот Сироткин вчера заявил,
что надо ехать во Францию и доложить Рябушинскому о
нуждах торгово-промышленного класса и что он берет на себя
эту миссию. А он всегда бежит первый». Я посоветовал Николаю
Александровичу не откладывать отъезда и вовремя перебраться
в Новороссийск. Началось со спекулянтов, затем паника рас-
пространилась среди служащих гражданских ведомств. Их
храбрые жены сразу забыли о своем решении не расставаться
с супругами, все и вся думало только об одном: как бы попасть
в вагон. Но было уже поздно. В ростовский узел непрерывно
вливались бесчисленные поезда (с беженцами и имуществом),
направляемые по нескольким путям с севера и запада, они
совершенно забивали станцию. В Особом Совещании вновь об-
суждался план эвакуации, теперь уже не говорили об обязан-
ности разделить участь армии, быстро распределили, что пере-
везти в Екатеринодар, что в Новороссийск, а что и в Крым.
Чтобы установить скорую связь с последним, решили связать его
телеграфным кабелем с Таманью. Раньше об этом как-то не ду-
мали. Осуществить это намерение не удалось, так как кабель
оказался неисправным и потребовал долгого ремонта. В Екате-
ринодар и далее поехали квартирьеры. Но уже через два дня
пришло известие, что кубанцы не желают пускать к себе ни
членов Особого Совещания, ни его органов и учреждений.
Во главе Рады стояли люди эсеровского толка, которые поста-
новили принять армию, штабы, военные учреждения, а осталь-
ным отказать в гостеприимстве. Впрочем, само Особое Совеща-
ние уже агонизировало. Вместе с развалом фронта рухнула
слабая организация гражданской власти. Всю вину за пораже-
ние военные элементы переносили на тыл. И получалось, что
в поражении были виновны не командный состав, не ошибки
военных, не моральное состояние армии, но кто-то другой.
Искали козла отпущения. И нашли его в Особом Совещании.
Конечно, последнее не протестовало, а охотно делало вид, что
само верит в приписываемую ему вину. Особенно в этом отно-
шении старались Астров и Федоров. Это была попытка поддер-
жать доверие к высшему командному составу, особенно к штабу
и его главе — генералу Романовскому, которого уже давно
стали называть злым гением армии. Но пока все же надо было
кому-то распоряжаться, надо было иметь административный
центр, время слов прошло.
Ставка Врангеля откатилась почти до Ростова, некоторые
части его штаба расположились в Кущевке. Падение Ростова
было вопросом дней, а не недель. Решено было начать эвакуа-
цию в Новороссийск, причем штаты гражданских учреждений
сократились наполовину. За ростовский период эти штаты раз-
19*
291
рослись до невероятных размеров. Как раз незадолго до ката-
строфы прошло увеличение содержания военным и граждан-
ским чинам, и, несмотря на то, что процент прибавок для армии
и военных был выше, все же общая сумма на прибавки штат-
ским была значительно больше суммы, потребной для удовлет-
ворения военных чинов. Это произошло в результате неправиль-
ной постановки бюджетного дела. У нас была Контрольно-
финансовая комиссия, которая рассматривала вопросы штатов
и ассигнований, но она состояла из представителей ведомств,
зависевших от начальников Управления, заинтересованных так
же, как и их подчиненные, в том, чтобы штаты росли и содер-
жание увеличивалось. Это давало возможность пристраивать на
кормление приятелей и бывших сослуживцев, в большом числе
собравшихся на Юге. В результате армия чиновников росла
и вместо реального дела занималась мечтами о прибавках и
погоней за командировками. Само Особое Совещание, — по
своей идее Совет Министров, то есть коллегия прежде всего рас-
порядительная,— превратилось в какую-то Комиссию законода-
тельных предположений, где тщательно шлифовались малей-
шие детали сложнейших законов, сконструированных по кадет-
скому катехизису. Конечно, все это вместе взятое объясняет ту
бездну нападок, которые сыпались на гражданскую часть. Даже
рейд Махно, который в первую очередь показал, как неправиль-
но была поставлена наша военная организация, когда все было
брошено на север и ничего ровно не имелось в тыловых гарни-
зонах, стали приводить как бесспорное доказательство ошибоч-
ности постановки гражданского управления!
Теперь, когда план эвакуации был намечен, роль Особого
Совещания можно было считать в общем законченной. Его
можно было еще раз использовать, вернее, использовать его
полную непопулярность, чтобы прикрыть на время главное ко-
мандование, снять с последнего часть ответственности и затем
упразднить. Кадеты и мы, правые, толковали о том, что по
переезде в Новороссийск надо в корне переорганизовать орган
центральной власти и самое имя Особого Совещания заменить
другим названием. Однако кадеты с Астровым во главе поспе-
шили использовать эту мысль и подали Деникину записку, в
которой указывали на необходимость упразднить Особое Сове-
щание, заменив его правительством из небольшого числа лиц.
Сами они не хотели в нем принимать участия, видя, что корабль
уже тонет. Но на всякий случай они придумали себе укромное
местечко — комиссию законодательных предположений, которая
сохраняла им положение и содержание. В эту комиссию автома-
тически зачислялись все члены Особого Совещания, не попав-
шие в правительство, и сама комиссия становилась как бы зако-
292
нодательной палатой по назначению. Как раз перед этим Дени-
кин, видимо, чувствуя, что надо что-либо сделать для поднятия
настроения, написал «Наказ» Особому Совещанию. В основу
этого «Наказа» было положено лирическое произведение Астро-
ва, поданное около месяца назад, когда мы были у Деникина
для обсуждения «курса». Кое-что было, впрочем, прибавлено,
и в смысле жизненной правды эти прибавки были наиболее цен-
ными местами этого удивительного документа, доказывавшего,
как далек был Деникин от реальной действительности, какой он
прямой и честный солдат, но политический младенец. Мы
выслушали это произведение с большим удивлением, кто-то,
кажется Лодыженский, мне сказал, что оно написано в запаль-
чивости и раздражении, но без заранее обдуманного намерения.
Выслушали и перешли к обсуждению деталей эвакуации. В это
время публика уже неудержимо хлынула из Ростова на юг, за
билеты платили бешеные цены, даже высшие чины ведомств
усиленно хлопотали, чтобы обеспечить возможность выезда. На
железной дороге уже начался хаос, дисциплина пала, все
делалось за взятки. Даже правительственные учреждения при-
бегали к этому средству, чтобы получить вагоны.
Однажды генерал Лукомский неожиданно получил приказ
приехать в Таганрог как раз в день очередного заседания
Особого Совещания.
Мы заседали под председательством Челищева, быстро за-
кончили дела, касавшиеся эвакуации, и перешли к рассмотре-
нию мелких вопросов, стоявших на повестке. Все это были ме-
лочи, уже потерявшие всякое значение. Например, в этом по-
следнем заседании Особого Совещания, за неделю до оставле-
ния Ростова, рассматривались дела, внесенные Астровым — в
качестве председателя малого присутствия,— в том числе и за-
конопроект об открытии двух высших учебных заведений, в Хер-
соне и Ставрополе. По существу, это было установлением новых
штатов. Я запротестовал, говоря, что теперь, когда фронт раз-
валивается, когда, быть может, через несколько недель Херсон
будет занят большевиками, просто совестно учреждать высшие
школы, которые все равно не будут существовать, но эвакуи-
рованные чины которых будут получать содержание и пособия.
Астров не без колебаний согласился отложить этот вопрос, гово-
ря, что по реальному положению вещей я прав, но дело-то уж
очень симпатичное. Когда повестка приходила к концу, пришла
из Таганрога телеграмма, что Лукомский выехал в 6 часов
и просит нас не расходиться до его приезда. Повестка была
кончена, а генерала все не было. Мы ждали его с величайшим
волнением, так как было ясно, что произошло нечто необычное.
Наконец, во втором часу ночи с вокзала телефонировали,
что поезд прибыл. Уже одно это было характерно: экстренный
поезд с премьером шел из Таганрога до Ростова почти 8 часов.
Приехав, Лукомский прочитал «рескрипт» или «указ», я не
293
знаю, как назвать это произведение кадетско-генеральского
творчества. Это было повеление об упразднении Особого Сове-
щания, о формировании правительства с генералом Лукомским
во главе и о создании Комиссии законодательных предположе-
ний. Затем Лукомский пояснил, что он решительно отказывался
быть премьером в новом правительстве, но Деникин категори-
чески приказал ему принять этот пост. После этого он заявил,
что отныне Особое Совещание не существует и его бывшие чле-
ны стали частными людьми. Затем он закрыл заседание. Было
торжественно-похоронно.
Начались частные разговоры и пересуды. Было ясно, что
момент выбран крайне неудачно: перепрягали лошадей в разгар
эвакуации. Пока сконструируется новая власть, всякое управле-
ние в столь острый момент прекращается. Ибо и без того дис-
циплины у служилого элемента было мало, а теперь, узнав,
что старые начальники стали частными лицами, их и подавно
слушать не будут. А между тем эвакуация была в полном ходу.
Вся реформа сделана наспех, многое непродуманно, непрак-
тично. По существу, это была уступка требованиям, изложен-
ным в записке, подписанной Астровым, Федоровым и К° и по-
данной без ведома остальных членов Особого Совещания. При
прощании Лукомский попросил меня зайти к нему завтра утром,
равным образом он просил зайти к нему Челищева и Бернац-
кого. Я понял, что двое последних будут приглашены в прави-
тельство по приказанию Деникина, а меня введет по своему
желанию Лукомский. Когда мы выходили, Астров сказал мне,
что я буду назначен главным начальником по части снабжения
и что мне будет подчинено множество учреждений, а именно —
артиллерийское, инженерное, интендантство, санитарная часть
и продовольственное управление. Стало ясно, что Астров не
только автор реформы, но и участвовал в обсуждении распре-
деления портфелей. Сам я решил отказаться. При наступившем
развале в разгар эвакуации все равно никто бы ничего сделать
не мог, и мне сразу показалось, что это предложение по почину
моего постоянного политического противника — Астрова —
задумано с тем, чтобы сломать мне на будущее время шею.
На другой день рано утром я пошел проститься с Криво-
шеиным, который в этот день уезжал в Новороссийск. Вместе
с ним мы прошли к Лукомскому, он — чтобы откланяться перед
отъездом, я — чтобы отказаться от участия в правительстве.
Кривошеин очень торопился на поезд и потому попросил меня
передать Лукомскому, что он просит принять его немедленно,
хотя бы в моем присутствии. Его желание было исполнено,
нас приняли вместе. Кривошеин после нескольких фраз вежливо
попросил Лукомского отпустить за границу его сына Всеволода,
который был вольноопределяющимся, отморозил руки и ноги
и только что подвергся операции. Затем он сказал: «Я уезжаю,
сюда я прибыл по первому зову и старался быть полезным,
294
чем только мог, но меня, видимо, не хотели. Оставаться долее
здесь праздным зрителем в настоящих обстоятельствах я счи-
таю неуместным и уезжаю за границу. Но если мои старческие
силы будут нужны, я вернусь по первой телеграмме». После это-
го мы расстались. Во время этой речи у меня явилась мысль
провести Кривошеина на пост, который собирались предложить
мне. Как только Кривошеин ушел, Лукомский начал уговари-
вать меня встать во главе снабжения, на что уже было получено
согласие Деникина. Я категорически отказался и предложил
кандидатуру Кривошеина. Лукомский ответил, что он был бы
рад такой комбинации, но Деникин никогда не согласится.
«Посмотрим,— ответил я,— бывают обстоятельства, которые
могут принудить Деникина согласиться». В это время Деникин
казался мне уже в значительной мере сломленным человеком,
легко поддающимся внушению близких людей, следовательно,
все дело было в том, чтобы убедить Романовского и Астрова.
Затем я написал письмо Деникину, в котором благодарил за
доверие, но отказался от портфеля и объяснил мотивы, по кото-
рым не мог принять предложенного поста. Вечером меня посетил
Федоров и просил зайти к Астрову. Я пошел и застал там
Челищева, Бернацкого, Федорова, Фенина и графиню Панину,
которая, впрочем, скоро удалилась, и я остался с пятью быв-
шими коллегами. Они сперва начали уговаривать меня принять
портфель. Я предложил Кривошеина, который имеет громадный
административный опыт, обладает силой воли, пользуется авто-
ритетом, по крайней мере, у правых элементов, какими являются
в большинстве наше чиновничество и офицерство. Кончил я тем,
что в этот страшный момент надо брать людей не по партий-
ным соображениям, а по деловой годности, ибо перед лицом
торжествующего врага партии идут насмарку. Фенин сразу
меня поддержал, и мы все вели далее разговор в очень дру-
жеских тонах. Обсуждался также вопрос об отношении к мо-
нархии, причем все эти господа — искренне или нет — признали,
что вне монархии спасения для России нет. Бернацкий, видимо,
был искренним, Фенин тоже, остальные — не знаю. Во всяком
случае, поднимался вопрос, не пора ли призвать Великого Князя
Николая Николаевича. Я ответил, что нельзя в период полного
развала армии поднимать знамя монархии. Надо выждать
момент, когда опять возобновится борьба, когда будут хоть
частичные успехи. Только тогда появление Великого Князя
будет пальмовой веткой мира, символом примирения двух
русских армий.
Словом, мы поговорили в первый раз в жизни по душам. В
результате разговора они согласились идти на другой день
депутацией к Лукомскому, просить его о назначении Кривоше-
ина. Они это добросовестно выполнили.
Можно себе представить, каково было изумление Лукомско-
го, когда к нему явилась эта компания, столько месяцев боров-
295
шаяся против Кривошеина, просить о назначении последнего.
Двадцатого декабря, рано утром, меня призвал Лукомский и
показал резолюцию Деникина на его докладе о ходатайстве
депутации. Деникин выразил согласие, и Лукомский просил
меня дать адрес Кривошеина.
Считаю полезным несколько отвлечься в сторону, чтобы объ-
яснить подробнее положение Кривошеина на Юге и причины,
мешавшие этому выдающемуся политическому деятелю играть
сколько-нибудь заметную роль в деникинский период Белого
движения.
Я знал его еще в Петербурге, когда он был министром,
а я членом Бюджетной комиссии Государственной Думы, но
тогда это было почти только шапочное знакомство. Впервые
ближе с ним я встретился в Яссах на совещании с представи-
телями союзников. У меня там с кадетами и левыми вышел спор
о том, кому быть во главе борьбы с большевиками: Деникину
или Великому Князю Николаю Николаевичу. Я стоял за по-
следнего, Кривошеин меня поддерживал, и мы оба оказались в
меньшинстве. Но я тогда же почувствовал, что мы с ним в одном
лагере. По возвращении в Одессу мы случайно остановились
в одной семье наших общих друзей и прожили более месяца
под одной кровлей. Это дало возможность его ближе узнать и
оценить. Невольно обращало на себя внимание то обстоятель-
ство, что Кривошеин выделялся в среде других политических
деятелей не только тем, что и как он говорил (мы все говорили
больше, чем надо). Видно было, что он еще не сказал своего
последнего слова, что от него ждут многого, и он сам надеется
на ведущую роль. У него была спокойная самоуверенность
человека, который знает, что его час впереди. То же отноше-
ние к нему я наблюдал и в Крыму. Он жил там в Чаире,
окруженный нескрываемым поклонением. Близость к Дюльберу
давала ему возможность часто посещать жившего там Великого
Князя Николая Николаевича, и это еще больше возвышало
его в глазах окружающих. Когда Лукомский приехал в Крым
для переговоров о предполагавшемся переводе Ставки Деники-
на в Севастополь, он сделал Кривошеину продолжительный
визит. Но в Екатеринодар его не приглашали. Деникин при-
слал в это время в Крым, кроме Лукомского, еще Астрова
и Степанова, то есть двух представителей кадетской партии.
Ясно было, что влияние этого политического окружения не мо-
жет допустить появления среди правительства Деникина такой
яркой фигуры монархического лагеря, каким был Кривошеин.
В Ставке он, видимо, не мог иметь успеха. Между тем военные,
особенно молодежь, что беспрерывно появлялась в Чаире, де-
лали ему доклады от себя и своих товарищей. Даже гонцы из
296
Сибири обязательно выкладывали ему все, что у них было на
душе. Наконец, в начале февраля Кривошеин получил пригла-
шение занять место члена Комитета содействия Добрармии.
Тогда никто из нас, живших в Крыму, не понимал, что это за
Комитет и каковы его функции. Кривошеин увидел в этом воз-
можность завязать связи с высшим командованием и немедлен-
но выехал в Екатеринодар. Он уезжал в очень повышенном
настроении, верил в успех. Ровно через месяц я получил от него
телеграмму с предложением войти в состав того же Комитета
и приехать в Екатеринодар. Я выехал при первой возмож-
ности, с ближайшим пароходом. Но, к большому моему удивле-
нию, я застал его еще не у дел и очень разочарованным. Он
все еще сидел в Комитете, который уже пережил самого себя
и никакого значения более не имел. С горечью рассказывал
он о своем мимолетнем свидании с Деникиным, при котором
он сразу почувствовал, что против него идет энергичная под-
польная работа кадетской партии. До него дошло, что Федоров,
имевший колоссальное влияние на генерала Романовского,
говорил: «Это общественное бедствие, что Кривошеин приехал
в армию». Не имея влияния в правительстве, Кривошеин стал
сразу лидером правых общественных сил и был избран пред-
седателем Союза государственного объединения, под флагом
которого собралось все, что правее кадет. Самый Комитет со-
действия, который был чисто благотворительным учреждением,
имевшим задачей помогать военным и жертвам гражданской
войны, а также обслуживать некоторые нужды армии, сразу же
попал под бойкот со стороны всего левого лагеря и начал
хиреть. Против Кривошеина началась беспощадная партийная
борьба, ибо восстановить Деникина против Кривошеина — зна-
чило подорвать все правое течение, лидером которого он был.
С другой стороны, всякий удар по правому крылу уменьшал
значение и влияние Кривошеина. А за последним мерещился
призрак восстанавливаемого монархизма и воплощение его в
лице Верховного Главнокомандующего. Кадеты перекрасились
в новый защитный цвет, назвавшись «Национальным центром».
Внешне они поддерживали корректные отношения с представи-
телями правой организации и не избегали в известных случаях
совместных с ними заседаний. Так, мне вскоре после приезда
пришлось присутствовать на соединенном заседании Нацио-
нального центра и Совета Союза государственного объедине-
ния. Вначале Астров прочитал проект декларации по земельно-
му вопросу, который надлежало якобы обсудить в заседании
для того, чтобы согласованный текст представить на усмотре-
ние Главкома. К удивлению, я узнал в этом тексте тот документ,
который дня за два пред тем мне дал генерал Драгомиров
как проект декларации, составленный Деникиным, только неко-
торые пункты были в последнем несколько точнее отредактиро-
ваны. Во все время чтения Кривошеин нервно барабанил паль-
297
цами, потирал руки и вообще проявлял признаки волнения.
Когда чтение было окончено и к нему обратились с предложе-
нием высказаться, он разразился нападками на декларацию,
доказывая ее нежизненность, двуличность и безграмотность.
Его отзыв был убийственный по существу и невероятно резок
по форме. Астров покраснел так, что уши распухли. Он почти
не мог сдерживаться и заявил, что автором является он сам.
Признавая неудачную редакцию проекта, который пока являет-
ся лишь карандашным наброском, он все же считал, что основ-
ная мысль правильна, и она, конечно, не могла понравиться
реакционерам и помещикам. С этого момента Кривошеин при-
обрел себе в Астрове личного врага.
Сперва мы, правые, не могли понять, почему потребовалась
такая спешка в издании этой декларации, без которой до сих
пор отлично обходились. Через несколько дней ларчик был
вскрыт. Лукомский и Драгомиров — оба помощники Главко-
ма — решили провести меня в начальники реорганизуемого
Управления земледелия и государственных имуществ и для этой
цели вызвали меня в Екатеринодар с согласия Деникина.
Узнав это, кадетская группа Особого Совещания поспешила
убедить Деникина немедленно издать декларацию, предрешав-
шую будущую земельную реформу. При этом роль будущего
начальника Управления, кто бы он ни был, сводилась бы к вы-
полнению кадетской программы.
После этого заседания травля Кривошеина стала откровен-
нее и злее. Прежде всего запретили учет благонадежных вексе-
лей, главный источник средств Комитета содействия. Крупные
фирмы, не имея часто на руках свободных оборотных средств,
жертвовали векселями, которые Комитет учитывал в банке.
Все это были первоклассные фирмы, и в смысле благонадеж-
ности векселей сомнения не вызывали. Однако противники Кри-
вошеина выставили предлогом, что в банке мало денежных
знаков, и добились передачи дела в комиссию. Несмотря на
помощь председателя комиссии Шипова, остальные представи-
тели ведомств, имевшие, видимо, определенную инструкцию и
учитывавшие резолюцию Деникина: «отнестись с величайшей
осторожностью»,— провалили все дело, запретив учет векселей.
Главным воротилой в этом злом деле был Федоров. Это был
удар по «кривошеиновскому комитету», который помогал армии
и жертвам войны. Зато главная цель была достигнута: Криво-
шеин не будет в силах помогать военным и его репутация
опытного организатора потускнеет. Подпольная борьба против
него продолжалась и потом. У Кривошеина было много энергии,
связей, находчивости. Оставаясь в тени, он мог действовать
через своих единомышленников, и это злило его противников.
Когда Комитету отказали в учете векселей под предлогом от-
сутствия денежных знаков, Кривошеин занялся изучением по-
становки у нас денежного вопроса. Оказалось, что печатание
298
денег происходит в ростовской конторе Государственного банка
под контролем Донского правительства, которое только часть
кредиток, и очень скудную, уделяло Добрармии. Кривошеин
задумал помочь Добрармии организовать собственную экспе-
дицию изготовления денежных знаков. Комитет под его руко-
водством занялся изучением этого вопроса и подготовил орга-
низацию экспедиции в Новороссийске с производительностью
до миллиарда рублей в месяц с тем, чтобы довести ее до трех.
Срок организации и пуска в ход всего дела был намечен в
два месяца, при этом уже подыскали оборудование, наметили
помещение, нашли нужных специалистов и т. д. Весь план был
вынесен на обсуждение Особого Совещания, причем Комитет
брал на себя организацию дела за счет казны. Контроль и по-
лучение готовых знаков оставались всецело в руках финансо-
вого ведомства. Особое Совещание встретило предложение с
восторгом. Проект был принят почти единогласно при одном
воздержавшемся. Это был Астров. К сожалению, Бернацкого
в Екатеринодаре не было, а Деникин был на фронте. Драгоми-
ров — председатель Особого Совещания — так был уверен в
том, что Деникин утвердит постановление Особого Совещания,
что сам не поехал с докладом, а послал его с курьером. Каково
было, однако, изумление Особого Совещания и негодование
Драгомирова, когда доклад вернулся с надписью «не утверж-
даю». Одновременно вернулось и особое мнение Астрова, по-
сланное последним непосредственно Деникину без ведома Осо-
бого Совещания и тайно от его председателя. В этом особом
мнении указывалось, что Комитет содействия ничем себя еще не
проявил, состоит из лиц, никому не известных или непопуляр-
ных, что дело столь большой государственной важности не мо-
жет быть поручено частным лицам.
Цель этого шага была ясна. Если бы Кривошеин и Комитет
выполнили то, что обещали, то уже через два месяца прави-
тельство, армия и торговля были бы выведены из тяжкого и
хронического кризиса, можно было бы, Наконец, увеличить
содержание офицерскому составу и чиновничеству. Конечно,
это было бы приписано Кривошеину, и его популярность и поли-
тическое влияние увеличились бы значительно. Теперь ему был
нанесен жестокий удар, хотя одновременно был причинен колос-
сальный вред всему нашему делу. Но такова уж психология
политиканов — все дозволено, лишь бы было выгодно партий-
ным интересам. Этот случай очень показателен. Стало ясно, что
Деникин совершенно не считается с Особым Совещанием и его
председателем, что все это учреждение является лишь ширмой
для проведения политики Астрова и Федорова, что эти господа
имеют на Деникина громадное влияние. С другой стороны,
определилось особое свойство правления Деникина, которое бы-
ло присуще и последнему царствованию и принесло столько
несчастия России и самому Государю, а именно: решающая
власть хронически не доверяла своему первому слуге — премь-
еру и правительству, ею самой поставленному у власти. В сле-
дующем заседании Особого Совещания Драгомиров напал на
Астрова, назвал его «саботажником». Лукомский еще прибавил
и резко обрушился Лебедев. Астров был красен, как рак, но
защищался энергично, сделал Драгомирову упрек, что предсе-
датель не имеет права оскорблять членов коллегии. Тем дела
и кончилось. Армия еще много месяцев сидела без денег, а
Кривошеин без живого дела. Когда приехал Бернацкий, дело
опять было поднято и Управление финансов получило свободу
действий. Но Комитет Кривошеина уже не мог принять участия
в деле, ибо подготовленная им организация успела развалить-
ся. Люди — специалисты — уехали за границу, оборудование,
имевшееся в виду, было реквизировано или скуплено для рос-
товской экспедиции. Пришлось приступить к созданию экспеди-
ции в Новороссийске казенными средствами, на что ушло много
месяцев. Так в Белом стане вместо дружной работы против
общего врага шла невидимая для постороннего глаза борьба
двух политических миросозерцаний, двух психологий, двух по-
литических настроений. Она шла и в Особом Совещании, и вне
его. Но активного участия в ней Кривошеин уже не принимал,
он играл скорее страдательную роль, был мишенью для ударов,
для ядовитых стрел, имевших в виду ослабить влияние правого
течения, поразив его признанного вождя. В середине лета Кри-
вошеин, видимо, стал охладевать к политической работе, начал
уклоняться в частную жизнь. Я видел, что все время в нем боро-
лись два начала, два духовных «я», два инстинкта: с одной
стороны, государственный патриотически настроенный деятель,
бесконечно тщеславный и властолюбивый, с другой стороны,
торговый промышленник несколько американской складки. Его
влекли два призвания, два поприща — государственная дея-
тельность и предпринимательство. Первое стремление было го-
раздо сильнее, он ему готов был всецело отдаться, забыв на
это время о втором. Но теперь, когда политическая деятельность
была ему закрыта, он дал волю своей энергичной натуре, не
терпевшей безделья, во второй области. Он начал принимать
участие в разных торговых предприятиях. Это дало обильную
пищу для всякого рода нападок. Сперва глухо, а потом все
громче и откровеннее его стали обвинять в наживе, в спекуляции.
Но на самом деле честолюбие у него всегда стояло впереди
инстинкта наживы, и я увидел это сам по тому впечатлению,
которое произвело на Кривошеина его второе свидание с Дени-
киным. Помешать этому свиданию кадеты не смогли, но почву
надлежаще подготовили. Деникин встретил его с заметным
холодком. Кривошеин старался перекинуть мостик. Когда гене-
рал начал обвинять своего собеседника в том, что он и правые
отдают предпочтение правительству Колчака, Кривошеин отве-
тил: «Неверно, я как правый и слуга старого режима не могу
300
сочувствовать вашему режиму. Но из двух зол — вашего пра-
вительства и колчаковского — решительно предпочитаю пер-
вое». Деникин спросил «почему?». «Потому, что ваше прави-
тельство лево-кадетское, а колчаковское эсеровское, что полное
безумие и обеспечивает катастрофу»,— ответил Кривошеин.
Вообще, он был несколько дней в очень повышенном настрое-
нии, думал, что нашел общий язык с Деникиным и подолгу
охотно рассказывал об этой встрече. Но скоро выяснилось,
что это иллюзия и что генерал относится к нему отрицательно.
Осенью произошел между ними явный разрыв. Однажды на
заседании Особого Совещания было собрано все именитое
купечество, жившее в Ростове, для обсуждения основ финансо-
вой политики. В числе приглашенных был и Кривошеин, который
уже совершенно ушел в торгово-промышленную деятельность.
На этом заседании под председательством Деникина произошло
следующее: Лебедев, начальник Управления торговли, и Юр-
ченко, глава путейского ведомства, начали между собою беско-
нечный спор, перешедший чуть не в открытую ссору. Мы сидели
и слушали. Я видел, как Кривошеин начал нервно барабанить
пальцами, потирать руки, проявлять все признаки крайнего
раздражения. Затем, добившись слова, он резко сказал, что
много раз участвовал в подобных заседаниях, но никогда не
видал, чтоб министры в присутствии главы власти и столь много-
численных посторонних свидетелей сводили счеты между собой.
Все поняли, что это выпад против Деникина, нравоучение ему
как председателю, который так плохо ведет собрание. Понял
это, очевидно, и Деникин и насупился. Разрыв совершился.
Вскоре в Ростове разыгралась невероятная политическая
интрига, которая должна была поссорить Деникина с правыми
элементами и торгово-промышленным классом, а заодно мо-
рально, а может быть, и физически, уничтожить Кривошеина.
Началось дело, известное у нас на Юге под именем «дела
МОПИТа».
Когда торгово-промышленники московского района повери-
ли в скорое освобождение Москвы, они объединились и орга-
низовали паевое общество для снабжения своих фабрик сырьем,
топливом и продовольствием, чтоб немедленно после падения
большевиков пустить фабрики в ход. В это Московское об-
щество промышленности и торговли (МОПИТ) вошло до 30
крупнейших фирм Центрального района. Чтоб выявить свое
лицо и господствующую политическую тенденцию, они пригла-
сили Кривошеина быть председателем Совета, органа наблю-
дения и контроля. Последний согласился, считая, что этим он
получит возможность влиять на значительную часть торгово-
промышленного класса, который уже разочаровался в кадетах
и своих лидерах типа Павла Рябушинского. Для права голоса
в общем собрании Кривошеин приобрел два пая, которые все
были именные. Когда выяснилось, что дальше Орла мы не по-
301
шли и что предстоит трудная зимняя кампания, внимание и
правительства^ общества сосредоточилось на снабжении армии
теплой одеждой. Особенно тяжело было положение донцов,
которые форменно бедствовали. Правление МОПИТа, имея
готовую организацию и кредит за границей, пошло навстречу
и выработало проект контракта на поставку материалов на
комиссионных началах. Оно должно было за счет донской казны
скупить на Дону сырье, вывезти его за границу и, продав там,
купить на вырученную валюту предметы обмундирования и ма-
нуфактуру, получая с оборота известный процент на расходы
по организации и как заработок. Донское правительство с ра-
достью согласилось, но по требованию своего Контроля внесло
некоторые изменения и дополнения в контракт. Контракт был
подписан и начал выполняться. Надо признать, что контракт
был отредактирован неудачно и давал возможность при жела-
нии поднять юридический спор о толковании некоторых статей.
Впрочем, никаких споров не возникало, и обе стороны толковали
сомнительные статьи в пользу казны. Контракт этот был, од-
нако, нож острый для шайки международных спекулянтов,
свивших свое гнездо в тылу армии. А тут еще удар по карману,
ибо не только уплыл из-под носа громадный заказ, но еще и на
будущее время ставился предел аппетитам, так как донской
контракт давал казне иностранную валюту примерно по 350 руб-
лей за фунт стерлингов, когда биржевая цена была в два раза
выше. Началась борьба. Были пущены в ход все средства, на-
чиная с кадетского влияния у Деникина и кончая продажным
пером левой газетки. В газетах начался шум, появилась статья
сотрудника Освага под заглавием «Панама». В ней разбирался
контракт, неясным статьям коего давались собственные тол-
кования, и делался вывод, что Донское правительство совер-
шило преступление, подписав контракт и дав тем возможность
шайке мошенников ограбить казну. Когда печать и устная молва
достаточно подготовили почву, автор указанной статьи (с ар-
мянской фамилией) написал Деникину донос, в котором возво-
дил обвинение в спекуляции и грабеже казны не только на прав-
ление МОПИТа, но и на отдельных лиц, в том числе на Криво-
шеина как председателя Совета, на Струве как редактора
газеты, не поддерживавшей травли, на Владимира Рябушин-
ского и других представителей правого купечества. Как раз
незадолго до этого момента Деникин под влиянием генерала
Шиллинга и вопреки мнению всего Особого Совещания издал
приказ о привлечении к военно-полевому суду спекулянтов
с применением к ним смертной казни. Теперь авторы интриги
старались подвести мопитчиков под эту новеллу. И действи-
тельно, положение последних было тягостное. Всюду: в печати,
в гостиных, на улицах — шли толки и разговоры о грабеже
казны, и имя Кривошеина передавалось из уст в уста. Его репу-
тация, казалось, была прочно подорвана. Но не было бы счастья,
302
да несчастье помогло. Донос, имевший, по-видимому, только
целью убедить в виновности Кривошеина и правого купечества,
возымел неожиданное действие. Деникин окончательно распа-
лился и решил покончить со спекулянтами одним ударом с
помощью военно-полевого суда. По крайней мере в заседании
Особого Совещания он, обращаясь в правую сторону, сказал:
«Дело доходит до того, что лица, стоящие во главе крупнейших
политических организаций, занимаются такими спекуляциями,
за которые они должны быть повешены». Я понял, что дело
идет о Кривошеине и что ему грозит военно-полевой суд.
К счастью, автор доноса столько наврал, напутал и насочинял,
забросал грязью столько лиц в расчете, что оклеветанные
никогда не узнают о содержании доноса, что впоследствии сам
провалился в грязную яму, которую рыл для других. Но Дени-
кин так поверил в честность доносчика, что немедленно запре-
тил вывоз сырья Донскому правительству, несмотря на данное
ранее разрешение. Этим он вызвал негодование донцов, которые
считали себя несправедливо обиженными, как бы запутанными
в той трясине, в которую стоустая молва уже втоптала МОПИТ.
Притом же приостановка вызова отсрочила на неопределенное
время снабжения Донского интендантства и причиняла большие
убытки. Затем была назначена чрезвычайная следственная ко-
миссия. Я сделал все возможное, чтобы председательствова-
ние было передано Фенину, поскольку я знал, что донос —
сплошная ложь, но если бы комиссия не нашла состава пре-
ступления и прекратила дело, работая под моим председатель-
ствованием, то это не зажало бы рот клеветникам. Они стали
бы говорить, что я выгородил своего политического единомыш-
ленника, поэтому настоял на кандидатуре Фенина — опреде-
ленного кадета,— притом бывшего соперника Кривошеина на
пост, который он теперь занимал. В личной и политической
честности Фенина я был убежден, к тому же он был больше про-
мышленник, чем партийный деятель, а потому можно было на-
деяться, что в деле, касавшемся торгово-промышленной среды,
он сохранит объективность и беспристрастие. Его председатель-
ство давало бы большую цену неизбежной реабилитации Кри-
вошеина. Действительно, на следствии все обвинение доноса
разлетелось в прах, контракт оказался более выгодным, чем мно-
гие другие, заключенные интендантством Добрармии, сомни-
тельная статья никакого спора между сторонами не вызывала.
Самый контракт уже начал выполняться. Еще более нелепы
были обвинения против отдельных лиц. В частности, Криво-
шеин даже не знал о контракте в момент переговоров и состав-
ления его, так как это дело правления, а не Совета, притом
он в то время находился в отпуску и лечился в Кисловодске.
Обвинение, выдвинутое против Струве, было еще более вздор-
ным. Он решительно никакого отношения не имел к МОПИТу,
и утверждение, что ему были даны паи, было легко опроверг-
зоз
нуть, та^ как все паи именные и легко было проверить, кому
они принадлежат. Словом, все обвинение было с начала до
конца клеветой. За время разбирательства этого дела Криво-
шеин страшно волновался, не спал, похудел и постарел лет
на десять. Для него, царского министра, человека, близкого
к царской семье, политического деятеля страшно самолюбивого
и властолюбивого, приехавшего в Добрармию по первому при-
глашению, это обвинение, эта ловкая интрига и, наконец, это
следствие были страшным ударом. Он прекрасно знал правди-
вость пословицы «Клевещите, клевещите, что-нибудь останется».
Полная реабилитация не только его лично, но и всего МОПИТа
была ему большим моральным утешением. Но он не выдержал
и написал Деникину очень резкое по тону письмо, где высказал
много горьких истин. Хотя мопитовская история кончилась бла-
гополучно, все же стало ясно, что отношения между Кривошеи-
ным и Деникиным испорчены навеки.
Вот почему так удивился Лукомский, что Деникин согла-
сился на назначение Кривошеина в правительство и что Криво-
шеин принял этот пост. Первое объясняется тем моральным
и физическим потрясением Деникина, которые явились послед-
ствием неожиданного крушения дела, во главе которого он был
и в которое так верил. Кривошеин тоже не мог не принять пред-
ложения войти в правительство. Это приглашение являлось
полной и торжественной его реабилитацией, ярким свидетель-
ством, что верхи армии признают его полную непричастность
к той грязи, в которую его старался запутать иноплеменный
Ростов. Было ясно, что Деникин, давая согласие на назначение
Кривошеина, понимал, что это равносильно признанию сделан-
ной им ранее ошибки, и не мог забыть этого тем, кто его вынудил
согласиться. В нем проснулся прямой и честный солдат, который
не мог не возмутиться двуличностью людей, пользовавшихся
8 месяцев его полным доверием, вводивших его в заблуждение,
всячески восстанавливавших против Кривошеина, а затем, ког-
да стало совсем плохо, струсивших и ухватившихся за челове-
ка, против которого в хорошие дни так яростно выступали.
Так кончилась эта борьба против Кривошеина, причинившая
много вреда армии и доставившая кадетам так мало славы
и пользы.
Перед тем как идти (двадцатого декабря) к Лукомскому,
я узнал, что на вокзал прибыл поезд Врангеля и что последний
желает меня видеть. Я сказал об этом Лукомскому, который
попросил передать Врангелю просьбу — прицепить к поезду ко-
мандующего, отбывающего в Екатеринодар, вагон с семьей Лу-
комского. Тут я понял, что Врангель, видимо, отчисляется от
командования Добровольческой армией. С другой стороны,
стало ясно, сколь велик хаос, раз даже глава правительства
304
не знает, как отправить в безопасное место свою семью. Вран-
гель принял меня в своем вагоне очень любезно и сказал, что
ему нужно о многом со мной переговорить, но как раз в этот
момент он срочно едет к Деникину и Лукомскому и что поэтому
он просит зайти вечером. Я этим воспользовался и попросил
его взять меня в поезд и довезти до Екатеринодара, где были
уже квартирьеры Комиссии по обороне, с которой я должен был
переехать по плану эвакуации. Генерал сперва заартачился,
говоря, что все места в поезде заняты ранеными, но потом со-
гласился с тем, чтобы я ехал в отделении с его адъютантом,
симпатичным молодым офицером Шпильманом. Я был очень
рад такому предложению, ибо в этот момент при всеобщем
хаосе было не легко выбраться. Правда, мне было обеспечено
место в вагоне Маслова (начальника Управления продоволь-
ствием), но в нем ехало много чинов Управления и было бы,
наверное, очень тесно. Притом же была опасность получить
сыпняк, который буквально косил народ и которым заразилось
уже много чинов Управления. При расставании Врангель на-
значил мне прибыть в поезд к шести часам, и я отправился к себе
укладывать пожитки нищего беженца.
В гостинице я был свидетелем растерянности и паники
среди чиновников, все удирали уже по способности, каждый
«ловчился», как умел, ибо никакого руководства эвакуацией
как будто не было. Так, сенатор Безобразов (начальник Кан-
целярии правительства) бросил свое управление и забрался
в вагон своего знакомого. Его чиновники буквально потеряли
голову и обвиняли всех и вся, что их бросили на съедение (позд-
нее я их всех встретил в Новороссийске). На улице встретил
я Белимовича, начальника Управления земледелием. Он не знал,
как ему выбраться и как вывезти свое Управление. Служащие
предложили ему купить нужные вагоны у железнодорожников
за два ящика шампанского Абрау-Дюрсо, которое хранилось
в Управлении. Он колебался прибегать к таким средствам.
Я ему посоветовал согласиться. Все равно он этих ящиков не
вывезет, и они даром достанутся большевикам, поэтому лучше
их отдать железнодорожникам и тем обеспечить служащим
возможность спастись. К таким же приемам прибегали и другие
учреждения. При полном отсутствии власти хаос увеличивался
тем, что к ростовскому узлу разом устремились десятки тысяч
вагонов малороссийской и донской сетей железных дорог, и все
нужно было пропихнуть через этот узел и через один мост.
Кроме этой — естественной в условиях момента — причины,
хаос искусственно усиливали служащие: одни из сочувствия
большевикам, другие страха ради перед последними подготов-
ляли себе возможность потом сказать, что они делали все для
затруднения эвакуации белых. Наконец, сами военные вносили
своими распоряжениями полную путаницу. Так, один генерал *
* Начальник штаба Кутеповского корпуса.
20
Заказ 195
305
как раз в этот день приказал принять на станцию поезд со
штабом. Ему ответили, что пути все заняты и до отправки оче-
редного поезда нового принять не могут. Тогда он поставил
условием или принять немедленно поезд, или он повесит началь-
ника станции, его помощника, словом, все станционное началь-
ство. Поезд приняли, так как хорошо понимали, что это не
пустая угроза. Но для этого пришлось исковеркать весь график,
а начальство станции немедленно подало в отставку, не желая
подвергаться риску быть повешенным любым проезжающим
генералом. Конечно, хаос от этого только увеличился. Я был
очень доволен, что забрался в поезд Врангеля, зная, что доеду
в кратчайший срок до Екатеринодара. И действительно, мы
ехали всего сутки, тогда как другие поезда делали этот перегон
в пять и более дней. Например, поезд, в котором ехал Безобра-
зов, прибыл в Новороссийск на десятый день. Пассажирам
приходилось ладить с мелкой железнодорожной сошкой и, где
нужно, «смазывать», без чего вагоны «заболевали» и их отцеп-
ляли. Какой был хаос, как происходила эвакуация Таганрога,
видно из того, что забыли даже об английской миссии. Об
англичанах вспомнил Врангель и не хотел уезжать из Ростова,
пока англичан не вывезут и их поезд не пройдет последнюю
станцию. (Конечно, они хорошо переволновались, что не могло
не отразиться на их отношении к Главному командованию.)
Была также забыта в поспешном бегстве из Таганрога чудо-
творная Курская икона Божьей Матери. Эту древнюю святыню
вывез Врангель, и она ехала теперь в его вагоне.
Еще днем было условлено между Деникиным и Врангелем,
что добровольцы свертываются в корпус под командой Кутепо-
ва, донцы образуют два корпуса и вся эта сила поступает под
команду донского генерала Сидорина. Это был комплимент по
адресу донцов. Врангель получил звание командующего Кав-
казской казачьей армией и должен был немедленно ехать на
Кубань и Терек мобилизовать казаков и образовать из них
новую силу. Врангель согласился, так как принял комбинацию
всерьез и не понял, что это маневр для удаления его из армии.
По крайней мере, когда мы прибыли в Екатеринодар, то ока-
залось, что об этом никто и не думал: кубанцы были уже совер-
шенно распропагандированы, недаром они только что бросили
фронт. Рада решила иметь своего командующего и свою отдель-
ную армию. Врангель был для самостийников совсем непри-
емлем. Дня через два по приезде в Екатеринодар Врангель
получил предписание расформировать штаб и ехать в Ново-
российск, чтобы заняться укреплением подступов к городу.
Тихменеву было приказано отобрать у Врангеля поезда, оста-
вив лишь его личный вагон. На станции Ростов перед отъездом
я увидел Лодыженского с револьвером у пояса. Его только что
назначил Лукомский начальником эвакуации ростовского узла.
Этот энергичный молодой человек принялся наводить порядок
306
в деле уже безнадежно испорченном. Однако кое-чего он добил-
ся, и много лиц обязаны ему своим спасением.
Остановлюсь теперь несколько подробнее на личности Вран-
геля, как она представлялась мне в деникинский период Белого
движения. Как только я приехал в Екатеринодар, я услышал
разговоры о том, что Врангель — лихой кавалерийский генерал,
которому Добрармия обязана разгромом красных на Северном
Кавказе. Он был болен тифом, об этом очень сожалели в пуб-
лике и, быть может, невольно в разговорах переоценивали его
роль. Едва оправившись, Врангель вернулся в строй и участво-
вал у Деникина в совещаниях высшего командного состава.
Кривошеин был близок с генералом Эрдели, жил в комнате, где
останавливался Эрдели при своих приездах в Екатеринодар,
встречал там Врангеля и рассказывал мне о своих беседах с по-
следним. В это время обозначилась угроза красных в направле-
нии Великокняжеская—Торговая, в тыл и фланг армии, опери-
рующей в Донской области. Положение было серьезное, и Ека-
теринодар волновался. Мнения военных на положение и на
предстоящий план действий разделились. Одни с Романовским
во главе считали нужным разделить наши силы и одною частью
под руководством Врангеля атаковать группу красных около
Великокняжеской, задержать ее, а при удаче разбить. В то же
время главными силами произвести стремительное наступление
в Донской области в расчете на то, что одна из Красных Армий
там совсем разложилась и наступление на нее обещает успеш-
ный прорыв фронта противника. Другие, особенно Врангель,
решительно возражали. Последний видел главную опасность со
стороны Великокняжеской, ибо успех собранной там группы
красных приводил к окружению наших сил. Поэтому он настаи-
вал на том, чтобы оставить против Донского фронта красных
лишь минимальное количество войск и все остальное пере-
бросить на великокняжеское направление. Расчет был на то, что
слабая боевая готовность воспрепятствует красному командо-
ванию перейти в решительное наступление на этом участке.
В то же время подавляющее превосходство сил на главном
направлении даст нам возможность уничтожить лучшие силы,
собранные у Великокняжеской и отрезанные от подкреплений
и своей базы громадным пространством. Спор был решен Дени-
киным в пользу первого плана. Тогда Врангель отказался взять
на себя командование первой группой и был послан на Дон.
Наступление наше началось одновременно на обоих фронтах, и
в первые дни успех был на нашей стороне. Тогда красные бро-
сили в бой свои резервы, бывшие во второй линии, и настроение
изменилось. Наши люди выдохлись, подпереть их было нечем,
наступление приостановилось. Это подняло дух красных, и они
20* 307
перешли в контрнаступление. Оно имело успех, и наше положе-
ние при отсутствии резервов стало критическим, особенно на
великокняжеском направлении. Туда спешно выехал сам Дени-
кин и отлично оценил опасность. Начальником всех войск на
этом участке был назначен Врангель, и сюда же началась пере-
броска сил, снимаемых с других участков. Последнее облегча-
лось тем, что противник был малоактивный, качество его войск
было много ниже наших, наконец, мы действовали по внутрен-
ним операционным линиям и железные дороги действовали
исправно. Все это дало возможность изменить положение и
собрать порядочной силы кулак для ответного удара. Как харак-
теристику отношения солдатской массы к новому начальнику
приведу следующий эпизод, переданный мне из вторых рук
и потому, быть может, несколько преувеличенный. На станции
Тихорецкая шли разговоры о предстоящем наступлении, причем
старый казак-кубанец, участник изгнания с Северного Кавказа
красных, авторитетно заявил, что «теперь мы непременно возь-
мем Великокняжескую», и на вопрос, почему он так думает,
ответил, что «назначен Врангель — а он орел». И действитель-
но, предсказание казака оправдалось. Красные были разбиты
наголову и бежали. Но окружить 10-ю армию не удалось, не
хватило сил, и нам пришлось ее преследовать 400 верст до
Царицына, а затем начать осаду последнего. Все же эта победа
упрочила наше положение, надолго обеспечила фланг и тыл и
дала возможность перейти всеми силами в наступление на Дону.
Затем много месяцев я ничего почти не слышал о Врангеле,
который сражался далеко от тех мест, где было сосредоточено
все наше внимание. Изредка приходили вести о кровопролитных
боях у Царицына, о взятии этого города, о неудачном наступ-
лении к Саратову и т. д. Но все это было далеко, на фронте,
считавшемся второстепенным. Мы знали, что силы его ничтож-
ны, что ему дана задача лишь сдерживать врага, лишь выиграть
время, в случае сильного нажима отходить, не ввязываясь в
решительную схватку. В еженедельных сводках, которые делал
Особому Совещанию Романовский, об этом участке упоминалось
редко и всегда очень кратко, например «борьба идет успешно»,
«одержан значительный успех», «без перемен» и т. д. В это вре-
мя я уже знал, что между Романовским и Врангелем существует
сильный антагонизм. Один наш харьковский помещик был дру-
жен с Врангелем и много мне рассказывал про генерала, а
затем при случае нас познакомил. Мне стало известно, что при-
чиной антагонизма между Романовским и Врангелем был прин-
ципиальный спор о плане кампании. В этот спор Врангель
вкладывал, как всегда, большую страстность, был резок и, не
стесняясь, критиковал начальство. Деникин в этом конфликте
всецело встал на сторону своего начальника штаба. Врангель
считал, что нам нужно упереть один фланг в Волгу у Царицына,
другой в Днепр, не переходя последний, сосредоточить в центре
308
большую ударную подвижную группу войск, главным образом
кавалерию, чтобы действовать по внутренним операционным
линиям для поражения живой силы противника, стараясь раз-
бить и с помощью кавалерии уничтожить одну за другой отдель-
ные армии красных, не увлекаясь захватом территории. Этот
план был отклонен, и, по мнению Врангеля, стратегия была
принесена в жертву политике. Долгое время положение было
благоприятно и все, казалось, оправдывало стратегию Романов-
ского, все перед ним преклонялись, успех кружил голову, и
только Врангель резко критиковал распоряжения Ставки и пред-
сказывал катастрофу *. Это портило отношения. Когда красное
командование, пользуясь водным сообщением, стало сосредото-
чивать значительный кулак у Саратова, снимая для этого даже
части с Сибирского фронта, Врангель предложил разбить эту
группу до ее сосредоточения. Но для этого сил, бывших в его
распоряжении, не хватало, к тому же они измотались и выдох-
лись в беспрерывных боях. Он просил о значительных подкреп-
лениях, указывая, что победа в этом пункте будет иметь громад-
ное значение, так как даст возможность обойти фланг
противника и выйти ему в тыл. В просимом подкреплении ему
было отказано и приказано наступать с теми силами, которые
были в его распоряжении. Это наступление, начатое с недо-
статочными силами, окончилось неудачей. Врангель написал
тогда в Ставку резкое письмо, указывая, что если им там не-
довольны, пусть его отзовут, но нельзя, отказывая ему во всем,
губить войска, находящиеся под его начальством. На это письмо
он получил такой же резкий ответ, но его не сменили. Между
ним и Деникиным произошел полный моральный разрыв. Было
ясно, что эти две крупнейшие фигуры на Юге России не только
разошлись по основным вопросам борьбы, но и лично не дове-
ряют друг другу. Врангель считал, что ненависть к нему Рома-
новского и недоверие Деникина так велики, что они жертвуют
интересами дела, лишь бы его обезвредить. Ставка считала
его честолюбцем, на все способным ради личной славы и
удовлетворения тщеславия. Прошо несколько времени, и об
этом моральном разрыве узнали широкие круги армии. Между
тем на главном фронте начались хронические неудачи. Наше
наступление оборвалось, враг начал нас теснить. Ясно обозна-
чилось не только его превосходство в количестве сосредоточен-
ных войск, но и в маневре. На фронте появились значительные
конные регулярные силы красных, составленные из старых
кавалеристов на прекрасных конях. Эти хорошо обученные
части сохранили старый кавалерийский дух, всю повадку старой
регулярной конницы. Они наводили буквально панику на дон-
цов, боявшихся принять их в атаку. Положение стало грозным.
Но в Ставке еще царил оптимизм, по крайней мере, в еженедель-
* Эта резкая критика была известна широким кругам.— Прим. Н. Савича.
309
ных сводках Особому Совещанию тревоги заметно не было.
Но все же в Таганроге решили вызвать Врангеля и с ним посове-
товаться. Врангель приехал. В этот день я видел его дважды,
утром и вечером. Утром он был полон огня и надежды. Ему
только что сделали предложение принять командование на Харь-
ковском фронте, что он и принял, поставив некоторые требо-
вания. Он хотел, чтоб ему дали право сменить администрацию
и подобрать ее по своему выбору, а также подчинить ему донцов.
«Нелепо,— говорил он мне,— пассивно обороняться на непо-
движном фронте реки кавалерией и маневрировать в другом
месте пехотой, столь мало подвижной при нынешнем бездо-
рожье». Я усомнился в том, что Ставка примет эти условия,
но генерал считал положение настолько серьезным, что не
сомневался в благоприятном ответе. «Они не могут не принять
этих условий»,— говорил он. Вечером он сам заехал ко мне
проститься. Он был удручен, убит. Он только что получил приказ
немедленно выехать в Царицын. Уезжая, он пророчил: все
равно они вынуждены будут призвать меня и принять условия,
боюсь только, что будет уже поздно. Так оно и вышло. И вот
теперь — двадцатого декабря — мы с ним уезжали из Ростова,
который должен был неминуемо пасть не столько вследствие
превосходства сил противника, сколько целого ряда наших
ошибок, политических и стратегических, а также вследствие
разложения нашей армии. Стало ходячим утверждение, что
наше поражение есть результат неверной политики и грехов
тыла. Это верно, если понимать под словом «тыл» тот орган,
который постепенно из стана военного вождя, ведущего подвиж-
ную маневренную гражданскую войну, превратился в полити-
ческий центр, в суррогат маленького двора самодержавного
принца.
Всю дорогу Врангель, который был очень возбужден, много
разговаривал, объясняя тяжелый фланговый марш к Ростову
Добровольческой армии, все время обходимой с правого фланга
численно превосходящей кавалерией противника и вынужден-
ной все время пробиваться через ряды врага. После сделанного
им анализа положения мне стало ясно, в каком тяжелом,
почти безнадежном состоянии наше дело. Только продолжитель-
ная остановка Красной Армии в Ростове могла нас спасти,
но на это надежды было мало, так как красными, видимо, ко-
мандовали грамотные спецы. Надежда на кубанцев была пло-
ха — пропаганда социалистов и большевиков делала свое дело.
Среди казачьей массы передавались остроты большевистских
агитаторов, например: «Вы к нам на танках — а мы к празднику
на санках» или «Казаки по домам, офицеры по гробам». Агита-
ция имела целью внушить казакам, что путем выдачи добро-
вольцев и офицеров они могут заключить мир с большеви-
ками. Но Врангель надеялся, что опасность грабежа со стороны
красных заставит стариков-казаков помочь ему и властям
310
поднять казачье ополчение. Во время пути мы говорили об усло-
виях, при которых сделается возможным привлечь Великого
Князя Николая Николаевича к борьбе за освобождение России,
и по этому вопросу выяснилось тождество мыслей. Генерал —
убежденный монархист. Единственным разногласием было то,
что Врангель считал доказанным смерть Великого Князя Ми-
хаила и находил, что в таком деле гадать нельзя, а когда
явится момент поднять монархическое знамя, надо назвать
какое-либо имя, какое есть под рукой. Если к этому времени
откроется место пребывания Михаила — надо провозглашать
его, если ничего о нем не будет известно — одного из великих
князей в порядке старшинства прав. Я считал, что вопрос решит-
ся в порядке факта, политически, а не юридически.
Первое же соприкосновение с Кубанью показало, что на-
дежды на казаков плохи. Мы встретили на одной станции два
эшелона с пополнениями. Когда казаки увидели поезд с георги-
евским значком, то заволновались, заявили, что «раз коман-
дующий уезжает с фронта, то и нам там делать нечего», и по-
вернули домой. У властей не было авторитета и силы помешать
этому. Нижние чины почувствовали, что у них есть власть не
слушаться начальство, а у последнего нет сил их принудить.
В Екатеринодаре я застал почти мирную обстановку, публика
была совершенно спокойна, ни тени тревоги еще не чувствова-
лось. Сюда еще не проникло сознание надвигающейся опасности.
Одна только Рада бушевала и бурлила вовсю. Ее коноводы
решили, что теперь, когда Деникин потерпел столь тяжкое пора-
жение, настал праздник на их улице, что они могут свести счеты
за недавнее унижение и животный страх, которые их заставил
пережить Покровский. Вместе с тем им казалось своевремен-
ным упрочить свою независимость, самостийность. Прогрес-
сивная пресса вела яростную пропаганду против Добрармии,
против главного командования. Ранее она этого делать не сме-
ла, боялась военного следователя и потому направляла свои
ядовитые стрелы против Особого Совещания. Теперь этой шир-
мы не было, да она и не была нужна. Настал момент, когда
стало возможным показать свое истинное лицо. Оно очень силь-
но смахивало на их родичей, сидевших в Кремле. Во всяком
случае, тут ненависти было больше к добровольцам, чем к
большевикам. Систематически, изо дня в день печать расшаты-
вала престиж высшего командного состава, то возводя разные
нелепые обвинения, то упрекая в реакционности, в недостатке
демократичности. Она называла командование шайкой рестав-
раторов, помещиков и крепостников. Никакой борьбы против
этой зловредной пропаганды не велось, эсеровская кубанская
власть относилась к ней благосклонно. Нас встретили в Ека-
311
теринодаре кисло. С большим трудом мне удалось получить
угол в номере вместе с каким-то стареньким генералом, при-
ехавшим из Тифлиса предложить свои услуги армии. Дня через
два я опять встретил Врангеля, У него не было больше иллюзий.
Казачье начальство оказывало им не содействие, а противодей-
ствие, оно стремилось устроить свою армию, создать свою
вооруженную силу (хотя для этого не было никакой возмож-
ности). Значительная часть казачества — влиятельные круги
Рады — явно тяготела к соглашательству с большевиками.
Врангель это прекрасно сознавал и прямо говорил, что эти эле-
менты непременно изменят Добрармии, что они воевать не
хотят и не будут. Он был очень встревожен и собирался ехать
к Деникину в Батайск с подробным докладом. В ответ на это
ему предложили укреплять Новороссийск, что он считал изде-
вательством.
Первые дни, проведенные в Екатеринодаре, прошли спокой-
но, все было тихо и никаких известий не доходило с фронта.
Однако люди, более близкие к высшим военным кругам, были
очень встревожены. Жена Романовского сказала мне, что все
проиграно, что надо быть готовым к эмиграции, что вообще не
стоит жить. Ее тетка, «сахарная королева», как ее у нас в
Харькове называли, недавно ездившая не иначе как в отдель-
ном салон-вагоне, теперь усиленно хлопотала о теплушке для
рокировки на Новороссийск. Ей это удалось, и 26 декабря
она со всей семьей уехала. Но таких осведомленных людей
было немного. Большинство, и в том числе члены Рады, еще
не верило в опасность. Казачьи депутаты занимались тем, что
будировали и старались сделать неприятное добровольцам.
Как один из многих примеров такого отношения приведу сле-
дующий случай.
Ставка оставалась на Кубани, военные иностранные миссии
были расположены в Екатеринодаре. Ясно, что тут же должен
был находиться Нератов с его дипломатической канцелярией.
Кубанцы отказались дать им помещение. Выручили англичане
и предоставили нашему ведомству иностранных дел две или три
комнаты. Тогда кубанцы немедленно приказали реквизировать
эти комнаты. Едва удалось этому помешать. Все чины Управ-
ления помещались вповалку, мужчины в одной комнате, жен-
щины и дети в другой. Сам Нератов не имел пристанища и
ночевал по знакомым из милости. Впрочем, в Екатеринодаре
действительно стало тесно. Двадцать седьмого декабря был
оставлен Ростов, и в Екатеринодар хлынула волна беженцев
из Ростова и Новочеркасска, Донское правительство, Круг,
управления и пр.
Однажды утром ко мне пришел Кривошеин, который ехал
к Деникину в Батайск в качестве начальника снабжения. Он
стал настаивать, чтоб я был его помощником, на что я согласил-
ся. Его свидание с Деникиным носило чисто деловой характер,
312
прошло вполне корректно, о прошлом ни слова. 28 декабря
он опять зашел ко мне и предложил ехать с ним в Новорос-
сийск. Я выразил, конечно, большое удовольствие, так как
сидеть без дела в Екатеринодаре было невесело. Притом же
предстояло сделать переезд в вагоне Лукомского в исключи-
тельно хороших условиях. Лукомский рассказал, что выехал из
Ростова накануне сдачи города, когда все наши войска были
уже за Доном и отбили слабые попытки противника перейти
реку. Мост не был взорван, а лишь разведен, причем некоторые
части, без которых его нельзя навести, вывезены в Екатерино-
дар. Падение Ростова, между прочим, было вызвано следую-
щим обстоятельством. В то время как корпус Кутепова упорно
оборонял линию Таганрог — Новочеркасск и отбил врага к севе-
ру, казаки постыдно сдали. Большевистская конница наступала
тремя колоннами. Мамонтов и Топорков ее встретили со своими
донскими конными частями. Топорков опрокинул среднюю, са-
мую значительную, колонну врага и погнал ее на север. В это
время обозначилась правая колонна красных, которая попала
между корпусом Мамонтова и отрядом Топоркова. Последний
повернул и оказался у нее почти в тылу. Она не приняла боя
и стала поспешно уходить на север, преследуемая донцами.
В это время третья группа наткнулась на главную линию обо-
роны, прочные укрепления, прикрытые колючей проволокой.
Окопы эти были для конницы неприступны, но их занимала
бригада терцев, которые при виде красной кавалерии побросали
ружья и сдались без боя. Тогда красные нашли проход в про-
волоке, заняли линию обороны и зашли в глубину нашего рас-
положения. Мамонтов, услыхав выстрелы в тылу главной линии
и узнав о сдаче терцев, решил, что все потеряно, и начал отход
на Аксай и далее. За ним последовал Топорков, оставшийся
один среди трех колонн красной кавалерии, оправившихся при
известии об успехах правой колонны. Таким образом, вся си-
стема обороны была нарушена, фланг добровольцев был обна-
жен, и Кутепов приказал отходить. Эвакуация Ростова еще
не была закончена, для этого нужно было еще три-четыре дня,
и их не оказалось. Пришлось бросить много военного имуще-
ства, танки, бронепоезда, часть лазаретов. Последнее тяжело
во всякой войне, но особенно в борьбе с большевиками. Рас-
сказывали об ужасных сценах при уходе войск из Ростова.
Сотни больных и раненых стрелялись, другие убегали из лаза-
ретов, чтобы или идти с войсками, или спрятаться у обывателей.
И то, и другое было почти равносильно смерти. Морозы стояли
около 10 градусов, а в городе большевики все равно потом
выловили всех раненых офицеров. По существу, опасность гро-
зила преимущественно офицерам, а солдаты легко страхова-
лись заявлением: «Я был мобилизован». Таких не трогали и
даже лечили. Но офицер, попавший в руки красных, был обречен
на смерть. Впрочем, и красное офицерство, попадавшее в руки
313
добровольцев, очень часто расстреливалось. Это была самая
крупная и роковая политическая ошибка, именно она обрекла
все наше дело на провал. Надо было уничтожать комиссаров,
а не красных офицеров, которых следовало содержать на поло-
жении военнопленных. Прежде всего всех красных офицеров
фактически нельзя было перестрелять, их было слишком много.
Да если бы и удалось, это означало бы истребить почти всю
русскую интеллигентную молодежь, которую большевики на-
сильно заставляли служить в армии. При этом надо было твердо
помнить, что спасение Белого движения не в подыгрывании
мужику, не в задабривании эсеровской демократии, готовой
все равно нам изменить при первой возможности, а в сочувствии
к нашему делу красного офицерства, в соглашении с ним.
Наши успехи первого периода борьбы заключались, между про-
чим, и в том, что мы играли в крепкие, а командный состав
Красной армии сплошь и рядом в поддавки. Какое роковое зна-
чение имели эти расстрелы, я понял из следующего факта.
Однажды в Ростове ко мне зашел член Государственной Думы
Ростовцев и рассказал, что он видел одного уральского завод-
чика, пробравшегося к нам из Москвы. На вопрос, как ему это
удалось, тот рассказал, что в Москве он обратился к генералу
Маниковскому — начальнику Артиллерийского управления
красных — с просьбой дать ему командировку в один из город-
ков, находившихся недалеко от линии фронта. Тогда генерал
стал его отговаривать, указывая, что город может быть скоро
захвачен Деникиным. Заводчик ответил, что не боится плена.
Генерал догадался, что проситель просто пробирается на юг, и
поставил вопрос прямо: «Вы хотите к Деникину?» Тот ответил
утвердительно, указывая, что у него два сына в Белой армии.
Маниковский сейчас же согласился и велел написать приказ
о командировке. Пока его заготовляли, генерал спросил: «Ска-
жите, как вы думаете, что будет с нами, когда сюда придет
Деникин?» Тот признался, что, вероятно, Маниковского рас-
стреляют. Генерал ответил: «И я так думаю». Потом долго ду-
мал и вдруг, схватившись за голову, сказал: «Ну, поезжайте,
Господь с вами, но скажите там Деникину, что мы еще по-
смотрим, кто кого расстреляет». Вот такие люди нас и победили.
Эта нетерпимость тем более была непонятна, что обе стороны
знали превосходно, что участие офицера в операциях той или
иной стороны далеко не обозначает его желания участвовать
в междоусобной войне вообще, а в данных рядах в частности.
Обе армии давно уже начали применять систему принудитель-
ной мобилизации не только солдат, но и офицеров. В частности,
тот же Маниковский пробирался на юг, был узнан где-то около
Орши, арестован и отправлен в Москву, где ему было предло-
жено выбирать между расстрелом и службой у большевиков.
Мой переезд в Новороссийск был удобен и интересен. Луком-
ский рассказал, что Врангель и Науменко все же были приняты
314
в Ставке и осветили Деникину мрачную действительность на
Кубани, где верхи были близки к предательству Добрармии.
При этом Лукомский сейчас же дал волю своему оптимизму,
рассчитывая, что грабеж завоеванных городов усилит уже на-
чавшееся разложение Красной Армии и это заставит почти все
способное носить оружие казачество бросить Дон и устремиться
на Кубань. Это даст нам большое количество бойцов, озлоблен-
ных и способных за себя постоять. По его же словам, Ставка
тоже надеется на скорую перемену положения и думает в близ-
ком будущем вновь выбить красных из Ростова. Но, по-види-
мому, этот оптимизм верхов не соответствовал духу бойцов.
Правда, лучшие элементы армии были еще боеспособны, но
вокруг велась такая вакханалия пропаганды, что это не могло
не отражаться гибельно на настроении масс. Год назад этого
не было, теперь Кубань явно больна. Подъезжая к Новорос-
сийску, можно было видеть,до какой степени пути забиты эва-
куированным подвижным составом. Железнодорожное началь-
ство,чтоб хоть как-нибудь поддержать пропускную способность
дороги, сбрасывало множество пустых вагонов под откос. Но
как ни велико было число вагонов, загромоздивших всю же-
лезнодорожную сеть Кубани, все же очень много их, да и вся-
кого добра, досталось большевикам. Самое тягостное обстоя-
тельство заключалось в том, что всякого рода интендантские
склады были брошены, а в них — громадные запасы обмунди-
рования и теплой одежды, в которой так нуждалась армия.
Совершенно непонятно, почему интенданты берегли все это
добро на складах, а не раздали его своевременно войскам,
хотя уже и осень прошла,и зима наступила и среди войск было
много обмороженных. Конечно, болезни усиливались, и армия
таяла не столько от оружия врага, сколько от нераспоряди-
тельности военной администрации и малой заботливости о сол-
датах и офицерах. Вот один из примеров. Сыновья Кривошеина
провоевали целое лето и никак не могли получить новое об-
мундирование, несмотря на вмешательство и просьбы отца. В
конце концов, один из них отморозил себе руки и ноги. Что же
было с маленькими людьми, за коих некому было заступиться?
Зато вся Красная Армия теперь оделась в английское обмунди-
рование, брошенное скупыми интендантами. Вот еще одна наша
основная ошибка, гораздо более серьезная, чем редакция ка-
кого-то закона о земском самоуправлении или декларация о
земле, о которых, вероятно, никто, кроме Особого Совещания
и Ставки, никогда ничего не слыхал.
Тяжело было на душе, когда мы подъезжали к Новорос-
сийску, где я высадился девять месяцев назад, полный надежд
и ожиданий. Тогда была весна в этом южном уголке нашей
Родины, весной веяло и в Добровольческой армии. Теперь
суровая зима, год закончен, итоги подведены.
Какие убийственные итоги.
315
Новое правительство, наспех сформированное взамен Особо-
го Совещания в разгар эвакуации, находилось в самом не-
устойчивом положении, фактически оно никакой власти не име-
ло. Время было особливое, требовало быстрых решений и лихо-
радочной работы. Между тем все серьезные мероприятия тре-
бовали утверждения Деникина, который жил то в Батайске, то
в Тихорецкой, то есть за сотни верст от Новороссийска. Луком-
ский не чувствовал за собой полного доверия Деникина, скорее
наоборот, он имел основание считать, что его оставили на
посту частью в силу инерции, частью потому, что пока под рукой
другого кандидата еще не было. В Ставке возобладали демокра-
тические тенденции, а Лукомский был правый, притом бюрократ
царского времени. Поэтому он так упорно отказывался и от
премьерства, и от должности военного министра. В пути он еще
раз по прямому проводу говорил с Деникиным и просил его осво-
бодить хотя бы от поста военного министра. Это было логично.
Во-первых, все Военное министерство в целом провалилось,
и он как военный министр был за это в известной мере от-
ветствен. Во-вторых, Военное министерство оставалось в
Екатеринодаре, а правительство переехало в Новороссийск.
Оставаясь премьером, он должен был жить в Новороссийске,
и тогда Военное ведомство оставалось без главы. Но Деникин
его просьбу отклонил. Это дало благодарную пищу екатерино-
дарским газетчикам, которые буквально захлебывались, вопя
и улюлюкая по поводу этого назначения. Особого Совещания
не существовало, но его председатель — Лукомский — оста-
ется — ату его!
Это была проба, что дозволено; испытание нервов Деникина.
На последнего в этот момент уже вели форменную облаву эсер-
ствующие казачьи генералы с Сидориным и Келчевским во главе
с целью вызвать его разрыв с прежним окружением и подчи-
нить казачьей политике. Благодаря этому решения правитель-
ства не приводились в исполнение, повисали в воздухе и хаос
не только не уменьшался, но постепенно возрастал. Он еще
больше усилился, когда Деникин под давлением своего нового
окружения, сплошь демократического, то есть с большим запа-
хом социализма, вдруг уволил Лукомского от должности пред-
седателя правительства с назначением главноначальствующим
Новороссийской области. Правда, по старой памяти Лукомский
продолжал участвовать в заседаниях правительства и даже
председательствовать, но престиж правительства, оставшегося
совсем без главы, пал еще ниже, и никто его уже ни в грош не
ставил. Да по существу, и подвластной территории, кроме горо-
да Новороссийска, уже не имелось. Область была почти отреза-
на бесчисленными шайками зеленых; Ставропольская губерния
отделена враждебной Кубанью, и сноситься с ней не было воз-
можности. Что же касается Одессы и Крыма — то они стали вот-
316
чиной генерала Шиллинга, который знать не хотел никакого
правительства. Он подпал под влияние демагогов и своего рас-
пущенного штаба, очень мало заботился об обороне своей терри-
тории, но зато пустился законодательствовать в демократиче-
ском духе. Особенно много осложнений причиняли его распо-
ряжения в деле пароходных сообщений на Черном море. В Но-
вороссийске во главе морского транспорта был поставлен Ерма-
ков, человек ловкий и энергичный, непосредственно подчинен-
ный Лукомскому. В его подчинении находился весь транспорт
морского ведомства и частные пароходы, обслуживавшие сооб-
щение на Азовском и Черном морях. Это было тем более не-
обходимо, что угля имелось очень мало. Тут сказалось управ-
ление бывшего начальника Министерства торговли и промыш-
ленности Лебедева, а равно непредусмотрительность морского
ведомства. К началу зимы, ко времени замерзания Азовского
моря, ни в одном из портов угля не было, а между тем, по нашим
сведениям, большевикам досталось от 100 до 120 миллионов
пудов. Месячный расход угля для нужд нашего транспортного
флота исчислялся в миллион пудов, а ко времени падения
Мариуполя наши запасы составляли всего несколько сот тысяч
пудов. Ясно, что надо было беречь уголь и назначать рейсы
с величайшей осторожностью, так как уголь приходилось поку-
пать за границей на валюту, которой было так мало. Нужно
было так комбинировать расписание, чтобы пароходы по воз-
можности скорее совершали рейсы, разгрузку и погрузку, не
стояли бы в портах, зря тратя уголь на поддержание паров
в котлах, на отопление и освещение. Между тем всякий пароход,
зашедший в Одессу, немедленно там задерживался по распоря-
жению местного штаба и оставался в порту в ожидании эвакуа-
ции, на чем было сосредоточено все внимание власти. В ре-
зультате пароходы постепенно сжигали, стоя на якоре, весь
свой запас топлива и делались неспособными выйти в море.
Несмотря на самые настойчивые требования правительства пре-
кратить это безобразие, Шиллинг вел свою линию, и в резуль-
тате целый ряд судов вышел из строя.
Такое же хроническое разногласие возникло между прави-
тельством и Шиллингом из-за разрешения на право вывоза
сырья за границу.
Правительство Юга, чтобы заполучить валюту, установило
за вывоз сырья процентное отчисление в доход казны в валюте
или в натуре. Эта валюта, а равно суммы, вырученные за про-
данное сырье, поступившие в виде процентного отчисления в
натуре, зачислялись в особый фонд. Шиллинг с этим правилом
считаться не хотел, подчиненные ему органы выдавали разре-
шения, кому хотели и на каких угодно условиях, а суммы за-
числяли на особые счета, которым они давали назначение по
своему усмотрению. Какой подчас получался хаос из-за этой
двойственности власти, видно из следующего. У нас было до-
317
статочно зерна, но не было средств своевременно превратить
его в муку, так как мельницы не имели достаточно топлива.
Так, в Керчи было до 300 000 пудов зерна в районе одной из са-
мых крупных мельниц, которая не могла работать из-за отсут-
ствия мазута. В это время в Батуме ощущался недостаток
продовольствия. Было достигнуто выгодное соглашение с ба-
тумскими властями об обмене 27 000 пудов муки на 500 000 пу-
дов мазута. Это количество муки мельница могла быстро намо-
лоть — кажется, за два дня работы,— а затем нефть обеспечи-
вала длительную ее работу. Однако военные власти, подчинен-
ные Шиллингу, наложили арест на эту партию муки в момент ее
отправки и тем расстроили всю сделку. Кривошеин в качестве
главы ведомства продовольствия, заключивший контракт с
одобрения всего правительства, принес жалобу Деникину. Отве-
та не последовало. Тогда Кривошеин обратился к Романовскому,
подробно изложил дело и просил о немедленной отмене неза-
конного распоряжения военной власти, нарушавшей его права,
превышавшей свои полномочия, ставящей под угрозу все дело
снабжения и дискредитирующей правительство перед англича-
нами. Ответа не последовало. Вмешался Фенин как министр
торговли и послал такую же телеграмму Деникину. Наконец,
пришло приказание пересмотреть все дело на общем заседании
правительства. Правительство единогласно осталось при преж-
нем мнении. Как раз в этот момент я ездил в Ставку и там
сделал Романовскому самый подробный доклад по этому, в сущ-
ности, простому делу. После этого последовало решение Став-
ки, отменяющее запрет вывоза этой партии муки. Начали вновь
грузить злополучную муку. Но Шиллинг, узнав об этом, вновь
приказал приостановить вывоз, и пароход, уже вышедший было
в пролив, вернули и заставили разгрузить муку. Только когда
к Шиллингу были посланы люди, которые ему разъяснили
подоплеку всей этой истории, он, наконец, переменил гнев на
милость и позволил вывезти муку. Но на всю эту волокиту
потребовалось полтора месяца, и английские власти Батума,
возмущенные до глубины души, отказались иметь с нами дело.
Так сделка и не состоялась. Я привел эти незначительные по
существу примеры потому, что они очень показательны в смыс-
ле иллюстрации отношения военной власти к законоположениям
и распоряжениям гражданских властей. Ясно, что генералы
относились с полным пренебрежением к правительству, что сам
Деникин не доверял ни отдельным своим министрам, ни всему
правительству, им назначенному, наконец, что по отношению к
подчиненным ему генералам Главком проявлял известную сла-
бость и не хотел или не мог заставить их относиться с уваже-
нием к закону и распоряжениям власти. Очевидно, разложение
уже коснулось верхов нашей организации. Ненормальность по-
ложения правительства была столь очевидной, что все мы, быв-
шие члены Особого Совещания и члены нового правительства,
318
единогласно решили послать к Деникину депутацию, чтоб вы-
яснить положение и узнать, что он, собственно, хочет.
В депутации участвовали Астров, Челищев, я и представи-
тель общественников — Струве. Как раз накануне нашего
отъезда по телеграфу был уволен в отставку Тихменев, началь-
ник передвижения войск. Он пришел к нам совсем убитый,
растерянный и просил помощи и поддержки. Кривошеин сове-
товал немедленно ехать к Деникину и объясниться, так как это
распоряжение, по-видимому, было плодом недоразумения или
неправильного понимания телеграммы, им посланной и понятой
как отказ повиноваться. Выехали мы все в отдельном вагоне,
где я неожиданно для себя встретил Бурцева. Этот публицист,
когда-то революционер и террорист, о котором так много было
разговоров до революции, ехал к Деникину убеждать послед-
него принять демократическую платформу. Не могу сказать,
чтоб он произвел на меня выгодное впечатление. Я так много
о нем слышал, так привык видеть в нем человека, который
умственно на голову выше среднего уровня, что знакомство
с ним вызвало чувство разочарования. Он бредил коалиционным
министерством, придавая этому факту какое-то сверхъесте-
ственное значение для хода борьбы, приписывая словам и ло-
зунгам такое же значение, какое придавала им в конце апреля
и начале мая 1917 года наша демократия первого совдепа.
Но с тех пор много воды утекло. Тогда еще можно было спорить
о значении такой коалиции, но ведь факты доказывали, что
в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань. Со-
циалисты, введенные в состав Временного правительства, не
усилили последнего, а только ускорили распад армии, страны
и разложение самого государственного аппарата. Бурцев
искренне ненавидел большевиков, но преклонялся перед эсер-
ством, не понимая того, что это дети одной матери, одной поли-
тической религии — «религии зависти и ненависти». Его нельзя
было убедить, что эсер неизмеримо ближе к большевику, чем
к любому патриотически настроенному кадету, что эсерство
неизбежно является предтечей большевизма, подготовляет путь
последнему. Мы с ним даже не спорили, настолько это было
бесполезно. Всю дорогу Тихменев всем по очереди плакался, он
привык быть большим начальством и хорошо жить, а теперь
совершенно растерялся и не знал, что делать.
Рано утром мы прибыли в Ставку. Тихменев тотчас ушел
к Романовскому и через полчаса вернулся уже другим чело-
веком. Он сиял, гордо поднял голову, весь былой авторитет
разом к нему вернулся, и он говорил как власть имущий.
Видимо, все было улажено. Зато наше свидание с Деникиным
319
оказалось бесплодным по результатам и произвело тягостное
впечатление.
Деникин сильно похудел и изнервничался. Он с места пере-
шел в атаку, заявив нам: «Знаю, пришли меня перевозить в
Новороссийск, не поеду». Насилу мы его уверили, что, отлично
зная его желание быть при армии, мы никакого намерения
перевозить его в тыл не имели и не за тем приехали. Тогда он
начал нападать на общественных деятелей и на Особое Сове-
щание, которые-де погубили все дело. Дав ему вылить все, что
у него было на душе, мы изложили наше поручение. Тогда он
перешел в серьезный тон, его раздражение исчезло, и он стал
объяснять трудность положения, в котором находилась армия
и он сам. На наше замечание о невозможности доверять
казачьим властям, особенно кубанским, он ответил, что сознает
это, но ничего без них сделать не может, что он знает о стрем-
лении некоторых кубанцев завязать за его спиной переговоры
с большевиками, но не боится этого, ибо не верит в успеш-
ность этих происков. Донцы дерутся хорошо, и агитация боль-
шевиков не встретит среди них сочувствия, но Рада действи-
тельно разлагает кубанское казачество. Все же есть еще на-
дежда поднять на борьбу хотя бы часть кубанских казаков, и
для этого надо сделать все возможное, так как без кубанцев
борьба немыслима. Про нового атамана Букретова отозвался
кисло, указав, что во время совещания в Ставке последний
выражался очень двусмысленно о позиции, которую займут
кубанцы. Этот генерал имел определенную репутацию. Он был
единственным генералом, оставшимся в Екатеринодаре во
время господства там большевиков. В это время он сотрудничал
в ярко левой газете. Когда же добровольцы вошли в Екатерино-
дар, он встретил Деникина в полной парадной форме и пред-
ложил ему свои услуги. Деникин ему руки не подал, сказав:
«Таких нам не надо», — а затем запретил давать ему назна-
чение по армии. Букретов поступил в продовольственное кубан-
ское управление, где попал в скверную историю и под след-
ствие. Его спасло от предания суду участие в этой панаме других
крупных кубанских демократов, друзья и коллеги коих по
партии замяли дело. Когда за смертью последнего атамана
были назначены выборы, никто не говорил о Букретове, канди-
датами были Науменко, Шкуро и другие известные среди каза-
ков генералы. Но эсеры, депутаты Рады, в последний момент
выставили его кандидатуру, указывая, что он единственный
генерал, не участвовавший в междоусобной войне, и потому
может добиться мира. Это человек умный, хитрый и мститель-
ный. Его и эсеров объединила общая ненависть к Деникину,
и это был его главный козырь, за эту ненависть его избрали
атаманом. Естественно, он смотрел теперь волком. Донское
казачество было душою с Добрармией, но всех и вся подавлял
гипноз — без кубанцев-де бороться нельзя. Поэтому начали за
320
последними ухаживать, а те, учитывая положение, сказали,
что будут драться только, если... Вот около этого «если» и велись
теперь переговоры — точь-в-точь как с совдепом в мае
1917 года. Начался тот политический торг, с помощью которого
Деникин и донцы надеялись купить вооруженную помощь
кубанцев. Правда, Деникин не был уверен в успехе, он слиш-
ком хорошо знал кубанских депутатов. Поэтому у него был план
действий, если кубанцы открыто изменят. На этот случай он
хотел собрать заблаговременно в кулак свои добровольческие
части и с оружием в руках пробиться через изменившую Кубань
к Новороссийску. Видимо, он отлично сознавал трудность воен-
ного положения, но относительно политической обстановки еще
создавал себе иллюзии, неосновательность которых была для
нас ясна. Как раз в это время воскресла идея общеказачьего
союза, казалось, прочно похороненная. С ее помощью донцы
надеялись втянуть кубанцев в новую вооруженную борьбу, а
последние видели в ней средство подчинить своей воле первых
и захватить полноту власти в свои руки. Они ловко повели
дело и, не дожидаясь конца переговоров об образовании союза,
созвали самочинно Верховный Круг, в котором приняли участие
кубанцы — депутаты Рады и наиболее левые элементы Дон-
ского и Терского Кругов. Этот якобы всеказачий представи-
тельный орган состоял сперва сплошь из левых, даже пред-
седатель Донского Круга Харламов туда не попал. Казачьи
власти попробовали отнестись к Верховному Кругу пренебре-
жительно, но последний занял сразу выгодную позицию, про-
возгласил себя суверенной верховной властью над казачьими
землями и принял позу Учредительного собрания. Под влиянием
екатеринодарской прессы, сплошь левой, общественное мнение
начало смотреть на Верховный Круг как на якорь спасения.
Казачьи власти вынуждены были преклониться перед свершив-
шимся фактом, искать компромисса. Сам Харламов, который
сперва очень хорохорился и уверял, что Донской Круг отзовет
своих представителей из Верховного, кончил тем, что добился в
виде компенсации своего избрания в члены Верховного Круга,
где он, впрочем, был в рядах немногочисленной оппозиции
левому блоку — Тимошенке, Гнилорыбову, Сушкову и прочей
братии. Деникин нам говорил, что ехать на заседание Верхов-
ного Круга не собирается, тем более, что это учреждение не
может считаться выразителем общеказачьей воли как избран-
ное при отсутствии кворума. Но вскоре после нашего отъезда
он все же поехал на этот казачий совдеп.
Вообще, это первое, после эвакуации Ростова, свидание с
Деникиным произвело на меня гнетущее впечатление. Это был
человек сломленный, неврастеник, живущий иллюзиями. Он
говорил о возможности самоубийства в случае попытки его
арестовать, что показывало его настроение. Приходилось
признать, что верхи армии побеждены. Под этим гнетущим
21
Заказ 195
321
впечатлением мы возвращались в Новороссийск, и только два
человека были довольны поездкой: Тихменев — счастливый тем,
что недоразумение с Деникиным улажено и приказ о его от-
ставке взят обратно, и Бурцев, который тоже пребывал в благо-
душном настроении, — он пришел к заключению, что Деникин
большой демократ. Когда он стал уговаривать генерала при-
гласить в состав правительства специалистов, Деникин будто
бы ответил: «С радостью возьму, укажите хоть одного реального
работника». Бурцев добродушно признавался, что был постав-
лен этим ответом в тупик, не знал, что ответить, кого назвать.
С Астровым Деникин был видимо сух; зато Романовский
очень долго беседовал с ним с глазу на глаз, причем будто бы
сказал, что Деникин очень зол на тех, кто заставил его назна-
чить Кривошеина, и никогда не забудет этого. Откровенно
говоря, я не думал, что в Деникине есть эта черта.
По приезде в Новороссийск мы сделали доклад правитель-
ству, и с этого момента вряд ли у кого осталась хоть искра
иллюзии. Все осознали неизбежность эвакуации и начали к ней
готовиться. Немедленно вступили в сношения с иностранными
консулами для обеспечения виз тем, кто решится эвакуиро-
ваться за границу. Затем начали подготовлять базу в Крыму,
кое-что туда заблаговременно отправлять. Однако генерал
Шиллинг обратился к правительству с просьбой прекратить
всякие отправки в Крым, так как за последствия он не может
поручиться. Тогда правительство начало настаивать на смене
генерала, который настолько потерял дух, что не ручается более
за Крым, которому никакой серьезный противник не угрожал
и который был нашим последним убежищем. До нас дошли
сведения, что подчиненные Шиллингу генералы в Крыму ссо-
рятся между собой, а про Слащова рассказывали, что он пьет
и притом кокаинист, его приказы порой поражали свой экстра-
вагантностью. И Лукомский дал о нем неважный отзыв. По-
этому перед Деникиным был возбужден вопрос о смене командо-
вания в Крыму. Ни на одно из этих представлений ответа не
последовало. Еще раньше мы настаивали на назначение в Крым
Врангеля, но это не встретило сочувствия, что стало ясно из
ответа Деникина нашей депутации, затронувшей этот вопрос.
Он сказал, что у него «нет личностей или личных счетов, но
войдите в мое положение, Врангель не верит в возможность
продолжения войны на Северном Кавказе и громко говорит об
этом даже при союзн-иках. Не могу же я давать назначение
такому генералу». Но в конце концов он сказал, что подумает и,
быть может, даст Врангелю корпус, если последний примет
такое назначение. Я заметил, что непременно примет, так как
322
боевому генералу лучше командовать корпусом, чем эвакуацией
женщин. А в это время, действительно, Врангелю была пору-
чена эта эвакуация, и не мудрено, что он будировал. Впослед-
ствии на этой струне старались играть и от ряда генералов
к нему засылали послов с предложением взять в свои руки
полноту власти. Слухи об этом, видимо, доходили до союзни-
ков, по крайней мере англичане дали понять Врангелю, что
всякий насильственный переворот может быть опасностью для
снабжения армии. Врангель решил разрубить узел одним
ударом и написал Деникину письмо, в котором, указывая на
существование слухов о перемене высшего командования, реши-
тельно заверял, что он против этой авантюры и до конца будет
лоялен к тому, кого добровольно признал своим вождем. Этим
письмом он себя морально связал, но подозрительности Ставки
не уничтожил. Как бы то ни было, никакого назначения Вран-
гель не получил. Его вынужденная праздность, явная опала со
стороны Ставки, потерявшей всякую популярность, долго еще
смущали строевых военных и моряков. Все видели нарастаю-
щий развал, видели неспособность начальников, занимавших
ответственные должности, и не хотели мириться с вынужден-
ною праздностью самого популярного начальника.
А положение становилось все более грозным, все понимали,
что вопрос шел о голове каждого из участников Белого дви-
жения. Особенно прискорбные вести шли из Одессы. Никто там
будто бы не думал об обороне, все считали нашу ставку битой
и каждый думал только о себе. Задолго до сдачи Одессы англий-
ский генерал Киз, прекрасно осведомленный, пришел в Управ-
ление продовольствием и заявил при мне Кривошеину, что из
Одессы англичане никого не будут эвакуировать, так как они
морально обязаны заботиться о тех, кто борется, но не о тех,
кто ворует. При этом он рассказал, что согласно донесениям их
агентов, Одесса будет скоро брошена без борьбы, поскольку
личный состав штаба там так проворовался, что только быстрая
сдача города может спасти этих людей от суда. Такое тяжкое
обвинение, брошенное официальным представителем союзни-
ков, не могло быть оставлено без внимания, и на другой же день
я об этом разговоре доложил правительству. На это Лукомский
сообщил, что Киз был у него и рассказал то же самое. Этот
разговор Лукомский передал по телеграфу в Ставку. Но ни-
какого впечатления все это на Ставку не произвело, там не
поверили. К сожалению, события подтвердили, что Киз был
прав, Одесса была брошена без боя. Этот случай характеризует
глубокое недоверие Деникина к правительству, им назначен-
ному, и пренебрежение к гражданской власти. Так как в это
время он был под очень сильным влиянием Романовского и
Плющик-Плющевского, то стоустая молва делала их ответст-
венными за то, что Ставка преследовала одних и протежировала
другим. Конечно, я не могу судить, насколько это верно, но во
21
323
всяком случае явная протекция Шиллингу скоро достигла
такого предела, что совершенно скомпрометировала Ставку и
нанесла ущерб до того времени незапятнанной репутации
самого Деникина.
Сдача Одессы была явным преступлением, об этом кричали
воробьи на крышах. Свидетели эвакуации рассказывали ужас-
ные подробности о том, что происходило в момент очищения
города. Поведение властей будто бы было ниже всякой кри-
тики, и возмущение офицерства и публики не имело границ.
Говорили, что Шиллинг заблаговременно перебрался на паро-
ход, стоящий на рейде вне всякой опасности. Этот пароход
ушел с рейда последним, что дало-де генералу возможность
донести, что он эвакуировался последним. Учитывая общее
возмущение, правительство настаивало перед Деникиным на
расследовании этого вопиющего дела и на необходимости
временно впредь до окончания следствия отстранить от власти
Шиллинга. На это последовала форменная канцелярская
отписка, что-де назначена сенаторская ревизия под председа-
тельством генерала Макаренко. По существу это была отписка
или насмешка. Генерал Макаренко, член военного суда, чело-
век, зависящий от военной власти, да еще в местности, находив-
шейся на военном положении, должен произвести сенатор-
скую ревизию? Притом обвиняемый является высшей военной
властью, которая может по условиям гражданской войны пове-
сить в любой момент следователя без суда и следствия. Наконец,
мы хорошо знали, что этот самый Макаренко производил след-
ствие по делу Мясоедова еще до войны, когда он ограничился
допросом Сухомлинова и донес, что все обстоит благополучно.
Можно было заранее сказать, что из этой ревизии ничего не
выйдет. Но это отношение Ставки к делу эвакуации Одессы не
прошло ей даром. Слишком велико было возмущение этой
эвакуацией, и оно подготовило тот протест, который скоро
определенно обозначился в Крыму. Но об этом после, ибо на
этой странице надо остановиться подробнее, слишком она
характерна, да и последствия имела роковые.
Пока мы занимались в Новороссийске препирательством
с генералами и выполнением формальностей по текущей работе
ведомств, в Екатеринодаре происходило давление на Деникина
демократов и казаков с целью заставить его уступить власть
казачьим коноводам социалистического толка. Нашей депу-
тации Деникин заявил определенно, что не уступит власти
Верховному Кругу и на последний не поедет. Тогда он был про-
тив социалистов, которые все могут развалить, но ничего не
создадут. Но Романовский уже был под сомнением. Он не
324
перечил открыто Деникину, но очень неопределенно распростра-
нялся на тему о необходимости завоевать доверие солдат-
ской массы путем последовательно проводимой демократиче-
ской политики. Про себя он говорил, что давно освободился
от инстинкта собственности. Это было намеком на склонение
в сторону соглашения с социалистами казачьих парламентов.
Вскоре мы стали получать известия о том, что генералитет,
окружавший Деникина, неустанно давит на него в этом направ-
лении. Деникин начал сдавать позиции, и раз эта скользкая
дорожка была избрана, то дальше все пошло по трафарету.
Одна уступка влекла другую, и так до логического конца, то
есть до полного захвата власти социалистами или до откры-
того разрыва с ними, если бы Деникин захотел где-либо оста-
новиться на этой наклонной плоскости. Сперва Деникин опре-
деленно заявлял, что не может допустить к власти казаков,
но пришли к нему генералы и убедили освободить Луком-
ского от обязанностей председателя правительства для того,
чтобы этим жестом предупредить возможность образования
всеказачьего правительства, зависимого от Верховного Круга.
Деникин сдал и назначил премьером генерала Богаевского,
бывшего одновременно донским атаманом, которому было пору-
чено сформировать кабинет министров. Лукомский был назна-
чен главноначальствующим Новороссийской области. Ничего,
кроме путаницы, из этого не вышло. Богаевский в Новороссийск
не поехал, фактически в должность не вступал, никакого прави-
тельства не сформировал, да, кажется, и попытки к этому не
делал. Пока что прежние члены правительства оставались на
местах; Лукомский продолжал председательствовать, и единст-
венным результатом было то, что престиж гражданской власти,
и без- того очень небольшой, упал окончательно, особенно
в глазах военных, которые совсем распоясались. Всякий ведь
знал, что правительства, в сущности, нет, есть люди, ведущие
временно текущую работу, и что они, по существу, уже не поль-
зуются доверием и поддержкой Ставки. Между тем Верховный
Круг избрал своим председателем эсера Тимошенко из полу-
интеллигентных кооператоров. Еще недавно этот господин про-
сился в приказчики к солидной фирме, а теперь встал во главе
всей казачьей политики и имел безграничный и безотчетный
кредит на свое представительство. Под его руководством Вер-
ховный Круг повел политику захвата власти. Однажды в Ново-
российск пришла срочная телеграмма, требующая приезда
в Екатеринодар Челищева и меня. Мы выехали с первым поез-
дом. Сообщение было трудное, поезда ходили переполнен-
ными, сыпняк свирепствовал вовсю, всякая поездка грозила
заражением. Мы были поэтому очень счастливы, что удалось
втиснуться в вагон генерала Шатилова, ехавшего в Ставку
просить назначения. По прибытии немедленно прошли в вагон
Романовского. Это был вагон, принадлежавший когда-то, во
325
время войны, Великому Князю Николаю Николаевичу и затем
отбитый добровольцами у большевиков. Романовский посвятил
нас во все происходящее. Оказалось, что переговоры Деникина
с Верховным Кругом идут вовсю, что сделано уже множество
уступок, что все это не удовлетворяет казаков, аппетиты коих
растут. Деникин уже обещал организовать чисто демократиче-
ское правительство и создать законодательный орган, избирае-
мый по демократическому шаблону. Он пока еще не давал согла-
сия на то, чтоб правительство было ответственно перед новым
суррогатом парламента, и в этот день должен был выступить
на Верховному Кругу и высказаться окончательно. Он мог дать
только один ответ, именно согласиться на все, ибо жребий был
брошен, Рубикон перейден. Что мы с Челищевым могли еще
сделать, в чем ему помочь теперь, когда он уже отказался от
полноты своей власти и встал на путь соглашательства с эсер-
ством — путь, который привел Колчака на плаху?! Очень скоро
пришел сам Деникин. Он имел какой-то сконфуженный вид и
долго объяснял, точно оправдываясь, почему он вынужден так
круто изменить политику: «Без казаков я воевать не могу, а они
будут драться только при удовлетворении требований их вер-
хов». Мы с Челищевым указывали, что по существу это будет
малой отсрочкой в неизбежном разрыве, что никакими уступ-
ками верхам он не в силах будет заставить низы кубанского
казачества воевать, ибо оно устало и до дна распропагандиро-
вано эсерством. Сейчас оно идет за Радой и ее вожаками, но
стоит последним встать у власти и потребовать отправки на
фронт разбежавшегося по домам казачества, масса немедленно
от них отвернется. Казачество уже так ими распропаганди-
ровано, что немедленно повернет против вожаков сегодняшнего
дня те аргументы, с помощью коих они восстановили массу
против высшего командования. Масса тогда найдет новых во-
жаков, еще более левых, еще более непримиримых, так как
за нынешними эсерами стоят петлюровцы и большевики. Таким
образом, он только отдаст армию и себя в руки непримиримых
своих врагов без реальной пользы, но в явный вред делу.
Деникин возражал, что обязан сделать последнюю попытку,
идти в уступках до конца. Он тоже мало надеялся на конечный
успех, но считал, что ответственность тогда падет на казаков и
их вождей. Нас он вызвал для того, чтобы мы помогли так
устроить новую власть, чтоб в смысле управления армией он
остался бы хозяином положения. Он тоже считал, что разрыв
с Верховным Кругом возможен, но он должен выиграть по
крайней мере время и подготовить на этот случай возможность
отступить с добровольцами и верными ему казаками. Его очень
угнетала мысль, что сегодня он вынужден ехать в Верховный
Круг и заявить, что соглашается на Ответственное министер-
ство, хотя еще вчера в своей речи там он высказался против.
Но потом выяснилось, что казаки ставят это требование ульти-
326
мативно, если он не согласится на Ответственное министер-
ство, они прекращают переговоры. На это я ответил, что не
придаю этой подробности большого значения, ибо раз будет
совдеп, в руках которого будут деньги и возможность в любой
момент отозвать казаков с фронта, правительство будет всецело
в его руках и фактически будет ответственно. Снявши голову,
по волосам не плачут. Надо теперь постараться, чтоб будущий
совдеп был возможно менее вредным для военных операций,
что можно достигнуть путем введения в его состав членов по
назначению или путем избирательной системы. Затем надлежит
сохранить за Деникиным право Veto и, наконец, ведомства
военное, путейское и снабжений выделить из состава прави-
тельства, подчинив их в административном отношении Ставке.
После этого разговора Деникин и Романовский уехали на
заседание Верховного Круга, где Деникин произнес речь, в кото-
рой выразил согласие на образование Ответственного министер-
ства при условии сохранения за ним права Veto и выделения из
состава правительства трех ведомств. Затем мне и Челищеву
было предложено остаться в Екатеринодаре и разработать
совместно с представителями Круга подробный проект согла-
шения, сам же Деникин уехал в Тихорецкую. На другой день
утром мы отправились к председателю Круга Тимошенко. Жил
он в одном доме с председателем Кубанского правительства.
Мы попали в подъезд последнего, где уже звонили два молодых
человека: один типичный брюнет, другой солдат без погон и
кокарды. Дверь приоткрылась, и нам заявили, что никого дома
нет. Тогда один из молодых людей что-то тихо сказал в щель
двери, которая тотчас закрылась. Прошло несколько минут, и
нас впустили. К нам вышла женщина средних лет, очень не-
интеллигентная на вид. Это была, как мы поняли из последую-
щего разговора, жена председателя правительства. Она очень
любезно встретила молодых людей, которые передали ей боль-
шой голубой пакет, сказав: «Прямо из Ростова». Там были
теперь большевики, и потому я насторожился. Но молодой
брюнет что-то тихо сказал женщине, и она быстро повернулась
к нам, резко спросив: «А вам что здесь надо, мужа дома нет».
Когда мы объяснили цель нашего прихода, она ответила, что мы
ошиблись подъездом. Мы извинились и удалились, причем
брюнет, улыбаясь, сказал: «Вас пустили, думая, что вы прибыли
со мной». Через пять минут мы сидели в кабинете Тимошенко.
Высокий худощавый шатен с крючковатым, как у ястреба,
носом, он встретил нас несколько высокомерно. Он был сухо
вежлив, но старался напустить на себя вид победителя, который
сознает свою силу и право диктовать условия, но, не желая уни-
жать без нужды самолюбия побежденного, не допускает,
однако, возможности вести какие-то переговоры. Он диктует
заранее выработанные условия, и делегаты Главкома должны
их безоговорочно принять, памятуя, что всякие разговоры
327
бесцельны и он их не допустит. Мы сразу же столкнулись
с вопросом о Veto Главкома. Тимошенко заявил коротко:
«Никакого Veto». Спорить было бесполезно, ибо его единствен-
ный аргумент: так хочу, так приказываю. Мы имели опреде-
ленные инструкции и потому предложили, дабы не терять зря
времени в бесполезных разговорах, ехать всем делегатам в Ти-
хорецкую и предоставить решение Деникину. После некоторого
колебания Тимошенко согласился.
Прибыв в Тихорецкую, мы доложили Деникину подробности
нашего разговора с казаками, после чего в вагоне Романов-
ского началась «конференция», как называли наше заседание
казаки.
Тимошенко изложил мотивы, почему Верховный Круг не со-
гласен на абсолютное Veto, но в виде уступки готов допустить
относительное. Его энергично поддерживал Сушков. Когда-то,
в период успехов Добрармии, Сушков был за соглашение с
ней, готов был даже принять должность председателя прави-
тельства после казни Калабухова и унижения Рады, но теперь
он старался загладить эти грехи и восстановить свою популяр-
ность путем демонстративной непримиримости в области предъ-
являемых Деникину требований. Благодаря этому он даже на
короткое время стал главой крайнего левого крыла — черно-
морцев. После него выступили донские генералы, которые
жестоко нападали на кубанцев, обвиняя их чуть не в измене.
Один из них — Келчевский — указывал, что если бы кубанцы
дали, как обещали, семь тысяч кавалерии, красным был бы
сделан Ульм* во время недавних боев на Маныче. Только
отсутствие у нас резервов спасло тогда конницу Думенко и
Буденного от окружения и полной гибели. Эти бои произошли
в двадцатых числах января и замечательны были тем, что
впервые после долгих месяцев донцы осмелели и начали бить
регулярную кавалерию красных, взяли тысячи пленных и лоша-
дей и несколько десятков оружий. На момент показалось, что
дух Добровольческой армии воскрес, всякий бой был удачен,
красных систематически трепали, их дух падал, моральные
силы слабели. У нас было обратное. Перейдя в решительное
наступление, не дождавшись подкреплений и пополнений, крас-
ные поставили на карту весь достигнутый успех. Их пехота была
разбита и бежала за Дон, их кавалерия была смята, причем
корпус Думенко побросал артиллерию и коней и пешком пере-
брался за реку, оставив в руках донцов тысячи пленных. Перей-
* Имеется в виду капитуляция под Ульмом в 1805 году австрийской армии,
окруженной войсками Наполеона.
328
ди мы в контрнаступление, красные были бы, вероятно, совер-
шенно разгромлены, но командный состав не рискнул, все под-
жидал прихода кубанцев, которые так и не пришли. Теперь
генералы прекрасно понимали, какой исключительно выгодный
момент они упустили, не хотели в этом признаться и тем ярост-
нее нападали на кубанцев, якобы главных виновников спасения
красных. Особенно резок был Келчевский, ибо он лучше других
понимал, что командование, занятое больше политической
стряпней в тылу, чем операциями на фронте, выпустило счастье,
которое неожиданно преподнесла нам судьба. Конечно, кубанцы
защищались, говоря, что они лишь отражают требования масс
и что если бы эти требования были своевременно удовлетворе-
ны, генералы имели бы во время последних боев тот кавалерий-
ский резерв, который дал бы возможность уничтожить красных.
Во время этого спора для меня стало ясно, что не все участники
его хорошо понимают, что такое «абсолютное» или «относитель-
ное» Veto. Наконец Деникин заявил, что он не согласен, и уда-
лился в свой вагон.
Кроме вопроса о Veto, много споров вызвало требование
Деникина о выделении из состава правительства трех ми-
нистерств. Я попросил слова и указал, что Министерство снаб-
жения можно разделить, причем продовольственное дело пере-
дать гражданскому министру, входящему в состав Ответствен-
ного министерства. Отделы же артиллерийский, инженерный и
интендантский включить в состав Военного министерства —
как то было во время царского периода, притом же забота об
этих отраслях является главной задачей военного ведомства.
Конечно, военный министр должен остаться в полном подчине-
нии Ставке. Эта комбинация оказалась для большинства прием-
лемой, тем более, что демократы интересовались главным об-
разом Управлением продовольствия, связанным с крупными
закупками на внутреннем рынке, а не другими видами доволь-
ствия армии, которое мы получали преимущественно от союз-
ников. Что касается ведомства путей сообщения, то тут догово-
риться было труднее. Все же мы разъяснили, что сейчас- все
наши дороги находятся в районе военных действий, а потому все
перевозки должны быть подчинены контролю и руководству
начальника передвижения войск. Это обстоятельство еще во
зремя Великой войны заставило выделить дороги прифронтовой
полосы в особое управление и подчинить последнее Ставке.
Если мы теперь оставим Министерство путей сообщения в соста-
ве Ответственного министерства, то создастся двойственность
его подчинения и ответственности: перед парламентом и перед
Тихменевым, что фактически приведет к полной безответственно-
сти этого лица, ибо перед парламентом он будет прикрываться
ссылками на распоряжения Ставки, а перед последней — указа-
ниями на распоряжения парламента и правительства. Это по-
действовало, и спор перешел на тему, как устроить это ведомство
329
тогда, когда фронт отодвинется на север. Наконец Богаевский
и Романовский ушли к Деникину, вероятно, убеждать его
сдаться. Мы продолжали спорить. Через полчаса позвали к Де-
никину Челищева, остальные стали ждать результата. Прибли-
зительно через час позвали меня. Деникин полулежал на дива-
не, нервно крутил ус и, исподлобья, искоса взглянув на меня,
спросил: «Что, и вас запугали, и вы сдаете?» Я ответил, что.
меня никто не запугал, тем более, что всю эту скверную комедию
всерьез не принимаю. Тогда Деникин пояснил: «Вот они тре-
буют, чтоб я уступил в вопросе о Veto». На это я сказал, что
если дело только в этом, то это вздор. Эти господа цепляются
за слова, за внешность, за форму, а не за существо. Согласи-
тесь на условие Veto, но с тем, что неутвержденная вами мера
не может вновь рассматриваться ранее шести месяцев. Все рав-
но, через шесть месяцев от всего этого соглашения ничего
не останется. Или мы раньше сдадим и большевики сбросят
нас в море, или мы пойдем вперед и выгоним врага с Донщины.
А тогда и разговор будет другой. Деникину это понравилось, и
он сразу же согласился, назначив только иной срок, говоря, что
и четырех месяцев в нашем положении достаточно, а то уж очень
на насмешку похоже. Богаевский тотчас пошел к казакам и
объявил им решение Деникина. Последние были очень довольны
этим выходом из положения, хотя понимали, что по существу
уступка эта в наших условиях ничего не стоит. Но они сохранили
лицо, могли доложить Верховному Кругу, что вырвали у Дени-
кина согласие на «условное Veto», то есть выполнили данное
поручение. После этого было быстро достигнуто полное согла-
шение: военный министр и путейское ведомство остались в не-
посредственном подчинении Ставке, а доходное продовольствие
отошло товарищам. После этого наш поезд тронулся в путь, а
Богаевский угостил нас всех ужином, чему мы были очень рады,
так как с утра ничего не ели.
По приезде в Екатеринодар выяснилось, что соглашение
должно быть еще одобрено Верховным Кругом, на что нужно
было несколько дней. Поэтому мы с Челищевым решили поехать
в Новороссийск, но это не так легко сделать, как казалось
сперва, из-за банды зеленых. Кубанская сотня, высланная про-
тив, не то сдалась без боя, не то перешла на ее сторону. Путь
был прерван. Послали подкрепления, и сам Букретов полетел
уговаривать ближайшие станицы, из коих, по-видимому, попол-
нялась эта банда. Путь исправили скоро, но движение было
рискованным. Мы ехали в одном вагоне с женой Деникина, кото-
рую власти боялись отправить без конвоя. Генерал Хольман,
представитель английского правительства, предложил англий-
ский конвой, но она имела такт отказаться, хотя и волновалась.
В конце концов нас отправили кружкым путем, что требовало
много лишнего времени, но мы обходили неблагонадежные
места. Путь наш продолжался более суток, хотя надо признать-
ззо
ся, что тревога была преувеличенной, курьерский поезд, вышед-
ший из Екатеринодара после нас, пришел благополучно на
двенадцать часов раньше.
На другой день, когда я пришел на заседание правительства,
меня встретили возгласом: «Почему вы не в Екатеринодаре?»
Я ответил, что вернулся еще вчера днем. Тогда Лукомский
пояснил, что вчера, как только мы приехали, пришла телеграмма
Богаевского, требующего нашего возвращения. Лукомский по-
слал адъютанта нас найти. Последний встретил Челищева и
вручил ему телеграмму, а про меня донес, что дома меня не за-
стал, а в Управлении продовольствия встретил Федорова, кото-
рый сказал, что я только что пообедал и уехал на вокзал, оче-
видно, чтобы следовать в Екатеринодар. Кроме Челищева, вчера
уехал в Екатеринодар еще Новгородцев. Мне показалось, что
теперь уже ехать нет смысла, так как, по-видимому, дело
заключалось в том, чтоб подписать соглашение, как то было
указано в телеграмме генерала Богаевского. Вероятно, эта фор-
мальность уже выполнена. Челищев и Новгородцев уже под-
писали протокол. Поэтому я просил Лукомского запросить по
прямому проводу, нужно ли еще мне ехать. Ответа не было
сутки, а затем начался дождь телеграмм, требующих моего
немедленного прибытия, причем было ясно, что Ставка сама уже
прибыла в Екатеринодар. За это время я успел внести и про-
вести в правительстве предложение об образовании военного
фонда и о перечислении в последний всей нашей наличности
в валюте, а также 16 миллиардов знаками Главного командо-
вания. Сделал я это потому, что в силу соглашения с казаками
военный фонд и суммы, зачисленные в последний до подписания
протокола о соглашении, не подлежат ведению будущего сов-
депа. Таким образом, по крайней мере в финансовом отношении
Деникин останется на много месяцев независимым от това-
рищей и сможет воевать, не обращая внимания на демократов
новой власти. Было решено сверх того, что со мной едет с докла-
дом Бернацкий. Мы выехали в тот же день, но началась буря,
норд-ост ревел, нагромождая горы снега на путях, расчищать
которые не успевали. Путь, который поезд проходил обыкновен-
но в четыре часа, потребовал восемнадцать с половиной часов.
Вся Кубань стала сплошной снежной равниной, совсем как зи-
мой в средней России. На станции Лабинской последовала
долгая остановка, ждали бронепоезда, без которого ни один
поез^ не решался идти далее. Наконец мы прибыли, и я прошел
в вагон Романовского, где нас давно уже ждали. Деникин
сейчас же пришел и, поздоровавшись, полушутя-полусерьезно
сказал: «Давайте вашу шпагу, на два дня опоздал, на два
дня под арест». Я ответил также полушутя, что сажать под
331
арест вместе со мной надо Федорова, но что я решительно пред-
почитаю сесть под арест, чем вести разговоры с казаками. После
этого Деникин перешел к существу вопроса. Оказалось, что
казаки образовали комиссию, которую назвали согласительной
и в которую вошло по два представителя от каждого войска для
выработки положения о временном народном собрании и изби-
рательном законе. Вот для этого нас и вызвали.
Новгородцев по обыкновению от активной роли уклонился.
Он всегда был очень осторожен и боялся, что его имя попадет
в газеты в качестве сотрудника правительства Юга. Теперь он
был, видимо, очень смущен тем, что екатеринодарские газеты
наперебой трепали его имя как главного руководителя реакци-
онной политики Особого Совещания. Когда я приехал, Новго-
родцев сейчас же заявил, что его роль теперь окончена и он
может уезжать, что и сделал в тот же день. Дав нам общие
указания, Деникин немедленно уехал в Тихорецкую.
Первое же свидание с казаками показало, что у них никакого
определенного плана или проекта не имеется, да и вряд ли они
могли его составить. Они прибегли к обычной для демократов
манере: назначили платную подготовительную комиссию из гра-
мотных спецов и поручили ей что-либо состряпать. Тогда мы
предложили им написать и представить через сутки проекты
обоих положений. Они очень обрадовались и тотчас согласи-
лись. В тот же вечер мы засели за работу, пригласив для кон-
такта двух представителей комиссии спецов. Это были профес-
сор М. и А. (кажется, оба остались в России). Профессора
принимали все построение всерьез и решительно проводили «де-
мократическую» линию. Я видел во всей нашей работе нечто,
обреченное на скорую и верную гибель, а потому мне было
безразлично, что выйдет из-под нашего пера. Интересно было
настроение Екатеринодара. Уже тревога запала в душу обыва-
телей, уже стали опасаться прихода большевиков. И напуган-
ный обыватель слепо верил в то, что стоит Деникину догово-
риться с Верховным Кругом, образовать демократическую власть,
и все сразу изменится: казаки воспылают воинственным духом,
из земли вырастут новые ополчения. Смешно и грустно было
наблюдать ликование кадетствующего и эсерствующего екате-
ринодарского населения при известии о согласии Деникина
отказаться от абсолютного Veto. Когда я заметил, что соглаше-
ние с казачьими социалистами только ускорит общий развал,
они от меня буквально отскакивали, как от чудища реакции,
так мои слова не соответствовали их наивной вере в могущество
демократических формул. Челищев давно уже освободился от
кадетских иллюзий, смотрел на вещи просто и трезво и сразу же
решил, что он в состав демократического правительства, если
его туда будут приглашать, не пойдет.
Приблизительно в сутки мы состряпали положение о зако-
нодательной палате. Труднее было с избирательной системой.
332
Правильных выборов все равно произвести было нельзя, по-
этому мы решили произвести их при помощи городских дум
и казачьих законодательных палат. При этом выяснилось, что
казаки настаивают на том, что две трети депутатов избирается
от казачества, а самые выборы должны быть произведены
Верховным Кругом.
Наш проект не встретил больших возражений, правда, в
согласительной комиссии поспорили для видимости, сделали
кое-какие поправки, но в общем все осталось, как мы предло-
жили. Этот проект должен был поступить на утверждение Вер-
ховного Круга и Деникина, чего так и не случилось. Когда Согла-
сительная комиссия закончила свою работу, одна копия прото-
кола была отправлена при рапорте Деникину, другая передана
президиуму Верховного Круга для прочтения в заседании по-
следнего. Но Тимошенко и другие ярые эсеры были недовольны.
Они поставили свои условия для образования новой демократи-
ческой власти, будучи уверены, что Деникин не согласится на их
требования. Но Деникин уступил, и их карты на момент оказа-
лись спутанными. Тогда они начали политику затяжек. Сперва
пытались внести новые поправки в достигнутое соглашение, но
донцы и терцы этому воспротивились. Тогда согласительный
текст не был поставлен на обсуждение Верховного Круга в то
заседание, которое было последним перед масляной. На это за-
седание был вызван начальник санитарной части Шереметев
для дачи объяснений о санитарном состоянии войск. Этот
аристократ держал себя возмутительно на Верховном Кругу,
перед которым он явно низкопоклонничал, называл казаков
«истинными хозяевами страны». Его психологию вообще понять
невозможно, казаки его ненавидели, и было ясно, что они все
равно его выгонят, как только станут у власти. Поэтому уни-
жаться перед ними было бесцельно. В Особом Совещании он
не имел сторонников, и правые и левые относились к нему
крайне отрицательно. Если бы это зависело от членов Особого
Совещания, его давно бы удалили от должности. В обществе,
в армии и в медицинской среде он равно не пользовался дове-
рием. Его поддерживала только Ставка, и он держался исклю-
чительно ее доверием. Тем более неосновательно было ему
пресмыкаться перед противниками того, кем он держался.
После его выступления последовали возражения и заседание
было так аранжировано, что когда поднялся вопрос о необходи-
мости утвердить протокол соглашения, то оказалось, что вагоны
для терцев уже поданы и им надо немедленно ехать на вокзал,
чтобы попасть домой к масляной. Терцы, конечно, уехали, а со-
глашение было для виду препровождено в Особую комиссию.
Таким образом, это дело было отложено на 10 дней. Мы опять
уехали в Новороссийск, донеся о случившемся Деникину. Ко-
нечно, Особая комиссия внесла целый ряд поправок в уже
принятый и согласованный текст. Тогда нас опять вызвали
ззз
в Екатеринодар. За эти дни произошли крупные события. Бо-
гаевский окончательно отказался от звания премьера демокра-
тического Южно-Русского правительства, и на его место был
назначен Мельников, премьер Донского правительства. Он был
юрист, видимо, человек порядочный, умеренный, но фигура
среднего калибра — провинциальный политик демократиче-
ского шаблона. По политическим настроениям он был близок
к народным социалистам, то есть к самой бездарной, лишенной
темперамента разновидности нашего социализма. Кроме него,
кандидатами в премьеры называли Агеева и Тимошенко, но эти
кандидатуры были отклонены Деникиным. Конечно, это не при-
бавило ему симпатии у Тимошенко, который с этого момента
явно повел все соглашение на срыв. Мельникова мы застали
в разгар переговоров о составлении кабинета министров, что
было нелегко, так как каждая фракция Круга требовала себе
наибольшую долю добычи, то есть портфелей. Было очень труд-
но сговориться при этом дележе риз, но все же несколько
кандидатур стояло прочно. На пост министра земледелия был
приглашен Агеев; предложены были посты министров Сушкову
и Леонтовичу (последнего я уже встречал, это тоже народный
социалист, умный и умеренный общественный деятель, человек
мягкий, но, видимо, не отличающийся силою воли, зато хорошо
насвистан на демократический тон). Пост военного министра
был предложен Келчевскому, начальнику штаба Сидорина.
На одном из заседаний Согласительной комиссии Сушков ото-
звал в сторону Челищева и уговаривал его принять пост ми-
нистра юстиции. Челищев отказался. Вечером его призвал Де-
никин и тоже долго и безрезультатно уговаривал принять этот
пост. В этот приезд мы узнали, что у Деникина чуть было не про-
изошло уже разрыва с новой демократической властью, еще
не успевшей расцвести. Верховный Круг составил обращение
к населению, в котором возводил всякие обвинения на Особое
Совещание, называл его самозваной властью, в сущности имея
в виду самого Деникина. Последний заявил, что опубликование
подобного документа будет им сочтено за разрыв, что он будет
вынужден возбудить преследование против лиц, подписавших
это воззвание. Казаки и новое правительство обещали, что это
воззвание не будет опубликовано, но к моменту нашего приезда
оно оказалось напечатанным в официозном органе Кубанского
правительства. Когда Деникин настаивал, чтоб Челищев принял
пост министра, тот ответил, что не может служить с людьми,
публикующими такие вещи, и показал номер газеты с воззва-
нием Круга. Деникин страшно рассердился, но на разрыв не по-
шел, удовольствовавшись разъяснением, что вышла ошибка,
о чем будет завтра напечатано. Но на другой день во всех
газетах Екатеринодара было перепечатано это воззвание, и
только.
Обстоятельство это развязало мне и Челищеву руки. Поло-
334
жение наше в Екатеринодаре давно было глупое, и мы теперь
поспешили уехать в Новороссийск, откуда немедленно послали
Деникину прошения об отставке, мотивируя невозможностью
работать с людьми, которые на нас клевещут. Деникин согла-
сился. Так эта затея и не была доведена до конца, из всего
проекта осуществилось только назначение демократического
министерства с Мельниковым во главе, но и оно просущество-
вало недолго.
События пошли с головокружительной быстротой, и недолог
был пир эсеров. Красные, разбитые в январе, подтянули резервы
и начали осуществлять вновь свой план угрозы в направлении
Великокняжеская — Тихорецкая. В первый раз — весной —
они были разбиты, благодаря переброске сильного кулака.
Теперь красными повторялся тот же маневр. Но на этот раз
наша стратегия полностью осуществила план Романовского
апрельского периода: мы перешли в стремительное наступление
главными силами на ростовском направлении, разбили пехоту
противника, прорвали его фронт и перешли реку, заняв Ростов.
В то же время на великокняжском направлении был оставлен
слабый заслон. Как раз ударили сильные морозы, и бывшие
в составе заслона кубанские казаки ушли по домам. Мне пере-
давали, что из всего корпуса кубанцев осталось в строю несколь-
ко сот человек. Буденный этим воспользовался и начал поспешно
наступать от Великокняжеской. Оставшиеся одни, донцы диви-
зии Павлова были смяты, и красная кавалерия повела наступ-
ление на фланг и тыл донцов. Весенний успех нас ничему не на-
учил, мы забыли, благодаря чему мы тогда спаслись от пораже-
ния. Красные же научились и на главном направлении стянули
свои лучшие силы, предоставив нам развивать наш успех на
Дону, как мы того желаем, понимая, что чем мы дальше зайдем,
тем полнее будет наше поражение. Так оно и вышло.
Конечно, генералы не признали себя виновниками пораже-
ния, они винили кубанцев. Действительно, кубанцы отказались
драться, разошлись по домам, но это было известно заранее,
по крайней мере, было более чем вероятно. Если бы кубанцев
бросили на Ростов и они бы там разбежались, а наши лучшие
части разбили бы врага у Великокняжеской, то мы были бы
победителями, ибо легко перебросили бы наступающему от
Ростова врагу — исключительно почти пехоте — свои освобо-
дившиеся части во фланг и тыл. Теперь армия была поставлена
в безвыходное положение. Враг выходил ей в тыл, грозил отре-
зать от базы, стремительно шел на беззащитный Екатеринодар.
Наступала агония Добровольческой армии на Северном
Кавказе. Вместе с тем началась ликвидация аппарата, обслу-
живавшего тыл армии. В это время я уже получил согласие
335
Деникина на просьбу об оставив и стал свободным наблюдате-
лем происходившей трагедии. Положение остатка правитель-
ственного аппарата в Новороссийске было странное. В Ново-
российске было известно, что несколько новых министров уже
назначено, но кто именно и на какой пост — не знали. Мельни-
ков и эти вновь назначенные министры оставались в Екатерино-
даре без возможности что-либо делать, что-либо предпринять.
Весь аппарат, даже их канцелярии, были в Новороссийске.
Остатки прежнего правительства вели текущие дела, отклады-
вая все важнейшее до появления новой власти, от которой
никаких указаний не исходило. Ушел раньше других Криво-
шеин, глубоко оскорбленный отношением к нему Деникина.
Его отставка была принята телеграммой, подписанной Рома-
новским. В одном из последних заседаний правительства, в ко-
тором участвовал Кривошеин, он выступил и сказал, что
он самый молодой по назначению министр; притом же ни-
чего не получающий и не желающий получать от Добрармии,*
поэтому он считает себя вправе внести следующее предложение.
Очевидно, нынешнему составу правительства и бывшим членам
Особого Совещания придется эмигрировать, так как при демо-
кратической власти им здесь оставаться нельзя. А раз это так,
то им придется бедствовать за границей. Между тем они посвя-
тили много труда делу Добрармии, и было бы справедливо дать
им на первое время по тысяче или две фунтов стерлингов.
Предложение было принято и по телеграфу передано в Ставку.
Я как раз был в Ставке и сидел в вагоне Романовского, когда
вошел Плющик-Плющевский с телеграммой Лукомского, начал
говорить в весьма повышенном тоне, что если это пройдет, он
сам уйдет в большевики, и передал телеграмму Романовскому,
затем Деникину. Романовский его поддержал умнее и осторож-
нее. Он рассказал, что его жена тоже просила у него валюты
на случай отъезда за границу, но он ответил, что валюты
не будет. Деникин закрутил ус (признак раздражения), покачал
головой и сказал: «Хорошо еще, что сам Лукомский отказыва-
ется». Тем это дело и кончилось. Через несколько дней поехал
в Ставку Лодыженский, пользовавшийся большим доверием у
Деникина, и представил доклад о выдаче пособия увольняемым
чинам старого правительственного аппарата. Правительство
предполагало дать при увольнении полный четырехмесячный
оклад тем, кто прослужил более шести месяцев, и двухмесячный
тем, кто прослужил менее. Деникин это постановление изме-
нил, исключив из оклада кормовое довольствие, что составляло
от 3/4 до 4/5 содержания. С большим трудом удалось Лоды-
женскому уговорить Деникина не делать этого и утвердить
проект правительства, что дало потом возможность многим
спастись от большевиков. Вопрос о выдаче валюты членам
* Кривошеин не получал содержания в этот период.
336
правительства впоследствии возник вновь. Когда все рушилось,
Бернацкий убедил Деникина выдать членам Особого Совеща-
ния и правительства по сто фунтов стерлингов. Это спасло
на первое время многих из них от голода и холода. Сам Деникин
как был, так и остался бессребреником. В последних числах
февраля, прежде чем новое демократическое правительство
вступило во власть, члены старого правительства выделили из
общих сумм 10 000 фунтов стерлингов для обеспечения семьи
Деникина на случай катастрофы и возможной гибели его самого.
Когда стало известно, что семья его отправляется за границу,
было решено передать чек на эту сумму его жене. Положение
семьи было тяжелое, средств никаких. Щекотливую миссию
убедить жену Деникина взять чек возложили на Астрова. Она,
зная отношение мужа, отказывалась, и только после больших
трудов удалось ее уговорить взять чек с тем, что окончательное
решение последует от мужа, снестись с которым в тот момент
было крайне трудно. Об этом факте Деникин узнал в Констан-
тинополе и немедленно вернул чек.
В этот период мысли всех в Новороссийске были сосредото-
чены на одном: как эвакуировать себя и семьи, чем обеспечить
свое существование хоть на первое время. Даже среди лиц, со-
ставлявших то, что оставалось от правительства, постоянно
шли разговоры на эту тему, тем более была понятна и прости-
тельна нервность маленьких людей, которые справедливо счи-
тали, что о них никто не позаботится, если они сами себя
не устроят. Правда, в порту было много пароходов под всякими
флагами, но переезд на них стоил очень дорого, обязательно
в иностранной валюте, а заработать ее честным образом было
невозможно. Поэтому среди служащих нашлось известное число
элементов, которые, видя общую разруху, стремились обеспе-
чить себя всякими средствами. В последнее время, когда я был
уже частным человеком, пришлось видеть форменную вакха-
налию спекуляции и злоупотреблений, которым предавались
некоторые служащие.
Больше всего злоупотреблений было с выдачей разрешений
на вывоз сырья. Спекулянты вступали в соглашения со служа-
щими и устраивали свои дела с выгодой для себя и в ущерб
казне. Как пример можно указать на дело с чаем Животовского.
Он работал во Владивостоке, где получил право вывезти партию
чая для продажи в портах Черного моря. Чтоб чай не исчез по
дороге, коносаменты были выписаны на Новороссийское город-
ское самоуправление. Тем не менее попытка продать и сгрузить
чай в Константинополе была сделана, и только вмешательство
администрации Добровольного флота помешало исполнить это.
Тогда чай по прибытии в Новороссийск был передан военному
ведомству в силу распоряжения Деникина с уплатой владельцу
стоимости в знаках Южно-Русского правительства. Это не уст-
раивало Животовского, и вот началась подпольная махинация,
22
Заказ 195
337
с помощью которой поверенный фирмы получил разрешение
вывезти чай за границу — все это без ведома правительства.
Конечно, об этом узнали и приняли меры, но часть успела
попасть в Константинополь. Все же я и теперь удивляюсь, как
мало, в общем, было лиц среди этих обезумевших, все потеряв-
ших осколков былой России, которые запачкали свои руки
казнокрадством и другими грязными способами наживы.
Как я уже упоминал, мысль о неизбежной в конце концов
эвакуации выкристаллизовалась в сознании правительства не-
медленно вслед за поездкой депутации к Деникину. В Ново-
российске в то время еще не было заметной тревоги, меры
по эвакуации еще не возбуждали паники.
Английское правительство предложило вывезти семьи, боль-
ных и раненых, но осуществление зависело от местных предста-
вителей, тут личные отношения очень способствовали тому, что
вся операция проходила гладко и в условиях возможной спра-
ведливости. Теперь жены уже не кричали, как то было в Ростове,
что не поедут без мужей, отлично понимая, что откажись они
теперь, их оставят потом большевикам. С уходом первого паро-
хода с беженцами английской эвакуации начали хлопотать об
отъезде и мужчины: явилось опасение, что семьи вывезут, а им
придется отходить пешком в Грузию. Стали поговаривать, что
«начальство уедет, а нас бросят, надо самим ловчиться». И на-
чали. Но ловчились не одни штатские. В Новороссийске было
много военного тылового элемента, людей полубольных-полу-
симулянтов, разных земгусаров и штабных, отсиживавшихся
в канцеляриях Таганрога, Ростова и Екатеринодара, а теперь
заполнивших нашу базу. Они знали, что Ставка издала суровые
приказы, запрещающие отъезд за границу мужчинам, не достиг-
шим определенного возраста или не получившим надлежащей
«категории». И вот вся эта масса бросилась добывать себе
«категории». В Новороссийске создалась комиссия доктора
Бензелевича, бывшего помощника Шереметева, которая скоро
прославилась тем, что легко давала свидетельства на нужную
«категорию». Чиновники и военные повалили туда валом. Когда
вопрос эвакуации начал занимать все умы, наши кадеты заше-
велились. Им пришла в голову блестящая мысль заполучить
в свои руки если не все Управление эвакуацией, то по крайней
мере поставить на свой актив ее славу. Они собрались и избрали
комитет по эвакуации, а во главе его поставили Астрова. Вокруг
начались бум и реклама. Я был приглашен принять участие, по-
бывал на одном заседании и, видя, что ничего кроме болтовни
нет и не будет, больше не бывал там. Так как у них под рукой
подходящего третьего элемента не было, то они пригласили
в качестве заведующего делами Лодыженского, человека ярко
338
правого. Через несколько дней они подняли на одном из заседа-
ний правительства вопрос о том, каково будет отношение их
комитета к Врангелю и обратно. В это время организация по-
следнего работала полным ходом, составлялись списки, назна-
чались очереди, было известно, когда начнется посадка каждой
партии отправляемых на английских судах беженцев. Луком-
ский ответил, что распорядителем и единственно ответственным
за эвакуацию человеком является Врангель, а общественные
комитеты, если они того пожелают, могут ему помогать, и что
к нему и следует обращаться. После этого Астров и Лодыжен-
ский были откомандированы комитетом к Врангелю для перего-
воров. Лодыженский попросил меня дать ему рекомендательное
письмо к Врангелю, без чего он не хотел идти к генералу в ком-
пании с Астровым. Эту просьбу я исполнил. Врангель принял
их крайне сухо, разговор был краткий. Но Лодыженского он
задержал и довольно долго с ним разговаривал. На этом и кон-
чился этот комитет, а Лодыженский вошел в состав организации
Врангеля, поступив под начальство Тверского. Эвакуация про-
изводилась на английских и русских пароходах. Первые от-
правлялись в Египет, на Кипр и Принцевы острова за счет
английского правительства, которое приняло на себя расходы
по содержанию беженцев, по крайней мере на первые месяцы.
На русских судах отправляли беженцев в славянские страны,
главным образом в Сербию, которая очень отзывчиво отнеслась
к нашему несчастью, легко давала визы и обеспечивала бежен-
цам льготный размен наших упавших в цене кредиток. Однако
было очень трудно обеспечить необходимый для эвакуации тон-
наж. Судов было достаточно, но угля у нас не хватало и достать
его было трудно. Все же удалось отправить из Новороссийска
четыре парохода в Салоники, причем два последних почти на-
кануне падения Екатеринодара. На них выехали почти все члены
бывшего Особого Совещания и старшие чины ведомств, вы-
шедшие в отставку после сформирования демократического
правительства. На последнем пароходе выехал Тверской, кото-
рому демократическая власть отказалась дать отставку. Тогда
он уехал самовольно, за что приказом Деникина был объявлен
дезертиром. Самую эвакуацию очень затруднял разразившийся
у нас сыпной тиф, что пугало иностранцев. И без того неинте-
ресно получить на свое иждивение несколько тысяч голодного
люда, а тут еще риск внести в свою страну всякого рода
эпидемии с сыпняком в первую очередь. Тиф начался еще в на-
чале осени, но сидя в Ростове, мы его долго не ощущали. После
падения Харькова, когда в Ростов хлынула громадная волна
людей, здесь тотчас вспыхнула эпидемия сыпняка. Очень многие
из этих беглецов, проведя в теплушках по 10—15 дней в страш-
ной скученности и грязи, заразились в пути тифом и сами стали
источником заразы в Ростове. Простая поездка в трамвае
сплошь и рядом кончалась тем, что через 12 дней появлялись
22'
339
признаки тифа. Еще хуже стало после оставления Ростова.
Волна беженцев заполнила Екатеринодар и Новороссийск,
люди неделями жили в зараженных вагонах, валялись впо-
валку в общежитиях, кишевших паразитами.
Подготовка эвакуации заключалась не только в отправке
беженцев за границу, надо было позаботиться также о том, чтоб
как-то встретить эти тысячи измученных людей в Местах, куда
их направляли. Особенно важно было это организовать в сла-
вянских странах, кои готовы были оказать братский прием, но
организацию эвакуации на себя не брали. Правительство взяло
на себя эту задачу. Было решено, что на Балканы будут от-
правлены учреждения Красного Креста, чины финансового ве-
домства и вновь сформированная беженская часть. Было ре-
шено также сформировать в Сербии беженское управление, на
которое возлагалась обязанность принять, рассортировать и
направить.беженцев на места постоянного жительства, указан-
ные сербами. Во главе этого управления было предположено
поставить князя Трубецкого, занимавшего ранее пост началь-
ника управления вероисповедания. Теперь это управление было
расформировано, и он был свободен. Деникин легко согласился
на это назначение. Предполагалось учредить такую же органи-
зацию и в Болгарии, другом центре, куда устремлялась волна
беженцев. Но тут вышла осечка. Кандидатами на должность
уполномоченного были намечены Соколов и Кривошеин, тогда
уже подавшие в отставку. Деникин на представление Луком-
ского ответил полным отказом, не утвердив не только кандида-
тов, но и все мероприятие. Так эвакуация в Болгарию осталась
неорганизованной. Кроме эвакуации за границу, можно было
направить беженцев в Крым, которому еще не грозили сколько-
нибудь значительные силы противника. Наладить эту эвакуацию
было гораздо легче, но тут мы столкнулись с противодействием
военных властей, главным образом генерала Шиллинга, кото-
рый просил прекратить туда всякие отправки. Конечно, это
стало известно, и перепуганный обыватель стремился вырваться
в более безопасное место, каким казался Балканский полу-
остров. Вообще, если бы Ставка думала об отходе с армией в
Крым, туда можно было бы легко перебросить не только людей,
но и значительное количество запасов, доставшихся потом боль-
шевикам при поспешном оставлении Новороссийска. Но как раз
этому делались препятствия. Так была приобретена в обмен
на табак партия сахара в 60 000 пудов, которую мы хотели
отправить в Крым, но военное начальство было против. Все же
успели перебросить туда около трети этой партии, которая и
оказалась очень полезной впоследствии. Остальное сгрузили в
Новороссийске, где и оставили большевикам. Это объясняется
тем, что, во-первых, о рокировке в Крым серьезно не думали, а
во-вторых, и главным образом — полным недоверием генералов
к их штатским сотрудникам. Всякой сплетне в Ставке легко
340
верили и по первому слуху отдавали приказания, не зная истин-
ного положения дела. Если нас — членов правительства —
считали идиотами или подлецами, надо было немедленно заме-
нить умными и честными генералами, а не вести линию недове-
рия и подозрительности, которая в конце концов дорого обо-
шлась национальному делу, которому все искренне служили.
Незадолго до оставления Екатеринодара и переезда в Ново-
российск нового демократического правительства в Крыму
разыгрались события, которые привели к отставке Лукомского,
Врангеля, командующего флотом адмирала Ненюкова и его на-
чальника штаба Бубнова. Я уже ранее говорил о страшном не-
годовании, охватившем офицерскую среду при известии об
условиях оставления Одессы. В Крыму это настроение вылилось
в открытый протест. В то время Врангель переехал в Севастополь
и сидел без дела. Генералы Слащов и Смирнов ссорились между
собой и постоянно препирались. ‘Среди гарнизона Симферо-
поля, по-видимому, не без ведома близких к Слащову лиц
начался открытый протест против Смирнова. Во главе проте-
стантов встал авантюрист капитан Орлов, мало заслужива-
ющий доверия, репутация его была не блестящая. К этому
движению присоединились и другие протестанты, число коих
ежечасно росло. Из Севастополя была послана офицерская
рота с Май-Маевским во главе с приказанием арестовать про-
тестантов. Когда отряд прибыл в Симферополь, офицеры сооб-
щили Орлову, что, если он прикажет, они немедленно рас-
стреляют Май-Маевского. Орлов ограничился тем, что аресто-
вал генерала, а сам со своими соумышленниками пошел в
Алушту. Он требовал от властей введения более строгой дис-
циплины, правильного снабжения армии и ответственности
высших чинов.
Все это было несерьезно, наивно и беспочвенно, а потому
обречено заранее на провал, но это было первое открытое воз-
мущение офицеров, притом пользовавшееся нескрываемым со-
чувствием остальных. Это было ярким показателем разложения
армии и падения престижа высшего командования. Через
короткое время к прежним требованиям прибавилось то, что
носилось в воздухе, было у всех на душе и на языке,— требова-
ние о смене Шиллинга и о назначении на его место Врангеля.
Из Ставки было послано приказание ликвидировать повстанцев
во что бы то ни стало. Последние между тем двинулись поход-
ным порядком на Ялту. Им навстречу выступил генерал Покров-
ский, незадолго пред тем уволенный от командования по требо-
ванию кубанцев. Он собрал в Ялте до 500 человек: государствен-
ную стражу, офицерскую команду и местную самооборону из
гимназистов и прочей молодежи. На полпути отряды встрети-
лись, причем Орлов, взяв под козырек, стал убеждать Покров-
341
ского не драться, а присоединиться к его справедливым требо-
ваниям. Покровский разгорячился, начал кричать, требуя сдачи
оружия и угрожая расстрелом. Тогда Орлов сказал: «В таком
случае я вынужден вас арестовать, так как ваши в меня стре-
лять не будут, а мои вас арестуют». После этого он отдал
приказ об аресте Покровского, что и было немедленно испол-
нено, а отряд Покровского присоединился к Орлову и с криками
«ура» пошел за ним. Навстречу им вскоре вышел морской
десант, прибывший в Ялту на «Колхиде» и состоящий из офице-
ров и гардемаринов. Орлов свел свой отряд с шоссе, расположил
его по обеим сторонам и, когда моряки втянулись в ловушку и
оказались окруженными, предложил им вступить в переговоры.
Он объяснил цель движения, убеждал не проливать зря кровь,
а мирно сесть на «Колхиду» и идти назад в Севастополь. Моряки
это предложение приняли с радостью. В Ялте Орлов задержался
для печатания прокламаций к севастопольскому гарнизону.
Лукомский, бывший в этот момент в Севастополе, говорил мне
потом, что если бы Орлов не задержался в Ялте, а прямо пошел
бы на Севастополь, он непременно взял бы город, так как все
офицерство было на его стороне. Однако Орлов не рискнул на
этот шаг и, чувствуя, что у него нет определенной идеологии,
решил использовать популярность Врангеля и потребовал сме-
ны Шиллинга и назначения Врангеля на его место. В ответ на
это Врангель, находившийся в Севастополе, обратился к Орло-
ву с открытым письмом, в котором указывал, что примет коман-
дование только по приказу Деникина и что Россия погибла за
то клятвопреступление, которым она осрамила себя в 1917 году,
что лично он никогда не пойдет по этой дороге. В заключение он
призывал Орлова и его офицеров во имя общего дела и любви к
Родине повиноваться начальству и загладить свою вину. Вся
идеология восстания была опрокинута этим письмом, и молодежь
опомнилась. Орлову пришлось подчиниться и начать переговоры.
В результате всех протестантов отправили на фронт, так как вла-
сти искали компромисса, будучи перепуганы и не чувствуя за
собой физической силы. Дело было замято, но оно показало глу-
бину падения авторитета власти Деникина. Впрочем, это было
тыловое офицерство, вконец разболтавшееся, особенно в Кры-
му. Но и строевые им сочувствовали, особенно моряки.
Орловская история имела свое продолжение в верхах воен-
ных сфер. Рассказывали, что высшие чины флота, обсудив
положение, посоветовали Шиллингу уйти добровольно и пере-
дать власть более энергичному генералу, хотя бы Врангелю.
Шиллинг, бывший в этот момент в Феодосии, обиделся, подо-
звал к прямому проводу Лукомского и передал последнему, что
за власть не держится и готов уйти, если Деникин согласится.
Эти частного характера разговоры были переданы Деникину
не совсем точно, почему Лукомский предложил Шиллингу
342
доложить Деникину, что высшие морские чины посоветовали
ему сложить власть. Через несколько часов Шиллинг опять
вызвал Лукомского и передал, что Деникин приказал ему
остаться на посту и потому он просит его передать Врангелю
приказание немедленно выехать из пределов Крыма. Лукомский
решительно отказался передавать это приказание. Он заявил,
что, будучи по своему положению старшим, он не обязан пере-
давать приказания младшего, и сверх того он считает это
приказание несправедливым по существу и не политичным.
Шиллинг что-то донес* Деникину, который тотчас уволил от
должностей командующего флотом Ненюкова, начальника его
штаба Бубнова, генерала Врангеля и самого Лукомского.
На место Лукомского главноначальствующим был назначен
генерал Макавеев, которого я ни разу не видал, но о котором
за время его короткого пребывания у власти сложилось мнение
как о неудачном и безвольном администраторе. Шиллинг не удо-
вольствовался своей победой и продолжал настаивать на вы-
сылке Врангеля. Деникин его поддержал, и Врангель получил
через английского адмирала предложение немедленно покинуть
Крым. Эта поддержка ненавидимого всеми начальника воору-
жила против Деникина офицерскую среду в Крыму. Такое же
падение престижа Деникина наблюдалось и у нас в Новороссий-
ске. Мне приходилось слышать, как офицеры грозили, что в'слу-
чае отхода на Крым они туда Деникина не пустят. Во всяком
случае, эта необъяснимая слабость Ставки к Шиллингу создала
ей множество врагов. Особенно сильно было негодование на
Романовского, влиянию коего приписывали постоянную травлю
Врангеля. В этот момент положение наше было почти безна-
дежно, но катастрофа еще не вполне реализовалась. И Деникин,
и особенно Романовский еще могли уйти мирно, с честью, пере-
дав власть в руки лиц, менее чем они надломленных морально.
Во всяком случае, они избегли бы того, что логически и неизбеж-
но назревало: вынужденный'отказ от власти Деникина и на-
сильственная смерть Романовского, павшего от пули какого-то
изувера-фанатика.
Последние дни пребывания в Новороссийске оставили по
себе какое-то жуткое и сумбурное впечатление.
Дела на фронте шли очень плохо, решительное сражение
было проиграно. И демократы, еще недавно добивавшиеся
во что бы то ни было власти, теперь стали задумываться ее
брать. Они говорили: у меня семья, если нас сбросят в море, куда
семья денется, ведь большевики ее уничтожат, заберут в за-
ложники. Первой рассыпалась и разбежалась группа Государ-
ственного объединения. Люди потеряли душу, решили бежать
343
подальше, организация умерла. Кадеты — надо отдать им спра-
ведливость — досидели почти до конца.
Еще в первой половине февраля Кривошеин, уже вышедший
тогда в отставку, собрал многих членов Особого Совещания,
Совета государственного объединения и бюро партии Центра
в помещении Управления продовольствием для обсуждения
положения в связи с решением Деникина передать власть де-
мократам. Взгляды присутствующих были различны. Особен-
ным пессимизмом веяло от речи Билимовича.Он предвидел
полное и многолетнее торжество большевиков, неизбежность
длительной эмиграции. Он говорил, что наше политическое те-
чение надолго сойдет со сцены, что нам остается только сохра-
нять кадры бойцов к моменту, когда настроение вновь станет
благоприятным. За это время надо не погибнуть, друг друга
поддержать, друг с другом перекликаться, чтоб не растеряться.
Другие были иного мнения, еще верили в поворот судьбы, на-
деялись на успех Добрармии. Они говорили, что после кратко-
временного господства демократов Деникин будет вынужден
опять обратиться к людям умеренного лагеря. Особенно горя-
чился Н. Н. Львов. Он указывал, что были времена более тяж-
кие, и армия выкручивалась, вспоминал Ледяной поход, говорил,
что мы обязаны оставаться на местах, бодрствовать и подни-
мать дух других. Кривошеин говорил логично и умно, но холо-
дом могилы веяло от его слов. Он считал, что все окончательно
проиграно, и, если суждено продолжение борьбы с большеви-
ками, то это могут сделать не добровольцы, не Деникин и не мы.
Князь Долгорукий пришел от этих слов в полный раж, он не хо-
тел сдаваться, складывать оружие.
Через несколько дней князь опять собрал нас в другом поме-
щении, кажется, партии Центра. Он произнес горячую и
большую, хотя, как всегда, бессвязную речь, в которой убеждал
бороться, не унывать, не эмигрировать, а перейти на иную
деятельность. Юренев его поддерживал, но выпустил жало и
брызнул ядом. Он говорил о провале целого миросозерцания,
о том, что люди этого закала, почтенные и убежденные, так
много вынесли, принесли на алтарь отечества свои силы, своих
детей, свое имущество, что им нужен отдых. Время требует
новых сил, и людям старого времени надо отойти в сторону
и не мешать другим. Это был выпад по адресу Кривошеина, ко-
торый только что потерял двух старших сыновей — офицеров
Добрармии. Львов опять говорил о долге будить бодрость,
поднимать дух и т. д. Тыркова остроумно проанализировала по-
ложение и нашла, что все мы без различия партий провалились,
не соответствуем настроению масс и можем спокойно спасать
остатки культурных сил и знания хотя бы для составления
мемуаров. Я не досидел до конца и постарался улизнуть. Мне
оно напомнило те жалкие заседания членов Государственной
Думы у Родзянко после революции, когда мы, политические
344
мертвецы, продолжали собираться на задворках Таврического
Дворца и рассуждать, как в старое время, когда жива была
царская Россия и мы были ее составной частью. Грустное
воспоминание.
Через немного дней я пришел на пароход «Русь» присутство-
вать на молебне перед отплытием и с удивлением увидел среди
уезжающих Львова. Я спросил его: «Как, вы уже уезжаете, а
еще три дня назад говорили о необходимости оставаться до
конца». У него лицо приняло жалкое выражение, он, видимо,
в душе мучился и страдал, стараясь объяснить, по каким вы-
соким мотивам он едет. Но дело было проще. Он человек семей-
ный и без средств, а тут редкий случай перебраться на берега
Босфора на казенном пароходе и за казенный счет. Впрочем,
через неделю под влиянием известий с фронта и ухудшения
положения в Новороссийске стремление к «драпанью», как
тогда говорили, стало всеобщим. Даже спокойные до того
кадеты Особого Совещания заволновались и стали хлопотать об
отъезде. Тверской вступил в соглашение с РОПИТом о предо-
ставлении для нужд эвакуации двух пароходов — «Константин» и
«Николай». Пароходы эти стояли в порту без угля, и пароход-
ство не имело возможности их вывести и отправить в Констан-
тинополь, где можно было их поставить на заграничные линии
и заработать хорошие деньги на валюте. Англичане согласи-
лись дать уголь для перехода до Босфора. Тотчас началась
работа по организации отправки и запись желающих, которых
было, конечно, много больше, чем пароходы могли вместить.
Правда, организаторы объявили, что придет еще за беженцами
пароход «Тигр», но я до сих пор не знаю, была ли то хитрость,
чтоб спокойнее отправить эти два парохода, или действительно
«Тигр» был обещан, но фактически его так и не дождались.
Надо, впрочем, заметить, что общей панике поддавались люди,
которым никакой необходимости бежать не было, которые в
Белом движении участия не принимали, средств не имели и кото-
рым эмиграция сулила только голод и лишения. Большое
влияние имело то обстоятельство, что все маленькие служащие
получили при увольнении со службы несколько десятков тысяч
рублей и чувствовали себя чуть не богачами, забывая, что эта
сумма составляла всего несколько десятков рублей царского
периода и что она так и расценивается за границей. Поэтому
было решено-при записи на пароход отдавать преимущество1
тем, кто играл какую-либо заметную роль в Белом движении,
или их семьям. Офицеров в числе пассажиров этих пароходов
было немного, больных и раненых вывозили англичане на своих
судах, а прочим выезд был запрещен. Но они ловчились, и все же
известное их число попало в списки. Новый главноначальству-
ющий никакого авторитета не имел, его просто не слушались.
В городе образовалась своя самочинная офицерская власть,
своя организация, которую называли «офицерский совдеп».
345
Скоро она дала почувствовать, что она сила в городе и что
с ней надо считаться. Нижние чины, зная, что большевики
приближаются, уходили в горы, образуя там отряды зеленых.
Среди них стали появляться и офицеры, не желавшие больше
воевать и рисковать жизнью без надежды на успех. Зеленые
жили в горах около самого Новороссийска, вступали в связь,
между собою, образуя крупные отряды, которые начали захва-
тывать сперва селения, а потом и города, в которых образовы-
вали мелкие республики и считали себя в войне с доброволь-
цами. Росту зеленого движения сильно способствовали сами
власти. Они начали производить мобилизации в момент, когда
успехи красных вселили уверенность в проигрыше дела Добр-
армии. Естественно, только малый процент попадал в наши
ряды, большинство уходило в горы. Сознавая трудность борьбы
с этим явлением, власти местами вступали в соглашения с зе-
леными. Так, Туапсе-Армавирская железная дорога долгое вре-
мя охранялась нанятыми отрядами зеленых, и только перед
самым приходом большевиков эта охрана нарушила договор
и начала грабить. Около Новороссийска число зеленых было
велико, и они порою заходили в самый город. Однажды ночью
меня разбудили по общей тревоге, все взялись за винтовки и
побежали в сборные места. Я пошел за другими, предпочитая
в случае захвата города защищать свою жизнь с оружием в
руках, чем попасть в лапы врагу безоружным. Тревога была
вызвана нападением на тюрьму, где содержалось несколько
серьезных большевиков, осужденных уже на смерть. Стража
воспользовалась суматохой, напала на конвойную команду,
обезоружила ее и, выпустив арестантов, ушла с ними в горы.
Она этим путем перестраховалась на случай прихода больше-
виков. Через несколько дней была захвачена и разгромлена’
радиостанция. Словом, мы жили в постоянной тревоге. Неодно-
кратно Лукомский обращался к Деникину с просьбой дать
надежную часть для охраны города и многочисленных складов,
но последний ничего дать не мог, все было брошено на фронт.
Посылали против зеленых кубанцев, но эти немедленно пере-
ходили на сторону противника, в лучшем случае заключали
с ним договор о нейтралитете. Зеленые выставляли своим ло-
зунгом — «долой войну», а казакам и крестьянам война надоела
до отвращения. Кубань настоящего большевизма еще не видала,
не переболела этой моральной болезнью, а потому роковым
путем шла навстречу испытанию, должна была испить чашу
страдания до дна, чтоб в будущем раз и навсегда освободиться
от тлетворного влияния эсеров. Кубанские казаки не знали
ни земельной тесноты, ни бедности, ни помещика, главного
козыря в пропаганде эсеров. И все же они пошли за последними,
за громкой фразой и подготовили разгром Добрармии, привели
своими руками волков в свою овчарню. Тотчас после прихода
на Кубань буденновцы начали общую мобилизацию в занятых
346
ими станицах, причем всех протестантов немедленно расстре-
ляли. Затем они начали разыскивать тех, кто преследовал
семьи большевиков, оставшиеся на Кубани после отхода крас-
ных с Северного Кавказа. Арестованные погибали в страшных
муках, о чем я слышал во время последнего пребывания в
Ставке. Но отрезвление должно было неминуемо наступить
лишь тогда, когда было уже поздно. А пока что все стремилось
перекраситься в зеленую краску, это стремление захватило
и часть тылового офицерства, которое и было тыловым потому,
что не желало драться. Переход в зеленые давал возможность
в будущем перейти и в Красную Армию, и просто отсидеться,
и мирно рассосаться после прекращения военных действий.
Но несравненно большая часть стремилась обеспечить себе воз-
можность эвакуироваться. Составлялись группы, которые за-
хватывали то или иное каботажное судно силою, ставили на нем
караул и держали его наготове, чтоб при первой вести об
эвакуации сесть на него и уйти в море. Так, за два дня до отъ-
езда я слышал от полковника, которого хорошо знал, что он
состоит в группе офицеров с генералом во главе, которая за-
хватила моторную шхуну товарищества «Океан», держит ее под
караулом и предполагает на ней в нужный момент уйти в Батум.
Впоследствии я их встретил за границей. Перед самым моим
отъездом Деникин прислал отряд марковцев для защиты Ново-
российска. Эти люди внесли новую панику. Их пикеты начали
останавливать прохожих на улицах, отбирать паспорта, бумаж-
ники, документы, говоря: придите завтра в такой-то взвод, вас
там зачислят рядовым. Публика взвыла, но, конечно, никто
не шел за своими вещами из страха быть зачисленными в сол-
даты. Конечно, надо признать, что в Новороссийске всегда,
а в это время в особенности, было много тылового элемента, здо-
рового и краснощекого. Видимо, все они получили свои катего-
рии очень давно и основательно от них излечились. Теперь
в ожидании эвакуации они имели в кармане заграничные пас-
порта со всеми визами или свидетельства о командировках,
которые так щедро друг другу выдавали. Такие не жаловались,
ставили крест на пропавших документах и начинали вновь
ловчиться. Дня через три некоторых из них я увидел на борту
парохода, уходившего в Константинополь. При виде всего этого
развала мои нервы не выдержали. Поздно вечером, накануне
отхода последнего парохода с эмигрантами в Сербию, я после
долгих колебаний и тяжелой внутренней борьбы решил сесть
на «Св. Николай», уходивший на другой день, первого марта,
в Константинополь.
Жребий был брошен. «Сик транзит глориа мунди» *.
* Так проходит земная слава.
347
Остановлюсь еще раз на ходе наших военных операций
последних месяцев борьбы на Северном Кавказе. Я сознаю, что
совершенно не компетентен для сколько-нибудь серьезного осве-
щения этих трагических событий, я не специалист, даже не сви-
детель, непосредственно участвовавший в борьбе, наконец, я
не историк, имеющий под руками полный документальный
материал. Я просто посторонний наблюдатель, обыватель,
который кое-что видел, кое-что слышал, кое о чем думал, и все
это заношу на бумагу как материал для критики будущего
историка. Этот материал не является документально удостове-
ренным. Нет, это только изложение того, что сохранила память,
что было набросано спустя три месяца после происшедших
событий, в том освещении, которое соответствовало пониманию
вещей в тот момент.
После очищения Ростова кутеповский корпус, очень слабый
численно (около семи или восьми тысяч штыков и 900 сабель),
расположился около Батайска и вдоль Дона. Правее его по
Дону и Манычу находились донские корпуса общей числен-
ностью около 40 000 бойцов. Донцы, изгнанные из своих станиц,
дрались с остервенением и во всех мелких столкновениях на-
чали проявлять злобность и лихость. Красные вошли в Ростов
сравнительно слабыми силами. После 500-верстного форсиро-
ванного марша-наступления люди и кони у них измотались,
требовались отдых и пополнение. Попав в богатые города,
Красная Армия предалась разбою, насилию и разврату, для
нее Ростов грозил стать Капуей. Командование Красной Ар-
мией, видимо, осознало эту опасность и поспешило вывести
войска, конечно, вперед. Но момент оно все же упустило. Пока
красные грабили Ростов, наступила оттепель, лед на Дону
разрыхлел, появились огромные закраины и полыньи, река
стала непроходимой. Это дало еще несколько дней передышки
добровольцам и донцам, которые отдохнули, поотъелись, опра-
вились от морального и физического переутомления, укрепили
свои позиции и приготовились вновь встретить врага. Только
что подморозило, красные немедленно начали наступать, но
вместо ожидаемого беспорядочного отступления они встретили
стойкое и озлобленное сопротивление. Первые же их попытки
перейти реку, сделанные без надлежащей подготовки и с недо-
статочными силами, были отражены с серьезными потерями.
Это столкновение чрезвычайно воодушевило донцов, они вдруг
почувствовали, что пресловутая конница Думенко, тот враг,
перед которым они трепетали столько времени, может быть бита
и так же умеет бегать от донцов, как они сами еще недавно от
нее бегали. Целый ряд частных боев, вернее, усиленных реко-
гносцировок красных, приводили все к тому же результату:
атаки озлобленных донцов неизменно кончались бегством крас-
348
ной кавалерии. Психология войск медленно, но верно начала
меняться. Перемена происходила на глазах, можно было видеть,
как опять подняли головы солдаты и младшие офицеры. У про-
тивника надо было предполагать обратный процесс, там, види-
мо, стали терять веру в себя, часто уклонялись от столкновения,
их кавалерия не принимала атак. Начался период моральной
подготовки успеха белого лагеря. Но, к сожалению, этот процесс
не захватил верхов борющихся армий. У нас, по существу, было
два центра, два органа управления одной армией: Главнокоман-
дующий со своим штабом и командующий армией генерал
Сидорин со своим. И эти штабы, давно почти не выходившие
из своих уютных вагонов, не проникались новыми настроениями,
воспринимаемыми бойцами, находившимися в непосредствен-
ной близости с врагом. Мозг нашей армии все еще был под
впечатлением пережитых потрясений от неожиданного пораже-
ния, он был нервен и не уверен в себе и в своих, он больше
оглядывался назад, на политическую стряпню вокруг самостий-
ной Рады, чем смотрел вперед в лицо врага. Словом, он носил
в себе зачатки крупного поражения, имел ту психологию, ко-
торая принесла нам когда-то Ляоян и Мукден. Другое было
у врага. Командный красный состав проявлял необыкновенное
упорство и активность. Несмотря на серьезные и повторные
неудачи в частных столкновениях, он с железной волей гнал
свои войска вперед, в наступление. Наконец, красное командо-
вание начало крупную операцию, которая могла иметь решаю-
щее значение для всей кампании. Большевики, не дождавшись
пополнений и подкреплений, бросили в бой все, что имели под
рукой, что только было способно к бою. Пользуясь сильными
заморозками, вновь сковавшими реки прочным льдом, они ре-
шили перейти в наступление раньше предположенного сосредо-
точения кубанцев, о котором они, вероятно, знали. Произошел
ожесточенный бой. Красная пехота перешла через Дон и пошла
в наступление, их кавалерия развернулась за Манычем и,
перейдя реку, стремилась выйти в тыл и фланг добровольцам
и донцам. Наши части, сперва оттянутые несколько назад, пере-
шли в дружную и стремительную контратаку. Враг, видимо,
не ожидал этого. Он только что почти без выстрела перешел
реку и занял пространство, очищенное нашими частями, не ожи-
дая и впереди серьезного сопротивления. Добровольцы ярост-
ным ударом наголову разбили ошеломленную пехоту, которая
в панике бежала за Дон. Кавалерия Барбовича и донцы
сшиблись в конном строю с конницей Думенко и совершенно
рассеяли эту еще недавно грозную силу. Сперва Думенко имел
успех и погнал было девятую дивизию донцов, но попал под
стремительный фланговый удар десятой Донской дивизии, был
смят и не мог уже оправиться. Этот красный конный корпус
был совершенно разбит, потерял всю свою артиллерию (около
70 орудий), более тысячи пленных и до 3000 захваченных нами
349
лошадей. Красные в бегстве не попали на то место, где они
перешли реку, их прижали к другому месту, где были большие
закраины-полыньи и очень тонкий лед, не выдерживавший
всадника. Люди в панике бросали коней и пешком перебирались
на другой берег, причем очень многие проваливались и тонули.
На помощь разбитому левому флангу красное командование
бросило свой последний резерв, конный корпус Буденного. Эта
последняя надежда красных тоже потерпела полную неудачу,
была опрокинута и начала спешно уходить за реку, неся тяже-
лые потери людьми, лошадьми и трофеями. Победа была пол-
ная и крупная, которая могла стать решающей, повести за со-
бою полное крушение всех достигнутых красными за зиму
успехов. Они все поставили на карту, начав общее наступле-
ние, не дождавшись свежих сил, введя в бой все свои резервы,
использовав их до дна. Теперь у них ничего под рукою уже
не было, нечем было подпереть их разбитую, деморализованную
и бегущую армию. Генерал Келчевский потом при мне говорил,
что красные бросили по ту сторону Дона более 70 орудий без
прислуги, без прикрытия и без запряжек, все бежало. Они
увезли их лишь несколько дней спустя потому, что мы не пере-
шли реку и не забрали эти пушки. В этот решительный момент
высший командный состав не нашел в себе моральной силы
продолжать преследование и наступление. Войска сделали
большое усилие, нанесли страшный удар врагу, разбили про-
тивника наголову и отбросили его далеко за исходное положе-
ние. Конечно, они были утомлены, но полны духом победы,
упоены успехом и верою в свое превосходство, тогда как про-
тивник был деморализован и дух его пал. Командование должно
было крупно рискнуть, ибо риск оправдывался обстоятельства-
ми, успех был более чем вероятен и сулил при удаче полный
разгром противника. Войска дали все, что можно было от них
ждать, даже много больше того. Психология сложилась так,
что, будь дух командования на уровне духа войск, можно было
не только взять обратно Ростов и Новочеркасск, но погнать
врага на север так же стремительно, как стремительно он еще
недавно наступал.
К сожалению, командный состав нашего Центра не имел
той силы духа, которую имели войска, он не смог рискнуть, все
поставить на карту, бросить войска вперед. Напротив, как толь-
ко войска дошли до естественного рубежа, вожди остановили
свои победные полки, довольствуясь достигнутым успехом, кото-
рый вследствие отсутствия преследования обратился в полу-
успех, в полупобеду. Причиной было то, что у командующего
армией и его начальника штаба сложилось предвзятое мнение,
будто без содействия и помощи кубанцев никакой успех не-
мыслим. Войска готовы были рвануться вперед, вожди смотрели
назад, туда, где шли переговоры с Тимошенко и К°. Через
короткое время, однако, командный центр осознал, какой благо-
350
приятный момент был упущен, недаром Сидорин и Келчевский
так нападали на кубанцев, которых они обвинили в том, что
красные ушли от неминуемого Ульма. Но было уже поздно.
В продолжение последовавших после этого недель спокойного
стояния на месте враг оправился, подтянул подкрепления, по-
полнил поредевшие ряды. Его дух, особенно в коннице, окреп.
Командный красный состав, наученный стойкостью наших
войск, отказался от лобового удара, задумал обширный маневр
и начал перегруппировку. В общих чертах этот маневр повторял
операцию прошлой весны с той только разницей, что главный
удар на нашем крайнем пункте правого фланга он наносил
теперь сильным конным корпусом. Весной его маневр был
вовремя разгадан и встречен контрманевром. Тогда доброволь-
цы перекинули на крайний правый фланг (великокняжеское
направление) свои главные силы, пользуясь внутренними опе-
рационными линиями, и не только предупредили врага, но
разбили наголову группу Егорова, которой тогда намеревался
нанести свой главный удар. Теперь штаб или проглядел пере-
группировку врага,или не придал достаточного значения угрозе
от Великокняжеской. Когда противник начал выполнять свой
маневр, наш штаб встретил его усиленным развитием операции
по овладению Ростовом, не считаясь с тем, что делает против-
ник. Тут сказалось то обстоятельство, что армией командовали
донцы, все внимание коих было приковано к их собственному
дому — Ростову, Новочеркасску и родному Дону. Тут они видели
ключ к развязке, главный жизненный центр, по которому долж-
но нанести сокрушающий удар. Этот маневр соответствовал
в общих чертах тому плану действий, который намечался
прошлой весной. В результате была достигнута блестящая
удача на направлении, которое белый штаб добровольно вы-
брал для главного удара, и обратно — крупный успех врага
там, где красное командование решило сосредоточить свое
главное внимание и лучшие силы. Кто правильно оценил об-
становку, показали последствия. Добровольцы и донцы, только
что после победы занявшие Ростов, должны были повернуть
назад и начать спешно отходить. Кампания была окончательно
проиграна. История выдала аттестаты стратегическим талантам
Романовского и Сидорина.
Последовавшая в Константинополе трагическая кончина
Романовского была логическим финалом этой фазы войны. Ар-
мия давно глухо волновалась. Офицерство, на которое главным
образом опирался Деникин, давно ненавидело Романовского,
приписывая его влиянию все беды. Его лично считали честным
и умным человеком, но не талантливым военным и крайне
властолюбивым. Ему приписывали, что он будто бы отдалял
и ссорил Деникина с более талантливыми генералами, в первую
очередь с Врангелем. Наконец, ему же приписывали сближение
с демократическим казачеством и заигрывание с эсерством, с
351
Верховным кругом, а также передачу командования Сидорину
и Келчевскому, которым донская рубашка была ближе к телу,
чем общее дело. Увольнение Врангеля в самый критический
момент переполнило чашу, так как этот факт приписывали
исключительно влиянию Романовского, и мне много раз прихо-
дилось слышать, как его называли «несчастием армии». Теперь
ему приписывали план операции, так неудачно проведенной
Сидориным. Говорили, что еще весной он настаивал на главном
ударе в Донской области, оставив против врага, угрожавшего
от Великокняжеской, лишь сравнительно слабый заслон. Теперь
повторилось то же самое с той разницей, что на наиболее опас-
ное направление была направлена наиболее слабая морально
часть — кубанская конница, совершенно распропагандирован-
ная. Когда же ударили морозы, как раз в момент начала опера-
ции, эти деморализованные люди ушли по домам, и перед силь-
ным корпусом Буденного оказался лишь слабый Донской корпус
Павлова. Естественно, Буденный прорвался на юг и начал на-
ступление, обходя правый фланг донцов и проникая в тыл
* добровольцев. И все геройское поведение главных сил нашей
армии пропало даром, достигнутый успех стал угрозой для нас
самих. Ибо чем глубже проникли бы мы в Донскую область,
тем сильнее была бы угроза окружения с тыла конницей Буден-
ного. Отчаяние и возмущение офицерства должно было найти
выход, и оно вылилось в ненависть к Романовскому. Такова
общая схема решительного поражения, понесенного Доброволь-
ческой армией. Общее мнение прессы и политических кругов
давно решило, что причиною поражения является ошибочная
внутренняя политика. Такого же мнения держался сам Дени-
кин, когда я его видел. Но вдумываясь в эти две последние опе-
рации, я задаю себе вопрос, при чем тут общая линия внутрен-
ней политики, какое значение имела та или иная редакция
земельного или иного законопроекта на тот факт, что на глав-
ном решительном пункте борьбы у нас почти не было сил.
Конечно, нельзя отрицать множества промахов, ошибок
и, быть может, преступлений гражданской власти, нельзя не при-
знать, что самая организация нашей власти была ошибочна,
быть может, нужны были другие люди, другая система. Все
это возможно, но все же главная причина поражения — это
слабость нашей военной организации и еще больше то, что
большевики оказались сильнее нас в маневре.
Лично у меня с Романовским были хорошие отношения,
но сойтись с ним я не мог. Я считал его властолюбивым и слиш-
ком самоуверенным человеком, который упрямо проводит свою
линию не только в стратегии, но и в политике, в которой он
к тому же не был достаточно осведомлен. Общая линия его
политического миросозерцания была чужда и враждебна моей
психологии, от нее веяло перепевами «Русских Ведомостей»,
принятыми на веру как новое Евангелие. Он называл себя
352
монархистом; но во всяком случае это был монархизм совсем
особого свойства, чуждый моей душе. Я даже не могу сказать
с уверенностью, насколько он тут был искренним, хотя он много
раз называл себя таковым в присутствии Деникина, которого
я считал республиканцем. Но когда при нем заговорили о при-
зыве Великого Князя Николая Николаевича, он был против,
высказав мотивы, которые я слышал в Яссах от Федорова и
Милюкова. Романовский не был партийным кадетом, к тому же
он был солдат и должен был чувствовать пульс армии и созна-
вать, насколько облегчилась бы победа над большевиками,
если бы над армией был поднят всем понятный и популярный
флаг. Впрочем, это был период удивительного разброда и ша-
тания мысли даже у самых умных людей. Так, однажды во время
спора в ответ на мое утверждение о неизбежности смены боль-
шевиков единоличной властью монарха я от двух членов Осо-
бого Совещания услышал лишь возражения против возможных
кандидатов на престол из представителей династии, после чего
один из них полушутя-полусерьезно сказал, что после француз-
ской революции монархия пришла в лице Наполеона I, почему
бы у нас не быть Антону I. Возможно, что такие мысли роились
и в других близких Деникину головах. Среди его окружения
были лица лево-кадетского настроения. Они, конечно, предпоч-
ли бы установление республиканского строя, а в случае неиз-
бежности возвращения к монархическому образу правления
склонялись в сторону бонапартизма. Уж очень они, воспитанные
на лево-кадетской прессе, привыкли ненавидеть старый строй,
так тесно связанный с династией Романовых. Люди этого лагеря
принципиально не выносят возражений против их утверждений
о бездарности этой династии. Их приводит в раж, когда им
указывают на бесспорный факт: за 300 лет правления этой
династии Россия из маленького варварского полуазиатского
государства, лишенного морей и не имеющего никакого между-
народного веса, стала империей, раскинувшейся на шестой
части земной суши, имевшей выходы на 4 моря, вставшей на
путь прочного усвоения европейской культуры, почти закончив-
шей объединение русского народа и ставшей крупнейшим фак-
тором европейского равновесия. Из государства с несколькими
миллионами жителей Россия стала страной, населенной 170 мил-
лионами. Из страны, где народ не имел ни своей литературы,
ни даже своего литературного языка, она стала нацией, которая
дала миру великолепную оригинальную литературу, внесла
крупный вклад в международную сокровищницу музыки, науки,
техники. Все эти крупные успехи говорят не об одной бездар-
ности. Очевидно, было еще что-то, что почти привело Россию
к завершению всех ее национальных задач. Россия была нака-
нуне выхода в Средиземное море, накануне решения в ее пользу
международной тяжбы о проливах, накануне завершения соби-
рания земель, населенных русским племенем, наконец, она почти
23 Заказ 195 353
что стала признанной главой славянского мира. И если все это
не свершилось, то потому, что слишком несвоевременно народ
русский отказался от вековой связи между ним и династией.
Разорвалась цепь великая, одним концом снесла династию, дру-
гим разбила на части русское государство, скованное усилиями,
потом и кровью длинного ряда поколений русских людей, начи-
ная от царей и кончая последним крестьянином. Сейчас русский
народ сверху донизу, весь целиком, без различия классов несет
крестные муки за кровь своих царей, пролитую руками их
подданных.
Крымский период
Уже Месяц я лежал в русском общежитии в Нише, в так
называемой «зеленой гимназии». Это было старое здание,
предоставленное сербами для устройства в нем пристанища
для тех русских беженцев, которые проникали в Сербию сухим
путем через Болгарию и были вынуждены ожидать в Нише
дальнейшей отправки внутрь страны. Конечно, удобств не было
никаких, но зато я был среди своих, русских, которые все от-
носились ко мне необычайно радушно, особенно семья Лемана,
заведующего пропускным пунктом. Случайно в той же «зеленой
гимназии» ждала своей отправки в Банат Гребовецкая община
Красного Креста, персонал которой состоял из опытных врачей
и сестер милосердия. Заботам этих русских людей я обязан
в значительной мере тем, что мало-помалу начал оправляться
последяжелой болезни. Я был еще слаб, еще лежал в постели,
когда однажды поздно вечером мне сообщили, что меня хочет
видеть Котляревский, которого я знал по Новороссийску как
секретаря Кривошеина. Я тотчас его принял.
Оказалось, что он по приказанию генерала Врангеля, всту-
пившего после Деникина в командование Добрармией, ехал
во Францию, чтобы привезти в Крым Кривошеина и по пути,
отыскав меня в Сербии, передать предложение Врангеля не-
медленно приехать в армию.
Мы обменялись новостями, и от него я узнал, как произошло
вступление Врангеля в командование, какие меры тот принял,
чтобы привести в порядок остатки армии. Котляревский был
в очень оптимистическом настроении, все казалось ему в розо-
вом свете, он, видимо, был уверен в успешном ведении возобно-
вившейся борьбы. Он настойчиво уговаривал меня не медлить
и возможно скорее ехать в армию, где мне хотят дать ответствен-
ное назначение в составе правительства, главой которого пред-
положено назначить Кривошеина. Я не колебался ни одной
минуты, хотя у меня не было той веры в успех, которая сквозила
в каждом слове Котляревского. Но раз борьба возобновлялась,
выбора для меня быть не могло, я должен был принять в ней
посильное участие до конца. Останавливало только состояние
354
здоровья, полная невозможность немедленно двинуться. Меня
все еще сильно лихорадило, и в душе я считал, что это начало
легочного процесса. Поэтому я дал согласие в условной фор-
ме — выеду в Крым, как только силы позволят предпринять
путешествие. Это происходило в первых числах мая 1920 года.
В ту же ночь Котляревский уехал, а у меня на другой день
началось ухудшение, новый фокус в легком. К несчастью, через
несколько дней Гребовецкая община получила приказ отпра-
виться в Банат, и я лишился помощи ее опытного персонала.
Выздоровление шло медленно, надломленный организм с
трудом побеждал болезнь. Только к июню я начал себя чувство-
вать несколько бодрее и хотя все еще лихорадил, но уже имел
силы переехать в Белград, откуда было легче перебраться
в Крым.
За это время я периодически получал сведения о том, что
там делалось: я узнал о наступлении на Перекоп, о поражении
Красной Армии, осаждавшей Крым, о выходе наших сил
в Южно-Русскую равнину, о назначении Кривошеина премьером
Крымского правительства. Одновременно я получал настойчи-
вые требования выехать возможно скорее. Что меня считают
уже членом будущего правительства в Крыму, я видел по изме-
нению отношения ко мне многих лиц. Наиболее характерным
было письмо Тихменева, с которым я никогда не переписывался.
Он, видимо, был очень обеспокоен назначением Врангеля Глав-
нокомандующим, ибо хорошо помнил, что в момент опалы
Врангеля отобрал у него по приказанию Ставки поезд, причем,
по присущей ему грубости, сделал это в вызывающей форме.
Теперь он был членом правления Добровольного флота, на
каковую должность его назначил Деникин одним из своих по-
следних приказов пред оставлением Новороссийска. Это прино-
сило Тихменеву около 180 фунтов стерлингов в месяц, причем
правление находилось в Константинополе, то есть в полной
безопасности. Все письмо было сплошной слезницей и просьбой
о помощи против возможного преследования. Еще резче изме-
нилось отношение некоторых живших в Сербии, которые еще
недавно относились ко мне как к бывшему человеку и откровен-
но это высказывали, а теперь стали заискивать. Очень это было
неприятно, но такова жизнь, которая стала очень тяжелой.
Когда я уже несколько оправился, пришла телеграмма, под-
писанная Романовым, новым уполномоченным по делам бежен-
цев. В ней говорилось, что в следующий четверг мне предостав-
лено по приказу сербского правительства купе первого класса
для переезда из Ниша в Белград. Я, конечно, этим воспользо-
вался. В назначенный день отправился на вокзал. Но сербские
железнодорожные власти встретили меня очень нелюбезно,
видимо, просто признали за какого-то самозванца, поскольку
одет я был совсем по-беженски: за время служения в составе
правительства Деникина я совсем обносился, и те жалкие
23* 355
♦
остатки моего гардероба; которые уцелели от многочисленных
эвакуаций, пришли в невозможное состояние. Между тем в теле-
грамме было сказано, что купе предоставляется русскому ми-
нистру, на которого, конечно, я мало походил в своей потрепан-
ной одежонке, давно потерявшей свой первоначальный цвет и
вид. Только после долгих переговоров со мной и с моей женой
начальник станции согласился признать во мне лицо, коему
следует предоставить купе. Но и тут он, видимо, продолжал
сомневаться и, в конце концов, поместил нас в общий вагон
второго класса. Конечно, спорить было бы бесполезно, да и
не стоило, все же этот переезд был чрезвычайно удобен по срав-
нению с тем, который пришлось проделать при следовании из
Салоник в Нишу. Правда, вагоны сербских железных дорог
не походили на наши старого доброго времени. Они узки и
грязны, обивка была ободрана, точь-в-точь как у нас после
торжества недоброй памяти «бескровной великой».
В белградской русской колонии меня встретили радушно.
Особенно был добр и любезен наш посланник В. Н. Штрандман,
оказавший неоценимую помощь при получении всяких виз и
разрешений, без чего русскому человеку в наше время ни оста-
новиться, ни двинуться нельзя. В здании посольства я встретил
контр-адмирала Бубнова, который сидел в Белграде для выра-
ботки устава сербско-русского пароходства. По-видимому, сре-
ди моряков надежд на победу было мало, так как они уже
подготавливали возможность перевести суда под сербский флаг,
для чего теперь же предполагалось выделить некоторое число
казенных судов коммерческого типа и продать их фиктивно
вновь образуемому пароходству, правление коего должно было
состоять из лиц по выбору Врангеля. В момент возможной
катастрофы все остальные казенные транспорты и суда Добро-
вольного флота должны были бы поднять сербские флаги, ка-
питаны их — вынуть из кармана контракты о передаче судов
в долгосрочную аренду сербскому пароходству, что должно
было дать возможность плыть спокойно в Босфор и далее к
сербским берегам. Конечно, организация такого пароходства
требовала денег и судов, но, по-видимому, эта сторона вопроса
была уже улажена, так по крайней мере можно было понять
из слов Бубнова. Оставалось только провести устав в Совете
Министров. Меня тоже привлекли к обсуждению этого проекта,
причем я даже должен был фигурировать в качестве учреди-
теля общества. К сожалению, из этого проекта ничего потом
не вышло, хотя сербы предупредительно утвердили устав.
Но когда Бубнов прибыл в Севастополь, там царил уже самый
беспредельный оптимизм, о возможности неудачи больше не ду-
мали. Поэтому казалось излишним прибегать к этой хитроумной
комбинации, которая к тому же грозила вызвать расходы на
ее осуществление и отвлечь часть пароходов на линии в Адриа-
тике в то время, когда тоннаж наш был крайне ограничен.
356
Поэтому дело это было положено под сукно, где и пребывало
вплоть до нашей эвакуации. В Белграде я пробыл около не-
дели, пока достал все необходимые для переезда визы. Только
шестого июня удалось выехать в Константинополь.
Первая остановка была в Софии. Город гораздо более по-
ходил на европейский, чем столица Сербии. Если Белград в то
время очень напоминал наш губернский город неважной цен-
тральной губернии, то София выглядела скорее как Ростов или
Харьков. Что поражало приятно взгляд — глубокий след рус-
ской культуры, оставившей яркий отпечаток на этой стране.
Здание нашей миссии сильно попорчено землетрясением, но
все же оно гораздо более походит на посольское помещение,
чем скромный провинциальный домик, в котором помещается
русская делегация в Белграде. В Софии я остановился в гости-
нице, которая была почти целиком занята для нужд нашего
военного ведомства. Это меня поразило, я знал бедность нашей
казны, недостаток валюты даже для самых неотложных заказов
военного ведомства. И вдруг целая гостиница на наиболее
дорогом месте занята этим ведомством для каких-то военных
чинов, спокойно отсиживающихся в безопасной Болгарии в то
время, когда в Крыму немногочисленные борцы за Родину
гибли в неравных боях.
Через два дня я выехал в Константинополь. Со мной ехали
из Софии Бубнов и один офицер морского ведомства, которые
пробирались из Белграда в Крым для переговоров об органи-
зации русско-сербского пароходства. Оба они были в припод-
нятом настроении, так как уже чувствовали себя почти что ди-
ректорами нового казенного пароходства. Мы много болтали о
недавнем прошлом, о Великой войне и деникинском периоде
Белого движения. Пред глазами сменялись пейзажи, с которыми
связано столько светлых страниц русской истории. Мысль
невольно возвращалась к событиям русско-турецкой войны.
Вот Филлипополь, в окрестностях коего Гурко в трехдневном
бою разбил и рассеял последнюю регулярную турецкую армию.
Далее проезжаем Адрианополь, который был взят с налета
Скобелевым. Этот город так долго осаждали болгары и сербы
во время Балканской войны 1913 года. Вспоминалась шумная
овация, которую мы устроили в Думе по случаю взятия этого
города болгарско-сербскими войсками. Как мы тогда были
глупы, как сильны были тогда славянские бредни в наших
головах. Мы и славяне, славяне и мы. Как будто это одно и
то же, как будто наши интересы действительно солидарны. Те-
перь мы с горечью убедились, что им до России дела нет, что
она им нужна только для того, чтобы ее использовать в минуту
жизни трудную. Позиция болгар во время Великой войны по-
казала, что для нас было бы выгоднее, чтобы они в этот момент
были еще под пятою турок. Мы истратили в 1877—1878 годах
до полутора миллиардов золотых рублей, что при тогдашней
357
нашей бедности было колоссальной суммой, уложили свыше
200 тысяч жизней за освобождение народа, который в минуту
борьбы за существование русского государства и за независи-
мость русского народа выставил против нас свыше 800 тысяч
штыков. Если бы Болгария была еще турецкой провинцией,
мы не имели бы в числе своих противников этой силы, напротив,
туркам пришлось бы еще принять меры против возможного
восстания. Говорят, что в политике нет благодарности, как нет
будто бы и мести, но есть последствия. Следствием или послед-
ствием всякого донкихотства в политике, очевидно, бывает
то, что облагодетельствованные народности успокаиваются
только тогда, когда им удастся отомстить своим благодетелям.
Очевидно, серия разочарований в славянах еще далеко не за-
кончена.
Подъезжая к Константинополю, видел работы по созданию
турками линии Чаталджи. Турция осталась беззащитной от
посягательств греков, которые благоразумно воздерживались
от вмешательства в Великую войну до момента, пока победа
не привела к сдаче центральных держав. Теперь они поживи-
лись за счет побежденных другими турок и болгар, раздвинув
свои границы почти до стен Стамбула. Правда, в стране шла
кемалистская агитация, на станциях, видимо, проявлялось бес-
покойство, принимали меры предосторожности. Но отряды ба-
шибузуков не могли бороться с регулярными войсками греков.
На вокзале в Стамбуле пришлось выдержать форменную
атаку восточных носильщиков, от назойливой помощи которых
едва удалось отбиться. Здесь жизнь Востока била ключом, в
Стамбуле господствовала Азия, влияние европейской культуры
не могло еще оттеснить многовековое воздействие турецкого
господства. Кругом были все турки, жизнь не похожа на при-
вычную обстановку приморского интернационального города,
каким стала Галата. Яркие краски, пестрота и сутолока восточ-
ной толпы перенесли в иной мир, столь чуждый укладу европей-
ской жизни, с которым нас тогда роднила общая горечь по-
бежденных и обиженных. Турки это чувствовали и явно подчер-
кивали свое доброжелательство, они не видели больше в нас
своего наследственного врага, но товарища по национальному
несчастию. Не стесняясь, они говорили русским о своей ненави-
сти к европейцам, главным образом к англичанам и французам.
Немедленно по приезде в Константинополь я отправился
к Лукомскому, который был назначен военным представителем
Врангеля. Он жил в здании русского посольства, где одновре-
менно помещался и Нератов, назначенный дипломатическим
представителем Главнокомандующего. С первого же момента
стало ясно, что отношения между этими двумя представителями
крымской власти недостаточно выяснены и натянуты, что гро-
зило в будущем осложнениями и вредом для нашего дела.
358
Всегда военный представитель бывает подчинен дипломатиче-
скому, является его техническим помощником в военных вопро-
сах, хотя в своей специальной сфере действует самостоятельно.
Здесь было не так. Функции двух представителей переплета-
лись, каждый считал себя главой миссии.
У Лукомского был большой штат всякого рода служащих,
громадная канцелярия, всякого рода прикомандированные
штатские и военные чины. Он жил очень скромно, его жена
сама стирала, семья не имела прислуги, кроме казака-вестового,
вывезенного еще из Новороссийска. Ясно было, что все они
прониклись мыслью, что впереди предстоит беженская жизнь,
что они халифы на час. Не то было среди лиц, его окружавших.
Они в большинстве не понимали непрочности своего положения
и не думали о завтрашнем дне. А между тем, помимо возмож-
ного в любой момент краха фронта, над ними всеми висела
угроза неизбежного сокращения штатов, разросшихся до неве-
роятных размеров.
Когда произошло это разрастание, сказать не могу, думаю,
что в период крушения деникинского фронта, когда управления
решили, что все проиграно, что остается только спасать жизнь,
устраивать себя и своих близких за границей хоть на короткое
время, лишь бы выехать и получить подъемные и суточные
на первое, самое трудное время. Ясно было, что содержание
этого громадного и ненужного аппарата нам было не по силам,
он съел бы всю нашу валюту, которая требовалась для борьбы
с большевиками. Даже краткого пребывания в Константинополе
мне было достаточно, чтобы прийти к выводу о необходимости
сократить по крайней мере на 3/4 персонал константинополь-
ского представительства. От Лукомского я узнал, что меня
давно ждут в Крыму, что мне предложат там какой-то пост, но
какой — сказать не мог. Он получил приказание, в случае моего
приезда в Константинополь, немедленно, с первым пароходом,
переправить меня в Севастополь. Лукомский встретил меня
крайне радушно. Нас давно сблизила совместная работа по
развитию русской военной силы в период двух Государственных
Дум, а также в Особом Совещании по обороне, когда он был
помощником военного министра. Затем мы вместе боролись
за освобождение России под главенством Деникина. Естествен-
но, теперь мы встретились друзьями, и он оказывал мне всякое
содействие. Однако выбраться из Константинополя было не так-
то легко, ибо пароходы ходили в Крым крайне редко и не регу-
лярно. То было время, когда фрахты на заграничных линиях
были еще очень высоки и пароходным обществам было гораздо
выгоднее работать на линиях Средиземного моря, чем поддер-
живать сообщения с Крымом. Поэтому, как я ни торопился,
пришлось прожить в Константинополе более недели. Время
пролетело незаметно, столько интересного надо было осмотреть,
начиная со Святой Софии, о которой столько слышал с детства
359
и с которой было связано так много сентиментальных мечта-
ний. Теперь, войдя под ее величественные своды, невольно
вспоминались те дни, когда приходилось работать над тем,
чтобы приблизить момент водружения православного креста
над этой древней византийской святыней, много веков томящей-
ся в плену у неверных.
Как все это было близко и возможно тогда и как безнадежно
теперь. По вечерам собирались у Лукомского, у которого с
балкона открывался чудный вид на Босфор и Мраморное море.
Июнь был чудесный, не очень жаркий, но солнечный, а по ве-
черам сияла яркая луна. Однако необходимость посещать для
исполнения формальностей по переезду наши присутственные
места рассеивала все иллюзии, возвращала на землю и отби-
вала всякую охоту предаваться поэзии. Особенно возмущали
меня порядки нашей морской базы. Выдумали люди такое
слово, которое штатские и военные понять не могли, и начали
под этим предлогом морочить сухопутное начальство. При-
знаюсь, у меня всегда было влечение, род недуга, к морякам
и морской силе, но тут и это настроение не выдержало. Народу
в этой, с позволения сказать, базе было видимо-невидимо,
одних дам целый взвод. Всей этой публике делать было нечего,
но и то немногое, что они могли и должны были исполнять, де-
лалось кое-как. Видимо, единственная забота была — удер-
жаться подольше на оплачиваемом из казенного сундука месте
и исправно получать валюту.
Когда я пришел туда, чтобы получить приказ на посадку
на пароход, отправлявшийся в Крым (первым должен был
идти «Саратов», зафрахтованный правительством), я никак
не мог добиться толка, хотя там отлично знали, кто я, зачем еду
в Крым; наконец, Лукомский отдал приказ отправить меня на
первом пароходе. Через несколько дней, когда надо было уже
садиться на корабль, оказалось, что офицер, ведающий посад-
ками на отходящие пароходы, уехал на острова развлекаться,
а без него никто ничего не знает. Наконец, офицер объявился.
Но тут новая беда: затеряли приказ Лукомского. Едва-едва
все устроилось. Но если таково отношение там к лицам, вызван-
ным Ставкой в спешном порядке, то что должны были пережи-
вать люди без всякой протекции?
Наконец явилась возможность выбраться из Константино-
поля благодаря любезности В. А. Степанова, моего коллеги
по Думе и правительству у Деникина, бывшего в последнее
время членом правления РОПИТа, который экстренно отправ-
лял пароход «Константин» в Севастополь. Еще недавно, всего
три месяца назад, проходил я через Босфор на точно таком
же пароходе «Николай», отправляясь в изгнание после про-
игранной кампании на Северном Кавказе. Тогда я не замечал
красоты окружающей местности, тогда было невыносимо тя-
жело на душе. Теперь все казалось в ином свете. С интересом
360
взор останавливался на береговых пунктах, где были во время
войны батареи турок, на местах, за которые мы предполагали
зацепиться в случае высадки. Все это далеко позади, все —
дело безвозвратного прошлого. Наши тогдашние мечты о выхо-
де в свободное теплое море казались теперь какой-то больной
мечтой, какой-то невозможной утопией. А между тем осуществ-
ление этой мечты отцов было всецело в руках нашего поколе-
ния, если бы мы только не взбунтовались среди войны, если бы
мы были более терпеливы и снисходительны к ошибкам и недо-
четам своей власти. Но горечь воспоминаний о потерянном
побеждалась радостной надеждой опять увидеть свою Родину,
опять прикоснуться к русской земле, опять начать борьбу за
освобождение России. Невольно было радостно на душе, хотя
ум подсказывал, что надежды на успех мало. Однако чувство
брало перевес над разумом и верилось, хотелось верить, что
«невозможное бывает».
После перехода при тихой прекрасной погоде через Черное
море, еще так недавно почти наше, русское море, утром девят-
надцатого июня мы увидали родные берега Крыма. Все пасса-
жиры собрались на палубе, все взоры прикованы к берегу, на
котором уже можно простым глазом различить знакомые си-
луэты маяка, батарей, городских сооружений. Трудно описать
то чувство, которое пришлось пережить в момент входа на
большой рейд Севастополя. Какая-то спазма сжала горло,
слезы подступали к глазам. Понять это настроение могут только
те, кто побывал в изгнании, кто против воли должен был рас-
проститься с родиной и вдруг, неожиданно для себя, вернул
свою Родину-мать, вновь почувствовал себя среди своих, на
своей земле.
Взор внимательно останавливается на каждой мелочи на бе-
регу и на воде. Нет на рейде всегда стоявших там броненосцев:
они, искалеченные союзниками, стоят в глубине южной бухты,
образуя там обширное кладбище. Батареи при входе, когда-то
грозные, печально глядят вдаль своими поврежденными союз-
ной рукой пушками, которые уже никогда и никому угрожать
не смогут. Сразу видно, что от нашей морской твердыни оста-
лись только жалкие воспоминания.
Среди морского кладбища глаз ищет еще живых кораблей
и с радостью останавливается на «Калуге», на грозном еще
«Александре III», на остатках минной дивизии. Суда эти носят
теперь другие имена, их успели два раза перекрестить, но для
меня они все те же, родные и близкие, многие созданные при
моем участии, отчасти инициативе, по крайней мере линейный
корабль, главная наша опора на море. Положение Крыма по
существу островное, ибо с трех сторон его окружает море,
а с четвертой — громадная как океан и враждебная Совдепия.
Счастье наше, что большевики не способны создать морскую
силу, ибо в тот день, когда они начнут оспаривать владение
361
морем,— мы погибли. Поэтому-то взор так жадно ищет, где еще
развевается родной Андреевский флаг, сколько еще осталось
носителей былой морской славы. Не много их, но тем более
они дороги.
В девять часов утра мы вошли в южную бухту и ошварто-
вались около пристани РОПИТа. Начались неизбежные тамо-
женные формальности. Не дожидаясь их окончания, я сошел
на берег и пошел в малый дворец, где, как мне сказал Луком-
ский, жил й принимал Кривошеин, назначенный помощником
Главнокомандующего по гражданской части. Он приехал в
Крым по первому зову, хотя только что выгодно устроился
в Париже, куда переехала его семья. Правда, он не очень-то
верил в прочность положения и потому, отправляясь в Крым,
не порвал связей со службой. Он намеревался пробыть у Вран-
геля немного времени, чтобы своими советами помочь наладить
аппарат управления. Но когда он прибыл в Крым, Врангель
на него нажал, уговаривая остаться и до конца разделить участь
армии. Осмотревшись, Кривошеин, видимо, проникся оптимиз-
мом окружающих и начал верить в возможность борьбы. Прав-
да, в это время произошли крупные события. Высадка в тыл
перекопской позиции увенчалась полным успехом, большевики
были разбиты, и добровольцы заняли значительную террито-
рию — вплоть до Мелитополя. Это дало возможность выйти
в Южно-Русскую равнину, богатую продовольствием и людьми,
среди коих можно было найти пополнение, ибо население
уже порядочно пострадало от большевистской власти. Насе-
ление же самого Крыма, не испытавшее большевизма, упорно
не желало сражаться с красными, всякая мобилизация, прове-
денная здесь, только увеличивала число зеленых, так как при-
зывные охотнее уходили в горы, чем поступали в ряды Белой
армии. Во-вторых, началась война большевиков с поляками, ко-
торая, естественно, отвлекала главные силы красных и давала
нам время развить успехи на юге. Как бы там ни было, Криво-
шеин остался, отказавшись от выгодного места в Париже.
Теперь он был правой рукой Главнокомандующего и полно-
властным, по существу, руководителем гражданского аппарата.
К моменту моего приезда уже прошел закон о земле —
в духе, которому Кривошеин сочувствовать не мог, но он и не бо-
ролся против мероприятия, в которое верили все военные без
различия политических направлений. Генералы считали, что
издание закона о предоставлении всей земли крестьянам при-
влечет на их сторону симпатии и доверие крестьянской массы,
без чего воевать с большевиками нельзя. Так смотрел на этот
вопрос и Деникин, и большинство его штаба, которые были
уверены, что провал их дела объясняется тем, что не успели
вовремя издать демагогический закон о земле. Теперь Врангель
сделал то, что не успел осуществить Деникин, но результатов
362
никаких не получилось. Крымский крестьянин, еще не ограблен-
ный и не разоренный дотла большевизмом, как до закона, так и
после него в лучшем случае соблюдал нейтралитет, но отнюдь
не был склонен бороться за генеральскую власть. Ибо власть
большевиков он еще называл «наши», «наша власть», в противо-
положность белой власти, которая ему представлялась как
власть «панская», то есть власть классовая, и притом класса
враждебного.
Закон был попыткой приобрести доверие крестьянских масс,
которую надо было сделать хотя бы для того, чтобы впослед-
ствии нельзя было сказать, что Белое движение провалилось
потому, что не смогло ответить на требования крестьянства
в земельном вопросе. Эти требования были удовлетворены в
полном объеме, и тем не менее крестьяне не пошли за «панами»,
какими в их глазах являются генералы, даже провозгласившие
право мужика на чужую землю. А всякий, носящий кличку
«наш», всякий представитель власти, именующей себя «рабоче-
крестьянская власть», неизмеримо ближе сердцу мужика, чем
каждый из нас, «пиджачников», «золотопогонников» и прочих
представителей образованного класса. В то время лозунги,
антигосударственные в глазах массы, привыкшей видеть в госу-
дарственной власти институт принуждения, имели еще соблаз-
нительную прелесть, они ей сулили освобождение от налогов
и рекрутчины, от тяжкого бремени государственных повин-
ностей.
Как бы то ни было, Врангель сделал опыт привлечь мужика
землицей, о чем так хлопотал Романовский, и в результате этого
опыта получилось лишнее разочарование. Теперь я очень рад,
что мое имя не связано с изданием этого закона, но еще больше
я рад тому, что такой закон все же был издан, ибо это есть
доказательство перед судом истории, что правое течение готово
было пожертвовать насущными интересами класса, ему наи-
более близкого, ради спасения Родины, и не его вина, если масса
пошла за элементами антигосударственными и ей самой, в конце
концов, враждебными. Левая печать любит замалчивать этот
факт, он разрушает ее постоянный припев об эгоизме правого
лагеря, но перед историей мы чисты. Недаром Кривошеин, уми-
рая через год в Германии, сказал: «Моя политическая совесть
чиста». Он сделал все, что мог, для Родины, она отвергла его
миросозерцание, пошла по иному пути, за другими вождями
и потеряла, быть может, навсегда ту позицию в мире, которую
ей подготовили люди закала Кривошеина.
Встретил меня Кривошеин радушно, почти дружески. Он
давно поджидал моего приезда, чтобы провести меня в началь-
ники морского ведомства, в котором царили беспорядки и бес-
хозяйственность, последствия паники, пережитой в то время
Крымом.
После новороссийской катастрофы люди пришли к заключе-
363
нию, что все проиграно, что остается только спасать шкуру
бегством. Перед всеми вставал грозный вопрос, как просуще-
ствовать за границей без средств, без возможности найти за-
работок. Тогда многие не выдержали искуса. Происходила
вакханалия разбазаривания казенного имущества. Сдавали в
долгосрочную аренду друг другу суда коммерческого типа
(транспорты), грузили их ломом железа, который тоже прода:
вали задешево.
Долго потом пришлось нести последствия этих безобразий,
которые были проделаны по всем правилам искусства обирать
казну. Целый ряд транспорта так и пропал для казны, а по не-
которым контрактам еще пришлось платить большие деньги,
якобы за произведенное арендаторами исправление судов.
В эту «панаму» были замешаны моряки с именами, а так как
семья черноморцев очень дружная, то остальные старались
не выносить сора из избы. Естественно, все это внесло струю
разложения в нравы ведомства, где рядом с доблестью и само-
отверженностью одних уживалось шкурничество других. Криво-
шеин все это знал, но был бессилен бороться с тесной корпора-
цией и потому хотел поставить во главе ведомства человека
со стороны, не связанного бесчисленными нитями с тесной
семьей черноморцев. Его выбор остановился на мне, с этой
целью он меня и вызывал. Однако мой приезд задерживался
из-за болезни, а между тем об этих предположениях узнала
заинтересованная среда. Началась борьба против этого плана.
Во главе морского ведомства стоял адмирал Саблин, когда-
то деятельный начальник минной дивизии, который вывел остат-
ки флота из Новороссийска. Теперь он был совсем больным
человеком. Страшный недуг, от которого он умер месяца три
спустя, подтачивал его организм, лишал сил и энергии. Притом
он одновременно командовал боевым флотом, операции кото-
рого занимали все его время и внимание. Практически на
берегу распоряжался адмирал Евдокимов, который пользовался
большим доверием у Врангеля, но не был энергичным началь-
ником.
Моряки уверяли Врангеля, что назначение штатского че-
ловека начальником морского ведомства вызовет острое недо-
вольство в морской среде, где это, быть может, сочтут за оскорб-
ление. Врангель начал колебаться, предложил Кривошеину
дать мне другое назначение. Когда я приехал, вопрос был
решен.
Признаться, я был очень рад этому. Как ни любил я флот
и морское дело, но браться за управление морским ведомством,
особенно в военное время, я не хотел. Одно дело быть докладчи-
ком по морской смете, другое — проводить реорганизацию ве-
домства, что требует много технических сведений и знания
людей, чего у меня не было. Поэтому я вполне разделял доводы
Врангеля. Кривошеин предложил мне пост Государственного
контролера.
364
Хотя я никогда не служил в Контроле, но как член Бюджет-
ной комиссии был несколько знаком с такого рода работой, при-
том этот пост давал мне возможность, участвуя в правительстве,
иметь влияние на направление общей политики, то есть именно
то, что меня больше всего интересовало. Одновременно я при-
обретал максимум возможной в условиях военной диктатуры
независимости.
Когда вопрос этот был решен, Кривошеин дал мне своего
адъютанта, который поехал со мной на пароход, где все еще
оставалась моя жена со всем нашим убогим скарбом, чтобы
помочь водвориться в отведенное мне помещение. Гостиница,
куда мы прибыли, была мне хорошо знакома по прежним посе-
щениям Севастополя, но я ее не мог узнать, так она была за-
гажена и ободрана. Очевидно, власть большевиков, хотя и не-
долгая, сильно отразилась на городе. Куда-то безвозвратно
исчезли признаки чистоты и культуры. Но все же это было луч-
шее, что можно было получить в Севастополе, который был
переполнен так, что буквально яблоку упасть было некуда. Все,
что можно было реквизировать, было реквизировано, и при этом
почти бесплатно. (Хотя юридически за пользование реквизиро-
ванным помещением полагалась плата от казны, но это было
только на бумаге. При постоянном безденежье причитающаяся
сумма страшно задерживалась, ставки были очень низки, а при
постоянном и сильном падении покупной силы рубля плата
становилась фикцией.) Не мудрено, что владельцы помещений
не думали исправлять повреждений, произведенных большеви-
ками. О чистоте тоже говорить не приходилось. Жильцы в гости-
ницах были преимущественно военные, прибывавшие на не-
сколько дней, а прислуга состояла из денщиков, часто бывших
красноармейцев, взятых в плен, полностью проникнутых демо-
кратическими настроениями, из коих главное, ими усвоенное,
заключалось в том, чтобы ничего не делать и на все «плевать».
Вот отчего даже грязновн i ня стамбульская гостиница казалась
образцовой по сравнению с помещением члена правительства
Юга России.
В момент моего прибытия в Севастополь Врангель был
на фронте. Это был критический момент, когда красное коман-
дование подтянуло большие силы и начало нажим, стараясь
окружить и с помощью сильного кавалерийского корпуса унич-
тожить нашу армию. Но в Севастополе публика и власти были
спокойны, все были уверены в благополучном окончании боев.
С первого взгляда трудно было даже заметить, что где-то, не-
далеко от нас, решается вопрос жизни и смерти всех этих
мирно живущих людей.
Только вечером, когда мы были у супруги Врангеля, она,
видимо, немного волновалась, несколько раз с кем-то разгова-
ривала по телефону.
365
Когда Врангель приехал, он меня тотчас же принял и в про-
должительной откровенной беседе изложил свой взгляд на поло-
жение вещей и на предстоящую мне деятельность. Вопрос о
моем назначении Государственным контролером был уже ре-
шен, приказ подписан и распубликован. Врангель объяснил,
почему он возражал против назначения меня начальником
морского ведомства, но признал, что так дальше дело идти
не может, нужны серьезные усилия для его оздоровления. Я ему
немедленно посоветовал выписать из Лондона адмирала Кед-
рова.
Когда-то это был один из наиболее видных и образованных
морских артиллерийских офицеров, флигель-адъютант Его Ве-
личества. Когда нужно было произвести впечатление на депу-
татов, морское начальство привозило его в Думскую комиссию
в качестве эксперта, используя таким образом его известность.
Как моряк с большим именем он мог импонировать офицер-
ской среде, которую хорошо знал и которая его тоже знала. Он
не был черноморцем, не принадлежал к этой сплоченной среде,
поэтому он был более свободен в выборе лиц и в деле оздоровле-
ния ведомства. Я предвидел, что те, кто боролся против моей
кандидатуры, будут работать против всякого не из их собствен-
ной среды, поэтому изложил Врангелю, что, во-первых, все наше
благополучие висит на тонкой нити морских сообщений, что
положение в этой области грозит стать очень серьезным, и это
скомпрометирует все его успехи на суше, а во-вторых, я знаю
несколько эту среду, ее слабые и сильные стороны, поэтому
считаю перемену лиц, стоящих во главе, совершенно необходи-
мой и настойчиво рекомендую ему Кедрова. Врангель обещал
подумать об этом и выписать адмирала при первой возмож-
ности. Затем разговор перешел на подробности предстоящей
мне деятельности. Мне было указано, что валюты у нас мало
и что поэтому в расходах, связанных с платежами в иностранной
валюте, надо быть особенно осторожными. Генерала крайне
смущали громадные отпуски на константинопольские учреж-
дения, особенно на гуманитарную помощь беженцам. Конечно,
положение беженства было трудное, но прямая задача армии
заключалась в борьбе за освобождение Родины от советской
власти, это требовало больших расходов на покупку снабжения
армии и поддержание сообщений как с фронтом, так и с Кон-
стантинополем. На это нужно было много денег, которых не хва-
тало на главное, а потому благотворительность нам была
не по средствам. Я тут же рассказал о своих константинополь-
ских впечатлениях, остановившись, между прочим, и на морской
базе. Генерал оживился и признался, что тоже не понимает,
ради чего существует это дорогостоящее учреждение, но каж-
дый раз, когда он поднимает вопрос об упразднении или сокра-
щении штата базы, он встречает решительный отпор со стороны
морского ведомства. Нами было решено обследовать этот
366
вопрос помимо моряков и поступить потом в зависимости от
результатов. Так началось мое служение в правительстве Вран-
геля. С первого же дня моего вступления в управление контро-
лем пришлось организовать совещание старших чинов ведом-
ства для обсуждения вопроса о возможности сократить штаты
до минимума. Конечно, дело шло главным образом о штатах
заграничных учреждений, так как штаты севастопольские не бы-
ли даже заполнены. Весной множество народу сбежало за гра-
ницу, другие остались в Новороссийске. Даже должность Глав-
ного полевого контролера, то есть товарища министра, я решил
оставить вакантной, так как при близости фронта и незначитель-
ной территории надеялся сам справиться без помощника, про-
водя сверху донизу принцип возможного сокращения штатов.
Мои подчиненные знали, что одной из наиболее тягостных
обязанностей, возложенных на Контроль, является пересмотр
и сокращение штатов всех ведомств. Очевидно, чтобы иметь
моральное право провести эту жестокую меру, надо было ее
осуществить в своем ведомстве. В своих новых сотрудниках,
с которыми у меня сразу установились самые доверительные
отношения, я встретил искренне преданных делу людей, которые
не за страх, а за совесть старались выполнить мои указания.
Я никогда не был чиновником, мало знал эту среду и потому
не был уверен, что возьму сразу надлежащую ноту в непривыч-
ных отношениях. Но мне повезло. С первых дней наметились те
лица, которые казались мне подходящими для проведения
полученного задания. С ними я дружно работал в Крыму все
время до самой эвакуации. О них у меня сохранились самые
лучшие воспоминания.
Состав ведомства был довольно пестрый. Было много старых
и опытных работников Контроля царского периода, но рядом
с ними служили лица, коих заставила идти в Контроль нужда и
необходимость заработать кусок хлеба, имелось даже известное
число л|щ из левого лагеря, представителей былой оппозиции.
В общем, состав был вполне удовлетворительный. Несмотря
на отношения, чуждые всякого генеральства, все время поддер-
живалась самая строгая служебная дисциплина, основанная
на взаимном доверии и сознании чувства долга и общности
интересов. Это сделало мою службу в Контроле легкой.
Другим обстоятельством, облегчившим мне выполнение моих
обязанностей, было то отношение, которое я встретил со стороны
главы власти и моих товарищей по правительству.
Отношения с Врангелем установились сразу, при этом, по
существу, все дело гражданского управления он всецело пере-
доверил Кривошеину, с которым я сблизился еще в деникинский
период. Кроме ' официальных докладов, происходивших два
раза в неделю, я виделся с последним почти каждый день и мог
посещать его по делам каждый раз, когда считал это нужным.
Поэтому по всем важным делам, занимавшим внимание власти,
367
мы всегда обменивались мнениями ранее, чем.вопрос доходил
до общего собрания правительства.
С раннего утра и до поздней ночи Кривошеин сидел в своем
рабочем кабинете в малом дворце, где он жил вместе с Вранге-
лем. В его приемной один за другим чередовались штатские
и военные, кто с докладами, кто с проектом, кто с просьбой.
Всех он выслушивал, быстро ориентировался в делах и.
налагал резолюцию, всегда продиктованную здравым смыслом
и государственным взглядом на вещи. У всех нас было много
дел, почти не было свободной минуты, это, между прочим, было
причиной того, что я не вел дневника за это время. Но больше
всех нас работал Кривошеин, он, безусловно, был душою всего,
что делалось в Севастополе, по крайней мере в гражданском
управлении. Я видел, как этот старый уже человек буквально
жег свою жизненную свечу с двух концов, не щадил своих сил
и здоровья. Иногда, едва оправившись от тяжелого сердечного
припадка, он, еще лежа, принимал доклад по спешному делу.
Он работал больше всех не за страх, а за совесть. Все знали, что
положение наше очень рискованное, что надежды на успех
мало, многие серьезные люди отказывались связывать свое
имя с делом столь непрочным. Но это не обескураживало Кри-
вошеина. Он верил, что при счастливом стечении обстоятельств
Крым выйдет победителем из борьбы, если власть не сделает
крупных ошибок. Поэтому он делал все возможное, чтобы обес-
печить максимум шансов для успеха, по крайней мере со сто-
роны тыла. Надо помнить, что общественное мнение тогда
приписывало провал дела Деникина и Колчака неправильной
политике тыла. Он видел лучше других слабые стороны нашей
тогдашней администрации, как правый, преследуемый каде-
тами, он приписывал последним значительную долю вины за все
происшедшее. Теперь, взявшись за дело организации тыла, он
хотел показать, что можно сделать даже с теми ничтожными
средствами, которые были в нашем распоряжении. Но главным
образом он как патриот и боец по натуре стремился обеспечить
успех борьбы за Россию.
С ним было приятно работать, он умел быстро отличать
главное от подробностей, отдавать точные приказания и на-
стоять на раз принятом решении. Несомненно, он был страшно
честолюбив, но это свойство только усиливало его работоспо-
собность.
У нас было мало валюты, а между тем положение было
таково, что мы всецело зависели от заграничного ввоза, который
приходилось оплачивать в иностранной валюте. Чтобы ее до-
стать, Налбандов придумал остроумную систему.
В Крыму и в северной Таврии было много хлеба еще с про-
шлого года, урожай опять предвиделся отличный, цены на зерно
стояли по сравнению с иностранными рынками очень низкие.
Притом падение стоимости нашего рубля еще больше увеличи-
368
вало эту разницу цен. Естественно, явилось много лиц, желав-
ших вывозить хлеб на заграничные рынки, но этому мешало
запрещение вывоза без разрешения правительства. Последнее
пользовалось монополией вывоза хлеба и обменивало его на
товары заграничного происхождения. Представители ведомств,
главным образом чины военных управлений, покупая загранич-
ные товары, платили нашими денежными знаками, выдавая
одновременно свидетельства на право вывоза определенного
количества хлеба. Продавец уже сам обязан был закупить хлеб
для вывоза, отправить его за границу и продать его, чтобы
вырученной валютой покрыть стоимость товара и все связанные
с этим делом хлопоты и расходы. Конечно, на этой почве созда-
валось много злоупотреблений. Прежде всего при этом цена
хлеба учитывалась наиболее невыгодно для казны, а затем
происходило много недоразумений с количеством вывезенного
хлеба, никто его при вывозе точно не учитывал и фактически
вывозили много больше разрешенного.
Налбандов придумал систему нажить для казны на вывозе
хлеба большие суммы, которая основывалась на участии в деле
вывоза частной предприимчивости совместно с казной. Видимо,
предприниматель хорошо зарабатывал, так как нашлось много
лиц, готовых работать на таких условиях отчисления. Но еще
больше было недовольных.
Начиная с чинов интендантства и других представителей
снабжения армии, которые раньше были полными хозяевами
в деле выдачи разрешений, а теперь этого права лишились, мно-
го лиц, желавших вывозить зерно за свой счет и риск, начали
кампанию против Налбандова. Они старались опорочить целе-
сообразность проекта, искренность намерений и честность ис-
полнения затеянной меры. Цель этой кампании была ясна: все
сделки теперь приобретали ясность и простоту для их проверки,
что не нравилось поставщикам и некоторым из его подчиненных.
По крайней мере в первый же месяц моей службы пришлось
столкнуться с одним договором, который в скрытой форме давал
громадные преимущества одной фирме. Сделка была опротесто-
вана по инициативе, если не ошибаюсь, Управления продоволь-
ствия, и дело перешло на заключение Контроля. Я поручил наи-
более опытным чинам разобрать контракт. В результате сделка
была опротестована, и у нас произошел министерский кризис,
дошедший до Главнокомандующего. Резолюция последнего
была в духе заключений Контроля. Естественно, последовала
борьба, направленная в первую голову против Налбандова.
Последний многим мешал, что создавало ему множество
врагов. К сожалению, он сам давал им оружие против себя.
Как человек очень недоверчивый и не умевший вести дело
в крупном масштабе, он все хотел делать сам, зарывался в ме-
лочах и подробностях, проявлял скаредность в расходах по
транспортировке скупленного зерна. Это вызывало волокиту,
24 Заказ -195 369
тормозило реализацию зерна и в конце концов привело все
хорошо задуманное дело к краху. Именно из-за вечных пререка-
ний о величине фрахта пропустили удобное для вывоза из
портов северной Таврии время. Между тем наступили морозы,
сильные и необыкновенно ранние, нечто неожиданное и для на-
шего дела фатальное. К началу октября наступили холода
такой силы, которой они редко достигают даже среди зимы.
Порты Азовского моря замерзли, и удобный момент для вывоза
был упущен. Затем наступил крах нашего фронта, и подвезен-
ный к портам хлеб в количестве более 4 миллионов пудов до-
стался врагу. На этом и закончилась эта хитроумная комбина-
ция, которая сулила казне много десятков миллионов франков
дохода, а обратилась в чистый убыток, особенно для предприни-
мателей, из которых большинство разорилось. Но эта катастро-
фа реализовалась лишь в конце октября, когда мы были выбро-
шены из северной Таврии. До того момента Налбандов чувство-
вал себя победителем. Его поддерживали Кривошеин и Главно-
командующий; собранный в конце сентября съезд представите-
лей финансового и торгового мира одобрил его политику.
При заключении хлебных сделок Налбандов руководство-
вался «нормальным контрактом», который был одобрен помощ-
ником Главнокомандующего. Контроль следил, чтобы не было
отклонений в ущерб казне, поэтому контракты, хоть немного
отступавшие от нормального, поступали на предварительное
заключение Контроля, где имелись юристы из бывших судебных
деятелей, которые занимались этими делами и подготовляли
материалы для заключений Контроля. Несколько проектов
контрактов было ими опротестовано, и эти протесты неизменно
принимались во внимание. Помню особенно один случай. В Кон-
троль поступил проект контракта с фирмой Второвых и одно-
временно записка Налбандова, в которой он просил отнестись
с особой тщательностью к деталям проекта. Я дал его на заклю-
чение нескольким лицам и вчитался в него сам. Было ясно, что
фирма ищет некоторых привилегий, коими не пользовались дру-
гие. Контроль дал отрицательный отзыв. Через несколько дней
во время очередного доклада Кривошеину последний начал
разговор на эту тему и просил разъяснить, чем вызван протест
Контроля. Видимо, к нему поступила жалоба на нас. Я объяснил
и показал самое заключение. Кривошеин согласился с правиль-
ностью этого заключения, но прибавил, что он хотел бы, чтобы
к этой фирме было проявлено такое же отношение, как и ко всем
другим, для нее не должно быть исключений ни в ту, ни в другую
сторону только потому, что он сам ранее был тесно с нею связан.
Тут мне стало понятным поведение Налбандова.
Когда фирма настаивала на особых кондициях, он, зная
близость ее главарей с Кривошеиным, не хотел отклонять ее
домогательств, боясь испортить свои отношения с всевластным
премьером.
370
Вот почему он не сделал сам изменений в проекте контракта,
а предоставил эту роль Контролю. У него не хватило духу
ни самому положить отрицательную резолюцию, ни перегово-
рить откровенно с Кривошеиным. Последний, как только узнал
подробности дела, перестал им совершенно интересоваться,
а фирма отказалась от контракта. Другой контракт, заключен-
ный с фирмой, в котором принимал участие тоже близкий
Кривошеину человек — инженер Чаев,— был близок к нормаль-
ному и не останавливал на себе внимания. Но то обстоятель-
ство, что участником был Чаев, дало пищу всякого рода слу-
хам. Говорили о какой-то привилегии и старались запутать
не только Налбандова, но и Кривошеина.
Все это вылилось в конце концов в очень тягостную сцену.
Однажды Кривошеин, очень расстроенный, отозвал меня в сто-
рону и сообщил, что вечером у Врангеля назначено экстренное
секретное заседание по поводу доноса, в котором хотят смешать
с грязью некоторых членов правительства, в том числе и его са-
мого. У Врангеля я встретил Кривошеина, Бернацкого, Вильчев-
ского и генерала Беляева. Последний, бывший в доброе старое
время редактором «Инвалида», теперь имел какие-то неопре-
деленные полномочия от Врангеля для производства следствий
по делам, кои он сам сочтет нужным возбудить. Пользуясь
поручением обследовать работу интендантства, он соста-
вил доклад, в котором стремился доказать, что интенданты
работали добросовестно, а политика Налбандова ведет к про-
валу и исполняется нечистыми руками. Это не было следствием
в общепринятом смысле. Лица, против коих возводились обви-
нения, не допрашивались, материалы заинтересованных ве-
домств не исследовались и не затребовались, все велось в сек-
рете от них. Материалом для доклада были разговоры и показа-
ния чинов интендантства и Управления снабжения без надлежа-
щей проверки их. В результате этого странного досье получи-
лось, что работа заготовительного аппарата отдела снабжения
якобы выше всякой похвалы, хотя только что последовал приказ
Врангеля, аннулирующий сделку интендантства, о которой я
упоминал выше. В то же время на работу Налбандова набрасы-
валась тень. Попутно затрагивались лица, которые считались
сторонниками политики Налбандова, в первую очередь Криво-
шеин. Для того, чтобы навести тень на последнего, приводился
пример исключительных выгод контракта Чаева. Вероятно, ав-
тор не взвесил тягости делаемых намеков, не предвидел реак-
ции, которую вызовут возводимые им с чужих слов обвинения.
Вышло так, что Врангель призвал все заинтересованные сто-
роны на очную ставку, а также пригласил присутствовать
представителей заинтересованных ведомств, то есть финансов
и контроля. На этом тягостном заседании произошел диспут
между Налбандовым, с одной стороны, и генералом Беляевым,
с другой.
24*
371
Все обвинения Беляева были опровергнуты фактами, причем
выяснилась необоснованность выводов, обвиняющих одних и
обеляющих другую сторону без достаточного знания предмета,
без критического отношения к полученным сведениям и показа-
ниям. При прениях оказалось, что многие существенные данные
остались неизвестны составителю досье. После этого заседания
всем и больше всех Врангелю стало ясно, что дело идет об
интриге, жертвой которой стал прежде всего сам производив-
ший расследование генерал Беляев и которая имела целью
сломить план участия казны в вывозе хлеба. Кончилось все
укреплением позиции начальника Управления продовольствия
и торговли, а Беляеву было предложено прекратить заниматься
делом, в котором он не был осведомлен. Еще раз победа Налбан-
дова была полная. Когда Вильчевский оставил пост начальника
Управления снабжения и на его место был назначен Ставицкий,
борьба против военного ведомства стала для Налбандова
более трудной.
Ставицкий отказался от мысли сломить в корне план Нал-
бандова, он лишь боролся за то, чтобы вернуть себе право
давать разрешения на вызов в обмен на ввозимые товары для
нужд интендантства. В этом отношении Ставицкий проявлял
всегда большой напор и агрессивность. Несомненно, он обладал
большой энергией и настойчивостью, чем подкупал Врангеля,
но его манера работы производила тягостное впечатление. Он
пользовался каждым предлогом для подпольной работы против
других членов правительства, ловко использовал естественное
желание Врангеля видеть обеспеченными интересы армии преж-
де всего и на этой почве умело использовал наше трудное
положение. Мы были нищи и убоги, приходилось по одежке
протягивать ножки, следовательно, множество нужд не могло
быть своевременно удовлетворено. Это давало возможность воз-
водить обвинения на Управление продовольствия и торговли,
будто оно загипнотизировано идеей нажить побольше валюты
и игнорирует интересы армии. Ставицкий ловко этим пользо-
вался, и настроение создавалось напряженное. С ним было
трудно работать. Уже впоследствии, много лет спутся, эта черта
его характера привела к известным трениям в Софии между
военными и дипломатическими представителями ко вреду всего
нашего белого лагеря.
Если в Крыму не произошло большого обострения между
военными и штатскими элементами, то это объясняется тем
доверием, которым пользовался Кривошеин у Врангеля и Ша-
тилова.
Не раз, когда военные старались вмешать Врангеля в Ьаши
д^ла и тот начинал делать нажим в смысле требования осуще-
ствить ту или иную меру или ускорить прохождение какого-либо
законопроекта, Кривошеин давал энергичный отпор. В минуты
таких конфликтов Шатилов неизменно вносил успокоение. Он
372
пользовался громадным влиянием на Врангеля и большим
уважением у штатских, в дела которых никогда не вмешивался
и против которых не интриговал. Его отличительной чертой
было то, что из всех военных он один имел мужество отстаивать
свое мнение пред Врангелем, не считаясь с тем, нравится это
тому или нет. Он был правдив и самостоятелен.
Военным министром был Вязьмитинов, перешедший по на-
следству от последнего правительства Деникина. К сожалению,
он все время хворал и почти не мог исполнять свою трудную
задачу сам.
Незадолго до падения Крыма открылась вакансия военного
представителя в Болгарии. Должность не требовала большого
напряжения сил и была предложена Вязьмитинову, на что он
охотно согласился. Вообще в ту пору попасть на заграничную
должность для большинства служащих казалось верхом благо-
получия. Наше содержание исчислялось в знаках Главного ко-
мандования, очень упавших в цене, да и само по себе оно было
ничтожно: едва давало возможность просуществовать одному
человеку, да и то впроголодь. Если мы, начальники ведомств,
не имели возможности купить себе масла или яиц, а о фруктах
забыли и думать, то просто диву даешься, как могла существо-
вать прочая чиновничья братия, особенно семейные. Поэтому
всем казалось заманчивым попасть за границу, где содержание
выплачивалось валютой. При переводе этого содержания на
наши бумажки получались такие астрономические цифры, о ко-
торых в Крыму никто не смел мечтать.
Морским ведомством управлял адмирал Саблин. Как я уже
говорил, он тоже сильно хворал, был апатичен и умер осенью
от рака. Конечно, эта страшная болезнь наложила отпечаток
на всю работу в ведомстве. С первых же дней у меня как главы
Контроля было много столкновений с морским ведомством.
Впрочем, столкновения происходили не с адмиралом, а с его
подчиненными. Только раз произошло неприятное недоразуме-
ние с самим Саблиным из-за распределения тантьем по порто-
вому заводу, которое было опротестовано Контролем. После
личного объяснения он признал свою ошибку и вопрос был
улажен согласно требованиям закона.
Я сознавал, что положение морского ведомства ненормаль-
но, и постоянно боялся потери того относительного господства
на море, которым мы пользовались, в сущности, не по заслугам.
Эти опасения находили себе оправдание в положении, создав-
шемся на Азовском море, где большевики после долгого бездей-
ствия вдруг начали проявлять активность, организовали кое-
какие морские силы и причинили нам множество хлопот и не-
приятностей. Было ясно, что прояви большевики хоть немного
энергии на Черном море, нашему благополучию может насту-
пить конец. Наши суда не ремонтировались, была опасность,
что скоро они одно за другим начнут выходить из строя. Я на-
373
стойчиво указывал Кривошеину на необходимость энергичных
мер для поддержания нашего господства на море. Особенно
меня беспокоил крейсер «Нахимов», который в почти готовом
состоянии был отведен в Одессу и там брошен Шиллингом.
Если бы большевики захотели, они могли его легко достроить,
и я боялся, что они это сделают. Тогда наше сообщение с Кон-
стантинополем было бы поставлено под угрозу, так как у нас
не было судов, которые могли бы догнать этот быстроходный
крейсер. Наши моряки считали, что у большевиков нет личного
состава, и потому не обращали внимания на эту опасность.
Последствия показали, что они были правы, большевики даже
не сделали попытки вывести этот корабль в море. Но это было
результатом саботажа их командного состава, а не нашей
предусмотрительности.
Врангель решил заменить Саблина более энергичным на-
чальником и выписал адмирала Кедрова. Последний прибыл
к нам приблизительно за месяц с небольшим до нашей ката-
строфы. Врангель предложил ему пост Командующего флотом
и начальника ведомства. Кедров упорно и долго отказывался,
он не верил в успех, видел развал флота, считая себя чужим
для черноморцев человеком, предвидел возможность противо-
действия.
Но Врангель поставил вопрос ребром. Кедров, в сущности,
состоял на службе Добровольческой армии, поэтому ему было
трудно ответить отказом,— оставалось или повиноваться, или
стать в глазах флота дезертиром. Он принял тяжелое наследие.
С этого момента закипела работа по приведению в порядок
того, что еще оставалось от флота. Первое впечатление Кед-
рова после ознакомления с состоянием ведомства и флота, ви-
димо, было удручающим. По крайней мере, вскоре после своего
назначения он мне сказал: «Вы меня втянули в тяжелое поло-
жение, благодаря вам я попал сюда. Флот фактически не суще-
ствует, корабли в отчаянном состоянии, почти не в силах выйти
в море. Если армия сдаст, что вероятно, то никто из нас не уйдет
из Крыма, ибо суда не способны к переходу морем. Благодаря
вам мне придется пережить позор спуска родного Андреевского
флага, что произойдет под моим командованием. Я вам этого
никогда не прощу». Я ответил, что если нам придется уходить,
то и он, и флот под его командой отстоят еще раз честь флота.
Я потому и настаивал на его назначении, что был уверен этим
путем застраховать флот от бесчестья спуска дорогого флага
перед грязной красной тряпкой. Уверен, что в случае ката-
строфы на суше флот спасет флаг от бесчестья, а армию от
плена. С тех пор наши отношения испортились. Видно было, что
он сказал то, что чувствовал, и чувствовал сильно. Но за все
время своей работы в Крыму Кедров проявлял кипучую дея-
тельность. По складу своего характера этот человек очень тя-
желый, а в наших обстоятельствах его нервы напрягались до
374
крайности, всем его сослуживцам было подчас тяжело. Но он
умел всегда отстоять интересы флота, заботился о судах и лю-
дях, интересы плавающего флота были всегда на первом плане.
Это с ним примиряло черноморцев и поднимало его авторитет
в глазах подчиненных.
Конечно, за короткое время, когда он стоял во главе флота,
трудно было сделать что-либо существенное, но все же только
ему, его энергии армия и население обязаны тем, что они вы-
ехали в Константинополь в числе более 150 тысяч человек. Я глу-
бого убежден, что если бы флотом командовал кто-либо другой
из бывших на Юге офицеров, то эвакуация не прошла бы так
гладко. Нельзя забывать, что фронт лопнул неожиданно даже
для самой Ставки, что приказ об эвакуации был отдан за не-
сколько дней до ее начала. В этот момент в морском ведомстве
все оказалось готовым, все предусмотренным, обдуманным и
рассчитанным. Оставалось только выполнять заранее в деталях
выработанный план. Только этому Врангель и армия обязаны
успехом эвакуации. Но у Кедрова есть еще большая заслуга,
за которую ему никто никогда не сказал «спасибо», но которая
делает ему много чести. В момент обсуждения подробностей
эвакуации у военных было крайне странное отношение к штат-
ским. Они как-то считали естественным, что все заботы и сред-
ства должны быть направлены для спасения военного элемента,
а о штатских позаботится Господь Бог. Кедров смотрел на свою
задачу иначе. Он назначил суда для военного элемента, но
оставил несколько кораблей и для эвакуации штатских.
Кривошеин рассказывал мне, что в момент обсуждения
подробностей эвакуации с военными у него вышла с Врангелем
и штабом почти ссора. Ему пришлось сказать резкую фразу, что
право спасать свою жизнь не есть привилегия одних военных.
Кедров таких фраз не говорил, он просто распорядился
судами по своему усмотрению, назначил несколько судов для
штатских чинов и для гражданского населения. На все попытки
военных вмешаться в его распоряжения он дал решительный
и резкий отпор. Он сказал, что считает спасение людей, дове-
рившихся армии, делом чести флота и что он этот долг выпол-
нит, не позволяя вмешиваться в его распоряжения. В этот
момент все моряки повиновались только его распоряжениям,
он был хозяином положения, и его волю все были вынуждены
исполнять. Тысячи гражданских семей обязаны ему своим
спасением.
Начальником Управления внутренних дел был Тверской, ко-
торого я когда-то, еще до времени Деникина, рекомендовал
Врангелю. Теперь ему пришлось управлять областью, равной
губернии старого времени. Но несмотря на его несомненный
административный опыт, дело как-то плохо клеилось, по край-
ней мере мне много раз приходилось слышать жалобы Криво-
шеина на неудачный подбор административного аппарата.
375
В сущности, у нас было двоевластие. Территория охватывала
лишь бывшую Таврическую губернию, и на этом небольшом
клочке одновременно распоряжались Тверской со своим ми-
нистерством и губернатор Лодыженский со своим губернским
управлением. Было чуть ли не больше управляющих, чем управ-
ляемых. Гипертрофия гражданского аппарата осталась в на-
следство после периода Деникина, с ней было трудно бороться^
ибо это означало выбрасывать людей, лишенных всего, • на
улицу.
Врангель сознавал эту язву и отдал определенные приказа-
ния. Была назначена комиссия для рассмотрения возможности
сокращения штатов, в которую своим представителем я назна-
чил Стишинского как человека независимого и старого порядка.
Конечно, главное внимание было обращено на штаты загранич-
ных представительств. В первую голову были сильно сокращены
штаты самого Контроля, особенно константинопольского пред-
ставительства. Тут произошло очень болезненное для меня
обстоятельство. При сокращении остались за бортом многие
уважаемые деятели, о службе которых в Контроле мы в Крыму
не подозревали. Между ними пострадал Хомяков, бывший
председатель Думы. Узнал я об этом много времени спустя, и мне
стало очень тяжело на душе, ибо я относился к нему с величай-
шим уважением, а старик находился в очень трудном матери-
альном положении.
Первой жертвой начавшегося сокращения штатов пала, ко-
нечно, пресловутая морская база в Константинополе. Нормаль-
ным путем ее сократить было невозможно, так за нее держалось
морское ведомство. Пришлось обратиться лично к Врангелю,
и он наложил резолюцию на докладе комиссии: «Морскую
базу с 1-го августа упразднить».
Только когда эта резолюция пришла в морское ведомство
для исполнения, стало возможным начать торговаться с мор-
ским начальством о числе лиц, коих можно оставить в Констан-
тинополе хотя бы под другим названием. Кое-что пришлось
им уступить, но все же сокращение расхода получилось значи-
тельное. Таково было положение в Крыму в смысле состава
главных правительственных лиц, а также условий, в которых
пришлось начать работать.
До сих пор я ничего не говорил о Врангеле, а между тем
он, естественно, являлся самым главным персонажем на Юге.
С Врангелем я познакомился в ростовский период и сравни-
тельно тесно сблизился в новороссийский. Тогда он был просто
генерал, находившийся в оппозиции Главнокомандующему.
Теперь он сам был Главнокомандующим и правителем с не-
ограниченною властью, что не могло не отразиться на всем его
миросозерцании. В первом же нашем разговоре я почувствовал
перемену его психологии и отношения к окружающим. Он,
376
видимо, привык держать себя известным образом с сотрудни-
ками, успех кружил ему голову.
Правда, в беседах с глазу на глаз это сказывалось меньше,
но на приемах и публичных выступлениях его манера держаться
выдавала, что он чувствует себя не простым смертным.
Вскоре после моего приезда в Крым состоялся раут по по-
воду дня именин Врангеля. Это празднование было особенно
торжественно потому, что за несколько дней перед тем армия
одержала блестящую победу около Мелитополя. Наступавшие
красные были окружены и разбиты. Их регулярная конница
оказалась окруженной нашей пехотой и кавалерией, большая
ее часть или погибла, или была взята в плен, одних коней захва-
тили три тысячи.
Главком был в восторге, перед нами почти не оставалось
боеспособного врага, который был вынужден начать спешно
перебрасывать на юг части, предназначенные для Польского
фронта. Говорили, что число полков, отвлеченных с этого фрон-
та на юг, равнялось девяносто одному. Во всяком случае, у нас
все были упоены победой, все преклонялись перед Врангелем.
На раут в малом дворце собралось много народу со всеми чле-
нами правительства во главе. Пришлось довольно долго ждать
Врангеля, который поехал на какой-то чисто военный праздник,
бывший в этот же день. Когда наконец он появился, все встрети-
ли его стоя, точно коронованную особу. Его манера держаться
усиливала это впечатление, можно было подумать, что нахо-
дишься не в лагере вождя Белого движения, командующего
25 тысячами человек, борющимися за свержение узурпаторов-
иноплеменников, а в мирной обстановке при дворе владетель-
ного герцога. Особенно это впечатление усилилось, когда нача-
лись речи, где было столько лести и подобострастия. Последнее
обстоятельство выявило для меня причину происшедшей пере-
мены — результат преклонения перед успехом. Я по природе
к этому не был склонен, мне было неприятно, я промолчал
и никогда за все время моего пребывания в Крыму ни разу
не выступал с речами. В своей ответной речи Врангель сказал,
что, когда он встал во главе борьбы, никакой надежды на
успех не было, силы были слишком неравны. И теперь соотноше-
ние сил прежнее, и только что-либо сверхъестественное может
принести нам победу. Но он верит в успех потому, что окружен
исключительным по составу подбором сотрудников, из которых
наиболее крупным является Кривошеин.
После этого раута и до самого нашего крушения я чувство-
вал некоторую неловкость в своих отношениях к Врангелю, было
что-то, что являлось причиной некоторой сдержанности. Но на
служебных отношениях это не отражалось. Не было близости,
но установилось взаимное доверие в деловых вопросах.
Наши отношения опять приняли прежний характер после ка-
тастрофы, когда мы все были потрясены и уничтожены.
377
Как военачальника я в крымский период Врангеля не знаю,
операции мне мало известны, притом на основании разговора,
а не документального изучения предмета. Поэтому на этом
вопросе я не считаю возможным останавливаться подробно,
скажу о различных моментах нашей борьбы впоследствии, при
изложении фактической обстановки в Крыму и в связи с собы-
тиями на фронте.
Ближе мне была видна деятельность Врангеля как прави-
теля. Подбор сотрудников был в значительной мере предрешен
его положением опального генерала во времена Деникина.
Тогда он проникся враждой к людям и партиям, которые
играли решающую роль при Деникине. Сам он принадлежал
по своему воспитанию и положению в прошлом к монархиче-
скому лагерю и, естественно, искал себе сотрудников среди
общественных деятелей, враждебных кадетам. Только Бернац-
кий, имевший репутацию более левого направления, перешел
к нему по наследству от Деникина. Прежде всего его деятель-
ность протекала в беспартийной области, а сверх того его сотруд-
ничество облегчало поддержание тесных отношений с финансо-
выми агентами, в чьих руках находились остатки денежных
средств, без коих всякая борьба была немыслима.
В последний момент перед падением Новороссийска Вран-
гель сблизился с Кривошеиным, которого раньше мало знал, и
проникся уважением к знаниям и государственному опыту этого
деятеля. Кривошеин получил громадное влияние и на все по-
следующие назначения. Исключением является, быть может,
Струве, которого Врангель привлек раньше, чем Кривошеин
прибыл в Крым. Это назначение, по-видимому, имеет происхож-
дением знакомство, установившееся тоже во время новороссий-
ского периода, когда Струве часто виделся с ним. Кривошеин,
видимо, имел влияние на назначение Глинки начальником
Управления земледелия и Тхоржевского — начальником Канце-
лярии правительства. Я сам испытал на себе известное давле-
ние Кривошеина на подбор служащих.
Сам Врангель сравнительно редко вмешивался в текущую
работу ведомств, все очередные вопросы мы, начальники ве-
домств, докладывали Кривошеину как помощнику, облеченному
властью утверждать дела административные и законодатель-
ные. Только в самых важных случаях вопросы восходили до
Врангеля, но и то через его помощника или в его присутствии.
Врангель живо интересовался тем, чтобы ускорить прохож-
дение в жизнь земельного закона. Кривошеин не был в восторге
от этой новеллы, но раз закон был издан, надо было его скорее
провести в жизнь, чтобы извлечь максимум возможной пользы
в смысле политического воздействия на воображение масс.
Поэтому Кривошеин сам торопил Глинку. Но, естественно, на
практике встречались многие трудности, хотя Глинка старался
изо всех сил ускорить размежевание отчужденных земель. Ге-
378
нералы, далеко стоявшие от административной практики, виде-
ли в этих неизбежных задержках злую волю и неоднократно
жаловались Врангелю на Глинку, обвиняя его в медлительности
и бездействии. Кривошеину приходилось брать своего сотруд-
ника под защиту и объяснять, почему происходят задержки.
Точно такие же неосновательные жалобы военных раздавались,
когда у нас рассматривался закон о волостном земстве.
Вопрос это был серьезный и его надо было всесторонне
обсудить. Было устроено совещание членов правительства с зем-
скими деятелями Таврической губернии с князем Оболенским
во главе.
Затем Кривошеин поручил Глинке свести все мнения и соста-
вить проект закона. По существу это было делом ведомства
внутренних дел, поэтому задача эта должна была бы лежать
на Тверском. Но, видимо, в это время Кривошеин уже переста-
вал доверять последнему, почему и возложил ответственную ра-
боту на человека, ему близкого еще по прежней службе. Со-
ставленный проект подвергся переработке в Особой комиссии
при ведомстве внутренних дел под председательством Твер-
ского. Все эти обсуждения требовали времени, хотя мы очень
спешили, не останавливаясь на мелочах и стремясь провести
главную линию. Когда я попробовал ввести в избирательный
закон цензовое начало, чтобы разделить богатых крестьян от
бедняков и тем противопоставить одну часть крестьянства
другой, это было отвергнуто без прений как слишком осложня-
ющее закон, ведущее к задержке и могущее привести к потере
времени, тогда как скорости проведения закона придавалось
больше значения, чем его сущности.
В основу проекта было'положено равенство всех домохозяев,
волостное земство становилось чисто сословным органом само-
управления крестьян, причем последние по-прежнему состав-
ляли одну «громаду», без всякого внутреннего подразделения.
Полным и единственным хозяином нового земства становил-
ся мужик-домохозяин, чем устанавливалась гегемония одного
сословия в деле местного самоуправления. Это была мера чисто
демагогическая, но значения она не получила вследствие нашего
поражения. Если бы мы продержались, закон этот мог стать
источником большого разочарования. По идее, положенной в
основу будущего земства, волостное собрание становилось
органом, избирающим уездное земское собрание, а последнее
избирало гласных будущего областного земства. Таким обра-
зом, проведенный закон становился фундаментом всего буду-
щего самоуправления. А так как он являлся органом исключи-
тельно сословным, орудием диктатуры сословия культурно сла-
бого и отсталого, то фактически им устранялись на всех
ступенях самоуправления все культурные элементы страны, что
не могло привести ни к процветанию органов самоуправления,
ни к социальному миру. Ибо искусственно одно сословие проти-
379
вопоставлялось всем другим и поддерживалась его отчужден-
ность от остального населения. Притом само это сословие ис-
кусственно консолидировалось, объединялось в одно целое, не-
смотря на то, что материальные интересы его составных частей
требовали дифференциации и распадения на класс богатеев,
сильных хлеборобов, призванных заменить исчезнувшее правя-
щее сословие, и на деревенских пролетариев-бедняков, психо-
логия которых так родственна городскому пролетариату.
Поэтому я не скрывал своего отрицательного отношения
к построению законопроекта, но мешать его прохождению не хо
тел, так как военные видели в нем средство купить поддержку
крестьян, с этой целью он и издавался. А раз власть встала на
путь демагогии и стремилась рядом законодательных мер при-
влечь к Белому движению массу, то надо было создавать зако-
ны быстро, и притом такие, которые бы отличались крайней
простотой и были удобопонятны населению, для уловления
коего предназначались. Поэтому закон был отредактирован
так, чтобы он был понят мужиком как нечто, дающее ему
преимущества.
Однако последствия показали, что мужика этим законом
не купили, как не купили его и земельным законом.
Не могу не вспомнить мою беседу с хохлами, моими ближай-
шими соседями. Это было в конце гетманского периода, когда
в Киеве носились с мыслью о привлечении симпатий крестьян
путем отчуждения в их пользу помещичьих земель. Однажды я
сообщил это крестьянам и получил следующий ответ: «Эх, ба-
рин, один генерал даст землю, другой придет на его место и
отнимет. Настоящая земля будет, когда будет хозяин. Вот
Александр II дал нам землю, и никто ее не отнимал у нас:
ни паны, ни немцы, ни большевики». Та же психология недо-
верия к искренности высших классов была у нас в Крыму.
Но это не означает, что нам не следовало сделать эту попытку.
И хотя Врангель выполнил то, что не успел Деникин, привлечь
крестьянство к борьбе за Родину ему не удалось. Это явится
для истории доказательством того, что правые элементы сделали
все, что могли, они поступились своими классовыми интересами
не на словах только, а на деле.
Как бы то ни было, Врангель и его генералы верили, что
демагогическое законодательство даст им новые контингенты
бойцов за Родину, поможет провести мобилизацию. Поэтому
он страшно торопил с изданием закона о волостном земстве.
Однажды Кривошеин рассказал мне, что он получил от Вранге-
ля с фронта телеграмму, полную упреков за мнимую задержку
закона, причем ответственность возлагалась на Глинку.
Кривошеин ответил решительной, почти резкой телеграммой,
в которой указывалось, что делается все возможное для ускоре-
ния прохождения закона, но такие законы нельзя печь как
блины, не рискуя стать смешным. Общий смысл был: не слу-
380
шайте ваших генералов, ничего не понимающих в делах зако-
нодательства.
Кривошеин с раздражением говорил, что все это интриги
генерала Коновалова, который под него подкапывается. Он счи-
тал Коновалова эсерствующим и непримиримым врагом правого
течения. Со своей стороны, Кривошеин боролся, сколько мог,
против эсерского влияния, остававшегося в штабе с момента
высадки последнего в Крым. После отправки Махрова в Польшу
левое течение получило большое влияние благодаря Конова-
лову, которому приписывали много плохого. Так ли было на са-
мом деле, сказать не могу, сам я Коновалова не знал совер-
шенно, но борьбу против него Кривошеина мог наблюдать.
По существу, наше законодательство исчерпывалось двумя
демагогическими законами (о волостном земстве и земельном),
все остальное были лишь временные меры для удовлетворения
текущих нужд. Впрочем, вообще нелепо законодательствовать
на ничтожном клочке территории, почти в сфере военных дей-
ствий, при ежеминутной угрозе вражеского нашествия. Но за-
седания правительства происходили регулярно два раза в не-
делю, причем рассматривались дела преимущественно финансо-
вого и административного характера. Журналы заседаний, ка-
жется, удалось вывезти, так что сохранился любопытный ма-
териал, характеризующий нашу работу.
На посторонних наша работа производила впечатление, что
проводится левая политика правыми руками. По крайней мере,
как-то я встретил Новгородцева, который сказал мне эту фразу.
Конечно, среди крайних правых политика Врангеля не встре-
чала сочувствия, но с нею мирились, так как прежде всего надо
было победить большевиков, и все надежды в этом отношении
связывались с именем Врангеля. Притом же не раз приходилось
слышать, что на территории Крыма будет доказана ошибочность
мероприятий Врангеля и это предохранит остальную Россию
от таких опытов.
Если наше законодательство не дало результатов в смысле
усиления средств для продолжения борьбы с большевиками,
то и опыты опереться на казачество тоже были не более успешны.
После провала на Северном Кавказе в Крым перебрались
атаманы, казачьи правительства и значительное число казаков.
Строевые казаки вошли в число бойцов на фронте и лихо
исполняли свой долг. Но с атаманами и правительствами шли
бесконечные препирательства, они стояли на платформе сепа-
ратизма, как будто они были еще у себя дома. Надо было как-то
уладить натянутые отношения. Начались переговоры. Теперь
разговаривать с казаками было много легче, чем при Деникине.
Тогда казаки находились дома и имели собственную экспедицию
печатания денежных знаков, они были материально независи-
мы. Теперь они жили у нас и на нашем иждивении. Правда,
казачьи части не нуждались, ибо они получали все те виды
381
довольствия, что и Добровольческая армия. Но иное положение
создалось для казачьих правительств, которые вынуждены были
прибегать к помощи Врангеля. Это создало благоприятную для
успеха переговоров почву, хотя все же пришлось приложить
много труда раньше, чем удалось довести их до благополучного
конца. Особенно трудно было преодолеть сопротивление Апосто-
лова, влиятельного донского министра. Это был человек упор-
ный и тупой, насквозь пропитанный эсеровской жвачкой, остав2
шейся по наследству от увлечений демократического народо-
правства, основанного на самоопределении народностей и не-
зависимости государственных новообразований. Однако благо-
даря тому, что сами казаки были заинтересованы в скорейшем
достижении соглашения, состоялось подписание письменного
договора. Оно юридически закрепляло то фактическое положе-
ние, которое создалось в результате переезда казаков в Крым.
Хотя новых боевых сил нам это не дало, но могло иметь извест-
ное значение для развития военных операций в казачьих обла-
стях, о чем тогда усиленно говорили, притом отпадало опасение
возникновения трений между властью атаманов и Главнокоман-
дующего. Это союзное соглашение было отпраздновано с боль-
шой помпой, как событие большой важности.
Другая попытка опереться на казачество могла иметь гро-
мадное значение, если бы она была удачна. Я имею в виду
высадку на Кубань.
Эта операция подготовлялась давно и недостаточно скрытно.
Казаки в ней должны были играть главную роль и были, по-
видимому, ее вдохновителями. Они все время поддерживали
связь с родиной, имели множество сведений из казачьих обла-
стей. Их разведка сообщала, что на Кубани все готово к общему
восстанию, все ждет лишь толчка извне, лишь момента, чтобы
подняться при первом выстреле как один человек и выгнать
большевиков с Кубани. Эти сведения совпадали с теми, что
имелись в штабе армии, там тоже царил оптимизм. Казаки же
так были уверены в успехе восстания, что громко говорили о
скором возвращении на родину, а когда наступил момент про-
изводства десанта, они отправились в экспедицию, имея в обозе
жен и детей.
Конечно, сколько бы ни старалась Ставка сохранить в секре-
те операцию при таких условиях, когда о ней почти открыто
говорили в Севастополе, большевики, имевшие среди населения
глаза и уши, не могли не узнать о наших планах.
Это, по-видимому, произвело на московских заправил силь-
нейшее впечатление. Они еще не забыли пережитого год назад
животного страха за свою жизнь, когда добровольцы в союзе
с кубанскими и донскими казаками, очистив казачьи области,
лавиной обрушились на Красную Армию и докатились до Орла.
Обстоятельства тогда спасли советскую власть и жизнь ее во-
жаков, но теперь обстановка была другая.
382
Большевики понимали, что удайся нам поднять Кубань и
прочно там обосноваться, борьба для них станет донельзя труд-
ной. Большая часть Красной Армии была связана войной с
поляками. Северная Таврия, где только что были разбиты около
четырех кавалерийских и восьми пехотных дивизий, приковы-
вала все, что удавалось оторвать от Западного фронта. При
таких обстоятельствах возникновение нового фронта в казачьих
областях могло стать роковым для самого существования со-
ветского строя. Не мудрено, что, как только большевики дога-
дались о наших намерениях, они обдумали и быстро провели
в жизнь меры противодействия.
Прежде всего они постарались связать наши силы в северной
Таврии. Последовательно и быстро они начали перекидывать
сюда подкрепления, шедшие на Польский фронт, рискуя тем
ослабить себя там в наиболее решительный момент. Тем самым
они выдавали свои взгляды на относительную важность борьбы
на разных фронтах; они явно начали смотреть на нас как на
своего главного противника. В течение июля они довели свои
силы против Крыма до шести кавалерийских и одиннадцати
пехотных дивизий. (По сведениям штаба, это составляло с ты-
ловыми частями 250 тысяч человек.)
Собрав такие силы, красные повели настойчивые атаки как
с северо-востока в направлении на Мелитополь, так и со сто-
роны Херсона на Каховку. Начались чрезвычайно напряженные
бои, которые не раз ставили нашу армию в тяжелое положение.
Штаб понимал, что надо до начала операции на Кубани
обеспечить свой тыл со стороны северной Таврии. Он старался
возможно скорее разбить Красную Армию, собранную к северу
и востоку от Мелитополя. Но это оказалось нелегко. Наученная
горьким опытом июня, красная каВалерия избегала решитель-
ного столкновения с главными силами добровольцев, но тем
не менее упорно пыталась нанести поражение тылам и отдель-
ным отрядам. В то же время красные перешли через реку
Днепр, заняли переправу около Каховки и повели наступление
на Перекоп. Командовавший на этом участке Слащов не сумел
справиться с положением, красные первоначально имели успех.
В конце концов красные были разбиты на обоих направле-
ниях: на севере они понесли тяжелые потери, тысячи пленных
и десятки орудий достались в руки нашей армии, но тем не ме-
нее им удалось во время операции сильно укрепить переправу
у Каховки, создать тет-де-пон *, захватить который нам не уда-
лось. В общем, бои кончились тяжелым тактическим пораже-
нием красных, но своей стратегической цели они достигли:
задержали нашу высадку на Кубани почти на месяц, измотали
нашу армию и стали твердо на нашем берегу Днепра недалеко
от перешейка, чем создалась постоянная угроза нашему тылу.
* Укрепление перед мостом (фр.).
383
Таким образом, к началу операции наш тыл оказался менее
обеспеченным, чем месяц назад. Момент был упущен.
Равным образом и на Кубани большевиками были приняты
меры предосторожности. Когда началась высадка, то после пер-
вых успехов, давших возможность перебросить десант, стало
ясно, что операция не так проста, как казалось. После первого
момента растерянности большевики опомнились и привели в
действие ряд мер, видимо, заранее обдуманных, чтобы парали-
зовать наш первый успех. Их железные дороги заработали
вовсю, и через короткое время отряд Улагая, высадившийся
на Кубани, встретил целую армию из двух кавалерийских и
пяти пехотных дивизий. Естественно, наша операция захлебну-
лась, начальники, стоявшие во главе операции, встретившись
с такими затруднениями, растерялись.
Конечно, они могли сделать частные ошибки, скомпромети-
ровавшие успех, но основа неудачи, мне кажется, лежит не в них,
а в общей ошибочности плана, рассчитанного на неготовность
врага и на мнимое стремление населения восстать при первой
возможности. Ни то, ни другое не оправдалось.
Враг оказался осведомленным и заранее подготовившим
меры противодействия нашим планам, а население, в общем,
осталось пассивным, не захотело или не посмело проявить же-
лание бороться. Тут, конечно, сыграло роль недоверие к на-
шему начинанию, вполне естественное после недавнего провала
Деникина и Колчака, средства коих были неизмеримо больше
наших. С другой стороны, рядовое казачество, и особенно ино-
городние еще не вкусили полностью прелестей коммунистиче-
ской власти, большевики их еще недостаточно ограбили.
Поэтому основная масса населения Кубани осталась пас-
сивным зрителем вновь начавшейся борьбы, которая,естествен-
но, не могла при этих обстоятельствах развиться в крупное
действие, а борьба на Днепре отвлекла наше внимание и не по-
зволила перебросить подкрепления, прикованные к более чув-
ствительному месту.
Случилось, что в этот решительный момент борьбы белые
не смогли сосредоточить свои немногочисленные силы на одном
месте, которое они признавали наиболее важным. Белая армия
оказалась разбросанной. Большевики умело использовали это
и достигли стратегического успеха, приковав обе группы нашей
армии к местам, отдаленным друг от друга громадным простран-
ством. Мы не были разбиты тактически, но стратегически по-
несли крупную неудачу. Наши планы были сорваны, и притом
бесповоротно.
Пришлось спешно уходить с Кубани, на этот раз уже без
надежды вернуться. Правда, мы вывезли почти весь материал,
орудия и прочее, а также некоторое число казаков, примкнув-
ших к десантному отряду. Поэтому, несмотря на потери в боях,
число вернувшихся с Кубани превышало отправленный туда
384
отряд. Но все понимали, что операция не удалась, что это первая
крупная неудача Врангеля, которая делает морально невозмож-
ной новую попытку опереться на казачество. У нас отпала
надежда на то, что кубанское казачество созрело для борьбы
с большевизмом и решительно перешло на нашу сторону.
С другой стороны, с этого момента население Кубани должно
было потерять всякую веру в возможность освобождения их
страны нашими силами.
Мы, несомненно, проиграли крупную ставку.
Операции на Днепре, которые были предприняты больше-
виками, видимо, с целью отвлечь наше внимание с Кубани,
тоже кончились для нас полууспехом. Но в нашем положении
всякий неполный успех уже равнялся поражению, если не так-
тическому, то моральному. Большевики зацепились за Кахов-
скую переправу и, имея преимущество в дальнобойной артил-
лерии, могли удерживать переправу в своих руках, не давая нам
возможности прогнать их за реку. Это давало красным крупные
стратегические выгоды и создавало для нас постоянную угрозу.
Словом, кубанская операция, непродуманная и проведенная
недостаточно открыто, поставила нас в невыгодное положение,
нанесла крупный моральный ущерб, разрушила надежды на по-
мощь казачества и подготовила будущие неудачи.
И действительно, с этого момента начался закат звезды
Врангеля, все дальнейшие наши операции не имели конечного
успеха, после первых дней удачи они неизменно кончались про-
валом наших планов.
Впрочем, уже успех июня предуказывал неизбежность в бу-
дущем величайших затруднений. Именно когда наши силы окру-
жили конницу красных и последней оставалось или.сдаться, или
погибнуть, нижние чины побросали оружие и начали сдаваться
целыми полками, в то же время множество красных офицеров
предпочло лучше покончить самоубийством, чем попасть в руки
белых. Это показывало, что воспоминания репрессий деникин-
ского периода еще сильны в памяти красного офицерства, что
оно считает нашу победу равносильной его собственной гибели
и что будет поэтому бороться с нами не на живот, а на смерть.
Не мудрено, что мы имели теперь в его лице не только
грамотного в военном’ деле противника, но и ожесточенного
врага, который не ждет пощады и сам ее оказывать не намерен.
Если прибавить, что в тот момент большевики вели войну
с Польшей и эта война подняла на момент дух командного
состава Красной Армии, который в наших операциях видел
прежде всего помощь ненавистным полякам, то становится
понятным то ожесточение, которое проявляло высшее командо-
вание противника к Врангелю и его армии. Оно сознавало, что
поражение Красной Армии в июне отвлекло на Юг громадные
силы и помешало нанести смертельный удар под Варшавой.
Московские главари тогда растерялись, переоценили наши си-
25
Заказ 195
385
лы, испугались возможности нашего продвижения в район Харь-
кова и Дона, поэтому они настояли на переброске резервов на
Юг, в результате чего они нас действительно парализовали, но
оказались разбитыми под Варшавой и вынуждены были спешно
отступать. Естественно, красное офицерство взвалило на нас
ответственность за поражение на Висле и пылало мщением.
Вообще то обстоятельство, что мы вели борьбу с большеви-
ками во время войны с Польшей, вызывало и у нас известное
смущение. С одной стороны, все радовались, когда мы наносили
удар большевикам, с другой — боялись, что победа поляков
не принесет России освобождения, но за нее придется расплачи-
ваться не большевикам, а русскому народу. Одним из тех, кто
считал ошибкой вести борьбу во время войны Польши против
Совдепии, был Шульгин, который в ней сам участия не при-
нимал.
Впрочем, я с ним во время крымского периода почти не встре-
чался и не могу с уверенностью сказать, насколько верно мне
передали его отзыв о нашей борьбе.
Как я сказал, экспедиция на Кубань была поворотным мо-
ментом в нашей борьбе с большевиками, с этого момента нас
начали преследовать неудачи. Произошел какой-то невидный
на первый взгляд духовный перелом, потеря веры в себя, неспо-
собность довести задуманное дело до конца.
С другой стороны, у красного командования, видимо, появи-
лось сознание, что с поляками надо сговориться, чтобы иметь
развязанными руки для борьбы с нами, которые стали казаться
в Москве более опасным противником для их господства над
русским народом. Речи московских комиссаров ясно показыва-
ли, что они отлично сознают опасность для них проникновения
в Россию сведений о том, что делается в Крыму. Стремление
Врангеля опереться на крестьянство и проводимые меры для
гуманного обращения с пленными могли стать для большевиков
большей опасностью, чем самые блестящие наши победы в от-
крытом бою.
Все это привело к тому, что мало-помалу главное внимание
красное командование перенесло на борьбу против Крыма и
здесь стремилось взять реванш за поражения на Польском
фронте. И действительно, большая операция, задуманная Вран-
гелем, чтобы сбросить красных с левого берега Днепра и захва-
тить с тыла Каховку, была начата при напряжении всех наших
сил и сперва сулила успех. Мы перешли реку и нанесли врагу
на той стороне частичное поражение, ведя наступление в наи-
более опасном для красных направлении. Но враг проявил
небывалое для Красной Армии упорство, его части гибли, но
не отступали.
Бои приняли крайне ожесточенный характер. К несчастью,
в самый решительный момент был убит начальник кавалерий-
386
ского отряда, переброшенного через реку, что внесло расстрой-
ство и замешательство. Его заместитель, потрясенный упор-
ством сопротивления, не выдержал и отдал приказание отхо-
дить. Операция была скомпрометирована, момент упущен, более
сильные нервы победили.
Наша армия вернулась, не выполнив задания. Хотя потом
мы еще раз развили напор на север, имели частичный успех
и заняли Александровск, но моральный перевес перешел на сто-
рону врага, который, видимо, понял, что, уступая в искусстве
маневра, он может одержать успех, проявляя упорство и настой-
чивость, которые в соединении с численным перевесом дают
ему преимущество перед нами.
Так начался и медленно подготовлялся закат крымского
периода Белого движения.
Окончательная катастрофа была лишь естественным завер-
шением того процесса, который начался после провала высадки
на Кубань.
У нас этого долго не сознавали, все казалось, что наступили
лишь частные неудачи, которые могут быть исправлены после-
дующими успехами.
Мы, штатские, еще меньше, чем военные, понимали положе-
ние, среди нас жил оптимизм, вызванный победами первого
периода крымской борьбы. Только после неудачи наступления
за Днепр начали понимать, что произошло что-то крупное и
решающее, что повело к началу психологического перевеса
красных. Это резко сказалось на настроении масс.
Прежде всего усилилась агитация социалистов всех мастей
среди рабочего населения. Затем поднялось оппозиционное на-
строение севастопольского городского самоуправления, в боль-
шинстве социалистического. На базаре начался быстрый рост
цен, чем пользовались агитаторы, распускавшие слухи, что-де
вот когда придут «наши», все станет опять дешево, булка будет
стоить двугривенный и хлеба будет достаточно.
В первых числах октября я перебирался на новую кварти-
ру, чему очень радовалась моя жена. Прислуга гостиницы, где
мы ранее жили, прощаясь с нею, сказала: «Что вы так радуетесь,
барыня, ведь переезжаете-то ненадолго».
Она высказала то, что громко говорили уже на базарах, где
ловкая пропаганда уже вселила уверенность, что скоро придут
«наши» и прогонят золотопогонников.
Правда, я не мог заметить того сочувственного ожидания
новой власти, что так ярко проявлялось в Новороссийске при
закате звезды Деникина. Теперь скорее было некоторое как бы
сожаление к тем, кто в глазах массы был уже обречен. Среди
народа росло и крепло убеждение, что хочешь не хочешь, а боль-
шевки придут непременно.
Большим подспорьем для агитации против власти Врангеля
25!
387
была существовавшая у нас свобода печати. В Крыму пышно
расцвело газетное дело, количество периодических изданий
было очень велико, притом преимущественно левого направле-
ния. Социалистические газеты просто работали на большеви-
ков, конечно, под сурдинку, как то умеют делать социалистиче-
ские писатели. Они знали, что творят, им власть большевиков
была более родной, чем власть генералов и правых, хотя бы
проводивших левую политику. Что касается кадетской прессы,
то, несмотря на то, что отдельные представители этой партии
поддерживали, насколько могли, власть, большинство их было
нам враждебно. Она десятками лет привыкла быть в оппозиции
и не могла сразу переменить своих привычек. Она всю деятель-
ность строила на обличении и разоблачении ошибок отдельных
слуг власти, думая, что этим приносит пользу общему делу.
Поэтому на практике выходило, что в каждой мере, предприня-
той властью, как бы в общем она ни казалась приемлемой, от-
мечались слабые стороны, и только на них и останавливалось
внимание публики. Систематически и изо дня в день выискива-
лись большие и малые грешки чинов служилого аппарата, их
отмечали, преувеличивая и обобщая. Все время оттенялись
лишь слабые места, лишь ошибки, только промахи. В результате
у читателя получалось впечатление, что хуже кошки зверя нет.
Конечно, кадетская печать не стояла на стороне большеви-
ков, это было бы противно ее собственным интересам, ибо боль-
шевики всюду, куда приходили, прежде всего прикрывали
кадетскую прессу. Но невольно в статьях сотрудников про-
скальзывала предубежденность и враждебность к инакомысля-
щим, особенно к правым и национально настроенным элементам.
Таким образом, пресса частью сознательно, частью бессозна-
тельно делала злое дело разрушения духа. Существовавшая
у нас цензура пользы не приносила. Во главе Управления, ко-
торое должно было бороться с эксцессами прессы, стоял Неми-
рович-Данченко. В его распоряжение были переданы большие
средства воздействия на прессу. Он мог распоряжаться разда-
чей бумаги, что являлось сильным оружием, так как достать ее
было трудно. Этим он мог оказывать поддержку явно и тайно
тем или иным газетам. Но оружие это оказалось мало действен-
ным, так как оппозиционная пресса находила возможность
получать бумагу из других источников, да и выбор лица был
неудачен. Не раз приходилось убеждаться, что цензура отно-
сится к делу либо формально, либо странно. Поддержка друже-
ственной правительству печати не отличалась последователь-
ностью и планомерностью, напротив, иногда ею пользовались
органы,нам враждебные,и в то же время газеты дружественные
не могли получить помощи, так что иногда нужно было прямое
вмешательство высших властей, чтобы заставить отдел печати
выдать бумагу газете правого или монархического направления.
Мало того, время от времени стали появляться статьи весьма
388
странного содержания с такими нападками на правительство,
что можно было только удивляться, как могла цензура, при всей
ее слабости, пропустить такие вещи. Однажды на очередном
докладе у Кривошеина мне пришлось узнать о только что про-
исшедшем инциденте. Врангель, раздраженный такого рода
статьей, приказал применить репрессии к военному цензору.
Ко всеобщему удивлению, выяснилось, что статья появилась
не только с разрешения Немировича-Данченко, но принадле-
жала его перу. Он как газетчик не выдерживал, пописывал
под разными псевдонимами и изощрялся в этих статьях в
стремлении побить рекорд сенсации. При объяснениях он при-
знался, что автором статьи, возмутившей Врангеля, является
он сам, что он считает полезным такого рода нападки на прави-
тельство и разоблачения, так как это мешает власти дремать
и поддерживает в ней энергию и работоспособность. Словом,
он считал, что поступает правильно, и не имел ни малейшего
желания прекратить свои нападки в будущем. После краткого
объяснения Врангель убедился, что с ним каши не сваришь, и
предложил Кривошеину подыскать другое лицо на пост началь-
ника отдела печати. Его заместителя я не знал совершенно.
Впрочем, в крымский период пресса не могла иметь того гибель-
ного влияния, которое оказала эсеровская печать Кубани на
разложение тыла в период Деникина, когда яростная агитация
против Главного командования оторвала в самый решительный
момент кубанское казачество от борьбы с большевиками. Теперь
коренное население Крыма все равно весьма неохотно оказыва-
ло нам помощь в нашей борьбе. Татары, не желая подвергать
свою жизнь опасности и надеясь мирно ужиться с красными,
заявляли, что они не хотят вмешиваться в спор русских между
собою, что они остаются нейтральными. При попытках произ-
вести насильственную мобилизацию они предпочитали уходить
в горы к зеленым в надежде отсидеться до момента решения
спора между двумя борющимися армиями.
Среди зеленых, таким образом, имелись две группы, весьма
разные по психологии и по отношению их к белому лагерю.
Одни, и притом наиболее активные элементы, состояли из аген-
тов большевиков, высадившихся на Крымском побережье, охра-
нять которое было очень трудно. Они явились цементом, спаяв-
шим в организованные банды многочисленных беглецов разби-
тых в свое время большевистских войск, которые при поспешном
отступлении красных не успели уйти за перешеек и долгое
время скрывались в горах и среди населения горного района.
Другая часть зеленых состояла из уклоняющихся от службы
в строю и не желающих бороться ни с нами, ни с большевиками.
Они просто отсиживались, ожидая момента решения борьбы,
чтобы примкнуть к победителю. Первые элементы составили
активные отряды и причиняли нам много хлопот. Они сделали
небезопасным сухопутное сообщение между городами Крыма,
389
особенно на Южном побережье. Еще больше затруднений при-
шлось от них вытерпеть в вопросе о снабжении городов топли-
вом. Необходимость покупать уголь за границей вела к большим
финансовым затратам, поэтому были приняты все меры к разра-
ботке имеющихся в горной части Крыма залежей каменного
угля. Одним из наиболее серьезных затруднений были постоян-
ные нападения зеленых на рабочих и служащих, охрана коих
в дикой и гористой местности была очень сложна. Равным
образом эти банды постоянно мешали заготовке леса и дров,
чем причиняли много огорчений городскому населению. Есте-
ственно, на них стали смотреть как на союзников большевиков
и применяли к ним меры воздействия как к большевикам, пой-
манным в тылу наших войск,— их вешали. Они платили той же
монетой, и всякий офицер или представитель интеллигенции,
попавший в их руки, был обречен на верную смерть.
Против них предпринимались экспедиции, но успеха они
не имели, ибо сельское население им сочувствовало и их укры-
вало, что было легко сделать: отличить зеленого от сельского
жителя без помощи местного населения было нельзя. Послед-
нее, несмотря на переданную ему землю, все же стояло на сто-
роне зеленых, в которых видело своего брата, уклоняющегося
от участия в чуждой им обоим борьбе. С зеленым движением
было лишь одно средство борьбы — это решительная победа
над большевиками. Успех зеленого движения основывался на
надежде увидеть в скором времени победу красных; каждый
раз, как успех склонялся на нашу сторону, это движение времен-
но затихало, чтобы вновь усилиться при вести об успехах
Красной Армии.
Близкое сродство с зеленым движением имело полуанархи-
ческое повстанчество на Юге России, нашедшее наиболее яркое
воплощение в махновщине. По существу это был бунт полуди-
кого крестьянского анархизма против элементов государствен-
ной организации, какой бы формы она ни была. Поэтому
Махно боролся со всеми: и с Деникиным, и с большевиками,
и с петлюровцами. Если не сам Махно, то течения, ему род-
ственные, искали одно время союза с нами против большевиков.
Это был крайне опасный союзник, на которого нельзя было
положиться, но отбрасывать его в стан врага тоже не было
расчета. С ними велись какие-то переговоры, некоторое число
их просочилось в наше расположение. Правительство об этом
не было осведомлено, это было делом военных властей. Об этой
попытке я узнал случайно при следующих обстоятельствах.
Однажды моряки послали в район Александровска комис-
сию для закупки для флота овощей и просили меня командиро-
вать в состав комиссии представителя морского Контроля.
Через несколько дней этот чиновник вернулся в жалком состоя-
нии и рассказал, что комиссия подверглась нападению группы
махновцев, находившихся среди нашего расположения и счи-
390
тавшихся союзниками. Офицеры были перебиты, а остальным
удалось бежать ночью, обманув бдительность стражи. Вскоре
все махновские перебежчики или сбежали к своему батьке, или
погибли в столкновении с нашими частями. Так кончилась
попытка связаться с махновцами, расхождение было слишком
велико, чтобы мы могли остаться с ними в союзных отношениях.
Как я упоминал выше, наше финансовое положение было
не йз блестящих. В Крыму можно было найти только продукты
питания, да и то не все. Было много хлеба, достаточно мяса,
но жиров очень мало, рыбы почти не было, несмотря на то,
что вокруг нас было море. Все остальное приходилось вы-
писывать из Константинополя, что вело к большому расходу
иностранной валюты. А между тем ее у нас было мало, да и та
находилась в руках финансовых агентов, от которых мы, в сущ-
ности, совершенно зависели. Для закупок имелся еще от преж-
него времени аппарат бюрократического типа, привыкший к
масштабу старого доброго времени, когда Россия была великой
военной державой. Он работал медленно, и его услуги обходи-
лись дорого. Надо было его упростить и приспособить к нашему
малому масштабу. Сперва организовали в Константинополе
такой аппарат малого типа, и во главе его стоял Гербель, на-
значенный по желанию Кривошеина. Все дело было поставлено
на почву доверия к Гербелю. Он работал удовлетворительно
и был безусловно честным человеком. Но такая постановка
дела не нравилась многим, и против него начался поход, во гла-
ве коего стоял начальник снабжения, причем методы борьбы
были разнообразны. Сперва стали обвинять Гербеля в медли-
тельности, затем заговорили о дороговизне закупаемых им пред-
метов довольствия, наконец возвели обвинение в недоброка-
чественности поставок. Мне в качестве главы Контроля прихо-
дилось разбираться в этих обвинениях. От моих агентов в Кон-
стантинополе я получал донесения как раз обратные, предста-
вители Контроля находили, что дело поставлено правильно и
экономно, что последнее именно и вызывает неудовольствие
поставщиков и тех агентов власти, которые привыкли быть
в дружбе с последними.
Вскоре произошло новое столкновение на той же почве.
Врангель и Кривошеин отправились на фронт в расположение
корпуса Кутепова. Перед тем мне пришлось узнать, что интен-
дантство уверяет, что благодаря нераспорядительности тыла,
главным образом штатских заготовителей, армия осталась без
белья.
Поэтому я шифрованной телеграммой распорядился про-
извести при помощи полевого Контроля внезапную ревизию
всех складов интендантства как в тылу, так и в корпусах на
фронте.
День ревизии был приурочен к посещению Врангелем фрон-
391
та. Через несколько дней, вернувшись, он сообщил, что мораль-
ное состояние войск великолепно, но армия страдает от недо-
статка белья. Конечно, на этой почве начались обычные жалобы
на закупочный аппарат. Но через несколько дней начали посту-
пать шифрованные телеграммы с результатами ревизии. При
этом оказалось, что в корпусах, где жаловались на отсутствие
белья, у интендантов хранились десятки тысяч комплектов
белья, которое не раздавалось почему-то войскам и береглось
неизвестно зачем. Подробную сводку я передал Кривошеину,
который был очень рад этому документу, давшему ему материал
для борьбы с Управлением снабжения.
Если дело закупки товаров в Константинополе стояло удов-
летворительно, того нельзя было сказать про Западную Европу.
Там было разом два аппарата, один старый, оставшийся по на-
следству от прежних режимов, другой новый, созданный Бер-
нацким и Струве во время их поездки в Париж. Последний
по внешности был облечен в форму частной компании, так
называемое «Русско-Французское общество». Не доверяя чи-
новникам, эти общественные деятели привлекли к делу закупок
для армии видных промышленников и торговцев, с помощью
коих было организовано фиктивное общество, которое получило
от казны двенадцать миллионов франков и должно было рабо-
тать на а-рмию на комиссионных началах. И та и другая орга-
низации работали плохо, обмундирование, ими закупленное,
оказалось ниже всякой критики, что показывало глубокий
упадок морали среди русских людей. Страх ответственности
отпал, а духовного стимула не было.
Была идея создать еще англо-русское общество, аналогич-
ное франко-русскому, но в Крыму вовремя узнали об этой затее
и наложили «вето». Бернацкий обиделся и подал в отставку,
но Врангель отставки не принял.
Для оборота внутри Крыма правительство печатало деньги
образца, принятого еще при Деникине. Эти деньги стремительно
падали в цене, а так как жалование служащим было невелико,
то положение их было незавидно. Каково было жалование слу-
жилого люда, можно судить хотя бы по тому, что Кривошеин
в момент финансового совещания мог сказать, что он как
премьер получает около трех фунтов стерлингов в месяц. Ко-
нечно, рабочие получали относительно больше и, например,
плата любого наборщика была неизмеримо больше жалованья
министра. Конечно, все мы жили настоящими спартанцами,
забыв о всякой роскоши.
Население, которое знало, что при победе большевиков наши
деньги будут аннулированы, тем не менее с величайшей страст-
ностью занималось накоплением бумажек, в которые само
плохо верило. Лавочники и крестьяне пользовались каждым
случаем,чтобы поднять цены, любовно собирая синенькие пяти-
сотки, связывая их целыми пачками и, видимо, испытывая
большое удовольствие считать себя богаче «господ».
392
Под влиянием все ухудшающегося экономического положе-
ния Кривошеин созвал в конце сентября финансовое совещание
из представителей финансового и промышленного мира, жив-
ших в Крыму и за границей. Большим огорчением для него был
отказ Коковцова приехать, в чем он усматривал глубокий пес-
симизм графа и его недоверие к нашему делу.
Народу собралось много, весь цвет именитого купечества.
Началось обсуждение нашей политики в вопросах хозяйства
и денежного обращения. По существу, к спору Налбандова с
противниками его плана выкачать валюту из хлебного экспорта,
Кривошеин и Бернацкий поддерживали своего собрата, на
которого обвинения сыпались как из рога изобилия, главным
образом, со стороны хлебных экспортеров. В результате прений
Налбандов как будто одержал еще раз победу, большинство
склонилось на его сторону. Врангель в конце этого собрания
произнес речь, полную оптимизма. Он уверял, что если бы
даже перевес сил противника заставил нас отойти за Перекоп,
все же при наличии сильных укреплений на перешейке и при
поддержке флота мы можем быть уверены в том, что красные
не прорвутся на полуостров, что мы можем много времени
защищаться, ожидая изменения внешних условий.
Между тем положение наше становилось весьма критиче-
ским. В последних числах сентября пришло известие о перего-
ворах красных с поляками о мире. Это обеспокоило защитников
Крыма, так как все понимали, что теперь силы Красной Армии
будут направлены против нас. Между нами и поляками никогда
не было союзного договора в прямом значении этого слова, мы
просто боролись против общего врага, что вызывало общность
интересов, но лишь до момента, пока борьба продолжается.
Теперь разбитые большевики просили у поляков мира какой
угодно ценой. Продолжать борьбу не входило в планы польских
государственных людей. Они стояли на платформе вражды и
ненависти к русскому народу и государству. Польша по Риж-
скому миру получала столько, сколько никогда не снилось ее
государственным людям. Последние понимали, что удержать
захваченное они могут, лишь сохранив на возможно долгий
срок власть большевиков над русским народом. О славянской
солидарности не могло быть и речи, о ней славяне говорят
лишь тогда, когда им нужно, чтобы русский народ проливал
свою кровь за их интересы. Так и теперь поляки понимали, что
продолжение борьбы приведет неминуемо к гибели власти боль-
шевиков, чего они хотели избегнуть во всяком случае. Поляки
нами пользовались, пока им угрожала опасность большевист-
ского нашествия, их военный представитель любезничал вовсю,
но бросили белых, как только стало возможным их предать.
Когда пришло известие о переговорах поляков с большеви-
ками, оно произвело крайне тягостное впечатление. Первого
октября был торжественный обед в военном ведомстве, когда
393
заговорили о перемирии поляков с большевиками. Присут-
ствовавший на обеде военный представитель Польши в речи,
полной возмущения, заговорил о распускаемой клевете и кате-
горически опроверг это известие, ему сделали шумную овацию.
Но это были слова. На другой день мы узнали от французов
горькую правду. Тем не менее Врангель проявлял оптимизм
до конца, мы, штатские, ему верили, считая авторитетом в воен-
ном деле. Мы забывали лишь одно — что неприступных крепо-
стей не бывает, что крепость может долго держаться лишь в
том случае, когда ее защищает гарнизон, уверенный в выручке
и надеющийся на поддержку извне. Между тем все последние
годы войны показали, что наша армия может лихо наступать,
но в значительной мере потеряла способность к пассивному
сопротивлению, по крайней мере во время гражданской войны,
когда только активные операции имели успех, всякая же обо-
рона была обречена на неудачу. Наши успехи первого периода
были основаны на искусном, смелом маневре и стремительном
наступлении. Поэтому было несомненно, что отступление за
Перекоп равносильно концу борьбы.
Многие это понимали, хотя не высказывали громко.
Как раз около этого времени пришлось говорить с Кедро-
вым. Он был настроен крайне пессимистически, не верил в воз-
можность. удержать Перекоп и готовился к эвакуации.
Штатские гости, созванные на финансовое совещание, на-
чали разъезжаться в самом радужном настроении. Как раз
незадолго перед тем переговоры Струве в Париже закончились
признанием Врангеля «де-факто». Это было крупным диплома-
тическим успехом, открывавшим возможность начать перегово-
ры о займе, в котором мы очень нуждались. Как произошло это
признание, я не знаю. Многое оставалось дл^ нас, даже бли-
жайших сотрудников Врангеля и Кривошеина, неизвестным.
Впоследствии Мильеран, уже будучи президентом Республики,
говорил, что это было сделано, чтобы спасти Польшу.
Но этот последний в нашей борьбе успех, видимо, опять
окрылил Врангеля. Он устроил в честь отъезжающих гостей
пышный раут, на котором произносились горячие речи. Особен-
но горяча и полна веры в успех была речь Врангеля, ему отвечал
очень красиво Владимир Рябушинский, сравнивая Главно-
командующего с Пожарским.
В этот период пребывания в Севастополе я жил в верхнем
этаже здания Контроля. Из моих окон открывался чудный вид
на море, на северный рейд и на подходы к Севастополю со сто-
роны моря. Поэтому перед моими глазами прошла картина
прибытия французского дредноута, на котором прибыл фран-
цузский представитель — Мартель.
Это были захватывающие моменты, когда на время забыва-
лось наше положение. Когда этот гигант победоносной Франции
начал салют нашему родному флоту, оскорбленному и захва-
394
тайному грязными руками руководимого Третьим Интерна-
ционалом плебса, спазма сжала горло и невольно чувство
национальной гордости заставляло чаще биться сердце.
Я никогда не был ни военным, ни моряком, но это выражение
уважения к эмблеме нашей Родины глубоко меня взволновало.
В этот момент я понял чувства севастопольских моряков,
которые бурно проявились однажды. Мы сидели в каком-то
межведомственном заседании в большом дворце, где тогда
помещался морской штаб, как вдруг присутствующие моряки
вскочили с мест с криком «идет». Оказалось, что это дредноут
«Генерал Алексеев», прежний «Александр III», после долгого
перерыва своей боевой деятельности шел в поход выполнять
боевое задание с гордо развевавшимся Андреевским флагом.
Моряки были тогда сильно взволнованы.
Несомненно, признанием Франции был сильно взвинчен
и Врангель, появились какие-то неясные надежды, но события
их не оправдали.
Но прежде чем перейти к последним страницам нашей
трагедии, остановлюсь еще мимоходом на последней моей
стычке с отделом снабжения.
В последние месяцы крымского периода Врангель учредил
Особую комиссию для объединения всех заграничных заказов,
дабы упорядочить расход валюты. Председательствовал в но-
вой комиссии Кривошеин, и все дело расходования валюты
перешло под его контроль. Но Управление снабжения не отка-
залось от борьбы за автономию в этом вопросе.
Однажды я узнал, что Ставицкий сделал секретный доклад
Главнокомандующему и его помощнику по военной части Ша-
тилову, причем ему удалось убедить генералов, что если ему
не будет отпущена немедленно очень крупная сумма на срочные
закупки готового обмундирования, якобы имеющегося в Кон-
стантинополе, то армия останется к началу холодов без теплого
платья.
До последнего момента расчеты Управления снабжения в
этом вопросе основывались на ожидании прихода парохода
«Омск», на котором следовало из Японии около 6000 тонн теп-
лого обмундирования и материалов для армии. Однако когда
пароход прибыл в Константинополь, оказалось, что сверх этого
груза на «Омске» имеется такое же количество частного груза,
который пароход обязался доставить в Англию прямым рейсом.
Поэтому в Константинополе приступили к разгрузке казенного
имущества, за которым был послан транспорт «Рион». Пере-
грузка шла крайне медленно, и дорогое время проходило зря.
Риск оставить армию без теплого обмундирования и белья к
началу холодов увеличивался с каждым днем. Вместо того,
чтобы принять меры к скорейшей доставке груза «Омска», что
можно было сделать, переправляя его по частям на небольших
395
пароходах, которые осуществляли срочные рейсы в Крым, аген-
ты Управления снабжения спокойно ждали, когда все 6000 тонн
будут перегружены на «Рион». Вместе с тем это опоздание
дало Ставицкому давно ожидаемый предлог добиться от Вран-
геля согласия на предоставление Управлению снабжения огром-
ной по нашим средствам суммы для срочной закупки в Кон-
стантинополе якобы имевшегося там готового обмундирования.
Врангель доверял начальнику снабжения безусловно и прика-
зал выделить просимую сумму. Мы узнали об этом, когда все
было уже кончено.
Ставицкий послал в Константинополь своего помощника и
несколько интендантов, организовав из них закупочную комис-
сию с большими правами.
Скоро до нас начали доходить нелестные отзывы о ее дея-
тельности.
От проживавшего в Константинополе Ю. Н. Глебова я по-
лучил письмо с описанием злоупотреблений, царивших в этом
учреждении. Я принял меры, чтобы проверить эти сведения, что
было непросто вследствие трудности сношений с Константино-
полем. Получив подтверждение сообщенных фактов, я сделал
доклад Врангелю, указывая на опасность растраты казенных
денег, выданных в распоряжение Управления снабжения. В это
время мы уже знали, что комиссия вступила в связь с заведомо
недобросовестным посредником, который совместно с двумя
англичанами обязался поставить новое обмундирование, якобы
закупленное ими в Алжире. Не говоря о том, что этим наруша-
лась инструкция комиссии, которой поручалась только покупка
готового обмундирования или материала в Константинополе,
а отнюдь не в Европе или Алжире, вся сделка была такого
рода, что не давала ни малейшей гарантии в получении необхо-
димых армии предметов в назначенный срок. Контрагенты долж-
ны были погрузить обмундирование в одном из заграничных
портов лишь после получения громадного аванса. Затем достав-
ленный товар по прибытии в Константинополь подлежал оплате
полностью до его приемки нашими чинами, и только тогда его
можно было как следует осмотреть. Все это требовало большого
срока, и не было ни малейшей уверенности, что обмундирование
придет до начала зимы. Еще меньше было шансов получить
доброкачественный товар. Посреднику, совершенно некредито-
способному, был выдан громадный аванс без всякой гарантии,
ему же надлежало уплатить остальную сумму в несколько
десятков тысяч фунтов стерлингов до надлежащего осмотра
товара. Ясно было, что он не имел никакого основания забо-
титься о качестве, лишь бы тюки с каким ни на есть тряпьем
пришли к Константинополь, чтобы иметь право получить вто-
рую половину условленной платы, а затем ищи ветра в поле.
Таким образом, без всякой пользы для армии иммобилизова-
лась громадная сумма, составляющая значительный процент
нашей константинопольской наличности.
396
Врангель приказал назначить следствие, для производства
коего был избран генерал Макаренко, автор следствия по делу
Мясоедова и затем Шиллинга. Оба эти следствия давали мало
надежд на то, что дело о Закупочной комиссии будет доведено
до конца. Тем не менее оно началось, но не успел следователь
уехать, как произошли решающие события на фронте. Тут уже
было не до интендантов, красные прорвались на полуостров,
надо было уходить или погибать. Вся и все сели на корабли и
поплыли в Константинополь, в том числе и следователь Мака-
ренко, но уже не в качестве полноправного следователя, а ря-
дового беженца.
Правда, потом оказалось, что все предвидения Контроля
оправдались, товар пришел очень поздно, уже зимой, и оказал-
ся грязным и рваным тряпьем, годным только на переработку
на тряпичной фабрике. Так деньги, о которых столько времени
хлопотал генерал Ставицкий, пропали зря. Это называлось,
по терминологии Ставицкого, работать не по-штатски, по-воен-
ному. Но лично Ставиций тут не был замешан, он был лишь
повинен в излишней доверчивости. Во всяком случае, это ему
не повредило, он и сейчас пользуется доверием Врангеля.
Вообще борьба с военными элементами для Контроля была
гораздо труднее, чем со штатскими, среди коих тоже было до-
статочно желающих нажиться за счет казны. Среди моих
сотрудников были лица, которые занимались этой борьбой с
увлечением, как настоящие спортсмены своего ремесла.
Я не раз имел возможность убеждаться, что аппарат управ-
ления при Врангеле выгодно отличался от того, что приходи-
лось наблюдать в деникинский период. Правда, территория
была маленькая, все на глазах и под боком, но многое зависело
также от того, что во главе стояло несколько людей, имевших
в прошлом хорошую административную школу. Они подбирали
чиновничество из людей старого воспитания, еще не успевших
опролетариться. Притом глава гражданского аппарата пользо-
вался полным доверием Главнокомандующего, тогда как при
Деникине председатели Особого Совещания не чувствовали
за собой полноты поддержки Деникина.
' Сама армия тоже значительно изменилась. В Крыму не было
ни погромов, ни грабежей со стороны воинских частей, которые
получали регулярно свое довольствие и не были вынуждены
прибегать к самоснабжению, что было одной из наиболее во-
пиющих язв 1919 года. Совершенно'невозможно было существо-
вание таких начальников, как Шкуро или Покровский, о грабе-
жах коих слагались легенды. Даже казачьи части подтянулись,
среди них царила строгая дисциплина, мораль окрепла. Я помню,
какое тяжелое впечатление произвел на меня рейд Мамонтова
с его известным донесением о добыче, которую он везет на род-
ной Дон. Особо отмечали дорогие оклады для донских церквей,
изъятые во время рейда из других русских храмов. Теперь все
397
казачьи части получали все довольствие наравне с регулярными
частями, и о грабежах ничего не было слышно.
Другое отличие — это отсутствие жестокостей, производи-
мых по инициативе низших начальников. Пленных офицеров
не расстреливали. (Конечно, такая перемена поведения армии
явилась следствием ряда мероприятий и неустанной борьбы,
иногда мерами крайней строгости до военного суда включи-
тельно.) Но, к сожалению, было уже поздно, предубеждениё
против добровольцев еще было сильно среди крестьянской мас-
сы и особенно в Красной Армии.
Перейду теперь к последним неделям нашего пребывания
в Крыму.
В начале октября нового стиля умер в Ялте от рака бывший
командующий флотом адмирал Саблин. Через несколько дней
прибыло на яхте «Алмаз» его тело в Севастополь для похорон.
Я присутствовал при встрече гроба на Графской пристани.
Погода была для Севастополя совершенно необычная. Только
что началась осень, когда обыкновенно еще тепло, а в этом году
уже начались холода такой силы, какие и зимой бывают крайне
редко. На пристани Кедров сказал мне: «Занимаемся вот такими
церемониями, а на фронте решается судьба Крыма».
И действительно, только что началась последняя борьба
Красной и Белой армий. Большевики, заключив перемирие с
поляками, все свои лучшие силы направили против Крыма. Они
сконцентрировались на двух направлениях: на севере — около
Александровска, и на западе — около Каховки. Первая группа,
видимо, должна была наступать прямо на юг, чтобы связать
наши главные силы, находившиеся к северу от Мелитополя,
и тем дать возможность главной ударной группе в составе
нескольких пехотных дивизий и сильного кавалерийского кор-
пуса Буденного прорваться к перешейку и захватить его в тылу
наших войск, поставив их между двух огней.
Перед Врангелем встал решительный вопрос: что делать?
Можно было отойти за Перекоп, не ввязываясь в решительную
битву. Этим, несомненно, была бы избегнута опасность пораже-
ния армии в открытом бою, борьба бы затянулась, так как
неразбитая армия, опираясь на перешеек, прикрытый сильными
полевыми укреплениями, могла долгое время защищать под-
ступы в Крым.
Но в таком случае мы отказывались от инициативы в буду-
щем, она переходила бы бесповоротно в руки красных. Перед
нами вставала перспектива длительной оборонительной борьбы
без надежды на помощь извне, без шансов вновь выйти в Южно-
Русскую равнину, в сущности, без возможности успешно про-
должать борьбу. Впереди была одна перспектива — агония
Крыма.
Другое решение состояло в попытке перейти в наступление
в надежде разбить врага по частям, но и с риском погибнуть
в неравной борьбе.
398
Врангель принял второе решение.
Положение было трудное. Общая сила врага исчислялась,
согласно слухам, в 90 000 штыков и сабель при нескольких
сотнях орудий, нас было в общем около 25 000 бойцов/
План Врангеля, как я его себе представлял, в общих чертах
заключался в следующем.
Перекопские укрепления были заняты отрядом войск,
не сильным численно и малоспособным для маневрирования
в поле, но вполне годным для защиты крепкой позиции, при-
крытой проволочными заграждениями. Этот отряд должен был
орудийным и пулеметным огнем задержать и отбросить про-
тивника, если бы последний прорвался к перешейку и попытался
его атаковать.
Все остальные войска были собраны в кулак около Мелито-
поля. Часть их, главным образом казаки, предназначалась для
маневра против северной группы красных, наступавшей от
Александровска. Ее задачей было задержать эту группу врага
до решения борьбы на юге и западе. Считали, что эта группа
красных не способна к быстрому наступлению, что она будет
действовать методически и тем даст возможность выиграть
время, необходимое для нанесения сокрушительного удара
западной группе красных.
Последняя задача была возложена на наши главные силы,
ядро нашей армии. Предполагалось, что когда западная группа
большевиков подойдет к Перекопу и начнет его штурмовать,
наша армия развернется к югу от Мелитополя и начнет наступ-
ление на юго-запад в тыл и фланг красным, штурмующим
укрепления перешейка. Она должна была попытаться прижать
врага к незамерзшему Сивашу и к нашим укреплениям, обру-
шиться на его тыл и постараться его окружить и уничтожить.
При удаче маневр этот сулил полный разгром лучших частей
Красной Армии, после чего надо было ждать стремительного
отступления и его северной группы.
Однако была опасность, что враг вместо того, чтобы штурмо-
вать сильные укрепления перешейка, повернет на восток по на-
правлению к Геническу и Арабатской стрелке, чем расстраивал-
ся весь план, враг уходил бы из-под удара и получал возмож-
ность захватить у нас в тылу железную дорогу и отрезать связь
с Крымом. Чтобы парировать эту опасность, для защиты же-
лезной дороги и предупреждения возможности красным про-
рваться на восток, предполагалось одновременно с началом
наступления направить по железной дороге некоторые части в
виде заслона против попыток красных продвинуться от Пере-
копа к Геническу.
Таковы были предположения противника, как я себе пред-
ставляю положение.
Но человек предполагает, а Бог располагает, говорит рус-
ская пословица.
399
С самого начала операции пошли неожиданности, которые
спутали все наши расчеты. Главною помехой явились неожидан-
но ударившие морозы необычайной силы. Конечно, в конце
сентября и начале октября неизбежны утренники и небольшие
заморозки, но днем в это время года всегда в северной Таврии
бывает еще сравнительно тепло, порою солнышко еще сильно
пригревает.
В соответствии с этим войска были еще одеты в осеннее
обмундирование английского образца. Но вдруг ударили мо-
розы необычайной даже для глубокой зимы силы, днем темпе-
ратура держалась от 7 до 10 градусов мороза, ночью падала
до 15. Поднялся сильный ветер, который гнал тучи снежной
пыли. Ясно, что это обстоятельство страшно затруднило опера-
цию, которая была основана на быстром маневре, требующем
большой подвижности и выносливости войск.
Первые вести о начавшейся операции были крайне радост-
ного свойства. Говорили, что все идет как по писаному. Больше-
вики устремились к Перекопу от Каховки и попытались с налету
захватить укрепления перешейка. Две пехотные дивизии про-
тивника без надлежащей подготовки попытались взять штурмом
укрепленную позицию и были отбиты с тяжелыми потерями,
которые в Крыму оценивали в пятьдесят процентов их перво-
начального состава. Неприятель смешался и остановился перед
проволочными заграждениями. В то же время наш северный
заслон не только остановил наступление врага на Мелитополь,
но перешел в наступление и нанес врагу частичное поражение,
опрокинул его и погнал на север. Говорили, что часть северной
группы противника, главным образом вновь разбитый корпус
Жлобы, начала переправу на другую сторону Днепра, желая,
видимо, уйти из-под удара.
По-видимому, красное командование приняло наш северный
заслон за главные силы и стремилось отвлечь их подальше на
север, чтобы дать главной своей ударной группе время выпол-
нить поставленную ей задачу окружения наших сил и захвата
в тылу сообщений с полуостровом. Только этим можно было
объяснить отступление без достаточного сопротивления врага,
во много раз превышавшего силою наш заслон. Но наше поло-
жение этим фактом чрезвычайно облегчалось, всякая забота
о тыле отпадала.
Теперь наши главные силы могли начать без помехи вы-
полнять свой маневр: попытаться разбить главную ударную
группу красных, напоровшуюся на укрепления Перекопа. Армия
наша развернулась лицом к югу и юго-западу и веером начала
наступление на врага, обращенного лицом к перешейку и Си-
вашу. Заслоны, выдвинутые красными от Каховки к северо-
востоку, были смяты, и ядро наших войск обрушилось на тылы
группы противника, прорвавшейся от Днепра к перешейку.
400
Последняя попала в трудное положение: в целом ряде частных
боев, с помощью коих враг пытался остановить наше наступле-
ние, красные были разбиты. Они начали метаться, направляли
против нашей группы подходившие из-за Днепра подкрепления,
которые, однако, не могли остановить нашего наступления. Та-
ким образом, эта часть Красной Армии оказалась отрезанной
от своей базы, припертой к не взятым еще укреплениям пере-
шейка и к Сивашу. Ей, в том числе в первую голову знаменитой
конной армии Буденного, грозило полное окружение и уничтоже-
ние. Враг понял свое отчаянное положение и заметался. Он бро-
сился на восток в надежде найти здесь выход из кольца, начав-
шего сжимать его с железною силою. На помощь ему и на наше
несчастие пришла природа: морозы с сильнейшим ветром до-
ходили до пятнадцати и более градусов Реомюра. Суконная
одежда наших войск не могла при такой погоде защищать лю-
дей от обмораживания, многие простудились, другие поотморо-
зили руки и ноги. Все страшно утомлялись и теряли подвиж-
ность. Но самое неожиданное произошло с железной дорогой.
Еще летом при отступлении красные уничтожили все станцион-
ные сооружения, особенно водоснабжение. Его исправили на-
спех, причем все трубы и водопроводы не были защищены про-
тив зимних морозов. Летом и осенью это не представляло
затруднений для правильного движения поездов. Но теперь, как
раз в момент, когда началась перевозка подкреплений для за-
нятия линии железной дороги с целью прикрытия ее от возмож-
ного прорыва Буденного на восток, ночью ударил мороз до
двадцати градусов Реомюра, в результате коего все трубы по-
портились, водоснабжение железной дороги прекратилось и
график движения оказался совершенно спутанным, множество
поездов застряло, не будучи в состоянии дойти до места назна-
чения. Это отозвалось гибельным образом на начавшейся в
этот момент переброске подкреплений для занятия линии от-
ступления красных на восток. Эти части не поспели занять
назначенные им места. Благодаря этому врагу открылся узкий
проход вдоль Сиваша на восток к Геническу и железной дороге,
куда конница Буденного и не преминула устремиться. Правда,
пехотные дивизии, штурмовавшие перешеек, и часть отставшей
конницы оказались все же отрезанными и припертыми к Си-
вашу. Эти части погибли, но главное ядро неприятельской
кавалерии вырвалось из окружения, устремилось сперва на во-
сток, затем, выйдя из-под удара, загнуло на север и бросилось
на северо-запад между нашими главными силами, оказавши-
мися южнее, и донцами северного нашего заслона. Она широко
разлилась по нашим тылам и обозам, разнесла их вдребезги,
внесла среди них полную панику. При этом она оказалась в
тылу у казаков, преследовавших отступавшую северную группу
красных.
Все это произвело у нас полный переполох и хаос.
26
Заказ 195
401
Главные наши силы нанесли таким образом удар по воздуху,
казаки северного заслона оказались между двух огней и вынуж-
дены были пробиваться на соединение с остальными частями,
обозы были разгромлены или спешно отходили по разным на-
правлениям вне связи со своими частями.
Войска остались без продовольствия, они измучились и
переутомились, операция казалась сорванной, дух поколебался.
А тут враг продолжал напирать со всех концов. Вырвав-
шаяся на простор кавалерия Буденного, ободренная успехом
в тылу наших войск, повернула опять к югу и начала нажим,
северная группа красных тоже перешла в наступление. Всякая
возможность бить врага по частям исчезала, так как отдельные
колонны его настолько сблизились между собой на сравнительно
тесном пространстве, что получили возможность быстро по-
давать помощь одна другой. При этом начали подходить свежие
части красных, еще не битые в последних боях.
А между тем близость укрепленной позиции манила неотра-
зимо наши уставшие части. Всем стало казаться, что стоит
перейти за перешеек, укрыться за проволоку — и враг будет
вынужден остановиться. Верили, что тогда настанет страстно
желанный отдых, что можно будет наконец отогреться и от-
дохнуть.
В этот момент Главное командование не могло уже удержать
войска за перешейком, начальники сами по себе неудержимо
стремились отойти к югу, к укреплениям Перекопа. Это стало
психологически неизбежным как результат переутомления и
сознания, что решительный маневр не удался. В этот маневр
Врангель вложил все, весь свой престиж, все будущее борьбы
на Юге. Это была ставка «ва-банк», ставка эта была бита. Ма-
невр был очень тонкий, но сулил при удаче потрясающие ре-
зультаты, но он был очень сложен и при неудаче грозил ката-
строфой. Судьба повернулась к нам спиной, обстоятельства
сложились для нас неблагоприятно, очень тонкий расчет со-
рвался. А раз маневр сорвался, все полетело вверх ногами.
Как только враг узнал, что мы начали отходить, он начал
яростно наступать. Тут проявилось новое для гражданской
войны явление — необычайное упорство красного командова-
ния в наступлении и преследовании.
Оно решительно не щадило более своих войск, не давало им
ни отдыха, ни вздоха, гнало их с настойчивостью на проволоку
и пулеметы так, как только умели делать это во время Великой
войны немецкие генералы.
Подойдя к полузамерзшему Сивашу, красные генералы
погнали свою пехоту через ледяную воду по грудь и шею при
двенадцати градусах мороза.
Наши части, занявшие окопы, горько разочаровались. Мест-
ность вокруг была почти безлюдна, сами укрепления не были
снабжены теплыми помещениями, где бы войска могли укрыться
402
от холода и обогреться. Ветер повернул и дул им в лицо, морозы
продолжались. Вместо отдыха пришлось немедленно начать
отбивать настойчивые атаки врага, который, не щадя человече-
ских жизней, штурмовал подступы к укрепленной позиции.
Однажды ночью часть красных дивизий перешла Сиваш, где
по льду, а где просто по шею в холодной воде. Они встретили
лишь слабое сопротивление со стороны расположенных в этом
месте ненадежных новых формирований. Красные встали твер-
дой ногой на южном берегу Сиваша, обойдя таким образом
правый фланг защитников перекопской позиции. Конечно, пере-
шедшие вброд части при лютом холоде должны были погибнуть
или от мороза, или от наших пуль, но они сделали свое дело,
открыли путь остальной Красной Армии. Что тут происходи-
ло — я совершенно понять не мог.
Врангель не любил говорить об этих печальных страницах
нашей борьбы, его окружающие тоже молчали. Так я и не мог
никогда получить точных данных, как произошло, что крепкая
позиция, считавшаяся неприступной, оказалась взятой через
несколько дней после начала борьбы за овладение ею. Конечно,
враг не щадил своих войск, наступал день и ночь, искал решения
в короткое время и во что бы то ни стало. Но ведь на то и суще-
ствовала укрепленная позиция, чтобы дать шансы отбить атаку
открытой силы. Поэтому быстрое падение нескольких линий
укреплений после перехода главных сил на юг от Сиваша было
для меня всегда необъяснимой загадкой. Единственное объяс-
нение — это то, что в результате неудачной операции, про-
игранного генерального сражения, последовавшего затем от-
ступления и глубокого разочарования вследствие того, что по-
зиция не дала ни тепла, ни отдыха, наконец, сдал дух и бойцов,
и начальников. Уже самое отступление за Перекоп было молча-
ливым признанием нашего поражения, притом окончательного
и бесповоротного. Инициатива была вырвана из наших рук
и перешла к красному командованию. Усталость и разочарова-
ние пересилили волю к победе. Отойдя за проволочные заграж-
дения, войска окончательно потеряли сердце.
Притом же тут сказался дух нашего солдата. Среди послед-
них был большой процент крестьян, мобилизованных в Мелито-
польском и Александровском уездах. Люди эти, знавшие отлич-
но, что такое большевизм, превосходно дрались к северу от
Перекопа, когда они в прямом смысле этого слова защищали
свои семьи, свои дома. Но когда армия отошла за перешеек, они
-остро почувствовали, что им не удалось защитить свои очаги,
что дорогие им существа остались во власти врага, который,
конечно, будет мстить тем семьям, отцы и мужья коих остались
среди защитников Крыма. Для них оставалась одна надежда
спасти свои семьи от мести красных — это пробраться домой
раньше, чем красные разберутся, кто из них был дома и кто в ря-
дах Врангеля. Дезертирство для них казалось единственным
26*
403
средством спасти свои семьи. Они в .большом числе к этому
средству и прибегли. Равным образом среди наших солдат было
много пленных красноармейцев, которые составляли значитель-
ный источник пополнений нашей армии. Пока бои имели насту-
пательный характер, пока среди нижних чинов сильна была вера
в наше превосходство, они лихо исполняли свой долг. Но когда
победа видимо стала склоняться на сторону красных, когда мы
перешли к обороне, они начали страховаться путем перехода
к врагу, ибо для них наше отступление за Сиваш являлось
сигналом — «спасайся, кто может».
Во всяком случае, армия психологически больше бороться
не могла.
Я помню, что когда Врангель поехал на север, чтобы лично
убедиться в положении и переговорить с высшими начальни-
ками, у нас еще не было сознания, что все проиграно.
Когда пришла телеграмма, что армия вынуждена отойти
за Перекоп и что надо все приготовить к долгой обороне полу-
острова, Кривошеин стал настаивать, чтобы удержать возмож-
но дольше Геническ, где в то время находились миллионы пудов
заготовленного для вывоза хлеба. Там же находился наш глав-
ный запас пшеницы, и Кривошеину хотелось вывезти хоть часть
ее. Но ответ был, что задержаться абсолютно нельзя.
После возвращения из Джанкоя Врангель начал немедленно
таинственные разговоры с Кедровым, что ясно указывало на
близость эвакуации. Все распоряжения по подготовке послед-
ней начали спешно выполняться, быстро, но не торопливо,
явно — все было уже продумано. Суда направились к опреде-
ленным портам, будущим местам посадок. В правительстве
начали обсуждать вопрос об угле, о назначении судов для
разных надобностей. Видимо, у всех перед глазами встала
неизбежность эвакуации.
Кривошеин был совершенно убит. Он понимал, что все
проиграно, и навсегда. Белое движение кончалось провалом,
и на этот раз бесповоротно. Его имя было связано с этим пора-
жением, и хотя поражение было чисто военного характера,
но таков уж удел главы правительства, что общественное
мнение свяжет его имя с провалом движения, на которое воз-
лагалось столько надежд.
Между тем незадолго до этого были достигнуты крупные
успехи: Франция признала правительство Врангеля, наметилась
возможность крупной финансовой операции, которая бы вывела
нас из валютного тупика. Последнее я слышал от Кривошеина
за несколько дней до катастрофы.
Через несколько дней после возвращения Врангеля начали
поступать удручающие вести. Стало ясно, что укрепленная
позиция либо прорвана, либо обойдена, что именно — мы
не понимали, а военные избегали говорить на эту тему. Одно
было ясно, что все потеряно, что единственная забота Вран-
404
геля — это вывезти как можно больше его соратников, дабы
спасти их от яростной мести врага. Все понимали, что месть
будет ужасна, что нельзя ждать пощады от красных палачей.
Все мысли теперь и у штатских, и у военных были направлены
в сторону эвакуации. Армия еще дралась, но это были разроз-
ненные бои арьергардного характера, целью которых было
задержать врага и тем дать возможность планомерно провести
эвакуацию.
Правительство беспрерывно собиралось, но было уже бес-
помощно, все сосредоточилось в руках военных, главным обра-
зом моряков. Все взоры обращались на Кедрова, который
стал полновластным хозяином положения. Он был душою
эвакуации и ее исполнителем.
Для поддержания порядка в тылу до момента отхода судов
в Севастополь была создана власть коменданта тыла с особыми
полномочиями с генералом Скалоном во главе. В это крити-
ческое время вновь выплыла на мгновение странная фигура
Слащова. До сих пор я почти не касался этой личности, хотя
генерал имел громкое имя в Крыму. В своих воспоминаниях
о закате звезды Деникина я вскользь отметил, как отрица-
тельно относилось к Слащову правительство Деникина ново-
российского периода. Затем его энергия при защите Крыма
от иррегулярных банд создала ему громкое имя спасителя
Крыма. В первых боях при Врангеле он командовал крупными
отрядами, и при моем приезде в Крым я застал его в должности
командующего корпусом. Но во время операции красных на
Днепре, которая кончилась захватом ими переправы у Каховки,
его слава померкла. Конечно, он винил в неудаче других, но
Врангель был другого мнения и отчислил его от командования.
В это время его просто стали считать не совсем нормальным,
каким он и был на самом деле. В утешение ему дали титул
«Крымского», он выдумал себе какую-то фантастическую форму,
ходил перепоясанный мечом, подаренным ему благодарными
ялтинцами. Словом, когда я его увидел на одном заседании,
для меня не осталось сомнения, что это человек, у которого
не все дома.
Теперь, в момент общего отступления, он вдруг выступил,
требуя назначения для спасения Крыма. Ему предложили
проехать на фронт, об этом начали писать газеты, но на деле
ничего, кроме бутафории, не получилось. Никуда он не поехал,
Крыма не спасал, а смиренно сел на один из отходящих паро-
ходов и благополучно со всеми нами эвакуировался.
Впрочем, уже никто ничего сделать не мог, армия отступала
«по способности». Большая ее часть отошла благополучно
к морю, хотя не без крупных потерь.
В Севастополе было сильнейшее напряжение, опасались
забастовки рабочих, бунта запасных частей и так далее.
Дня за два до эвакуации стало известно, что для граждан-
405
ского чиновничества назначены пароходы, которые надо немед-
ленно грузить углем. Для Контроля было оставлено место
на «Рионе», транспорте морского ведомства. Этот корабль
сжигал колоссальное количество угля, он только что прибыл
из Константинополя с грузом и сжег в пути весь свой запас.
Рабочих было мало, поэтому начальство предложило чинам
Контроля самим грузить уголь. Я созвал своих и объявил им,
что эвакуация неизбежна, что для нас предназначен «Рион»,
но что мы уйдем на нем лишь в том случае, если поможем погру-
зиться. Большинство тотчас согласилось идти, с ними пошел и
всю ночь работал старик Стишинский, бывший министр и член
Государственного Совета. Удивительное чувство долга было
у этого человека, которого когда-то смешивали с грязью за его
крайне правые убеждения. На Юге он держался с достоинством
и выдержкой и заслужил уважение своих новых сослуживцев.
Ни разу я не слыхал от него проклятий или упреков своим
политическим врагам, которые все у него отняли до Родины
включительно. Насколько позорнее было поведение прогрессив-
ных общественников, которые даже в изгнании, в Константи-
нополе, не могли примириться с тем, что я дал этому старцу
черствый кусок хлеба, назначив его представителем Контроля
в франко-русскую комиссию по передаче имущества францу-
зам. Они тогда во главе с промышленниками пошли к Врангелю
и потребовали отчисления такого «реакционера» со столь видно-
го поста. Врангель уступил, и я был вынужден дать Стишин-
скому другое назначение. Уже после моего отъезда из Констан-
тинополя, при наступившей почти общей ликвидации аппарата,
Стишинский остался без места и умер в страшной нужде.
В первый момент после известия о начавшихся работах
по подготовке эвакуации у меня было впечатление, что все
чины Контроля собираются уезжать. То же было в других
учреждениях. Поэтому явилось справедливое опасение, удастся
ли нам разместить на судах всех желающих. Казна наша была
пуста, и просто голова шла кругом, когда перед нами вставал
вопрос, что будет, когда мы подойдем к Константинополю.
Виз у нас не было, а все знали, что без виз никуда не пустят.
Нужно было кормить всех прибывших в Константинополь,
а денег на это не было, да и сколько надо было бы иметь средств
для того, чтобы кормить в чужой стране столько народу. Прав-
да, высшим чинам военных и гражданских учреждений не угро-
жала опасность быть отправленными обратно, все понимали,
что в гражданской войне таким людям нет пощады и что им
надо дать право убежища. Французы определенно заявили,
что этих людей они вывезут и дадут им возможность сойти
на берег.
Но судьба армии и гражданского населения давала повод
для беспокойства. Мало было шансов, что всех нас примут,
боялись, что нас не впустят в Босфор. Все эти опасения заста-
406
вили Врангеля выпустить воззвание, в котором он выяснял
положение вещей, указывал, что впереди одна неизвестность,
что рассчитывать на казенный паек никто не должен.
Это обращение, несмотря на опасение мести большевиков,
имело известное действие, очень многие задумались и в послед-
ний момент не решились бросить Родину.
Правда, многие из них, особенно бывшие военнослужащие,
стали жертвою кровожадности известного венгерского палача
Белы Куна.
Особенно большой процент оставшихся был из числа чинов
Контроля. Во времена предыдущих вторжений большевиков
чины Контроля не подвергались особым репрессиям, и теперь,
естественно, у них теплилась надежда — авось пронесет.
Больше всего осталось чинов морского Контроля с его на-
чальником во главе. Другие чины Контроля просили меня перед
эвакуацией зачислить их в морской Контроль, который казался
им некоторой гарантией против репрессий. Впоследствии при-
шлось узнать, что большинство моих бывших подчиненных
не ошиблось в своих расчетах, они были арестованы, сосланы
в концентрационные лагеря, но затем помилованы и зачислены
на службу в большевистский контроль.
Среди военных иллюзий о пощаде было меньше, они почти
все старались выехать. Тут сказалось, какое большое число
военных всяких рангов таилось у нас в тылах. Однажды, за
несколько дней до посадки, Скалой сказал мне, что только
теперь узнал, сколько у нас паразитов. На мой вопрос, что он
имеет в виду, последовал ответ, что он отдал распоряжение
о регистрации находившихся в Севастополе военных для учета
их при размещении на суда, причем оказалось, что в сутки
зарегистрировано чуть ли не восемнадцать с половиной тысяч
одних офицеров, тогда как в этот момент на фронте находилось
не больше двадцати тысяч бойцов. Столько же уклоняющихся
было и в других городских центрах. Не мудрено, что при двадца-
ти или двадцати пяти тысячах бойцов на суда село много более
75 тысяч военных. Когда же началась сортировка по лагерям,
у Кутепова опять осталось около 25—27 тысяч человек, которые
и составляли действительную силу нашей армии. Все остальные
были элементы наносные или уклоняющиеся от действительной
борьбы, которые ютились в наших тылах, спасаясь от больше-
виков. На самом деле их было гораздо больше, так как многие
остались в Крыму после нашего ухода. Уже в Константинополе
мы. узнали, что большевики арестовали и расстреляли мно-
жество бывших военных, оставшихся там.
Последние дни перед посадкой на пароход прошли как
в тумане. Врангеля мы почти не видели, он совещался только
с Кедровым, Кривошеиным и своим штабом. Лишь от Криво-
шеина я узнавал кое-что. Так, он передал о переговорах с фран-
цузами и с американским адмиралом. Французы оказывали
407
всяческую помощь, обещали дать право поднять на мачте
французский флаг по приходе в пролив, что давало надежду
пройти беспрепятственно в Константинополь. Затем в последний
момент было заключено какое-то соглашение, о сущности коего
почти ничего не было известно, а потому его сильно преувели-
чивали. Американский адмирал не имел права вмешиваться
в нашу междоусобную борьбу, тем не менее он нам сочувство-
вал и помогал, чем мог. Иное отношение проявляли англичане.
Они решительно запретили своим судам спасать бегущих от
большевиков белых, их дредноут, все время стоявший в Сева-
стополе, спешно снялся с якоря, избегая необходимости оказы-
вать нам помощь. Осталось лишь несколько миноносцев, коман-
диры коих на свой риск и страх вывезли небольшое число
знакомых им офицеров, за что и были преданы в Константино-
поле суду. Правда, суд их оправдал, но самый факт характерен.
Насколько неожиданна была катастрофа, можно судить
по тому факту, что финансовые деятели, выписанные из-за
границы на съезд, бывший в конце сентября, не все успели
выехать из Крыма, и многим пришлось эвакуироваться на
общем основании.
Другой пример, доказывающий то же самое. За несколько
дней до катастрофы прибыл в Феодосию пароход «Херсон»
с 4000 беженцев так называемой английской эвакуации. Они
были вывезены из Новороссийска на английских судах и оста-
вались на иждивении англичан. Наконец это надоело англий-
скому правительству, и оно предложило беженцам или пере-
ехать в Сербию, или отправиться в Крым, настолько положение
последнего считалось прочным. Около четырех тысяч отправи-
лись на «Херсоне» в Феодосию и прибыли туда как раз к развяз-
ке. Пароход был взят для перевозки войск, а большинство
прибывших на нем беженцев осталось в Крыму. Можно себе
представить их отчаяние.
В Севастополе не было заметно торжества рабочих и прос-
тых людей при виде начавшихся подготовительных к эвакуации
работ. Наоборот, все как-то нахмурились, провожали нас,
видимо, без злобы, скорее с сожалением и с сочувствием. Ни
малейшего шага они не делали, чтобы затруднить нам эвакуа-
цию. Все усиленно работали, чтобы облегчить ее: ни одно судно
не было испорчено и не осталось в порту. Все, что могло кое-как
двигаться, было выведено, и морские начальники встретили
всеобщую поддержку и помощь.
В этот момент, по существу, власти уже не было, все держа-
лось старым престижем и готовностью помочь «несчастным»,
каковыми мы являлись в глазах населения. Только этим отно-
шением к врангелевцам можно объяснить то, что из Севасто-
поля ушли все, желавшие эвакуироваться, что выведены были
даже такие суда, о которых ранее и не думали. Эвакуация
производилась далеко не так безукоризненно, как то можно
408
думать, судя по результатам. Моряки расписали суда и собрали
их в определенных пунктах. Но самую посадку должны были
осуществлять военные начальники. Тут произошло много шеро-
ховатостей, которые при ином отношении населения, главным
образом рабочих, могли привести к печальным результатам.
Прежде всего, долго никто не мог узнать, кто на каком корабле
должен эвакуироваться. Когда этот вопрос обсуждался у Вран-
геля, нас, штатских, там не было. Мы атаковали начальника
тыла с просьбами сообщить расписание учреждений по кораб-
лям, но его ответ был: «Узнаете из приказа в свое время». Мы
знали только, что члены правительства должны плыть на
«Алмазе», про который говорили, что его котлы не в порядке
и что он не дойдет до Босфора. Публика начала волноваться,
и кто-то попросил Кедрова, чтобы нам было отведено место
на «Александре Михайловиче». Кедров, видимо, рассердился
и ответил резко: «Раз назначено на „Алмазе“, и пойдете на нем».
Впоследствии оказалось, что из всех членов правительства
на «Алмазе» шел один я, большинство же предпочло восполь-
зоваться любезностью французов и отправилось на француз-
ском флагманском корабле.
Конечно, в эти дни всякая текущая работа прекратилась,
но,к моему крайнему удивлению, зайдя в канцелярию, я застал
некоторое число ревностных чиновников Контроля за работой,
они продолжали делать свои ревизионные замечания, для
кого — неизвестно.
Все автомобили и другие средства передвижения были у нас
отобраны военными под предлогом вывоза раненых, никакой
надежды спасти архивы не оставалось, из Центра никаких
распоряжений, что с ними делать, не было. Поэтому власти
начальников Управлений предоставлено было решить, что с
ними делать.
Большинство просто жгло все, что можно. При этом, конечно
погибло многое, что надо было вывезти, и вывезено то, что
можно было бросить. В последний день перед эвакуацией
зашли ко мне бывшие коллеги по Думе Ростовцев и Львов.
Оба были крайне взволнованы предстоящей эвакуацией, оба
они благополучно выехали, причем первый даже раньше всех
нас, его вывезли англичане.
Поздно вечером мне сказали, что ночью последует приказ
с расписанием порядка погрузки на суда. Начальник канцеля-
рии правительства Тхоржевский взялся получить приказ и
принести его в канцелярию правительства, где должны были
собраться представители всех ведомств для получения оконча-
тельных распоряжений. Началось тягостное ожидание.
Время шло, все сидели в канцелярии, ожидая Тхоржевского
с приказом, но его не было и не было.
Наконец, поздней ночью кто-то сбегал во дворец и принес
приказ и известие, что Тхоржевский не придет, что он давно
409
сел на английский корабль вместе с Кривошеиным и ушел уже
из Севастополя, забыв известить ожидавших его прихода.
Самый приказ поразил меня своим содержанием. Была уже
глубокая ночь, когда невозможно было уведомить о содержании
приказа большинство заинтересованных. А между тем в 7 часов
утра уже была назначена погрузка на пароходы. Притом же
имелась одна особенность: первыми предназначены были к по-
садке все штабы и все военное начальство, кроме самого Глав-
нокомандующего. Таким образом, к 10 часам утра все началь-
ство должно было быть уже на пароходах, все штабы были бы
погружены на суда и всякое управление в городе прекращалось
само собой. После штабов должны были садиться на корабли
разные военные учреждения и последними штатские чиновники.
Рано утром я пошел во дворец, где ранее жили Врангель
и Кривошеин. Оказалось, что секретарь последнего мирно спит,
не зная, что Кривошеина уже нет в Севастополе. Врангель
и его ближайшие сотрудники тоже спали после бессонной ночи.
На рейде уже дымили суда, на берегу сновали лица, пере-
таскивавшие свой багаж на пристани. Вернувшись в здание
Контроля, я разбудил Татищева, жившего в том же доме, и
рассказал ему о положении дел. Он тотчас пошел к французам
с просьбой дать приказ о принятии на их суда членов правитель-
ства. Те любезно эту просьбу исполнили.
Утро было сумрачное, хмурое. На улицах появились первые
квартирьеры отступавшей армии, что заставляло всех торо-
питься. Еще живы были в памяти воспоминания о Новорос-
сийске.
Большим осложнением было то, что никто не заготовил
достаточно продовольствия, власти тоже об этом не позаботи-
лись. Теперь все зависело от того, забастует или нет севасто-
польская морская хлебопекарня. Еслц да, то переход морем
придется делать на пище святого Антония. К счастью, она
не забастовала, рабочие старались вовсю. Все же на некоторых
судах не хватало продовольствия, и люди сильно страдали.
Мне лично повезло. У меня сохранилось несколько бутылок
спирта, за который удалось найти подводу, перетащившую
как мой скарб, так и багаж моих сотрудников до пристани.
Так началась моя четвертая эвакуация.
Несмотря на то, что приказ о порядке эвакуации был издан
поздно ночью, накануне посадки, и стал известен заинтересо-
ванным лицам всего за несколько часов до начала погрузки,
беспорядка не произошло, напротив, все выполнялось спокойно,
не торопясь, все делали свое дело без вмешательства началь-
ства, и никому не приходило в голову творить затруднения.
Правда, был еще орган на берегу, который оставался на своем
посту до последнего момента и работал не покладая рук,
когда все остальные органы власти были давно на судах. Это
был штаб Командующего флотом.
4Г
30 рано утром я пошел в большой дворец, где жил Вран-
гель. Там штабные готовились к посадке в 7 часов утра на
корабли, и все было в хаосе. Сам Врангель оставался на берегу
до последнего момента и перешел на крейсер «Корнилов»
после всех. Но органов управления уже не было, все было на су-
дах после полудня. Только в Морском министерстве все были
на своих местах и спокойно работали с адмиралом во главе.
Хотя у меня был ордер на посадку на французский флагман-
ский корабль, но не хотелось уходить в изгнание на иностранном
судне. Поэтому я пошел сперва посмотреть, что делается на
«Рионе», на котором должны были эвакуироваться мои подчи-
ненные, но увидел на пристани такую громадную толпу жажду-
щих попасть на корабль, что отказался от мысли пробраться
на это судно и решил плыть на «Алмазе».
Для этого пришлось зайти в Морское министерство за про-
пуском.
Там я увидел собственными глазами, как спокойно работали
эти люди, когда кругом все было в величайшем волнении.
Мне тотчас выдали пропуск на «Алмаз», и молодежь объяснила,
что морские начальники отправляют свои семьи на этом судне.
Для меня стало ясно, что разговоры о состоянии котлов «Алма-
за» сильно преувеличены, так как в противном случае морское
начальство не доверило бы ему свои семьи.
Город представлял собою в это утро настоящий потревожен-
ный муравейник, все высыпали на улицу, все стремились к при-
станям. Одни, чтобы садиться на корабли и распроститься
надолго, быть может, навсегда, с Родиной. Другие провожали
уходивших или смотрели, как уходят их близкие и знакомые.
В этот момент опять начались колебания среди моих подчи-
ненных, еще накануне решивших сесть на корабли, и некоторые
из них в последний момент остались на берегу.
Все утро прошло в хлопотах, надо было устроить перевозку
скарба своих подчиненных, кое-кого повидать, выдать деньги
уходившим и остающимся. Только около трех часов я нанял
лодочника, который за 200 тысяч рублей взялся перевезти меня
на «Алмаз». В этот момент наши бумажки почти ничего уже
не стоили, приход большевиков был вне сомнения, а значит,
деньги эти подлежали аннулированию. Так что перевозили нас,
в сущности, из симпатии к уходящим, а не из корысти. По прихо-
де в Константинополь мы застали курс наших денег около
трех лир за миллион рублей.
Когда я прибыл на «Алмаз», он был уже полон народу,
не было только тех, кто по расписанию должен был на нем
плыть, то есть начальников ведомств.
«Алмаз» стоял у дока в южной бухте. Его команда была
на борту и лихорадочно работала, приготовляя корабль к от-
плытию. Кедров не хотел неволить людей идти в изгнание и
отдал приказ, в силу коего все желающие остаться могли сойти
411
la берег перед отплытием судов. Таких оказалось много,
особенно среди машинной команды «Алмаза». На палубе я
лышал разговоры остающихся в Севастополе с теми, кто
»ешил идти в изгнание. Остающиеся говорили, что устали
it междоусобной войны, что будет с них кровопролития, что они
ie верят в возможность успешного продолжения борьбы. Поэто-
iy они хотят, пока можно, рассосаться среди населения и тем
[збегнуть мести победителей. Но не было ни тени вражды или
^доброжелательства к уходящим, скорее сожаление к тем,
то терял Родину и возможность вернуться домой. Матросы
•чень мирно между собой разговаривали, видимо, обе стороны
е были уверены, кто прав, а кто делает ошибку. Но несомненно
ыло то, что и те, и другие делали все возможное, чтобы облег-
ить уход корабля, симпатия к отплывшим ясно проявлялась.
Словом, разница отношения остающихся к уходящим теперь
в период Деникина бросалась в глаза.
Что бы ни твердили политические деятели, ясно, что за
рангелевский период Белое движение успело завоевать симпа-
ии значительных слоев населения, особенно рабочих. Эта
еремена отношения не дошла до прямой поддержки белых
ротив Советов, но от былой вражды ничего не осталось. В
юмент нашей посадки на суда каждый из нас это ясно по-
увствовал.
Несомненно, мы не встретили помехи к отплытию не только
следствие перемены к нам отношения населения, но также
отому, что к этому моменту большинство агентов большевиков
ыло выловлено, по крайней мере в Севастополе. Во время
(еникина у нас от сыска были отстранены специалисты этого
.ела как элемент, противный для прогрессивной обществен-
ости. Теперь во главе разведки стоял Климович, большой
пециалист по части слежки за левыми агентами. Благодаря
апряженной работе удалось к концу лета выловить большин-
тво агентов большевиков, что расстроило планы красных
о разложению нашего тыла, как то было во времена Деникина.
1ы погибли от неравенства сил, преданные поляками, понесли
сражение в открытом бою. В момент посадки на суда в Крыму
е нашлось агентов большевиков, которые бы могли устроить
ам затруднения в деле эвакуации, а население нам помогало.
В три часа с половиной 30 октября я сел в шлюпку, которая
оставила меня на «Алмаз». Там находился уже большой
азарет, и вся палуба была занята людьми и багажом, но не
ыло такой тесноты, которая наблюдалась на «Рионе» и других
ранспортах. На яхте, обращенной во вспомогательный крейсер,
ыли поставлены 120-миллиметровые пушки, и она предназна-
алась для прикрытия ухода последних пароходов. Поэтому
коло пяти часов мы снялись с якоря и перешли в конец север-
ого рейда, где и встали концевым кораблем. Нельзя сказать,
гобы эта перспектива очень нравилась публике, особенно
12
когда команда начала выносить снаряды и укладывать их
около пушек. Но делать было нечего, все понимали, что кто-то
должен уходить последним и что нам, быть может, придется
отстреливаться.
Как раз накануне нашей эвакуации пришло из Константи-
нополя несколько судов, в том числе ледокол «Илья Муромец».
Кедров воспользовался этим и приказал вывести старый бро-
неносец «Георгий Победоносец», который сам не мог двигаться.
Его должен был взять на буксир «Илья Муромец» и вести
в Константинополь. Это давало возможность вывезти из Сева-
стополя до 9000 человек. Весь этот день и следующий я мог
наблюдать, как грузились до отказа суда и выходили в море,
становясь на якоре в ожидании приказа идти в Константино-
поль.
Мористее всех стоял линейный корабль «Алексеев», затем
транспорт-мастерская «Кронштадт», который вел на буксире
какой-то миноносец, видимо, имевший неисправную машину.
Вообще у моряков была тенденция вытащить все, что могло
держаться на воде, чтобы дать возможность оставить Крым
возможно большему числу лиц.
Однако успех эвакуации зависел от погоды, ибо при волне-
нии все эти полуживые суда рисковали раньше погибнуть,
чем дойти до пролива. Погода нам благоприятствовала, было
тихо и барометр стоял высоко. Ободренные этим моряки отправ-
ляли в море все старье, грязнухи с прогорелыми котлами,
портовые баркасы, мелкие буксиры — все это, переполненное
людьми, шло в поход к далекому Босфору. Много кораблей,
не могущих самостоятельно двигаться, было взято на буксир и
с величайшим трудом отведено в Константинополь. Только
этим объясняется то обстоятельство, что удалось вывезти
гораздо больше людей, чем можно было предположить. В ре-
зультате из Крыма ушло свыше 135 судов всяких рангов и
размеров, от дредноута до подводной лодки и от громадного
океанского транспорта до портового баркаса. Все суда были
перегружены свыше меры, большие транспорты Добровольного
флота шли под сильным креном от перегрузки людьми. На
«Владимире» считали 9000 человек, на «Доне» до одиннадцати
тысяч и так далее. Словом, в общем из Крыма выехало около
150 тысяч человек, хотя, конечно, никто точной цифры беженцев
не знает.
На другой день после посадки «Алмаз» получил приказание
перейти к Константинопольской батарее, что означало отмену
предположения оставить его прикрывать отход последних судов.
К вечеру, когда совершенно стемнело, мы снялись с якоря.
«Алмаз» вышел в море...
Борьба за освобождение России была кончена.
Перевернулась еще одна страница книги судеб нашей
Родины.
413
Итоги нашей борьбы, итоги Белого движения подведены.
Итоги для нас убийственные.
Не нам, современникам величайшей трагедии и участникам
проигранной борьбы, судить, кто прав и кто виноват.
Судить нас будет Господь Бог, который все знает, все видит.
ЧАСТЬ IV
КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЙ ПЕРИОД
оздно вечером 31 октября 1920 г.
«Алмаз» медленно выходил в море. Тихо
скользила темная громада корабля по спокойной
воде рейда, направляясь к далеким берегам
Босфора, куда неудержимо стремились
разбитые защитники русской национальной
государственности. Мы идем медленно, как бы
нехотя, точно кораблю тяжело и нестерпимо
грустно расстаться с родными берегами.
Огни на яхте все погашены, команда и
пассажиры сумрачно молчат. Вот наконец
обогнули стоявшего мористее* других
«Алексеева», начинаем увеличивать ход,
склоняясь к юго-востоку. Еще видны
удаляющиеся берега Крыма, с которым было
связано столько надежд, который был последней
точкой свободной родной земли, последней
связью с Россией. И вот эта нить оборвалась,
родная земля исчезает в сгущающихся
сумерках. Тяжело и мрачно на душе у всех,
уходящих в изгнание без надежды на этот раз
вернуться домой. Мы идем как бы крадучись,
стараясь быть незаметными, уйти в темную мглу
и скрыться от взора невидимого врага. Среди
публики уверяют, что это делается из опасения
обратить на себя внимание подводных лодок
врага, которые будто бы вышли из Николаева,
чтобы мешать нашей эвакуации.
Вряд ли тут есть доля правды, до сих пор
никто никогда не видал большевистских
подлодок, даже в момент, когда шла борьба,
когда их вмешательство могло иметь влияние
на исход междоусобной войны. Это явно
доказывало, что офицерский состав красного
флота не горит желанием вредить нам, что его
симпатии не на стороне красного лагеря.
* Мористый — удаленный от берега, стоящий в открытом море.— Толк,
слов. Ожегова.
415
Тем не менее можно было опасаться теперь их нападения
на уже поверженного противника, уходившего в изгнание и.
следовательно, ставшего безопасным. Когда последние силуэты
Балаклавских гор исчезли во мгле, я спустился в каюту. Беско-
нечно тяжело было на душе, беспросветно будущее.
Тягостную участь приготовила нам судьба. Позади позор
поражений японской войны, грозные раскаты первой революции.
Затем разгром на выборах в Первую Думу, который нами
ощущался как поражение всего, что нам было близко и дорого.
Наконец, после переворота 3 июня луч надежды уйти от того
ужаса, который неудержимо надвигался и ясно предчувство-
вался. Борьба за величие России и за свое собственное влия-
ние на ее судьбы — таковы были усилия 7 лет работы предста-
вителей в Думе. Наступила войнами начались новые поражения
и потрясения, новые осложнения внутри государства. В конце
концов, вторая революция, казавшаяся многим успехом и побе-
дой русского общества над старой властью, но которая ощуща-
лась мною как поражение всех наших надежд, всего, что нам
было дорого. Позор Брест-Литовского мира, сознание глубо-
кого национального унижения, господство ненавистных врагов
России, поставленных к власти усилием внешнего врага. Без-
надежная борьба Белого движения, которому мы всецело
сочувствовали, и опять поражения и поражения, сперва под
водительством Деникина, теперь Врангеля. Последний луч
надежды погас, впереди черная ночь изгнания, полного нацио-
нального унижения и личных лишений.
Среди ночи мне казалось, что корабль наш застопорил
машину и неподвижно стоит на месте. Утром, выйдя на палубу,
я узнал, что, отойдя миль шестьдесят от Севастополя, мы
остановились вследствие того, что испортился холодильник,
а пары в котлах пали так, что идти далее стало невозможно.
Перед уходом из Севастополя «Алмаза» с него сошла на берег
большая часть машинной команды, пришлось ее заменить
неопытной молодежью из гардемаринских классов и сухопутных
офицеров. Когда эти добровольцы сменили уставшую часть
старой машинной команды, то начались аварии в котлах и
машине, в результате чего мы потеряли возможность двигаться.
Теперь спешно ликвидировали аварии команда была сум-
рачна и не хотела отвечать на вопросы. Между тем течение и
легкий ветерок несли нас по направлению к Одессе. Только
после многих часов работы удалось исправить повреждения и
корабль начал опять двигаться. Сперва мы шли медленно, узла
три-четыре в среднем. Команда повеселела. К вечеру опять
остановились, испортился опреснитель. Пришлось чиниться,
но теперь публика не волновалась, уже отошли далеко от бе-
рега, и опасность быть выкинутыми на большевистское по-
бережье отпала. К тому же продовольственный вопрос разре-
шился благополучно. Моряки устроили снабжение пассажиров
416
горячей пищей, варилась какая-то похлебка, раздаваемая бе-
женцам. Конечно, этого не было вполне достаточно, но все же
не рисковали голодать. Лично для меня и семьи этот вопрос
разрешился более чем благополучно, ко мне подошел морской
офицер, которого я совершенно не знал, и предложил мне
внести меня с семьей в список довольствующихся на офицерском
положении. Я его поблагодарил, принял предложение и разго-
ворился. Оказалось, что он знает меня понаслышке как преж-
него докладчика по морской смете* *. Во время этого разговора
выяснилось, что он и большинство его сослуживцев крайне
разочарованы и решительно отказываются в будущем продол-
жать борьбу, что бы там ни произошло: «Будет с нас». Ночью
опять двинулись вперед и шли остальное время со скоростью
до шести узлов. В пути мы не встречали судов, двигавшихся
к Босфору, кроме двух пароходов Русско-Дунайского пароход-
ства. Из них один, «Кашерининов», имел совершенно прого-
ревшие котлы и был незадолго до эвакуации приведен «Рионом»
на буксире для ремонта в Севастополь. Чтобы не тащить пустой
корабль, администрация оставила на нем большую партию
бензина, которую разгрузить не успели. Не желая оставлять его
в добычу большевикам, правление приказало своему старому
речному буксиру взять его на веревочку и тащить в Констан-
тинополь. Но у буксира котлы были тоже неисправны, и он
едва справлялся с непосильной задачей, как вдруг его котел
взорвался и оба судна беспомощно остались среди моря.
Пришлось «Кашерининову» поменяться ролями, развести пары
в своем изношенном котле и тащить своего товарища по не-
счастью. Когда они нас увидали, командиры начали усиленно
подавать сигналы о бедствии. Мы их нагнали, подошли на близ-
кое расстояние, и тут выяснилось, что они все же продвигаются
со скоростью полтора узла. Несмотря на просьбу взять их
на буксир, наш командир решил, что и мы сами не в блестящем
состоянии, а они все-таки двигаются и могут самостоятельно
дойти. Поэтому им дали сигнал, чтобы они терпели бедствие
до Константинополя и дали ход машине. Идя со скоростью
шести-семи узлов, мы скоро потеряли из вида двух «инвалидов»,
удиравших от большевистского плена. И действительно, они
в конце концов благополучно дошли до Босфора, хотя сожгли
в пути не только весь уголь, но и дерево до обстановки включи-
тельно. Мы, видимо, шли много западнее прямого пути из Сева-
стополя в Босфор, ибо нас снесло во время наших невольных
остановок.
Плавание наше продолжалось до 4-го вечером, когда мы уже
в темноте вошли в устье Босфора и встали на якорь. Ночью
к нашему кораблю подошла маленькая парусная яхточка и
зацепилась у нас за кормой. Она пришла из Ялты самостоятель-
: ./
* В Комиссии Государственной Думы III и IV созыва.
27
Заказ 195
417
но с несколькими членами местного яхтклуба. Утром мы уви-
дели, что в проливе стоит ряд пароходов, переполненных пасса-
жирами в ожидании разрешения идти в Константинополь.
На их мачтах развевались французские флаги, под защитой
коих мы надеялись пройти в Мраморное море. Что было бы
с нами, если бы французы отказали нам в праве поднять их флаг,
никто не думал, так естественным казалось, что союзники
якобы обязаны нам помочь. А между тем, вероятно, без покро-
вительства французов нас просто не пустили бы в Константи-
нополь.
В числе других судов в Босфоре стояли пароходы РОПИТа*,
пришедшие из Ялты. Суда были переполнены свыше меры и
ждали, что их отправят в карантин, как то бывало ранее при
прежних эвакуациях. Нам тоже приказали идти к карантину,
несмотря на военный флаг, все еще развевавшийся на яхте.
Однако в Константинополе, видимо, поняли, что невозможно
проделывать карантинную формальность с таким громадным
количеством беженцев, и потому днем последовал приказ всем
идти в Моди, рейд в Мраморном море около азиатского устья
Босфора.
Печально было следование по проливу, невольно вспоми-
налось недавнее плавание по этим же водам, когда среди цве-
тущего лета мы шли через Босфор, направляясь к берегам
Крыма, где только что возобновилась борьба за спасение
Родины. Теперь все было кончено, наступила суровая осень,
над головой вместо ясной лазури низко нависли свинцовые
тучи, холодный ветер дул с севера, неся с собою суровую зиму,
мало привычную для обитателей этой южной страны.
На рейде мы застали целую флотилию, суда стояли в не-
сколько линий, растянувшихся на громадное расстояние. Впе-
реди встали корабли под Андреевским флагом, за ними Доб-
ровольного флота и казенные транспорты, далее бесконечные
вереницы коммерческих судов всяких рангов, величин и назва-
ний. Все это было до отвала переполнено народом.
Мы встали в линию позади линейного корабля «Алексеев».
Однако еще далеко не все корабли пришли с моря, не видно
было громадного «Риона», на котором шло до 6000 человек,
в том числе мои бывшие подчиненные. Говорили, что он сжег
весь свой уголь в пути и беспомощно болтался недалеко от
Босфора. Ему дали руку помощи американцы и вскоре привели
в Босфор. Не видно было и «Корнилова», на котором находился
Врангель. Этот крейсер вышел последним из Севастополя
(не разб.— Н. Р.), прошел вдоль всего берега Крыма до Керчи,
где происходила последняя посадка казачьих частей. Там не бы-
ло крупных транспортных судов, зато собрано много всякого
рода мелочи, на которую погрузили не только части, предназна
* Российское общество пароходства и торговли.
418
чавшиеся к посадке в Керчи, но и отошедшие сюда из Феодосии
кубанские части. Благодаря тихому морю вся эта мелкота
благополучно добралась до Константинополя, хотя и с большим
запозданием. Кажется, только один поврежденный миноносец
погиб в пути, все остальные суда благополучно дошли по назна-
чению. «Корнилов» дождался отхода последнего судна из Керчи
и только тогда направился в Константинополь, куда, впрочем,
прибыл много раньше большинства керченских судов.
В первые дни по прибытии на рейд нам не позволяли съез-
жать на берег, и мы стояли на якоре в ожидании решения
нашей судьбы. На другой день прибыл к нам на катере ген. Лу-
комский, и от него мы узнали первые новости. На рейде уже
собралось более ста судов и все подходили новые, все они были
переполнены беженцами. На судах не хватало воды, начинался
форменный голод. К счастью, погода была сухая, хотя и холод-
ная, поэтому простудных заболеваний пока было мало. Но баро-
метр начинал падать, надо было ждать начала дождей, а тогда
положение людей, скученных на палубах и не имеющих возмож-
ности ни обсушиться, ни обогреться, стало бы совершенно
невыносимым. Надо было принимать экстренные меры, чтобы
выйти из тягостного положения.
Из членов правительства один Кривошеин находится пока
на берегу и ведет переговоры о нашей судьбе, но уже ясно,
что разговора о нашем возвращении в Совдепию не поднима-
ется. Лица, эвакуировавшиеся на французском флагманском
крейсере, должны сойти на берег немедленно, все остальные
эмигранты останутся на кораблях до решения нашей судьбы.
Мне Лукомский обещал устроить получение разрешения
на переезд в город возможно скорее, так как надо организовать
немедленно какой-то орган для разборки и реализации иму-
щества и для снабжения кораблей водой и провизией. Во главе
этой комиссии, по предложению Кривошеина, решено поставить
меня. Таким образом, мне предстояло с первых же дней взять
на себя трудное дело, связанное со множеством хлопот и непри-
ятностей. Я знал, что средства наши ничтожны, что удовлетво-
рить сколько-нибудь полностью нужды 150 тысяч человек
представляется немыслимым, поэтому на исполнителей неиз-
бежно должна была направиться волна негодования. Но делать
было нечего — взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Дей-
ствительно, через день Лукомский опять пришел к нам на ка-
тере «Буюк-Дере» и забрал меня на берег.
В русском посольстве я встретил Кривошеина, уже значи-
тельно оправившегося от потрясений, связанных с нашей ката-
строфой. Он вполне овладел собою и проявлял обычную дея-
тельность и энергию в организации помощи беженцам и армии.
От него я узнал, что армию, вероятно, разместят в лагерях,
что французское военное командование будет выдавать на пер-
вое время ей пайки из своих военных запасов. Для реализации
27:
419
имущества предполагается назначить Ликвидационную комис-
сию, и вопрос этот должен решиться на другой день. Только что
пришел «Корнилов», там находится Главнокомандующий, кото-
рому завтра утром все предложения об учреждении комиссии
и о моем назначении во главе ее будут представлены на утверж-
дение.
На другой день утром Кривошеин, Лукомский и я отправи-
лись на катере на рейд, где стоял «Корнилов».
В первый раз после начала нашей эвакуации я увидел
Врангеля. Он был все тот же, только еще более нервный и
порывистый. Как будто он еще на что-то надеялся, весь ушел
в хлопоты и заботы по размещению армии, его мысли были
заняты исключительно ее судьбой. Он долгое время беседовал
с Кривошеиным, утвердил все его предположения, но я ясно
почувствовал, что между ними нет более прежней близости.
Моя аудиенция была не долга, я получил краткую инструкцию
и ретировался.
В этот мой визит на «Корнилов» я узнал, что в силу заклю-
ченного соглашения Врангеля с французским адмиралом все
наши казенные суда транспортного флота передаются францу-
зам в качестве обеспечения возмещения расходов по содер-
жанию эвакуационных частей армии. Списки судов были состав-
лены Кедровым, причем не были включены корабли военного
типа и пароходы Добровольного флота, которые рассматрива-
лись как принадлежащие не правительству, а особой организа-
ции получастного характера. По поводу этого возник спор
с французами, которые, впрочем, не очень настаивали на своей
точке зрения. На всякий случай Кедров предупредил меня,
так как могло случиться, что мне придется говорить по этому
поводу с французами.
По возвращении на берег я пошел к Гербелю, чтобы выяс-
нить, что можно ликвидировать из имущества, находившегося
еще на берегу. Затем надо было немедленно вскрыть и описать
все, что находилось на судах и что было приведено из Крыма.
Делать это надо было возможно скорее, денежные средства
были ничтожны, а расходы предстояли громадные. К тому же
на судах голодающие люди начинали торговлю казенным иму-
ществом, что крайне облегчалось тем, что около судов все время
вертелись десятки лодок, которые торговали съестным как за
деньги, так и за всякого рода имущество — до сапог и формен-
ного платья включительно. В то же время можно было ждать,
что кредиторы предъявят иски и в обеспечение их наложат
арест на все, что принадлежит правительству Врангеля.
Врангель считал, что все остатки наших средств должны
быть сохранены на содержание армии и военных учреждений,
что эта сила может еще пригодиться, поэтому надо сохранить
возможно больше людей в частях. Таким образом, нам предсто-
яло прекратить платежи по обязательствам и долгам.
420
Для меня было ясно, что если это станет известным, тотчас
посыпятся судебные аресты на все наше имущество и на остатки
денежных сумм, хранившихся в банках.
Мы находились на чужой территории в качестве едва
терпимых и крайне нежелательных иностранцев, вполне безза-
щитные и бесправные. Поэтому помимо судебных решений нам
грозило и административное воздействие разных высоких ко-
миссаров, как здесь называли представителей держав-оккупан-
тов. Словом, прежде всего надо было выиграть время.
Для того, чтобы придать ликвидации имущества явный и
лояльный вид, чтобы рассеять опасения кредиторов и поставить
всю операцию под видимость общественного надзора, я решил
организовать комиссию по ликвидации таким образом, что ее
работа распадалась на две стадии. Первая состояла в обсуж-
дении способов ликвидации и в выработке условий сделок,
а равно в приведении в известность имущества, подлежащего
ликвидации, во второй стадии только осуществлялось решение,
принятое в первой. В работах на первой стадии принимали
участие представители общественности, главным образом из-
бранные Союзом троговли и промышленности. Вторая очередь
работ осуществлялась исключительно чинами правительствен-
ного аппарата.
Общая балансовая стоимость нашего имущества, находив-
шегося на судах и на берегу, была велика и во много раз пре-
вышала наш пассив, поэтому такое публичное обсуждение
вопросов сразу несколько успокоило кредиторов, которые согла-
сились ожидать нормальной реализации имущества и не при-
бегали на первых порах к суду и защите высоких комиссаров...
Число и сумма претензий к казне росли неимоверно, каждый
день являлись господа, которые предъявляли все новые требо-
вания. Как только стало известным, что почти все книги и доку-
менты брошены при эвакуации, множество лиц начало предъ-
являть требования об уплате за выполненные и неисполненные
заказы, причем проверить основательность этих претензий не
представлялось возможным. При начале наших работ я решил
уплатить несколько десятков тысяч турецких лир по бесспорным
претензиям, главным образом иностранным кредиторам. Откла-
дывать эти платежи было опасно, так как иностранцы эти
имели полную возможность немедленно получить помощь своих
высоких комиссаров, а самый факт вмешательства последних
в наши дела спугнул бы всех остальных кредиторов. Но упла-
тив по выданным в Крыму тратам и переводам, мы решили
все остальные претензии передать на предварительное рассмот-
рение в особую подкомиссию. В состав последней входили
тоже представители торговли и промышленности и чины ве-
домств контроля и финансов.
Эта подкомиссия очень внимательно и основательно разби-
ралась во всех деталях предъявляемых требований, причем
421
сразу же оказалось очень много преувеличений и прямо не-
добросовестных претензий. По признанным комиссией суммам
решено было немедленно выдавать 20% присужденной суммы
с тем, что окончательный расчет должен был произойти после
ликвидации имущества. Это успокоило кредиторов и дало
возможность ликвидировать спокойно ту часть имущества,
которая была на берегу. Однако скоро выяснилось, что второй
части никто из кредиторов не получит, так как французы в один
прекрасный день распорядились арестовать все имущество,
находившееся на судах, и изъяли его из ведения организации
Врангеля. После этого нам ничего не оставалось делать, как
фактически прекратить платежи и приостановить всякие расче-
ты с кредиторами.
В течение недели после моего прихода в Константинополь
продолжали прибывать отставшие суда, в том числе добрались
благополучно и встреченные нами два «инвалида» — «Каше-
рининов» и «Румянцев». Всего собралось на рейде Моди свыше
135 судов, на которых находилось около 150 тысяч человек.
Надо было организовать подвоз продовольствия и воды, чтобы
прокормить всю эту массу людей, буквально лишенных средств
существования, ибо наши денежные знаки потеряли всякую
цену.
Под председательством Кривошеина состоялось в посоль-
стве заседание, на котором Земскому союзу поручено было
закупить хлеб и доставить его на корабли. Снабжение водой
производили моряки, отчасти тоже земцы. Но главную помощь
все же оказывали французы, которые раздавали продоволь-
ствие не только войсковым частям, но и гражданским беженцам
на судах. Однако вследствие удаленности стоянки судов от
Константинополя и сурового времени года урегулировать снаб-
жение оказалось трудным делом, происходило много недоразу-
мений, одни получали достаточно, другие голодали. Поэтому
добавочное питание, организуемое земцами, оказалось спаси-
тельной мерой. Однако обходилось это очень дорого, так как
хлеб приходилось покупать в частных хлебопекарнях, которые,
конечно, пользовались обстоятельствами. Помогали кормить
голодных людей также иностранцы-благотворители, но эта
помощь была не велика. Во всяком случае, ее нельзя сравнить
с той помощью, которую нам оказали французы, без которых
мы не смогли бы уйти от страшных сцен голода и эпидемий
на кораблях, они буквально спасли положение и многие тысячи
человеческих жизней.
Положение нашего правительства в Константинополе было
ложным. Мы были гостями на чужой территории, вполне бес-
правными и бессильными нежелательными иностранцами. У нас
не было опоры, наша касса была пуста, реальной силы за нами
не было.
422
Между тем иностранцы продолжали нас называть — «г.
министр», хотя в этом названии слышалась не то насмешка,
не то нота снисхождения. Вместе с тем давали понять, что пора
урегулировать ненормальное положение. Оно было разрешено
Врангелем резко, по-солдатски. Через несколько дней после
прибытия в Константинополь меня предупредил Кривошеин,
что на следующий день мы с ним поедем на «Корнилов». Утром
я застал его очень расстроенным, причем он мне только сказал,
что мне сделают какое-то предложение и советовал не отка-
зываться. С нами приехал на крейсер Бернацкий. Врангель
тотчас принял Кривошеина и долго с ним беседовал, после
чего позвал к себе Бернацкого.
Во время разговора Врангеля с последним Кривошеин
сказал мне, что отдан приказ о расформировании Правитель-
ства Юга России, что все гражданские учреждения распущены,
что мы с ним теперь частные лица. Далее он дал понять, что вся
реформа проведена Врангелем самостоятельно, без предвари-
тельного совета с ним, под давлением военных советников и
моряков. Сам он узнал о происшедшем, когда все было уже
кончено, и считает, что в будущем придется встретиться со мно-
гими неожиданностями и затруднениями. Из гражданского
аппарата останется только небольшая финансовая часть, Управ-
ление по делам беженцев и канцелярия по гражданским делам.
Все остальное упразднено, все гражданские чиновники с мо-
мента эвакуации считаются в отставке. Во главе финансового
отдела остается Бернацкий, а так как он считает необходимым
лично поехать в Париж для того, чтобы собрать остатки де-
нежных средств, то на время его отсутствия мне предложат быть
заместителем до его возвращения. Сам Кривошеин считает,
что ему делать здесь больше нечего, и потому он тоже едет
в Париж, где будет хлопотать о том, чтобы армию возможно
долее не распыляли.
Во время этого разговора я почувствовал, как глубоко
обижен Кривошеин тем, что столь важное решение принято
без него, он не скрывал своего раздражения против военных,
которые в этот момент имели преобладающее влияние на
Врангеля.
Когда вышел Бернацкий, меня пригласили к Главнокоман-
дующему. Наш разговор был краток, генерал сказал, что счел
себя вынужденным упразднить Южно-Русское правительство и
прежний аппарат. Взамен создается организация минимального
размера для выполнения текущих мероприятий по заведованию
оставшимися ресурсами и по обеспечению беженцев и, главным
образом, армии. Почти все функции нового административного
аппарата будут поделены между двумя-тремя лицами, в числе
которых для заведывания финансовой частью он оставляет
Бернацкого. Последний, однако, должен выехать спешно в Па-
риж, поэтому на время его отсутствия мне предположено пред-
423
дожить быть заместителем начальника финансовой части. Я
согласился принять эту обязанность, после чего Врангель
дал мне несколько указаний относительно организации буду-
щего органа управления и поручил составить проект штатов
ячейки минимальных размеров. Затем он отпустил меня с миром.
Бернацкий уже знал, что я являюсь его заместителем, и мы
тут же на крейсере начали обсуждать организацию будущего
административного аппарата, его штаты и компетенцию, а рав-
но неизбежную реформу Ликвидационной комиссии. Но он,
видимо, находился в самом мрачном настроении, считал борьбу
конченной, сохранение армии утопией и смотрел на нашу
работу как на ликвидацию Белого движения. Он, видимо, уже
мало интересовался подробностями, легко соглашался на все
мои предложения, знал, что уезжает надолго, и предоставлял
мне полную свободу действий. Его миссия в Европе состояла
в том, чтобы собрать остатки денег, еще остававшихся у фи-
нансовых агентов, а также ликвидировать имевшееся там
казенное имущество.
Я понял, что он вряд ли вернется в Константинополь и что
щекотливая задача, которая мне поручается, вовсе не будет
иметь краткосрочного характера, что, напротив, мне придется
ее довести до конца.
Кроме отдела финансов, была организована небольшая
беженская часть, во главе которой на первое время должен
был встать С. Н. Ильин, бывший в Крыму начальником сани-
тарной части. Его помощником намечался Пильц, незадолго
до падения Крыма вызванный из Константинополя и постав-
ленный во главе ведомства призрения. Это назначение тесно
связало Ильина с Главнокомандующим и армией, и эта связь
не прекращалась до самой смерти. Во время развала нашей
армии при Керенском Ильин находился в Румынии во главе
учреждений Красного Креста. Его инициативе в значительной
мере приписывали возникновение так называемого Ясского
совещания, которому наши общественные круги в Киеве при-
давали большое значение. Ильин доказал тогда свое желание
работать и большую энергию. Таким образом, когда он прибыл
к нам в Крым, я его уже немного знал. Краткое время его служ-
бы в Крыму усилило полученное о нем впечатление как о чело-
веке работящем и с инициативой, хотя не очень крупного ка-
либра. В Константинополе он проявил много трудоспособности
и настойчивости, болел интересами армии и глубоко был предан
Врангелю. Работать с ним было легко, он был искренним и хо-
рошим сотрудником и коллегой.
Пильца я знал лучше. Когда-то крупный чин царской адми-
нистративной машины, он появился на Юге еще при Деникине.
К моменту моего приезда в Екатеринодар во главе ведомства
внутренних дел стоял Чебышев, который подыскивал себе
товарища. Выбор его остановился на Пильце, как человеке
424
опытном и с характером. С ним пришлось много поработать
при подготовке различных законопроектов, в том числе по ре-
форме земского положения. Тут явно сказалась общность
наших взглядов на многие намечавшиеся реформы.
Пильц в начале 1920 года находился на Балканах, где рабо-
тал в организации по оказанию помощи беженцам. Затем его
выписали в Крым, где он стал во главе Управления призрения,
в том числе всеми организациями помощи беженцам. Теперь
он становился правой рукой Ильина. Когда я отказался от
звания начальника финансовой части, Врангель назначил Пиль-
ца на этот пост, пока еще в качестве заместителя отсутствую-
щего Бернацкого, хотя было уже ясно, что последний назад
не вернется. На этом посту Пильцу пришлось испить горькую
чашу унижений — следствие нашего бесправия, с одной сто-
роны, и банкротства, с другой.
Положение о новой организации финансовой части было
утверждено Главнокомандующим дня через два. Было образо-
вано три отдела, именно — финансовый, контроля и торговли.
Во главе первого отдела остался финансовый агент в Констан-
тинополе — Балабанов, во главе второго — Нестерович и
третьего — Гербель. Последний отдел должен быть закрыт,
как только кончится ликвидация имущества. Ускорению по-
следней помогли французы, которые просто реквизировали все
имущество, вывезенное из Крыма. Сперва они наложили руку
на три больших парохода с углем, пришедшие в наш адрес,
а затем им это понравилось и они распространили эту меру
на все, что находилось на судах. Особенно тяжело было для
нас потерять грузы, находившиеся на «Рионе», это был наш
единственный запас обмундирования и материалов для шитья
теплой одежды, а между тем войска очень страдали от холода
и плохого обмундирования, пришедшего в полную негодность
во время последних боев и эвакуации. Стоимость этого иму-
щества оценивалась во много десятков миллионов франков,
средств приобрести новые материалы у нас не было, таким
образом отпадала последняя надежда сносно одеть людей,
хотя наступала уже зима, дул вечный ветер, постоянно шел
мелкий дождь. Но приходилось покориться — без помощи
французов мы не могли прокормить армию и десятки тысяч
беженцев, буквально лишенных всяких средств и возможности
найти себе какой-либо заработок. Содержание всех этих людей
стоило французам сотни тысяч франков ежедневно. Естественно,
им хотелось вернуть хоть часть расходов, а главное, иметь
возможность сказать в палате, что расходы на содержание
врангелевцев будут покрыты за счет сумм, вырученных от
продажи имущества и кораблей.
Ликвидация Южно-Русского правительства, произведенная
поспешно и без всякой предварительной подготовки вопроса,
вызвала много трений и трудностей. Между приказом о лик-
425
видации старого аппарата и созданием новой ячейки прошло
некоторое время, причем в сознание иностранцев проникла
мысль, что никакого преемства власти тут не имеется, что
старая власть, которая как-никак существовала на своей тер-
ритории и даже признавалась, упразднена, что все мы стали
просто беженцами, просто людской пылью, без связи и орга-
низации. Они не хотели признавать за Врангелем права делать
новые назначения в Константинополе, поэтому они немедленно
использовали обстоятельства и перестали с нами считаться.
Еще накануне они писали нам — «г. министр», после приказа
о ликвидации стали приказывать и грозить, рассматривая нас
как каких-то приказчиков частной компании, находящейся
в ликвидации и прекратившей платежи. Таким образом, новая
организация сразу попала в крайне трудное положение, даже
личная неприкосновенность старших начальников не была
ограждена. Был момент, когда Пильц был вынужден лечь
в постель в посольстве и отлеживаться, чтобы не быть аресто-
ванным в административном порядке английским высоким
комиссаром.
Не менее ошибочна была эта мера по отношению к тем,
кого непосредственно касалась. Врангель не хотел считаться
с самолюбием и личными интересами лиц, коих касалось новое
распоряжение. В положении, в котором он находился, Главно-
командующий был в сущности лишен возможности и права
принуждения. Следовательно, подчинение ему стало актом чисто
добровольным, делом внутренней совести каждого. А он не хотел
этого ни понять, ни допустить, как будто мы все еще были
в Крыму, среди верных войск на своей территории. То, что было
допустимо тогда, что молча исполнялось, стало немыслимым
теперь, вызывало страшное раздражение, иногда противодей-
ствие. Многие управления целиком, со своими начальниками
во главе находились еще на кораблях, там же была вся отчет-
ность, все книги и документы, которые удалось кое-кому вывез-
ти. Когда люди узнали, что они уже за бортом, что им предстоит
перейти немедленно на беженское положение, у многих опусти-
лись руки, они перестали интересоваться дальнейшим сохра-
нением остатков архивов, с таким трудом вывезенных. Другие
озлились и у них создалась психология: на нас наплевали, и мы
наплюем.
В ближайших же заседаниях Ликвидационной комиссии
мы это очень остро почувствовали. У многих лиц, предъяв-
лявших претензии без всяких доказательств, вдруг эти дока-
зательства появились, видимо, переданные бывшими чиновни-
ками, ставшими теперь поверенными истцов. Другие, более
добросовестные чиновники, на это не шли, но возмущенные
отношением к ним, не хотели нам ни в чем помочь, не давали
сведений, кои помогли бы разобраться в том хаосе, который
явился следствием внезапной эвакуации. Иногда это приводило
426
к большим затруднениям и убыткам. Еще большие последствия
вызвало такое же отношение Врангеля к дипломатическому
ведомству, в значительной мере от нас автономному.
Однажды, очень скоро после расформирования Южно-Рус-
ского правительства, я застал на «Корнилове» совещание
Врангеля с лицами, уезжающими в Париж, причем обсуж-
дался вопрос о сокращении расходов на разного рода предста-
вительства. При этом Врангель решил, что до 1 января посоль-
ства и дипломатические миссии могут получать содержание
в старом размере, но после этого срока господа дипломаты
могут существовать, как хотят, без содержания из средств
казны. Между тем, дипломатический аппарат, хотя и поддер-
живал все белые правительства, но никогда не считал себя
им подчиненным. Тем более теперь, когда мы сами стали бежен-
цами на чужой территории, он оказал резкий отпор распоря-
жению, клонящемуся к фактической ликвидации этого аппара-
та. При этом остатки денежных средств находились в руках
не наших агентов, а у финансовых агентов, состоявших при
различных дипломатических представителях и непосредственно
подчиненных последним. Естественным последствием такого
шага Врангеля было, что дипломаты оказали противодействие.
Бахметьев, у которого находились наиболее крупные остатки,
взял на себя инициативу по созданию нового аппарата для
распоряжения денежными средствами. Было образовано Сове-
щание послов, к которому присоединились финансовые агенты,
из-за чего Врангель и его аппарат лишились одновременно
и поддержки дипломатического аппарата, с которым произошел
известный разрыв, и денежных средств, которые перешли в руки
Совещания послов и образованного при нем Финансового
совета. В последнем принимали участие представители Земгора
и Красного Креста, которые, конечно, более болели интересами
своих гуманитарных организаций, чем стремлением Врангеля
сохранить все деньги исключительно для нужд армии.
Почти немедленно после организации нового аппарата вла-
сти пришлось иметь сношения с представителями великих
держав. Стало ясно, что лично эти агенты держав Антанты
нам сочувствуют, относятся дружественно, но под влиянием
прямых указаний, полученных из Центра, они вынуждены
рассматривать армию как беженцев, лишенных организации и
власти, которая ими управляет. Тем более они не хотели призна-
вать новой ячейки правительственного аппарата, сношения
с которым скоро совершенно прекратились. Со штабом они
продолжали иметь связь и сношения, хотя в получастном
порядке, причем они постоянно подчеркивали, что делается это
временно и что они права на то не имеют. Находившийся в
Константинополе дипломатический представитель Нератов ока-
зывал нам всяческое содействие и не порывал связи с нами.
Впрочем, это было единственное дипломатическое представи-
427
тельство, которое продолжало некоторое время получать содер-
жание из средств Главного командования, хотя в сильно сокра-
щенном размере. Однако Нератов являлся в глазах высоких
коммисаров не нашим агентом, а частью того старого диплома-
тического аппарата, который представлял собою теоретическую
Россию, с которым их правительства сносятся, если не офици-
ально, то официозно, в их столицах, поэтому, ведя с ним прямые
переговоры, они не нарушали тех точных инструкций относи-
тельно нас, которые были преподаны из Центра.
Самой трудной задачей было разместить всю массу людей,
находившихся на судах, свезти их на берег. Ибо, раз люди
будут на берегу, отпадала опасность, что вдруг по случайному
решению или капризу в Париже или Лондоне им прикажут
сниматься с якоря и идти куда глаза глядят, быть может, даже
в Совдепию. После долгих колебаний и препирательств армию
решено было свезти на берег в трех пунктах, где она должна
была расположиться лагерным порядком. Первый лагерь нахо-
дился около Чаталджи, где расположились главным образом
донцы, регулярные части были свезены на берег в Галлиполи,
кубанцы и терцы попали на Лемнос. Положение войск в этих
лагерях на первых порах было очень тяжелое, погода испорти-
лась окончательно, лили дожди, укрыться от которых было
негде. К тому же, при нашей нищете им нельзя было дать мате-
риалов и орудий для быстрого устройства убежищ от непогоды,
обмундирование было плохое, питание недостаточное, во всяком
случае, мало привычное.
Но армия очень скоро собралась с духом и начала устраи-
ваться. Конечно, были слабые элементы, которые не выдержи-
вали. Последние уходили из лагерей и переходили на беженское
положение. О них Врангель не беспокоился, он смотрел на таких
людей как на рядовых беженцев, о которых его заботы прекра-
щались с момента своза на берег. Это создало ему впоследствии
много врагов, ибо среди таких людей, не желавших и не спо-
собных выносить тяготы лагерной жизни среди зимы и при
полном отсутствии каких-либо удобств, имелось известное число
чинов старших по возрасту и по производству. О них заботы
прекратились, они, съехав на берег, оказались на беженском
положении, не имели средств существования, пособий им не да-
вали. Они увидели себя выброшенными на улицу, страшно
нуждались и озлобились. Среди них и теперь* Врангель имеет
непримиримых врагов.
После долгих переговоров Штрандмана с сербским прави-
тельством последнее согласилось принять 20 000 беженцев.
Это была капля в море, так много народу стремилось в эту
страну. Сербы относились к нам дружески, сочувствовали
нашему несчастью, но их страна была уже в значительной
* Н. В. Савич работал над своими записками в 1927 г. (прим. Н. Рутыча).
428
мере насыщена беженцами. Уже при эвакуации Новороссийска
туда отправилось много тысяч беженцев и находилось там
на казенном пайке. Затем англичане переправили туда большую
часть вывезенных ими беженцев так называемой английской
эвакуации. Когда теперь опять обратились к сербам с просьбой
принять еще несколько десятков тысяч человек, они согласи-
лись, но поставили условием, что англичане или французы
возместят расходы по содержанию всей этой массы людей.
Сперва была надежда на то, что французы согласятся внести
известные суммы, лишь бы избавиться от людей, сидящих
на их пайке. Однако скоро выяснилось, что французское прави-
тельство категорически от этого отказалось, оно еще могло
кормить некоторое время армию и беженцев за счет оставшихся
от войны запасов, предназначенных для оккупационных войск,
но испрашивать кредиты у палаты ему было невозможно.
Поэтому сербы не хотели принять беженцев сверх установлен-
ной ими нормы. Правда, на судах, отправленных в Сербию,
оказалось на несколько тысяч человек больше установленной
нормы в уверенности, что их не вернут, что и оправдалось.
Сверх того, удалось убедить Болгарию и другие балканские
государства принять несколько тысяч человек беженцев, но
всего этого было недостаточно, чтобы рассосать основную
массу прибывших в Константинополь людей. Тогда начались
попытки убедить сербов принять еще некоторое количество,
причем в частичное возмещение связанных с таким принятием
расходов стали предлагать передачу разного рода имущества,
еще не реквизированного французами. Так отправили в Катарро
пароход с железнодорожным грузом, но из этого ничего, кроме
разочарования, не получилось. Груз, хотя и представлял круп-
ную ценность, но для сербов он не подходил, так как железные
дороги Сербии не могли его использовать без больших затрат,
а пока что его надо было беречь, следовательно, расходовать
на это средства. Потом пришел в Константинополь другой
пароход из Америки с партией оборудования ружейного за-
вода Ремингтон, которое по условиям договора на изготовление
винтовок, после выполнения заказа должно было быть передано
русскому правительству. Тогда предложили сербам передать
им это оборудование и помочь организовать казенный оружей-
ный завод. Это предложение сперва очень заинтересовало
сербское правительство, которое стремилось сделать свою
страну независимой от заграничных оружейных заводов. Но при
ближайшем рассмотрении груза оказалось, что, хотя на паро-
ходе имелось некоторое количество станков с завода Ремингтон,
но большая часть оборудования была во время войны рекви-
зирована американским правительством и на пароходе оста-
вались лишь части, из которых никакого завода, даже в малом
масштабе, организовать нельзя.
Так ничего из этих попыток не получилось, пришлось свезти
429
беженцев в константинопольские лагеря, благо французы еще
продолжали кормить. Хуже всего было положение тех бежен-
цев, которые сошли на берег и не попали в первые дни в лагеря.
Средств они почти не имели, наши деньгй ничего не стоили,
заработать было нельзя, ибо промышленности почти никакой,
все привозное. Местные греки и турки о0азу учли беспомощное
положение беженцев и начали их эксплуатировать вовсю.
Единственное, что еще процветало, это различные столовки
для беженцев, но и этот промысел не мог быть прочным и должен
был захиреть по мере того, как большинство проедало послед-
нее. Мораль быстро падала. Мужчины начали заниматься
всякими темными делами, женщины производили самое жалкое
впечатление. Поэтому как ни тяжело было положение в лагерях,
все же люди там не голодали, французы спасли не только
жизнь тысяч людей, но и предохранили множество от полного
морального падения. Как я уже сказал, французы реквизиро-
вали наши грузы, бывшие на пароходах. Это сделало для нас
фактически невозможным расплатиться с кредиторами. Между
тем суммы, ранее вырученные за проданные нами товары, пошли
частью в общую кассу Главного командования и только частью
на покрытие долгов. При этом, если память не изменяет, на
последнюю потребность было обращено приблизительно 2/3 вы-
рученной суммы, остальное ушло на содержание армии и
помощь беженцам. Пока остальные грузы были в наших руках,
кредиторы молчали, но как только стало известно о секвестре
товаров, они пришли в естественное волнение и начали искать
способов обеспечить возврат своих денег. Сперва попробовали
наложить арест на текущие счета, но было уже поздно, на сче-
тах ничего не оставалось. Балабанов сумел спрятать остатки
так, что их не нашли. Кредиторы начали обращаться за по-
мощью к иностранным властям. В Константинополе в то время
ни суда, ни законов не признавалось, над всем господствовало
усмотрение высоких комиссаров, каждый из них был волен
принять по отношению к нам любую меру, которую никто ни от-
менить, ни опротестовать не мог, особенно когда дело касалось
турок или нас. Когда французы приказали передать им грузы,
мы могли только повиноваться, но такими же беззащитными
против этой меры оказались и кредиторы. Ликвидационной
комиссии нечего было продавать, отныне ее функции состояли
только в определении размера претензий, признаваемых казной.
Кредиторам стали выдавать удостоверения, которые являлись
чисто платоническим удовлетворением. Кредиторы, особенно
из восточных людей, грозили применять меры физического
воздействия по адресу членов Комиссии, если им не будут
уплачены их деньги, чего сделать было невозможно.
Конечно, при таких обстоятельствах исчез интерес у обще-
ственности сидеть в Ликвидационной комиссии. Первые сообра-
зили это представители Торгово-промышленного союза. Они
430
пошли к Врангелю и заявили, что комиссию надо преобра-
зовать, сократить число ее членов, доведя ее до трехчленной
коллегии. Председателем должен был остаться я как замести-
тель начальника финансовой части, затем представитель Конт-
роля и представитель Союза торговли и промышленности.
Последним намечался Ростовцев, бывший член Государственной
Думы и мой большой приятель. Он давно служил в этом Союзе
на платных должностях, это было его единственное средство
существования. Теперь достигалось, что он продолжал числить-
ся у них на службе, но была надежда, что удастся скоро пере-
вести его на казенный паек, что облегчало бюджет Союза.
Врангель согласился.
У Врангеля явилась идея предложить управление финан-
совой частью Владимиру Рябушинскому. Последнему было
написано письмо по этому поводу, которое имело определенный
эффект — Рябушинский немедленно сел на пароход и отбыл
на другой же день в Марсель. Единственным представителем
этой среды, который все время был с нами и остался с армией
до самой своей смерти, был Ростовцев, но он только одним
боком принадлежал к именитому купечеству, он был столько же
землевладелец и земец и пробыл пять лет в Государственной
Думе, где принадлежал к фракции земцев-октябристов, усвоив
идеологию последней. Поэтому он среди именитого купечества
был белой вороной.
Бернацкий, передав мне заведование отделом финансов,
уехал в Париж вместе с Кривошеиным и Даниловым. Я сперва
думал, что французы не дадут последнему визы, но это оказа-
лось ошибочным, ни малейшей задержки не произошло. Когда
наши делегаты уезжали, чтобы хлопотать о возможности со-
хранить военную организацию армии, предполагалось, что Кри-
вошеин будет стоять во главе делегации, вести главные пере-
говоры. Но вскоре после их отъезда это решение было изменено,
главное поручение было передано Данилову, а Кривошеин стал
как бы его советником. По существу, это не меняло положения,
так как в Париже уже созрело решение добиться в кратчайший
срок распыления армии и там считали, как определенно выска-
зал Пуанкаре одному представителю русского парламентского
комитета, что вопрос может идти только о сохранении жизней
бежавших от ярости ЧК людей.
Сам Бернацкий, осмотревшись, решил остаться в Париже,
где он надеялся объединить деятельность финансовых агентов
на иных основаниях, чем прежде. В Париже к Врангелю отно-
сились иначе, чем в Константинополе, здесь его считали раз-
битым начальником, конченным человеком, подобно Юденичу
или Миллеру. Армию сразу же перестали считать воинской
силой, орудием возможной борьбы, признавали ее просто не-
сколько отличной по составу и происхождению массой эмигра-
ции, обособленной, но все же несомненно беженской массой.
431
Для Парижа, не только для французов, но и для русского
Парижа, Врангель перестал быть Главнокомандующим, началь-
ником и главою белого лагеря, на него смотрели как на одного
из беженцев...
В этот критический момент произошло образование новой
политической организации, так называемого Совета послов.
Инициатива, видимо, принадлежала Бахметьеву*, в руках коего
находились наибольшие суммы. Совет послов сам претендовал
стать последним обломком русской государственности, то есть
как раз тем, чем считал себя врангелевский аппарат. К тому же
финансовые агенты предоставили в распоряжение Совета по-
слов значительные суммы на содержание остатков дипломати-
ческого аппарата и на помощь беженцам. Эти деньги Врангель
признавал принадлежащими армии как наследнице прави-
тельств Колчака и Деникина, поэтому передачу их Совету
послов в Константинополе считали узурпацией его прав. Отзывы
Врангеля подчас были очень резки, они доходили до Парижа
и не способствовали улучшению отношений. Притом же для
расходования средств, предназначенных на помощь беженцам,
был организован при Совете послов Финансовый совет, который
направлял первоначально все средства через Земгор. Все
это вызывало сильнейшее недовольство в Константинополе,
но там долго не хотели и не могли понять, что отношения пере-
менились в корне, что мы больше для Парижа не начальство,
что на нас смотрят как на одну из организаций, которой можно
помогать, но которая не может распоряжаться деньгами,
находящимися вне Константинополя.
Конечно, такое положение создалось не сразу, на практике
приходилось пережить ряд переходных форм, но одно несомнен-
но, что с момента падения Крыма парижские организации
почувствовали себя автономными от Врангеля и его аппарата.
Быть может, былую связь никакими силами уже нельзя было
сохранить, но надо признать, что и попыток к этому сделано
не было. Напротив, распоряжение о том, что посольский аппарат
должен с января сесть на пищу св. Антония, только ускорило
и более ярко проявило разрыв. Мы одновременно лишились
поддержки финансовых агентов и симпатий дипломатического
аппарата.
При таких обстоятельствах миссия Кривошеина и Данилова
была безнадежна. Об этом мы были поставлены в известность,
но примириться не хотели или, вернее, морально не могли.
На руках были десятки тысяч людей, принадлежавших к Рус-
ской армии, которые доверили свою судьбу Врангелю и которых
надо было как-то устроить. Сделать же это, признав распыление
армии, было совершенно невозможно, немедленно наступил бы
* 2 февраля 1921 г. по инициативе прибывшего из США Бахметьева
в Париже состоялась при участии Маклакова, Гирса и др. Совещание послов,
на котором был образован постоянный орган «Совет послов».
432
хаос и моральное разложение, которые привели бы к гибели
всю эту бездомную и бесправную массу людей. Для Врангеля
и его близких было ясно, что только поддержанием видимости
военной организации можно влить в душу этих несчастных
новую веру в себя и в свое назначение, заставить их подтянуться
нравственно, вновь собраться с духом и поверить, что в прошлом
они были правы, проливая свою кровь за Родину, и в будущем
для них не все еще потеряно, что будущее еще впереди. Это
также отвечало и моральному складу этих людей. Люди, вхо-
дившие в состав полков, батарей и прочих частей, после высадки
невольно жались друг к другу и все вместе к Врангелю. Они
были бесприютны и беспризорны, выброшены на пустые и дикие
берега, полуодетые и лишенные средств к существованию.
Большинство не имело ничего впереди, не знало ни языков,
ни ремесла. В то время было почти невозможно получить визу
для въезда в какую-либо промышленную страну. Поэтому все
надежды были обращены только на Врангеля, только от него
ждали спасения, возможности пережить первое, самое трудное
время. А для того, чтобы он мог играть какую-либо роль, иметь
какой-либо вес в глазах иностранцев, ему надо было опираться
на послушное и дисциплинированное ядро армии.
Понимала это и армия, по крайней мере, высадившаяся
в состоянии далеко зашедшего разложения, она очень скоро
спаялась, опять стала монолитом. Французы это очень быстро
почувствовали. Высадившиеся части старались сохранить воз-
можно больше оружия, прятали его от глаз союзников как
только могли. Это стало известно. Англичане забеспокоились.
Смешно сказать, но союзники одно время серьезно опасались,
что наши части, расположенные в Чаталдже, возмутятся и
захватят Константинополь. Они считали, что гарнизон послед-
него не в силах будет отбить подобного покушения, и начали
хлопотать, чтобы убрать нас подальше, лучше всего на острова,
где наши части были бы заблокированы морем. Особенно
настаивали англичане, чтобы войска из Чаталджы были пере-
везены на Лемнос. Это совпало с моментом, когда прибывший
новый корпусный командир французских оккупационных войск
Шарпи, исполняя, видимо, инструкции Центра, переусердство-
вал в подчеркивании пренебрежения к нашей военной организа-
ции. Беспрерывно сыпались предупреждения о том, что через
короткий срок прекратится питание наших частей, что мы
должны сами позаботиться о продовольствии для войск. Вообще
он всегда высказывал известное враждебное отношение к на-
шим частям и высшему командному составу в особенности.
Естественно, это обстоятельство усиливало тяжесть предстоя-
щей меры. Во-первых, войска в Чаталдже уже кое-как устрои-
лись, а теперь надо было начинать все с начала. Во-вторых,
условия в Лемносе были не лучше, а хуже. К тому же все пони-
мали, что пока войска находятся в одном переходе от Констан-
28
Заказ 195
433
тинополя, их не перестанут кормить хотя бы из боязни того,
что отчаявшиеся и умирающие от голода солдаты начнут бунто-
вать и разнесут город. Высокие комиссары, решив перевести
части из Чаталджы в Лемнос и Галлиполи, сообщили это
к сведению штабу Врангеля, причем все подготовительные
распоряжения проводили сами, помимо нас. В назначенный
день к берегу подошли посланные ими пароходы, и французы
отдали приказ садиться на суда. Но части ответили определенно,
что сядут только в том случае, если им то прикажет Врангель.
Тогда было отдано приказание принудить их силой, в результате
чего была пролита кровь, сенегальцы проворно ретировались.
Для французского командования стало ясно, что относиться
с пренебрежением к русскому командному составу небезопасно,
поэтому начались разговоры с Врангелем, по первому слову
которого люди сели на корабли и отправились по назначению.
Этот случай поднял престиж Главнокомандующего в глазах
иностранцев, была подчеркнута внутренняя спайка, очень
крепкая и сознательно подчеркиваемая низами. После этого
французы не делали больше попыток распоряжаться нашими
частями помимо штаба Главнокомандующего.
Скоро начался организованный поход на армию. Француз-
скому правительству не улыбалось кормить бесконечное время
десятки тысяч человек, оно давило на местные свои органы
в смысле ускорения распыления и рассасывания армии. Мест-
ные начальники периодически распускали слухи, что с такого-то
числа паек будет прекращен. Это нервировало войска, но нельзя
сказать, чтобы очень смущало нас, ближайших сотрудников
Врангеля. Мы были в курсе настроений Парижа, знали, что там
жаждут скорейшего распыления армии, но что все же они не
пойдут на то, чтобы поставить ее в безвыходное положение.
Поэтому делали все возможное, чтобы доказать французам,
что мы сами заботимся о том, как бы скорее распределить
людей по разным странам, причем, однако, в первую очередь
рассылали те элементы, которые являлись наименее устойчи-
выми и ценными для армии. Так постепенно отправили в Сербию
и другие концы Балкан несколько десятков тысяч человек,
из которых много народу, одетого в военную форму, но все это
были или нестроевые, или люди запасных батальонов, наконец,
государственная стража. Для французов была возможность
сообщить в Париж, что общими усилиями удалось отправить
такое большое число из Константинополя и, следовательно,
уменьшить число выдаваемых пайков. Этим местное француз-
ское начальство как бы шло навстречу указаниям Центра.
А для нас являлась возможность лучше устроить и прокормить
остающихся чинов армии. Французское интендантство начало
постепенно сокращать размеры выдаваемого продовольствия,
желая, видимо, этим заставить наиболее слабые элементы
искать выхода или путем репатриации, или перехода на бе-
434
женское положение. Действительно, все время шла тяга из ла-
герей, часть людей, имевших возможность устроиться само-
стоятельно, переходила на беженское положение и рассасы-
валась. Одни имели средства, другие родных и знакомых,
которые помогали получить визы и переехать в другие страны.
Французы очень желали усилить это стремление, нарочно
сокращали пайки, переводили людей подчас на полуголодное
положение. Одновременно их агенты начали широко постав-
ленную агитацию за возвращение на родину. Эта пропаганда
велась совершенно открыто и имела некоторый успех у казаков.
Главное командование отнюдь не препятствовало желающим
перейти на беженское положение покидать ряды армии, напро-
тив, был отдан приказ, коим все желающие перейти на это
положение призывались заявить в определенный срок об остав-
лении рядов армии. Конечно, такие переставали автоматически
числиться в рядах армии и всякая забота о них и ответствен-
ность за их судьбу снималась с Главнокомандующего. Такие
люди становились частными лицами, гражданскими эмигран-
тами, они сами должны были о себе думать. Точно так же
отправленные в Сербию и иные балканские страны переставали
нас интересовать, заботы о них ложились на приютившие
правительства и общебеженские гуманитарные организации.
Иное отношение, конечно, было к попыткам уговорить мало-
грамотных и отчаявшихся людей к возвращению на родину.
У нас было определенное убеждение, что таким возвращенцам
грозит если не смертная казнь, то ссылка в концентрационные
лагеря, где они все равно погибнут. Поэтому отдельные началь-
ники старались разъяснить риск такого преждевременного
возвращения. Однако среди казаков нашлось много людей,
поверивших обещаниям полного помилования в случае немед-
ленного возвращения на родину. Одно обстоятельство спо-
собствовало этой пропаганде.
С нами выехали атаманы и казачьи правительства. Первое
время они сидели совершенно без средств и обратились через
меня к Врангелю с просьбой дать им денежное содержание.
Но Врангель категорически отказал, предложив мне передать
Букановскому, через которого велись переговоры, что они могут
разделить судьбу своих казаков, сидящих в лагерях на фран-
цузском пайке. Надо заметить, что в то время у нас получали
минимальное содержание только лица, живущие на берегу.
Сам же Главнокомандующий и его штаб жили на пароходах
и довольствовались тем же французским пайком, как и все
прочие, не получая содержания. Это было следствием крайнего
напряжения наших денежных средств, надежды на подкреп-
ление из Парижа улетучивались, вести от Бернацкого были
неутеш ител ьн ые.
Казакам было отказано в субсидии. Тогда произошел разрыв
их с Врангелем. Атаманы и казачьи правительства собрались
28*
435
и заключили между собой союз, организовали Совет объеди-
ненных Дона, Кубани и Терека. В основу этого объединения
было положено: полная независимость от Врангеля, широкая
демократическая платформа на основе отрицания принципов,
положенных в основу крымского соглашения. Началась борьба
за влияние на строевых казаков. Частные начальники послед-
них остались тесно связанными с Врангелем, исполняли его
приказания и, по-видимому, игнорировали акт своих атаманов и
правительств. Тогда последние отправились на Лемнос в ка-
зачьи лагеря для соответственной пропаганды.
Мне пришлось услышать потом любопытный рассказ о том,
как реагировали строевые начальники на попытки внести рознь
между строевыми казачьими частями и Врангелем. Атаманы
посетили своих станичников на Лемносе, произошли встречи,
парады, смотры, все честь честью. Затем был устроен обед,
на котором происходила агитация. Один из атаманов для нача-
ла произнес речь, в которой картинно сравнивал положение
казачества с повозкой, запряженной тройкой лихих коней,
которые стараются вывезти повозку из ухабов и рытвин. Он
говорил, что в кореннике у нас могучий седой Дон, на пристяжке
с одной стороны сильная Кубань, а с другой — горячий, поры-
вистый Терек. Эта тройка не сдаст, она вывезет, если только
будет тянуть дружно, если согласует свои усилия. Поэтому
он предложил выпить за объединение Дона, Кубани и Терека.
Тогда встал один из строевых начальников и сказал: верно,
эта тройка вывезет, но при условии, если она пойдет по верному
пути. А для того, чтобы она не сбилась с пути, надо, чтобы ею
управлял опытный кучер, иначе она рискует свалиться в про-
пасть и погибнуть сама, погубив и повозку. Поэтому предлагаю
выпить за нашего испытанного вождя генерала Врангеля.
После этого афронта атаманы поспешили замять разговор.
Еще раз над элементами разложения возобладала сила
спайки, заложенной на полях сражений, скрепленной пролитой
кровью, общими победами и общим несчастьем. Армия осталась
цела, авторитет Главнокомандующего укрепился. Однако в ни-
зах этот факт раздора в верхах не мог пройти бесследно, вокруг
армии вились большевистские агитаторы, в самую толщу ее
проникло известное число этих господ, французы всячески
поощряли распыление. Все это имело известное влияние на то,
что элементы наиболее слабые отчаялись и начали искать
способа выйти из положения, в которое попали благодаря
эвакуации. Несколько тысяч казаков, кажется, до шести тысяч,
записалось в репатрианты. Большинство из них выехало потом
на родину. Конечно, мы жалели этих людей, так как считали
их обреченными, слухи, доходившие до нас, заставляли предпо-
лагать, что большинство из них будет либо казнено, либо попа-
дет в положение подозрительных, которым все равно житья
436
не будет от чекистов, но ничего нельзя было сделать, тем более,
что это были слабые элементы.
Подобный же отказ в помощи получили высшие иерархии
русской церкви. Они прибыли в Константинополь без всяких
средств и просили назначить им определенное содержание и
отпустить средства на церковное управление. Врангель наложил
резолюцию «денег нет», что, конечно, было верно, но тем не ме-
нее создало враждебное к нему отношение.
В это время все чины армии сидели исключительно на фран-
цузском пайке, сам Врангель не получал денежного содержания
Только по прошествии двух месяцев удалось собрать некоторые
средства, чтобы выдать каждому офицеру по три лиры, солда-
ту — по одной. Но и такая скромная выдача стала для нас
непосильной, ибо при большом числе чинов она выражалась
в сотнях тысяч франков. Впоследствии, когда я уже уехал
из Константинополя, по словам Врангеля, были моменты, когда
в его кассе оставалось всего 50 лир.
Врангель знал нашу бедность и был очень скуп в расходо-
вании остатков денег. Он, между прочим, распорядился не пла-
тить долгов ни правительства, ни Деникина, ни крымского
периода. Я вел упрямо другую политику, спорил с ним и про-
должал настаивать на своем. Это вызвало неудовольствие
Врангеля и военных, но дало возможность ликвидировать
без помехи со стороны кредиторов имущество, находившееся
на берегу и не реквизированное французами. При этом более
трех пятых пошло в общую кассу Врангеля и меньше двух
пятых было выплачено кредиторам. Я был убежден, что если бы
сразу стало известно, что Врангель не собирается платить
по обязательствам, то мы не смогли бы ничего продать, на все
было бы наложено запрещение и касса армии не дополучила бы
очень круглой суммы, без которой ее положение было бы не раз
трагическим. Точной суммы теперь не помню, но кажется,
аппарату Врангеля было перечислено около трех миллионов
франков.
Как легко было наложить арест на наше имущество, на-
сколько мы были беззащитны, можно судить по следующему
факту. Когда выяснилось, что мы не можем более платить
по долгам, кредиторы стали передавать свои претензии ино-
странцам, а те обратились к высокому английскому комиссару.
Тот распорядился наложить арест не только на суммы казны,
но и на текущие счета лиц, имевших какое-либо отношение
к организации Врангеля. Так, на личном счету ген. Никольского,
числившегося в составе беженской части, находилась неболь-
шая сумма, которая и была арестована...
Под конец моего пребывания в Константинополе наше поло-
жение становилось все более тягостным, дошло до того, что
однажды англичане заявили: или платите нашим подданным,
или мы начнем преследовать таких-то лиц из вашего аппарата.
437
Они, видимо, хотели задержать меня в Константинополе, но я
вовремя оттуда уехал. Тогда скорпионы были направлены против
Гербеля и Пильца. Последний пришел в такое нервное состоя-
ние, что слег в постель и отлеживался долгое время, опасаясь
выйти из здания посольства, где он жил. Когда же он не выдер-
жал и вышел в отставку, то англичане решили не выпускать
его из Константинополя. Ему пришлось выехать нелегальным
порядком. Те же меры были приняты против Гербеля. Несмотря
на то, что последний уже много месяцев был не у дел, его за-
держали, когда он наконец получил визу в Сербию. Он смог
уехать только тогда, когда один дружественный нам дипломат,
возмущенный таким насилием над стариком, лишенным всяких
средств, выдал ему иностранный паспорт.
Вообще мы все не могли считать себя в безопасности,
поэтому не мудрено, что все жались друг к другу и прежде
всего к остаткам врангелевской организации. Все чувствовали,
что организация все же сильнее каждого из нас взятого в от-
дельности, что в единении — сила.
Таким образом, чисто внешние обстоятельства сплачивали
и скрепляли узы, связывавшие чинов армии между собою и
всех их вместе взятых с Врангелем. Постоянные угрозы оставить
армию без куска хлеба, лишить ее пайка, чем французы пыта-
лись смутить дух и помочь распылению армии, оказывали
обратное действие, люди понимали, что пока они одно дисципли-
нированное целое, привести угрозу в исполнение труднее, что
у них есть не только начальство, но что это начальство есть
их защита, возможность пережить лихолетье, что оно о них
день и ночь заботится, думает, болеет их болестями и радуется
их радостью. Все это оказывало громадное моральное воз-
действие на массу, у нее появлялась вера в себя, в свою судьбу,
надежда на лучшее будущее.
Громадную роль сыграло то обстоятельство, что ближайшие
помощники — генералы Кутепов и Абрамов — оказались
на высоте и сумели использовать положение, чтобы сковать
армию строгой и сознательной дисциплиной, от чего многие
успели отвыкнуть за время гражданской войны.
Впервые после долгого перерыва армия начала проникаться
духом и традициями старой императорской армии, появилось
чувство солидарности, долга и ответственности всех и каждого.
Появилось сознание тесной связи между армией и государ-
ственностью, возродилась преданность старым заветам: Царь,
Церковь, Родина. Так называемые цветные полки*, пользовав-
шиеся во времена Деникина репутацией оплота республикан-
ской идеи, открыто прибавили к лозунгу «Родина» два других
лозунга. Закалялось и обострялось национальное чувство, лю-
* Первые именные полки Добровольческой армии: Корниловский, Мар-
ковский, Алексеевский, Дроздовский, развернутые в дивизии и свернутые
в Галлиполи снова в полки.
438
бовь к России сделалась более осмысленной и чистой. Отпала
та отталкивающая черта, которая так ярко проявлялась в преж-
нее время, именно — чувство ненависти и мести. Начало просы-
паться сознание, что все мы грешны, что в любви спасение.
Словом, начало постепенно развиваться новое настроение, кото-
рое привело к полному моральному возрождению и духовному
просветлению того ядра, которое собралось на берегах Галли-
поли и Лемноса. Это моральное возрождение я замечал еще
в самом начале 1921 года при всех разговорах, которые прихо-
дилось иметь с лицами из офицерской среды, приезжавшими
из лагерей. Люди не строили себе иллюзий, но крепко верили,
что Россия воскреснет и что им надо приготовиться ей служить.
Уже на Рождество 1920 года на берегах Босфора мощно разно-
сились по воздуху торжественные звуки национального гимна,
заменявшегося при Деникине преображенским маршем.
Офицеры, приезжавшие с Галлиполи, рассказывали о гро-
мадном подъеме интереса к военному делу, офицеры и солдаты
считали, что наступит день, когда им придется стать хребтом
и основой новой Русской армии, что около них как около ядра
сформируется новая национальная вооруженная сила освобож-
денной России. Вера в падение большевиков была общей как
в армии, так и у всех русских беженцев в Константинополе.
Но не верили в это иностранцы, которые считали, что чудес
не бывает, что большевики, победившие окончательно белых
в междоусобной войне, создадут прочную власть. Поэтому они
считали, что кадры нашей армии никому не нужны, что нужно
помочь скорейшему распылению армии как организованного
целого, что это надо сделать в интересах людей, ее составляв-
ших. Поэтому французы принимали меры, чтобы ускорить это
распыление армии, против чего, естественно, боролся Врангель
и его окружение, которые понимали, что, сохраняя кадры,
они не только имеют возможность в будущем устроить этих
людей возможно лучше, но и сберечь большую и морально
здоровую группу, организованную и сплоченную, на случай
каких-либо непредвиденных событий в России. Вместе с тем
условия, в которые была поставлена эта масса молодежи,
помогали создать из нее крепких духом и любовью к Родине
граждан будущей России, подтянуть ее морально, внести в ее
ряды строгую дисциплину, основанную не только на боязни
палки капрала, но на внутреннем сознании каждого и всех
вместе взятых, что только сплоченность и беспрекословное
подчинение старшим может их спасти. Те, которые колебались
в этом смысле, спешили уйти, им помогали в этом французы,
не мешали наши военные начальники, которые не гнались
за числом, но стремились удержать в кадрах лишь лучших.
Происходил естественный отбор людей, наиболее преданных
идее и вместе с тем не считавших себя способными покинуть
родные ряды, чтобы ринуться в частную жизнь при столь небла-
439
гоприятных условиях. Удачный подбор начальников сделал
остальное.
Кутепов оказался очень суровым, но вместе с тем и забот-
ливым начальником. Его первые шаги были встречены ожесто-
ченной бранью со стороны левого лагеря, страстно стремив-
шегося поскорее обратить наши кадры в беженскую пыль.
Естественно, меры, предпринятые Кутеповым и направленные
к сохранению суровой дисциплины, им не нравились. Между
тем от первых же шагов власти многое должно было зависеть
в будущем. За время отступления и эвакуации у многих дух
поколебался, люди начали распускаться, появились опасные
симптомы разложения моральной спайки. Кутепов понял, что
наступил психологический момент, он предъявил к высаживав-
шимся частям требование максимума возможной подтянутости
и дисциплины. Первый же случай неповиновения приказу,
нарушения дисциплины встретил суровое возмездие, за уго-
ловное преступление расправа была коротка — полевой суд.
Иностранцы не вмешивались в распорядки нашего лагеря,
позволяли поддерживать дисциплину в рядах кадров всеми
мерами, какие признают нужным наши начальники. Поэтому
сразу же все поняли, что они не беженцы, что они вооруженная
сила, живущая исстари установленными обычаями и законами
прежней армии. Жизнь была урегулирована строгими нормами
походной жизни во время войны. Все подтянулись, встрепену-
лись. Молодежь подняла голову, почувствовала себя силой,
полезной и имеющей будущее. Внешняя подтянутость, чистота
и возможная в наших условиях щеголеватость скоро показали,
что в лагерях расположены дисциплинированные военные, со-
ставляющие со своими начальниками одно гармоничное целое,
что это организованная сила, хотя почти не вооруженная,
но все же могущая постоять за себя. Больше всех это чувство-
вали сами военные, сосредоточенные в лагерях, что и произво-
дило на них колоссальное психрлогическое воздействие. Они
морально возрождались на глазах, можно было видеть, какой
громадный интерес происходит среди этих заброшенных на пус-
тынные скалы чужой страны людей. Через короткий срок люди
эти стали неузнаваемы, они морально ожили и обещали стать
самой отборной нравственно частью эмиграции...
Армия видела борьбу французов против командного состава,
который старался сохранить кадры как военную силу, сочув-
ствовала своим начальникам, была духовно на их стороне.
Каждый раз, когда французы заявляли о прекращении выдачи
пайков с того, либо другого срока, взоры всех обращались
к Главному командованию, от него ждали спасения и защиты.
Затем неизменно следовала новая отсрочка, пайки продолжали
выдавать. Это ставилось в заслугу командному составу, припи-
сывалось его хлопотам. В результате усиливалось влияние
Врангеля и Кутепова. С последним я тогда почти не встречался,
440
он участвовал раз или два в наших заседаниях в самые первые
дни пребывания в Константинополе, потом жил среди своих
войск в Галлиполи. Но его имя было у всех на устах, о его
работе в лагерях было много разговоров, он был правой рукой
Врангеля, поэтому его роль в этот первый период нашего ски-
тальчества была для меня ясна. Кутепов был строевым офи-
цером старой школы, приемы воспитания армии ему были
хорошо знакомы, поэтому он лучше кого-либо иного был подго-
товлен для перевоспитания армии. Внешние благоприятные
обстоятельства ему помогали в этом, он умело ими воспользо-
вался и быстро достиг громадных результатов. Я не мог бы
поручиться, что он был любим войсками, но его глубоко уважали
и ценили, он пользовался влиянием, которое было, пожалуй,
не меньше влияния Главкома. Когда левые подняли шум вокруг
произведенного по его приказанию расстрела одного из военных,
совершившего тяжкое нарушение служебного долга, то ни в во-
енной среде, ни в кругах беженства эта шумиха не произвела
никакого впечатления. Годы гражданской войны произвели
громадный перелом в психике русских людей; требования к вы-
полнению закона и долга стали понятны и не заслонялись слю-
нявой маниловщиной дореволюционного периода. Люди, перед
глазами коих прошел процесс разложения дисциплины старой
армии, которые видели последствия падения чувства долга и
дисциплины в период гражданской войны, не пришли в ужас
от сурового возмездия, напротив, поняли, что среди нас, бежен-
цев, есть власть, которая сумеет поддержать порядок и уваже-
ние к закону. Русская масса, измученная и отчаявшаяся, не
только не отшатнулась от командного состава, но невольно
льнула к армии и Главнокомандующему как единственной в этот
момент русской организованной силе.
В русском посольстве, где находилась тогда ячейка граждан-
ской власти, стали собираться политические и общественные
деятели старого времени, тут были члены законодательных
палат, земцы и земгорцы, торговопромышленники и красно-
крестовцы. Первым образовался парламентский комитет по
примеру Парижа, где таковая организация была создана по
почину Гучкова. При создании нашего комитета у нас произо-
шел печальный инцидент. На учредительное заседание прибыли
почти все бывшие в Константинополе члены Гос. Думы и Гос.
Совета, в числе последних Стишинский. Тогда левые кадеты
подняли шум и протестовали против участия членов Гос. Совета
по назначению. Было ясно, что это продолжение травли Стишин-
скогр, который и поспешил ретироваться. Так как другой
работы, кроме прений по организации комитета, придумать
не могли, то начали обсуждать идею о необходимости подкре-
пить авторитет организации Врангеля путем создания около
него объединения всех русских организаций. Это объединение
должно было составить нечто подобное парламенту беженства
441
для обсуждения всякого рода мероприятий по обслуживанию
нужд беженства и по вопросам финансового и политического
характера. По существу, такая организация могла только свя-
зать Врангеля и его аппарат, не давая ему взамен ничего суще-
ственного, ибо моральное и политические значение константи-
нопольского беженства было в глазах иностранцев почти равно
нулю. Среди русской эмиграции Константинополь являлся как
бы глухой провинцией, на которую эмигранты Парижа и Бер-
лина смотрели свысока. Сам Врангель все свои силы и средства
сосредоточил на заботах о кадрах армии, относясь к граждан-
скому беженству и военным, перешедшим на беженское поло-
жение, полупренебрежительно. Он считал, что никаких мораль-
ных обязательств по отношёнию к этим людям у него не оста-
ется с момента, когда они съехали на берег, он свою задачу
этим считал уже выполненной.
Иначе смотрело на положение дел беженство, оно бедство-
вало и искало помощи, хотя бы в ущерб армии. Отсюда несо-
мненно, что участие беженского парламента в расходовании
остатков средств, даже простой контроль над этим расходо-
ванием, являлись орудием беженства для защиты своих инте-
ресов в ущерб армии. Тем не менее, Врангель, на которого все
время давили союзники и который был смущен появлением
в Париже враждебных ему и армии организаций, согласился
с основной идеей создания представительного органа беженства
для участия в управлении беженской частью и в расходовании
сумм.
Сам я не принимал участия в этой кухне, во-первых,
потому, что не верил в успех начинания, не видел его целе-
сообразности и, во-вторых, я все еще был одним из чинов
врангелевской организации, хотя уже и решил уйти при первой
возможности. Все жё приходилось внимательно следить за те-
чением дела. Однажды к Врангелю отправилась делегация
общественников, когда-то с ним дружно работавших, а теперь
смотревших на то, какой ветер дует из Парижа. Я на этом
заседании не присутствовал и только дня через два узнал,
что произошел резкий обмен мыслей и выражений, в результате
чего получился полный провал начинания. В это время кадеты
определенно говорили, что проектированная задача имела
смысл, пока Врангель был властью на своей территории, теперь
она запоздала и их не интересует.
Врангель, проникшись мыслью о пользе представительного
органа, упрямо стоял на своем и пытался создать что-либо
помимо кадетов, а может быть, и против них. Сначала он хотел
противопоставить левым парламентский комитет, но скоро ока-
залось, что эта организация за малочисленностью своего соста-
ва, который притом постоянно уменьшался отъездом многих
бывших членов законодательных палат, не может играть круп-
ной общественной роли.
442
Тогда он решил создать общественную организацию из дру-
жественных ему элементов, в состав которой должны были
входить как представители* разных организаций, так и лица
по его назначению. Когда разрыв с левою частью обществен-
ности стал совершившимся фактом, эта мысль была осуществ-
лена и нашла свое воплощение в так называемом «Русском
совете»*. Появление этой организации было встречено враж-
дебно со стороны всей той части общественности, которая
солидаризировалась с Милюковым. Первым, начавшим борьбу
против идеи Русского совета, был председатель Городского
союза Юренев. Об этом деятеле у меня сохранилось мало
приятных воспоминаний. В первый раз я увидел его в эпоху
Государственного Совещания в Москве летом 1917 года, когда
он был министром у Керенского, затем встретил на юге при
Деникине, когда Астров и Федоров хотели провести его в ми-
нистры путей сообщения. Зная, что он непримиримый левый
кадет, который всегда тянул на сближение с эсерством и
является послушным орудием закулисных левых влияний, пра-
вое крыло Особого Совещания сделало все возможное, чтобы
помешать этому назначению. Была предложена закрытая
баллотировка кандидата в министры, которая привела к его
провалу. С тех пор он состоял главою Городского союза, полу-
чал щедрую поддержку из средств Главного командования,
но, видимо, был враждебен последнему. Он первый начал вести
борьбу против начинания Врангеля и имел успех. Все левое
крыло отшатнулось, это отрицательное отношение перекинулось
за пределы Константинополя и быстро привело начинание
к моральному провалу. Хотя Русский совет пополнился пред-
ставителями цензового земства и других организаций правого
и националистического характера, в том числе и из Парижа,
но все же он остался однобоким, а поэтому не мог претендовать
на представительство русской эмиграции. Когда Врангель рас-
формировал Южно-Русское правительство и попытался создать
на его месте небольшой деловой аппарат, то от старой орга-
низации оставались еще некоторое время военное представи-
* 12 марта 1921 г. ген. Врангель опубликовал Положение о Русском
совете, призывая разделить с ним ответственность «за воссоздание России
на новых началах». Согласно этому Положению^ две трети совета из 30 человек
избирались от Парламентского комитета и других общественных организаций,
таких, как Городской и Земский союзы, а одна треть назначалась Главнокоман-
дующим. Среди последних были начальник штаба ген. Шатилов и командиры
корпусов.
4 апреля 1921 г. в здании Российского посольства в Константинополе
состоялось открытие Русского совета. Среди избранных членов были б. депутат
Государственной Думы, с.-д. Г. А. Алексинский, порвавший в свое время
с Лениным, к.-д. кн. П. Д. Долгоруков, Н. Н. Львов, В. В. Шульгин и другие.
С переездом ген. Врангеля в Югославию Русский совет был распущен.
Более подробно об этом см. книгу В. X. Даватца и Н. Н. Львова «Русская
армия на чужбине» (Белград, 1923), а также — БСМ, изд. 1, т. 64, с. 160—161.
443
тельство в Константинополе и дипломатический представитель
в лице Нератова.
Отношения между военным и дипломатическим представи-
тельствами были давно ненормальны, причем ген. Лукомский,
человек очень властный по натуре, стремился многое делать сам
из области, принадлежавшей скорее компетенции Нератова.
Происходили трения, в результате которых еще в то время,
когда мы находились в Севастополе, было решено переформи-
ровать представительство в Константинополе, причем Луком-
ский увольнялся с занимаемого им поста. Он был вызван в Сева-
стополь, причем, видимо, это было предметом его разговора
с Кривошеиным. Вскоре после того мы проиграли решительную
битву и приступили к эвакуации. Решение об упразднении
военного представительства не было еще приведено в испол-
нение, и Лукомскому пришлось нас встречать и принимать.
В течение довольно продолжительного времени нахождения
в Константинополе он успел завязать кое-какие отношения
с представителями Антанты и потому мог на первых порах
принести пользу. Поэтому при общем расформировании прави-
тельственного аппарата эта мера не коснулась его отдела.
Впоследствии в погоне главным образом за экономией Врангель
решил все же ликвидировать аппарат Лукомского, которому
был дан срок до 15 декабря, чтобы кончить дела и отчетность.
Мне было очень грустно с ним расстаться, за время Белого
движения мы сработались и близко сошлись. Но делать было
нечего, пришлось принять от него дела и отчетность, которую
он сдал в порядке. В то время французы чинили всякие пре-
пятствия к въезду русских во Францию, но Лукомский получил
разрешение немедленно. Мало того, французский адмирал
устроил ему даровой переезд на одном из русских кораблей,
отправлявшихся французами во Францию. Впоследствии, после
долгих мытарств, Лукомский, бывший помощник Военного
министра Поливанова, затем первый генерал-квартирмейстер
Государя, наконец,начальник штаба Верховного Главнокоман-
дующего, игравший крупную роль в Белом движении, оказался
беженцем.
Наш дипломатический представитель Нератов был назначен
на этот пост при Врангеле, поэтому с падением последнего
его положение стало очень трудным. Он от природы не отли-
чался решительностью характера, а тут совсем скис и заботился
больше всего о том, чтобы не попасть в ложное положение.
Поэтому нельзя было ждать от него большой помощи, но все же
он был искренне предан армии и относился весьма корректно
к Врангелю. Единственный из всех дипломатических представи-
телей, он долгое время не прерывал связи с Врангелем, не ста-
новился в положение дружественного нейтралитета. Напротив,
до самого моего отъезда из Константинополя мы считали
его частью нашей организации, с которой он поддерживал
444
тесную связь. Конечно, когда создавались конфликты, он помочь
не мог или не хотел, но он всегда в таких случаях стремился
достичь компромисса, который состоял в том, что мы должны
были всем и во всем уступать. Так было, когда англичане
посадили в тюрьму суперарбитра по третейскому разбира-
тельству с фирмой Иверсен. Но в тех случаях, когда он видел,
что уступки с нашей стороны ждать нельзя, он начинал хлопо-
тать и часто оказывал услуги нашему делу. Именно иностранцы,
когда перед ними вставал вопрос о скандале крупного размера,
не хотели доводить до открытого разрыва, шли на компромисс.
Вот тут посредничество дипломатического представителя при-
носило много пользы. Он считался как бы нейтральным, не был
с нами официально связан, его положение для иностранцев
не было ясно, поэтому в спорах с нами они иногда прибегали
к его посредничеству. Как иногда действовала на иностранных
представителей решимость довести дело до скандала, показы-
вает один случай.
После перемены главы французской военной власти в Кон-
стантинополе распространилось известие, что французы в целях
скорейшего распыления армии, которому якобы мешает Вран-
гель, решились задержать последнего или по крайней мере
изолировать его от армии и всего аппарата управления. Вран-
гель немедленно переехал с «Лукулла» в посольство и там
начал принимать меры обороны. Был вызван караул для его
охраны, установлены пулеметы. Все это было проделано демон-
стративно, чуть ли не в присутствии адъютанта ген. Шарли,
который был по какому-то делу у Нератова. Конечно, на другой
день весь город знал, что приняты меры для охраны посольства
и Главнокомандующего. В результате последовал обмен любез-
ных фраз и кислых мин, о намерении изолировать Врангеля
забыли, так как стало ясно, что выполнение этой меры не может
обойтись без кровопролития, которое, конечно, повело бы к пе-
чальным для нас результатам, но и вызвало бы грандиозный
скандал с запросом в палате и большими неприятностями
для местного начальства. Конечно, бряцать оружием нам было
опасно, и к этой мере приходилось прибегать только в случаях
исключительных, когда все равно терять было уже нечего.
Поэтому все внимание сосредоточивалось на переговорах, при-
чем мы пользовались поддержкой адмирала французской эс-
кадры, который как солдат относился к нам с величайшим
сочувствием и помогал чем и как мог.
Иным было отношение ген. Шарли. Это был тип генерала,
носившего у нас в старое время наименование «бурбон». Грубый
и резкий с людьми, судьба которых зависела от него, он притом
не любил нашего брата, русского, относился пренебрежительно
и свысока. Мне не приходилось иметь с ним каких-либо сноше-
ний, хотя последствия его отношения к нам испытывал в полной
мере. Между прочим, когда французы решили конфисковать
445
все имущество организации Врангеля, они приказали сдать им
грузы, находившиеся на судах. Была образована комиссия
по передаче имущества, но по приказу французской власти
их приемщики отказались давать какие-либо квитанции за сда-
ваемые им товары. Мои представления остались тщетны, при-
шлось подчиниться. Французы имели при этом как бы обижен-
ный вид, они говорили: «Что вы беспокоитесь, мы имеем свою
прекрасно поставленную отчетность, где все принятое от вас
заносится на приход и впоследствии может быть всегда приве-
дено в известность». Не знаю, какова была их отчетность,
но факт тот, что вся она в один прекрасный день вместе со всеми
бумагами интендантства сгорела до последнего лоскутка.
Со штабом Шарпи были натянутые отношения, особенно
с Шатиловым. Последний написал какое-то письмо ген. Шарпи
на французском языке, а так как он был не особенно силен
в выражениях вежливости, употребляемых французами в офи-
циальной переписке, то ген. Шарпи увидел в какой-то фразе
недостаток почтительности к нему как начальнику всех оккупа-
ционных французских войск и настолько обиделся, что прекра-
тил всякие сношения с Шатиловым, заявил, что не будет отве-
чать на письма и бумаги, подписанные последним. С самим
Врангелем поддерживались приличные отношения, благодаря
влиянию главным образом начальника морских сил Франции
адм. Деминиля, который был женат на русской, насколько
мне не изменяет память, и во всяком случае относился к нам
с величайшим расположением. Его влиянию мы обязаны очень
многим, особенно в первый период нашего пребывания в Кон-
стантинополе. Затем возобладало влияние, идущее из Парижа,
где определенно решили вести на ликвидацию как армии, так
особенно аппарата Врангеля.
Собравшиеся в это время в Париже члены Учредительного
собрания имели большое моральное влияние на левые француз-
ские политические круги. Последние считали, что выборы в
Учредительное собрание явно указывают на настроение русско-
го народа, якобы насквозь пропитанного социалистическими
лозунгами, они видели в эсерах будущих наследников больше-
вистской власти и потому внимательно прислушивались к их
голосу. Особенно это стало заметно после образования Земгора
с кн. Львовым во главе, когда эта компания стала казаться
французам выходом из положения. Французы наивно поверили,
что кн. Львов со товарищи действительно может найти способы
и средства к тому, чтобы снять с французского пайка десятки
тысяч людей. Они тотчас уведомили своих представителей
в Константинополе, что в Париже образовалось такое благо-
детельное учреждение, которое называется «Земство» и которое
обещает кормить армию и беженцев и тем избавить француз-
скую казну от громадных расходов. Конечно, мы тотчас учли
грозящую армии опасность, ибо понимали, что Земгор никаких
446
собственных средств не имеет и иметь не будет, что в лучшем
случае он приберет к рукам остатки казенных средств, которых
хватит на короткое время, а между тем это обстоятельство
даст французам благоприятный предлог передать Земгору обя-
занность и долг заботиться об армии и беженцах, освободив-
шись от неосторожно принятых на себя моральных обязательств.
Когда же остатки русских денег будут прожиты, армия окажет-
ся предоставленной самой себе без какой-либо помощи со сто-
роны, ибо земгорцы рассеются, а французы тогда уже помогать
не будут. В это время пришло известие, что в Париже наложен
секвестр на остатки казенных сумм врангелевского правитель-
ства, а потому было ясно, что эти денежные средства пропали
и для Земгора. Действительно, в Париже скоро убедились,
что Земгор крупных денег собрать не может, а потому охладели
к этой комбинации. Это сказалось в Константинополе, где
перестали говорить о Земгоре, зато с большим рвением начали
принимать меры к распылению кадров. Последнее делалось
подчас грубо, в обидной для национального самолюбия форме.
Местные начальники не отличались избытком такта, они умели
наступать на любимую мозоль, проявляли высокомерный тон.
Это обстоятельство чувствовалось очень остро людьми, нахо-
дившимися в столь тяжелой обстановке, вызывало чувство
глубокой обиды, едва скрываемого раздражения. Не раз прихо-
дилось слышать гневные речи, видеть полные злобы взоры.
Люди забывали, что только благодаря гуманности французско-
го правительства, только благодаря рыцарству его политики
мы вообще благополучно высадились в Босфоре, что, не дай
французы нам покровительства своего флага, нас просто могли
не пустить в пролив, что, наконец, только благодаря их помощи
мы не перемерли в первый же месяц от голода и жажды. Все
это забывалось, зато остро чувствовалось уменьшение и без
того голодного пайка, сопровождавшееся упреком, что-де вы
дармоеды, сидите на шее французской казны. В лагерях лихо-
радочно высчитывали, на какую сумму французы секвестирова-
ли у нас имущество, сколько стоят переданные им суда. Начи-
нались разговоры на тему: мы-де французов спасли в 1914 году
вторжением в Восточную Пруссию, причем последовавшее наше
позорное поражение, бывшее результатом плохого командова-
ния, ставилось чуть ли не в заслугу перед французами. Не муд-
рено, что франкофильство стало не в моде. Мне передавали,
что перепившиеся люди начинали говорить языком, не совмести-
мым с чувством благодарности и уважения, которого заслу-
живала, в общем, французская политика по отношению к белым
врангелевского периода.
Сильнее, чем физические лишения, давила нас полная поли-
тическая и юридическая бесправность. Никто не был гаранти-
рован от произвола любого агента власти каждой из держав
Антанты. Даже турки, которые сами находились под режимом
произвола оккупационных властей, по отношению к нам руко-
водствовались правом сильного, отрицая наши права и ставя нас
на положение бесправных пришельцев. Все это страшно нерви-
ровало людей, заставляло лихорадочно искать выхода. Одни
находили его в том, что стремились выехать поскорее из страны
лишений и произвола, каким стал нам казаться Константино-
поль. Другие, которые не надеялись на возможность выбраться
или не желали разрывать связей со своими частями, жались
теснее друг к другу и все вместе к Врангелю. Одновременно
усиливалась среди второй группы взаимная связь, и у всех
чувство ксенофобии и обостренного национализма.
Таким путем закладывался фундамент морального воспи-
тания и обновления духа большой группы русских людей,
пронесшей на своих плечах всю тяжесть междоусобной войны,
испытавшей конечное поражение и изгнание, но не растерявшей
духа, оставшейся морально целой, не сломленной несчастиями.
Она закалилась в испытаниях, и на ней оправдались слова
поэта: тяжкий млат, дробя стекло, кует булат.
Судьба помогла Врангелю выковать моральную силу трид-
цати тысяч русских людей. Он и его сотрудники и помощники
не опустили рук, когда, казалось, все было кончено, когда,
казалось, их роль в истории была уже сыграна. Они сумели
использовать обстоятельства, чтобы сохранить будущей России
кадры людей, редких по моральным качествам, несколько десят-
ков тысяч русской молодежи, закаленных и просветленных
борьбой за Родину и сплоченных общими несчастиями и пере-
живаниями. Эта превосходная школа, которую дали Галлиполи
и Лемнос, не пропала даром. Как бы мы ни оценивали роль
Белого движения и участия в нем Врангеля, нельзя не признать,
что его заслуга в эпоху константинопольского сидения громад-
на. Его заботам и усилиям русский народ обязан спасением
десятков тысяч лучшей части нашей молодежи, он воспитал ее
в лучших традициях патриотизма и самопожертвования...
Такова в общих чертах была обстановка, в которой нам
приходилось работать в течение первых месяцев константино-
польского периода. Жизнь была полна мелких забот, неприят-
ных столкновений, ежедневной борьбы за бытие армии. Всем
было тяжело, особенно тем, кто имел какие-либо отношения
к денежным расчетам с иностранцами. Многочисленные креди-
торы, из коих многие были добросовестные, с каждым протек-
шим днем все более отчаивались получить когда-либо свои
деньги. Они становились, естественно, все более назойливыми
и требовательными. Конфискация товаров французами и рек-
визиция ими последних остатков сумм Врангеля во Франции
привела всю эту массу людей в полное отчаяние. Одни из них
грозили применить меры принуждения при помощи высоких
комиссаров, другие просто угрожали побоями и даже покуше-
ниями на должностных лиц, если им не будут оплачены деньги.
448
На моего помощника, старшего чина Контроля в Ликвидаци-
онной комиссии, дважды были произведены нападения, причем
он был сильно побит. Моя жена жила постоянно в страхе за мою
судьбу, так как мы получали предупреждения о предстоящем
убийстве, если деньги не будут выплачены кредиторам. Но самое
тягостное было то, что высокие комиссары, главным образом
английский, действительно начали вмешиваться в дела расчетов
с кредиторами и настойчиво требовали уплаты их подданным,
из коих большинство было просто подставными лицами, при-
крывавшими претензии лиц других национальностей. При этом
давление направлялось в первую голову против высших чинов
врангелевского аппарата.
Из всех этих чинов самое трудное положение создалось
для меня. Я был в составе правительства Деникина, затем
Государственным контролером у Врангеля, наконец, главою
Ликвидационной комиссии в Константинополе. Естественно,
наибольшее внимание было направлено на меня, мне пришлось
стать мишенью наиболее страстных нападок. А так как мы были
в Константинополе, в сущности, беззащитны, то приходилось
подумать, как бы унести ноги. Случай помог мне в этом. Еще
в первых числах декабря по представлению адм. Бубунова,
который в тот момент заведовал отделом торгового морепла-
вания, Врангель назначил меня, между прочим, представителем
Контроля в Добровольный флот. В январе правление послед-
него переехало в Париж. Это обстоятельство дало мне воз-
можность обратиться к Врангелю с просьбой отпустить меня
из Константинополя, откомандировав в Париж. Врангель по-
нимал трудность моего положения в Константинополе, знал,
что не может защитить меня, если английскому комиссару
заблагорассудится приказать посадить меня в долговое от-
деление.
Но в Париже должен был образоваться так называемый
Деловой комитет, который должен был ликвидировать кое-какие
остатки имущества армии и собрать остатки денежных средств,
еще не реквизированных французами. Представителем интере-
сов Главнокомандующего в этом Комитете предположено было
назначить главу Контроля, то есть меня. Все это дало возмож-
ность выехать из Константинополя, пребывание в котором ста-
новилось для меня невыносимым. В феврале 1921 г. я получил
визу в Париж и тотчас испросил разрешение сдать должность
моему помощнику. Врангель отпустил меня в Париж, хотя
только временно. Однако в самый день отъезда, когда все визы
на выезд были уже получены, в консульство явился главный
чин английской полиции с нескрываемым намерением помешать
мне уехать. Он говорил Пильцу, который был в тот момент
заместителем начальника финансовой части, что английские
подданные настаивают на том, что меня нельзя выпускать из
Константинополя до тех пор, пока расчеты правительственного
29 Заказ 195
449
аппарата Врангеля с английскими кредиторами не будут закон-
чены. Тем не менее, видимо, прямого распоряжения арестовать
меня еще отдано не было, так как все ограничилось одними
разговорами. Когда я вечером отправился на вокзал, я не был
уверен, что в последний момент меня не задержат. Однако
никаких мер принято не было, и я благополучно уехал.
Уже впоследствии я узнал, что соответственное приказание
арестовать или задержать меня было отдано на другой день
после моего отъезда, когда я был уже вне досягаемости местных
властей.
Так кончилась моя работа в составе аппарата Врангеля.
БИОГРАФИЧЕСКИЙ СПРАВОЧНИК
АБРАМОВ Федор Федорович (1870—1963), дворянин области Войска
Донского. Окончил Петровский Полтавский кадетский корпус, 3-е военное
Александровское и Николаевское инженерные училища, Николаевскую акаде-
мию Генерального штаба. Участвовал в русско-японской и первой мировой
войнах. Последние чин и должность в Императорской армии — генерал-майор,
командующий 2-й Туркестанской казачьей дивизией. После Октябрьского
переворота участвовал в Белом движении. В ВСЮР был начальником 1-й Дон-
ской казачьей дивизии, в Русской армии командовал 2-й армией, Донским
корпусом. Был произведен в генерал-лейтенанты. С войсками П. Н. Врангеля
эвакуировался в Турцию. В эмиграции — активный деятель РОВСа. В 1929—
1933 имел отношение к деятельности Братства Русской Правды. С сентября
1937 по март 1938 занимал пост председателя РОВСа. В 1941 —1945 участво-
вал в формировании казачьих частей в составе вермахта. Подписал Пражский
манифест, участвовал в деятельности КОНРа. В 1945 эмигрировал в США.
Погиб в автокатастрофе при невыясненных обстоятельствах.
АЗЕФ Евно Мейер Фишелевич (1869—1918), происходил из семьи порт-
ного, окончил гимназию, работал репортером в Ростове-на-Дону. В 1892 под
угрозой ареста за распространение революционных прокламаций уехал в Гер-
манию. По собственной инициативе стал сотрудничать с департаментом по-
лиции. С 1899 — снова в России, участвовал в работе различных революцион-
ных организаций. Был одним из основателей партии эсеров, членом руководства
ее Боевой организации, которую возглавил в 1903 после ареста Г. А. Гершуни.
Участвовал в подготовке 28 террористических актов, в т. ч. покушения на ми-
нистра внутренних дел В. К. Плеве, на В. К. Сергея Александровича. В 1905 вы-
дал охранке большинство членов Боевой организации. Был разоблачен
В. Л. Бурцевым как провокатор, «двойной агент». В конце 1908 уехал из Рос-
сии, путешествовал по Европе, скрываясь от товарищей по партии, вынесших
ему смертный приговор, а позднее — и от департамента полиции. Жил в Гер-
мании, занимался биржевой деятельностью. В период первой мировой войны
был арестован германской полицией. В декабре 1917 освобожден, служил в
Министерстве иностранных дел Германии. В апреле 1918 умер от заболевания
почек в одной из берлинских клиник.
АЛЕКСЕЕНКО Михаил Мартынович (1847—1917), тайный советник, про-
фессор финансового права, попечитель Казанского, а затем Харьковского
учебных округов, член III и IV Государственной Думы от Екатеринославской
губ. В Государственной Думе являлся бессменным председателем Бюджетной
комиссии, членом Финансовой и Согласительной комиссий. Умеренный, предста-
витель думского центра.
АЛЬТФАТЕР Василий Михайлович (1883—1919), контр-адмирал, потом-
ственный дворянин. Окончил Морской кадетский корпус, Николаевскую Мор-
скую академию. Участвовал в русско-японской войне, служил на крейсере
«Аскольд», был награжден орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храб-
29*
451
рость». С 1908 — флагманский штурман минной дивизии Балтийского флота,
с 1910 — начальник оперативного отдела по Балтфлоту в Морском Генеральном
штабе. Участвовал в первой мировой войне. В 1917 — контр-адмирал, помощ-
ник начальника Морского Генерального штаба. После Октябрьского переворо-
та перешел на сторону советской власти, участвовал в качестве эксперта в
Брест-Литовских мирных переговорах. Сыграл заметную роль в создании
Морских Сил советской республики, с октября 1918 —их начальник. Умер
20 апреля 1919 в Москве.
АЛЬТШИЛЛЕР (АЛЬТШУЛЕР) Александр Оскарович, австро-венгер-
ский подданный. В начале 70-х годов XIX века обосновался в Киеве. Был
директором сахарного завода в Бердичеве, председателем правления Общества
машиностроительных Южно-Русских заводов. За благотворительную деятель-
ность был назначен почетным консулом в Киеве. Был близко знаком с генералом
В. А. Сухомлиновым, что послужило одним из мотивов обвинения последнего
в шпионаже. Сведениями о шпионской деятельности А. историческая наука
не располагает. В марте 1914 А. покинул Киев и вернулся в Австро-Венгрию.
АН РЕП Василий Константинович, фон (Фон-Анреп) (1852—?), профессор,
член III Государственной Думы от СПб, октябрист. Организатор и первый
директор Института экспериментальной медицины. В 1892 участвовал в органи-
зации борьбы с холерой в Поволжье и на Черноморском побережье. Органи-
затор и директор (1897—1899) Женского медицинского института. Попечитель
Харьковского, а затем и СПб учебных округов. С 1902 — директор медицин-
ского департамента Министерства внутренних дел. В период первой мировой
войны (1914—1917) состоял при Верховном начальнике санитарной и эвакуаци-
онной части.
В Государственной Думе был членом Комиссий: бюджетной и по народному
образованию.
АНТОНОВ Николай Иванович (1859—?), дворянин, землевладелец, действ,
статск. советник. Окончил юридический факультет СПб университета. 25 лет
служил в судебном магистрате, был земским губернским гласным, почетным
мировым судьей. Октябрист, выборщик в I и II Государственную Думу, де-
путат III Думы, товарищ ее секретаря.
АСТРОВ Николай Иванович (1863—1934), общественный деятель, глас-
ный Московской городской думы и Московского губернского земского собра-
ния, член Конституционно-демократической партии. В период первой мировой
войны — один из руководителей Всероссийского союза городов. В 1917 —
московский городской голова. После Октябрьского переворота — один из орга-
низаторов «Правого центра» («Московского центра»), «Национального цен-
тра». Был членом Особого совещания при А. И. Деникине, возглавлял комиссию
по формированию гражданской власти. Эмигрант.
БАДМАЕВ Петр Александрович (до крещения — Жамсаран) (1851 —
1919), бурят, действ, статск. советник, специалист в области тибетской
медицины. Родился в Восточной Сибири, затем учился в Иркутской гимназии.
В 1871 приехал в СПб к своему старшему брату Сильтиму (Александру Алек-
сандровичу), который также был специалистом в области тибетской медицины
и имел особую «тибетскую аптеку» в СПб. Принял православие, служил
в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел, преподавал мон-
гольский язык в СПб университете. С 1875 занимался врачебной практикой.
Был автором нескольких грандиозных проектов: мирного присоединения Ки-
тая к России, а также Тибета и Монголии, разработки золотых приисков,
железнодорожного строительства в Монголии и т. п. Был близок к епископу
Гермогену и иеромонаху Илиодору, поддерживал их в борьбе против Г. Е. Рас-
путина, однако затем перешел на сторону последнего, сблизившись с ним
в 1916—1917. 13 июня 1914 был возведен в потомственное дворянское достоин-
ство. В течение нескольких лет являлся действительным членом приюта
П. Г. Ольденбургского. 13 августа 1917* вместе с А. А. Вырубовой и И. Ф. Ма-
насевичем-Мануйловым по распоряжению Временного правительства был вы-
слан за границу, однако вскоре вернулся в Петроград, где и умер.
452
БАЛАБАНОВ, начальник финансового отдела в правительстве П. Н. Вран-
геля. (Возможно имеется в виду Балабанов Евгений Маврикиевич, бывший
чиновник особых поручений в Министерстве финансов Российской империи;
служил в общей канцелярии министра финансов.)
БАЛАШЕВ (Балашов) Петр Николаевич (1871 — после 1927), потомствен-
ный дворянин, статский советник, егермейстер, землевладелец. Окончил
6-ю СПб гимназию, юридический факультет СПб университета. В 1894 посту-
пил в лейб-гвардии Гусарский Е. В. полк, в котором 1 год прослужил в качестве
вольноопределяющегося и 4 года — в офицерских чинах. В 1899 вышел в от-
ставку, поселился в своем имении в Подольской губ., был избран предводителем
дворянства Брацлавского уезда, являлся членом многих обществ, благотвори-
тельных учреждений. В 1906 причислен к Министерству внутренних дел. Был
инициатором создания и председателем «Союза русских избирателей Юго-
Западного края», председателем главного совета Всероссийского националь-
ного союза. Депутат Государственной Думы 3-го и 4-го созывов от Подольской
губ., лидер и председатель фракции националистов и умеренно правых.
БАРК Петр Львович (1869—1937), тайный советник, член Государствен-
ного Совета, банковский делец, предприниматель. Окончил СПб университет.
Являлся председателем и членом правлений, директором крупнейших коммер-
ческих банков. В 1911 —1914 — товарищ министра торговли и промышленности.
С 1914 по 1917 — последний министр финансов России. С 1914 — одновременно
был главнонач. над Отдельным корпусом пограничной стражи. Эмигрировал,
жил в Англии. В 1935 принял английское подданство и титул баронета. Скон-
чался во Франции, в местечке Обань около Марселя 16 января 1937.
БАХМЕТЬЕВ Борис Александрович, инженер, меньшевик, впоследствии ка-
дет. В 1916 в составе закупочной комиссии находился в США. В 1917 был
назначен Временным правительством послом России в Соединенных Штатах.
Сохранил свой статус до 1922. Был одним из создателей Русского политиче-
ского совещания в Париже, а также Совета послов.
БЕЛЯЕВ Михаил Алексеевич (1863—1918), генерал от инфантерии по
Генеральному штабу. Окончил Михайловское артиллерийское училище, Ни-
колаевскую академию Генерального штаба. Участвовал в русско-японской
войне. В 1914 был назначен исполняющим должность начальника Генераль-
ного штаба, с 1915 одновременно был помощником Военного министра. При-
обрел расположение императрицы Александры Федоровны. 3 января 1917 был
назначен Военным министром. 1 марта 1917 арестован, препровожден в Пет-
ропавловскую крепость. В 1918 расстрелян большевиками.
За исключительный формализм в среде коллег был прозван «Мертвой го-
ловой» (свидетельство А. М. Зайончковского: «Это был человек, мертвящий
всякое живое дело, почему в товарищеской среде и называли его „мертвой
головой*4»).
БИРИЛЕВ Алексей Алексеевич (1844—1915), адмирал, член Гос. Сове-
та, член Конференции (Ученого совета) Николаевской Морской академии.
Первый чин — мичмана — получил в 1864. В 1868 — лейтенант, в 1878 —
капитан-лейтенант, в 1885 — капитан 2-го ранга, в 1889 — капитан 1-го ранга,
в 1894 — контр-адмирал, в 1901 — вице-адмирал и, наконец, в 1907 произведен
в адмиралы флота. В 1880 командовал береговым фрегатом «Адмирал Лаза-
рев», в 1880—1885—минным заградителем «Взрыв». Был командующим от-
дельным отрядом судов в Средиземном море, затем — у Балтийского побе-
режья. В 1905 командовал флотом в Тихом океане. С 1905 по 1907 — Военно-
морской министр России. Был участником двух кругосветных плаваний. Умер
в 1915.
БИТТИ Дэвид (1871 — 1936), граф, адмирал флота, пэр Англии, почетный
ректор Эдинбургского университета. В 39 лет за особые заслуги был произве-
ден в контр-адмиралы. В период первой мировой войны командовал 1-й эскад-
рой линейных крейсеров, участвовал в ряде победоносных для британского
флота морских сражений. С декабря 1916—главнокомандующий «Большим
флотом». В 1919—1927 — 1-й морской лорд (начальник Главного морского
штаба)..
453
БОБРИНСКИЙ (Бобринский 1-й) Алексей Александрович (1852—?),
граф, правнук основателя рода Бобринских Алексея Григорьевича — внебрач-
ного сына Екатерины II, обер-гофмейстер, член Гос. Совета, сенатор, археолог,
сахарозаводчик. В 1889—1890—вице-президент Академии художеств.
С 1892 — почетный опекун, в 1893—1896 — управляющий столом сиротских
заведений ведомства императрицы Марии. В 1894 — президент Вольно-Эконо-
мического общества. Был депутатом Государственной Думы 3-го созыва от
съезда землевладельцев Киевской губ. Председатель СПб городской думы,
предводитель дворянства СПб губ. С 25 марта 1916 —товарищ министра
внутренних дел. С 21 июля по 14 ноября 1916— министр земледелия.
БОБРИНСКИЙ (2-й) Владимир Алексеевич (1867(1868?)—?), граф, круп-
ный землевладелец. Окончил Михайловское артиллерийское училище, в чине
корнета служил в лейб-гвардии Гусарском полку. Выйдя в отставку, поступил
в Эдинбургский университет, по окончании которого вернулся в Россию и
поселился в Тульской губ. Посвятил себя общественной деятельности. С 1897 —
председатель Богородицкой уездной земской управы. Был автором опубликован-
ного в газетах нашумевшего письма, в котором в резких выражениях характе-
ризовалось безотрадное состояние Тульской губ. За это письмо Б. был объявлен
Высочайший выговор и он не был утвержден председателем земской управы.
После этих событий в течение продолжительного времени являлся Богородиц-
ким предводителем дворянства, был почетным мировым судьей, уездным и
губернским земским гласным. Был избран депутатом Государственной Думы
2-го, 3-го и 4-го созывов от Тульской губ. В 3-й Думе был товарищем предсе-
дателя Земельной комиссии, в 4-й — председателем Комиссии по народному
образованию. Входил во фракцию русских националистов и умеренно правых,
был одним из лидеров неославянского движения, участвовал в работе Все-
славянского съезда в Праге в 1908. Примечательна характеристика Б., данная
В. А. Маклаковым: «Человек с большим темпераментом, но с сумбурными
мыслями („Пушка без прицела*4, — говорил про него Хомяков)...» (См.: Макла-
ков В. А. Вторая Государственная Дума (Воспоминания современника). Лон-
дон, 1991. С. 193).
БОГАЕВСКИЙ Африкан Петрович (1872—1934), из дворян Войска Дон-
ского. Окончил Донской кадетский корпус, Николаевское кавалерийское учи-
лище, Николаевскую академию Генерального штаба. Служил в лейб-гвардии
Атаманском полку, в штабе войск гвардии, в Петербургском военном округе.
Участвовал в первой мировой войне. Последние чин и должность в Император-
ской армии — генерал-майор, командующий 1-й Забайкальской казачьей диви-
зией. После Октябрьского переворота участвовал в Белом движении. Коман-
довал войсками Ростовского района. В Добровольческой армии — командовал
Партизанским полком, 2-й бригадой. Получил чин генерал-лейтенанта. Был
председателем Донского правительства у П. Н. Краснова, позднее был избран
Донским атаманом. В марте 1920 прибыл в Крым, откуда впоследствии эва-
куировался вместе с войсками П. Н. Врангеля. В эмиграции был активным
деятелем РОВСа. Умер в Париже.
БОГРОВ Мордко (Дмитрий) Григорьевич (1887—1911), убийца П. А. Сто-
лыпина. Был внуком известного еврейского писателя Г. И. Богрова, публико-
вавшегося в «Отечественных записках» Н. А. Некрасова. Учился на юриди-
ческом факультете Киевского университета, затем — в Мюнхене, где познако-
мился с литературой по анархо-синдикализму. По возвращении в Киев стал
членом анархистского кружка. Одновременно, по собственной инициативе,
сотрудничал с охранным отделением. В 1907—1910 состоял на службе под
агентурной кличкой «Аленский». Непродолжительное время жил в Германии,
во Франции. По возвращении в Киев сдал выпускные экзамены в университете,
приехал в СПб., работал секретарем в Комитете по фальсификации пищевых
продуктов при Министерстве торговли и промышленности. По возвращении
в Киев в феврале 1911 стал помощником присяжного поверенного.
1 сентября 1911 при не вполне ясных обстоятельствах в городском театре
двумя выстрелами из пистолета смертельно ранил П. А. Столыпина. Был при-
говорен к смертной казни через повешенье. 11 сентября 1911 казнен на Лысой
горе.
454
БОСТРЕМ Иван Федорович (1857—?), вице-адмирал, в разных должно-
стях плавал на судах Балтийского и Черноморского флотов. В 1893—1897
временно состоял помощником управляющего Балтийским судостроительным
заводом. В 1901 —1905 — морской агент в Англии. В 1907 — товарищ Морского
министра. В 1908 и 1911 — начальник морских сил на Черном море. В 1909 —
главный командир Севастопольского порта и севастопольский генерал-губер-
натор. С осени 1911 — в отставке.
БРАМСОН Леонтий Моисеевич (1869—1941), писатель, публицист, обще-
ственный деятель. В 1894—1899 заведовал в СПб еврейскими училищами
Общества для распространения просвещения между евреями в России. С 1899 по
1905 состоял главным секретарем при СПб Центральном комитете еврейского
колонизационного общества, был членом редакции газеты и журнала «Восход».
С 1905 — депутат Государственной Думы 1-го созыва от Ковенской губ. За под-
писание Выборгского воззвания отбыл трехмесячное заключение в крепости.
С 1906— присяжный поверенный в СПб. Являлся членом «Союза освобожде-
ния», членом ЦК Трудовой народно-социалистической партии. В 1917 — член
исполкома Петросовета, член бюро исполкома от трудовиков. После Октябрь-
ского переворота — в эмиграции.
БРУСИЛОВ Алексей Алексеевич (1853—1926), генерал от кавалерии.
Окончил Пажеский корпус. Участвовал в русско-турецкой 1877—1878 и первой
мировой войнах. С февраля 1916 — главнокомандующий армиями Юго-Запад-
ного фронта, в мае—июле 1917 — Верховный главнокомандующий, затем на-
ходился в распоряжении Временного правительства. С 1920—в Красной
Армии, был председателем Особого Совещания при Главкоме вооруженными
силами республики, главным военным инспектором коннозаводства и коневод-
ства, инспектором кавалерии РККА. С 1924 состоял для особых поручений
при РВС СССР.
БУБЛИКОВ Александр Александрович (1875—?), инженер путей сообще-
ния, коллежский асессор. Учился в СПб университете, перешел в институт
путей сообщения. Был членом междуведомственной комиссии по выработке
плана развития российской железнодорожной сети. Почетный гражданин Ека-
теринбурга (за пожертвование 100 тыс. рублей на Горный институт) и Шад-
ринска. Депутат Государственной Думы 4-го созыва от Пермской губ. Про-
грессист. В 1917 — участник Государственного Совещания в Москве, был
в числе четырех комиссаров Временного правительства — депутатов* Думы —
арестовавших в Могилеве отрекшегося императора Николая II и доставивших
его 9 марта в Царское Село. После Октябрьского переворота — эмигрант.
БУДЕННЫЙ Семен Михайлович (1883—1973), из крестьян. С 1903 —
в армии. Окончил Петербургскую школу наездников. Участвовал в русско-
японской и первой мировой войнах. Вахмистр Приморского драгунского полка.
Был полным кавалером знака отличия ордена Св. Георгия. С июня 1918 —
в Красной Армии, командовал различными кавалерийскими частями и соеди-
нениями, в том числе 1-й Конной армией. С 1935 — Маршал Советского
Союза.
БУКРЕТОВ, генерал-майор, атаман Кубанского казачьего войска в 1919—
1920. В 1920 был противником эвакуации кубанских казачьих формирований
в Крым для продолжения борьбы с красными. В мае 1920 передал атаманскую
булаву председателю Кубанского правительства инженеру Иванису, бежал в
Грузию.
БУЛЫГИН Александр Григорьевич (1851—?), потомственный дворянин,
землевладелец, обер-шенк, почетный опекун, статс-секретарь, член Гос. Совета.
Окончил Училище правоведения. С 1871 служил по судебному ведомству.
В 1886 — тамбовский вице-губернатор, с 1887 — калужский и с 1893 — москов-
ский губернатор. С 1902 — помощник московского генерал-губернатора
В. К. Сергея Александровича. С 1905 — министр внутренних дел. Руководил
подготовкой Манифеста 6 августа 1905 о законосовещательной, т. н. «Булыгин-
ской думе», Указа «Об укреплении начал веротерпимости». В составлении
Манифеста 17 октября участия не принимал, 22 октября 1905 был уволен с долж-
455
ности министра внутренних дел. В 1913 назначен главноуправляющим Соб-
ственной Е. В. канцелярии по учреждениям императрицы Марии, в 1916 —
обер-шенком с оставлением в занимаемой должности.
БУРЦЕВ Владимир Львович (1862—1942), публицист, издатель, приоб-
рел известность как талантливый разоблачитель провокаторов царской охран-
ки. Образование получил в СПб и Казанском университетах. В 1885 за участие
в студенческих революционных кружках был арестован и сослан в Сибирь,
откуда вскоре бежал за границу. В эмиграции занялся изучением истории
освободительного движения, издавал журнал «Народоволец». В 1897 был аре-
стован английской полицией и приговорен к полутора годам каторжных ра-
бот. По освобождении издавал в Лондоне журнал «Былое». В 1905—1907 на-
ходился в России, затем был вынужден уехать в Париж. Разоблачил руково-
дителя Боевой организации эсеров Е. Ф. Азефа и социал-демократа Р. В. Ма-
линовского как агентов охранки. В период первой мировой войны занял
патриотическую позицию, вернулся в Россию, где был арестован и сослан в
Сибирь. В 1915 — помилован. После Февральской революции участвовал в
работе Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Под-
держал корниловский мятеж. Во время Октябрьского переворота был арестован
за антибольшевистские выступления, содержался в Петропавловской крепости,
затем — в Крестах. С весны 1918 — в эмиграции. В Париже издавал газету
«Общее дело», поддерживавшую политическую линию П. Н. Врангеля, участво-
вал в организации съезда Русского национального объединения. Опубликовал
несколько книг (мемуары, исследования, сборники), в т. ч. книгу «Большевист-
ские гангстеры в Париже» (Париж, 1939), в которой изложил свою версию
похищения советской разведкой генералов А. П. Кутепова и Е. К. Миллера.
Умер в оккупированном гитлеровцами Париже.
ВАРУН-СЕКРЕТ Сергей Тимофеевич (1868—?), потомственный дворянин,
титулярный советник, землевладелец. В 1898—1904 — земский начальник Ели-
заветградского уезда Херсонской губернии. В 1904—1906 — председатель Ели-
заветградской уездной земской управы, в 1907—1910 — уездный предводитель
дворянства. Почетный мировой судья, член совета по делам местного хозяй-
ства. Был депутатом Государственной Думы 1-го, 2-го и 4-го созывов от
Херсонской губ. В 1918—1919 — товарищ министра внутренних дел на Украине
при гетмане Скоропадском.
ВЕРН АНД ЕР Александр Петрович (1844—?), инженер-генерал. Окончил
Павловский кадетский корпус, Константиновское военное училище, Николаев-
скую инженерную академию. Участник русско-турецкой войны 1877—1878.
Преподавал строительное искусство в Николаевской инженерной академии.
В 1891 —1903 — начальник Варшавского крепостного инженерного управления.
В 1895—1909—помощник начальника Главного инженерного управления,
главный начальник инженеров, товарищ генерал-инспектора по инженерной
части Великого Князя Петра Николаевича. В 1901 — председатель Комиссии
по вооружению крепостей. С 1909— генерал-инспектор по инженерной части.
В 1910 по Высочайшему повелению назначен «особо уполномоченным лицом»
по руководству усилением обороны Владивостока. В 1912—1915 — помощник
Военного министра. С 1915 — член Гос. Совета.
ВИЛЬЧЕВСКИЙ Г. Л. ( по другим сведениям П. Э.?), генерал, начальник
Управления снабжением у П. Н. Врангеля.
ВИНАВЕР Максим Моисеевич (1863—1926), известный петербургский
адвокат, член «Союза освобождения», член ЦК Конституционно-демокра-
тической партии. После Октябрьского переворота некоторое время поддерживал
Белое движение, участвовал в Екатеринодарской конференции кадетской партии
(28—31 октября 1918). Был министром внешних сношений в Крымском краевом
правительстве. С апреля 1919 — эмигрант. Умер во Франции.
ВИТТЕ Сергей Юльевич (1849—1915), граф, действительный тайный
советник, статс-секретарь, член Гос. Совета, двоюродный брат Е. П. Блаватской.
Окончил физико-математический факультет Новороссийского университета в
Одессе. Служил по железнодорожному ведомству. Был начальником эксплуа-
456
тации Одесской железной дороги, затем — управляющим Обществом Юго-
Западных железных дорог. Проявил недюжинные способности, завоевал рас-
положение императора Александра III. В 1890 был назначен директором де-
партамента железнодорожных дел, в 1892 — управляющим Министерством
путей сообщения, а вскоре — управляющим Министерством финансов. В 1893 —
министр финансов, почетный член Императорской Академии наук. В 1903—
1905 — председатель Комитета министров, в октябре 1905 — апреле 1906 —
председатель Совета министров. В дальнейшем активного участия в государ-
ственных делах не принимал.
С. Ю. В. был инициатором и участником ряда экономических и политиче-
ских реформ. При его участии в 1894 была введена винная монополия, в 1897 —
золотой стандарт, эффективно развивалась промышленность, железнодорожное
строительство (немалый личный вклад В. внес в строительство Транссибирской
магистрали). Возглавлял российскую делегацию на переговорах с Японией,
заключил Портсмутский мир, за что был пожалован императором графским
титулом. Был одним из составителей Высочайшего манифеста 17 октября.
Умер в Петрограде, похоронен в Александро-Невской лавре.
ВОЕВОДСКИЙ Степан Аркадьевич (1859—1937), адмирал. Окончил Мор-
ской корпус, Николаевскую академию по кораблестроительному отделению.
Плавал на различных судах Российского военно-морского флота. В 1906 —
назначен начальником Морской академии, директором Морского корпуса, за-
числен в Свиту Его Величества. В 1908 — товарищ Морского министра.
В 1909—1911—Морской министр, был противником начатой после русско-
японской войны реформы морского ведомства. В марте 1911 оставил пост
Морского министра, назначен членом Государственного Совета. В эмиграции
жил во Франции. Скончался в Ницце 18 августа 1937, похоронен на русском
кладбище Кокад.
ВОНЛЯРЛЯРСКИЙ В. М. (старший), петербургский предприниматель.
В начале XX века вместе со своим сыном Дмитрием (В.-младшим) был заме-
шан в авантюре с концессиями на Дальнем Востоке, существенно осложнившей
русско-японские отношения в канун русско-японской войны. В 1911 оба В.
участвовали в качестве обвиняемых в судебном процессе (им инкриминировался
подлог завещания). Эмигрант. Оказывал поддержку Белому движению. Автор
книги воспоминаний («Мои воспоминания. 1852—1939». Берлин.)
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ Илларион Иванович (1837—1916), граф, генерал-
адъютант, генерал от кавалерии, член Гос. Совета. Учился в Московском
университете, участвовал в Крымской войне. С 1866 — генерал-майор, в 1867
назначен командиром лейб-гвардии Гусарского Е. В. полка. В период русско-
турецкой войны 1877—1878 — командующий гвардейским корпусом. С 1881 —
начальник охраны императора Александра III в Гатчине, организовал для
борьбы с террористическими организациями т. н. «Священную дружину», ис-
пользовавшую также террор. В 1881 —1897 — министр императорского двора и
уделов, канцлер Капитула российских императорских и царских орденов, глав-
ноуправляющий государственным коннозаводством, вице-президент Император-
ского скакового общества. Обвинен в Ходынской катастрофе, отстранен от
должности министра двора и уделов. В 1904 — председатель Российского
общества Красного Креста, 1905—1915 — наместник на Кавказе, команду-
ющий войсками Кавказского' военного округа. Умер в Алупке.
ВРАНГЕЛЬ Петр Николаевич (1878—1928), потомственный дворянин,
барон. Окончил Горный институт, выдержал специальные испытания при
Николаевском кавалерийском училище, был произведен в корнеты. В 1910 окон-
чил Императорскую Николаевскую военную академию. Участвовал в русско-
японской и первой мировой войнах. Последние чин и должность — генерал-
майор, командир конного корпуса. С августа 1918 участвовал в Белом движении,
был начальником 1-й конной дивизии, командиром 1-го Кубанского корпуса,
получил чин генерал-лейтенанта. В 1919 командовал Кавказской Добровольче-
ской армией, Кавказской армией, основными силами Добровольческой армии
на харьковском направлении. Из-за разногласий с А. И. Деникиным был
отстранен от должности и выслан в Константинополь. С апреля 1920 — Главно-
457
командующий ВСЮР, с мая 1920—Главнокомандующий Русской армией,
Правитель Юга России. В ноябре 1920 эвакуировался из Крыма. В эмиграции
был инициатором создания и руководителем РОВСа. Умер в Брюсселе, похо-
ронен в Белграде. Является автором «Записок» (в двух томах).
ВЫРУБОВА Анна Александровна (1884—1964), фрейлина императрицы
Александры Федоровны, дочь обер-гофмейстера и главноуправляющего Е. И. В.
канцелярии статс-секретаря А. С. Танеева. В 1900 выдержала экзамен на до-
машнюю учительницу. С 1904 — фрейлина. В 1907 вышла замуж за старшего
лейтенанта А. В. Вырубова, впоследствии Полоцкого уездного предводителя
дворянства. Развелась. Пользовалась особым расположением императрицы,
была посредницей между царской семьей и Г. Е. Распутиным. В 1917 была
увезена А. Ф. Керенским из Царского Села, заключена на 5 месяцев в Петро-
павловскую крепость. Впоследствии неоднократно подвергалась арестам. Выйдя
из заключения, жила безвестно в Петрограде. В 1920 бежала в Финляндию,
где постриглась в монахини и провела в уединении 44 года. Умерла в возрасте
80 лет, похоронена в Хельсинки на православном кладбище.
В 1927—1928 в журнале «Минувшие дни» печатался «Дневник» А. А. Вы-
рубовой, являвшийся литературной мистификацией. Его действительными авто-
рами были А. Н. Толстой и историк П. Е. Щеголев (редактор семитомного
издания «Падение царского режима»). В 1928 рижское издательство «Ориент»
выпустило книгу «Фрейлина Ее Величества», содержащую фальсифицирован-
ный «Интимный дневник и воспоминания» А. А. Вырубовой. Подлинные воспо-
минания В. были изданы на финском языке уже после смерти автора.
ВЯЗЬМИТИНОВ Василий Ефимович (1874—1929), из мещан. Выдержал
офицерский экзамен в Одесском пехотном юнкерском училище. Окончил Ни-
колаевскую академию Генерального штаба. Участвовал в русско-японской и
первой мировой войнах. Последние чин и должность в Императорской армии —
генерал-лейтенант, командир 6-го Сибирского армейского корпуса. После Ок-
тябрьского переворота участвовал в Белом движении. Был военным и морским
министром в Южно-Русском правительстве, начальником военного управления
в правительстве П. Н. Врангеля. Вместе с войсками последнего эвакуировался
из Крыма. В эмиграции — активный деятель РОВСа. Умер в Белграде.
ГЕРБЕЛЬ Сергей Николаевич (1858—?), гофмейстер, член Гос. Совета,
землевладелец. Окончил Елисаветградское кавалерийское училище. В 1878—
1883 служил в кавалерии. С 1885—член уездной земской управы, с 1892 —
ее председатель. С 1900 — председатель Херсонской губернской земской управы.
В 1902 — харьковский вице-губернатор, в 1903 — исполняющий дела харьков-
ского губернатора. В 1904—1912 служил в министерстве внутренних дел в
должности начальника Главного управления по делам местного хозяйства, был
одним из ближайших сотрудников П. А. Столыпина. С 1912 — член Гос. Совета.
В 1915— 1917 — главноуполномоченный по заготовлению продовольствия для
армий Юго-Западного фронта. В 1918 — на Украине. При гетмане П. П. Скоро-
падском сначала был министром продовольствия, затем — председателем Со-
вета министров. После того, как Киев был занят войсками С. В. Петлюры,
вместе с другими министрами П. П. Скоропадского был арестован, но затем
вывезен немцами за границу, где и остался.
ГЕРЦЕНВИЦ Дмитрий Иванович (1874—?), потомственный дворянин,
землевладелец, инженер путей сообщения. Окончил Харьковское реальное
училище, Институт инженеров путей сообщения. Служил по Министерству
путей сообщения, участвовал в строительстве казенных железных дорог (Вол-
чанск-Купянской и Бологое-Полоцкой). С 1901 — гласный Константиноград-
ского уездного земского собрания. С 1902 — почетный мировой судья. Выбор-
щик в 1-ю и П-ю Государственные Думы. Депутат Государственной Думы
3-го и 4-го созывов от Полтавской губ. Октябрист. ,
ГИРС Владимир Константинович (1861 —1918), вице-адмирал. 1906—
1908—командир крейсера «Богатырь», с 1909 — командир 2-го флотского
экипажа, 1909—1913 — начальник Ревельского порта, 1913—1916 — начальник
Артиллерийского отдела ГУК, 1916—1917 — начальник Главного Управления
Кораблестроения. Награжден рядом российских и иностранных орденов.
458
Признал Октябрьскую революцию, продолжал служить в Морском
ведомстве в Управлении заводов, был членом правления от правительства в
управлении Царицынского оружейного завода.
Во время красного террора после убийства Урицкого 1 августа 1918
арестован большевиками в качестве заложника и расстрелян.
ГЛИНКА Григорий Вячеславович (? —1934), тайный советник, сенатор.
Окончил Московский университет. Служил помощником начальника Пересе-
ленческого управления, затем был управляющим делами Комитета по заселению
Дальнего Востока. В 1915 — товарищ министра земледелия и главноуполномо-
ченный по продовольственному снабжению армии. В 1920 возглавлял управле-
ние земледелия и землеустройства в правительстве П. Н. Врангеля, участвовал
в осуществлении земельной реформы.
ГЛИНКА Яков Васильевич, дейст. тайн, советник. Окончил СПб универ-
ситет. С 1895 служил в государственной канцелярии старшим делопроизводи-
телем. С 1908 — начальник отдела канцелярии Государственной Думы. С 7 мар-
та 1917 — временно заведовал делами Совета министров.
ГОДНЕВ Иван Васильевич (1856—?), потомственный дворянин, действ,
статск. советник, землевладелец, доктор медицины, приват-доцент Казанского
университета, практикующий врач. Был уездным земским и городским гласным,
депутатом Государственной думы 3-го и 4-го созывов от Казанской губернии.
Октябрист. Со 2 марта по 24 июля 1917 — Государственный контролер.
ГОЛИЦЫН Николай Дмитриевич (1850—1925), князь, действ, тайн, совет-
ник, член Гос. Совета, сенатор. С 1871 служил по ведомству Министерства
внутренних дел. С 1885 — сначала архангельский, затем калужский и тверской
губернатор. В 1915 был председателем комитета по оказанию помощи русским
военнопленным, находящимся во вражеских странах. С 27 декабря 1916 по
27 февраля 1917— последний председатель Совета министров царской России.
ГОРЕМЫКИН Иван Логгинович (1839—1917), действ, тайн, советник,
член Гос. Совета, сенатор, землевладелец. С 1860 служил в канцелярии
1-го департамента Сената, затем — в различных должностях на государствен-
ной службе. С 1891—товарищ министра юстиции, в 1895—1899 — товарищ
министра внутренних дел, затем министр внутренних дел. В апреле-июле
1906 — председатель Совета министров, настоял на роспуске I Государственной
Думы, после чего был уволен от должности. В 1914—1916 — вновь председатель
Совета министров.
ГРИГОРОВИЧ Иван Константинович (1853 -1930), генерал-адъютант,
адмирал. Окончил Морское училище, курс артиллерийского дела в Кронштад-
те. Плавал на различных судах Российского военно-морского флота. В 1896—
1898 — морской агент в Англии. В период русской-японской войны командовал
эскадренным броненосцем «Цесаревич». За спасение броненосца, взорванного
японцами во время минной атаки 26 января 1904, был награжден мечами
к ордену Святого Владимира 3-й степени. В марте 1904 был назначен команди-
ром порта Порт-Артур, участвовал в его обороне. В 1905 — начальник штаба
Черноморского флота и портов. В 1906 — комадир порта Императора Алек-
сандра III (Либава). В 1908 — главный командир Кронштадтского порта, воен-
ный губернатор Кронштадта. В 1909 — товарищ Морского министра, в 1911 —
1917 —Морской министр. С 1913— член Гос. Совета (с оставлением в долж-
ности Морского министра). После Февральской революции оставался в Главном
Адмиралтействе, сотрудничал с Временным правительством. При советской
власти служил в Морской исторической комиссии. В 1923 (по другим сведениям
в 1925) выехал во Францию, где и скончался 3 марта 1930.
ГРИММ Давид Давидович (1864—1941), сын профессора архитектуры,
ректора Императорской Академии художеств Д. И. Гримма, статский советник,
доктор права, член ЦК Конституционно-демократической партии. Окончил
юридический факультет СПб университета, преподавал в качестве приват-
доцента, экстраординарного и ординарного профессора в Дерптском, Петер-
бургском, Харьковском университетах, в Александровской военно-юридической
академии, в Училище правоведения. В 1910—1911 был ректором СПб универ-
459
ситета. В 1907 избран членом Государственного Совета от Академии Наук и
университетов. В 1912 выбыл по жребию, однако был переизбран. Являлся
редактором «Вестника Европы*. В 1914 распоряжением министра народного
просвещения был отстранен от профессуры, но остался в Государственном
Совете. 16 марта 1917 — назначен Временным правительством комиссаром
над государственной канцелярией и канцелярией по принятию прошений.
18 марта 1917 стал товарищем министра просвещения в I-м коалиционном
Временном правительстве. 8 мая 1917 назначен сенатором. Был членом Чрез-
вычайной следственной комиссии Временного правительства. После Октябрь-
ского переворота участвовал в работе подпольного Временного правительства,
в 1919 был арестован Петроградской ЧК, но вскоре его освободили. Оказался
в эмиграции. Был профессором юридического факультета в Праге (1920—1927)
и Юрьевско-Тартуского университета (1927—1934), до 1927 являлся членом
Главного совета Российского центрального объединения.
ГУРКО Василий Иосифович (1864—1937), генерал-лейтенант, сын генерал-
фельдмаршала И. В. Гурко (Ромейко-Гурко). Окончил классическую гимназию,
Пажеский корпус, Николаевскую академию Генерального штаба. В 1899—1900,
во время англо-бурской войны, состоял военным агентом при войсках буров.
Участвовал в русско-японской войне. В 1906—1911 —председатель военно-
исторической комиссии по описанию русско-японской воины. Участвовал в
первой мировой войне, командовал дивизией, корпусом, армией. С октября
1916 по февраль 1917 исполнял обязанности начальника штаба Верховного
главнокомандующего. После Февральской революции — главнокомандующий
армиями Западного фронта. В конце мая 1917 понижен в должности до на-
чальника дивизии (за несогласие с военной политикой Временного правитель-
ства). В сентябре 1917 по распоряжению Временного правительства выслан
через Архангельск за границу. В 1919 не принял предложение представителей
английского военного командования возглавить Белое движение на Севере
и Северо-Западе России, считая условия неприемлемыми, ставящими его в
слишком большую зависимость от Великобритании. Жил в Италии, занимался
организацией помощи военным инвалидам. Скончался в Риме 11 февраля 1937.
Автор воспоминаний, опубликованных в Лои юно.
ГУЧКОВ Александр Иванович (1862—1936), статский советник, происхо-
дил из богатой московской старообрядческой купеческой семьи. Окончил исто-
рико-филологический факультет Московского университета. Был главой крупной
московской торговой фирмы, членом правлений многих акционерных компаний.
Будучи человеком исключительного темперамента, участвовал во многих риско-
ванных предприятиях: ездил в Малую Азию во время армянской резни, принял
участие в англо-бурской войне на стороне буров, был ранен в ногу, попал в плен
к англичанам. В качестве уполномоченного Красного Креста находился на
театре военных действий в период русско-японской войны, попал в плен при
Мукдене. В 1905 началась политическая карьера Г., он стал одним из основате-
лей и руководителей «Союза 17 октября», депутатом Государственной Думы
3-го созыва от Москвы, затем ее председателем. Вызвал на дуэль П. Н. Ми-
люкова, дрался с графом А. А. Уваровым, за что одну неделю провел в заключе-
нии. Участвовал в скандально известной дуэли с полковником С. Н. Мясо-
едовым. Во время первой мировой войны был председателем Центрального
военно-промышленного комитета, членом Особого Совещания по обороне. 2 мар-
та 1917 вместе с В. В. Шульгиным ездил в Псков и привез отречение Николая II.
Со 2 марта по 30 апреля 1917 — военный и морской министр в 1-м составе
Временного правительства. Был причастен к мятежу генерала Л. Г. Корнилова.
После Октябрьского переворота поддерживал Белое движение, оказал помощь
генералу М. В. Алексееву в формировании Добровольческой армии, некоторое
время находился на нелегальном положении в Кисловодске. В начале 1919
по поручению генерала А. И. Деникина возглавил миссию в Зап. Европу. Остал-
ся в эмиграции в Париже. Был членом Парламентского комитета, работал в за-
рубежном Красном Кресте. Похоронен на кладбище Пер-Лашез.
ДАНИЛОВ Николай Александрович («Данилов рыжий») (1867—1934),
генерал от инфантерии. Окончил 1-й Московский кадетский корпус, 3-е военное
460
Александровское училище, Николаевскую академию Генерального штаба, стал
впоследствии ее почетным профессором. Участвовал в русско-японской и первой
мировой войнах. В 1914—1917—начальник снабжения армий Северо-Запад-
ного фронта, командовал корпусом, армией. С 1918— в Красной Армии, был
членом Особого совещания при Главкоме вооруженными силами республики,
профессором Военной академии РККА, инспектором штаба РККА. Автор
трудов по истории военного искусства.
ДАНИЛОВ Юрий (Георгий) Никифорович («Данилов черный») (1866—
1937), окончил Киевский кадетский корпус, Михайловское артиллерийское
училище, Николаевскую академию Генерального штаба. В 1909—1914 — гене-
рал-квартирмейстер Генерального штаба. С августа 1914—генерал-квартир-
мейстер штаба Верховного главнокомандующего. В 1915 освобожден от преж-
ней должности, назначен командиром 25-го корпуса, в 1916—начальником
штаба Северного фронта. После Октябрьского переворота уехал за границу.
Скончался в Париже 3 февраля 1937, похоронен на Сен-Женевьев-де-Буа.
Автор ряда трудов по истории первой мировой войны.
ДЕНИКИН Антон Иванович (1872—1947), Генерального штаба генерал-
лейтенант. Окончил Киевское пехотное юнкерское училище, Николаевскую
академию Генерального штаба. Участвовал в русско-японской и первой миро-
вой войнах. В 1914—1917 командовал бригадой, дивизией, корпусом, был
начальником штаба Ставки, главнокомандующим армиями Западного и Юго-
Западного фронтов. За поддержку мятежа генерала Л. Г. Корнилова был
арестован Временным правительством, был в числе «Быховских узников». После
Октябрьского переворота бежал на Дон, где стал одним из организаторов
Добровольческой армии, возглавил ее после гибели Л. Г. Корнилова. С конца
1918— Главнокомандующий ВСЮР. После Новороссийской катастрофы пере-
дал командование генералу П. Н. Врангелю, эмигрировал. Долгое время жил
во Франции, затем в США, где и умер. Является автором фундаментального
5-томного труда «Очерки русской смуты», а также ряда других произведений.
ДЗЮБИНСКИЙ Владимир Иванович (1860—?), надворный советник,
окончил Каменец-Подольскую духовную семинарию. Как бывший член «Народ-
ной воли» за политическую неблагонадежность отбыл 9-месячное тюремное
заключение, а затем был сослан на 3 года в Западную Сибирь, где остался.
Служил по Министерству финансов, был вольнослушателем медицинского
факультета Томского университета. Со временем стал знатоком местного края,
членом многих научных и общественных организаций, сотрудничал в прессе.
Был избран в Государственную Думу 3-го и 4-го созывов от Тобольской губ.
Участвовал в работе многих комиссий, был руководителем сибирской группы.
ДИКОВ Иван Михайлович (1833—?), полный адмирал Российского импе-
раторского флота. С 1854 — на воинской службе. В качестве гардемарина
участвовал в Севастопольской обороне. В чине капитан-лейтенанта участвовал
в русско-турецкой войне 1877—1878, был начальником Нижне-Дунайского
отряда судов, бомбардировал Сулину, взорвал турецкую канонерку «Суна».
Был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени, произведен в капитаны
2-го ранга. Составил магнитную карту Черного моря. В 1881 — 1885 командовал
учебным Черноморским минным отрядом, в 1885—1887 — фрегатом «Дмитрий
Донской». С 1888 — контр-адмирал, с 1894 — вице-адмирал, с 1905 — полный
адмирал. Командовал эскадрой Черного моря. В 1906—1907 — член Совета
Государственной обороны. В 1907—1909 — Морской министр. С 1909 — член
Гос. Совета.
ДИТМАР Николай Федорович, фон (1865—?), инженер-железнодорожник,
предприниматель, член Гос. Совета. Был организатором Статистического бюро
Съездов горнопромышленников Юга России, гласным Харьковской городской
думы, товарищем председателя Съезда представителей промышленности и тор-
говли.
ДМИТРИЕВ, Радко (Радко-Дмитриев) (1859—1918), болгарский и рус-
ский генерал. Родился и начал службу в Болгарии. Будучи сторонником
России, участвовал в заговоре против князя Александра (Баттенбергского),
461
после чего перешел на русскую службу. В России окончил Николаевскую
академию Генерального штаба, служил на Кавказе. После примирения болгар-
ского и русского правительства вернулся в Болгарию, участвовал в 1-й Бал-
канской войне (1912—1913). 13 августа 1913 назначен болгарским посланни-
ком в СПб. Принял российское подданство. В начале 1-й мировой войны
вступил в Русскую армию, командовал 7-м армейским корпусом, 3-й армией,
2-м Сибирским корпусом, 12-й армией. После Февральской революции вышел
в отставку. В октябре 1918 был убит большевиками в Пятигорске вместе
с генералом Н. В. Рузским и другими.
ДМИТРИЙ ПАВЛОВИЧ,Великий Князь (1891 — 1941), внук императора
Александра II, сын Великого Князя Павла Александровича и Великой Княгини
Александры Георгиевны, дочери греческого короля Георга I, двоюродный брат
императора Николая II. Окончил офицерскую кавалерийскую школу, с 1911
служил корнетом в лейб-гвардии конном полку, участник первой мировой
войны. В ночь на 17 декабря 1916, во время убийства Г. Е. Распутина, нахо-
дился во дворце Ф. Ф. Юсупова, за что был выслан в Персию, в отряд генерала
Баратова. Впоследствии эмигрант. Умер от туберкулеза в Швейцарии.
ДМИТРЮКОВ Иван Иванович (1872—?), дворянин, землевладелец. Окон-
чил СПб университет. С 1895 — помощник присяжного поверенного в СПб,
затем — земский деятель в Калужской губ. Октябрист. Был депутатом Госу-
дарственной Думы 3-го и 4-го созывов, секретарем 4-й Думы.
ДРАГОМИРОВ Абрам Михайлович (1868—1956), генерал от кавалерии.
Окончил Пажеский корпус, Николаевскую академию Генерального штаба.
Служил в лейб-гвардии Семеновском полку. В 1902—1910— начальник штаба
кавалерийской дивизии. С 1910— командир 9-го гусарского Киевского полка,
с 1912 — начальник штаба Ковенской крепости, командир кавалерийской брига-
ды, кавалерийской дивизии. В период первой мировой войны командовал
кавалерийской бригадой, кавалерийским корпусом, армией. В апреле 1917 был
назначен главнокомандующим армиями Северного фронта. 4 мая 1917 за разно-
гласия с Временным правительством был уволен в отставку. После Октябрьского
переворота отправился на Дон, помогал генералу М. В. Алексееву в формиро-
вании Добровольческой армии, был помощником Главнокомандующего. С сен-
тября 1918 — председатель Особого Совещания при Главнокомандующем Доб-
ровольческой армией. С сентября 1919 командовал войсками Киевской области.
Вместе с генералом А. И. Деникиным и членами его правительства эвакуиро-
вался из Новороссийска в Константинополь. В эмиграции был активным дея-
телем РОВСа, председателем общества офицеров Генерального штаба. Умер
во Франции.
ДУМЕНКО Борис Макеевич (1888—1920), из семьи донских крестьян.
В 1914—1917 — в Императорской армии, получил чин вахмистра. С апреля
1918—в Красной Армии, командовал различными кавалерийскими частями,
неоднократно был ранен, награжден орденом Боевого Красного Знамени, По-
четным Революционным Оружием. В сентябре 1919—феврале 1920—коман-
дир конно-сводного корпуса. 23 февраля снят с должности, арестован и обвинен
в «измене революции», что явилось результатом интриг политических и штабных
работников 9-й армии. Был осужден выездной сессией Ревтрибунала Республики
в Ростове-на-Дону. И мая 1920 расстрелян.
ДУРНОВО Петр Николаевич (1845—1915), потомственный дворянин,
действ, тайный советник, статс-секретарь, член Государственного Совета, сена-
тор. Окончил Морской кадетский корпус, Военно-юридическую академию.
В 1860—1869 — гардемарин, мичман в дальних плаваниях в Тихом и Атлантиче-
ском океанах, в Средиземном море. С 1870 — помощник прокурора Кронштадт-
ского военно-морского суда, с 1872 — служил на прокурорских должностях
во Владимире, Москве, Рыбинске, Киеве. С 1881 — в департаменте полиции,
с 1884 — его директор. Был командирован в Зап. Европу для изучения работы
полиции крупных городов. В 1900—1903 — товарищ министра внутренних дел,
в 1905—1906 — министр внутренних дел, деятельно участвовал в подавлении
первой российской революции, за что Е. Ф. Азеф и Боевая организация партии
462
эсеров готовили на него покушение. Однако, по словам Б. В. Савинкова,
Д. «был неуловим». В 1907 максималистка Леонтьева убила в Интерлакене
француза Мюллера, приняв его за Д. И марта 1911 был уволен со службы
вместе с В. Ф. Треповым и отправлен в отпуск за границу за резкую оппозицию
в Государственном Совете законопроекту П. А. Столыпина о введении земских
учреждений в Западном крае. В дальнейшем участвовал в работе Гос. Совета,
был лидером группы правых. Накануне и в начале первой мировой войны имел
репутацию германофила, выступал за союз с Вильгельмом II. Прогнозировал
кризис государственности в России, подъем революционного движения, наступ-
ление хаоса и анархии.
ЖИЛИНСКИЙ Яков Григорьевич (1853—1918), генерал от кавалерии по
Генеральному штабу, дворянин, землевладелец. Был женат на Вере Михайловне
Осоргиной, сестре отца М. Осоргина, одного из основателей Богословского
института и Сергиевского подворья в Париже, кузена В. С. Трубецкого. Окон-
чил Николаевское кавалерийское училище, Николаевскую академию Генераль-
ного штаба. С 1876 начал службу корнетом в кавалергардском полку, затем
служил преимущественно в Главном штабе. В 1898 в чине полковника был
отправлен на театр испано-американской войны, на о. Кубу, в качестве воен-
ного агента при испанской армии. По итогам этой поездки представил интерес-
ный отчет, в котором были проанализированы причины неудач испанцев.
В 1899 — делегат Гаагской конференции мира от Военного министерства.
В 1900— генерал-квартирмейстер Главного штаба. Участвовал в русско-япон-
ской войне в качестве начальника полевого штаба наместника на Дальнем
Востоке. В 1911 —1914 — начальник Генштаба. В марте 1914 назначен Варшав-
ским генерал-губернатором и командующим войсками Варшавского военного
округа. В период первой мировой войны был главнокомандующим армиями
Северо-Западного фронта. После неудачного наступления в Восточной Прус-
сии был назначен в распоряжение Военного министра, а затем направлен
в Париж в качестве представителя русского верховного командования в Союз-
ном совете. После Октябрьского переворота расстрелян в Крыму большевиками.
ЗАМЫСЛОВСКИЙ Георгий Георгиевич (1872—?), дворянин, сын истори-
ка Е. Г. Замысловского. Окончил СПб университет, был мировым судьей в
Прибалтийском крае, товарищем прокурора Гродненского и Виленского окруж-
ных судов, и. д. товарища прокурора Виленской судебной палаты. Депутат Госу-
дарственной Думы 3-го и 4-го созывов от русского населения Виленской губ.
Член «Союза русского народа», сторонник В. М. Пуришкевича и Маркова 2-го,
выступал против А. И. Дубровина. Занимался адвокатской деятельностью.
В 1913 при рассмотрении т. н. «дела Бейлиса» вместе с Шмаковым был пред-
ставителем гражданской истицы (матери А. Ющинского).
ЗВЕГИНЦЕВ (ЗВЕГИНЦОВ) Александр Иванович (1869—?), земле
владелец, земский деятель, октябрист. Окончил Морское училище. В 1895—
1900 служил на флоте, затем — в сухопутных войсках. В 1898—1899 возглавлял
экспедицию в Сев. Жорею. Выйдя в отставку, заведовал агрономическим отде-
лом губернского земства, писал статьи о проблемах флота, по сельскохозяй-
ственным вопросам, являлся депутатом Государственной Думы 3-го и 4-го со-
зывов от Воронежской губ., работал в комиссиях: бюджетной, государственной
обороны, старообрядческой.
ИВАНОВ Николай Иудович (1851 —1919), генерал-адъютант, генерал от
артиллерии, член Гос. Совета. Окончил Павловский кадетский корпус, Михай-
ловское артиллерийское училище. Участвовал в русско-турецкой войне 1877—
1878 в должности командира батареи. В 1894 произведен в генерал-майоры,
в 1901 — в генерал-лейтенанты. Участвовал в русско-японской войне. В 1905 —
командир 3-го Сибирского армейского корпуса. В 1905—1906 — командовал
1-м армейским корпусом, был некоторое время кронштадтским генерал-
губернатором, главным начальником Кронштадта, постоянным членом Со-
вета гос. обороны. С конца 1908 командовал войсками Киевского военного
округа. С 19 июля 1914 по 15 марта 1916 — главнокомандующий армиями
Юго-Западного фронта, затем находился в резерве Ставки. 27 февраля 1917
назначен императором командующим Петроградским военным округом с чрез-
463
вычайными полномочиями. 28 февраля во главе батальона георгиевских кава-
леров направился из Могилева в столицу с целью подавления революции.
1 марта прибыл в Царское Село. После беседы с императрицей отвел батальон
в Вырицу. Впоследствии уехал в Новочеркасск, участвовал в Белом движении.
С 7 ноября 1918 вплоть до своей смерти 11 февраля 1919 командовал Особой
Южной (Южной Российской) армией.
ИГНАТЬЕВ Павел Николаевич (1870—1926), граф, действ, статский со-
ветник, шталмейстер, крупный землевладелец (имения в Тульской, Московской
и Владимирской губ.), владелец хрустального завода. Был сыном члена Гос.
Совета, генерал-адъютанта, б. посла в Константинополе Николая Павловича И.
Окончил Киевский университет. С 1892 был прикомандирован к Министерству
внутренних дел, с 1904 — председатель Киевской губернской земской управы.
В 1907—1908 — киевский губернатор. С 1909 — директор департамента земле-
делия, а с 1912 — товарищ главноуправляющего земледелием и землеустрой-
ством. С 9 января 1915 по 27 декабря 1916— министр народного просвещения.
ИЗВОЛЬСКИЙ Александр Петрович (1865—1923), представитель старин-
ного польского дворянского рода, гофмейстер, член Гос. Совета. Окончил
Алексеевский лицей. С 1894 — резидент при Папе Римском, с 1897 — послан-
ник в Белграде, затем — в Мюнхене. С 1899 — чрезвычайный посланник в То-
кио. В 1903—1906 — посланник в Копенгагене, в 1906—1910 — министр ино-
странных дел. Сторонник сближения России с Англией, с Японией. С 1910 до
лета 1917 был послом в Париже, затем был уволен в отставку.
КАПНИСТ (2-й) Ипполит Ипполитович (1872—?), граф, коллежский
асессор, камер-юнкер, землевладелец. Окончил Ново-Александровский институт
сельского хозяйства, получил звание «ученого агронома» 1-й степени. Продол-
жительное время был уездным и губернским земским гласным, почётным ми-
ровым судьей. Депутат Государственной Думы 3-го и 4-го созывов от Полтавской
губ. Октябрист. (Не путать с КАПНИСТОМ Дмитрием Павловичем (1878—
1926), графом, титулярным советником, также октябристом и депутатом 4-й Ду-
мы от Полтавской губ.)
КЕДРОВ Михаил Александрович (1878—1945), адмирал. Окончил Мор-
ской корпус, Минно-артиллерийскую академию. В 1916—начальник 1-й мин-
ной дивизии Балтийского флота, командующий морскими силами Рижского
залива. После Октябрьского переворота участвовал в Белом движении. С 12 мая
1920 — начальник Морского управления при штабе Главнокомандующего Рус-
ской армией П. Н. Врангеля. Организовал эвакуацию армии и беженцев из
Крыма. В эмиграции — председатель Военно-морского союза, заместитель пред-
седателя РОВСа. В период второй мировой войны, сохранив антибольшевист-
ские убеждения, приветствовал победу СССР над фашистской Германией. Умер
в Париже. Похоронен на Сен-Женевьев-де-Буа.
КЕЛЬЧЕВСКИЙ (Келчевский) Анатолий Киприанович (1869—1923), Ге-
нерального штаба генерал-лейтенант. Окончил Псковский кадетский корпус,
2-е военное Константиновское училище, Николаевскую академию Генераль-
ного штаба. С 1908 — полковник, с 1909 — заведующий обучающимися офице-
рами в Императорской Николаевской военной академии, с 1914 — ее экстра-
ординарный профессор. Участии первой мировой войны. Последние чин и
должность в Императорской армии — генерал-лейтенант, командующий 9-й ар-
мией Румынского фронта. После Октябрьского переворота участвовал в Белом
движении, был начальником штаба группы войск генерала К- К. Мамонтова,
начальником штаба Донской армии. В 1920—военный и морской министр
Южно-Русского правительства. В апреле 1920 снят П. Н. Врангелем с долж-
ности, за сепаратистские «казачьи» устремления отдан под суд вместе с генера-
лом В. И. Сидориным, приговорен к каторжным работам, которые были заме-
нены исключением со службы без права ношения мундира. Выехал за гра-
ницу. В 1920—1923 жил в Берлине, сотрудничал в журнале «Война и мир».
Умер в Берлине. По другим сведениям, в 1924 вернулся в Советскую Россию
вместе с генералом Е И. Достоваловым и некоторыми другими старшими
офицерами и генералами. (См.: Костиков В. Не будем проклинать изгнанье...
Пути, и судьбы русской эмиграции. М., 1990, с. 362).
464
КЕРЕНСКИЙ Александр Федорович (1861 — 1970), дворянин, адвокат,
депутат Государственной Думы 4-го созыва. В 1917 — член Временного коми-
тета Государственной Думы, товарищ председателя Петроградского совета.
Со 2 марта — министр юстиции Временного правительства, генерал-прокурор.
С 5 мая по 1 сентября — военный и морской министр. С 8 мая по 25 октября —
министр-председатель, а с 30 августа одновременно Верховный Главнокоман-
дующий. С 1918—эмигрант. Был одним из лидеров созданного в Париже
«Внепартийного демократического объединения». Умер в США.
КИРИЛЛ ВЛАДИМИРОВИЧ, Великий Князь (1876—1938), внук импера-
тора Александра II, старший сын Великого Князя Владимира Александровича
и Великой Княгини Марии Павловны, двоюродный брат императора Нико-
лая II, Свиты Его Величества контр-адмирал. Окончил Морской кадетский
корпус, служил на Тихом океане. Находился на броненосце «Петропавловск»
в момент его гибели, оказался среди немногих спасшихся. В 1915 командовал
гвардейским экипажем. В эмиграции, в 1924, объявил себя императором все-
российским Кириллом I, однако не был признан вдовствующей императрицей
Марией Федоровной. Умер в Париже.
КИШКИН Николай Михайлович (1864—1930), потомственный дворянин,
врач, совладелец крупной клиники. Был членом «Союза освобождения», одним
из лидеров Конституционно-демократической партии, членом ее ЦК. В послед-
нем составе Временного правительства — министр государственного призрения.
Накануне Октябрьского переворота был назначен «диктатором» Петрограда.
В 1918—1920 работал в советских учреждениях в Москве, неоднократно аре-
стовывался ВЧК. В последние годы жизни работал в Наркомздраве.
КЛИМОВИЧ Евгений Константинович (1871 — 1930), генерал-лейтенант,
дворянин, сенатор. Окончил Полоцкий кадетский корпус, 1-е военное Павлов-
ское училище. В 1890 начал службу в армии, в 1898 перешел в Отдельный
корпус жандармов. До 1906 служил в различных уездных и губернских жан-
дармских управлениях. 23 января 1906 назначен и. д. начальника Московского
охранного отделения. В 1907—1908 — помощник московского градоначальника,
1908—1909 заведовал особым отделом департамента полиции. После службы
в качестве градоначальника в Керчи и Ростове-на-Дону в июне 1915 стал
московским градоначальником. В марте 1916 был назначен директором депар-
тамента полиции. В период гражданской войны — начальник Особого отдела
штаба Главнокомандующего Русской армией генерала П. Н. Врангеля, помощ-
ник начальника Гражданского управления. Эмигрант, был активным членом
РОВСа, играл заметную роль в деятельности Боевой организации РОВСа.
По некоторым данным, «ликвидирован» ОГПУ СССР.
КОКОВЦОВ Владимир Николаевич (1853—1943), граф, действ, тайн,
советник, статс-секретарь, член Гос. Совета, сенатор, представитель старин-
ного дворянского рода. Окончил Алексеевский лицей. С 1872 — на государствен-
ной службе (по Министерству юстиции). В 1878 был командирован за границу
для изучения тюремного дела и по возвращении был назначен тюремным
инспектором. С 1882 — помощник начальника Главного тюремного управле-
ния. С 1896 — товарищ министра финансов (при С. Ю. Витте). С 1902 —
государственный секретарь. В 1904—1905 и в 1906—1914 — министр финансов.
С 11 сентября 1911 по 1914 был одновременно председателем Совета министров,
30 января 1914 уволен с обеих должностей, возведен в графское достоинство.
Эмигрант.
КОЛЧАК Александр Васильевич (1874—1920), адмирал, крупный ученый-
гидрограф, полярный исследователь. Окончил Морской корпус. Участвовал в экс-
педиции Э. В. Толля в район Новосибирских островов, совершил переход по
Ледовитому океану на остров Беннета. За участие в экспедиции был удостоен
Константиновской медали — высшей награды Русского географического обще-
ства. Участвовал в русско-японской войне, сыграл заметную роль в возрождении
Российского императорского флота. В период’первой мировой войны прошел
путь от командира полудивизиона миноносцев до командующего Черноморским
флотом. После Февральской революции был отстранен от последней должности,
направлен с военной миссией в Великобританию и США. С осени 1918 участво-
30 Заказ 195 46g
вал в Белом движении, был военным министром Совета министров Уфимской
Директории, а 18 ноября 1918 в результате государственного переворота
был провозглашен Верховным правителем России и Верховным Главнокоман-
дующим всеми русскими армиями. Осенью 1919 в результате контрнаступления
красных был разбит, выдан военнослужащими Чехословацкого корпуса эсеро-
меньшевистскому Политическому центру. По приговору Иркутского военно-
революционного комитета расстрелян в ночь с 6 на 7 февраля 1920.
КОНОВАЛОВ Александр Иванович (1875—1948), коллежский секретарь,
мануфактур-советник, происходил из богатой купеческой семьи, потомственный
почетный гражданин, фабрикант, домовладелец. Окончил Костромскую гимна-
зию, профессиональное образование получил в Мюльгаузене, работал на про-
мышленных предприятиях Эльзаса. С 1897 — во главе товарищества мануфак-
туры «Ив. Коновалов с сыном». Был товарищем председателя Московского
биржевого комитета, членом Совета съездов представителей торговли и про-
мышленности, депутат Государственной Думы 4-го созыва от Костромской губ.,
прогрессист. В 1915—1917 — заместитель председателя Центрального военно-
промышленного комитета. 27 февраля 1917 вошел в состав Временного коми-
тета Государственной Думы, 2 марта 1917 — в состав Временного правитель-
ства в качестве министра торговли и промышленности. Участвовал в совещании
3 марта 1917 на квартире князя Путятина с В. К. Михаилом Александровичем,
в результате которого последний отрекся от престола. С 19 мая 1917— в от-
ставке, однако 25 сентября вновь вошел в правительство в качестве замести-
теля А. Ф. Керенского. Во время Октябрьского переворота вместе с другими
членами правительства был арестован в Зимнем дворце. Впоследствии —
эмигрант, участвовал в работе «Торгпрома», был председателем правления
газеты «Последние новости» (Париж).
КОНОВАЛОВ Герман Иванович (1882—?), окончил Одесское пехотное
юнкерское училище, два класса Императорской Николаевской военной ака-
демии. Участвовал в первой мировой войне. Последние чин и должность
Императорской армии — подполковник, и. д. помощника начальника отдела
управления генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего армиями
Юго-Западного фронта. После Октябрьского переворота участвовал в Белом
движении, был начальником штаба Екатеринославского отряда генерала
И. М. Васильченко, начальником штаба Крымско-Азовской армии генерала
Боровского. В дальнейшем — командир 2-го Донского конного корпуса в ВСЮР,
был произведен в генерал-майоры. В Русской армии — генерал-квартирмейстер
штаба Главнокомандующего. Способствовал спасению остатков войск после
неудачной Таманской операции, осуществленной генералом С. Г. Улагаем.
В эмиграции был председателем отдела Казачьего союза в Нью-Йорке.
КОНРАД фон Гетцендорф, Франц (в тексте — генерал Конрад) (1852—
1925), граф, генерал-фельдмаршал австро-венгерской армии. Окончил Тере-
зианскую военную академию, Академию Генерального штаба. В 1906—1911
и в 1912—1914 — начальник австро-венгерского генштаба. В 1914—1917 —
начальник полевого генштаба при Главнокомандующем эрцгерцоге Фридрихе.
В марте 1917 — июле 1918 — командующий 11-й армией. В июле 1918 факти-
чески ушел в отставку (был назначен начальником лейб-гвардии). Автор ме-
муаров о первой мировой войне.
КОРНИЛОВ Лавр Георгиевич (1870—1918), генерал от инфантерии.
Окончил Сибирский кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище,
Николаевскую академию Генерального штаба. Участвовал в русско-японской
и первой мировой войнах. В 1914—1917 прошел путь от командира бригады
до Верховного Главнокомандующего, был ранен, попал в плен к австрийцам,
но незадолго до Февральской революции бежал. 25 августа 1917, будучи
Главковерхом, направил в Петроград войска. Вступил в конфликт с А. Ф. Ке-
ренским, был объявлен мятежником, обвинен в попытке совершения государ-
ственного переворота, арестован. Находился в числе «Быховских узников».
В ноябре 1917 бежал в Новочеркасск, принял деятельное участие в создании
Добровольческой армии. Осуществлял военно-оперативное руководство Добро-
466
вольческой армией во время 1-го Кубанского (Ледяного) похода. Убит 13 апре-
ля 1918 при штурме Екатеринодара.
КРИВОШЕИН Александр Васильевич (1857—1921), статс-секретарь,
гофмейстер, член Гос. Совета. Окончил юридический факультет СПб универ-
ситета. По инициативе известного предпринимателя и мецената С. И. Мамонтова
был назначен юрисконсультом Северо-Донецкой железной дороги. С 1884
служил по Министерству юстиции. С 1896 — в переселенческом -управлении —
сначала в качестве помощника начальника, затем — исполняющего обязан-
ности начальника, а с 1904 — начальника. В 1905 — товарищ главноуправ-
ляющего землеустройством и земледелием. Деятельно участвовал в заселении
и освоении Сибири. В 1906 — товарищ министра финансов. В 1908—1915 —
главноуправляющий землеустройством и земледелием, был одним из ближай-
ших соратников П. А. Столыпина. Находился в родственных связях с влия-
тельными представителями московского купечестсва, в частности, с семьей
Морозовых. После Февральской революции стал одним из директоров ману-
фактуры «Савва Морозов, Сын и К0». После Октябрьского переворота вошел
в состав «Правого центра», стал товарищем председателя совета «Государ-
ственного объединения России». В 1918 нелегально, с фальшивым паспортом,
уехал на Украину, участвовал в создании широкого антибольшевистского
фронта. В начале 1920 заведовал продовольственным снабжением тыла у
А. И. Деникина. После Новороссийской катастрофы эвакуировался в Констан-
тинополь, затем перебрался в Париж, однако в апреле 1920 откликнулся
на предложение П. Н. Врангеля приехать в Крым, где возглавил Правительство
Юга России. В ноябре 1920 эвакуировался из Крыма в Константинополь.
28 октября 1921 скончался в Берлине.
КРУПЕНСКИЙ Павел Николаевич (1863—?), действ, статск. советник,
камергер, отставной полковник лейб-гвардии Гродненского гусарского пол-
ка.Окончил Николаевское кавалерийское училище. С 1885 — на военной служ-
бе, с 1897 — в отставке, являлся членом Хотинской уездной земской управы.
В 1899 — Хотинский уездный предводитель дворянства. Депутат Государствен-
ной Думы 2-го, 3-го и 4-го созывов от Бессарабской губ. Входил в думскую
фракцию националистов, затем — центра. Резкие речи в Думе, грубые выход-
ки К. положили начало т. н. «эре думских скандалов». Эмигрант. Один из
организаторов монархического съезда в Рейхенгалле в 1921.
КРЫЖАНОВСКИЙ Сергей Ефимович (1861—?), тайный советник, статс-
секретарь, член Гос. Совета, сенатор. Окончил СПб университет, в молодости
отличался либеральными взглядами — в 1888 был приговорен к двухнедель-
ному тюремному заключению по делу В. В. Водовозова. Служил по судебному
ведомству. С 1891 — товарищ прокурора Великолукского, затем Рижского
и СПб окружного суда. С 1897 — в Министерстве внутренних дел. В 1906—
1911 —товарищ министра внутренних дел. С 1911 — последний гос. секретарь
царской России. В декабре 1917 уехал из Петрограда в Киев. Впоследствии
эмигрировал.
КРЫМ Соломон Самуилович (1867—?), землевладелец, член Конститу-
ционно-демократической партии. Окончил юридический факультет Московского
университета, Сельскохозяйственную академию. Занимался сельским хозяй-
ством, публиковал статьи по вопросам виноградарства. Был уездным и губерн-
ским земским гласным, председателем Таврического губернского земского
собрания, инициатором создания и директором местной Публичной библиотеки.
Являлся почетным мировым судьей, депутатом Государственной Думы 1-го и
4-го созывов от Таврической губ., членом Государственного Совета по выборам
от земств. В 1918 — премьер-министр Крымского Краевого Правительства.
В апреле 1919 эвакуировался из Севастополя с французской эскадрой.
КУЗЬМИН-КАРАВАЕВ Дмитрий Дмитриевич (1856—?), происходил из
старинного дворянского рода, старший брат Владимира Дмитриевича К-К-,
известного ученого, писателя, общественного деятеля. Генерал от артиллерии,
землевладелец. Окончил Пажеский корпус. С 1875 служил в 7-й конно-артил-
лерийской бригаде. В 1904 — начальник артиллерии войска Донского, с 1905 —
30* 467
товарищ генерал-фельдцейхмейстера. В 1909—1915 — начальник Главного
Артиллерийского Управления (ГАУ). С 1915 — член Военного совета.
КУЛЯБКО Николай Николаевич (1873—1920), полковник Отдельного
корпуса жандармов. Окончил Нижегородский графа Аракчеева кадетский
корпус и Павловское военное училище. Был женат на Александре Ивановне
Спиридович — сестре генерала А. И. Спиридовича, начальника дворцовой
охраны, привлеченного в качестве обвиняемого к расследованию убийства
П. А. Столыпина.
С 1897 — помощник пристава Московской полиции. В 1907—1911—на-
чальник Киевского охранного отделения. После убийства П. А. Столыпина был
привлечен к следствию в качестве обвиняемого, однако от суда был освобож-
ден. Вскоре вновь был предан суду за растрату казенных денег. Приговорен
к тюремному заключению, которое отбыл. Затем жил в Киеве, работал в качестве
агента по продаже швейных машин.
КУТЕПОВ Александр Павлович (1882—1930), дворянин. Окончил СПб пе-
хотное юнкерского училище. Участвовал в русско-японской и первой мировой
войнах, был трижды ранен. Последние чин и должность в Императорской
армии — полковник, командующий гвардии Преображенским полком. После Ок-
тябрьского переворота участвовал в Белом движении. В Добровольческой
армии командовал офицерской ротой, батальоном, Корниловским ударным
полком, 1-й пехотной дивизией. Получил чин генерал-майора. Непродолжи-
тельное время являлся Черноморским военным губернатором. В ВСЮР и Рус-
ской армии командовал 1-м армейским корпусом. В 1920 — командующий
1-й армией, с которой в чине генерал от инфантерии эвакуировался в Гал-
липоли. После смерти П. Н. Врангеля возглавил РОВС. 26 января 1930 был
похищен в Париже советскими агентами, скончался на борту советского судна
на пути к Новороссийску.
ДАШКЕВИЧ Валериан Валерианович (1876—?), юрисконсульт Харьков-
ской городской управы. Окончил юридический факультет Харьковского уни-
верситета. Участвовал в русско-японской войне, за храбрость награжден тремя
орденами. Поручик в отставке, гласный Харьковской городской думы. Член
Конституционно-демократической партии. Депутат Государственной Думы
4-го созыва.
ЛЕОНТОВИЧ И. Н., министр Южно-Русского правительства, приказом
П. Н. Врангеля от 12 октября 1920 (по старому стилю) был назначен Совет-
ником по делам Украины при Главнокомандующем Русской армией.
ЛЕРХЕ Герман Германович (1869—?), дворянин, землевладелец, финан-
сист, камергер. Являлся старшим инспектором Государственного банка, уезд-
ным и городским гласным. Октябрист. Депутат Государственной Думы 3-го со-
зыва от С.-Петербурга, возглавлял Финансовую комиссию и был членом Бюд-
жетной.
ЛИВЕН Александр Александрович (1860—?), светлейший князь, вице-
адмирал, начальник Морского Генерального штаба. Происходил из старинного
курляндского рода, воспитывался в Германии. Окончил Берлинский кадетский
корпус. Был зачислен в лейб-гвардии Семеновский полк, затем был прикоман-
дирован к морскому ведомству, посещал лекции в Морском училище. В 1884 по
экзамену переведен на флот. В 1887 окончил минный офицерский класс,
в 1898 — курс военно-морских наук при Николаевской морской академии.
В период испано-американской войны был командирован в качестве военно-
морского агента м Америку, участвовал в экспедиции американцев на о. Кубу
Плавал на судах Российского военно-морского флота. Участвовал в русско-
японской войне, был награжден золотой саблей «За храбрость». С октября
1911 —исполнял должность начальника Морского Генерального штаба.
С 1912— начальник Морского Генерального штаба и одновременно помощник
министра по организации боевой готовности флота. Участвовал в разработке
и проведении в Государственной Думе малой судостроительной программы
(июнь 1912).
468
А. А. Л. за 29 лет морской службы почти 18 провел на палубе корабля,
поэтому может быть назван строевым (плавающим) адмиралом.
ЛИНТВАРЕВ Георгий Михайлович (1865—?), дворянин, землевладелец,
член Конституционно-демократической партии, гласный губернской земской
управы. Депутат Государственной Думы 1-го созыва от Харьковской губ.
ЛИТВИНОВ-ФАЛ ИНСКИЙ Владимир Петрович (1868—?), действ, статск.
советник, инженер-технолог. С 1895 — фабричный инспектор Сибирской губер-
нии по вед. Министерства финансов. В 1905—1915 — управляющий отд. про-
мышленности в Министерстве торговли и промышленности. Автор законопро-
екта о страховании рабочих на случай болезни и от несчастных случаев.
После 1915, будучи причисленным к министерству, занимался частной дея-
тельностью.
ЛОДЫЖЕНСКИЙ Александр Александрович (1854—?), дворянин, зем-
левладелец. Окончил кавалерийское училище, был уездным предводителем
дворянства, губернским и уездным земским гласным. В начале 1900-х —
губернатор Вологды. Был тяжело ранен черносотенцами во время первомай-
ских волнений 1906 года, вышел в отставку. Октябрист, депутат Государствен-
ной Думы 3-го и 4-го созывов от Тверской губ., член Продовольственной
комиссии.
ЛОДЫЖЕНСКИЙ Иван Николаевич (1872—?), тайный советник, штал-
мейстер, сенатор, землевладелец. Окончил СПб университет. С 1895—в го-
сударственной канцелярии, впоследствии — помощник управляющего делами
Совета министров. С 24 мая 1914 — и. д., а с 4 февраля 1915 утвержден в долж-
ности управляющего делами Совета Министров.
ЛУКОМСКИЙ Александр Сергеевич (1868—1939), дворянин, Генераль-
ного штаба генерал-лейтенант. Окончил Петровский Полтавский кадетский
корпус, Николаевское инженерное училище, Николаевскую академию Генераль-
ного штаба. Участвовал в русско-японской и первой мировой войнах. Послед-
ние чин и должность в Императорской армии — генерал-лейтенант, начальник
штаба Верховного главнокомандующего. За участие в корниловском мятеже
отстранен от должности, арестован, оказался в числе «Быховских узников».
После Октябрьского переворота бежал на Дон, участвовал в организации
Добровольческой армии. Был помощником Главнокомандующего, начальником
Военного и морского управления, заместителем председателя и председателем
Особого Совещания. С марта 1920 — представитель П. Н. Врангеля при
Союзном комитете в Константинополе. Умер во Франции. Оставил воспомина-
ния (в двух томах).
ЛЬВОВ (2-й) Владимир Николаевич (1872—?), дворянин, землевладе-
лец. Окончил историко-филологический факультет Московского университета,
являлся вольнослушателем Московской духовной академии. Сотрудничал в га-
зете «Голос Самары», был уездным и губернским земским гласным, депу-
татом Государственной Думы 3-го и 4-го созывов от Самарской губ. В Думе
был председателем Комиссии по делам РПЦ и членом Комиссии по вероиспо-
ведным делам. Октябрист. В 1910 вышел из этой партии, перешел к национали-
стам. В 1911 стал одним из организаторов партии Центра. В 1917 — член
Временного комитета Государственной Думы. 3 марта 1917 участвовал в сове-
щании с В. К. Михаилом Александровичем на квартире князя Путятина, в
результате которого брат Николая II отрекся от престола. Со 2 марта по 24 июля
1917 — обер-прокурор Св. Синода, входил в состав Временного правительства.
Содействовал созыву Поместного собора РПЦ, восстановившего патриарше-
ство в России. После Октябрьского переворота эмигрировал. В начале 1920-х
сблизился со сменовеховцами, принял советскую власть, вернулся в Москву.
ЛЬВОВ Георгий Евгеньевич (1861 —1925), князь, представитель старин-
ного рода, тульский помещик, коллежский асессор. Окончил Московский
университет, служил в Министерстве внутренних дел. В 1903—1906— предсе-
датель Тульской уездной земской управы. Был избран депутатом Государствен-
ной Думы 1-го созыва. В период первой мировой войны — председатель
Земского союза, один из руководителей объединенного комитета Союзов земств
469
и городов (Земгора). После Февральской революции возглавлял два первых
состава Временного правительства. После Октябрьского переворота — в эми-
грации, в 1918—1920 стоял во главе «Русского политического совещания»
в Париже.
ЛЬВОВ Николай Николаевич (1867—1944), потомственный дворянин,
землевладелец. Окончил юридический факультет Московского университета.
Поселился в Саратовской губернии, занялся общественной деятельностью.
В 1893 был избран Балашевским уездным предводителем дворянства, в 1899 —
председателем Саратовской губернской земской управы. Являлся почетным
мировым судьей. Был одним из основателей «Союза освобождения». В 1905 —
член ЦК партии кадетов. Депутат Государственной Думы 1-го, 3-го и 4-го со-
зывов от Саратовской губ. С 11 июня 1913 — товарищ председателя Государ-
ственной Думы. Прогрессист. В эмиграции стал одним из руководителей «Рус-
ского комитета объединенных организаций».
МАЙ-МАЕВСКИЙ Владимир Зенонович (1867—1920), Генерального шта-
ба генерал-майор. Окончил 1-й кадетский корпус, Николаевское инженерное
училище, Николаевскую академию Генерального штаба. Участвовал в русско-
японской и первой мировой войнах. Последние чин и должность в Император-
ской армии — генерал-майор, командующий 1-м гвардейским корпусом. После
Октябрьского переворота — в Белом движении. В Добровольческой армии был
начальником Дроздовской дивизии, возглавлял группу войск на Дону, коман-
довал 3-й пехотной дивизией. В мае—ноябре 1919 — командующий Добровольче-
ской армией, был назначен главноначальствующим части занятых его войсками
губерний. 27 ноября 1919 был отстранен от должности командующего, заменен
на этом посту П. Н. Врангелем. Вместе с частью войск А. И. Деникина эвакуиро-
вался из Новороссийска в Крым. 30 октября 1920 умер в одной из больниц
Севастополя.
МАКАРЕНКО Александр Сергеевич (1861 —1932), генерал-лейтетант.
Окончил Александровскую военно-юридическую академию. Занимался пре-
имущественно законодательными вопросами. Сыграл главную роль в разработ-
ке всех крупнейших законопроектов 1900—1912 годов (воинские уставы о нака-
заниях, закон о судах чести и др.). Участвовал в разработке и проведении во-
енно-тюремной реформы 1913. С 1911 и до Февральской революции — начальник
Главного военно-судебного управления, Главный военный прокурор. 27 февраля
1917 назначен последним царским министром внутренних дел. После Октябрь-
ского переворота участвовал в Белом движении. В ВСЮР и в Русской армии
генерала П. Н. Врангеля занимал пост председателя Главного Военного Суда.
Эмигрировал. Жил в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Скончался
в Сомборе 8 мая 1932.
МАКЛАКОВ Николай Алексеевич (1871 —1918), гофмейстер, член Гос.
Совета, брат В. А. Маклакова. Окончил историко-филологический факультет
Московского университета. С 1894 — сверхштатный чиновник особых поручений
при московской казенной палате. В 1894—1900 — податный инспектор Влади-
мирской губ. в Суздале. С 1900— начальник отделения Тамбовской казенной
палаты, с 1906 — управляющий Полтавской казенной палатой. С 1909 — чер-
ниговский губернатор. С 1912 — управляющий Министерством внутренних дел.
В 1913—1915 — министр внутренних дел и шеф Отдельного корпуса жандармов.
В декабре 1916 направил императору Николаю II письмо, в котором убеждал его
следовать более твердому, правому курсу государственного правления, приоста-
новить деятельность Государственной Думы. В начале февраля 1917 по Высо-
чайшему повелению был вызван из своего имения в СПб , получил указание
составить проект манифеста на случай роспуска Государственной Думы.
В 1918 расстрелян большевиками.
МАКСИМОВ Андрей Семенович (1866—1951), вице-адмирал. Окончил
Морской корпус, минные классы. Участвовал в русско-японской и первой миро-
вой войнах. Был начальником 2-й бригады линейных кораблей эскадры Бал-
тийского моря. В 1915—1917 — начальник минной обороны Балтийского моря.
После }ииис1ва адмирала А. И. Непенина (4 марта 1917) был избран команду-
470
ющим Балтийским флотом. С июня 1917 — начальник Морского штаба Верхов-
ного главнокомандующего. В ноябре 1917 стал заведующим морскими заво-
дами. В 1918 был назначен старшим инспектором наркомата по морским
делам, в 1923—инспектором инспекции при РВСР. В 1924 — командир по-
сыльного судна «Воровский», возглавлял его переход из Архангельска вокруг
Европы и Азии во Владивосток. С 1927 — в отставке.
МАРГУЛИЕС Мануил Сергеевич (1868—1939), дворянин, доктор медици-
ны, присяжный поверенный, присяжный стряпчий. В 1905 был защитником
по делу первого Петербургского Совета. Один из основателей и лидеров партии
демократических реформ (радикальной партии), редактор газеты «Радикал».
В период первой мировой войны — один из руководителей Всероссийского
союза городов, товарищ председателя Центрального Военно-промышленного
комитета. Был гласным Петроградской городской думы. После Октябрьского
переворота — член Бюро Совета Государственного объединения России, в
1919— министр торговли, снабжения и народного здравоохранения в Северо-
Западном правительстве. Умер в эмиграции. Автор воспоминаний «Год Интер-
венции» (кн. 1—3. Берлин, 1923).
МАРКОВ (2-й) Николай Евгеньевич (1866—конец 20-х годов XX в.),
коллежский советник, член III и IV Государственной Думы от Курской губ.,
землевладелец, инженер, сын писателя Евгения Львовича Маркова. Окончил
Институт гражданских инженеров, земец. Участвовал в создании в 1905 Кур-
ской партии народного порядка, с 1907 — член курского «Союза русского
народа» (СРН), в 1908 — член ЦК СРН. Ввиду конфликта с А. И. Дуброви-
ным, Б. В. Никольским и др. вышел из СРН и вступил в «Союз архангела
Михаила». В начале 1910 вместе с В. М. Пуришкевичем создал т. н. «Второй
Союз русского народа». В Думе был одним из лидеров фракции «правых».
После Октябрьского переворота — эмигрант. Жил в Финляндии, в Ревеле, в
Берлине, в Париже. Участвовал в организации съезда монархистов в Рей-
хенгалле (Германия) в 1921. Редактировал журналы «Двуглавый орел» и
«Вестник Высшего монархического совета». С 1936 в Германии издавал
антисемитский еженедельник «Мировая служба». 22 апреля 1945 умер в Вис-
бадене.
МАХНО Нестор Иванович (1889—1934), из крестьян, в юношеские годы
увлекся анархизмом. В 1909 за участие в террористическом акте был приговорен
к смертной казни, которая была заменена 10-ю годами каторги. Находился
в заключении в Бутырской каторжной тюрьме. В 1917 как политический за-
ключенный вышел на свободу, уехал в Екатеринославскую губ., в свое родное
село Гуляй-Поле. Здесь сформировал вооруженный отряд, боровшийся с поме-
щиками, германскими войсками, петлюровцами. В 1919—1920 формирования М.
воевали как против белогвардейских частей, так и против Красной Армии.
В 1921 был разбит вооруженными силами Советской власти, бежал в Румы-
нию, оттуда перебрался в Польшу, а затем во Францию, где и умер. Оставил
воспоминания (в двух книгах).
МАХРОВ Петр Семенович (1876—1964), дворянин, окончил Виленское
пехотное юнкерское училище, Николаевскую академию Генерального штаба.
Участвовал в русско-японской войне, был награжден рядом орденов. В период
первой мировой войны и. д. начальника штаба 34-й дивизии, служил в штабе
8-й армии, был генерал-квартирмейстером штаба Юго-Западного фронта.
Осенью 1917 произведен в генерал-майоры. С конца 1918 — в Белом движении,
служил в должности начальника военных сообщений Крымско-Азовской армии
генерала Боровского, затем в Кавказской армии. Был генерал-квартирмейстером
штаба Главнокомандующего ВС ЮР генерала А. И. Деникина. В Русской
Армии П. Н. Врангеля был произведен в генерал-лейтенанты и направлен
военным представителем в Польшу. В начале 1920-х с разрешения П. Н. Вран-
геля переехал во Францию. Умер в Каннах. Оставил воспоминания о граждан-
ской войне.
МЕЛЛЕР, генерал, возможно,имеется в виду Меллер Александр Петрович,
отставной генерал-майор, член правления Обуховского сталелитейного завода.
Был штатным преподавателем Морского кадетского корпуса.
471
МЕЛЛЕР-ЗАКОМЕЛЬСКИЙ Владимир Владимирович (1863—?), барон,
статский советник, землевладелец. Окончил Пажеский корпус. В 1906—1912 —
председатель СПб губернской земской управы. С 1912 — член Гос. Совета по
выборам от СПб земства. В период гражданской войны — член бюро Совеща-
ния членов Государственной Думы и Гос. Совета, председатель Совета государ-
ственного объединения России, руководитель русской делегации на Ясском
совещании.
МИЛЛЕР Евгений Карлович (1867—1937), Генерального штаба генерал-
лейтенант. Окончил Николаевский кадетский корпус, Николаевское кавалерий-
ское училище, Николаевскую академию Генерального штаба. Службу начал
в лейб-гвардии гусарском Его Величества полку. В 1898—1907 — военный
атташе в Бельгии, Голландии, Италии. Затем — генерал-квартирмейстер Глав-
ного управления Генштаба, начальник Николаевского кавалерийского учи-
лища. В период первой мировой войны — начальник штаба 5-й армии, командир
26-го армейского корпуса, представитель Ставки при итальянском командова-
нии. После Октябрьского переворота возглавлял Белое движение на Севере
России, был генерал-губернатором Северной области, главнокомандующим вой-
сками Северного фронта, главным начальником края, входил в состав Времен-
ного правительства Северной области. В феврале 1920 с остатками войск был
вынужден эвакуироваться из Архангельска. В 1922 в Париже был назначен
начальником штаба П. Н. Врангеля, участвовал в работе РОВСа, в 1930 —
1937 являлся его председателем. 22 сентября 1937 был похищен в Париже
агентами НКВД, вывезен в СССР, расстрелян в Москве.
МИЛЮКОВ Павел Николаевич (1859—1943), историк, публицист, приват-
доцент Московского университета, один из основателей Конституционно-демо-
кратической партии, член ее ЦК, с 1907 — председатель. Редактор газеты
«Речь». Был избран депутатом Государственной Думы 3-го и 4-го созывов.
Министр иностранных дел в первом составе Временного правительства. После
Октябрьского переворота, зимой—весной 1918, входил в состав «Донского
гражданского совета», был одним из организаторов «Национального центра»,
товарищем его председателя. С 1920 — в эмиграции. Редактировал газету
«Последние новости», участвовал в работе ряда эмигрантских политических
организаций.
МИЛЮТИН — по всей видимости^ имеется в виду МИЛЮТИН Вла-
димир Васильевич (1873—?), коллежский советник, инженер-технолог. Окончил
СПб Технологический институт. Служил в СПб в управлении городского
водопровода. Был гласным Череповецкого уездного и Новгородского губерн-
ского земств. Октябрист. Депутат Государственной Думы 4-го созыва от Новго-
родской губ.
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ, Великий Князь (1878—1918), младший сын
императора Александра III, брат императора Николая II. В 1899—1904 —
наследник престола. Свиты Его Императорского Величества генерал-майор,
член Государственного Совета. В 1912—1915 личность, дела и имущество
В. К. М. А. находились под опекой ввиду того, что он тайно обвенчался с На-
тальей Сергеевной Вульферт (впоследствии — Брасовой).
В период первой мировой войны командовал Кавказской туземной («ди-
кой») дивизией, 2-м кавалерийским корпусом. После отречения Николая II
от престола В. К. М. А. также отказался быть российским монархом, о чем
объявил в манифесте от 3 марта 1917. Расстрелян большевиками в Перми.
МОЛЬТКЕ Гельмут (1848—1916). (Мольтке Младший Гельмут Иоганн
Людвиг), граф, генерал-полковник, племянник знаменитого Мольтке Старшего,
генерал-фельдмаршала. Преемник графа Шлиффена в должности начальника
германского Генерального штаба. В период первой мировой войны начальник
германского полевого Генерального штаба (до 14 сентября 1914). С января
1915 — заместитель начальника Генерального штаба в Берлине.
МЯСОЕДОВ Сергей Николаевич (1865—1915), полковник. С 1892 —
в Отдельном корпусе жандармов. С 1901 — начальник Вержболовского отде-
ления жандармского управления СПб —Варшавской железной дороги. Подо-
472
зревался в шпионаже в пользу Германии. Был уволен со службы. В 1909 позна-
комился с супругами Сухомлиновыми, тогда же был принят на службу гене-
ралом В. А. Сухомлиновым, находившемся на посту Военного министра.
Усилиями А. И. Гучкова и А. А. Поливанова, почти прямо обвинявших М.
в шпионской деятельности, был принужден выйти в отставку. Скандальную
известность в русском обществе приобрела дуэль М. с А. И. Гучковым. В де-
кабре 1914 на основании заявления подпоручика Колаковского, вернувшегося
из германского плена и свидетельствовавшего о связях М. с германской раз-
ведкой, был предан военно-полевому суду. 18 марта 1915 военно-полевой суд
при Варшавской крепости признал М. виновным в шпионаже, а также в ма-
родерстве и приговорил его к смертной казни через повешение. Приговор был
приведен в исполнение.
НАЛБАНДОВ В. С., член Таврической земской управы. В 1919—Госу-
дарственный контролер в правительстве С. С. Крыма. Затем — член Правитель-
ства Юга России, начальник Управления торговли и промышленности.
НАУМЕНКО Вячеслав Григорьевич (1883—1965), генерал-майор, атаман
Кубанского казачьего войска. Окончил Николаевскую академию Генерального
штаба. После Октябрьского переворота участвовал в Белом движении, принял
участие в 1-м Кубанском (Ледяном) походе Добровольческой армии. Служил
в ВСЮР и в Русской армии. В эмиграции был деятельным членом РОВСа.
В период второй мировой войны занимался формированием казачьих частей
в составе вермахта. В конце 1944 поддержал генерала А. А. Власова, КОНР,
служил в Управлении казачьих войск при КОНРе. После второй мировой войны
эмигрировал в США, участвовал в работе казачьих и власовских организаций.
Написал книгу «Великое предательство» (Нью-Йорк, 1962) о насильственной
выдаче СССР казаков и власовцев в 1945—1946. Умер в Нью-Йорке.
НЕКРАСОВ Николай Виссарионович (1879—1940), коллежский советник,
преподавал в Томском технологическом институте, одно время являлся томским
городским головой. Член Конституционно-демократической партии, депутат
Государственной Думы 3-го и 4-го созывов от Томской губ., член Прогрессивного
блока, один из руководителей Земгора. С 27 февраля 1917 — член Временного
комитета Государственной Думы, со 2 марта 1917 — член Временного прави-
тельства, министр путей сообщения, затем министр без портфеля, министр
финансов и товарищ министра-председателя. В сентябре—октябре 1917 —
генерал-губернатор Финляндии. После Октябрьского переворота работал в со-
ветских организациях, с 1921 —в Центросоюзе, затем преподавал. В 1930 —
репрессирован, погиб в заключении.
НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО Г. В., монархист, получил юридическое обра-
зование, служил в Министерстве земледелия. В период гражданской войны —
начальник Части печати Отдела Генерального штаба, начальник Отдела
печати Гражданского управления Правительства Юга России (в последней
должности был заменен Г. Вернадским). По определению П. Н. Врангеля, он
был «человеком крайне ограниченным, без всякого опыта и достаточных зна-
ний..., был совершенно не на месте». (См.: Врангель П. Н. Воспоминания. Ч. 11.
М., 1992, С. 222). На должность начальника Отдела печати был назначен
по рекомендации С. Д. Тверского. Сотрудничал во многих крымских газетах
под псевдонимами: «Смиренный Пимен», «Розовый Мускат» и т. п. Участвовал
в выпуске газеты «Царь-Колокол», придерживавшейся ультраправой монар-
хической ориентации, обвинявшей правительство П. Н. Врангеля в излишнем
демократизме (газета выражала идеи монархической организации «Националь-
ное Возрождение»). После разгрома Белого движения на Юге России эмигри-
ровал. Оставил воспоминания: «В Крыму при Врангеле. Факты и итоги».
(Берлин, 1922).
НЕРАТОВ Анатолий Анатольевич (1863—?), действ, статск. советник,
гофмейстер, землевладелец, член Государственного Совета. Окончил Алексеев-
ский лицей, служил в Министерстве иностранных дел. В 1910—1917 — товарищ
министра иностранных дел. После Октябрьского переворота участвовал в Белом
движении, с осени 1918 исполнял обязанности управляющего отделом инстран-
473
ных дел в Особом совещании при Главнокомандующем Добровольческой
армией. Умер в эмиграции.
НЕПЕНИН Адриан Иванович (1871 —1917), вице-адмирал, в 1915—1917 —
командующий Балтийским флотом. 4 марта 1917 убит матросами в Гель-
сингфорсе.
НЕН ЮКОВ Дмитрий Всеволодович (1869—1947, по др. сведениям 1929),
вице-адмирал. Окончил курс военно-морских наук при Николаевской Морской
академии. Участвовал в русско-японской и первой мировой войнах. После
Октябрьского переворота — в Белом движении. В 1920 занимал пост команду-
ющего Черноморским флотом. Эмигрировал.
НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ (МЛАДШИЙ), Великий Князь (1856-
1929), внук императора Николая I, сын Великого Князя Николая Николаевича
(старшего), двоюродный дядя императора Николая И. Генерал-адъютант, ге-
нерал от кавалерии. В 1895—1905 — генерал-инспектор кавалерии. В 1905—
1914 — главнокомандующий войсками гвардии и Петербургского военного
округа. В 1905—1908 одновременно являлся председателем Совета государ-
ственной обороны. В 1914—1915 — Верховный главнокомандующий всеми во-
оруженными силами России. 23 августа 1915 отстранен от этой должности
императором Николаем II, назначен наместником на Кавказ и командующим
Кавказской армией. 2 марта 1917 вновь назначен Верховным главнокоманду-
ющим, однако находился в этой должности недолго — до 9 марта 1917.
Эмигрант. Жил в Италии, во Франции. В декабре 1924 принял от П. Н. Вран-
геля командование объединенными в РОВС русскими военными зарубежными
организациями.
НИКОЛЬСКИЙ В. П., Генерального штаба генерал-майор. Участник
Белого движения. В 1920 был начальником Военного управления Особого
отдела штаба Главнокомандующего Русской армией.
НИЛОВ Константин Дмитриевич (1856—?), адмирал, генерал-адъютант,
флаг-капитан Его Величества. Окончил Морское училище. Участвовал в рус-
ско-турецкой войне 1877—1878. В 1890—1903 — адъютант генерал-адмирала
Великого Князя Алексея Александровича. В 1903—1908 — командир гвардей-
ского экипажа. С 1912 — генерал-адъютант.
НОВГОРОДЦЕВ Павел Иванович (1866—?), статский советник, ученый,
общественный деятель. Окончил юридический факультет Московского универ-
ситета, затем слушал лекции в Берлине в Париже. С 1896 преподавал историю
философии права в Московском университете сначала в качестве приват-
доцента, а с 1904 — ординарного профессора по кафедре энциклопедии права.
В 1901 защитил докторскую диссертацию по теме «Кант и Гегель в их учении
о праве и государстве». Был избран директором Московских высших коммер-
ческих курсов, впоследствии переименованных в Московский коммерческий
институт. Принимал деятельное участие в общественной жизни. Был членом
Конституционно-демократической партии с момента ее основания, депутатом
Государственной Думы 1-го созыва от Екатеринославской губернии. Был в числе
подписавших Выборгское воззвание, отбывал за это тюремное заключение.
В 1911 прекратил преподавательскую деятельность в Московском универси-
тете одновременно с другими преподавателями в связи с увольнением универ-
ситетского президиума. В пероид гражданской войны участвовал в работе
Особого Совещания при Главкоме ВСЮР, не будучи формально его членом.
НОВОСИЛЬЦЕВ Леонид Николаевич (1872—1934), потомственный дво-
рянин, землевладелец. Окончил Нижегородский графа Аракчеева кадетский
корпус, Михайловское артиллерийское училище, Александровскую военно-юри-
дическую академию. Служил во 2-й гренадерской и 3-й полевой артиллерийской
бригадах, в Московском военно-окружном суде. Был уездным и губернским
земским гласным, почетным мировым судьей, одним из организаторов Калуж-
ского отделения Конституционно-демократической партии, депутатом Государ-
ственной Думы 1-го и 4-го созывов от Калужской губ. (от звания члена IV Думы
отказался в июне 1913). В период первой мировой войны — подполковник,
• командир 19-й запасной ополченческой батареи. В апреле 1917 на первом Все-
474
российском офицерском съезде был избран председателем Главного комитета
«Союза офицеров армии и флота». За поддержку Корниловского мятежа был
арестован, содержался в Быховской тюрьме. Впоследствии — участник Белого
движения.
НОЛЬДЕ Борис Эммануилович (1876—1948), барон, известный ученый и
дипломат, видный деятель Конституционно-демократической партии. Окончил
Спб университет. Состоял профессором Александровского лицея и Высших жен-
ских курсов, профессором Политехнического института по кафедре междуна-
родного права. Автор многих трудов по юриспруденции, истории дипломатии.
Был помощником статс-секретаря Гос. Совета, служил в Министерстве ино-
странных дел, являлся директором его второго департамента. Долгое время
был советником С. Д. Сазонова. Как дипломат принимал участие в работе
многих международных конференций: II конференции мира в Гааге (1907),
Лондонской морской конференции (1908—1909), Балканской финансовой ко-
миссии в Париже (1913) и др. Состоял членом постоянной палаты третейского
суда в Гааге, сотрудником Института международного права. Во время Фев-
ральской революции составил вместе с В. Д. Набоковым текст Акта об отре-
чении брата Николая II Михаила Александровича. Был товарищем министра
иностранных дел Временного правительства (при П. Н. Милюкове). После
Октябрьского переворота поддерживал Белое движение, входил в состав ряда
дипломатических миссий. Эмигрант. Являлся председателем Главного управ-
ления Российского Красного Креста в Париже.
НОСОВИЧ Владимир Павлович (1864—?), дворянин, сенатор, брат
О. П. Протопоповой, жены министра внутренних дел. Окончил Саратовский
университет, служил по судебному ведомству, был председателем Тверского
окружного суда. С 1915—прокурор Московской судебной палаты, с 1916 —
обер-прокурор угол. касс, департамента. На заседаниях Сената обвинял быв-
шего Военного министра В. А. Сухомлинова. После Октябрьского переворота —
в Белом движении. Был членом Особого Совещания при Главнокомандующем
ВСЮР, возглавлял управление внутренних дел. Эмигрировал.
ОЛЬДЕНБУРГСКИЙ Александр Петрович (1844—1933), принц, правнук
императора Павла I, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, член Гос.
Совета, сенатор. Участвовал в русско-турецкой войне 1877—1878. Приобрел
известность как общественный деятель, меценат, попечитель многих благотвори-
тельных учреждений и обществ. Занимался обустройством первых в России
черноморских курортов. В период первой мировой войны был верховным
начальником военно-санитарной и эвакуационной части. После Октябрьского
переворота — эмигрант. В политической деятельности не участвовал.
ОРЛОВ Николай Иванович, штабс-капитан 60-го пехотного Замосцского
полка. Участник Белого движения — капитан Корниловского полка. Весной
1920 сформировал в Крыму отряд в 500 штыков, поднял мятеж против высшего
командования. За отказ подчиниться генералу Я. А. Слащову был разбит частя-
ми Крымского корпуса. 16 офицеров отряда были расстреляны, рядовые —
включены в состав корпуса как пополнение, а О. удалось бежать в горы. Рас-
пространял прокламации в поддержку П. Н. Врангеля. После эвакуации
войск Врангеля из Крыма предложил свои услуги командованию РККА, ему
было поручено сформировать отряд по борьбе с бандитизмом. Однако в декабре
1920 он был расстрелян красными.
Мемуаристы и исследователи расходятся в оценках О. и возглавлявшегося
им движения. К примеру, Н. Г. Росс в своей книге «Врангель в Крыму» (Франк-
фурт-на-Майне, 1982) придерживается мнения о том, что О., исповедуя анти-
большевистские взгляды, был в то же время связан с советской агентурой в
лице капитана Макарова, бывшего личного адъютанта генерала В. 3. Май-
Маевского. Так или ина^е, феномен О. остается одной из драматических, по-
истине загадочных страниц истории гражданской войны в России.
ПАНИНА Софья Владимировна (1871 —1957), графиня, из старинного дво-
рянского рода Паниных, падчерица известного земского деятеля, одного из ли-
деров кадетской партии И. И. Петрункевича. Была замужем за А. А. Полов-
475
цевым, офицером лейб-гвардии Конного полка, затем шталмейстером и това-
рищем министра иностранных дел, после развода с которым приняла вновь
девичью фамилию.
Была известной общественной деятельницей, членом ЦК партии кадетов,
организатором «Народного дома» на Тамбовской ул. в Петрограде. 24 мая
1917 была назначена товарищем министра государственного призрения. 14 авгу-
ста 1917 — товарищем министра народного просвещения. 28 ноября 1917 была
арестована за отказ передать советской власти 93 тыс. рублей из кассы Ми-
нистерства народного просвещения. Петроградский революционный трибунал
возбудил т. н. «дело графини Паниной», в результате рассмотрения которого
обвиняемой было вынесено «общественное порицание». Кроме того, гр. П. долж-
на была содержаться под стражей, пока не будет выплачена названная сумма.
19 декабря 1917, после того, как деньги были внесены в Наркомат просвещения,
гр. П. освободили. В период гражданской войны участвовала в Белом движении,
уехала за границу. До второй мировой войны жила в Праге, занималась
главным образом общественной деятельностью, пополнением Пражского архи-
ва. Во время второй мировой войны выехала в США, где и скончалась.
ПИЛСУДСКИЙ Юзеф Клемент (1867—1935), происходил из древнего рода
польско-литовской шляхты. Учился в Харьковском университете. За косвенное
участие в подготовке покушения на императора Александра III был сослан
на 5 лет в Восточную Сибирь. Член Польской социалистической партии (ППС),
с 1894 входил в ее ЦК. Подвергался арестам,жил в эмиграции, создал и воз-
главил Боевую организацию ППС. В период первой мировой войны участвовал
в боевых действиях против России в качестве Главного Коменданта Войска
Польского, командира 1-го полка, а затем 1-й бригады польских легионов в со-
ставе австро-венгерской армии. Был членом Временного государственного со-
вета, являвшегося прообразом польского правительства, возникшего в 1917.
Будучи арестованным немцами, содержался в Магдебургской крепости. Осенью
1918 был освобожден, прибыл в Варвашу, сосредоточил в своих руках граждан-
скую и военную власть, занял пост Начальника государства. В 1919 вел сек-
ретные переговоры с правительством советской России, объективно способство-
вал поражению войск генерала А. И. Деникина во время «похода на Москву».
Признал независимость Украины, подписал союзный договор с С. В. Петлюрой,
участвовал в совете ко-польской войне 1920. Стал Первым Маршалом Польши.
В конце 1922 сложил с себя полномочия Начальника государства, однако
продолжал возглавлять Узкий военный совет. В 1926 совершил государственный
переворот, в результате которого стал фактическим диктатором Польши, а
в стране был установлен режим т. н. «санации». Умер от рака печени в 1935.
ПИЛЬЦ Александр Иванович (1870—?), действительный статский совет-
ник, землевладелец. Окончил Училище правоведения. С 1910—могилевский
губернатор. С 14 февраля 1916 — товарищ министра внутренних дел, зав. зем-
ским отделом, управляющий по воинской повинности и делами о беженцах.
С 15 марта 1916 — иркутский генерал-губернатор. После Октябрьского пере-
ворота — в Белом движении. В 1918 — гражданский губернатор Одессы. Член
Особого Совещания при А. И. Деникине, был и. д. начальника Управления
внутренних дел. Входил в состав правительства при П. Н. Врангеле, был пред-
седателем комитета государственного призрения.
ПЛЕВЕ Вячеслав Константинович, фон (1846—1904), действ, тайный
советник, статс-секретарь, сенатор, член Гос. Совета. Окончил юридический
факультет Московского университета, с 1867 служил по судебному ведомству.
С 1881 — директор департамента полиции, затем — товарищ министра внутрен-
них дел. С 1894 — государственный секретарь и главноуправляющий кодифи-
кационной частью при Гос. Совете. В 1900 назначен министром статс-секрета-
рем Великого княжества Финляндского. После убийства Д. С. Сипягина, 4 апре-
ля 1902 стал министром внутренних дел и шефом жандармов. 15 июля 1904 по
приговору боевой организации партии эсеров был убит в СПб, близ Варшав-
ского вокзала, Е. С. Сазоновым (Созоновым), бросившим разрывной снаряд
под карету П.
476
ПЛЮЩИК-ПЛЮЩЕВСКИЙ Юрий Николаевич (1877—1926), окончил
Александровский кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище,
Николаевскую академию Генерального штаба. Участвовал в русско-японской
и первой мировой войнах. Служил в 1-й лейб-гвардии артиллерийской бригаде,
в штабе Варшавского военного округа, в Главном управлении Генштаба, пре-
подавал военные науки в Николаевской академии Генерального штаба, коман-
довал пехотным полком. В 1917 — и. д. 2-го генерал-квартирмейстера штаба
Верховного главнокомандующего. С декабря 1917 — в Добровольческой армии,
в 1919— генерал-квартирмейстер штаба Главкома ВСЮР, произведен в гене-
рал-майоры. Весной 1920 эмигрировал вместе с А. И. Деникиным. Умер в Пари-
же, похоронен на Сен-Женевьев-де-Буа.
ПОКРОВСКИЙ Виктор Леонидович (1889—1922), дворянин, окончил
Одесский кадетский корпус, Павловское военное училище, стал военным лет-
чиком. Участвовал в первой мировой войне, георгиевский кавалер. Последние
чин и должность в Императорской армии — штабс-капитан, командовал
12-м армейским авиационным отрядом. После Октябрьского переворота —
в Белом движении. В январе 1918 сформировал на Кубани 2-й Доброволь-
ческий отряд, командовал войсками Кубанской области, был произведен в пол-
ковники, а затем в генерал-майоры. В ВСЮР командовал конной бригадой,
дивизией, 1-м Кубанским конным корпусом, возглавлял войска Волжской груп-
пы. Был произведен в генерал-лейтенанты, стал преемником П. Н. Врангеля
в должности командующего Кавказской армией. С мая 1920 — в эмиграции.
9 ноября 1922 убит в Кюстендиле, в Западной Болгарии, Причины и время
гибели П. интерпретируются по-разному: по одной версии — убит террористами
в 1922, по другой — убит при попытке перейти границу Болгарии и Королевства
сербов, хорватов и словенцев в 1923.
ПОКРОВСКИЙ Николай Николаевич (1865—?), тайный советник, член
Государственного Совета, землевладелец. Окончил СПб университет. Служил
на различных должностях в правительственных органах. С 1906 —товарищ
министра финансов. В 1916 — Государственный контролер. С 30 ноября 1916
по 4 марта 1917 — министр иностранных дел.
ПОЛИВАНОВ Алексей Андреевич (1855—1920), генерал от инфантерии
по Генеральному штабу, член Гос. Совета. Окончил Николаевское инженерное
училище, начал военную службу сапером, в 1876 перевелся в Николаевскую
инженерную академию. Участвовал в русско-турецкой войне 1877—1878, в сра-
жении под Горным Дубняком был ранен пулей в грудь навылет.
Окончил Николаевскую академию Генерального штаба, служил в Киевском
военном округе. В 1899—1904 — помощник редактора, а затем главный редак-
тор журнала «Военный сборник» и газеты «Русский инвалид». В 1905—1906 —
начальник Главного штаба, 1906—1912 —помощник Военного министра.
В 1915—1916 — Военный министр. В 1920 — член Особого Совещания при
Главкоме РККА (под председательством А. А. Брусилова), эксперт советского
правительства по военным вопросам во время заключения советско-польского
мирного договора. Будучи в Риге, умер от тифа.
ПОЛОВЦЕВ Петр Александрович (1874—?), генерал-лейтенант, начальник
штаба Кавказской туземной конной дивизии («Дикой дивизии»). С мая 1917 —
командующий войсками Петроградского военного округа. В течение непродол-
жительного времени командовал конным корпусом, созданным в результате
переформирования «Дикой дивизии» и передислоцированным на Северный
Кавказ. С 20 октября 1917 — военный губернатор и командующий войсками
Терской области. С 1919—эмигрант.
ПОХВИСНЕВ Владимир Борисович (1858—?), действ, статск. советник,
камергер, землевладелец. Окончил Константиновское военное училище, служил
в лейб-гвардии Измайловском полку. В 1885 зачислен в запас гвардейской пе-
хоты. С 1891 — земский начальник в Сердобском уезде Саратовской губ.
В 1905 причислен к Министерству внутренних дел, в 1906 — Московский
почт, директор. В 1913—1917 — начальник Главного управления почт и теле-
графа. После Октябрьского переворота — в Белом движении, был товарищем
начальника управления внутренних дел при А. И. Деникине.
477
ПРОТОПОПОВ Александр Дмитриевич (1866—1918), действ, статск. совет-
ник, землевладелец, лесопромышленник, фабрикант. Окончил 1-й кадетский
корпус, Николаевское кавалерийское училище. С 1885— корнет лейб-гвардии
конно-гренадерского полка. С 1905 — уездный и губернский земский гласный.
Депутат Государственной Думы 3-го и 4-го созывов от Симбирской губ. С 1912 —
Корсунский уездный предводитель дворянства. С 1914 — товарищ председателя
Государственной Думы. Октябрист. Член Прогрессивного блока. В 1916 —
председатель Совета съездов металлургической промышленности, симбирский
губернский предводитель дворянства. С 18 сентября 1916 — управляющий
Министерством внутренних дел, в декабре 1916 утвержден в должности ми-
нистра внутренних дел и шефа Отдельного корпуса жандармов. В Царском
Селе имел прозвище «генерал Калинин». Расстрелян ВЧК в период «красного
террора».
ПУРИШКЕВИЧ Владимир Митрофанович (1870—1920), действ, статск.
советник, землевладелец, депутат II и III (от Бессарабской губ.) и IV (от Кур-
ской губ.) Государственной Думы. Окончил историко-филологический факультет
Новороссийского университета. Был уездным и губернским гласным, председа-
телем уездной управы. С 1900—в Министерстве внутренних дел, в 1904—
1906 — чиновник особых поручений при министре внутренних дел. Один из осно-
вателей и руководителей русских монархических черносотенных организаций:
«Союза русского народа», «Союза архангела Михаила» («Палаты Михаила
Архангела»). В период думской деятельности — член фракции «правых», участ-
вовал в многочисленных скандалах, за что неоднократно подвергался удалению
с заседаний. В 1914—1917 был на фронте в качестве уполномоченного Красного
Креста, организовал собственный отряд и санитарный поезд. Участвовал в
убийстве Г. Е. Распутина. Возглавлял монархическое «Общество Русской
Государственной карты после победоносной войны», связанное с подготовкой
корниловского мятежа. Был сторонником переезда на Дон Государственной
Думы в целях сохранения источника власти в России в случае падения Вре-
менного правительства. В период гражданской войны поддерживал Белое
движение, издавал в Ростове-на-Дону журнал «Благовест». Выступал за «чи-
стоту» Белого движения, резко критиковал «левых» членов Особого Совещания
при А. И. Деникине. Умер в Новороссийске от сыпного тифа.
ПУТИЛОВ Алексей Иванович (1866 —не ранее 1926), действительный
тайный советник, сын тайного советника И. П. Путилова. Окончил юридиче-
ский факультет СПб университета. Государственную службу начал в Министер-
стве внутренних дел. С 1890 — в Министерстве финансов, с 1905 — товарищ
министра, управляющий Дворянским и Крестьянским банками. В 1907 вышел
в отставку, перешел на частную службу. Был председателем правления Русско-
Азиатского банка, членом правления Восточно-Китайской железной дороги,
участником многих акционерных обществ. В 1916 стал совместно с И. И. Ста-
хеевым и П. П. Ватолиным совладельцем концерна. Являлся гласным Петро-
градской городской думы, домовладельцем (3 дома). В 1917 участвовал в орга-
низации Республиканской демократической партии. После Октябрьского пере-
ворота эмигрировал во Францию, возглавлял парижское отделение Русско-
Азиатского банка.
ПУТЯТИН Михаил Сергеевич (1861—?), князь, генерал-майор. Окончил
Морской корпус, минные офицерские классы. С 1881 — мичман во 2-м флотском
экипаже, с 1895 — штабс-капитан лейб-гвардии Преображенского полка.
В 1900—1910 — штаб-офицер при управляющем гофмаршальской части Ми-
нистерства Императорского двора. С 1911 — начальник Дворцового управ-
ления.
РАСПУТИН (Новых) Григорий Ефимович (1872—1916), крестьянин То-
больской губ., авантюрист. В СПб впервые появился в 1903, сблизился с
царской семьей и стал ее фаворитом. Со временем приобрел исключительное
влияние при дворе как «пророк и целитель», как «святой старец». В ночь на
17 декабря 1916 был убит во дворце князя Ф. Ф. Юсупова (СПб, наб. Мой-
ки, 94). В заговоре, ставившем целью устранение Р., участвовали: Ф. Ф. Юсу-
478
пов, В. М. Пуришкевич, В. К. Дмитрий Павлович, доктор Лазаверт, поручик
Сухотин.
РЕДИ ГЕР Александр Федорович (1853—?), генерал от инфантерии, член
Государственного Совета. Окончил Пажеский корпус, Николаевскую академию
Генерального штаба, заслуженным профессором и почетным членом которой
стал впоследствии. Начал службу в лейб-гвардии Семеновском полку. Участник
русско-турецкой войны 1877—1878. В 1882—1883 — управляющий Военным
министерством в Болгарии. Занимал различные должности в Военном ми-
нистерстве России. В 1905—1909 — Военный министр.
РИТТИХ Александр Александрович (1868—?), тайный советник, гоф-
мейстер, сенатор. В 1905—1913 — директор департамента государственных
земельных имуществ и управляющий делами комитета по землеустройству.
В 1912—1916 — товарищ главноуправляющего землеустройством и земледе-
лием. С 16 ноября 1916 — управляющий Министерством земледелия, с 12 янва-
ря 1917—министр земледелия. Эмигрировал, был директором банка в Лон-
доне.
РОДЗЯНКО Михаил Владимирович (1859—1924), действ, статск. советник,
камергер. Окончил Пажеский корпус. В 1877—1882 — корнет лейб-гвардии
Кавалергардского полка. В 1900—1906 — председатель Екатеринославской гу-
бернской земской управы. Октябрист. Депутат Государственной Думы 3-го и
4-го созывов от Екатеринославской губ., был председателем обеих дум. В 1906
избран членом Гос. Совета, в 1907 сложил полномочия. Участник съездов
земских и городских деятелей. В 1917—почетный комиссар главного управ-
ления Красного Креста, возглавлял Временный комитет Государственной Думы.
После Октябрьского переворота поддерживал Белое движение. Эмигрант.
РОМАНОВСКИЙ Иван Павлович (1877—1920), окончил 2-й Московский
кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище, Николаевскую
академию Генерального штаба. Участвовал в русско-японской и первой мировой
войнах. Последние чин и должность в Императорской армии — генерал-майор,
1-й генерал-квартирмейстер при Верховном главнокомандующем. За поддержку
мятежа генерала Л. Г. Корнилова был отстранен от должности, арестован,
оказался в числе «Быховских узников». В ноябре 1917 бежал на Дон, участво-
вал в создании Добровольческой армии. В 1918 — начальник штаба Доброволь-
ческой армии при Л. Г. Корнилове, был участником 1-го и 2-го Кубанских
походов, произведен в генерал-лейтенанты. С января 1919 по март 1920 —
начальник штаба Главкома ВСЮР. Незадолго до отставки А. И. Деникина был
освобожден от последней должности (заменен генералом П. С. Махровым).
После новороссийской катастрофы эвакуировался в Константинополь, где
5 апреля 1920 в здании Русского посольства был убит сотрудником деникинской
контрразведки поручиком М. А. Харузиным. Полагают, что убийство явилось
следствием недовольства рядового офицерства командованием ВСЮР, а также
личной непопулярности генерала Р.
РУСИН Александр Иванович (1861 —1956), адмирал. Окончил Морской
корпус в 1881 и Николаевскую Морскую академию (1888). С 1899 по 1904 —
военный агент (военно-морской атташе) в Японии. Капитан 2-го ранга и эксперт
по морским делам при графе С. Ю. Витте во время морских переговоров с Япо-
нией в Портсмуте. С 1908—контр-адмирал и начальник Николаевской Мор-
ской академии, и в то же время и. д. директора Морского корпуса. С 1912 —
вице-адмирал и начальник Главного Морского штаба, одновременно помощник
Морского министра И. К. Григоровича. В 1916 полный адмирал и начальник
Морского штаба Верховного главнокомандующего. В эмиграции проживал
сначала в Париже. Был председателем Совета Всезарубежного Объединения
Морских Организаций и почетным председателем Парижского Морского Собра-
ния. В 1939 переехал в Марокко и скончался в Касабланке 17 ноября 1956.
РУХЛОВ Сергей Васильевич (1853—1918), действ, тайн, советник, статс-
секретарь, член Гос. Совета, землевладелец. Происходил из крестьян Вологод-
ской губ. Окончил СПб университет, начал службу в Министерстве внутрен-
них дел, был инспектором Главного тюремного управления. Являлся статс-
479
секретарем Гос. Совета. В 1903—1905 — товарищ главноуправляющего тор-
говым мореходством. С 1905 — член Гос. Совета. В 1909—1915—министр
путей сообщения. Был одним из учредителей и первым председателем Всерос-
сийского национального союза.
РЯБУШИНСКИЙ Владимир Павлович (1873—1955), младший брат
П. П. Рябушинского, промышленник, финансист, старообрядец, участвовал
в семейном бизнесе, был председателем СПб отделения Акционерного мос-
ковского банка Рябушинских, председателем правления банка, членом прав-
ления Соединенной Всероссийской промышленной организации. Член Москов-
ского отделения Центрального комитета прогрессистов. Являлся редактором-
издателем нашумевшего сборника «Великая Россия». После Октябрьского пе-
реворота эмигрировал во Францию, где основал общество «Икона», ставившее
целью популяризацию русского культурного наследия. Входил в совет «Торг-
прома». Умер в Париже.
РЯБУШИНСКИЙ Павел Павлович (1871 — 1924), представитель третьего
поколений купеческой династии Рябушинских, московский промышленник, фи-
нансист, политический деятель, издатель, один из духовных отцов русского
старообрядчества, потомственный почетный гражданин. Окончил Московскую
практическую академию коммерческих наук. Вместе с братьями создал в 1902
Банкирский дом, реорганизованный в 1912 в Акционерный московский банк,
являлся совладельцем многих предприятий (текстильные фабрики в Вышнем
Волочке, Товарищество Окуловской писчебумажной фабрики, Товарищество
типографии П. П. Рябушинского и др ), председателем Московского Бирже-
вого комитета (с 1915). Был совладельцем и издателем нескольких газет
(«Утро», затем «Утро России»). Октябрист, затем «мирнообновленец», про-
грессист (с 1913—председатель Московского комитета прогрессистов). В пе-
риод первой мировой войны находился в действующей армии, организовал
вместе с братьями лазарет. За патриотическую деятельность был награжден
орденами Анны 3-й степени и Станислава 2-й степени. Был избран членом
Центрального и председателем Московского военно-промышленных комитетов.
Приветствовал Февральскую революцию, при этом исповедовал идею прежде-
временности социализма для России, выступал против перехода власти к
Советам, поддержал мятеж Л. Г. Корнилова. В 1919 вошел в Совет государ-
ственного объединения России, оказывал помощь Белому движению. Эмигрант,
член совета «Торгпрома». Умер во Франции.
САБЛЕР (Десятовский) Владимир Карлович (1847—1929), действ, тайный
советник, статс-секретарь, член Гос. Совета, сенатор, землевладелец. Окончил
Московский университет, в котором позднее преподавал в качестве доцента
по кафедре уголовного судопроизводства. Состоял при В. К. Екатерине Михай-
ловне, был ее личным секретарем. С 1881 — на различных должностях в Свя-
тейшем Синоде. В 1892—1905 — товарищ обер-прокурора. В 1905 был вынужден
уйти в отставку, т. к., по мнению К. П. Победоносцева, «подпал под влияние»
той части церковной иерархии, которая стремилась к кардинальной реформе
Русской Православной Церкви. В 1911 —1915 — обер-прокурор Св. Синода.
В 1915 с высочайшего соизволения переменил свою фамилию (Саблер) на вторую
фамилию своей жены — Ольги Андреевны Заблоцкой-Десятовской, дочери
члена Гос. Совета, писателя А. П. З.-Д. Таким образом стал В. К- Десятовским.
После отставки в 1915 жил в Петрограде как частное лицо.
В синодальных кругах, по свидетельству А. Н. Львова, имел прозвище
«Притычкин», данное ему митрополитом Петербургским и Новгородским Иси-
дором (Никольским). Являлся автором книги «О мировой борьбе с социализ-
мом. Путевые воспоминания Владимира Саблера», в 2-х томах (Сергиев
Посад, 1911).
САЗОНОВ Сергей Дмитриевич (1861 —1927), гофмейстер, член Гос. Сове-
та, землевладелец. С 1883 начал службу в Министерстве иностранных дел.
В 1907 — посланник в Вашингтоне. В 1909—1910 — товарищ министра ино-
странных дел, в 1910—1916—министр иностранных дел. В 1917 — посол
Временного правительства в Лондоне. После Октябрьского переворота —
480
министр иностранных дел в правительстве А. В. Колчака, был членом Особого
Совещания при А. И. Деникине (возглавлял Управление иностранных дел).
Эмигрант. Был членом Русского политического совещания. Умер в Ницце.
СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ, Великий Князь (1869—1918), внук императора
Николая I, двоюродный дядя императора Николая II, генерал-адъютант, гене-
рал от артиллерии, президент Русского театрального общества. С 1905 — гене-
рал-инспектор артиллерии. В 1915—1917 — полевой генерал-инспектор артилле-
рии при Верховном главнокомандующем. 17 июля 1918 (на следующий день
после расстрела царской семьи) вместе с несколькими другими родственниками
императора умерщвлен в районе Алапаевска на Урале.
СИДОРИН Владимир Ильич (1882—1943), окончил Донской кадетский
корпус, Николаевское инженерное училище, Императорскую Николаевскую
военную академию. Участвовал в русско-японской и первой мировой войнах.
Последние чин и должность в Императорской армии — полковник, находился
в распоряжении начальника штаба армий Западного фронта. В мае 1917 был
избран товарищем председателя Главного комитета «Союза офицеров армии
и флота». После Октябрьского переворота — участник Белого движения, был
произведен в генерал-майоры, затем — в генерал-лейтенанты. В ВСЮР коман-
довал Донской армией. За сепаратистские «казачьи» устремления был предан
военно-полевому суду, приговорен к каторжным работам, которые были заме-
нены П. Н. Врангелем исключением со службы без права ношения мундира.
Выехал за границу. Жил в Болгарии и Сербии.
СИПЯГИН Дмитрий Сергеевич (1853—1902), егермейстер. Окончил СПб
университет, был женат на внучке поэта П. А. Вяземского Александре Павловне
Вяземской. В 1888 — Курляндский губернатор, с 1893 — товарищ министра
гос. имуществ, затем — товарищ министра внутренних дел, главноуправля-
ющий канцелярией прошений на высочайшее имя. В 1900 утвержден в долж-
ности министра внутренних дел и шефа жандармов. В 1902 убит в здании
Гос. Совета членом Боевой организации партии эсеров. С. В. Балмашовым,
явившимся к нему под видом адъютанта Великого Князя Сергея Александ-
ровича.
СИРОТКИН — возможно, имеется в виду Сироткин Дмитрий Васильевич,
старообрядец из крестьян, коммерции советник, купец 1-й гильдии, в 1913—
1917 — Нижегородский городской голова, председатель Биржевого комитета
и съезда судовладельцев.
СКОБЕЛЕВ Матвей Иванович (1885—1938 или 1939), меньшевик, сек-
тант-молоканин, купец 2-й гильдии, депутат Государственной Думы 4-го созыва
от русского населения Закавказья. Учился в техническом училище в Баку, был
исключен из него за участие в школьных волнениях. Жил в эмиграции. В 1912
окончил Венский политехникум. Участник Февральской революции в России,
был заместителем председателя Петроградского совета, заместителем предсе-
дателя ВЦИК 1-го созыва. 6 мая 1917 вошел в состав Временного правитель-
ства в качестве министра труда. Во время мятежа Л. Г. Корнилова вышел
из правительства. После Октябрьского переворота отошел от меньшевизма,
некоторое время жил за границей, однако вернулся в Россию. В 1922 стал
членом РКП (б), работал в Наркомате внешней торговли, в Концессионном
комитете, в Радиокомитете. В 1937 был арестован. Погиб в заключении.
СКОРОПАДСКИЙ Павел Петрович (1873—1945), генерал-лейтенант, по-
томок гетмана Левобережной Украины И. И. Скоропадского. Окончил Паже-
ский корпус. Участвовал в русско-японской и первой мировой войнах, георги-
евский кавалер. Был флигель-адъютантом императора Николая II. В 1917 ко-
мандовал 34-м армейским корпусом Юго-Западного фронта. Ушел из армии,
чтобы возглавить русский избирательный блок в Киеве. С октября 1917 коман-
довал войсками Центральной Рады, в апреле 1918 с санкции оккупационных
австро-германских властей был избран гетманом т. н. «Украинской державы».
У власти не удержался и в декабре 1918 бежал из Киева в Берлин под видом
раненого немецкого офицера. В эмиграции был участником Общероссийского
монархического съезда в Рейхенгале (1921). Впоследствии сотрудничал с гит-
леровцами. Погиб в 1945 при бомбежке Берлина.
31 Заказ 195 481
СЛАЩОВ-КРЫМСКИЙ (Слащев) Яков Александрович (1886—1929),
окончил Павловское военное училище, Императорскую Николаевскую военную
академию. С 1905 — подпоручик лейб-гвардии Финляндского полка, затем пре-
подавал тактику в Пажеском корпусе. С 1915 — в действующей армии в качестве
командира роты и батальона лейб-гвардии Финляндского полка. 5 раз был
ранен, награжден всеми боевыми наградами и Георгиевским оружием. С нояб-
ря 1916 — полковник, 14 июля 1917 назначен командующим гвардии Москов-
ским полком. С января 1918— в Добровольческой армии. Командовал 1-й Ку-
банской пластунской бригадой, был начальником штаба 2-й Кубанской ка-
зачьей дивизии. В апреле 1919 произведен в генерал-майоры, был назначен
начальником 5-й пехотной дивизии, затем — начальником 4-й пехотной дивизии,
командующим 3-м армейским корпусом (входил в состав ВСЮР). Зимой
1919—1920 успешно оборонял Крым, за что вверенный ему корпус был пере-
именован в «Крымский», а самому С. позднее специальным приказом П. Н. Вран-
геля было предписано именоваться Слащовым-Крымским. Весной 1920 был
произведен в генерал-лейтенанты, однако ввиду конфликта с П. Н. Врангелем
подал в отставку, некоторое время жил в Ливадии, работал над материалами
по истории защиты Крыма. Эвакуировался в Константинополь. За критические
выступления против Ц. Н. Врангеля был предан суду чести, приговорен к уволь-
нению от службы без права ношения мундира. После декрета ВЦИК об амни-
стии от 3 ноября 1921 вернулся в Россию. С 1922 преподавал тактику в Высшей
тактически-стрелковой школе ком. состава («Выстрел»), писал статьи для пе-
риодической печати, был автором ряда трудов мемуарного и военно-теоретиче-
ского характера. В 1925 акционерным обществом «Пролетарское кино» был
приглашен участвовать в съемках фильма «Врангель» в качестве консультанта
и актера на роль «генерала Слащова-Крымского». 11 января 1929 был убит
в своей комнате неким Коленбергом, якобы отомстившим за брата, казненного
по распоряжению С. в Крыму в период гражданской войны. Есть и иные версии
гибели С.
СМИРНОВ Михаил Николаевич (1861 — 1933), Генерального штаба гене-
рал-майор. Участвовал в Белом движении. В эмиграции был активным членом
РОВСа. Похоронен в Париже, на Сен-Женевьев-де-Буа.
СТЕМПКОВСКИЙ Виктор Иванович (1859—?), потомственный дворянин,
статский советник, врач, землевладелец. Окончил Елецкую гимназию, медицин-
ский факультет Московского университета. С 1883 был ординатором при уни-
верситетской клинике детских болезней. В 1888 оставил занятия медициной,
поселился в своем имении в Воронежской губ. и посвятил себя общественной
деятельности. С 1889 — уездный и губернский гласный, с 1891 — земский на-
чальник. В период русско-японской войны отправился в Маньчжурию как
старший врач и уполномоченный госпиталя Воронежского отдела Красного
Креста, однако вскоре заболел и вынужден был вернуться. В 1907 — член
Задонской землеустроительной комиссии. Почетный мировой судья. Депутат
Государственной Думы 3-го и 4-го созывов от Воронежской губ. Октябрист.
СТЕПАНОВ Василий Александрович (1871 — 1920), горный инженер, управ-
ляющий рудниками, депутат Государственной Думы 3-го и 4-го созывов от
Пермской губ. Член ЦК партии кадетов. В 1917 — управляющий Министерством
торговли и промышленности Временного правительства, был избран в Учреди-
тельное собрание. После Октябрьского переворота активно боролся с советской
властью — организовывал в Петрограде офицерские отряды, был одним из
руководителей «Национального центра», был арестован, однако бежал из-под
стражи. В дальнейшем — член Особого совещания при А. И. Деникине, один
из руководителей организации «Азбука». Умер в эмиграции.
СТИШИНСКИЙ Александр Семенович (1857—?), действ, тайн, советник.
Окончил юридический факультет Московского университета, служил в Ми-
нистерстве внутренних дел, в государственной канцелярии. С 1893—управ-
ляющий земским отделом. С 1896 — товарищ гос. секретаря, в 1899—1904 —
товарищ министра внутренних дел. С 1904 — член Гос. Совета. В 1906 —
главноуправляющий землеустройством и земледелием, был противником аграр-
ной реформы, членом т. н. группы «зубров», отличавшейся крайне правой
482
ориентацией, антиреформаторскими устремлениями. В 1916 — председатель
комитета по борьбе с немецким засильем. Эмигрант. Умер в Константинополе.
СТОЛЫПИН Петр Аркадьевич (1862—1911), статс-секретарь, гофмейстер,
член Гос. Совета, землевладелец. Из старинного дворянского рода. Окончил
физико-математический факультет СПб университета. В 1885—1889 служил в
Министерстве государственных имуществ, затем перешел в Министерство внут-
ренних дел. Был уездным предводителем дворянства в Ковенской губернии,
затем — губернским предводителем дворянства. В 1902 — гродненский, а
с 1903 — саратовский губернатор. С апреля 1906—министр внутренних дел
в правительстве И. Л. Горемыкина. После роспуска 1 Государственной Думы
был назначен председателем Совета министров, при этом сохранил за собой
пост министра внутренних дел. Был инициатором аграрной реформы, ставившей
целью разрушение общины и развитие индивидуального землевладения, а также
реформ земских учреждений, губернской и уездной администрации, суда и др.
Большинству задуманных им преобразований не суждено было осуществиться.
Будучи серьезным противником революции в России, С. являлся мишенью для
террористов: 12 августа 1906 эсеры организовали взрыв на его даче на Апте-
карском острове в Петербурге, в результате которого погибли 27 человек,
а в числе раненых оказались трехлетний сын и четырнадцатилетняя дочь С.
1 сентября 1911 в Киеве, на торжественном спектакле в Городском театре, в
присутствии императора и высших сановников России был смертельно ранен
двумя выстрелами в упор Д. Богровым. 5 сентября 1911 скончался в лечебнице.
СТРУВЕ Петр Бернгардович (1870—1944), экономист, историк, философ,
публицист, теоретик «легального марксизма», затем — Конституционно-демо-
кратической партии. Депутат Государственной думы 2-го созыва, редактор
журналов «Русская мысль», «Русская свобода». После Октябрьского пере-
ворота — один из организаторов Белого движения, входил в состав прави-
тельства А. И. Деникина и П. Н. Врангеля. Эмигрант.
СУВОРИН Борис Алексеевич, журналист, младший сын основателя и из-
дателя «Нового времени» А. С. Суворина. Редактор газеты «Вечернее время»,
председатель правления общества издателей периодической печати в Петро-
граде. Монархист. После Октябрьского переворота — участник Белого движе-
ния, автор очерков о его начальном периоде (См.: Суворин Бор. За Родиной.
Героическая борьба Добровольческой армии. 1917—1918. Впечатления журна-
листа. Париж, 1922). В 1920 редактировал монархические газеты «Время»
(Симферополь) и «Вечернее время» (Феодосия). Эмигрант.
СУВЧИНСКИЙ Корнилий Евтихиевич (1856—?), землевладелец, получил
высшее юридическое образование, являлся чиновником Министерства внутрен-
них дел (служил в Переселенческом управлении). Был избран депутатом
Государственной Думы 3-го созыва от Киевской губ. Правый.
СУХОМЛИНОВ Владимир Александрович (1848—1926), генерал-адъютант,
генерал от кавалерии, член Гос. Совета. Окончил Николаевское училище гв.
юнкеров, Николаевскую академию Генерального штаба. Службу начал в лейб-
гвардии 6-м уланском Е. И. В. полку, участвовал в русско-турецкой войне
1877—1878. С 1904 — командующий войсками Киевского военного округа,
с 1905 — генерал-губернатор Киевский, Волынский и Подольский. С 1908 —
начальник Генштаба. В 1909—1915 — Военный министр. Уволен от должности,
обвинен в превышении власти, служебных подлогах, лихоимстве и государ-
ственной измене. В апреле—октябре 1916 сидел в Петропавловской крепости,
откуда был переведен под домашний арест по ходатайству Г. Е. Распутина
(есть основания полагать, что значительную роль в этом сыграла вторая
жена С.— Екатерина Викторовна Гошкевич, по первому браку — Бутович). По-
сле Февральской революции был вновь арестован, предан суду, лишен всех прав
состояния и приговорен к пожизненной каторге. В мае 1918 амнистирован
советской властью. Выехал в Финляндию, затем — в Германию.
СУШКОВ Филипп Семенович, статский советник, преподаватель педа-
гогики в Московском училище ордена Св. Екатерины. Инспектор и преподава-
тель русского языка и педагогики в 4-й Московской женской гимназии. В пе-
Qi* 483
риод гражданской войны являлся председателем Кубанского правительства.
В ноябре 1919 возглавил Кубанское краевое правительство, образованное
после т. н. «кубанского действа», произведенного генералом В. Л. Покровским.
Был министром народного просвещения в Южно-Русском правительстве.
ТЕРЕЩЕНКО Михаил Иванович (1886—1956), крупный землевладелец,
сахарозаводчик, финансист. Был председателем Киевского военно-промыш-
ленного комитета. Прогрессист. В 1917 — министр финансов Временного прави-
тельства (со 2 марта), министр иностранных дел (с 5 мая). Эмигрант. С 1921 —
член «Торгпрома».
ТИХМЕНЕВ Николай Михайлович (1872—1954), Генерального штаба
генерал-майор. Окончил Московское пехотное юнкерское училище. Участвовал
в русско-японской и первой мировой войнах, был начальником военных сообще-
ний в Ставке Верховного главнокомандующего. В период гражданской войны —
начальник военных сообщений Добровольческой армии и ВСЮР. Эмигрировал,
в течение продолжительного времени был председателем союза Ревнителей
памяти Императора Николая 11. Умер в Париже.
ТОПОРКОВ Сергей Александрович (1880—1931), генерал-лейтенант, вы-
ходец из казачьих низов. (А. а. фон Лампе, Пути верных. Париж, 1960.
С. 75). В 1917 в чине полковника командовал Татарским конным полком
Кавказской туземной конной дивизии («Дикой дивизии»). В период граждан-
ской войны — на различных командных должностях в войсках А. И. Деникина
и П. Н. Врангеля, командовал 4-м Кубанским кавалерийским корпусом, свод-
ным кавалерийским корпусом. Эмигрант. Умер в Белграде.
ТРЕПОВ Александр Федорович (1864—1928), младший сын Ф. Ф. Трепова,
петербургского обер-полицмейстера и градоначальника, жертвы В. И. Засулич,
егермейстер, статс-секретарь, землевладелец, сенатор, член Гос. Совета.Окон-
чил Пажеский корпус, служил в лейб-гвардии. С 1889 — на государственной
службе. С 1915 — член Особого Совещания по обороне, управляющий ми-
нистерством, министр путей сообщения. С 10 ноября по 27 декабря 1916 —
председатель Совета министров. Уволен в отставку за требование удалить
из СПб Г. Е. Распутина. Эмигрант. В период гражданской войны находился
в Финляндии, оказывал помощь армии Н. Н. Юденича. Был членом Высшего
монархического совета, одним из инициаторов созыва Российского Зарубеж-
ного Съезда в Париже в 1926 году.
ТРУБЕЦКОЙ Григорий Николаевич, князь, брат С. Н. и Е. Н. Трубецких,
дипломат. Долгое время служил начальником Ближневосточного департамента
Министерства иностранных дел, был посланником России в Сербии, началь-
ником дипломатической канцелярии Ставки. После Февральской революции —
помощник П. Н. Милюкова в бытность его министром иностранных дел Вре-
менного правительства. После Октябрьского переворота участвовал в Белом
движении, при А. И. Деникине был начальником Управления вероисповеданий,
ведавшего всеми конфессиями (делами Русской Православной Церкви зани-
малось «Временное В. Ц. У. на Юго-Востоке России» во главе с архиепископом
Донским и Новочеркасским Митрофаном). Входил в состав Особого Совещания
при Главкоме ВСЮР. В 1920 замещал П. Б. Струве в должности начальника
Управления иностранных сношений.
ТХОРЖЕВСКИЙ Иван Иванович (1870—?), действительный статский
советник, камергер, чиновник особых поручений при министре земледелия.
Был причислен к канцелярии Совета министров. В 1913—1916— управляющий
канцелярией Министерства земледелия. После Октябрьского переворота участ-
вовал в антибольшевистской борьбе. На его квартире в Петрограде в конце 1917
проходили собрания Правого центра. В 1920 — начальник канцелярии в пра-
вительстве П. Н. Врангеля. Эмигрировал.
ТЫРКОВА-ВИЛЬЯМС Ариадна Владимировна (1869—1962), писатель-
ница, литературовед, сестра А. Тыркова, участника покушения 1 марта 1881
на императора Александра II, жена английского журналиста в Петербурге
Г. Вильямса. В 1906—1917 — член ЦК Конституционно-демократической Пар-
тии. Весной 1918 уехала с мужем в Великобританию, организовала «Комитет
484 •
освобождения России», «Комитет для общих действий в Русской политике».
Умерла в США.
УВАРОВ Алексей Алексеевич (1859—?), граф, сын знаменитого археоло-
га А. С. Уварова. Окончил филологический факультет Московского универ-
ситета. Служил чиновником особых поручений при Варшавском генерал-губер-
наторе, затем в Министерстве внутренних дел. В 1890 оставил государственную
службу, поселился в своем родовом имении Знаменское в Саратовской губ.
Стал председателем уездной земской управы, почетным мировым судьей, гу-
бернским земским гласным, гласным городской думы Саратова. Был избран
депутатом Государственной Думы 3-го созыва. Октябрист, затем перешел к
прогрессистам. Приобрел всероссийскую известность благодаря своей дуэли
с А. И. Гучковым.
ФЕДОРОВ Михаил Михайлович (1858—1949), финансист, член Конститу-
ционно-демократической партии. В 1907—1908 — редактор газеты мирнообнов-
ленцев «Слово». Был товарищем министра торговли и промышленности в пра-
вительстве С. Ю. Витте. В период первой мировой войны возглавлял областной
комитет Всероссийского союза городов и Земско-городского союза, был членом
Центрального Военно-промышленного комитета. В ноябре 1917 как представи-
тель московской организации кадетов был направлен в Новочеркасск для
оказания помощи Белому движению, способствовал созданию Добровольче-
ской армии. В апреле 1918 вернулся в Москву, участвовал в формировании
Национального центра, был его председателем. В ноябре 1918 — участник
Ясского совещания. Входил в состав Особого Совещания при Главнокоманду-
ющем ВСЮР генерале А. И. Деникине. Эмигрант. В 1922 — глава Централь-
ного комитета по обеспечению высшего образования русскому юношеству за
границей. Был одним из организаторов и вице-председателем (в 1921) На-
ционального комитета. Входил в редакцию издававшегося в Париже журнала
«Борьба за Россию». Умер во Франции.
ФЕРДИНАНД I КОБУРГСКИЙ (1861 — 1949), сын принца Августа Сак-
сен-Кобург-Готского, основатель династии Кобургов. В 1887—1908 — болгар-
ский князь. В 1908—1918 — царь Болгарии. В 1918 отрекся от престола, бежал
в Германию.
ХАН ЕН КО Василий Александрович (1878—?), потомственный дворянин.
Окончил Черниговскую гимназию, юридический факультет Московского универ-
ситета. По окончании университета в 1902 поселился в своем имении в Старо-
дубском уезде Черниговской губ., посвятил себя сельскому хозяйству и обще-
ственной деятельности. С 1904 — уездный и губернский гласный, член уездного
училищного совета от Стародубского земства. С 1905 — Стародубский уезд-
ный предводитель дворянства, почетный мировой судья. С 1913 — почетный
попечитель Стародубской мужской гимназии. 10 октября 1913 избран депутатом
Государственной Думы 4-го созыва от Черниговской губ. на место отказавшегося
от членства в Думе С. Н. Розенбаха.
ХАРИТОНОВ Петр Алексеевич (1852—1916), действ, тайный советник,
статс-секретарь, сенатор, член Гос. Совета. Окончил Училище правоведения,
с 1883 — в Министерстве юстиции в качестве юрисконсульта, с 1888 — в гос.
канцелярии. В 1899 участвовал в пересмотре Положения о земских учрежде-
ниях, составил «Историческую записку о ходе работ по составлению и приме-
нению положения о земских учреждениях 1864 г.». В 1907—1916 — Государ-
ственный контролер.
ХАРЛАМОВ Василий Акимович (1875 — после 1945), казак, землевладе-
лец. Окончил Донскую духовную семинарию. Московскую духовную академию,
историко-филологический факультет Московского университета. Депутат Го-
сударственной Думы 1-го и 4-го созывов от Области войска Донского. Член
ЦК Конституционно-демократической партии. Преподавал в средних учебных
заведениях, занимался историей и этнографией Донского края. После Октябрь-
ского переворота был председателем Круга Спасения Дона и Большого Вой-
скового Круга, главой объединенного правительства Юго-Восточного Союза.
Эмигрант. Погиб при невыясненных обстоятельствах в автокатастрофе.
485
ХВОСТОВ Алексей Николаевич (1872—1918), действ, статск. советник,
в звании камергера, землевладелец, племянник министра юстиции и внутренних
дел А. А. Хвостова, сын члена Гос. Совета Н. А. Хвостова. В 1906—1912 —
вологодский, а затем нижегородский губернатор. Депутат Государственной
Думы 4-го созыва, лидер и председатель бюро фракции правых. С 1915 —
управляющий Министерством внутренних дел, затем утвержден министром
внутренних дел и шефом отдельного корпуса жандармов. В 1916 за попытку
организации убийства Г. Е. Распутина со скандалом уволен в отставку. В сен-
тябре 1918 расстрелян большевиками.
ХВОЩИНСКИЙ Владимир Васильевич (1859—?), дворянин, землевладе-
лец, уездный предводитель дворянства, председатель уездной земской управы.
Одно время — директор Кавказских минеральных вод (свою деятельность
в этой должности ознаменовал установлением на водах порядков, подверг-
шихся единодушному осуждению общества и прессы). Октябрист, депутат
Государственной Думы 3-го созыва от Нижегородской губернии.
ХОМЯКОВ Николай Алексеевич (1850—1925), сын А. С. Хомякова, из-
вестного литератора-славянофила, крестник Н. В. Гоголя, действ, статск. со-
ветник, землевладелец, октябрист. Окончил физико-математический факультет
Московского университета, поселился в Смоленской губ., где начал свою обще-
ственную деятельность. Был почетным мировым судьей, уездным предводителем
дворянства, членом попечительского совета Сычевской женской прогимназии.
С 1881 — почетный смотритель Сычевского городского училища и председатель
попечительского совета Сычевской женской прогимназии. С 1886 — предводи-
тель дворянства Смоленской губ. В 1896—1902 — директор департамента
земледелия. Участвовал в русско турецкой войне 1877—1878, был уполномочен-
ным Красного Креста от московского дворянства при Кавказской армии, во
время штурма Карса находился на перевязочном пункте. В период русско-
японской войны возглавлял общедворянскую организацию Красного Креста в
Москве. С 1906 — член Государственного Совета. Был депутатом Государ-
ственной Думы 2-го и 3-го созывов от Смоленской губ., до 1910 — председателем
3-й Думы.
ЦЕРЕТЕЛИ Ираклий Георгиевич (1881 — 1959), сын грузинского писателя
Г. Е. Церетели, меньшевик, депутат Государственной Думы 2-го созыва от
Кутаисской провинции, лидер ее социал-демократической фракции. После
3 июня 1907 осужден, 6 лет провел в камере-одиночке, затем был сослан. С 5 мая
по 23 июля 1917 — министр почт и телеграфов Временного правительства, затем
министр внутренних дел. С 16 июня по 25 октября 1917 — товарищ председателя
ЦИК Советов. Участник Учредительных собраний России и Грузии, предста-
витель меньшевистского правительства Грузии за рубежом. С 1921 — в эми-
грации. До 1948 жил во Франции, умер в США.
ЧЕБЫШЕВ Николай Николаевич (1865—1937), сенатор (1917). В период
гражданской войны — член Совета Государственного объединения России, член
«Национального центра», начальник управления внутренних дел в составе Осо-
бого совещания при Главнокомандующем ВСЮР, сотрудник газеты «Великая
Россия». Автор воспоминаний «Близкая даль» (Париж, 1933).
ЧЕЛЫШЕВ Михаил Дмитриевич (1866—?), домовладелец, подрядчик на
железной дороге, владелец торговых бань. Приобрел широкую известность как
энергичный противник употребления алкогольных напитков, однако, по свиде-
тельству современников, это не мешало ему продавать водку в собственных
банях. Был избран самарским городским головой, депутатом Государственной
Думы 3-го созыва от Самарской губ. В Думе участвовал в работе противо-
алкогольной комиссии. Восстановив против себя большинство городских глас-
ных, в 1912 вышел в отставку.
ЧЕРНОСВИТОВ Кирилл Кириллович (1866—1919), дворянин, землевла-
делец, юрист. Работал в должности товарища прокурора и члена окружного
суда. Уездный и губернский земский гласный, организатор просветительных
учреждений. Член Конституционно-демократической партии. Депутат Государ-
ственной Думы 1-го, 2-го, 3-го, 4-го созывов от Владимирской губ. После
486
Октябрьского переворота расстрелян ВЧК в связи с делом Национального
центра.
ЧИХАЧЕВ Дмитрий Николаевич (1876—1917), (Чихачев 1-й), потом-
ственный дворянин, камер-юнкер, землевладелец, уездный предводитель дво-
рянства. Окончил Императорский Александровский лицей с золотой медалью.
Был депутатом Государственной Думы 3-го и 4-го созывов, лидер фракции
националистов. В 1911 был избран председателем Западно-Русского общества,
занимавшегося русификацией Западного края. После Октябрьского переворота
стал одним из организаторов Белого движения. Погиб в одном из первых боев.
ЧХЕИДЗЕ Николай (Карло) Семенович (1864—1926), журналист, один
из основателей грузинской социал-демократии, меньшевик. Депутат Государ-
ственной Думы 3-го и 4-го созывов от Тифлисской губ. В 1917 — член Времен-
ного комитета Государственной Думы. С 27 февраля по 31 августа 1917 — пред-
седатель Петроградского совета, с 16 июня по 25 октября 1917 — председатель
ЦИК Советов. В 1918 — председатель Закавказского сейма, в 1919—1921 —
глава правительства и председатель Учредительного собрания Грузии. Эми-
грант. Покончил жизнь самоубийством во Франции.
ШАРПИ, генерал, командир французского оккупационного корпуса, за-
нимавшийся делами русских беженцев и эвакуировавшихся военнослужащих.
Отличался крайним педантизмом, взыскательностью. Объективно способствовал
дезорганизации военных формирований Белого движения в условиях эмиграции.
(См.: Даватц В. X., Львов Н. Н. Русская армия на чужбине. Белград, 1923;
Матасов В. Белое движение на Юге России. 1917—1920. Монреаль, 1990).
ШАТИЛОВ Павел Николаевич (1881 — 1962), дворянин. Окончил 1-й Мос-
ковский кадетский корпус, Пажеский корпус, Николаевскую академию Гене-
рального штаба. Участвовал в русско-японской и первой мировой войнах. Был
генерал-квартирмейстером штаба главнокомандующего войсками Кавказского
фронта. В 1917 за поддержку мятежа генерала Л. Г. Корнилова был арестован
и заключен в Мцхетский замок в Тифлисе. После Октябрьского переворота
участвовал в Белом движении. В Добровольческой армии был начальником
1-й конной дивизии, в ВСЮР — командиром 4-го конного корпуса, начальником
штаба Кавказской армии. В конце 1919 — начальник штаба Добровольческой
армии, которой к этому времени командовал П. Н. Врангель. Затем был на-
чальником штаба Русской армии в Крыму. Произведен в генерал-лейтенанты
и генералы от кавалерии. С 1921 — в эмиграции. Был начальником 1-го отдела
РОВСа. Умер в Аньере под Парижем.
ШИДЛОВСКИЙ (2-й) Николай Иллиодорович (1859—?), действ, статск.
советник, камергер, землевладелец. Окончил Императорский Александровский
лицей, служил в Государственной канцелярии. В 1882 вышел в отставку, посе-
лился в своем имении в Воронежской губ. Занимался сельским хозяйством,
участвовал в общественной жизни. Был уездйым и губернским земским глас-
ным, почетным мировым судьей, в 1898—1904 — губернским предводителем
дворянства. Депутат Государственной Думы 3-го и 4-го созывов от Воронеж-
ской губ. Октябрист.
ШИДЛОВСКИЙ (1-й) Сергей Иллиодорович (1861—?), действ, статск.
советник, землевладелец, член III и IV Государственной Думы от Воронежской
губ., октябрист. Брат Шидловского 2-го, члена 111 и IV Государственной Думы.
В 1905—1906 — директор департамента земледелия. Товарищ председателя
III Государственной думы. Председатель думской группы октябристов, пред-
ставитель левых октябристов в Прогрессивном блоке. Эмигрант.
ШИЛЛИНГ Николай Николаевич (1870—1945), генерал-лейтенант. Окон-
чил Николаевский кадетский корпус, 1-е военное Павловское училище. Участво-
вал в первой мировой войне, командовал 17-м армейским корпусом. После
Октябрьского переворота — участник Белого движения, с лета 1918 воевал в
Добровольческой армии. В начале 1919 был главноначальствующим Таври-
ческой губ. В начале 1920 — командующий войсками Новороссии, эвакуировал-
ся в Крым, был в конфликте с генералом П. Н. Врангелем. Эмигрант. Умер
в Праге.
487
ШИН ГАРЕВ Андрей Иванович (1869—1918), врач, земский деятель,
публицист, депутат Государственной Думы 2-го, 3-го и 4-го созывов (соответ-
ственно от Воронежа, от Воронежской губ. и Петрограда). Один из лидеров
Конституционно-демократической партии. В 1917 — министр земледелия, а за-
тем — финансов во Временном правительстве. Убит матросами-анархистами
в Мариинской больнице в Петрограде.
ШИПОВ Дмитрий Николаевич (1851 — 1920). действ, статск. советник,
камергер, землевладелец. Окончил СПб университет. В 1891 — председатель
Волоколамской уездной земской управы, в 1900 — председатель Московской
губернской земской управы. Один из создателей и лидеров «Союза 17 октября*,
однако впоследствии вышел из него ввиду разногласий с А. И. Гучковым.
В 1907—1909 — член Гос. Совета по выборам от земства. Был одним из ини-
циаторов создания партии мирного обновления. После Октябрьского переворо-
та был одним из организаторов и первым председателем «Национального
центра*. Был арестован предположительно в мае 1919, умер в Бутырской
тюрьме.
ШКУРО (Шкура) Андрей Григорьевич (1887—1947), дворянин, полковник
Императорской армии. Окончил 3-й Московский кадетский корпус, Николаев-
ское кавалерийское училище. Участвовал в первой мировой войне. После Фев-
ральской революции — на Северном Кавказе, затем в Персии, в конном корпусе
генерала Н. Н. Баратова. Участвовал в Белом движении, командовал брига-
дой, дивизией, корпусом, Кубанской армией, был произведен в генерал-
лейтенанты. С 1920 — в эмиграции, во Франции работал наездником в цирке.
В период второй мировой войны участвовал в формировании казачьих частей,
подчиненных вермахту. В мае 1945 выдан англичанами советской стороне.
16 января 1947 казнен по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР.
Автор «Записок белого партизана* (Буэнос-Айрес, 1961).
ШТЮРМЕР Борис Владимирович (1848—1917), обер-камергер, действ,
тайн, советник, член Государственного Совета, землевладелец. Окончил СПб
университет, с 1872 — на государственной службе. С 20 января по 10 ноября
1916 — председатель Совета министров, одновременно с 3 марта по 7 июля
1916 —министр внутренних дел и шеф Отдельного корпуса жандармов, а
с 7 июля по 10 ноября 1916 — министр иностранных дел. Умер летом 1917.
ШУБИНСКИЙ Николай Петрович ( 1853—?), дворянин, землевладелец,
известный адвокат, был уездным и губернским земским гласным. С 1875 —
присяжный поверенный Московской судебной палаты. С 1911 —калязинский
уездный предводитель дворянства. Октябрист, депутат Государственной Думы
3-го и 4-го созывов от Тверской губ.
Владел конным заводом, был членом Бегового общества. Был женат на
известной актрисе Марии Николаевне Ермоловой.
ШУВАЕВ Дмитрий Савельевич (1854—1937), юнерал от инфантерии.
Окончил 3-е военное Александровское училище, Николаевскую академию Ге-
. нерального штаба. В 1909—1916 — начальник Главного интендантского управ-
ления и главный интендант Военного министерства. В декабре 1915— главный
полевой интендант. С 17 марта 1916 по 3 января 1917 — Военный министр,
затем — член Государственного Совета. С 1918 — в РККА.
ЩЕГЛОВИТОВ Иван Григорьевич (1861 —1918), действ, тайный советник,
статс-секретарь, землевладелец, сенатор, член Гос. Совета. В 1881 —1887 —
товарищ прокурора СПб окружного суда. В 1893 — юрисконсульт Министер-
ства-юстиции, в 1894 — прокурор СПб окружного суда. С 1900 —на ответ-
ственных постах в правит., Сенате, в Министерстве юстиции. В 1904 обвинял
в Особом присутствии Сената И. Каляева. В 1906 — товарищ министра
юстиции, в 1906— 1915— министр юстиции. С 1907 — член Государственного
Совета, в 1917 — его председатель. После Февральской революции сидел в Пет-
ропавловской крепости. Расстрелян во время красного террора.
ЩЕПКИН Николай Николаевич (1854—1919), потомственный дворянин,
внук прославленного русского актера М. С. Щепкина, предприниматель, домо-
488
владелец, гласный Московской городской думы. Участвовал в качестве вольно-
определяющегося в русско-турецкой войне 1877—1878, воевал в авангарде
генерала Скобелева, был произведен в офицеры. В 1890-е годы — товарищ
московского городского головы. Был одним из основателей и членом ЦК Кон-
ституционно-демократической партии. Депутат Государственной думы 3-го и
4-го созывов от Москвы, один из учредителей и деятельный участник Всерос-
сийского Союза городов. После Февральской революции — член Комитета
общественных организаций в Москве, председатель Туркестанского комитета.
С весны 1918 —один из организаторов и руководителей «Союза возрождения
России*, возглавлял московское отделение Национального центра. 27 или 28 ав-
густа 1919 был арестован, а в конце сентября расстрелян без суда во внутренней
тюрьме Особого отдела ВЧК.
ЩЕРБАЧЕВ Дмитрий Григорьевич (1857—1932), Генерального штаба
генерал от инфантерии. Окончил Орловскую-Бахтинскую военную гимназию,
3-е военное Алексеевское и Михайловское артиллерийское училища. В 1907—
1912 — начальник Николаевской академии Генерального штаба (с 1909 имено-
валась Императорской Николаевской военной академией). Участвовал в первой
мировой войне. С апреля 1917 — помощник главнокомандующего войсками
Румынского фронта. В период русско-румынского конфликта (январь—
март 1918) был объявлен правительством РСФСР «врагом народа» и поставлен
вне закона. Советская сторона требовала его выдачи. Впоследствии являлся
уполномоченным А. И. Деникина при французском командовании в Бухаресте,
был представителем А. И. Деникина и А.. В. Колчака в Париже. Умер в Ницце.
ЭБЕРГАРД Андрей Августович (1856—1919), адмирал. Окончил Морской
корпус. В 1899—1901 командовал канонерской лодкой «Маньчжур». В 1903—
1905 — флаг-капитан штаба начальника эскадры Тихого океана и наместника
на Дальнем Востоке. В 1905—1906 — командир эскадренных броненосцев
«Александр II» и «Пантелеймон». В 1908 — начальник Балтийского отряда.
В 1908—1911—начальник Морского Генерального штаба, в 1911 —1914 —
командовал морскими силами Черного моря. В период первой мировой войны
командовал Черноморским флотом, руководил блокадой Босфора, провел ряд
удачных для Российского флота операций. С 1916 — в Государственном Со-
вете, в 1917 — член Адмиралтейств-совета.
ЭНГЕЛЬГАРДТ Борис Александрович (1878(1877?)—?), полковник, на-
ционалист, позднее — октябрист. Окончил Пажеский корпус, Николаевскую
академию Генерального штаба. Служил в Уланском Е. В. полку. В период
русско-японской войны командовал сотней во 2-м Нерчинском полку. С 1908 —
в отставке, поселился в своем имении в Могилевской губ., занялся сельским
хозяйством, общественной деятельностью, избирался уездным и губернским
гласным, депутатом Государственной Думы 4-го созыва от Могилевской губер-
нии. Был членом Военной комиссии Временного комитета Государственной
Думы, комендантом Петрограда. После Октябрьского переворота участвовал
в Белом движении. Служил в ОСВАГе, был помощником начальника отдела
пропаганды. Автор проекта радикальной земельной реформы, рекомендовал
А. И. Деникину закрепить за крестьянами захваченные ими земли.
ЭРДЕЛИ Иван Георгиевич (1870—1939), Генерального штаба генерал-
лейтенант, генерал от кавалерии, из рода знатных венгерских графов, приняв-
ших православие и переселившихся в Россию в царствование императрицы
Екатерины II. Окончил Николаевский кадетский корпус, Николаевское кава-
лерийское училище, Николаевскую академию Генштаба. Службу начал в лейб-
гвардии Гусарском полку, командовал 8-м драгунским Астраханским полком,
лейб-гвардии драгунским полком. Был генерал-квартирмейстером штаба войск
гвардии и Петербургского военного округа. В период 1-й мировой войны —
генерал-квартирмейстер штаба 9-й армии, начальник 14-й Кав. дивизии, коман-
довал 2-й гв. Кав. дивизией, 64-й пехотной дивизией, 18-м армейским корпусом,
11-й армией. После Февральской революции находился в числе «Быховских
узников». Оказавшись на Дону, стал одним из ближайших сотрудников гене-
489
рала М. В. Алексеева в деле создания Добровольческой армии, в которой
командовал конной бригадой. В 1919 — главноначальствующий и командующий
войсками Северного Кавказа. С 1920 — эмигрант. В течение 9 лет был предсе-
дателем Союза офицеров участников войны, в 1934—1935 — начальник 1-го от-
дела РОВСа. Умер в Париже, похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
ЭССЕН Николай Оттович, фон (1860—1915), дворянин, адмирал, брат
сенатора А. О. Эссена. Окончил Николаевскую морскую академию. Участвовал
в русско-японской войне. В составе 1-й Тихоокеанской эскадры командовал
крейсером «Новик», броненосцем «Севастополь», проявил недюжинные воинские
способности, немалое мужество. Был командиром броненосного крейсера «Рю-
рик». В 1908—1915 — начальник морских сил Балтийского моря, командующий
Балтийским флотом. В начале 1-й мировой войны был одним из создателей
глубоко эшелонированной обороны в Финском заливе, опиравшейся на минно-
артиллерийские позиции. Похоронен на Новодевичьем кладбище в СПб.
ЮДЕНИЧ Николай Николаевич (1862—1933), генерал от инфантерии.
Окончил Александровское военное училище, Николаевскую академию Гене-
рального штаба. Участвовал в русско-японской и первой мировой войнах.
В 1916 стал последним кавалером ордена Св. Георгия 2-й степени. В марте-
апреле 1917 — главнокомандующий войсками Кавказского фронта. Отстранен
от должности Временным правительством. После Октябрьского переворота
находился на нелегальном положении, в октябре 1918 эмигрировал в Фин-
ляндию, затем — в Эстонию. В начале 1919 возглавил Белое движение на
Северо-Западе России. С разрешения К. Маннергейма формировал в Финлян-
дии белогвардейские части, был главнокомандующим войсками Северо-Запад-
ного фронта, военным министром в Северо-Западном правительстве. Летом
и осенью 1919 руководил походами на Петроград. С 1920 — в эмиграции.
Похоронен в Ницце.
ЮР ЕД ЕВ Петр Петрович (1874—?), инженер, депутат Государственной
думы 2-го созыва от Черниговской губ., член Конституционно-демократической
партии. В период первой мировой войны был одним из руководителей Всерос-
сийского союза городов (ВСГ), а также Общества помощи жертвам войны.
24 июля 1917 вошел в состав второго коалиционного Временного правительства
в качестве министра путей сообщения. Эмигрант. Член Бюро политического
объединения русских эмигрантов в Константинополе, председатель собрания
Русских общественных деятелей, председатель Главного комитета Союза
городов.
ЮСУПОВ Феликс Феликсович (1887—1967), сын графа Ф. Ф. Сумарокова-
Эльстона, принявшего после женитьбы фамилию и титул своей жены, последней
в роде Юсуповых княжны 3. Н. Юсуповой. В 1914 Ф. Ф. Юсупов (младший)
получил титул и фамилию князей Юсуповых, женился на княгине императорской
крови Ирине Александровне, урожденной Романовой, дочери В. К. Алек-
сандра Михайловича, внучке императора Александра 111, племяннице импера-
тора Николая II. Окончил Оксфордский университет. В 1915—1916 учился
на специальных курсах Пажеского корпуса, готовился к экзамену на офицерский
чин. В его дворце (СПб, наб. р. Мойки, 94) и при его непосредственном участии
в ночь на 17 декабря 1916 был убит Г. Е. Распутин. За это Ю. был выслан в
Курскую губернию, в имение своего отца Ракитное, где прожил под негласным
надзором полиции до Февральской революции. Эмигрировал.
ЯНУШКЕВИЧ Николай Николаевич (1868—1918), генерал от инфантерии
по Генеральному штабу, дворянин, землевладелец. Окончил Николаевский
кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище, Николаевскую ака-
демию Генерального штаба. В 1905—1911 — заведующий законодательным от-
делом канцелярии Военного министерства. В 1910—1911 — экстраординарный
профессор Императорской Николаевской военной академии, в 1911 — 1913—'
помощник начальника канцелярии Военного министерства. В 1913—1914 —
начальник и ординарный профессор Императорской Николаевской военной
академии. С марта 1914 — начальник Генерального штаба, с 20 июля 1914 —
490
начальник штаба Верховного Главнокомандующего. С августа 1915— помощ-
ник наместника на Кавказе по воинской части, помощник Главнокомандующего
войсками Кавказского военного округа. После Октябрьского переворота был
арестован в Могилеве и препровожден в Петропавловскую крепость. По до-
роге, около станции Оредеж, был убит красногвардейцами.
ОГЛАВЛЕНИЕ
И. И. Рутыч. Н. В. Савич. Краткий очерк общественной и политической
деятельности....................................................... 5
Часть I. В Государственной Думе 13
Часть И. Февраль. Уход на Белый Юг 192
Часть III. Закат Белого движения . . 281
Часть IV. Константинопольский период 415
А. В. Терещук. Биографический справочник . 451
Савич Н. В.
С13 Воспоминания / Вступит, статья Н. Н. Рутыча; Био-
графии. справочник А. В. Терещука.— СПб.: Издательство
«Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник», 1993.— 496 с.
(Историческая серия. XIX—XX век).
ISBN 5-87288-049-9
«Воспоминания» Н. В. Савича впервые публикуются на родине авто-
ра. По мнению генерала Врангеля, они особенно ценны как воспоминания
«одного из лиц, наиболее осведомленных, и как свидетеля с исключи-
тельным даром беспристрастного, объективного анализа».
Земский деятель, член III и IV Государственной Думы, Савич после
Октябрьского переворота примкнул к Белому движению, работал в Пра-
вительстве Юга России ген. Деникина и ген. Врангеля, эвакуировался
вместе с остатками Белой армии в Константинополь, где продолжал
сотрудничать с ген. Врангелем, и только в 1921 году уехал в Париж.
Об этом периоде истории России и рассказывает автор в своих
воспоминаниях.
С
4702010104
Г73(03)—93
без объявл.
ББК 84.Р1
Никанор Васильевич Савич
Воспоминания
Редактор И. Л. Наровлянская
Корректор Л. Б. Лаврова
Художник В. Е. Корнилов
Сдано в набор 16.02.93. Подписано в печать 18.08.93. Формат 60X90*/ie- Бумага типографская.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 31. Тираж 3500 экз. Заказ № 195.
Издательство «Logos». 190000, Санкт-Петербург, пер. Пирогова, 18
ПО-3. 191104, Санкт-Петербург, Литейный пр., 55
Издательство «LOGOS»
готовит к изданию следующие книги:
ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ. XIX-XX ВЕК
Н. Н. РУТЫЧ. «Думская монархия» (статьи разных лет)
П. С. МАХРОВ. «В Белой армии генерала Деникина. Записки
начальника штаба Главнокомандующего
Вооруженными Силами Юга России»
НВ САВИЧ
Никанор Васильевич Савич (1869-1942)
вылаюшиися земскии деятель,
депутат III и IV Государственной Думы,
один из лидеров фракции октябристов.
Монархист по своим политическим
взглядам, горячий патриот России,
Савич примыкает к Белому
движению и до кониа разделяет
его судьбу. Он работает в Правительстве
Юга России ген. Деникина и
ген. Врангеля и покидает Родину
с остатками белой армии.
Этому тяжелому периоду в истории
найвеи страны и посвящены
Воспоминания", где Н. В Савич,
очевиден и участник событии, дает
им и многим своим современникам
объективную, зачастую суровую оценку